Журнал «Компьютерра» №35 от 28 сентября 2005 года

СЕЛО ЩЕПЕТНЕВКА: Чужие грезы

Люблю читать признания успешных и знаменитых людей в том, что поприще свое они выбрали благодаря фантастике («КТ» #603). Глядя на пролетающую в небе звездочку МКС или слушая об открытии нового представительства всемирно известной ИТ-фирмы в Москве, невольно хочется гордиться: «Черт возьми, а ведь и моего меда капля в том есть!» Ну, пусть не моего лично, а старших собратьев по цеху. Все равно приятно. Начинаешь мечтать: вот кабы президент создал из писателей-фантастов Большой Диван! На московское жилье не претендую, Диван собирается в Сети. Случись какое злополучие или, напротив, денег переизбыток, Большой Диван тут же и подскажет, как, куда и сколько. Должность справлять согласен безмездно, разве что оптоволоконный канал получить за казенный счет. Желателен и знак нагрудный, «Фантастический советник Вождя», но это на усмотрение Олимпа.

Я замечтался, задремывать стал, как в дверь позвонил Сергуня с ежедневным обходом на предмет пустых бутылок. Дом наш большой, и добытого ему хватает на пару пузырьков боярышника и немудреную закуску. Глядя на Сергунино лицо — синяк старый, синяк свежий, конкуренция, — я отчетливо вспомнил, что и он большой любитель фантастики, и года два тому назад поразил меня нетривиальным суждением: дон Румата есть Печорин будущего.

Выходит, не пошла фантастика Сергуне на пользу? А если порасспрашивать широко, не чураясь ни бродяг, ни приемщиков стеклотары, ни Евгения Ивановича, продавца сельпо в Лисьей Норушке с двумя высшими образованиями и стойким отвращением к капитализму во всех его проявлениях, то неизвестно еще, каков лад выйдет, мажорный или минорный.

Будни скучны, трудны, а подчас безжалостны. Оттого-то так хочется поспать. Во сне человек летает усилием воли и без оного; обладает несметными сокровищами; проникает в сердцевину мироздания; разговаривает на всех языках данного кластера Вселенной; играет плечом к плечу с Аршавиным в матче смерти против словаков; блещет остроумием на трибуне ООН — я перечислил лишь толику собственных сновидений за сентябрь, а у других, поди, еще интересней случаются. Менделеев, Бетховен, Кинг…

Две беды мешают полному счастью. Человек во сне проводит лишь треть жизни, две трети приходятся на явь. И не мы выбираем сны, а они нас. Давеча приснились вступительные экзамены. Как обыкновенный абитуриент, я сдавал немецкий. А поступал в медицинский! А в школе учил английский! Сплошной хендехох… Проснулся и в три часа ночи сел за компьютер вымещать полученное унижение на орках…

Но беда поправима. Чтение беллетристики сродни сновидению, только лучше: свои сны делаешь сам, а литературные грезы готовят мастера. Сладко грезить за чужой счет можно в трамвае и ватерклозете, на дежурстве и на собрании. Открыл книгу — и отгородился, убежал, спрятался. Фантастика здесь особенно уместна: бежать, так подальше, в иное время и пространство. Не догонят!

А догнать хотят. Очень. После семнадцатого года государство возжелало тотально управлять ментальной деятельностью подданных. Довольно быстро прибрало к рукам книгоиздательства, назначило литературных десятников, и с тех пор социализм приходилось строить и наяву, и в грезах. Социализм, а затем и коммунизм, они где? В будущем.

Предсказывать будущее сложно — как еще оно совпадет с завтрашней линией партии. Казанцев, раз за разом переписывавший «Пылающий остров», мог бы многое порассказать…

Далеко не заглядывая, практиковали фантастику ближнего прицела, с упором на техническую сторону.

Фантастика, пусть в грезах, освобождала от изнурительной, непосильной работы. Умные и надежные машины превращали труд в занимательное времяпрепровождение, и на призыв проложить тоннель от Москвы до Владивостока откликались миллионы — во всяком случае, в романах Трублаини и других мастеров грезотворчества.

Замечательный комбайн поразил мое воображение навсегда: его оснастили не только удобным сидением-трансформером, вентиляцией, радиограммофоном и солнцешумозащитными стеклами. Имелась в кабине еще книжная полка с трудами классиков марксизма-ленинизма, чтобы в обеденный перерыв, устроившись в мягком кресле, выдвинув столик и включив обдув прохладным чистым воздухом, комбайнер мог в удобстве поконспектировать! Вот она, сила технической фантастики!

Фантастика же социальная… Не то чтобы ее не было совсем: если описывалось общество (нельзя же ограничиться землеройными снарядами), то она — или ее элементы — присутствовали по необходимости. Приветствовалась, вернее дозволялась, фантастика не всякая, а именно научная. Научная не в смысле дурной кальки с Science Fiction, а потому, что основывалась на единственно верном, всепобеждающем учении Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина. Научная фантастика есть дщерь научного коммунизма, дщерь постылая, небалованная, но все же родная кровиночка. Общество в фантастических романах прописывалось с поминутным заглядыванием в святцы марксизма. Шаг влево, шаг вправо — и преданные автоматчики застрочат из пишмашинок, ни в каком окопе не укроешься. Однако талант все превозмогает: повесть «Трудно быть богом» каждой буквой соответствует учению исторического материализма, но получилась — навсегда.

Одно время пропагандировалась теория обострения классовой борьбы по мере приближения к полному социализму — и шпионы, диверсанты в сговоре с предателями всех мастей портили замечательные машины, минировали подводный крейсер «Пионер» и даже покушались на коммунистических гостей из космоса (в книгах Адамова, Мартынова, того же Трублаини).

Затем шпионы нечувствительно исчезли (вслед за исчезновением «теории обострения»), но оставшиеся постулаты научного коммунизма держали фантастику хваткой жесткой, не шевельнешься. Пример Юлия Даниэля, осмелившегося учредить в нашем отечестве «День открытых убийств», не вдохновлял: пять лет лагерей, конечно, меньше десяти без права переписки, но все-таки лучше остаться дома. Будущее надлежало представлять исключительно в розовых тонах, розовых до приторности. Конфликт отличного с лучшим двигал сюжет; стихийные бедствия, потрясая размахом и свирепостью, обязаны были обходиться без человеческих жертв, в крайнем случае поражать пару-тройку беспечных недисциплинированных энтузиастов, пренебрегающих техникой безопасности. Как могли, обостряли интригу дикие звери и непознанные законы природы, но ушлый читатель понимал: и ракопауков приручат, и законы станут работать во имя человека и на его благо, надо лишь не бояться временных трудностей.

И не боялись! Следует отдать должное, в грезах социализм производил впечатление либо просто приятное, либо приятное во всех отношениях. Книга — средство сильнодействующее, способное подвигнуть чуткую личность на труд и на подвиг, особенно если книга единственная. Учила она жить поколениями в бараках, терять настоящее во имя Великого Будущего — и без стенаний, а с бодрыми песнями; мы рождены, чтоб сказку сделать былью, не задумываясь, а стоит ли. Сказка, она ведь ложь.

Двести книг действуют слабее одной, а тысяча — еще слабее, поскольку зачастую противоречат одна другой. Накапливается столько неувязок, что к трем извечным российским вопросам добавляется четвертый: «Зачем, собственно?». Рождаются сомнения. А сомнения для власти — худшая ржавчина. Потому-то великий кормчий Мао на Верховном государственном совещании 13 октября 1957 года и предупреждал: «Не следует читать много книг!»

Правоту его трудно не признать — книги вырабатывают и психическое, и физиологическое пристрастие к чтению. Уже читаешь не после работы, а вместо работы. Увещевания «Пилите, Шура, они же золотые!» действовать перестают. Наступает эра созерцательного пессимизма. Что видим, то и чувствуем.

Оттянуть приближение эры пытались методом простым и доступным. Как потерпевшим кораблекрушение урезают пищевой рацион, так стали урезать и фантастику. Несмотря на явный экономический успех — фантастику сметали с полок куда быстрее водки — издавали ее лениво и неохотно. Печатали серо-красную «Библиотеку Современной Фантастики» по два, много — по три томика в год. Вот и стань при подобных темпах самой читающей в мире страной! Хотя определение это, боюсь, столь же достоверно, как и «самое счастливое детство», и «самая почетная старость». Но если и читали больше других, то из этого вытекало, что у нас самая удручающая действительность…

Фантасты старались, как могли. Не подгоняемые сроками — издать книгу раз в три года считалось удачей, в два — удачей невероятной, а в год — просто чудом (в очередь, сволочи, в очередь, командовали Шариковы соответствующих структур), они отделывали свои повести и романы до степеней, близких к идеалу. И все равно марципановые города и молочные реки приедались. То ли дело фантастика западная. У них и крысиные короли, и звездные войны, и оборотни в погонах, и оборотни без погон… Фантасты потянулись на Запад. Не телесно, разумеется, — они люди хорошие, наши, хоть и с загибами. Ментально, путешествуя в Нави. Поселяли героев в западной стране недалекого будущего (в далеком будущем никакого Запада, согласно Науке, быть просто не могло) и резвились, и пели, и плакали свободно. Книги бригады писателей имени Павла Багряка о комиссаре Гарде пользовались спросом необыкновенным, и остается горько сожалеть о неизбежном «в очередь, сволочи!», ограничившем сериал тремя томиками. Или братья Стругацкие. Я часто думаю, какими были бы «Гадкие лебеди», «Хищные вещи века», «Второе нашествие марсиан», а особенно «Пикник на обочине», если бы действие в них происходило не где-то на других берегах, а здесь, в Воронеже или Лисьей Норушке…

В ней, в маленькой деревеньке у реки Битюг, я чувствую, как надвигается пора «Улитки на склоне». Жутко…

Но лет пятнадцать-двадцать у нас еще есть. Те берега внезапно стали этими. Мы, кто как может, задрав штаны, бежим за капиталом. И вдруг выясняется: капитализм для дяди строить столь же скучно, сколь и социализм. Потому-то западные писатели изощрялись прежде, мастерятся и теперь. Недолго осталось. Китай захватывает товарный рынок. Думаю, мы целимся на иное. Русские грезы, дайте срок, потеснят и Кинга, и Роулинг. «Ночной дозор» — не первая ласточка, а первый сокол. Или, учитывая специфику жанра, снежный нетопырь, сильный, агрессивный, завораживающий.

Эй, на Западе! Купите наши сны!