Гибель веры

Глава 12

Он проделал свой путь до дома, остановился, купил минеральной воды и был у себя в семь тридцать. Стоило открыть дверь, как тут же понял – все семейство в сборе: Кьяра и Раффи в гостиной, смотрят телевизор – и смеются над чем-то там, а Паола в своем кабинете увлеченно подтягивает певице, исполняющей арию из Россини.

Отнес бутылки на кухню, поздоровался с детьми и прошел по коридору к Паоле. На книжной полке – маленький CD-плеер. Паола, с квадратиком либретто в руке, сидит и поет.

– Чечилия Бартоли? – блеснул он эрудицией, входя.

Она подняла глаза, изумленная – узнал голос певицы. Не подозревает, что он видел ее имя на новом диске Барбери, купленном ею неделю назад.

– Откуда ты знаешь? – На миг она забыла об «Unavoce росо fа» [25].

– Мы всё видим, – пояснил он, потом внес поправку: – В данном случае всё слышим.

– Ой, Гвидо, не дури! – засмеялась. Закрыла либретто и положила его на стол возле себя; дотянулась, выключила музыку.

– Как ты думаешь, дети захотят пойти куда-нибудь поужинать? – спросил он.

– Нет, смотрят какое-то дурацкое кино – не кончится раньше восьми, – а у меня уже есть что приготовить.

– А что? – Он вдруг почувствовал зверский голод.

– У Джанни сегодня была прекрасная свинина.

– Отлично! Как будешь готовить?

– С белыми грибами.

– А полента?

Она улыбнулась ему:

– Конечно. Неудивительно, что ты отрастил такой животик.

– Какой еще животик? – И он незаметно его втянул.

Она не ответила, и он напомнил:

– Сейчас ведь конец зимы.

Чтобы отвлечь ее, а может, самому отвлечься от обсуждения живота, он рассказал о событиях дня, начиная с того, как утром ему позвонил Витторио Сасси.

– Ты ему перезвонил потом? – спросила Паола.

– Нет, был слишком занят.

– Так почему бы сейчас не позвонить? – И, оставив его у телефона в своем кабинете, ушла на кухню ставить воду для поленты.

Он появился спустя десять минут.

– Ну и как? – спросила она, вручая ему стакан дольчетто.

– Спасибо, – пробормотал он и отпил. – Я сказал ему, как она и где она.

– Что он за человек на слух?

– Достаточно приличный, чтобы помочь ей найти работу и место для житья. И побеспокоился позвонить мне, когда это случилось.

– Что это было, по-твоему?

– Мог быть несчастный случай, а могло и что-то похуже. – Он прихлебывал вино.

– Ты имеешь в виду, что кто-то пытался ее убить?

Он кивнул.

– Зачем?

– Это зависит от того, кого она видела с тех пор, как поговорила со мной. И что им сказала.

– Неужели она могла быть такой безрассудной?

Паола знала о Марии Тесте только то, что говорил все эти годы о сестре Иммаколате Брунетти, а он хвалил ее терпение и милосердие монахини. Вряд ли по такого рода информации можно судить, как поведет себя эта молодая женщина в ситуации, описанной Брунетти.

– Сомневаюсь, что она представляла это себе как безрассудство. Ведь большую часть жизни провела в монахинях, Паола, – сказал он так, будто это все объясняло.

– Ну и что это означает?

– Что у нее не очень верные представления о том, как люди ведут себя. Вероятно, она никогда не сталкивалась с человеческим злом или лживостью.

– Ты ведь говорил, что она сицилийка?

– Это не повод для шуток.

– Я и не думала шутить, Гвидо, – возразила Паола оскорбленно, – я серьезно. Если она выросла в этом обществе… – И отвернулась от плиты. – Сколько ей было, говоришь, когда вступила в орден?

– Пятнадцать, кажется.

– Так вот, если она выросла на Сицилии, то вдоволь повидала всякого – ну как ведут себя люди, – чтобы принимать возможность злого умысла. Не романтизируй ее, она не святая с фрески, которая упадет в обморок при первом взгляде на что-то неприличное или узнав про дурной поступок.

Брунетти горячо возразил:

– Убийство пятерых стариков вряд ли можно назвать просто дурным поступком.

Паола лишь посмотрела на него – и отвернулась, посолить кипящую воду.

– Ну ладно, ладно, знаю, особых доказательств нет, – пошел он на компромисс.

Паола все не оборачивалась, и он уступил:

– Ну ладно, доказательств нет. Но тогда откуда взялся слух, что она крала деньги и толкнула старика? И почему ее сбили и оставили у дороги?

Паола открыла пачку кукурузной муки, стоявшую тут же, у кастрюли, взяла горсть и заговорила, а сама тонким ручейком сыпала муку в кипяток из одной руки и помешивала в кастрюле другой:

– Могли просто сбить и уехать. А одиноким женщинам больше делать нечего, как сплетничать.

Брунетти был поражен, даже рот открыл:

– И это говоришь ты, считающая себя феминисткой? Не дай мне бог услышать, что феминистки говорят о тех, которые живут одни.

– Вот это я и имею в виду, Гвидо. Все равно – женщины или мужчины. – И ничуть не опасаясь возражений, продолжала сыпать кукурузную муку в кипящую воду, тихонько помешивая. – Оставь людей надолго одних, и все, что они смогут – сплетничать друг о друге. А еще хуже, когда не на что отвлечься.

– На что-то вроде секса? – Это он попробовал ее шокировать или хотя бы насмешить.

– Особенно – если нет секса.

Она наконец перестала добавлять кукурузную муку, а Брунетти стал обдумывать то, что они сейчас тут наговорили.

– Помешай, а, пока я соберу на стол? – Отошла, освободив ему место у плиты и протянув деревянную ложку.

– Я лучше накрою на стол. – И открывая буфет стал не торопясь доставать оттуда тарелки, стаканы, ложки и вилки. – А салат будет?

Когда Паола кивнула, он вытащил четыре салатные чашки и поставил на стойку.

– Что на десерт?

– Фрукты.

Он достал еще четыре тарелки, сел на свое место и взял стакан; отпил.

– Ладно, может, это был несчастный случай и не исключено – совершенно случайно о ней дурно говорят в доме престарелых. – Поставил стакан и налил еще вина. – Ты так думаешь?

Она еще разок помешала поленту и положила деревянную ложку поперек кастрюли.

– Нет, я думаю, кто-то пытался ее убить. И кто-то запустил эту историю про деньги. Все, что ты когда-либо рассказывал мне о ней, свидетельствует: невозможно, чтобы она крала или лгала. И сомневаюсь, что те, кто знают ее, поверят в это. Только если эта история исходит от кого-то облеченного властью. – Она взяла его стакан, отпила и поставила на место. – Забавно, Гвидо, что я сейчас слушала то же самое.

– Что «то же самое»?

– В «Цирюльнике», замечательная ария – только не перебивай меня и не говори, что там полно таких. Я о той, где этот, как его… Дон Базилио, учитель музыки, говорит о клевете, о том, как она разрастается и как в конце концов тот, кого оболгали… – и Паола ошеломила Брунетти, пропев последние слова басовой арии богатым сопрано: – «Avvilito, calpestrato, sotto il pubblico flagello per gran sorte va а сrераr» [26]

Она еще не допела, а дети уже торчали в кухонных дверях, глядя в изумлении на мать. Когда Паола замолкла, Кьяра выпалила:

– Мама, а я и не знала, что ты так поешь!

Паола посмотрела не на дочь, а на мужа и ответила:

– Всегда есть что открыть для себя в людях, которых вроде бы хорошо знаешь.

К концу трапезы всплыла тема школы, и с неизбежностью перехода дня в ночь Паола спросила Кьяру про уроки религии.

– Я бы не стала на них ходить. – И Кьяра взяла яблоко из вазы с фруктами в середине стола.

– И почему вы не разрешаете ей не ходить туда?! – вмешался Раффи. – Все равно пустая трата времени.

Паола оставила его высказывание без внимания.

– Почему ты так говоришь, Кьяра?

Та лишь пожала плечами.

– Уверена, что у тебя есть дар речи, Кьяра.

– Ой, хватит, мам! Когда ты начинаешь говорить со мной таким тоном, я уже знаю – ты не станешь слушать ничего, что я скажу.

– И что же это за тон, позвольте узнать? – осведомилась Паола.

– Вот этот самый! – отбрила Кьяра.

Паола безмолвно обратила взор на мужскую часть семьи в поисках поддержки – недозволенная атака со стороны младшего чада, – но встретила столь же молчаливое суровое осуждение. Кьяра, пригнувшись, чистила яблоко, кожуру снимала единой полоской, ее уже хватило бы, чтобы протянуть через стол.

– Извини, Кьяра, – проговорила Паола.

Та метнула на нее взгляд, удалила остаток кожуры, отрезала кусок яблока и положила на ее тарелку.

Брунетти решил – время возобновить переговоры:

– Почему ты не хочешь ходить на занятия, Кьяра?

– Раффи правильно говорит: трата времени. Я запомнила весь катехизис в первую неделю, и все, что мы делаем, – рассказываем его наизусть, когда он нас спрашивает. Скучно – лучше почитала бы или сделала другие уроки. Но хуже всего – он не любит, когда мы задаем вопросы.

– Какого рода вопросы? – Он как раз получил последний кусок яблока, а Кьяра взяла чистить другое.

– Ну, сегодня, – она сосредоточила внимание на ноже, – он говорил, что Бог – наш отец, и все повторял: «Он», «Его» и так далее. И я подняла руку и спросила: Бог – дух или нет. Он сказал – да, дух. Тогда я спросила, правильно ли, что дух отличается от человека потому, что у него нет тела, он нематериален. Он согласился; а я задала вопрос: как Бог может быть мужчиной, если он – дух и у него нет ни тела, ничего.

Брунетти над опущенной головой Кьяры бросил взгляд на Паолу – опоздал: на лице ее нет и следа торжествующей улыбки.

– И что сказал падре Лючано?

– Ой, он прямо набросился на меня. Сказал – я что-то из себя изображаю. – Посмотрела на него, забыв о яблоке. – Но я ничего не изображаю, – правда, хотела узнать. Не понимаю этого: в смысле – Бог не может быть сразу и тем и тем, разве… – Поймала себя на том, что чуть не использовала обсуждаемое местоимение. – Разве это возможно?

– Не знаю, ангел мой, с тех пор как я это все учил, прошло много лет. Думаю, Бог может быть всем, чем захочет. Он, видимо, настолько велик, что наши мелочные правила насчет реальности вещества и нашей крохотной вселенной ничего для него не значат. Ты об этом не думала?

– Нет, не думала. – Она отодвинула свою тарелку, поразмыслила. – Наверно, такое возможно. – Опять пауза на раздумья. – Можно я пойду делать уроки?

– Конечно. – Он протянул руку и взъерошил ей волосы. – Если будут затруднения с математикой, серьезные, – приноси мне.

– А что ты сделаешь, папа, – расскажешь мне, что не можешь помочь, потому что с тех пор, как ты учился в школе, математика стала совсем другой? – со смехом спросила Кьяра.

– Разве не так я всегда поступаю с твоей домашней работой по математике, дорогая?

– Да. Наверно, ты и не можешь иначе?

– Боюсь, что так. – И он откинулся на спинку стула.