Гибель веры

Глава 23

Нагноение раны Брунетти позднее приписали волокнам из твидового пиджака, которые были недостаточно тщательно удалены при санитарной обработке. Конечно, это сказали не в Оспедале-Чивиле: тамошний хирург утверждал, что нагноение вызвано обычным штаммом стафилококка и бывает почти при каждом серьезном ранении. Но Джованни Гримани, друг Брунетти, позже рассказал ему, что в результате головы полетели во всей «Скорой помощи», а хирург-ординатор переведен на кухню. Гримани не признал, по крайней мере открыто, что хирург виноват – торопился во время операции; но тон его позволил Брунетти и Паоле прийти к такому выводу. Все это, однако, замалчивалось, пока воспаление не сделалось столь серьезным, а поведение Брунетти – таким странным, что его отвезли обратно в больницу.

Благодаря щедрости, которую его тесть проявлял к больнице Джустиниани, бредящего комиссара поместили в это заведение, где ему отвели отдельную палату и где весь штат – как только понял, чей это родственник, – оказался сугубо внимательным и предупредительным. В первые дни, пока Брунетти был в полубессознательном состоянии, а врачи подбирали подходящий антибиотик, ему ничего не говорили о причине заражения. Когда лекарство наконец нашли и инфекцию взяли под контроль, он уже сам не выказывал интереса к тому, кто виноват, – какая разница?

Во время пребывания в больнице, по крайней мере в минуты просветления, Брунетти твердил, что глупо держать его здесь; в тот день, когда из руки у него вынули дренаж и рану признали чистой, он потребовал освобождения. Паола помогла ему одеться – на улице так тепло, что свитер не понадобится, ну а пиджак – накинуть на плечи – принесла.

Когда ослабевший Брунетти и сияющая Паола вышли в коридор, там их ждал Вьянелло.

– Доброе утро, синьора! – сказал он Паоле.

– Доброе утро, Вьянелло! Как хорошо, что вы пришли!

Брунетти улыбнулся ее деланному удивлению – напрасные старания изобразить, будто это совпадение. Он был уверен, что она заранее договорилась с Вьянелло и что у бокового выхода стоит полицейская лодка Бонсуана с заведенным мотором.

– Вы очень хорошо выглядите, синьор! – так приветствовал его Вьянелло.

– Спасибо, Вьянелло, – поблагодарил он.

Когда одевался, был удивлен – как свободны ему брюки. Очевидно, лихорадка сожгла добрую часть веса, который набрал за зиму, а отсутствие аппетита довершило дело.

Паола пошла по коридору, а Брунетти повернулся к Вьянелло и спросил:

– Где они?

Объяснения сержанту не понадобились.

– Нету. Обеих.

– Куда делись?

– Синьорину Лерини забрали в частную клинику.

– Куда?

– В Рим. По крайней мере нам так сказали.

– Проверяли?

– Синьорина Элеттра подтверждает это. – И прежде чем Брунетти успел спросить, уточнил: – Это организовал орден Святого Креста.

Каким именем воспользоваться в следующем вопросе, он не сразу решил, но наконец спросил:

– А Мария Теста?

Проголосовал этим именем за решение, которое, он надеялся, она приняла.

– Она исчезла.

– Как это – исчезла?

– Гвидо, – Паола вернулась к ним, – не может ли это подождать?

Повернулась и двинулась по коридору к боковому выходу из больницы и ожидающей полицейской лодке. Брунетти последовал за ней. Вьянелло шел с ним в ногу.

– Расскажите мне, – попросил Брунетти.

– Мы держали там охрану первые несколько дней после того, как вы попали сюда.

Брунетти перебил:

– Кто-нибудь пытался ее посетить?

– Тот священник; но я ему – приказано к ней никого не допускать. Он пошел к Патте.

– И что?

– Патта денек поувиливал, а потом заявил, что мы должны спросить ее, хочет ли повидать священника.

– И что она?

– А я ее так и не спросил. Но передал Патте, что она сказала – не хочет его видеть.

– И что потом случилось?

Но тут они дошли до выхода из больницы. Паола стояла снаружи, придерживая дверь, и, когда он ступил за порог, провозгласила:

– Добро пожаловать в весну, Гвидо!

Так оно и было. За десять дней, которые он провел в помещении, весна волшебно продвинулась и завоевала город. Воздух мягкий, все растет, брачные крики птиц наполняют небо… Из решетки на кирпичной стене у канала пробивается желтая россыпь форзиции. А вон и Бонсуан – стоит у руля полицейского катера, притянутого к ступеням, что ведут к каналу. Рулевой приветствовал их кивком и тем, в чем Брунетти заподозрил улыбку.

Бормоча «Buon giorno», Бонсуан помог Паоле, потом погрузил Брунетти – тот чуть не споткнулся, ослепленный взрывом солнечного света. Вьянелло отвязал причальный канат, взошел на борт, и Бонсуан вывел катер на канал Джудекка.

– Так что же? – не отставал Брунетти.

– Потом одна санитарка ей сказала, что священник хочет ее видеть, но мы его не пускаем. Через какое-то время с этой санитаркой я поговорил, и она сказала, что она – Теста то есть – вроде как испугалась, что он хочет с ней встретиться. И еще санитарка сказала – вроде рада была, что мы его не пустили.

Справа от них пронеслась скоростная лодка, брызгая водой. Вьянелло отскочил, но вода, не причинив ущерба, плеснула в борт катера.

– А потом? – продолжал Брунетти.

– Мать-настоятельница ее ордена позвонила и сказала: хочет, чтобы ее перевели в одну из их клиник. И тогда она сбежала. Мы сняли стражу, хотя кое-кто из ребят и я вроде как еще болтались там по ночам, – ну чтобы приглядывать.

– Когда это случилось?

– Примерно дня три назад. Однажды днем санитарка пришла, а ее там нет. И вещи пропали, и никаких следов.

– И что вы сделали?

– Мы поспрашивали вокруг больницы, но ее никто не видел. Она просто исчезла.

– А священник?

– Кто-то из их штаб-квартиры в Риме позвонил вице-квесторе на другой день после ее исчезновения – это до того, как кто-то, кроме нас, об этом узнал, – и спросил, правда ли, что к ней не пускают ее исповедника. Патта все еще думал, она там, так что пообещал лично проследить, чтобы она поговорила со своим духовником. Позвонил мне – сказать, что она должна с ним встретиться. И вот тогда я ему доложил, что ее нет.

– И что он сделал? Или сказал?

Вьянелло подумал, прежде чем ответить:

– Мне кажется, он вздохнул с облегчением, синьор. Тот человек из Рима запугал его чем-то – он так настаивал, чтобы она повидала священника. Но когда я сообщил ему, что она ушла, – прямо счастлив был это услышать. Даже позвонил тому в Рим, пока я еще не ушел. Мне пришлось самому с тем говорить и сказать ему, что ее нет.

– Вы знаете, кто это был – из Рима?

– Нет, но, когда они звонили, оператор назвал – звонок из Ватикана.

– Как вы думаете, куда она делась?

– Понятия не имею, – тут же ответил Вьянелло.

– Вы звонили тому человеку с Лидо – Сасси?

– Да. Это первое, что я сделал. Он сказал, чтобы я за нее не беспокоился, больше ничего.

– Думаете, он знает, где она?

Брунетти не хотел торопить Вьянелло и посмотрел на Паолу: стоит у руля, болтает с Бонсуаном.

Наконец Вьянелло ответил ему:

– Думаю, должен знать, но он никому не доверяет настолько, чтобы рассказать, даже нам.

Брунетти кивнул, отвернулся от сержанта и стал смотреть поверх воды на Сан-Марко, что как раз входил в их поле зрения слева. Вспоминал тот последний день в больнице с Марией Тестой, яростную решимость в ее голосе – и при этом воспоминании почувствовал прилив облегчения: хорошо, решила бежать. Он попытался бы ее найти, но надеялся, что это невозможно – ни для него, ни для кого-либо еще. Бог сохранит ее и даст ей силы для vita nuova.

Паола, видя, что их разговор с Вьянелло закончен, вернулась к ним. Сзади налетел порыв ветра и закрыл ей лицо волосами, закинув светлые волны с обеих сторон. Смеясь, она подняла обе руки к лицу, убрала волосы назад и наверх и потом помотала головой из стороны в сторону, как будто вынырнув из глубины. Открыв глаза, увидела – Брунетти смотрит на нее; опять засмеялась, еще громче. Здоровой рукой он прикоснулся к ее плечу и притянул ее к себе. Как влюбленный подросток, спросил:

– Ты по мне скучала?

Она уловила его настроение:

– Я изнемогала от тоски. Дети ходили некормленые. Студенты зачахли от недостатка интеллектуальной стимуляции.

Вьянелло оставил их на этом и пошел постоять возле Бонсуана.

– А что ты поделывала?

Он как будто забыл, что она провела большую часть этих последних десяти дней с ним в больнице.

Он почувствовал, как она напряглась, и повернул ее лицом к себе.

– Что такое?

– Не хочу портить твое возвращение домой, Гвидо.

– Ничто не может его испортить, Паола. – И улыбнулся этой простой правде. – Скажи мне, пожалуйста.

Она внимательно вгляделась в его лицо.

– Я тебе говорила, что собираюсь попросить отца о помощи.

– Насчет падре Лючано?

– Да.

– И что?

– И он поговорил с некоторыми людьми – со своими друзьями в Риме. Думаю, он нашел решение.

– Расскажи.

И она рассказала.

На второй звонок Брунетти дверь дома священника открыла экономка. Простая женщина, под шестьдесят, с безупречно гладкой кожей – такую он часто видел на лицах монахинь и других старых дев.

– Да? Чем могу вам помочь?

Когда-то она была хорошенькой – темноглазой и большеротой, – но время заставило ее забыть о таких вещах, и вот лицо ее поблекло, стало тусклым и рыхлым.

– Я хотел бы поговорить с Лючано Беневенто.

– Вы прихожанин? – Ее удивило употребление имени священника без его сана.

– Да, – ответил Брунетти после лишь секундного колебания – его ответ правдив по крайней мере географически.

– Проходите в кабинет, я позову падре Лючано. – И повернулась спиной к Брунетти.

Он закрыл парадную дверь и последовал за ней по холлу с мраморным полом. Она открыла для него дверь в маленькую комнатку и исчезла – отправилась на поиски священника.

Внутри стояли два кресла, придвинутые друг к другу, вероятно чтобы способствовать интимности исповеди. На одной стене висело маленькое распятие, напротив – репродукция Краковской мадонны. На низком столе – экземпляры журнала «Фамилиа кристиана» и несколько почтовых форм для пожертвований, – может быть, кто-то отважится сделать подношение «Примавера миссионария». Брунетти оставил без внимания журналы, картинки и кресла. Он стоял в центре комнаты, невозмутимый, спокойный, и ждал, когда появится священник.

Дверь открылась через несколько минут, и вошел высокий, тощий человек. Облаченный в длинные юбки, закованный в высокий воротник, он казался еще выше; впечатление это усиливалось прямой осанкой и широкими шагами.

– Да, сын мой? – произнес он, войдя.

От его темно-серых глаз расходились морщинки – следствие частых улыбок. Рот большой, улыбка приглашала к секретности и доверию. Он улыбнулся Брунетти и шагнул вперед, по-братски предлагая руку.

– Лючано Беневенто? – Брунетти держал руки по швам.

С мягкой улыбкой тот поправил:

– Падре Лючано Беневенто.

– Я пришел сообщить вам о новом назначении. – Он сознательно отказывался обращаться к этому человеку по званию.

– Боюсь, что не понимаю. Что за новое назначение? – Беневенто покачал головой, не пытаясь скрыть замешательство.

Брунетти вытащил из внутреннего кармана пиджака длинный белый конверт и молча вручил его.

Священник бессознательно взял, глянул, увидел свое имя, написанное на конверте. Успокоился при виде него – там по крайней мере указан его сан. Открыл его, глянул на молчащего незнакомца и извлек лист бумаги. Слегка отставив его от себя, прочитал. Закончив чтение, посмотрел на Брунетти, снова на бумагу; прочел ее второй раз. Наконец сказал:

– Я этого не понимаю.

Правая его рука с бумагой повисла.

– Думаю, там все очень ясно.

– Но я не понимаю. Как это меня могут перевести? Меня должны были спросить об этом, получить мое согласие, прежде чем делать что-то подобное.

– Не думаю, что кому-то еще интересно, чего вы хотите.

Беневенто не скрывал своего недоумения.

– Но я был священником двадцать три года. Конечно, они должны были прислушаться ко мне. Они просто не могли так поступить со мной – отослать меня и даже не сообщить куда. – Он сердито помахал бумагой в воздухе. – Даже не сообщают мне, в какой приход я должен ехать, даже – в какой провинции. И понять не дают, где я буду! – Протянул руку и ткнул бумагой в Брунетти. – Вы посмотрите: все, что они говорят, – это что меня переводят. Это может быть Неаполь… Господи помилуй, это может оказаться Сицилия!

Брунетти, знавший гораздо больше, чем содержалось в письме, даже не потрудился глянуть туда.

– И что это будет за приход? – продолжал Беневенто. – Что у меня будут за люди? Они же не могут рассчитывать, что я с этим соглашусь! Я позвоню патриарху. Я на это пожалуюсь, и вот увидите – все изменится. Они не могут просто отсылать меня в любой приход, в какой захотят, – не так же, после всего, что я сделал для церкви.

– Это не приход, – спокойно опроверг Брунетти.

– Что? – не понял Беневенто.

– Это не приход, – повторил Брунетти.

– Что вы имеете в виду – не приход?

– То, что сказал. Вы не будете приписаны к приходу.

– Что за глупости! – явно оскорбленный, молвил Беневенто. – Конечно, у меня будет приход. Я священник. Моя работа – помогать людям.

Брунетти стоял все это время с каменным лицом. Его молчание спровоцировало Беневенто на требование:

– Кто вы? Что вы знаете обо всем этом?

– Я некто живущий в вашем приходе. А моя дочь – ребенок, который учится катехизису у вас на уроках.

– Кто?

– Ребенок из средней школы. – Брунетти не видел причин называть свое дитя.

– И к чему все это имеет отношение?! – с растущим гневом в голосе вопросил Беневенто.

– Ко многому. – Брунетти кивнул на письмо.

– Я совершенно не понимаю, о чем вы говорите. – И Беневенто повторил свой вопрос: – Кто вы? И почему вы здесь?

– Здесь я, чтобы доставить письмо, – спокойно сказал Брунетти, – и сообщить вам, куда вы направляетесь.

– Почему патриарх использует такого, как вы? – Беневенто, с сарказмом выговорил последнее слово.

– Потому что ему пригрозили, – просто объяснил Брунетти.

– Пригрозили? – тихо повторил Беневенто, глядя на Брунетти с нервозностью, которую он, хотя и безуспешно, попытался скрыть.

Немного осталось от благожелательного священника, который вошел в комнату за несколько минут до этого.

– Чем же можно пригрозить патриарху?

– Алидой Бонтемпи, Серафиной Реато и Луаной Серра.

Брунетти назвал ему имена трех девочек, чьи семьи жаловались епископу Тренто.

Голова Беневенто отлетела назад, будто Брунетти дал ему три пощечины.

– Я не знаю… – заговорил он, но тут увидел лицо Брунетти и на время замолчал.

Улыбнулся ему улыбкой мирового парня.

– И вы поверили вранью этих истеричных девчонок? Против слова священника?

Брунетти не потрудился ответить. Беневенто рассердился:

– Вы что, в самом деле так вот стоите здесь и сообщаете мне, что верите этим ужасающим историям, которые сочинили обо мне девчонки? Вы думаете, что человек, посвятивший свою жизнь Господу, может творить такие вещи, как они говорят?

Ему и на это не ответили. Беневенто гневно шлепнул себя письмом по бедру и отвернулся. Пошел к двери, открыл ее, но потом захлопнул и повернулся к Брунетти.

– Куда там они собираются меня отправить?

– На Асинару.

– Что-о?! – закричал Беневенто.

– На Асинару, – повторил Брунетти, уверенный, что все, даже священник, знают название наиболее охраняемой тюрьмы на острове в центре Средиземного моря, возле Сардинии.

– Но это же тюрьма! Они не могут меня туда отправить! Я ни в чем не виноват!

Сделал два широких шага по комнате, как будто надеялся выдавить из того, кто принес ему эту весть, какую-то уступку, хотя бы силой собственного гнева. Брунетти остановил его взглядом.

– Что мне там делать, как они себе представляют? Я же не преступник!

Комиссар поглядел ему при этом в глаза, но ничего не сказал.

Беневенто закричал в безмолвие, окружавшее этого человека.

– Я не преступник! Они не могут меня туда послать! Они не могут наказывать меня – я никогда не состоял под судом и следствием. Они же не могут отправить меня в тюрьму за то, что сказали какие-то девчонки, – без суда или признания вины!

– Вам не нужно ни в чем признаваться. Вас назначают капелланом.

– Что? Капелланом?

– Ну да. Заботиться о душах грешников.

– Но там же опасные преступники. – Беневенто старался говорить спокойно.

– Точно.

– Что точно?

– Там только преступники. На Асинаре нет малолетних преступниц.

Беневенто дико огляделся по сторонам, ища некое вменяемое ухо, которое услышало бы, что с ним делают.

– Но они не могут этого сделать! Я уеду! Я в Рим поеду! – На последней фразе он уже кричал во весь голос.

– Вы должны уехать первого числа. – Брунетти проявил железную выдержку. – Патриархия предоставит катер, а потом машину, которая доставит вас в Чивитавеккью и проследит, чтобы вы взошли на еженедельный паром, который ходит в тюрьму. До этого вы не должны покидать это жилье. Если выйдете – будете арестованы.

– Арестован? – возопил Беневенто. – За что?!

Брунетти не ответил.

– У вас два дня на сборы.

– А если я решу не ехать?

Такой тон позволяют себе те, кто обладает сильным моральным превосходством. Брунетти не отреагировал, и он повторил вопрос:

– Что если я не уеду?

– Тогда родители этих девочек получат анонимные письма, в которых будет сообщено, где вы. И что вы сделали.

Шок Беневенто очевиден, как и страх – такой внезапный и ощутимый, что он даже не удержался от вопроса:

– Что они будут делать?

– Если вам повезет, обратятся в полицию.

– Что значит – если повезет?

– Именно то, что я сказал. Если вам повезет.

Позволил повиснуть между ними долгому молчанию, потом заговорил:

– Серафина Реато повесилась в прошлом году. Почти год пыталась найти кого-нибудь, кто ей бы поверил, но никто не поверил. Она написала, что делает это, потому что ей никто не верит. Теперь поверили.

Глаза Беневенто на миг широко раскрылись, а рот сжался в куриную гузку. И конверт, и письмо полетели на пол, но он не заметил.

– Кто вы? – спросил он.

– У вас два дня, – был ответ Брунетти.

Он перешагнул через две бумажки, лежавшие забытыми на полу, и пошел к двери. У него ныли руки – держал сжатые кулаки. Он не посмотрел на Беневенто, выходя. И дверью не хлопнул.

Выйдя из дома, свернул в узкую улочку – первую же, которая должна привести его на Большой канал. В конце, где дорогу ему преградила вода, остановился и стал смотреть на здания напротив. Немного вправо – палаццо, где некоторое время жил лорд Байрон, а в следующем жила первая подружка Брунетти. Проплывали лодки, унося с собой день и его мысли.

Он не чувствовал радости от этой дешевой победы. Этот жалкий человек, его несчастная, ущербная жизни, не вызывали в нем ничего, кроме печали. Священник остановлен, по крайней мере на то время, на которое у графа Орацио хватит власти и связей, чтобы держать его на острове. Брунетти подумал о предупреждении, которое получил от другого священника, и о власти и связях, которые стоят за этой угрозой.

Вдруг рядом – со всплеском, обдавшим брызгами его ботинки, – приводнилась пара черноголовых чаек. Они ссорились, ухватившись клювами за кусок хлеба, и тянули его, все время противно вскрикивая. Потом одна заглотала кусок – обе успокоились и мирно закачались на волнах.

Брунетти простоял там с четверть часа, пока руки не пришли в нормальное состояние. Засунул их в карманы пиджака и, помахав чайкам, пошел домой.