Гибель судьи Мрочека

8. Чтобы никогда не вернулся из моря!

Доктор Ясинская, развевая полами незастегнутого халата, миновала длинный белый коридор и задержалась перед стеклянной дверью с табличкой «Заведующий».

— Прошу… — пропустила вперед Галину. Мрочек вошел последним и неслышно прикрыл дверь. — Садитесь.

Немного помолчали.

— А тут неплохо… — чтобы нарушить молчание, сказал Тадеуш, — даже и не думал, что у вас такая большая больница.

— У нас есть все необходимые отделения. Уже много лет воюю, чтобы покончить с практикой отсылки тяжелобольных в воеводскую больницу. Повятовая больница должна, я считаю, не только выполнять функции амбулатории и родильного дома… но сейчас не об этом речь… Хотела б еще добавить: если решите остаться у нас, будете иметь вполне приличные условия работы. Думаю, что наши кабинеты и операционные залы оборудованы не хуже некоторых варшавских. Но, вероятно, к этой теме мы еще вернемся… — Она улыбнулась впервые за все время их знакомства. Но тут же стала серьезной, продолжив: — То, что должна сказать, носит частный характер. Скрывать ничего не намерена. Я двадцать пять лет уже проработала врачом и только дважды нарушила установки, принятые в нашей работе. Подчеркиваю — установки, а не врачебную этику, поскольку уверена, что оставалась верна ей всегда — и в этих обоих случаях тоже. Первый из них произошел почти двадцать лет назад, а второй — два дня назад…

Она замолчала и закурила. Ни Галина, ни Тадеуш не отозвались ни словом.

— Оба эти случая касаются меня и… вашего дяди.

— Моего дяди?

— Да. Должна начать со времени, когда мы все только что сюда прибыли. Я приехала чуть ли не самой первой, была еще молодой, чрезвычайно увлеченной своими обязанностями. Теперь почему-то не слышно, чтобы молодым специалистам доверяли полностью и восстановление, и оборудование, и руководство таким немалым хозяйством. А тогда не хватало врачей… Ваш дядя прибыл вскоре после меня. Он мне понравился: характер имел, может, и несколько суховатый, но в ту пору хаоса показался мне совсем не ординарным.

Благодаря таким людям, как он, можно было поверить, что здесь, наконец, воцарится порядок и законность.

Она замолчала, глубоко затянулась и погасила окурок. Галина, сидя напротив, заметила, что, не смотря на спокойствие, с которым Ясинская начала свой рассказ, рука, поднятая над пепельницей, отчетливо подрагивала.

— Словом, медработников нужной квалификации не хватало, и нечего было и думать, что так быстро их пришлют. Пришлось подыскивать среди здешних девушек, желающих работать в больнице, организовывать для них курсы и самой преподавать, хотя я и не имела достаточной практики. Но больные не ждали, требовали помощи. Среди отобранных мной девушек была одна, такая замечательная девчушка, откуда-то из захолустного приморского села. Оказалась врожденной медсестрой. Ассистировала мне при операциях, даже тяжелых, жила у меня, и вскоре я уже испытывала к ней не только доверие, но и дружеские чувства. В конце концов, мы были почти ровесницы… Однажды девушка, о которой я рассказываю, приходит ко мне и говорит, что приехала к ней младшая сестра, которой необходимо со мной встретиться. Ей семнадцать, уже пятый месяц как беременна. Пока могла, скрывала, а когда поняла, что невозможно дальше сохранять это в тайне, поехала к старшей сестре. В селе, где они родились, внебрачный ребенок считалась большим позором, чем кража или убийство… Поэтому девушка чуть не сошла с ума от отчаяния. Призналась, что хотела покончить жизнь самоубийством. Я попыталась убедить ее — не помогло. Обе сестры умоляли о спасении. Конечно, я не имела права, но, обследовав девушку, решила, что операция может пройти благополучно: пациентка молодая, здоровая. К тому же я была уверена, что другого выхода нет… И все-таки было уже поздно. Я чувствовала себя обязанной перед старшей сестрой и знала, что из-за моего отказа может произойти трагедия, поэтому решила оперировать. Иначе бы никогда такого себе не позволила… Опять замолчала.

— Умерла? — спросил Мрочек.

— Да. Вы врач, так что знаете больше других, что при таких обстоятельствах случается совсем непредвиденное. Операция была несложной, но девушка не пробудилась от наркоза. Сердце не выдержало. Честно говоря, все еще не понимаю, в чем дело. Сколько раз анализировала затем ход операции и не находила ответа. Обследовала ведь девушку перед этим так тщательно. А пациентка умерла во время операции, которую делать я не имела права… Ваш дядя как раз тогда поселился по соседству со мной. Нам, приезжим, предоставлялось здесь право выкупа земли и зданий, которые остались свободными после войны. Дяде вашему достался уже последний домик — он прибыл немного позже других, да и то лишь чуть ли не по настоянию Городского совета решил обзавестись собственным жильем. Это был самый заброшенный домик, дядя собственноручно ремонтировал его. Поскольку мы были самыми близкими соседями, то и подружились…

— Извините, пожалуйста, — вмешался Мрочек. — Дядя поселился на Пястовской улице уже в самом конце сорок седьмого года?

Она взглянула непонимающе, погруженная в свои мысли.

— Что? Весной сорок седьмого, насколько помню. Я еще помогала ему полоть огород. Да, это было весной… Но слушайте дальше. В тот же день я вернулась из больницы крайне разбитой. В морге лежала молоденькая девушка, которая доверилась мне, а рядом с ней рыдала сестра, одна из моих сотрудниц. И она в любой момент могла обвинить меня, хотя и сама присутствовала на операции и тоже хорошо понимала, что беда случилась совсем непредвиденно и не по вине врача. Я должна была что-то делать. Пошла к вашему дяде. Он был судьей и, как мне казалось, моим другом. Выслушал внимательно, а затем заставил заявить обо всем прокурору, еще и сам определил меру наказания — три года заключения. Определил, хотя знал все подробно. Конечно, я апеллировала в вышестоящие инстанции, и, наконец, меня оправдали. Возможно, дядя ваш поступил согласно параграфам закона, но мне до сих пор кажется, что закон человеческих отношений был на моей стороне. Наконец, высший суд это и признал… Так с того времени вплоть до смерти судьи мы ни разу не обмолвились наедине и словом, каждый считал другого своим врагом. Дело тогда не приняло огласки, и хотя сестра умершей до сих пор работает в нашей больнице, а люди понемногу обо всем забыли, однако я имела достаточно хлопот. В такой местности, где все жители знакомы между собой, авторитет себе завоевать можно лишь тогда, когда никто о вас не в силах сказать ничего плохого… К счастью, дядю вашего все знали как черствого человека, этакого буквоеда. Хоть все и уважали его, настоящих друзей у него не было, и, думаю, люди были на моей стороне. Но, — хотя сейчас искренне скажу, что были минуты, когда я откровенно ненавидела его, — дядя ваш был порядочным человеком, в этом я убеждена. А два дня назад, после такого долгого перерыва, мы снова встретились наедине… Он лежал в морге нашей больницы, меня попросили сделать вскрытие тела. Думала, что это просто формальность, и так ясно, что судья утонул… Я часто видела из окна, как он плыл в море своей моторкой. Может, это и ужасно, но, признаться, не раз мысленно желала, чтобы он оттуда не вернулся!.. Она глубоко вздохнула. — Так вот я сделала вскрытие. Дядя ваш утонул, это правда… Но в его желудке я нашла следы наркотика, выпитого, думаю, с утренним стаканом молока. Дядя ваш наложил на себя руки, и, оставаясь человеком, который всегда хотел служить примером другим, хотел, чтобы люди подумали, что произошел обычный несчастный случай… Я решила выполнить последнюю его волю. Правду рассказала вот только вам.

Она опять замолчала. Но затем молодой доктор тихо произнес:

— Вы сказали, что дважды нарушили медицинские установки. Неужели действительно, даже под секретом, вы никому не рассказали о результатах вскрытия?

— Никому. Пришлось бы, конечно, заявить об этом прокурору, но он сейчас в отпуске, в отъезде.

— А милиция?

— Я знала, что вскоре вы приедете. Не была уверена, скажу ли вам обо всем, даже первоначально не хотела говорить, но теперь вижу, что сделала правильно. Знаете, это не Варшава: самоубийство судьи вызвало бы море слухов и домыслов. Я очень люблю наш городок, горжусь людьми, которые первыми восстанавливали его, налаживали здесь новую жизнь. Не знаю, почему ваш дядя совершил самоубийство, но, думаю, что все мы — и Городской совет, и ответственные лица — не хотели бы огласки и скандала. Эта дешевая сенсация не помогла бы умершему, а только бросила бы тень на его светлую память…

— А не может ли быть другое предположение?

— Что? Какое может быть другое предположение?

— Не могло ли случиться, что наркотик попал туда без дядиного ведома?

— Что? — Галина заметила, как Ясинская сразу побледнела. — Разве это возможно?

— Конечно, я не утверждаю, что было именно так. Мой дядя мог и сам покончить жизнь самоубийством. Немного знаю о его жизни, он никогда не посвящал меня в свои секреты. Но когда погибает человек и вскрытие показывает, что смерть ускорило употребление наркотика, можем предположить, что кто-то в этом случае ему помог.

Глаза ее широко раскрылись, в них блеснули искорки внезапной догадки, а потом такой неподдельный ужас, что Мрочек быстро добавил:

— Конечно, вы еще не сказали, какой это был наркотик, и существовала ли возможность случайного приема именно такой его дозы, которая подействовала бы на организм дяди как раз тогда, когда старик был уже в море. Ведь очевидно, что так оно и было. Если бы дядя принял тот наркотик случайно, то, вероятно, не вошел бы и в воду, почувствовав на берегу, что ему стало плохо.

— Сейчас покажу вам результаты анализа. Я думаю, это было не что иное, как смесь большой дозы сильнодействующих болеутоляющих препаратов, растворенных в молоке. На вкусе молока это едва сказалось, а действовать смесь начала через четверть часа. Последствия: ослабление деятельности сердца, сонливость, замедленные действия. При обычных условиях скажем, в лодке, все это не могло стать причиной смерти, вызвало бы только длительную потерю сознания. А в воде, когда необходимы большие затраты физических сил, и принимая во внимание еще и возраст судьи, последствия могли быть только трагические. Тем более что ваш дядя отплыл довольно далеко от берега, а это требовало немало энергии и времени для возвращения назад.

— Понимаю, — кивнул Мрочек.

— Вот я и подумала прежде всего о самоубийстве. Трудно предположить, чтобы такое количество наркотиков могло попасть в его утренний стакан молока случайно, да еще и в виде порошка. Ну и невозможным кажется мне, чтобы кто-то чужой мог это сделать. Если бы кто-то хотел его отравить, применил бы яд, а не средства, которые только при определенных обстоятельствах и в определенный промежуток времени могли бы помочь убийце осуществить свой план. Ваш дядя должен был выпить это молоко в точно назначенное время, войти в воду тоже в точно назначенное время, к тому же и в воде находиться тоже определенный отрезок времени, пока не начали бы действовать наркотики. Ведь действие их начинается не внезапно, а постепенно, минута за минутой.

— Дядя был, как о нем говорят, человеком с очень точно расписанным распорядком дня…

— Да, это верно… — опять Галине показалось, что в глазах заведующей промелькнул испуг. — Но молоко? Все-таки трудно допустить, что кто-то мог ему перед завтраком всыпать столько порошка в молоко и размешать его так удачно, чтобы не осталось следов, осадка. Это могла бы только сделать молочница или же Вероника, которую так трудно заподозрить в том, что… Даже если бы они хотели совершить это — ни с того ни с сего убить вашего дядю, — то как могли осуществить такой план, который требует хороших знаний механизма деятельности человеческого организма? А кроме этих лиц — кто бы это сделал?

— Насколько я знаю, все имеют доступ к молоку, оно же стоит в бутылке на крыльце, — Мрочек говорил очень спокойно. — В конце концов, можно было бы заранее приготовить такую же бутылку и сделать подмену. Это очень просто. Бутылки с молоком ничем не отличаются друг от друга.

— Не подумала об этом… Но… это абсурд! Кому бы хотелось его убить? Это исключено…

— Не знаю. Вы же сами говорили, что был он твердым и непримиримым человеком, чувство справедливости ставил превыше всего… — Мрочек поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза. — Были же моменты, когда и вы желали ему, чтобы он никогда не вернулся из моря. А таких людей, с такими же пожеланиями, могло быть немало, и один из них коварно решил, что моему дяде надо помочь, если сам не хочет утонуть.

— Вы не должны связывать меня с этим делом… — сказала тихо. — Во всяком случае, не должны говорить одинаково обо мне и о ком-то, кто… — вновь прервалась. — Прошу верить мне, что я всегда считала его порядочным человеком и оправдывала даже в связи с обидой, нанесенной мне, хотя и… Хотя сама и не нашла в себе мужества, чтобы ему все это простить. Вот поэтому и хотела сейчас сохранить о нем добрую память. Думала, вы будете благодарны…

— Ну конечно. Понимаю, что у вас были лучшие намерения. Но как вы думаете, положительно расценил бы мой дядя, если бы жил, тот факт, что врач утаивает результат вскрытия? Определенный врач — определенного вскрытия — по определенным причинам?

— Это зависит от причин. Существуют мотивы, оправдывающие такие действия.

— Мотивы, которыми руководствовались вы, делая операцию той девушке, были, по всей видимости, самые человечные. Я сам, вероятно, поступил бы так же, как вы. Но мой дядя был судьей, он был убежден, что люди не имеют права обходить законы, которые являются гарантией справедливости и общественного порядка. И это меня, собственно, и удивляет.

— Что именно?

— То, что, наложив на себя руки, он поступил именно так. Ведь мог просто заплыть в море и не вернуться, если бы хотел покончить с жизнью.

— Может быть, хотел умереть, но боялся, что в последнюю минуту инстинкт самосохранения возобладает.

— Возможно, — сказал Мрочек и встал. — Хорошо, что вы рассказали нам обо всем, хотя это и не прояснило дела до конца.

— Вы, конечно, сообщите в милицию?

Некоторое время не отвечал, потом вздохнул:

— Когда мы приехали сюда вчера, это был для меня печальный день. Однако мне и в голову не приходило, что… эти маленькие симпатичные городки полны маленьких, отнюдь не симпатичных тайн. К сожалению, я так мало знал своего дядю и так мало знаю, что он делал, как жил и какова причина всего того, что здесь так внезапно произошло. Конечно, милиция должна узнать об этом, но, может, лучше вы ее сами уведомите?

— Хорошо.

— И еще одно, — сказал Мрочек, находясь уже у двери. — Точно ли вы помните, что мой дядя поселился в доме на Пястовской только в сорок седьмом году? Извините, что спрашиваю об этом второй раз.

— В сорок седьмом? Да, наверняка тогда. А какое это имеет отношение ко всему этому? — поразилась она.

— Не знаю, — развел руками. — Не только вы одна хотите сохранить добрую память о моем дяде, оградить от сплетен и домыслов. В конце концов, я его ближайший родственник и… — замолк, улыбнувшись ей невесело, вынужденно. — Я хочу того же. До свидания. Спасибо за откровенность. Не знаю, поселимся ли мы здесь навсегда, но если да, то, надеюсь, придем к вам снова. Ваша больница замечательная.

— Буду очень рада, — ответила низким, глубоким голосом, принявшим сейчас уже привычное звучание. — Как я уже вам говорила, молодые способные специалисты в наших условиях — на вес золота…