Журнал «Вокруг Света» №08 за 1994 год

По воле волн — не по своей воле. Часть II

Окончание. Начало см. в № 7/1994

3 марта. Двадцать седьмой день

Рассвет. Я встречаю уже двадцать седьмой восход солнца. Утро, полдень, вечер, полночь и снова утро. А кругом бескрайний, как космос, океан. И среди волн, которым нет ни начала, ни конца, я на утлом плотике. Господи, неужели это и есть вся моя жизнь — убогая, однообразная!

Впрочем, что это я? Мне бы радоваться, а не грустить. Ведь я жив, и первые недели дрейфа поневоле сложились не так уж плохо. Я не утонул и, в общем, худо-бедно приспособился к новым условиям и даже наладил свой быт, не Бог весть какой, но все же. Только сейчас, понял я вдруг, удача поворачивается ко мне лицом, медленно, осторожно. Что ж, как видно, пройдя первый круг испытаний на стойкость, я заслужил ее благорасположение. Лишь бы она не отвернулась от меня!..

У меня появились новые соседи — буревестники. Откуда, интересно, они тут взялись? Странный вопрос. А откуда здесь взялся я? Не иначе как с неба свалился. Вот и они тоже, тем более что к ним это выражение подходит, пожалуй, даже больше. Буревестники, расправив крылья, взмывают ввысь, описывают круг, потом снова устремляются к поверхности океана и начинают долго парить над волнами. Время от времени они пролетают над плотом, едва не задевая крыльями навес. Думаю, ко мне их тянет из любопытства: своими крошечными глазками-бусинками они, кажется, стараются заметить каждую мелочь в моем нехитром хозяйстве. За полетом этих восхитительных птиц я готов наблюдать часами...

Приходит время завтракать. Я опираюсь спиной на подушку и принимаюсь за скудную трапезу, состоящую только из сушеной рыбы. Поймав макрель или корифену, я провяливаю ее пару дней на солнце. Через два дня, когда рыба почти высыхает, оставаясь, однако, мягкой, ее уже можно жевать.

Наскоро позавтракав, сажусь определять свое местоположение. Расчетами я обычно занимаюсь либо на рассвете, либо на закате, пользуясь таблицами солнечного склонения, приложенными к навигационным картам. Ночью же координаты легко вычислить по звездам. Хвала небесам! Они снабдили меня вечным и самым надежным компасом, уж он-то никогда не подкачает. А чтобы определить скорость дрейфа, я засекаю время, за которое комок водорослей — я обрываю их с резинового днища — проходит от плота до свешенного за кормой шеста. По моим подсчетам, отрезок этот равен семидесяти футам. Таким образом, если комок водорослей покрывает это расстояние за одну минуту, моя скорость составляет порядка 2 — 5 узлов, то есть 16 миль в день. Стало быть, за день при благоприятных условиях я теоретически могу покрыть от 10 до 20 миль, а то и больше. Однако на самом деле я еще ни разу не проходил за день больше двух десятков миль...

Чтобы поддерживать физическую форму, я начал делать зарядку. Заниматься физкультурой можно лишь ранним утром, вечером или ночью, поскольку к полудню температура воздуха подскакивает до 500 С. Это — сущее пекло. Когда солнце стоит в зените, я чувствую себя как на сковородке. Даже обливания морской водой не приносят облегчения: капли влаги высыхают на разгоряченном теле в считанные секунды. Перед глазами плывут радужные круги, сознание того и гляди померкнет — всякий раз ощущение такое, будто меня огрели по голове огромной кувалдой...

А ночами — собачий холод. Завернувшись в спальный мешок, я лежу и стучу зубами. И долго не могу заснуть. Только сумерки и рассвет облегчают мои страдания. Как только солнце проваливается за горизонт, плот и все, что находится внутри, мало-помалу остывает. Боже, какое блаженство! Я сижу, откинувшись на спину, натягиваю на ноги спальник, подкачиваю обвисшие секции плота и походя, через смотровое окошко, наслаждаюсь дивным зрелищем — величественным закатом: раскаленный добела шар в окружении свиты облаков самых разных, причудливых форм медленно погружается в океан, далеко-далеко... А потом наступает ночь, и снова у меня зуб на зуб не попадает от холода. И так изо дня в день.

Утром океан по-прежнему спокоен. Пока. Спустя время я вдруг слышу, как из морских глубин доносятся все нарастающие звуки таинственной мажорной симфонии. Музыка начиналась с низких, едва уловимых аккордов, затем они крепли, набирая силу, и звучали все возвышеннее, пока наконец не достигали немыслимых высот и не начинали вторить биению сердца. Но вот я уже чувствую, как мажорное звучание постепенно сменяется минорным. Вскакиваю на колени, всматриваюсь в горизонт и вижу: за кормой, издалека, прямо на меня надвигаются огромные глыбы кучево-дождевых облаков. Брюхо у каждого облака плоское, черное — вот-вот разверзнется и обрушит ливневые потоки. Мало-помалу черные тучи заполняют весь ясно-голубой небосвод, и я замечаю, как следом за ними движется сплошная серая стена дождя. Незримая кисть художника-великана вдруг расцвечивает небо — от горизонта до горизонта — полной яркой радугой. Ее вершина, растворяясь в выкрашенном в белесо-серые тона поднебесье, висит прямо у меня над головой.

Поднимается легкий бриз — он приятно ласкает воспаленное от жары лицо и треплет полотнище навеса. Гладкая синевато-стальная поверхность океана взъерошилась белыми барашками. Солнце зависает на западе у самой линии горизонта. Оно как бы на прощание отбрасывает лучи на восток, грея мне спину, — навес плота вдруг вспыхивает ослепительным оранжевым светом, обогащая палитру, созданную небом и океаном, новой сочной краской.

Вслед за тем другая гигантская незримая кисть выписывает вторую полную, поражающую своим совершенством радугу, которая застывает под первой, чуть позади. А между этими цветными полукольцами зияет громадная темная дыра — сумерки. Радуга что поменьше являет собой как бы вход в насыщенную влагой пещеру.

Заняв удобное положение, спиной к солнцу, я встречаю благодатный дождь. Прохладные капли освежают лицо, смывают соль с обожженного беспощадным солнцем тела. И, что самое главное, наполняют емкости, приготовленные загодя.

Концы обеих радуг опускаются в океан далеко на юге и на севере. Дивное зрелище! Оно внесло красочное разнообразие в мою скучную, однотонную жизнь.

Аккуратно, стараясь не пролить ни капли, я наполняю драгоценной дождевой водой фляги. Какое счастье, теперь мне ее надолго хватит! Потом забираюсь в спальный мешок и, довольный, закрываю глаза...

6 марта. Тридцатый день

Всю ночь дул сильный ветер. Плот швыряло с волны на волну, точно жалкую щепку. Днем скорость ветра достигает 40 узлов. Входное отверстие плотика наглухо задраено, однако морская вода постоянно просачивается через навес. В замкнутом пространстве я просидел два дня подряд, не имея возможности высунуть нос наружу и осмотреться. Где я? Куда меня несет? И что ждет впереди?

8 марта что-то ударило в днище. Плот сильно накренился и зачерпнул изрядную порцию морской воды. Я тут же бросился вычерпывать воду, чтобы не промок мой скарб. Большая часть вещей осталась сухой, а вот спальник был хоть выжимай.

Часа через два — новый удар. Я и сижу среди плавающих предметов, истощенный донельзя, сдавшийся, потерянный. В отчаянии кусаю кулаки и кричу: «Ах ты, сукин сын, растреклятый океан!» Но мои горькие причитания проглатывают бушующие волны и ревущий ветер.

Проходит время, и я понемногу успокаиваюсь. Слезами, известное дело, горю не поможешь. И я снова принимаюсь вычерпывать воду, а потом выжимаю промокшие Ш спальник и одеяла...

10 марта. Тридцать четвертый день

О нет, сколько можно! Еще два дня терзают меня шквальный ветер и жестокое море. Не жизнь — кромешный ад!..

Но, несмотря ни на что, мне удается поймать несколько мелких рыбешек и одну крупную корифену, погнувшую мой гарпун.

Солнечный опреснитель, который только что был полон, внезапно обмяк. Вытаскиваю его, смотрю. В углу накопительного баллона — небольшая дырочка с рваными краями. Проклятые рыбы! Ста граммов пресной воды как не бывало. А для тебя, старина, это целых полдня жизни. Еще одна забота: надо залатывать дырку. Но сколько забот, мелких и больших, у меня впереди!..

К 11 марта океан, слава Богу, успокаивается — время подвести итоги. Проделав несложные измерения, я выясняю, что нахожусь на полпути к островам Вест-Индии. Что ж, совсем неплохо. Меня снова окрыляет надежда...

16 марта. Сороковой день

Итак, мне удалось протянуть сорок дней. Немыслимый срок! Но я одолел и пространство и время — воистину есть чем гордиться. Одна беда: запасы воды неумолимо истощаются. А из пищи осталось только два затвердевших куска рыбы, не разжуешь. Огорчает и то, что запас прочности моего плотика рассчитан как раз на сорок дней. О том, что станется со мной в случае, если плот прохудится или лопнет от удара волны, мне даже страшно подумать.

И все же сегодня у меня есть повод отметить знаменательную веху на пройденном пути. Я продержался много дольше, нежели рассчитывал в самом начале. От островов Карибского моря меня отделяет такое же расстояние, какое уже осталось позади. Каждый новый день, каждая преодоленная трудность, каждое пережитое страдание — все, как бы то ни было, приближает меня к заветной цели. Там мое спасение.

И каждый новый день я начинаю с того, что выполняю самые неотложные дела: ремонтирую плот то в одном, то в другом месте, добываю воду и пищу. И всякий раз обязательно остается невыполненное дело, которое я считаю очень важным.

Залатанный опреснитель работает с грехом пополам. Смастерил я и приспособление для сбора дождевой воды. Если раньше для этих целей я пользовался резиновым тазиком — к сожалению, он был слишком громоздким и оказался неустойчивым, — то теперь решил обойтись жестяной коробкой — я установил ее на корме и закрепил с помощью хомутиков. Конструкция получилась простая и удобная. Иногда, правда, в банку попадают морские брызги. Но мне не привыкать пить соленую воду. И все же надо придумать, как бы закрепить жестянку на крыше плотика, — так-то оно будет вернее.

Наученный горьким опытом, когда четыре штормовых дня пришлось держаться на голодном пайке, я решил заготовить вяленой рыбы впрок — мало ли что. Вокруг плота снуют золотые макрели. Они подплывают совсем близко, заныривают под днище, всплывают с другой стороны, выпрыгивают из воды, пролетев по воздуху, шлепаются в волны и выходят на новый круг, резвясь в восхитительном подводном танце. Однако макрели не то что корифены: они всегда начеку и загарпунить их гораздо труднее. Почуяв опасность, рыбешки отплывают метров на пять и продолжают кружить уже на почтительном расстоянии, как бы дразня меня.

Но вот стайка макрелей приближается. Интересно, с чего это вдруг? Ружье уже наготове. Быстрый, как молния, выстрел — мимо!

Рыбы кидаются врассыпную и, отплыв подальше, помахивают плавниками, словно насмехаясь надо мной.

За безуспешной охотой я и не заметил, как на океан легли вечерние сумерки. Неужели мне так ничего и не удастся поймать? Только я об этом подумал, как из морских глубин, слева от плота, возникло нечто огромное. Я уже научился улучать момент для верного удара. Мои мышцы и зрение напряжены, скоро станет совсем темно, и тогда я уж точно ничего не поймаю. К черту ожидание! Я вскидываю ружье и стреляю. Бац! Удар пришелся во что-то твердое. Но пока — тишина и полное спокойствие.

Почему же так тихо? Странно, однако. Я крепко сжимаю ружье, осторожно перегибаюсь через борт и, замерев, жду. Чувствую — вот-вот начнется схватка. Проходит секунда, другая, третья, но ничего не происходит... На огромной голове рыбины один глаз словно остекленел, а приоткрытый рот застыл, точно в параличе. Жабры наглухо закрыты, как будто склеились. Приглядываюсь: громадная золотая макрель. Острие гарпуна вонзилось ей в спину. Но неглубоко. Осторожно, осторожно! Только бы Ш не сорвалась! Я не спеша подтягиваю гарпун, берусь за него свободной рукой и начинаю потихоньку подтаскивать добычу. Господи, ну и здорова! Ее мне хватит на целую неделю. Вот так удача! Рыба уже на поверхности. Хватай же скорее... Всплеск!.. Я рвусь вперед — слишком поздно. Скользкое тело вырывается из моих неловких рук безвозвратно. Огромная макрель, извиваясь и кружа, уходит в черную глубину океана, как сверкающий лист, сорванный с ветки яростным порывом ветра. Рыбина описывает круг за кругом, погружаясь все глубже. Ее сородичи, понаблюдав недолго со стороны, пускаются за нею следом. Вскоре рыбы становятся размером с цветочные лепестки, а потом и вовсе исчезают из виду...

Солнце заходит. Вода становится черной, безжизненной. А я, не в силах оторваться, смотрю и смотрю в мрачную бездну...

28 марта. Пятьдесят второй день

Из тьмы возникают призраки. Они уже здесь. Подбираются все ближе, хватают меня и тащат вниз. Я падаю...

«Нет! — пронзительно кричу я. — Нет! Не смейте! Убирайтесь прочь!» Слезы струятся по моему изможденному лицу, а воспаленный рассудок пронзает мысль: умру, скоро умру... Нет, не смеешь. Ты же хочешь... да! Вот именно: хочу... хочу жить. Невзирая на весь этот кошмар. Несмотря на то, что ждет меня впереди. Я весь дрожу и в слезах причитаю: «Я хочу жить, просто жить!»

Нет, больше не могу!

Должен! Стисни зубы. Открой глаза. Открываю. Веки слабо моргают. Стряхни пелену.

Ничего не видно...

Прекрати ныть! Сейчас же! Хватай их за шиворот. Ну же, руками! Вот так. А теперь выталкивай взашей. Ну, давай же, давай!.. Хорошо. Они уже не вернутся.

Дыхание тяжелое, прерывистое...

Все в порядке, старина, успокойся. Голова качается на ветру, взгляд затуманен. Накатывает волна. Ее прохлада освежает, бодрит. Хватит скулить! Полезай в спальник. Согрейся и отдохни. Ты выбился из сил. Но только на время. Сейчас все хорошо, слышишь?

Да.

Ну вот и чудесно.

Я спокоен, совершенно спокоен. Теперь меня так просто не возьмешь. Подумай хорошенько, взвесь каждую мелочь. Ты жив — значит, у тебя есть шанс. Вспомни все — весь опыт. И воспользуйся им.

Боже, просто ум заходит за разум. Иногда мыслить удается более или менее связно. А иной раз мысль вдруг спотыкается, цепенеет — в голове наступает мешанина, как у пьяного. Потом — полный мрак и мертвая тишина...

Двенадцать безмятежных часов пролетают как один миг. Я пробуждаюсь и чувствую, что жив и что мне хватит сил и дальше бороться за жизнь. Озираюсь по сторонам и ощупываю днище. Немного спустило. Провисший навес трепал ветер. Надо подкачивать плот. Беру насос, делаю тридцать качков — и чрево плота снова становится полным и тугим, как арбуз.

А вид бескрайне-унылого океана по-прежнему действует на нервы. Серое низкое небо, словно саваном, окутывает все вокруг. Голод и жажда отдаются по всему телу пронизывающей болью. Но я все равно ощущаю себя победителем — я научился превозмогать боль.

Осматриваю свои запасы и обнаруживаю, что у меня больше нет рыбы и осталось совсем мало воды. Но это меня не пугает. Немного усилий и терпения, и все это у меня будет: ведь я стал неплохим охотником. Да и к солоноватой воде мне не привыкать...

Наступает пятьдесят третий день моих скитаний по бескрайним просторам Атлантики. Далеко на востоке солнце расцвечивает облака яркими, живыми красками. Ветер мало-помалу гонит нас вперед — меня и плот.

Снова ощупываю днище. Чувствую — заплатка чуть сдвинулась, но пока держится. Если она даже прохудится, я смогу быстро заменить ее, благо опыт у меня есть: днище мне приходилось залатывать уже не раз.

Что касается моего местоположения, я нахожусь в каких-нибудь трех неделях пути от Малых Антильских островов. И я доберусь до них, чего бы мне это ни стоило, даже несмотря на то, что жизнь в моем теле едва теплится и на восстановление сил, необходимых для борьбы за выживание, уходит уйма времени. Но чего-чего, а времени у меня в запасе больше чем достаточно. А борьба за жизнь — единственная нить, которая связывает меня с остальным миром. И надо сделать все возможное, чтобы нить эта не оборвалась...

Впервые за все время я наконец пытаюсь основательно просушить спальный мешок. И расстилаю его поверх навеса. Под тяжестью набухшего от влаги спальника навес провисает, того и гляди обрушится. Отработанным движением я хватаюсь за насос и начинаю накачивать дугообразную несущую трубу изо всей силы, на какую только способен. Когда работа закончена, я едва держусь на ногах от усталости. Но отдыхать рано — нужно как следует закрепить спальник, иначе с покатой, снова ставшей тугой крыши плотика его сдует ветром.

Внутри моего жилища темно и прохладно, а снаружи нещадно печет солнце. К вечеру спальник становится почти сухим. Но за ночь он опять отсыреет, и утром придется сушить его снова. И так каждый Божий день.

Опреснитель работает ни шатко ни валко. Очевидно, забился клапан. Тесемка, регулирующая приток воды, свисает наружу — наверное, за что-то зацепилась. Я достаю из аварийной аптечки пинцет и парой резких рывков освобождаю тесемку. Но спустя время она оказывается в прежнем положении — болтается в воде. Тогда я прилаживаю единственную безопасную булавку к карандашу и склоняюсь над опреснителем. Следует быть предельно осторожным, чтобы случайно не проткнуть баллон. Стараюсь высвободить клапан. Этот опреснитель — чтоб ему... — спускает каждую ночь. На рассвете я накачиваю его, сливаю соленую воду и налаживаю снова. Весь день напролет я нянчусь с ним — то и дело подливаю воду, слежу, чтобы не прохудился клапан, поддерживаю необходимое давление воздуха. Мне нужно ухаживать за опреснителем, как доктору за больным, — тогда он поможет насытить мое высохшее тело живительной влагой.

Солнце неторопливо садится на свой величественный трон. Серебристые бусинки медленно набухают на внутренней стенке прозрачного баллона и наконец стекают вниз, увлекая за собой и другие созревшие капли. У меня слипаются веки. Волны, монотонно накатывая на плот, будто выводят колыбельную, а из опреснителя доносится тихое-тихое «кап»... «кап»... «кап»... Но вот я открываю глаза. Как долго я дремал? С полчаса, не больше. Спохватываюсь: неужто опреснитель снова спустил! Проверяю — слава Богу. Надо же, да он почти полон! Пробую воду на вкус. Проклятье, соленая! Двух сот граммов жидкости как не бывало — содержимое баллона я скрепя сердце выливаю в море. Впредь надо будет опорожнять опреснитель каждый час, а то и чаще. И вновь опускаю опреснитель в океан, и вновь начинает он испарять влагу. А я сижу, смотрю, страдая от жажды, и надеюсь в конце концов ее утолить...

20 апреля. Семьдесят пятый день

К вечеру небо запятнало облаками, идущими бесконечной чередой на запад. Накрапывает мелкий дождь. Это чуть больше, чем роса во время тумана, однако любая возможность добыть хоть немного пресной воды заставляет меня действовать. Часа два стою я, шатаясь на ветру и придерживая жестянку и резиновый тазик, — в конце концов мне удается собрать почти целый литр чистой пресной воды. Моя система сбора дождевой влаги действует безупречно.

Волнение на море несильное, и поводов для беспокойства нет. Я поднимаюсь в полный рост и оглядываю ночной горизонт. Темная вода изредка фосфоресцирует то тут, то там. Прямо на юге небо слегка подрумянивается. Странный просвет появляется и на севере. Что это? Рыболовецкие суда? Боже мой, да откуда же им взяться? Скорее всего это отсветы заката, отражающегося от близкой суши. Я вытягиваюсь как можно выше и мельком замечаю далеко в стороне огонек — он вспыхнул на секунду-другую, не больше. Похоже — луч маяка, бьющий из-за линии горизонта. Следом за тем широкая полоса света стала появляться чаще, как бы подчиняясь определенному ритму: сполох — пауза, двойной сполох — темнота; сполох — пауза — двойной сполох. Такое может происходить только на земле. Точно, впереди земля. «Земля! — кричу я. — Ого-го-го, земля!» От радости я пританцовываю, вытянув вперед руки — словно обнимая невидимого партнера. И не верю своим глазам.

Вот оно, истинное счастье! Настоящий праздник! Так отметь же его, насладись водой вдосталь! Большими, жадными глотками я осушаю залпом почти целый литр драгоценной пресной воды. И чувствую, как наступает легкое головокружение. Время от времени выглядываю наружу и всматриваюсь в даль, чтобы убедиться, что мне это не привиделось. Да нет, никакой это не сон, а самая что ни на есть явь. Да, но что это за маяк? На Антигуа ничего подобного нет. Может, меня отнесло на юг или на север? Плот движется как бы по огромному черному туннелю между двумя просветами. Когда подойду поближе, приделаю к бортам весла — или хотя бы одно — и поплыву, как на лодке. Если же меня станет относить в сторону от земли, включу аварийный радиобуй, и меня непременно услышат. Завтра, лишь только взойдет солнце, я еще раз, теперь уже последний, щелкну выключателем.

Как ни стараюсь, заснуть не удается. Я как бы погружаюсь в полудрему и дремлю по полчаса. И всякий раз, пробуждаясь, выглядываю наружу, не веря в реальность происходящего. Прямо по курсу возникает еще одно свечение. Вероятно, утром у нижней кромки горизонта покажутся очертания незнакомого острова. Завтра же, до полудня, надеюсь до него добраться. А пока надо хорошенько отдохнуть и набраться сил.

21 апреля. Семьдесят шестой день

Наконец наступает долгожданный рассвет. Я распахиваю настежь полы навеса и отказываюсь верить глазам: моему взору открывается живописная картина — куда ни кинь взгляд, кругом ослепительно яркая, сочная зелень. Приглядываюсь более внимательно и вижу впереди не один остров, а несколько. На юге — гористая, поросшая изумрудной растительностью, прекрасная, как Эдем, земля. Горы, кажется, выступают прямо из моря и достают до облаков. К северу — другой остров, увенчанный высоким остроконечным пиком. А прямо по курсу — небольшой островок с плоской, как стол, вершиной; он виден как на ладони, охваченный буйством красок. До островка миль пять, от силы десять. Меня несет прямо к нему. В северной его части виднеются отвесные утесы, о которые, пенясь и грохоча, разбиваются волны Атлантики. На юге берег совершенно ровный и заканчивается у моря длинным пляжем, над которым возвышаются белые домики.

Но подступы к заветной суше могут оказаться коварными. Если я буду приставать к берегу с севера, мой плот, вероятнее всего, разобьет о скалы. Если же решу подойти с юга, придется грести что есть мочи, чтобы преодолеть широкую полосу рифов. Я еще не знаю, куда направлю свое утлое суденышко, однако ж в одном я уверен точно: как бы то ни было, мое полное невзгод и опасностей плавание завершится сегодня после полудня.

Я включаю аварийный радиобуй и направляю плот в обход южной оконечности острова. Там, с другой стороны, море должно быть поспокойнее, и мне не придется брать штурмом буруны, которых с наветренной стороны видимо-невидимо. С подветренной же, даже случись что с плотом, я сумею добраться до берега вплавь. А пока надо подумать, как себя обезопасить. Я обмотаюсь поролоновой подушкой и обвяжусь веревкой. Подушка, подобно поплавку, удержит меня на плаву и защитит от острых, как ножи, коралловых рифов. Еще надо будет разрезать навес, чтобы не угодить в него как в ловушку; кроме того, кусками ткани можно обернуть руки и ноги — опять-таки с целью самозащиты.

Я осматриваю свои пожитки и решаю выбросить в море все ненужное. С собой возьму лишь самое необходимое, и главное — аптечку первой помощи...

Каждая набегающая волна приносит новые звуки. Ррр-ры-ы... Ррр-ры-ы... Рокот все нарастает. Господи, так ведь это же моторная лодка! Шум приближается со стороны острова — мотор рокочет в каких-нибудь двух-трех сотнях ярдов. Не успеваю я это осознать, как впереди, прямо по курсу, из волн выныривает остроносый баркас. Он несется против волны, то взлетая на гребень, то обрушиваясь вниз в ореоле брызг и пены. Потом снова взбирается на волну и скользит, лавируя и подходя все ближе. Я вижу — лодка небольшая, метров шесть в длину, сделана из грубой древесины и выкрашена белой краской, с зеленой полосой вдоль борта. Три темнокожих человека настороженно глядят в мою сторону. Я вскакиваю на ноги, машу им руками и что есть силы кричу: «Привет!» Они слышат меня и машут в ответ. Господи, неужели я спасен! Не могу в это поверить, просто не могу... У двоих, сидящих в лодке, кожа цвета красного дерева, у третьего — цвета шоколада. Человек за рулем — в широкополой соломенной шляпе, которую того и гляди сорвет ветром, расстегнутая ковбойка развевается сзади, точно флаг. Баркас сбавляет ход и останавливается. Все трое примерно с меня ростом; они что-то кричат друг дружке на непонятном языке. Их речь кажется мне мало похожей на человеческую. Еще бы, ведь я почти три месяца не видел и не слышал людей.

— Испанцы? — кричу им.

— Нет, нет! — слышу в ответ. И еще что-то.

Parlez-vous francais? (Вы говорите по-французски?) — спрашиваю. Но ответных слов разобрать не могу — люди в лодке орут в один голос. Показываю рукой в сторону земли и спрашиваю по-другому: — Что это за острова?

— А-а-а! — похоже, они наконец поняли. — Гваделупа, Гваделупа.

Говорят по-французски, однако никогда прежде не доводилось мне слышать столь ужасное произношение. Позже я узнал, что спасители мои — креолы и разговаривают на странном наречии, смеси французского с китайским. Самый черный из них, как оказалось, говорит по-английски, но с сильным креольским акцентом.

Наши суденышки пляшут на волнах в сотне метров друг от друга. После недолгого молчания креолы спрашивают:

— Эй, приятель, ты что здесь забыл? Ловишь что-нибудь?

— Я болтаюсь в океане уже семьдесят шесть дней.

Они переглядываются и о чем-то спорят. «Наверно, не верят», — думаю про себя.

— И хочешь добраться до нашего острова?

«Конечно, хочу», — думаю я, но пока ничего не говорю.

Прошлое, настоящее и будущее самым причудливым образом вдруг сливаются для меня в одно неразрывное целое. Только теперь я понимаю: борьба за жизнь закончена, и я вышел победителем. Судьба одаривает меня лучезарной улыбкой.

Креолы, должно быть, заметили парящих над волнами фрегатов — знак, что идет косяк рыбы, — и направили баркас в открытое море. Судя по виду, спасители мои не из самых зажиточных и скорее всего едва сводят концы с концами. Рыбаки смотрят на меня в нерешительности и молчат. Я понимаю — они пришли вовсе не за мной, а за рыбой. И говорю:

— У меня все в порядке. Воды хоть отбавляй. Я обожду. А вы ловите, ловите!

Креолы снова молча переглядываются. Наконец один из них включает мотор и направляет баркас в то место, где собралась рыба. По маленьким буквам на корме читаю название лодки: «Клеменс». Она появляется то с одной стороны от меня, то с другой — рыбаки, увлеченные ловлей, не забывают, однако, справиться, действительно ли со мной все в порядке. Вот «Клеменс» опять проскальзывает совсем рядом, и один из креолов протягивает мне коричневый бумажный сверток. Я открываю его и вижу: сказочный подарок — слипшиеся ломтики мякоти кокосовых орехов, посыпанные крошками красного сахара.

— Coco sucre! (Засахаренный кокос) — кричит кто-то из моих спасителей, когда баркас в очередной раз удаляется к месту лова.

Мое лицо расплывается в счастливой улыбке. Боже, я уже забыл, что такое настоящее счастье. Сахар и фрукты — все сразу! Я беру ломтик кокоса, кладу на язык и безмерно наслаждаюсь, чувствуя, как он медленно тает во рту...

Постепенно рыб вокруг становится все меньше. За каких-нибудь полчаса баркас набивается почти доверху — рыбаки довольны уловом. А я слежу за ними, не в силах сдержать слезы радости.

Солнце медленно подбирается к зениту, я вдруг чувствую неимоверную усталость и неодолимое желание поскорее оказаться на твердой земле. Наконец креолы закругляются — рыбная ловля закончена. А вместе с нею завершается мое долгое, тревожное плавание.

Стивен Каллахан, американский мореплаватель Перевод Ю.Супруненко