Глаза ребёнка

1

Кристофер Паже вглядывался в лица потенциальных присяжных — их было около восьмидесяти человек, незнакомцев, еще недавно не имевших никакого отношения к его жизни, — и задавал себе один и тот же вопрос: кто же из них войдет в число тех двенадцати, которым суждено в скором времени определить его дальнейшую судьбу?

Он сидел в просторном зале судьи Джереда Лернера. Помещение представляло собой причудливое сочетание серости и величественности с претензией на урбанистический стиль. Стены были незатейливо отделаны под светлое дерево; квадратные плафоны флуоресцентных ламп светили немилосердно ярко. А расположенные за низкой деревянной перегородкой видавшие виды скамьи для публики вместе с восседавшими на них многочисленными потенциальными присяжными вызывали в воображении образ переполненной классной комнаты в неказистой, испытывающей финансовые трудности средней школе. Однако присутствие облаченного в черную мантию судьи придавало всему собранию некоторую важность. В зале царила гнетущая атмосфера (словно перекрыт доступ воздуху), какая обычно бывает только перед началом процесса о тяжком убийстве. Вдоль стен выстроились репортеры; одни юристы нетерпеливо ерзали на своих местах, другие — отрешенно уставились в пространство; сам Лернер — человек с резкими чертами лица и темной бородкой, выдававшейся вперед, словно нос корабля, — выглядел раздраженным и настороженным.

Паже сидел рядом с Кэролайн. Он не мог себе позволить роскоши хотя бы на минуту расслабиться, понимая, что каждый из вероятных присяжных пристально наблюдает за ним. Следуя хитроумным наставлениям адвоката, он сидел почти неподвижно, сложив перед собой руки, стараясь произвести впечатление человека серьезного и собранного.

Никаких итальянских галстуков, никаких двубортных пиджаков или выглядывающих из нагрудного кармана носовых платков. Он не мог избавиться от тревожного чувства, что выглядит неестественно и даже нелепо. Защитная мина угодливо-приторной вежливости, которую он изображал на лице по настоянию Кэролайн, только усугубляла унижение, испытываемое от того, что он предстал перед судом по обвинению в предумышленном убийстве и теперь целиком зависит от искусства Кэролайн и от непредсказуемости дюжины незнакомцев, чьим причудам он должен потакать всем своим видом и каждым жестом. В глубине души Крис все еще не верил, что Рикардо Ариас оказался способен подвергнуть его такому испытанию.

Разумеется, приятно сознавать — не без горькой иронии отметил он про себя, — что его материальное положение позволяет ему раскошелиться, дабы заручиться превосходной защитой в лице Кэролайн Мастерс и детектива Джонни Мура, скромно сидевшего сейчас у него за спиной. Однако в зале не было ни Карло, ни Терри: по ходатайству Виктора Салинаса судья Лернер запретил им как потенциальным свидетелям присутствовать на заседаниях.

Салинас сидел, с нарочитой небрежностью развалясь вполоборота в кресле, и, держа руки в карманах, разглядывал собрание кандидатов в присяжные. От внимания Паже не могло ускользнуть, что это спокойствие напускное: Салинас лихорадочно прикидывал, какой будет скамья присяжных по этническому признаку и как добиться избрания такого состава суда, члены которого, движимые предубеждением или личными пристрастиями, вернее всего, признали бы Паже виновным в совершении тяжкого убийства первой степени. Им предстояло разыграть шахматную партию, где ничья невозможна, — Виктору, так же как и Кэролайн, предстояло на основе собственной интуиции и собственных познаний в области социологии, социопсихологии и теории рас отсеять неугодных им кандидатов, чтобы в конечном счете из восьмидесяти осталось только двенадцать.

Внешне процедура выглядела простой: бейлиф одновременно приглашает на скамью присяжных двенадцать кандидатов, и судья Лернер задает им вопросы с целью установить уровень компетентности и способность сохранять полную беспристрастность во время процесса. В случае явной невозможности для кандидата отправлять обязанности присяжного по данному делу Лернер может самостоятельно принять решение об отводе кандидатуры. Об этом же могут ходатайствовать — по имеющимся у них основаниям — Кэролайн как представитель защиты и Салинас со стороны обвинения. Но подлинное искусство заключалось в умении использовать право безусловного отвода без указания причины. По процедуре стороны могли двадцать раз воспользоваться такой возможностью, причем в любое время до того, как кандидат включался в списки присяжных. Пользоваться этим правом следовало крайне осторожно. Паже неоднократно был свидетелем того, как сторона защиты, израсходовав все отводы, вынужденно соглашалась на избрание чудовищного присяжного, навязывавшегося ей обвинением, что в дальнейшем приводило к вынесению обвинительного приговора. Было очевидно, что Кэролайн придется нелегко: первая партия приглашенных на скамью присяжных, среди которых преобладали молодые мужчины — выходцы из Латинской Америки, вряд ли отвечала ее ожиданиям.

— Ну что же, — произнес Лернер тонким пронзительным голосом, и в зале мгновенно установилась тишина. Он обратился к первым двенадцати кандидатам: — Как вам известно, мы разбираем дело обвинения против Кристофера Паже. Ответчик Кристофер Паже обвиняется в совершении убийства Рикардо Ариаса. Ни суд, ни адвокаты никоим образом не желают смутить вас или сбить с толку. Единственная наша цель сейчас — выяснить, способны ли вы справедливо и непредвзято рассмотреть это дело.

Кэролайн коснулась руки Паже, словно желая приободрить его. Однако он понимал, что Мастерс должна совершить нечто большее, нежели просто отобрать объективных присяжных. Она должна найти среди кандидатов тех, кто вынесет оправдательный приговор человеку, который отказался давать показания в свою защиту.

— Прежде всего, — сказал Паже, — Салинас должен представить неопровержимые доказательства того, что это не самоубийство. Если он не в состоянии сделать это — я свободен.

Они с Кэролайн сидели в прохладном полумраке ресторана «Маса»; прошли сутки после ареста Паже. Предыдущую ночь он провел, лежа на койке в одиночной камере, прислушиваясь к доносившимся из соседних камер приглушенным крикам — то ли протеста, то ли безумия, — к монотонному звуку шагов охранников в коридоре. Кэролайн и Маккинли Бруксу после продолжительных препирательств удалось договориться о сумме залога. Однако требуемую сумму, полмиллиона долларов, удалось собрать только в середине следующего дня. Вернувшись домой, Паже долго мылся, избавляясь от тюремных запахов, потом разговаривал с Карло, а позже с Терри, стараясь по возможности успокоить обоих, что оказалось непросто. Разговор с Кэролайн также был тяжелым: оба сознавали, что им как можно быстрее требовалось выстроить свою тактику защиты. Кэролайн поступила весьма благородно, пригласив его именно в ресторан «Маса», в котором все напоминало Крису о его привычном, далеком от тюремного мире.

Мастерс пригубила свой коктейль — «Манхэттен».

— Конечно, можно было бы строить защиту, исходя из версии о самоубийстве, — сказала она. — Однако осмотр места происшествия и тела, похоже, убедили медицинского эксперта, что Рики действительно убили. Нам придется не только поколебать уверенность медэксперта, но и заставить присяжных поверить, что Ариас на самом деле хотел покончить с собой. — Кэролайн нахмурила брови и добавила: — Они должны понять, что дело не только в твоих приятных манерах.

Паже понимал — последнее замечание адвоката объяснялось не просто привычкой отпускать колкие шутки: она намекала на то, что еще недостаточно узнала о личности Рикардо Ариаса, чтобы выдвигать версию, отличную от версии об убийстве.

— Мотивы самоубийства налицо, — произнес Паже. — От него ушла жена, у него не было работы; кроме того, он болезненно переживал судебную тяжбу об опекунстве.

Однако это, видимо, не убедило Мастерс.

— Возможно, — заметила она. — Но этого недостаточно. Мне нужен детектив, Крис, и я бы предпочла кандидатуру знакомого тебе Джонни Мура, если ты не против. Помимо всего, важно узнать всю подноготную Рикардо, все неблаговидные факты его биографии, даже если бы они относились к его школьным годам. Готова биться об заклад, что на его счету не только вы с Терри.

— Возможно. Однако сам по себе тот факт, что у Рики были какие-то причуды, не имеет отношения к убийству.

Кэролайн с какой-то особой женственностью приложила пальчик к губам, на которых играла задумчивая улыбка.

— Я хочу вызвать у присяжных отвращение к этому типу. Мне нужен только предлог, чтобы представить его в невыгодном свете.

— Все, что тебе нужно, — сказал Паже, — это судья, который будет смотреть на твои проделки сквозь пальцы. Мне на ум приходит один-два, не больше.

Кэролайн, чуть прищурившись, отвела взгляд, однако на губах ее блуждала та же самая улыбка.

— Предоставь это мне, — промолвила она.

Она говорила сдержанно-равнодушным тоном, и Паже показалось, что она чего-то недоговаривает.

— Очевидно, — задумчиво произнес он, — можно даже предположить, что Рики на протяжении всей своей жизни отличался психической неуравновешенностью или что с тех самых пор, как он посещал детский садик, еще у доброй дюжины людей, сталкивающихся с ним, имелись веские причины прикончить его. Скажем, у его учителя из шестого класса.

Кэролайн молча огляделась вокруг. Их столик находился в самом углу. Трое официантов с услужливо-почтительным видом обслуживали немногочисленных, хорошо одетых посетителей — в основном семейные парочки и бизнесменов, отдыхавших за счет фирмы, — которые пришли, чтобы принять участие в трехчасовой дегустации новых изысканных блюд. Наконец Кэролайн тихо промолвила:

— На сегодняшний день, мне, как и тебе, известен еще лишь один вероятный подозреваемый. На самом деле куда более вероятный, чем ты сам.

Паже поставил свой бокал.

— Это невозможно.

— Технически или вообще? — испытующе глядя на него, спросила Кэролайн.

— И то и другое.

Слабое подобие улыбки вновь появилось на ее губах.

— Полагаю, мне нет надобности упоминать и про Карло, который тоже не имеет алиби.

Паже едва не расхохотался от неожиданности.

— Нет, — ответил он. — Здесь я очень сентиментален.

Кэролайн, чуть наклонив голову, промолвила:

— Тогда у нас много работы. Надеюсь, ты не будешь возражать, если дело вынесут на рассмотрение суда не через шестьдесят дней, а позже.

Сделав глоток холодного, освежающего мартини, Паже сказал:

— Нет, не стоит откладывать.

Выпрямившись, Мастерс устремила на него пристальный взгляд, всем своим видом давая ему понять, что он глупец.

— Но обвинение ушло далеко вперед. Мы отстаем, и нам — мне — необходимо время, чтобы выработать стратегию защиты.

Крис сидел, потупив взор, словно стараясь разглядеть дно бокала.

— Но в этом случае, — заметил он, — у Салинаса и Монка будет еще больше времени, верно ведь?

Кэролайн откинулась на спинку стула. Их разделяло больше, чем просто расстояние; в ее взгляде появилась настороженность, которой прежде не было.

— Кристофер, это означает, что они могут обнаружить что-то еще?

Ее вопрос, заранее предполагавший ответ, застал Паже врасплох: он вдруг ясно осознал собственное бессилие — кроме Кэролайн, ему не на кого было положиться.

— Я не желаю, чтобы это довлело надо мной постоянно, — в отчаянии проговорил он. — Каждый лишний день будет для меня пыткой. Я буду жить точно взаймы.

Кэролайн гневно тряхнула головой.

— Тогда представь себе, сколько дней ты проведешь в тюрьме, если мы не сделаем все, что в наших силах. Черт побери, по крайней мере, пока ты на свободе. Самое большее, на что ты можешь рассчитывать по окончании процесса, — это остаться на свободе. — Не в силах сдержать эмоции она схватила его за руку. — К тому же следует вот еще о чем подумать. Свидетельница, которую они нашли, далеко не молода. Со временем многое стирается в памяти, а случается, что свидетели умирают. Думаю, без нее победа будет на нашей стороне.

Их взгляды встретились.

— Кэролайн, еще позавчера будь я на твоем месте, то сам бы дал точно такой же совет. Однако прошли лишь сутки с тех пор, как мне предъявлено обвинение в убийстве, а в моей жизни уже все переменилось — мои отношения с Карло, с Терри, даже мое представление о времени. Не уверен, что почувствую вкус сегодняшнего ужина.

— В таком случае подумай хотя бы о Карло. — Кэролайн наклонилась вперед. — Предположим, что тебя признают виновным. Тогда, если удастся, мы потянем время, а потом подадим на апелляцию, Карло успеет поступить в колледж, прежде чем ты отправишься в тюрьму. Он сейчас в предпоследнем классе? Так что на счету каждый месяц.

Такое сочетание прагматизма и сентиментальности поразило Паже не меньше, чем услышанные из уст собственного адвоката рассуждения о последствиях обвинительного приговора. Ему показалось невероятным, что Кэролайн, у которой своих детей не было, смогла так тонко почувствовать природу его страха.

— Я не в состоянии передать тебе, — тихо произнес он, — как меня пугает сама мысль о тюрьме — я боюсь не столько за себя, сколько за Карло.

— В таком случае, — с невозмутимым видом произнесла Мастер, — вместо того чтобы заниматься самооправданием, лучше позаботиться о нем.

— Кэролайн, а ты, оказывается, можешь бить ниже пояса, — искоса взглянув на нее, сказал Крис.

Это замечание, похоже, удивило Кэролайн, но затем ее лицо смягчилось.

— Только когда меня вынуждают.

Увидев, что его потребность найти в ком-то понимание не остается безответной, Паже вздохнул с облегчением.

— Ты даже не можешь представить себе, сколько я размышлял об этом, — сказал он. — В том числе и о том, повлияет ли отсрочка слушаний на вероятность вынесения мне оправдательного приговора.

Кэролайн посмотрела на него пытливым взглядом, пытаясь понять, что стоит за его последней фразой, потом впервые задала вопрос:

— Ты рассматривал, помимо прочего, вероятность своего отказа от дачи показаний?

Паже понимал, что смена предмета разговора неслучайна. Он старался говорить невозмутимо, как если бы вел теоретическую дискуссию с коллегой:

— Здравый смысл подсказывает поступить именно так. Меня могут невзлюбить присяжные, или Салинас выставит в невыгодном свете.

Не отводя от него взгляда, Кэролайн оперлась подбородком на сцепленные пальцы рук.

— Такое, разумеется, возможно. Но, с другой стороны, ты привлекательный мужчина, у тебя превосходная репутация. И что еще более важно — ты примерный отец, который никогда не сделает ничего такого, что могло бы поставить его ребенка в трудное положение или как-то повредить ему, ведь так? К тому же, в конечном счете, ты можешь оказаться единственным свидетелем, чьи показания достойны внимания. — Кэролайн помолчала, словно соображая, стоит ли ей говорить то, что она хотела, затем тихо добавила: — Крис, присяжные зачастую склонны прощать маленькую ложь, сказанную полиции кем-то, кто вызывает их расположение. Большинство заседателей в душе понимают, что при определенных обстоятельствах они и сами могли бы солгать тому же Чарлзу Монку. Но они никогда не простят, если ты начнешь водить за нос их.

Паже уловил, что за ее внешним спокойствием кроется легкая растерянность. Он не сразу понял, что вопреки своему профессионализму и здравому смыслу Кэролайн в душе хотела, чтобы он оказался невиновен.

— Допустим, я отказываюсь давать показания, — сдержанно произнес он. — Я всегда могу изменить свое решение.

Некоторое время Мастерс молчала, устремив на него неподвижный взгляд, затем сказала:

— Ты не пробовал здесь заливную семгу? Восхитительная вещь.

Сидя рядом с Кэролайн, Паже внимательно наблюдал, как судья Джеред Лернер, почитаемый в среде местной адвокатуры, задает вопросы первому кандидату в присяжные.

По данным Джонни Мура, Элис Мейган, рыжеволосая ирландка средних лет, была добропорядочной католичкой, матерью четырех детей; она двадцать лет проработала телефонисткой; муж ее служил учителем в приходской школе, а брат — охранником. Паже, Кэролайн и Джонни Мур, оценивая кандидатов по пятибалльной шкале, заведомо поставили ее лишь на четвертое место, исходя из тех соображений, что Элис, скорее всего, была слишком законопослушной и склонной чересчур доверяться мнению сильных мира сего. Паже понимал, что все это могло на поверку оказаться вздором, однако надо было с чего-то начинать, потому что, если кандидатура Элис не вызовет возражений со стороны Лернера, Кэролайн придется принимать решение: использовать ли право защиты на безусловный отвод присяжного или нет.

Именно поэтому Джеред Лернер в качестве судьи вполне устраивал их. Не прошло и нескольких минут, когда он уже узнал, считает ли Элис ответчика заранее виновным; понимает ли она, что виновность должна быть абсолютно доказанной, а также, что бремя доказательства виновности целиком и полностью лежит на стороне обвинения. Все эти принципиальные положения Лернер старался вдолбить в головы потенциальных присяжных еще до начала процесса.

Элис Мейган на каждый вопрос ответила утвердительно.

Лернер подался вперед; клинышек его бородки был устремлен в сторону Элис; под немилосердным светом флуоресцентных ламп матово поблескивала его лысина.

— Некоторые считают, — произнес судья, — что, если ответчик отказывается давать показания, значит, он или она что-то скрывают. Каково ваше мнение по этому поводу?

Защита могла только приветствовать такую постановку вопроса, позволявшую Элис открыто изложить свои убеждения. Паже повернулся к Кэролайн; в его взгляде можно было прочесть молчаливую благодарность за то, что ей удалось добиться назначения на это дело судьи Лернера.

— Как ты этого добилась? — спрашивал он ее утром, когда они направлялись в зал, закрепленный за Лернером. То обстоятельство, что из одиннадцати судей предпочтение было отдано Лернеру, показалось Паже не простой случайностью.

— Строго говоря, я ничего такого не предпринимала, — с улыбкой произнесла Кэролайн.

— Объясни, что на твоем языке означает «ничего такого».

— На днях я увидела его, — пожав плечами, сказала Мастерс, — на встрече бывших общественных защитников.[26] Он спросил меня, чем я сейчас занимаюсь, и я немного рассказала ему о нашем деле, о котором он, разумеется, уже читал. И намекнула, что процесс обещает быть захватывающе интересным. — Кэролайн снова улыбнулась. — В конечном счете, судьям не чуждо ничто человеческое. В случае со мной ты наверняка имел возможность убедиться в этом еще до начала процесса по делу Карелли. Так что, полагаю, Джеред Лернер мог и сам напроситься вести это дело.

Паже заметил, как помрачнел Виктор Салинас, услышав ответ Элис Мейган.

— Если обвиняемый отказывается давать показания? — удрученно переспросила она. — По правде говоря, я затрудняюсь ответить.

Лернер одарил ее обворожительной улыбкой:

— Уверен — вы просто никогда не думали в такой плоскости. Почему бы вам не поразмышлять об этом сейчас? Попробуйте, например, представить, что мистер Паже отказался давать показания, и определите ваше отношение.

Элис чуть склонила голову и искоса взглянула на судью.

— Думаю, мне бы это не очень понравилось. Я хочу сказать, что у присяжных на процессе по делу об убийстве не должно остаться никаких вопросов к обвиняемому, и ему не следует ничего от нас утаивать.

Именно такого предвзятого отношения и боялись Кэролайн и Паже. Так же, как и Салинас, они не отрываясь смотрели на судью.

Лернер задумчиво погладил бородку.

— Уверены ли вы, — отчетливо произнес он, — что ваши суждения по этому делу будут взвешенны и объективны в случае, если он действительно откажется давать показания?

Элис мгновение колебалась, затем чуть заметно кивнула:

— Нет, я не уверена в этом. Но, разумеется, я бы попыталась, Ваша честь.

Краем глаза Паже видел, с какой надеждой смотрит на Лернера Салинас.

— Пожалуйста, — затаив дыхание, прошептала Кэролайн, — заяви ей отвод.

Лернер кивком выразил Элис свое одобрение.

— Уверен, что вы попытаетесь, миссис Мейган, — произнес судья. — И весьма признателен вам за сотрудничество. Однако во имя справедливости я вынужден освободить вас от обязанностей присяжного.

Салинас отвернулся.

— Порядок, — пробормотала Кэролайн.

— Маленькая расистская хитрость процедуры выборов присяжных в Сан-Франциско, — сказал как-то Кэролайн Джонни Мур, — состоит в том, что защита должна отсеять как можно больше кандидатов из числа азиатов. Думаю, ты согласишься, что это относится и к делу Криса?

Они втроем — детектив, Паже и Кэролайн — как раз собрались в офисе Мастерс, чтобы определить тактику поведения защиты во время отбора состава присяжных. Но если Крис и Кэролайн выглядели так, словно были неотъемлемой частью интерьера, то Джонни Мур — со своей седой бородой, багровой, как у бывшего алкоголика, физиономией, в шерстяном спортивном блейзере, вельветовых брюках и тенниске с расстегнутым воротом — больше напоминал неимущего клиента, направленного к Кэролайн из юридической консультации.

— Азиатов? — повторила Кэролайн. — Это смотря какие азиаты. Если брать иммигрантов или неассимилированных, то я согласна: они склонны во всем полагаться на авторитет властей, забывая при этом о презумпции невиновности. Но дайте мне выходца из Азии во втором или третьем поколении, особенно имеющего высокооплачиваемую профессию и хорошее образование за плечами, и все будет иначе. По крайней мере, в этом случае я не стала бы тревожиться по поводу возможного проявления классовой ненависти. — Женщина сидела, откинувшись на спинку кресла и заложив руки за голову; на носу у нее, ближе к кончику, сидели очки для чтения. — Хорошо, — сухо добавила она. — С азиатами ясно. Кто следующий?

— Латины, — откликнулся первым Паже. — По двум причинам: один живой, один мертвый.

Кэролайн согласно кивнула:

— Салинас и Рики. Слишком велики шансы, что первый будет отождествлять себя со вторым.

— Это очевидно, — вставил Мур. — Мужчина-латиноамериканец отпадает. Точка.

Кэролайн скептически пожала плечами.

— Здесь не существует абсолютных критериев, — сказала она. — При отборе присяжных. Версия обвинения строится на данных правоохранительных органов: Салинас намерен представить суду показания судебно-медицинского эксперта, затем заключения, к которым пришел Монк, после чего будет убеждать присяжных, чтобы они поверили в то, что Рики убили. Я же, помимо прочего, рассчитываю доказать, что окружной прокурор ведет нечистую игру, и все это — не что иное, как необоснованное судебное преследование, смахивающее на месть. Так что нам следует остерегаться «синих воротничков»: рабочие на производстве недолюбливают богатых и могут солидаризироваться с полицией.

Мур взглянул на Паже и многозначительно произнес:

— Или с теми, кто переживает из-за несовершенства собственной версии.

Кэролайн улыбнулась одним уголком рта и не без иронии заметила:

— Да. Мы с Крисом обсуждали такую возможность.

Возникла неловкая пауза. Кэролайн избегала смотреть на Паже; вместо этого, словно сосредоточившись на какой-то мысли, она устремила взгляд в одну точку, куда-то поверх его головы.

— Я бы также исключил людей, патологически не переваривающих адвокатов, — заполняя паузу, проронил Кристофер.

— Разумеется, — сказала Кэролайн, складывая на груди руки. — Итак, кого же мы хотим?

— Говоря обобщенно, — минуту поразмыслив, ответил Паже, — нужно заручиться поддержкой коалиции вечных поборников гражданских прав — евреев и чернокожих. Евреев — из-за их гуманистической традиции, которая, в частности, проявляется в сочувственном отношении ко всем униженным и оскорбленным. А чернокожих, потому что черная община на собственной шкуре испытала, что полиция не лишена предрассудков.

Кэролайн явно сомневалась.

— Тебе не кажется, что Монк не вписывается в эту схему? — спросила она. — К нему прислушиваются и его уважают. Откровенно говоря, меня устроил бы любой, не доверяющий авторитетам.

— Вот почему для нас важно наличие образования, — озабоченно проговорил Мур. — Особенно в сочетании с воображением. Успех зависит от того, удастся ли нам отобрать присяжных, обладающих абстрактным мышлением — способных представить себе альтернативные версии случившегося, доказать которое невозможно. Нам бы крупно повезло, если бы присяжные оказались все как на подбор белыми, выходцами с восточного побережья, выпускниками Йельского университета и к тому же исповедовали бы здоровый либерализм.

Кэролайн недоверчиво покачала головой.

— Даже если мы и подберем именно таких, Салинас их зарубит. — С мрачной улыбкой она обратилась к Муру: — Может, ты сможешь подобрать для нас парочку «артишоков».

На лице Мура отразилось недоумение. Паже знал, что на профессиональном жаргоне адвокатов слово «артишок» означало присяжного заседателя, по одному виду которого можно сказать, что тот без всякой видимой причины способен помешать суду присяжных прийти к единому мнению. И отобрать такого присяжного в адвокатской среде считалось величайшим искусством. Крис хорошо помнил, как однажды суд присяжных (в заведомо проигрышном для защиты деле) зашел в тупик, когда ему удалось протащить туда заседателя, который после процесса подошел к нему и с выпученными глазами спросил, доживет ли цивилизация до конца двадцатого столетия.

— Артишок, — объяснил Паже Муру, — это присяжный, который уверен, что я невиновен только потому, что так его учила покойная мамаша.

Мур улыбнулся.

— Артишоки бывают разные, — охотно добавила Кэролайн. — Скажем, вам могут потребоваться женщины, одержимые страстью к немногословным блондинам.

Она произнесла это тоном самой невинности, однако явно намекая на Паже. Он испытал чувство неловкости, вспомнив, что вынудил своего адвоката, против ее желания и не объясняя причин, согласиться с тем, чтобы процесс не откладывали — на самом же процессе ему не придется говорить ни слова.

— Возможно, не все наши предпосылки выглядят бесспорными, — ровным голосом сказал Кристофер. — Однако следует признать, что мы должны избавиться от людей, заранее отравленных пропагандой в прессе. И кем бы ни являлись кандидаты на скамью присяжных, не следует допустить, чтобы среди них оказались те, у которых такие вещи, как самоубийство или судебная тяжба об опекунстве, связаны с личными переживаниями. — Он помолчал, затем тихо добавил: — В данном случае это относится и к такому явлению, как совращение несовершеннолетних.

Кэролайн устремила на него исполненный неподдельного сочувствия взгляд, но уже в следующее мгновение заговорила сухим казенным языком:

— Все это прекрасно. Но Салинас отлично понимает подобные тонкости, о чем бы мы здесь ни договаривались. Едва на горизонте появятся кандидаты, отвечающие нашим ожиданиям, он их зарубит. В конечном счете, все кончится лотереей, когда придется идти на компромисс и полагаться на интуицию. Возможно, нам с Виктором предстоит неоднократно разыгрывать одного и того же кандидата. И один из нас обязательно ошибется.

— К чему ты клонишь, Кэролайн? — с тревогой в голосе спросил Паже.

— К тому, что в критический момент я буду полагаться на интуицию не Виктора Салинаса и даже не на твою, а исключительно на свою собственную, — твердо заявила Кэролайн. Затем, помолчав, закончила уже более миролюбивым тоном: — Когда дело дойдет до последнего присяжного, Крис, я хочу сама принимать решение. Потому что именно мне предстоит убеждать этого самого присяжного, что ты никого не убивал.

Паже с беспокойством отметил, что Виктор Салинас способен произвести благоприятное впечатление на публику.

Он как раз задавал вопросы двадцать третьему из первых двадцати четырех кандидатов в присяжные. К этому моменту были отобраны уже трое: школьный учитель, белый; чернокожий, служащий банка, и филиппинка средних лет, работавшая стенографисткой. Всех троих отобрали в результате компромисса. Строго говоря, никто из них не отвечал представлению как защиты, так и обвинения об идеальном составе скамьи присяжных. Сторону обвинения могла устроить разве что филиппинка, да и то Кэролайн считала, что та поддается убеждению. Мастерс была уверена, что это самое большее, на что могла рассчитывать сторона защиты, не идя на открытую конфронтацию с Салинасом. Из остальных двадцати троим, которых защита нашла подозрительными, заявил отвод сам Джеред Лернер. Семь раз использовал свое право безусловного отвода Виктор Салинас, причем со стороны могло показаться, что он выбирает жертвы наугад, если бы не одно обстоятельство: все имели высокий образовательный уровень. Кэролайн дала от ворот поворот уже десяти кандидатам — среди них были пять латиноамериканцев, два иммигранта из Азии, врач-японец, недавно проигравший тяжелый процесс об опекунстве, племянник нью-йоркского полицейского и чернокожий, отставной сержант, который, по словам Мастерс, был более военным, нежели воинственным.

Пул присяжных вызывал у нее серьезную озабоченность. До сих пор, если не считать филиппинки-стенографистки, Кэролайн строго придерживалась разработанной тактики. Однако и сама она, и Паже признавали, что адвокат слишком часто обращается к своему праву давать отвод, не указывая причин. Беспокоило ее и еще одно обстоятельство.

— Мы исключаем чересчур много представителей нацменьшинств, — прошептала она Паже. — Присяжные могут подумать, что мы относимся к ним с предубеждением.

Кристофер согласно кивнул. Однако те десять кандидатов, которых исключила Кэролайн, наверняка могли бы представлять интерес для Салинаса. Теперь они беспомощно взирали, как тот беседует со своей очередной жертвой. Паже дорого заплатил бы, чтобы получить именно такого присяжного: это была обаятельная шестидесятилетняя еврейка по имени Мариан Селлер. Муж — кардиолог, две дочери — одна преподавала романские языки, вторая училась на последнем курсе университета по специальности антропология, сама она активно занималась благотворительностью. Джонни Мур наклонился вперед, чтобы шепнуть Кэролайн и Паже, что она им подходит, — те согласно переглянулись.

Салинас стоял возле скамьи присяжных и с обаятельной улыбкой обращался к Селлер:

— Ваша семья примечательна хотя бы тем, что ни один ее член не учился на юриста. Это что — простая случайность или еще одно подтверждение хорошего воспитания?

Когда Салинас отпустил эту внешне невинную шутку, по залу прокатился смешок. Паже, конечно, понимал, что эта шутка была заранее подготовлена. Салинас рассчитывал таким образом как бы отмежеваться от представителей своей профессиональной касты. Виктор всем своим видом давал понять, что он не из этих юристов, а, напротив, стоит на страже добропорядочных обывателей, защищая их от злых козней противных адвокатов.

Селлер натянуто улыбнулась.

— Это просто случайность, — произнесла она. — Впрочем, ни одна из наших дочерей не пошла учиться и на врача. А ведь мой муж — медик.

Салинас сунул руки в карманы.

— Но вам доводилось общаться с людьми, профессионально занимающимися юриспруденцией?

— Да, мистер Салинас. Мы с мужем пользуемся услугами одного и того же адвоката вот уже двадцать пять лет.

— И вы довольны им?

Селлер решительно кивнула.

— Да, вполне. Гарольд помог моему мужу создать профессиональную корпорацию. И он отлично ведет все наши дела. Он больше чем советник — он наш друг.

— Ей конец, — шепнул Паже, повернувшись к Кэролайн.

Словно в подтверждение, Салинас произнес:

— Это все, миссис Селлер, что я хотел узнать.

С этими словами он сел.

— Добрый день, миссис Селлер. — Кэролайн, встав со своего места, направилась к скамье присяжных.

— Добрый день. — Та доброжелательно улыбнулась в ответ.

— Думаю, из вопросов мистера Салинаса вам стало понятно, что профессия самого мистера Паже — адвокат, — произнесла Кэролайн.

— О да.

Кэролайн мельком взглянула на Салинаса и снова обратилась к Селлер.

— Миссис Селлер, исходя из собственного опыта, какое у вас мнение относительно профессиональной этики представителей этой профессии?

Селлер с явным интересом подалась вперед:

— О, я весьма высокого мнения об их порядочности. Например, наш адвокат — это человек чести. Из опыта своих занятий благотворительностью я знаю, как много юристы дают обществу — и в смысле денег, и в смысле услуг.

На сей раз Кэролайн посмотрела на Салинаса с кривой усмешкой — чтобы это увидели остальные кандидаты — и лишь после этого снова повернулась к Селлер.

— Мне было приятно познакомиться с вами, — сухо изрекла она. — Хотя, к сожалению, наше знакомство, скорее всего, будет коротким.

Со стороны прессы раздалось покашливание, словно кто-то старался подавить смех. Кэролайн вернулась на место и увидела обращенный на нее злобный взгляд Салинаса. Последним своим замечанием она дала ясно понять — Салинас пытается сыграть на предубеждении определенной части общества против адвокатов. Теперь перед ним стояла дилемма: либо отвергнуть кандидатуру Селлер и тем самым укрепить суд в этом мнении или уступить и получить присяжного, который его откровенно не устраивал.

Судья Лернер с нескрываемым интересом посмотрел на обвинителя.

— Итак, мистер Салинас? — спросил он.

Паже знал, что Салинасу было вовсе не обязательно принимать решение немедленно. Но тот привык решать сразу, полагаясь на первое впечатление и собственную интуицию. Выражение его глаз выдавало борющийся в нем страх совершить неверный шаг и уязвленную профессиональную гордость. Он распрямился и наконец излишне громко произнес:

— Обвинение принимает кандидатуру миссис Селлер.

— Ну, Виктор, как же так, — затаив дыхание, пробормотала Кэролайн, — это на вас не похоже.

В 5.30 в заседании сделали перерыв.

Самой большой удачей Кэролайн была Мариан Селлер. Она уже использовала четырнадцать отводов — осталось всего шесть; если бы Джеред Лернер по собственной инициативе не отклонил двух прополицейски настроенных кандидатов, дело обстояло бы совсем плохо. Среди тех восьми присяжных, которые прошли отбор, Кэролайн была вынуждена пропустить двух выходцев из Азии — медработника-китайца и двадцатилетнего иммигранта из Вьетнама. Право отвода она применяла главным образом к латиноамериканцам. Ей самой это было не очень по душе, так как на завтрашнем заседании ожидалось еще больше кандидатов из числа выходцев из Азии и Латинской Америки, а также людей с низким образовательным уровнем. Поэтому, когда Паже предложил пересмотреть их отношение к подбору присяжных, Мастерс с готовностью согласилась.

Они выехали из подземного гаража на черном «мерседесе» Кэролайн. Паже с удивлением обнаружил, что уже стемнело (с началом процесса он совершенно утратил связь с внешним миром). Крис знал всю предстоящую программу: они будут сидеть за столом в конференц-зале; перед ними разложат сандвичи и опросники для пула присяжных; он позвонит Карло и Терри, а затем они потратят целый вечер, пытаясь проникнуть в мысли незнакомцев, которые пока существовали для них только на бумаге.

Женщина повернула на Мишн-стрит; по левую руку вздымались мрачные громады зданий делового района.

— Не возражаешь, если я открою верхний люк? — спросил Кристофер. — Душно, как будто мы весь день летели на самолете.

Кэролайн улыбнулась:

— Как будет угодно.

Паже нажал на кнопку и откинулся на сиденье, стараясь разглядеть звезды на залитом искусственным светом небосклоне. Иногда он представлял свою жизнь чередою отчетливых моментальных снимков. И сейчас, ощущая легкий бриз на лице, Паже всматривался ввысь. Ему показалось, что видит звезду, и он вспомнил ту ночь, когда они с Терри ходили на яхте.

С тех пор минуло месяца полтора. Паже тяготило постоянно находиться дома, а пойти было решительно некуда — везде на них устремлялись любопытные взоры. И когда он предложил Терри отправиться на яхте, она тут же согласилась.

Было прохладно и безветренно. Терри, в кожаной куртке, которую Крис купил в Венеции, сидела на корме. Ветра практически не было, и они медленно дрейфовали посреди залива Сан-Франциско. Их окружала черная вода; вдали взбегали на холмы огни большого города; по мосту «Золотые ворота», словно рабочие муравьи, ползли автомобили. Казалось, что небо над ними вспыхивает все новыми звездами и, оторвавшись от города, уносится куда-то вдаль, в сторону округа Марин. Паже смотрел на звезды, потом перевел взгляд на Терри: ее черные волосы блестели в лунном свете, а лицо никогда не казалось столь прекрасным. Паже хотелось одного — не отрываясь глядеть на нее.

Глаза Терезы были печальны. Потом она спросила:

— Почему ты не хочешь давать показания?

— Терри, я надеялся забыть об этом, — ответил он. — Хотя бы сегодня.

Он почувствовал на себе ее взгляд.

— Вам с Карло приходится переживать то же самое, что и мне?

— Постоянно, — сказал он. — Я не могу сказать ему ничего такого, о чем потом его не спросил бы Салинас.

Терри покачала головой и тихо произнесла:

— Но не давать показания, значит…

Фраза повисла в воздухе, да ей и не нужно было договаривать ее до конца.

Паже промолчал. В воцарившейся тишине Терри снова, на этот раз отрешенно, покачала головой, точно в немом изумлении.

— Утром мне звонили из издательства «Уорнер букс», — сказала она наконец. — Они хотят издать книжку, а потом слепить на ее основе телесериал.

Паже не смог подавить смеха:

— И кто же будет играть тебя?

— Рози Перес горит желанием, — без тени улыбки ответила Тереза.

Паже задумчиво устремил взгляд ввысь.

— А по их сценарию я виновен или нет? — спросил он.

— До этого мы не дошли.

В ее голосе звучал давний гнев. Паже повернулся к ней и, увидев ее лицо, внезапно вспомнил обложку журнала двухнедельной давности, где она была сфотографирована вместе с Еленой. Подпись гласила: «Ради нее Кристофер Паже пошел на убийство?» В журнале излагались подробности его жизни и обвинений, с которыми выступил Рики; там, где говорилось о совращении, размещалась фотография Карло и еще одна — с изображением Елены. Статья была снабжена комментарием Сони Ариас, не удовлетворенной результатами расследования относительно роли Терри в гибели ее сына.

— Как Елена? — спросил Паже.

— Насколько я или Денис Харрис можем судить, примерно так же, как было. Ее новая школа мне нравится больше. — Голос Терри казался усталым. — Она уже было обзавелась подружкой, как та сказала Елене, что приятель ее мамы убил ее папу.

Паже понял, что в данных обстоятельствах любое выражение сочувствия прозвучит как банальность.

— А что Роза? — поинтересовался он.

— Хранит спокойствие. Как и следовало ожидать. — Голос Терри смягчился. — У меня не выходит из головы Карло. Когда мы поняли, что любим друг друга, мне показалось, что нашим детям от этого будет только лучше.

— Так бы все и было, если бы не Рики. — Паже посмотрел туда, где из мириад автомобильных огней вставали силуэты высотных зданий и очертания «Золотых ворот». — Что касается Карло, — продолжал он, — то он может положиться на своих друзей. Вместе с тем сын стал более сдержанным и осторожным, что, впрочем, естественно, если человек, на которого он рассчитывал, может в одночасье исчезнуть.

Терри отвернулась и робко спросила:

— Ты действительно считаешь, что тебя могут признать виновным?

Крис усилием воли заставил себя посмотреть ей в глаза. В сумрачном свете ему показалось — или это было лишь игрой его воображения, — что Терри плачет.

— Я знаю, — промолвил он, — вам с Еленой пришлось многое пережить. — Он взял ее ладони в свои. — Шесть лет назад ты вышла замуж за Рики — в глубине души тебя терзали сомнения, но ты уговаривала себя поверить ему хотя бы ради будущего ребенка. Сейчас тебе приходится переживать все это заново.

Терри вздрогнула. Теперь Паже видел, что слезы ее настоящие.

— Я боюсь потерять тебя, Крис.

Мужчина покачал головой.

— Нет, — тихо произнес он, — ты боишься, что я окажусь другим.

2

На следующее утро Паже вошел в зал суда, излучая энергию, — результат чрезмерных физических упражнений и бессонных ночей. Со дня своего ареста он, не щадя себя, занимался зарядкой; если выпивал, то только сухого вина; в десять уже ложился в постель. В итоге ощущал необыкновенный прилив сил; все чувства его были обострены до предела, и он уже не помнил, когда последний раз пребывал в такой физической форме. Но спал Крис плохо, и с этим ничего нельзя было поделать: просыпался среди ночи, мучаясь мыслью, что чего-то не успел, и лежал, не в силах уснуть, как не в силах был изменить собственное прошлое.

Паже вглядывался в лица сидевших на скамье присяжных, надеясь различить в каждом незнакомце что-то общечеловеческое или хотя бы искру сострадания. Только что, по просьбе Кэролайн, судья Лернер отклонил кандидатуру некоей сорокалетней особы, студентки выпускного курса университета. Она устраивала сторону защиты по своему социальному положению, однако как раз в это самое время вела бракоразводную тяжбу, обвиняя мужа в жестоком обращении с ребенком, — в итоге кандидатша была вынуждена признать, что на суде может быть пристрастна. Следующим был инженер Джеймс Ри, кореец по происхождению, который, похоже, устраивал Салинаса. Когда Кэролайн встала, чтобы задать ему вопросы, он уставился на нее с выражением напускной вежливости. Мур причислял Ри к присяжным обвинения: в его характеристике отмечалось, что он «склонен к подобострастному отношению к властям и как инженер может недолюбливать представителей свободных профессий».

У Кэролайн оставалось лишь четыре отвода, и четырех присяжных еще предстояло выбрать.

— До этого процесса вы что-нибудь слышали о мистере Паже? — спросила она инженера.

Ри осторожно кивнул:

— Разумеется. Об этом деле много писали — я помню статью в «Ньюсуик»; фотография мистера Паже помещалась на обложке. Еще была телепередача.

Кэролайн сделала вид, что приятно удивлена. Шума вокруг этого дела действительно было предостаточно: о нем писали все — от бульварных газетенок до «Нью-Йорк таймс». Тем утром она говорила Паже, что пора бы напомнить присяжным, что его имя известно отнюдь не только в связи с обвинением в убийстве Рикардо Ариаса.

— Именно тогда вы впервые узнали о мистере Паже?

Ри снял очки в металлической оправе и принялся старательно протирать их.

— О нет. Я припоминаю, что мистер Паже собирался баллотироваться в Сенат.

Он говорил подчеркнуто нейтральным, ничего не выражавшим голосом.

— В то время у вас сложилось какое-то определенное впечатление об этом человеке? — задала вопрос Кэролайн.

Ри впервые позволил себе улыбнуться.

— Да. Я понял, что он не принадлежит к числу сторонников моей партии.

После этих слов Паже был готов немедленно отклонить кандидатуру корейца. Однако Кэролайн по-прежнему стояла и не думала возвращаться на место.

— Следует это понимать, что вы не являетесь демократом? — сухо спросила она.

Паже заметил, что Салинас нахмурился и помрачнел. Семьдесят пять процентов населения Сан-Франциско и примерно такую же часть пула присяжных составляли демократы с ярко выраженными либеральными взглядами. Крис понял, что у Кэролайн впервые появился шанс представить его в выгодном свете.

— Нет, — печально покачав головой, ответил Ри. — Здесь, в Сан-Франциско, я чувствую себя несколько одиноко. Даже мои дети считают, что президентом должен стать Майкл Дукакис.

Его замечание вызвало взрыв хохота в зале; особенно усердствовали представители прессы. Даже судья Лернер позволил себе улыбнуться.

— Не беспокойтесь, мистер Ри, — произнес он. — В этом зале республиканцев лелеют и оберегают пуще пятнистой совы.

Смех в зале стал заметно теплее. То, что люди так охотно откликались на шутку, лишний раз доказывало: процедура отбора присяжных превратилась в жестокое состязание сторон. Паже запоздало улыбнулся.

Кэролайн, похоже, улыбалась вполне искренно.

— Мистер Ри, считаете ли вы для себя возможным, невзирая на свою принадлежность к охраняемому редкому виду, отнестись к этому делу со всей объективностью? — спросила она.

— Конечно. Это моя обязанность.

Мастерс смерила его взглядом, затем коротко кивнула.

— Суд может позволить себе иметь среди своих присяжных сову, — изрекла она. — Будь она пятнистая или нет. Благодарю вас, мистер Ри.

Паже почувствовал, как Мур положил руку ему на плечо. Он обернулся, и тот тихо проговорил ему:

— Не позволяй ей принимать этого парня.

Но в это время Кэролайн с довольным видом уже направлялась к своему месту.

— Мистер Салинас? — обратился судья Лернер к обвинителю.

Тот поднялся.

— Обвинение принимает кандидатуру мистера Ри.

Когда Кэролайн села, Мур пододвинул свой стул к ним поближе.

— Откажитесь от него, — прошептал он. — Это опасный тип.

Кэролайн обернулась:

— У него есть чувство юмора, и он нравится присяжным. У меня почти не осталось отводов, к тому же я считаю, что с ним можно работать.

— Мисс Мастерс? — обратился к ней Лернер.

Кэролайн с надеждой посмотрела на Паже. Он едва заметно покачал головой.

Кэролайн растерянно повернулась к Лернеру.

— Вы позволите нам минуточку посовещаться?

— Разумеется. Если только… минуточка — это по-вашему сколько?

Она наклонилась к Паже и, не обращая внимания на Мура, спросила:

— В чем дело?

Паже почти физически ощущал, как зал замер в напряженном ожидании.

— Слишком рискованно, — произнес он. — Я согласен с Джонни — он для нас нетипичен. А если попадет в присяжные, помяни мое слово, обязательно будет старостой.

— Возможно, — отрывисто сказала Кэролайн. — Однако Ри наверняка не понравится такой Рики, каким мы его представим. Скорее, он западет на тебя.

— Только не на Криса, — перебил ее Мур. — Кто ему точно придется по душе, так это Салинас. Типичный представитель закона и порядка.

Кэролайн не спускала глаз с Паже.

— Крис, он мне нужен. Ну что?

Тяжело вздохнув, Паже изрек:

— Отвод.

Мастерс устремила исполненный негодования взгляд на Мура, но когда она повернулась к Лернеру, лицо ее было совершенно спокойно.

— С сожалением вынуждена сообщить, — произнесла она, — что мы отклоняем кандидатуру мистера Ри.

Во время утреннего перерыва Кэролайн сосредоточенно изучала анкеты присяжных. Паже не давал покоя вопрос: правильное ли решение он принял. И, выйдя в коридор, он обратился к Муру, втайне рассчитывая на его поддержку.

Мур огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что рядом нет репортеров.

— Думаю, мы были правы, — сказал он. — Но если бы дело вел ты, а Кэролайн была твоим клиентом, ты бы его взял.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что ты, как и Кэролайн, полагаешься на собственную интуицию. И потому что она, возможно, считает, что я нашел достаточно много любопытного, чтобы огорошить Салинаса, если у того окажется достаточно глупости изображать плохиша Рики пай-мальчиком с рекламного плаката про американскую мечту.

Паже подумал, что именно об этом они и просили Мура, когда впервые встретились с ним в офисе Кэролайн.

Они сидели втроем в просторном конференц-зале, стены которого украшали фрески на восточные мотивы. Дубовый стол был настолько широк, что вполне подошел бы для заседания совета директоров крупной корпорации, и так отполирован, что Паже видел собственное отражение.

— Богатая комнатка, слышно, как работает счетчик, — вскользь заметил Мур, обращаясь к Кэролайн. — И сколько же адвокатов все это содержат?

— Около пятисот.

Мур обескураженно покачал головой.

— Подумать только, — произнес он с мягким ирландским акцентом. — И в такой стране не могут сделать даже приличный холодильник.

Это было так похоже на старину Джонни, каким его всегда знал Паже. Причудливо сочетавшего в себе цинизм и сентиментальность, долгие годы жившего опасной двойной жизнью тайного агента ФБР, но до сих пор сохранившего наивную веру — или это Крису только казалось — в институт семьи. Паже знал, что Мур особенно нежно относился к Терри, однако, по всей видимости, недолюбливал Кэролайн (возможно, потому, что та, со своим стремлением не допустить никаких посягательств на свою частную жизнь, практически не имела слабостей, чтобы вызвать симпатию Джонни). Сидя напротив него, Кэролайн загадочно улыбалась — то ли кокетливо, то ли изумленно.

— Почему в Америке так много адвокатов? — переспросила она. — Да потому, что американцы терпеть не могут всех адвокатов, кроме своего личного, и ненавидят процессы, если только сами не обращаются в суд. И напротив, готовы уважать все законы, за исключением того, который хотят нарушить. Когда в обществе атрофируется чувство стыда, закон процветает, а когда общество шутит насчет адвокатов, оно тем самым пытается скрыть свою причастность к этому.

Джонни тихонько хмыкнул. Замечание Кэролайн, беглое и в то же время точное, было, похоже, сделано специально, дабы напомнить ему, что она не глупая женщина.

— Если мой холодильник выйдет из строя, — произнес Мур, — я обязательно обращусь к тебе.

— Ну что ты, — сухо отрезала она. — Мы будем представлять интересы производителя. Однако давайте продолжим.

Джонни коротко кивнул.

— Итак, Рикардо Ариас. Если еще и встречается некачественная продукция, так он именно из этого разряда. — Джонни вопросительно взглянул на Паже. — Крис сказал, что ты хотела знать мое мнение относительно того, с чего следует начинать.

— Это так.

— Начинать следует с Чарлза Монка. — Детектив распрямил спину. — А конкретно — с протокола осмотра места происшествия. Монк хороший сыщик, но у простых обывателей, в том числе и у присяжных, существует превратное представление о работе следователя, который занимается делами об убийствах. Люди думают, что такие, как Монк, появляются на месте преступления, не имея в голове никакой концепции, а потом, в ходе тщательного и объективного расследования, восстанавливают картину происшедшего и хватают убийцу. При всей своей внешней привлекательности такое представление совершенно абсурдно.

Паже невольно улыбнулся; ему было приятно сознавать, что он ни разу не ошибся в Джонни.

— Полицейские — такие же люди, — продолжал тем временем Мур. — Они прибывают к месту преступления, каким в данном случае является квартирка Рики, осматривают его, а затем начинают выдвигать «гипотезы» — то есть, попросту говоря, строить догадки, которым явно недостает аргументации, чтобы их можно было назвать «версиями». Это все равно что пытаться собрать какую-нибудь дурацкую картинку-головоломку; для детей, по-моему, такая задачка чересчур сложна. Прежде всего надо представить, какая должна получиться картинка, когда все отдельные кусочки будут собраны, и потом двигаться вперед. На самом деле другого метода решить головоломку не существует — будь то детская игра или убийство. — Мур задумчиво улыбнулся. — Проблема Монка — как, впрочем, и каждого полицейского — в том, когда начать подгонять кусочки. Чуть раньше или чуть позже — ясно одно: Монк уже попробовал. Такова человеческая природа.

Кэролайн скрестила руки на груди и произнесла:

— Джонни, мы должны знать все, что упустил из виду Монк. Мы должны видеть каждую ниточку, которую он не заметил. В числе прочего я хотела бы навязать присяжным мысль о том, что все это дело смахивает на политическую вендетту. И не важно, вызвана ли она нежеланием Брукса забыть свое поражение на процессе Карелли или тем обстоятельством, что Крис имел наглость сунуться в политику, не будучи миропомазанным Джеймсом Коултом-младшим.

Мур пожал плечами.

— Возможно, тебе удастся представить дело именно таким образом — независимо от того, правда это или нет. Ручаюсь, в ходе процесса обязательно выяснится, что Монк в чем-то недоработал, — так всегда бывает. К счастью, присяжные быстро разочаровываются в полицейских, когда видят, что те действуют отнюдь не безупречно.

Теперь, когда он сам оказался в положении клиента, Паже понял, насколько циничной может быть тактика защиты.

— Я уверен, что здесь не обошлось без политики, — вставил он. — До тех пор, пока я не наделал шуму, отношение ко мне было далеко не привилегированным. Чувствовалась рука Коулта.

Мур обратился к Кэролайн:

— Возможно, это не имеет отношения к делу, адвокат, но вы не боитесь, что мистер Коулт может и обидеться? В конце концов, не исключено, что он будет нашим губернатором.

Мастерс взглянула на него не просто невозмутимо, а как-то безучастно.

— А почему я должна этого бояться? — спросила она.

Мур промолчал. Паже понял, что Кэролайн просто решила не оставлять Джонни никакого выбора. Интересно, догадалась ли она, к чему клонит Мур: они были друзьями, и Джонни хотел убедиться, что Кэролайн не станет жертвовать интересами клиента ради собственного честолюбия.

— Далее, — продолжал детектив, — мы имеем этого очевидца. Требуется установить, какое у нее зрение; провести анализ на наркотики и алкоголь; узнать, принимает ли лекарственные препараты; выяснить, сообщала ли она полиции о каких-либо правонарушениях раньше; поговорить с соседями. Кто знает, — может, к ней по страстным средам является дух Уоррена Хардинга.[27]

Кэролайн кивнула.

— Все верно, — равнодушно заметила она. — Мне бы также хотелось, чтобы ты проверил все ее делишки с полицией. Мы должны утопить эту женщину.

Мур улыбнулся, одновременно устремив на Кэролайн холодный оценивающий взгляд серо-голубых глаз.

— За то, чтобы тебя почитали за примерного гражданина, надо платить, верно? Здесь мы снова возвращаемся к вопросу о Рики. Насколько я понимаю, ты намерена слегка опорочить посмертную репутацию бедняги.

Их взгляды встретились, и Кэролайн язвительно заметила:

— Как это ты догадался?

— Просматривается определенная схема. По правде говоря, если бы вы с Крисом не попытались придать факту смерти Рики социальной окраски, я бы решил, что вы оба невменяемы. — Затем, обратившись к Паже, Джонни спросил: — Не сказал ли при тебе Монк чего-то такого, позволяющего заключить, что Рики посещал психиатра?

Паже лишь неопределенно хмыкнул.

— Если все так и если этот психиатр готов показать на суде, что Рики не был склонен к суициду, то Салинас, возможно, вызовет его в качестве свидетеля. — Мур снова обратился к Кэролайн. — Во всяком случае, я выясню. Прослежу его жизнь до мельчайших подробностей — соседи, учеба, семья, любовницы, работа, деловые знакомства, визиты к врачу, поездки, проблемы юридического характера, материальное положение. Я так понимаю — тебе хочется представить его в невыгодном свете, а еще лучше — дать понять, что Рики преследовало подспудное желание покончить с собой, чтобы облегчить свои земные страдания.

Кэролайн кивнула.

— Если возможно. Еще я хочу получить имена тех, у кого, кроме Криса, имелись причины недолюбливать его.

В глазах Джонни появилось что-то новое. Кэролайн словно напоминала ему: у его друга Кристофера Паже было достаточно причин, чтобы покончить с Рикардо Ариасом, и что ни в чем нельзя быть до конца уверенным.

— Да, — подтвердил он. — Было бы неплохо получить новых подозреваемых.

Возникла пауза. Когда Мур повернулся к Паже, глаза его были холодны и бесстрастны.

— У тебя самого, Крис, есть какие-нибудь соображения на этот счет? Кроме Терри, разумеется.

В его голосе, как однажды в голосе Кэролайн, звучала скрытая мольба о помощи. Паже понимал, что должен как-то развеять его сомнения.

С минуту помолчав, он произнес:

— Джонни, если бы это сделал я, то сейчас особенно старательно напирал на версию о самоубийстве.

Луиза Марин была стройной хрупкой латиноамериканкой с бледной кожей, ярко-каштановыми волосами и робким, почти затравленным, выражением глаз. Кэролайн заметила ее среди других сидевших на скамье кандидатов около часа назад. Женщина казалась погруженной в себя и в то же время держалась как-то напряженно, что выделяло ее на фоне других. Кэролайн предположила, что дело в душевном расстройстве: возможно, какой-то глубоко укоренившийся страх не позволяет ей замечать окружающего. Но когда Мастерс начала задавать вопросы Луизе, та показалась ей настороженной, если не сказать подозрительной. Если с Салинасом она вела себя так, словно заранее решила во всем угождать ему, то теперь старалась отделаться короткими, односложными фразами. Кэролайн чувствовала, что Марин не в себе, однако вовсе не походила на тихо помешанных чудаков, разговаривающих на улице сами с собой. За теми немногочисленными фактами — безработная, католичка, малообразованная, — на основании которых они оценили ее кандидатуру весьма невысоко, должно было скрываться нечто большее.

— Вы сейчас сидите дома, верно? — спросила Кэролайн. — Вы пытались искать работу?

— Раньше я работала в магазине, — чуть слышно произнесла Луиза, словно не слыша вопросов. Она рассеянно смотрела куда-то в сторону, как человек, погруженный в воспоминания.

— Раньше — это когда? — уточняла адвокат.

Луиза перевела взгляд на Кэролайн, и та, увидев в нем непонятно откуда появившуюся стальную решимость, невольно вспомнила ветеранов Вьетнама.

— Когда умер папа, — сказала Луиза, — у мамы случился инсульт. Я ухаживаю за ней.

Мастерс чувствовала, что разгадка где-то рядом, и, следуя одной интуиции, задала следующий вопрос:

— Как умер ваш отец?

Луиза беспомощно сложила руки, плечи ее понуро опустились — у нее был такой вид, будто ей приходится сносить постоянные побои.

— Он был полицейский, — наконец выдавила она.

На мгновение перед мысленным взором Кэролайн предстала картина некоей трагедии, разыгравшейся на улицах города. Лишь повторив свой вопрос, она поняла, что ошиблась, и теперь с трепетом ждала услышать страшную правду.

— Как он умер, мисс Марин?

Ни единый мускул не дрогнул на лице Луизы, словно это была гипсовая маска. Тихим, но твердым голосом она изрекла:

— Он чистил пистолет.

Кэролайн вдруг почувствовала, что оцепенела.

— Высказывались ли предположения о самоубийстве? — мягко спросила она.

В наступившей тишине адвокат не сводила глаз с Луизы Марин, ощущая себя будто в вакууме. Луиза принялась трясти головой со страстью, которую в ней было трудно заподозрить.

— Он никогда бы не совершил такого, — негодуя, выпалила она. — Он был добрый католик и добрый человек.

— Но случается, что люди совершают это, — тихо возразила Кэролайн. — Даже католики, не говоря уже о полицейских.

Глаза Луизы были подернуты пеленой слез. В душе Кэролайн готова была молить судью Лернера вмешаться. Но он этого не сделал, наверняка понимая, что вопрос о суициде принципиален для стороны защиты и что у Кэролайн осталось слишком мало отводов, чтобы она могла позволить себе щадить чувства присяжных.

— У вас еще есть вопросы, адвокат? — не выдержал Салинас. — Или вы закончили?

Кэролайн сделала вид, что не слышит его. Выражение мучительного страдания застыло на лице Луизы Марин, как будто она тщетно пыталась избавиться от нахлынувших на нее сомнений.

— Верите ли вы, что самоубийство это грех? — спросила Мастерс.

Мертвую тишину прорезал сдавленный голос Луизы:

— Так учит церковь.

— Но она также учит, что грехи будут прощены.

Марин выпрямилась.

— Он пощадил бы мою мать — он не сделал бы этого. Ведь это едва не погубило ее.

— Но вы не можете утверждать наверняка, — склонив голову, настаивала на своем Кэролайн. — Вы не уверены?

Марин в замешательстве воззрилась на нее.

— Мисс Мастерс, — услышала Кэролайн голос судьи Лернера, — как далеко вы намерены зайти в своем интервью?

Она повернулась к судье, который с сочувственным видом рассматривал Луизу Марин.

— Ваша честь, — произнесла Кэролайн, — будьте снисходительны — я прошу предоставить мне некоторую свободу действий, это крайне важно.

Лернер смерил ее долгим задумчивым взглядом, затем кивком дал понять, что согласен.

Кэролайн вновь обратилась к Луизе:

— В жизни полицейского бывает такое, о чем не догадываются даже самые близкие ему люди. Вы понимаете это?

Марин только кивнула; в ее глазах больше не было слез.

Кэролайн осторожно спросила:

— А что думает ваша мать?

Марин вздрогнула.

— Когда она увидела его, — произнесла женщина, — то была потрясена. Ночью у нее случился инсульт. Последний раз я говорила с ней за день до смерти отца.

Кэролайн выдержала паузу, затем сочувственно поинтересовалась:

— Видимо, он не оставил никакой записки?

— Нет.

Мастерс снова помолчала, давая возможность присяжным переварить известие о предсмертной записке.

— И все же, — продолжала она. — Ведь вы не можете знать наверняка?

— Я чувствую это сердцем, — вспыхнув, вымолвила Луиза.

— Потому что вы знали его как своего отца, — Кэролайн помедлила, — хотя и не знали его как полицейского.

Луиза Марин неопределенно покачала головой.

Кэролайн подошла к перилам, ограждавшим скамью присяжных, и нашла взглядом Марин во втором ряду. Она словно обращалась только к ней одной:

— Естественно, вы ничего не знали о Рикардо Ариасе.

— Обращайтесь к залу, адвокат, — раздался у нее за спиной голос Салинаса. — Мне ничего не слышно.

Кэролайн поняла, что он пытается помешать ей установить какую-то личностную связь с этой женщиной. Не поворачивая головы, она еще тише пробормотала сквозь зубы:

— Оставьте ваши игры, Виктор.

Салинас встал и, стараясь сохранять достоинство, заявил:

— Адвокат, не вам говорить мне об играх.

Кэролайн обернулась:

— Я поняла, мистер Салинас. Я буду говорить еще тише, чтобы вы лучше слышали.

Со стороны прессы раздался сдавленный смех; было очевидно, что Салинас задет за живое. Когда Мастерс снова повернулась к Луизе, выражение лица у той заметно смягчилось.

— Вы верите, — спросила адвокат, — что полиция в своих действиях свободна от предрассудков?

Марин замешкалась; вопрос, казалось, застал ее врасплох. Затем отвела взгляд и через силу произнесла:

— Мой отец не верил. Иногда он переживал из-за этого. «Они там принимают законы, — говорил он, — а мы применяем их против тех, кто нам не нравится».

Любому юристу, занимающемуся уголовным правом, такой ответ показался бы пугающе точным.

— Выражал ли ваш отец беспокойство по поводу того, что наказанию порой подвергают невиновных?

— Да, — уже тверже ответила Марин. — Я уже говорила: он был добрый человек.

— И вы готовы признать вероятность того, что в данном деле полиция вела себя предвзято по отношению к мистеру Паже?

— Да.

Кэролайн не сводила с нее пристального взгляда.

— Даже если это означает, что обвинение сознательно игнорирует версию о возможном самоубийстве?

Последнее прозвучало скорее как заявление, а не вопрос, как будто ответ Луизы Марин означал бы вступление последней в некое соглашение с Кэролайн Мастерс.

Марин собралась с духом и решительно произнесла:

— Да. Я смогу.

— Благодарю вас, Луиза. Я вам верю. — После этих слов Кэролайн обратилась к судье Лернеру: — Ваша честь, у меня больше нет вопросов. Я ценю ваше терпение.

Лернер вежливо поклонился и повернулся к Салинасу:

— Мистер Салинас?

Направляясь на место, Мастерс заметила, что Виктор пребывает в растерянности. Она уже садилась, когда раздался его голос:

— Обвинение принимает кандидатуру мисс Марин.

Крис задумчиво посмотрел на нее.

— Ну так что? — пробормотала она.

Уголок его рта дрогнул. Вглядевшись в лицо мужчины, она ощутила — впервые за последние несколько дней — исходившее от него тепло. В следующее мгновение Крис неопределенно пожал плечами.

Внезапно Кэролайн почувствовала всю тяжесть ответственности, которую она взвалила на свои плечи, согласившись защищать его. Прошло несколько мучительных секунд, прежде чем она наконец решилась повернуться к залу и заявить:

— Защита не возражает против этой кандидатуры.

Бремя ответственности давило на нее уже три недели, с того самого утра, когда к ней на работу пришла Тереза Перальта.

Кэролайн тогда отметила про себя, что это не похоже на нее. С тех пор как Терри работала у нее помощником государственного защитника, она старалась неукоснительно следовать нормам профессиональной этики. Все в ней — даже костюмы, добротные, но не вызывающие, — было подчинено этому. Казалось, молодая латиноамериканка, не имея перед глазами собственных образцов для подражания, решила целиком полагаться на чужой сценарий, пока ей не удастся найти свой неповторимый имидж.

В том, что ей удастся это, Кэролайн никогда не сомневалась. Рассудительная и осторожная, Терри удивительным образом сочетала в себе способность к состраданию и какую-то обескураживающую целеустремленность. Жизнь научила ее доводить любое дело до конца, а от природы она обладала уникальной интуицией, позволявшей ей с первого взгляда видеть человека насквозь. Это качество изменяло ей лишь в одном случае — когда Рики был для нее очень близок. И Мастерс могла это понять.

Тереза села напротив Кэролайн.

— Прошу прощения за столь необычный визит, — произнесла она. — Но если бы я предварительно позвонила, ты могла бы сообщить Крису, а именно этого я и не хотела.

Последние года два они виделись редко. Терри заметно повзрослела, и хотя была по-прежнему подчеркнуто вежлива, от прежнего подобострастия не осталось и следа. «Интересно, — подумала Кэролайн, — уж не знакомству ли с Кристофером Паже она обязана произошедшей с ней переменой».

— Ты же знаешь: Крис мой клиент, так что я не могу обещать тебе сохранения конфиденциальности.

Тереза понимающе улыбнулась:

— Разумеется. Но, по крайней мере, ты не можешь предупредить Криса о моем визите, пока не выслушаешь меня и сама не примешь решения.

Она была сдержанна, как будто они были незнакомы.

— У тебя все в порядке, Тереза? — мягко спросила Кэролайн.

Казалось, вопрос привел Терри в замешательство. Кэролайн поняла, что та пришла к ней с каким-то конкретным делом, и не хотела отвлекаться на что-то другое. Но лицо ее — решительное, нежное и прекрасное — выражало такую тревогу, что Мастерс невольно подумала о том, как она еще молода.

— Нет, — резко произнесла Терри. — Ничего у меня не в порядке. Но пришла я не за этим. Я хочу сказать, что, если все останется так как есть, Крис просто погибнет.

Кэролайн почувствовала, что эти слова задели ее за живое.

— С чего ты взяла?

— Я хорошо знала Рики, — потупившись, почти одними губами произнесла Тереза. — Кэролайн, когда я уйду, можешь считать, что этого разговора не было. Что бы я ни сказала, ты не должна беспокоиться. — Она на мгновение замешкалась. — Я больше никому этого не скажу. Так вот, я не верю, что Рики покончил с собой. Думаю, и ты в это не веришь.

Кэролайн вдруг с облегчением почувствовала, как где-то внутри у нее включился защитный рефлекс, позволявший смотреть на вещи отстраненно — сказались двадцать лет практики, приучившие ее подавлять собственные эмоции.

— Давай-ка ограничимся тем, во что не веришь ты и почему, — спокойно предложила она.

Терри снова подняла на нее глаза:

— Например, мне кажется странной его предсмертная записка.

— Почему? Ведь там всего несколько слов.

— Этого достаточно. — Тереза подалась вперед. — Рики никогда никому бы не признался в том, что он «эгоистичная и жалкая личность», даже зная, что об этом прочтут лишь после его смерти. Всю свою жизнь он старался скрыть правду, а не «взглянуть ей в глаза», как сказано в записке. Она исполнена морального осуждения — это несвойственно Рики. Он никогда не поверял себя нравственными критериями.

Голос Терри, полный искреннего волнения и проснувшейся ненависти, придавал ее словам особенную убежденность.

Кэролайн спросила:

— А как насчет фотографии на столе?

Терри вновь потупила взор.

— Это больше похоже на правду, — промолчав, произнесла она. — Только Рики сделал бы это, скорее, ради денег — с целью пронять кого-то, а не для того, чтобы кто-то всплакнул о нем, когда для него в этом уже не было бы никакого проку.

Адвокат была вынуждена признаться себе, что в этом заключалась доля истины.

— Что-нибудь еще? — тихо спросила она. — Про Рики или про Криса?

Терри молчала: на какое-то мгновение Кэролайн показалось, что та вот-вот взорвется. Однако женщина, напротив, тщательно подбирала слова:

— С того самого момента, когда мать позвонила мне в Портофино, я не верила, будто Рики может что-то с собой сделать. Причинить боль другим — пожалуйста. Мне кажется, чтобы пойти на самоубийство, человек должен возненавидеть самого себя или испытать невыносимое чувство стыда. Мой же муж на подобные чувства был неспособен.

Кэролайн откинулась на спинку кресла.

— Терри, зачем ты мне все это рассказываешь?

Тереза решительно посмотрела на нее.

— Потому что я не хочу, чтобы остаток жизни Крис провел в тюрьме. Он уже достаточно страдал по милости Рики. Куда как достаточно.

Мастерс лукаво улыбнулась.

— И ты считаешь, что твои рассуждения ему как-то помогут?

— Нет. Просто даю знать.

— Что именно?..

— Что, если ты будешь пытаться выгородить Криса, настаивая на версии о самоубийстве, ему грозят серьезные неприятности. — Голос ее дрогнул. — Как ты думаешь, может ли Крис изменить свое решение относительно дачи показаний?

То, что на самом деле волновало Терри, осталось невысказанным; она втайне рассчитывала на то, что Кэролайн каким-нибудь намеком подарит ей надежду на невиновность Паже. Но обе они являлись профессионалами: Тереза не могла прямо спросить об этом, а Кэролайн никогда бы не ответила ей.

— Я не знаю, — произнесла Мастерс.

— Неужели у тебя больше нет никаких соображений? — Терри в нетерпении покачала головой. — Кроме как заявить, что версия обвинения неубедительна и что они просто пытаются отомстить Крису. — Неожиданно женщина встала. — Кэролайн, если бы я по-прежнему работала у тебя, ты наверняка посоветовала мне сторговаться как можно дороже.

Адвокат посмотрела на нее снизу вверх.

— Ты помнишь записку Рики? — спросила она с некоторым раздражением. — Мне будет сложно настаивать на вынесении оправдательного приговора, мотивируя это тем, что преступление совершено в состоянии аффекта. Особенно учитывая то обстоятельство, что, по версии Салинаса, трогательные предсмертные слова, которым ты не поверила, написаны Рики под диктовку Криса. Тебе не кажется, что это, скорее, смахивает на преднамеренное убийство?

Терри уперла в нее настороженный взгляд, затем обессиленно откинулась назад.

Кэролайн стало неловко.

— Мне очень жаль, — промолвила она. — Не следует забывать, что Крис отвергает саму возможность торговаться с обвинением о смягчении приговора. Но ведь ты пришла совсем не за тем, чтобы говорить об известных мне вещах, и сама это знаешь.

Терри покачала головой.

— Тебе нужен еще один подозреваемый.

— Да. Есть какие-нибудь идеи?

— Есть. — Терри тяжело вздохнула. — Я.

Мастерс кивнула.

— Я ожидала услышать это от тебя. Тереза, просто ради смеха, скажи, какие у тебя могут быть мотивы.

— Именно этими мотивами занималась полиция, — произнесла Терри, скрестив руки, — пока не остановила свой выбор на Крисе. Как и он, я тоже не имею алиби. А оснований желать Рики смерти у меня даже больше — он отнял у меня дочь, опорочил мою репутацию, подорвал мое финансовое положение, наконец, всем угрожал судебным расследованием: Елене, Крису, Карло и мне. — Она замолчала.

Кэролайн показалось трогательным, как Тереза, словно выступая в суде и стараясь сохранять беспристрастность, доказывает собственную виновность.

— В его квартире найдены мои отпечатки пальцев, — продолжала Терри. — На моей обуви нашли ворс от его коврового покрытия. А когда я была в Италии, то посоветовала матери не обращаться в полицию. Даже моя дочь может подтвердить, что однажды я грозила убить Рики. — Она горько улыбнулась. — К тому же я склонна к насилию — вспомнить хотя бы, как я отвесила пощечину учительнице Елены. Эта версия, если не считать свидетеля, полностью совпадает с версией Криса. А ведь я знаю, как ты умеешь расправляться со свидетелями.

Кэролайн смерила ее оценивающим взглядом:

— Похоже, ты все серьезно продумала.

Терри вскинула голову и тихо спросила:

— А ты разве не думала о том же самом?

— Естественно, — сквозь смех ответила Мастерс. — Ясно одно, Тереза: ты была моей самой примерной ученицей.

— Спасибо.

— В таком случае у меня есть вопрос. Тебе не приходилось задумываться над тем, что будет с тобой, если я слишком хорошо исполню свой профессиональный долг?

— Да ровным счетом ничего. Если не считать того, что моя репутация — или то, что от нее осталось, — будет окончательно испорчена.

— Как ты пришла к такому выводу?

— Это что, викторина? — Терри начала терять терпение. — Послушай, даже если Криса оправдают, тот факт, что против него было выдвинуто обвинение, означает только одно: полиция уверена, что именно он убил Рики. Следовательно, любой другой будет оправдан, так как имеются основания для сомнения. Обвинение не станет даже заниматься мною.

Кэролайн слушала Терри со смешанным чувством гордости за ее проницательность, а также твердость воли и одновременно глубокого сожаления. Та Тереза Перальта, которую, как ей казалось, она хорошо знает, не могла примириться с мыслью, что ей придется жить с человеком, которого она считает убийцей, — даже если бы Крису и был вынесен оправдательный приговор. Неужели — думала Кэролайн — она является свидетелем конца их отношений, свидетелем того, как Тереза пытается — как умеет — вернуть долги Кристоферу Паже.

— Все это приходило мне в голову, — сказала наконец Кэролайн. — Более того, я консультировалась еще с одним юристом, чьим мнением очень дорожу. Он выделил здесь две проблемы. Во-первых, выдвигая тебя в качестве второго подозреваемого, можно попасть не в бровь, а в глаз. Вас с Крисом связывают близкие отношения, так что вы сразу оба можете оказаться в положении виновных.

Во-вторых, мой приятель высказал такое предположение: ни один благородный человек не будет взваливать вину за убийство на свою любовницу. Одного этого достаточно, чтобы присяжные почувствовали отвращение к Крису. И я вынуждена согласиться с этим. — Голос адвоката заметно смягчился. — Так или иначе, Тереза, я должна выиграть это дело, не впутывая тебя. Ты должна положиться в этом на меня. Ради Криса и ради себя самой.

— Кэролайн, Крис твой клиент, — произнесла Терри, не сводя с нее глаз. — Ты должна спросить его самого.

Мастерс молчала, прикидывая, стоит ли говорить что-то еще. Наконец ее добрые чувства к Терри взяли верх:

— Я уже спросила его. Приятель-юрист, о котором я упомянула, — это и есть Крис. — Она усмехнулась. — Крис всегда рассуждает как прагматик. Однако в данном случае я сомневаюсь, что он сказал мне Все.

Терри смешалась. Казалось, самообладание вот-вот изменит ей. Но в следующее мгновение она отвела взгляд в сторону и робко произнесла:

— Прошу, не говори Крису, что я приходила.

Кэролайн кивнула:

— Не буду. Это в его же интересах. Терри, я уверена, что Крис по достоинству оценил бы твои чувства. Но я также уверена, что он правильно истолковал бы смысл твоего прихода.

К середине дня стороны достигли согласия еще по трем кандидатурам — белого врача, экономиста-японца и недавно получившего американское гражданство ирландца, который работал диспетчером в транспортной компании. Паже и Кэролайн не связывали больших надежд ни с одним из них. Но адвокату еще дважды пришлось применить право отвода. Первый раз в случае с пожилой китаянкой, которая плохо говорила по-английски — ее языкового и культурного уровня было явно недостаточно, чтобы она могла (даже если бы захотела) помешать суду присяжных прийти к единому мнению. Второй раз относительно бухгалтера, который считал, что социальные проблемы в их городе коренятся в неуважительном отношении к полиции. Шло время, и Паже все больше казалось, что они проигрывают битву за присяжных.

На скамье оставались двое работяг — выходцы из Азии, а Кэролайн в этот момент занималась неким латиноамериканцем Джозефом Дуарте. Это был честолюбивый бизнесмен лет тридцати с небольшим, который держался высокомерно, словно привык, чтобы последнее слово всегда оставалось за ним, и не проявлял к присутствующим ни малейшей почтительности. В особенности к Кэролайн: возможно, он просто недолюбливал женщин, добившихся высокого положения в обществе, или его мучило подспудное ощущение социальной обиды.

Едва увидев его, Паже сразу поставил на Дуарте крест. Вопросы, которые задавал Джозефу Салинас, были настолько поверхностны, что стало очевидно: последний не хочет афишировать своего желания получить этого человека в качестве присяжного. Паже уже начал раскаиваться в своем решении отклонить кандидатуру Джеймса Ри: если Кэролайн пропустит Дуарте, тот вполне может стать старостой присяжных. Если нет — двенадцатым на скамье присяжных окажется один из двух латиноамериканцев.

— Мистер Дуарте, — приятным голосом произнесла Кэролайн, — вам, должно быть, известно, что мистер Паже человек весьма состоятельный.

— Разумеется, — коротко ответил тот.

— Приходилось ли вам встречаться или иметь дело с людьми, которые, на ваш взгляд, являются более чем обеспеченными?

— Вы хотите сказать — с богатыми людьми? — с презрительной усмешкой проронил Дуарте.

К изумлению Паже, Кэролайн ответила ему улыбкой.

— Пожалуй, «богатые» — подходящее слово.

Теперь и Дуарте позволил себе широко улыбнуться, как будто только что заработал очко.

— Когда-то мне приходилось возить тележку с клюшками для игры в гольф в клубе «Олимпик». Я зарабатывал на учебу. — Тон его стал почти равнодушным. — Там было полно богачей.

— Вы имеете в виду, что видели там много богатых мужчин и все они были белые, — чуть наклонив голову набок, сказала Кэролайн, затем помолчала и сухо добавила: — И конечно, их жен.

Мастерс «прощупывала» его: клуб «Олимпик» давно славился тем, что ограничивал членство представителей национальных меньшинств, женщин же туда и вовсе не допускали. Лицо Дуарте вновь осенила улыбка.

— Я это помню. — По его тону было ясно: он этого не забудет. Паже почувствовал, что в основе характера Дуарте не антипатия к женщинам, а именно болезненное ощущение собственной этнической и классовой неполноценности.

Похоже, Кэролайн подумала о том же.

— Как бы вы охарактеризовали ваши отношения с богатыми людьми в клубе «Олимпик»? — поинтересовалась она.

Дуарте погладил усы и подозрительно посмотрел на Мастерс, словно прикидывая, насколько ему имеет смысл раскрываться.

— Некоторые обращались со мной неплохо, — наконец выдавил он. — Другие же шпыняли меня, как грязную собаку. Так или иначе, я никогда не забывал, что могу приходить туда только в качестве мальчика на побегушках.

Кэролайн понимающе кивала.

— Вы не думаете, — тихо спросила она, — что ваш печальный опыт общения с состоятельными людьми может пагубно отразиться на вашем отношении к данному делу?

Дуарте, словно услышав оскорбление, выпрямился и расправил плечи.

— Нет, — бросил он. — Я сужу людей, исходя из их личных качеств.

Его желание — хоть и невысказанное — противопоставить себя богатым игрокам из своих юношеских воспоминаний не прошло незамеченным.

— Весьма приятно слышать это, — подчеркнуто вежливо сказала Кэролайн. — Возможно, вам будет небезынтересно узнать, что и мистер Паже видит в человеке прежде всего личность. Именно поэтому он и его семья прервали свое членство в клубе «Олимпик». Кроме того, он запрещает служащим своей юридической фирмы посещать клубы, где в какой-либо форме допускается дискриминация.

Салинас вскочил с места.

— Ваша честь, просил бы вас рекомендовать мисс Мастерс воздержаться от непроверенных показаний, касающихся личности ее клиента. Это еще не процесс, и она не может свидетельствовать за него.

Это был ловкий выпад: призывая Кэролайн к порядку, Салинас вместе с тем прозрачно намекал присяжным, что они вправе услышать эти сведения от самого Паже.

— Чего вы боитесь, Виктор? — огрызнулась Кэролайн. — Что присяжные не приговорят Криса к повешению?

Паже знал, что Кэролайн уводит суд в сторону, а это расценивалось как грубое нарушение правил. Судья Джеред Лернер подался вперед и заявил:

— Довольно, мисс Мастерс. Я не потерплю личных оскорблений в этом зале. А замечание мистера Салинаса существенно, вы должны установить степень компетентности мистера Дуарте, а не готовить почву для защиты.

Кэролайн потупила взор; Паже знал, что смирение давалось ей нелегко, особенно учитывая ее опыт работы судьей. Но когда она вновь подняла взгляд на Лернера, то была сама кротость.

— Сожалею, Ваша честь, если мое стремление добиться справедливости в отношении мистера Паже заставило меня преступить правила. — С видом искреннего раскаяния она повернулась к Салинасу. — Прими мои извинения, Виктор.

Красивый жест, отметил про себя Паже: Кэролайн признала свою ошибку, которую совершила намеренно, и одновременно напомнила присяжным, что ее подопечный вправе рассчитывать на их справедливость. Затем Мастерс обратилась к Дуарте, словно ничего и не произошло:

— Вы упомянули, что пришлось копить деньги на учебу. Затем вы прибыли в Сан-Франциско и с отличием окончили университет, верно?

— Да.

Кэролайн смотрела на него с обожанием — такое Салинасу было не под силу.

— Ведь вы параллельно еще и работали?

Дуарте кивнул. С чувством гордости и одновременно горечи он изрек:

— Летом и по вечерам. Кроме образования мне приходилось платить за все.

— В этой связи не чувствуете ли вы обиды к людям, которым — как, например, мистеру Паже — все это досталось куда легче?

Дуарте недоуменно повел плечами.

— Обиды? Давайте рассуждать так. Что касается меня, я никогда не обращусь к этим людям за помощью, пока в состоянии сам справиться, и хватает того, что я называю «разносторонностью». Но я не хочу, чтобы моим детям пришлось вкалывать так же, как мне, и если им удастся избежать участи их отца, я не буду на них в обиде.

Кэролайн улыбнулась.

— В таком случае им повезло — многие родители рассуждают иначе. А что, если это будет совершенно чужой вам человек, как мистер Паже?

Дуарте язвительно усмехнулся.

— Что ж, — произнес он, — я слышал, его подружка-латиноамериканка.

Паже находился в замешательстве — невозможно было определить, что стояло за последним замечанием Дуарте: насмешка в адрес Кэролайн за то, что та усомнилась в способности небелого быть объективным; неприязнь к богачу, который отбил жену у Рики; или же сдержанное признание того факта, что Паже хотя бы в чем-то проявил себя человеком, лишенным предрассудков. Кэролайн уперлась руками в бока и, улыбаясь обворожительной улыбкой, обращенной Дуарте, и только ему, спросила:

— Вы твердо намерены держать меня в черном теле, мистер Дуарте?

Тот развел руками.

— Давайте говорить так, — произнес Джозеф тоном человека, у которого испытывают терпение. — Мне никогда не нравилось, когда меня оценивали с точки зрения этнографии. И если кто-то поступает именно таким образом, то только не я. Я пришел сюда, чтобы выслушать факты и вынести решение. То же самое мне приходится делать каждый день, чтобы заработать.

Крису показалось, что ответу Дуарте недостает доброй воли. Конечно, он может постараться быть справедливым, однако никогда не пойдет на личный контакт с Паже — он даже ни разу не упомянул его имени. Но в следующее мгновение Кристофер увидел обращенный к нему взгляд Кэролайн, который, казалось, говорил, что Дуарте произвел на нее благоприятное впечатление. Неожиданно для себя самого Паже подумал, что его адвокат при всей ее решительности была натурой весьма тонкой. Без лишних слов она добилась своего: лицо Дуарте просветлело, он смотрел на Кэролайн с теплой улыбкой.

— Благодарю вас, мистер Дуарте, — сказала она. — Я ценю ваше время и ваше терпение.

В ее голосе сквозило неподдельное уважение, как будто она обращалась к человеку, который своей порядочностью завоевал ее расположение. Только когда Кэролайн повернулась, чтобы возвратиться на место, и Паже увидел, как вдруг изменились ее глаза, став подозрительно прищуренными, — только тогда он понял, насколько талантливо женщина исполняла свою роль.

— Мистер Салинас? — спросил Лернер.

Салинас встал.

— Обвинение принимает кандидатуру мистера Дуарте, — твердо заявил он.

Когда Кэролайн подошла к столу защиты, Мур подался вперед и прошептал:

— Если мы его пропустим, это готовый староста присяжных.

Кэролайн кивнула, затем обратилась к Паже:

— Начинаешь скучать о мистере Ри?

— Еще бы! Этот малый божится, что будет судить меня по справедливости. Но классовые и расовые предрассудки кишат в нем, точно черви.

— Я знаю.

— Мисс Мастерс? — раздался голос судьи Лернера.

— Минутку, Ваша честь, — бросила Кэролайн через плечо.

Слова ее прозвучали непроизвольно отрывисто и резко. Не дожидаясь, что скажет Лернер, адвокат снова повернулась к Паже. Словно почувствовав всю важность обсуждавшегося решения, судья сложил руки на груди и приготовился ждать.

— И еще одно, — прошептал Паже. — Этот парень в какой-то степени может отождествлять себя с Рикардо Ариасом — находясь в невыгодных условиях, латиноамериканец борется за жизнь. Пожалуй, он может поставить себя на его место и представить, что это его жену я «похитил». Видимо, в этом ключ к пониманию его двусмысленной шутки насчет «подружки-латиноамериканки».

Кэролайн пристально смотрела на Паже.

— Но Дуарте не похож на Рики и если поймет, что тот был просто тунеядцем, он переменит свое отношение. А расовые предрассудки — это палка о двух концах, Крис. Мы и так «зарубили» всех кандидатов-латиноамериканцев.

— Так зачем оставлять этого?

— Потому что потом идут два азиата, которые, судя по информации Джонни, могут меня не устроить. Этот парень, похоже, решил, что связал себя неким обещанием, и — что бы там ни происходило в его душе — постарается сдержать слово, поскольку для него это дело чести.

— Мисс Мастерс? — снова обратился к ней судья Лернер.

Словно не слыша, Кэролайн продолжала говорить с Паже.

— Крис, не забывай — это последний присяжный. Пора принимать решение — я хочу объявить его.

Секунды казались вечностью. Паже тяжело вздохнул и чуть слышно произнес:

— Кэролайн, сейчас не время выказывать гордыню — ни тебе, ни мне.

Адвокат не сразу поняла, о чем он говорит. С выражением мрачной тревоги на лице она кивнула, словно соглашаясь. Но когда повернулась к Джозефу Дуарте, в глазах ее не было и тени сомнения; она смотрела на него с заговорщическим видом.

— Защита, — молвила Мастерс, — не возражает.

Дуарте сдержанно кивнул, как будто его честолюбие было наконец удовлетворено. От внимания Паже не ускользнула мимолетная ухмылка на губах Виктора Салинаса.

— Итак, суд присяжных в сборе, — объявил судья Лернер. — Я благодарю вас, леди и джентльмены и, разумеется, стороны. Процесс откроется завтра в девять вступительными речами. А сейчас секретарь суда приведет к присяге присяжных.

Секретарь выступил вперед и попросил присяжных поднять правую руку ладонью вверх.

— Клянетесь ли вы, — затянул он нараспев, — что будете рассматривать данное дело справедливо и беспристрастно, сохраняя верность букве закона и основываясь на фактах в целях вынесения справедливого приговора? Да поможет вам Бог.

Присяжные нестройным хором подтвердили клятву. Ударил судейский молоток.

— Всем встать, — возвестил коренастый бейлиф, и судья Лернер покинул зал.

Поднялся шум; среди присяжных возникло оживление; репортеры переговаривались между собой или спешили в редакции строчить отчеты. Виктор Салинас с выражением нескрываемого удовольствия на лице пробирался через зал. Не замечая Паже, он обратился к Кэролайн:

— Вас хочет видеть окружной прокурор. Время подходящее, не правда ли?

Продолжая сидеть, Паже взглянул на него снизу вверх и, не успела Кэролайн открыть рта, заявил:

— Разумеется, мы с Маком не виделись уже несколько месяцев.

Салинас устремил на него равнодушный взгляд.

— По-моему, он не имел в виду вас.

— А я не имел в виду оказаться здесь и никого не просил об этом. Если Брукс хочет поговорить, то может говорить с нами обоими.

Салинас умоляюще посмотрел на Кэролайн. Паже был уверен, что она не захочет видеть его там. Однако адвокат улыбнулась и заявила:

— Где я — там и Крис.

— Я слышал — с присяжными дело дрянь, — заметил Маккинли Брукс. — Правда, к Виктору это не относится.

Кэролайн одарила их великодушной улыбкой.

— Виктор очень возбуждается. К тому же у него время от времени возникают проблемы со слухом.

Попытавшись изобразить улыбку, Салинас скривил губы.

— Старого воробья на мякине не проведешь, — изрек Брукс. — Вам следовало бы знать, что состав присяжных, как правило, бывает таким, каким мы его хотим видеть, и ваши шансы потерпеть фиаско подскочили до небес. Даже при том, — подчеркнул он, — что вы получили своего судью: не будем говорить, как вам это удалось. — Он откинулся в кресле. — Джеред Лернер на все может закрыть глаза, даже на нарушения процессуальных норм. Вы полагаете, что можете выиграть, прибегнув к нападкам на Ариаса и критике окружного прокурора. Но Виктор готов принять бой, если вам этого угодно. У нас есть последний шанс договориться, пока не началась драка.

Был седьмой час вечера, за окнами темнело, и комнату заливал тошнотворно-желтоватый искусственный свет. Хотя Кэролайн и Паже сидели прямо напротив Брукса и Салинаса, они говорили так, словно Криса там не было. Паже подозревал, что за этим кроется нечто большее, чем просто нежелание вести разговор в присутствии ответчика. Когда-то Брукс и Паже считались — по крайней мере, номинально — приятелями, и теперь, возглавляя обвинение, окружной прокурор, похоже, чувствовал себя не в своей тарелке.

— К чему вы клоните? — спросила его Кэролайн.

Брукс сложил руки на животе.

— Мы могли бы подумать, — осторожно начал он, — нельзя ли свести это дело к убийству второй степени.[28]

Кэролайн удивленно вскинула брови.

— Как вы намерены это осуществить? Представите дело так, будто Рики сам сочинил предсмертную записку, а потом появился Крис и в порыве неконтролируемой ярости решил помочь ему?

Паже подумал, что есть нечто зловещее в том, чтобы вот так наблюдать, как у тебя на глазах тебя пытаются продать подороже. Но ему нравилась невозмутимая манера Кэролайн; на ее месте он бы держался точно так же.

— Да бросьте вы, — убеждал ее Брукс. — Вы когда-нибудь видели, чтобы судья отклонил рекомендованную сторонами сделку, какой бы нелепой она ни казалась? Наша задача политического свойства — убедить общественное мнение в том, что мы ни в коей мере не хотим предать доброе имя бедняги Рики — упокой Господи его душу.

— Ну, с этим-то вы справитесь, — заметила Кэролайн. — И в итоге…

— От пятнадцати лет до пожизненного плюс три года за применение огнестрельного оружия, а это означает, что Крис подлежит условно-досрочному освобождению, отсидев всего двенадцать. На суде заявим, что, по нашему мнению, Крис из-за связанных с Рики неприятностей действовал, находясь в состоянии нервного стресса, а также напомним Лернеру: для того чтобы инкриминировать Паже тяжкое убийство первой степени, необходимо установить, что его действия явились результатом «трезвого и взвешенного размышления», «осознанного решения совершить убийство», представить доказательства наличия злого умысла — и все такое.

— Вряд ли вы станете возражать, — вставил Салинас, — не так ли, Кэролайн?

Кэролайн повернулась к нему.

— Объясните, что вы имеете в виду.

— Кажется, вы собираетесь настаивать на самоубийстве. — Салинас иронически улыбнулся. — Если вы пойдете по этому пути, ваша позиция будет весьма уязвимой. Вы же не можете просто заявить присяжным: «Мы считаем, что Рики покончил с собой, но если Крис и убил его, то сделал это от большого волнения». Так у вас ничего не выйдет, верно? Особенно с учетом того — тут он впервые позволил себе мельком взглянуть на Паже, — что у вашего клиента возникла маленькая неувязка с дачей показаний. Если он на самом деле откажется давать показания, никто не возьмется утверждать, что это убийство не первой степени. В случае же дачи показаний ему придется либо все отрицать, либо сознаваться — да, мол, убил, но будучи в состоянии слепой ярости. — Он снова улыбнулся Кэролайн. — Если мы не договоримся, вашего клиента или оправдают — сумей вы пропихнуть эту вздорную версию о самоубийстве, — или же приговорят к тюремному заключению от двадцати пяти лет до пожизненного. И ни одна комиссия по условно-досрочному освобождению не выпустит его и днем раньше.

Паже живо представил открывавшуюся перед ним мрачную перспективу.

— Есть и другой путь, — наконец вмешался он. — Возможно, Мак захочет дать показания.

Словно пересилив себя, Брукс взглянул в его сторону.

— О чем же? — спросил он заискивающим тоном.

— О тех людях, с которыми ты имел беседы относительного этого дела. — Паже помолчал, затем тихо добавил: — Я не имею в виду представителей правоохранительных органов.

Брукс потупился, уставившись на руки, словно они вдруг чем-то его заинтересовали.

— Почему бы вам не объяснить, что все это значит? — процедил он.

— Неумышленное убийство — максимум, — холодно бросила Кэролайн. — Не больше трех лет. При условии, что Брукс снизойдет до этого.

Салинас вопросительно посмотрел на Брукса; похоже, он пытался сообразить, чего же не договорил в разговоре с ним окружной прокурор.

— Вряд ли я могу согласиться на неумышленное убийство, — произнес наконец Маккинли. — Газетчики меня за это уничтожат.

Кэролайн покачала головой.

— Да, Маккинли, — сказала она, — неблагодарное это занятие — угождать сильным мира сего, верно?

Брукс стал темнее тучи.

— Ерунда, — мрачно проронил он. — Мне только больно смотреть, как вы играете с огнем. Можно обжечься.

— Это не про меня. — В глазах Кэролайн появился азартный блеск. — Если вас это интересует — я сегодня приду домой, выключу свет и попытаюсь ответить для себя на один вопрос: с чего это вы вдруг решили, что я соглашусь продать душу жалкому политикану, который мне в подметки не годится.

— Вы всегда были похожи на кошку, которая гуляет сама по себе, Кэролайн, — с ледяной улыбкой изрек Брукс.

— Так оно и есть, — не отводя взгляда, произнесла Кэролайн.

Они не отрываясь смотрели друг на друга. Брукс не выдержал первым — он перевел взгляд на Паже, потом снова обратился к Кэролайн:

— Вы проиграете. Самое большее, что я могу вам предложить, — это убийство второй степени.

— По-моему, это не обсуждается? — сказала Мастерс, обращаясь к Паже.

— Да, не обсуждается, — подтвердил он и повернулся к Бруксу. — Потому что ты надоел мне, Мак. Ты перевернул вверх дном мой дом, ты до смерти напугал моего сына, ты измучил Терри и ее шестилетнюю дочь. И все это затем, чтобы угодить Коулту, которому хочется вышвырнуть меня из политики. — Он помолчал. — А еще потому, что — есть у вас свидетель или нет — я не совершал этого.

— Следует ли понимать ваши слова так, что вы собираетесь давать показания? — не замедлил спросить Салинас.

Паже молчал, не спуская глаз с Брукса.

— Не знаю, — наконец ответил он. — Это зависит от того, удастся ли вам завоевать мое расположение.

Салинас предпочел промолчать.

— Это всё, Маккинли? — спросила Кэролайн.

Брукс тяжело кивнул.

— Да. Полагаю — всё.

Они встали.

— До завтра, — отрывисто бросил Салинас, открывая дверь.

Не произнося ни слова, Паже и Мастерс направились к лифту.

Когда они вдвоем оказались в кабинке, Кэролайн наконец смогла перевести дух. Паже показалось, что она стала как-то меньше.

— У тебя здорово получается, — заметил он.

Кэролайн лишь молча улыбнулась в ответ.

Они вышли в подземном гараже. Все так же не произнося ни слова, Мастерс подошла к своей машине. Она открыла дверцу и вдруг замерла, словно осененная какой-то догадкой. Повернувшись к Паже, Кэролайн промолвила:

— Крис, давай выпьем чего-нибудь и скажи мне, что мы все сделали правильно.

Она выглядела уставшей и одинокой. Паже с минуту молчал, потом медленно покачал головой:

— Понимаешь, мне надо увидеть Карло.

— Разумеется.

Паже взглянул на нее и, повинуясь безотчетно нахлынувшему чувству, нежно поцеловал женщину в лоб. Потом снова заглянул ей в глаза, в которых стоял немой вопрос.

— Мы все сделали правильно, Кэролайн, — произнес он. — Что бы ни случилось дальше.

— Может, побросаем мяч? — предложил Паже.

Карло сидел за обеденным столом напротив, развалившись и вытянув ноги, и смотрел на отца печальными глазами. Как недавно подсчитал Паже, за десять проведенных вместе лет они ужинали в этой комнате примерно три тысячи раз — обычно вдвоем, сидя за ореховым столом на двенадцать персон под хрустальной восемнадцатого века люстрой. Здесь они говорили о событиях прошедшего дня, о спорте и о политике, о школьных друзьях Карло, обо всем, что приходило в голову. Паже проверял домашнюю работу по математике второклассника Карло; восхищался его акварелью, которую он нарисовал, когда ему было десять лет, и которая получила первое место на школьном конкурсе; помогал писать первый реферат и составлял с ним заявление в среднюю школу. Теперь, после ареста, каждая минута, проведенная с сыном, пробуждала в душе Паже сладкие воспоминания; иногда ему казалось, что именно за этим столом он и наблюдал, как растет его сын.

Паже было несвойственно предаваться ностальгии; по мере взросления Карло он любил его все больше и больше, мечтая о том дне, когда мальчик станет мужчиной и будет для него не только сыном, но и другом. Крис понимал, что эти исполненные нежности и сожаления внезапно нахлынувшие на него воспоминания о том времени, когда Карло был еще ребенком, есть не что иное, как иллюзорная попытка убежать от действительности, остановить время, отсчет которого начался в день его ареста. Теперь, когда вся их жизнь могла в одночасье пойти прахом, Паже терзался угрызениями совести, и, лишь погружаясь в прошлое, его душа ненадолго обретала покой.

Сейчас ему страстно хотелось побросать мяч, чтобы вернуться в тот далекий выходной, когда он установил у дома корзину; вспомнить, как учил Карло попадать в кольцо, как горд был его сын, когда он поднял корзину на предельно высокую отметку — три метра. Но Паже понимал, что Карло не в состоянии заглянуть ему в душу: мальчик жил в настоящем и не мог свыкнуться с мыслью о том, что его отцу предъявлено обвинение в убийстве и что он может провести остаток дней в тюрьме. От этой мысли Паже в ужасе проснулся минувшей ночью, и ему хотелось отогнать ее прочь. Сейчас он мечтал об одном — поиграть с сыном в баскетбол.

— Ну так как? — не отставал Кристофер.

Карло нахмурился.

— Пап, может, просто поговорим?

Карло произнес это таким безразличным тоном, что Паже на мгновение смешался; он втайне надеялся, что сын откликнется на зов его сердца и утолит его желание забыться. Тогда как сам Карло хотел видеть отца таким, каким он был всегда. Паже стало стыдно; он всегда презирал родителей, которые не обращали внимания на желания своих детей или — что еще хуже — хотели, чтобы дети взвалили на себя заботу о них.

— Ну конечно. — Только сейчас Паже спохватился, что за ужином он не сказал ни слова. — Извини. Просто мне захотелось немного отвлечься.

Карло, на сей раз внимательнее, взглянул на него, и лицо его просветлело.

— Мы можем играть и разговаривать одновременно, — предложил он. — Я только возьму мяч.

Мальчик поднялся к себе, а Паже вышел на дорожку перед домом и включил освещение, которое провел, чтобы кольцо было видно в темноте. На будущий год Карло, когда-то такой робкий и нерешительный, должен был выступать за лигу. Сможет ли он посмотреть, как играет его сын, подумал Крис.

У него за спиной открылась и закрылась входная дверь; упругим шагом, ведя перед собой баскетбольный мяч, приближался Карло. Паже невольно улыбнулся: стук мяча будил так много воспоминаний, связанных с сыном, что он мог «прокручивать» их часами.

Мяч взвился над головой у Паже и, описав дугу, отскочил от укрепленного над гаражом щита, едва задев обод корзины.

— Черт, — вырвалось у Карло.

Паже расхохотался. В арсенале Карло, ловкого, проворного, с прекрасной реакцией, были всевозможные приемы, за исключением, пожалуй, хорошего броска с дальней дистанции в прыжке. Единственное, чем Паже еще со времени начальной школы владел мастерски, и до сих пор из десяти мячей в среднем пять попадало в цель. Поэтому в чем он мог тягаться с Карло на равных, была игра в «Балду». Смысл ее состоял в том, что игроки по очереди бросали мяч в корзину; если один делал точный бросок, второй должен был забросить мяч с того же самого места — в противном случае он получал букву из слова «балда». Проигравшим считался тот, кто первым набирал слово целиком. Даже в последние годы Паже еще удавалось время от времени, выигрывать за счет того, что он занимал позицию на дальней линии и со сладким садизмом закладывал в корзину один мяч за другим. «Я только хочу поднатаскать тебя», — говорил он Карло, стоявшему рядом с каменным лицом и которому ничего не оставалось, как только бормотать под нос проклятия и ждать, когда отец промажет, чтобы вернуться к своему излюбленному репертуару — «крюкам», и «драйвам»,[29] в чем Паже был несилен.

Крис подобрал отскочивший мяч и, отойдя метров на семь, послал его в кольцо. Мяч взлетел и, описав плавную дугу, провалился в корзину, даже не задев металлического обруча.

— Высокий класс! — восхищенно воскликнул мужчина. — Кристофер Паже в превосходной форме.

— Болельщики сходят с ума, — с нескрываемым сарказмом заметил Карло. Он поднял мяч и занял место, откуда бросал отец. Не сводя глаз с сетки, дважды отбил мяч о землю и бросил. Мяч пролетел по слишком прямой траектории, ударился об обод и отскочил в сторону Паже. Карло с ненавистью посмотрел на корзину, потом вдруг выпрыгнул над сеткой и вогнал туда воображаемый мяч. — Вот тебе, — пробормотал он.

— «Б», — произнес Паже первую букву слова «балда».

Затем отошел от щита и попытался повторить бросок — но промахнулся.

Карло взял мяч.

— Ну что? — спросил он. — Как прошло с присяжными?

— Нормально, — ответил Паже; хотелось бы ему, чтобы это действительно было так. — Многое будет зависеть от того, как они отнесутся к представителям сторон. Один мой приятель как-то сказал: «Суд — это когда ты выбираешь двенадцать ребят, которые сами решат, кто им больше нравится — обвинитель или адвокат». Звучит немного цинично, но в этом что-то есть.

Карло подошел к тому месту, откуда бросал отец, и примерился.

— Ну да, — проронил он, соглашаясь. — А у тебя-то с этим как? Я хочу сказать, что Кэролайн, конечно, чертовски умна и все такое. Но по ней не скажешь, что она способна вызывать у людей теплые чувства.

Не дожидаясь ответа, Карло старательно скопировал отцовский бросок. На этот раз мяч попал в кольцо, однако его крутануло по ободу, и он выскочил из корзины.

— Решил разделаться со мной моим же оружием? — заметил Паже.

— Увидим, — ответил Карло, передернув плечами.

Крис наклонился, чтобы поднять мяч.

— Что касается Кэролайн, — сказал он, — я выбрал того, с кем чувствую себя наиболее комфортно. Мне приятнее иметь дело с человеком одаренным, умеющим рассуждать здраво, чем с каким-нибудь рубахой-парнем, возомнившим себя любимцем толпы. — Он помолчал. Годы раннего детства, когда Карло был лишен чувства определенности, которое дает нормальная семья, научили его наблюдательности, и сейчас со свойственной ему интуицией он увидел в Кэролайн именно то, что вызывало сомнения у самого Паже. — Присяжные не любят высокомерия, — продолжал Кристофер. — В то же время они умеют ценить интеллект и хорошие манеры, а многие к тому же питают тайную страсть к аристократии — именно поэтому восхищение кланом Кеннеди переросло в общенациональную кампанию самоусовершенствования. Ум и хорошие манеры Кэролайн Мастерс — это то, что было предопределено самим ее происхождением, а искусство держаться не может не найти отклика у аудитории. Она прекрасно поладит с этими людьми.

Паже хотелось надеяться, что он прав. Мужчина стукнул мячом о землю и снова послал его в кольцо; на сей раз бросок был «чистый».

— Отрыв увеличивается, — вскользь заметил Крис.

Карло подобрал мяч.

— Кэролайн поговорит со мной еще раз? До того как мне придется давать показания?

— Да. — Паже повернулся к сыну. В душе он страшно переживал за него; Салинас не только попытается вынудить его свидетельствовать против отца, но и заставит выслушивать унизительные обвинения в покушении на растление Елены. Кристофер всем сердцем хотел помочь сыну подготовиться к этому испытанию и казнил себя за то, что обрек мальчика на страдания. Но говорить что-либо сейчас не имело смысла.

— Ты будешь в хороших руках, — добавил Паже. — Кэролайн объяснит тебе все: и те вопросы, которые будет задавать она, и те, что заинтересуют Виктора Салинаса. Таким образом, ты будешь чувствовать себя вполне уверенно.

Карло пристально посмотрел на него.

— Я действительно чувствую отрыв, — тихо сказал он. — Только дело не в твоем несчастном броске. Просто я хочу, чтобы ты был рядом, когда мне придется молоть этот вздор. Ладно?

— Ладно. — Паже улыбнулся.

Карло покачал головой и еще тише произнес:

— Жаль все-таки, что мы не можем обсудить с тобой мои показания.

Крис стоял на тускло освещенной дорожке и внимательно смотрел на мальчика.

— Я понимаю тебя, сын. Но мы не должны этого делать.

— Пап, — с отчаянием в голосе произнес Карло, — я страшно боюсь, что брякну что-нибудь не то.

— Ты должен просто говорить правду. Это самый верный способ не попасть впросак.

Карло молчал, и это насторожило Паже. Боже, мелькнула мысль, неужели он сомневается.

— Послушай, — попытался втолковать Крис, — мы не можем говорить об этом, просто не можем, понимаешь? Но я хочу сказать тебе одно: всякий раз, когда мне приходилось говорить неправду, мне приходилось потом расплачиваться за это. С этим невозможно спокойно жить. — Он выдержал паузу и уже более мягким тоном закончил: — Не делай этого, Карло. Я все равно пойму, и мне будет больно. А если тебя уличит во лжи Салинас, мне будет больно вдвойне.

Держа в одной руке мяч, Карло вопросительно посмотрел на отца, словно стараясь угадать значение его последних слов.

— А все эти доказательства, про которые они говорят?

— Все выяснится. Надо только еще потерпеть две недели. — Паже вымученно улыбнулся. — А сейчас бросай-ка мяч. Договорились?

Где-то далеко, в глубине дома, раздался телефонный звонок. В глазах Карло отразилась тревога.

— Это, наверное, Терри, — поспешил успокоить его Паже. — Хочет пожелать мне удачи. Я перезвоню ей попозже.

Карло недоверчиво посмотрел на него.

— Все в порядке, — добавил Крис. — Давай доиграем.

Мальчик мгновение колебался, потом повернулся лицом к корзине и, затаив дыхание, точным броском послал мяч в кольцо.

— Решил без боя не сдаваться? — поддел его Паже. Карло передал ему мяч. Телефон не умолкал.

Их разговор напомнил Паже о том времени, когда Карло был маленьким; он поддавался сыну, делая умышленные промахи или забывая прибавлять ему очередную букву в слове «балда» — в общем, хитрил, давая мальчику возможность выйти победителем. Сейчас они были на равных, и Паже без сожаления вспоминал то время. Внезапно ему безумно захотелось поговорить с сыном так же, на равных, как с другом.

Телефон смолк. Паже вдруг подумал о Терри; наступившая тишина была сродни чувству утраты.

Он рассеянно бросил мяч.

Карло наблюдал за отцом, словно стараясь понять, в чем секрет его броска. Но на сей раз мяч отскочил от кольца, ударившись об обод.

— Хочешь, повторю? — заявил Карло. — По-моему, пора уже освоить твой бросок.

В следующее мгновение, в точности копируя движения отца, Карло выпрыгнул и, задержавшись в воздухе, элегантно отправил мяч в корзину.

— Классный бросок, — отметил Паже.

Карло подобрал мяч. Но на этот раз он не стал делать передачу, а подошел к отцу и, глядя в глаза, вложил мяч ему в руки.

— Думаю, мне было бы гораздо спокойнее, — сказал мальчик, — если бы ты наконец дал показания.

Паже молча взял мяч у него из рук и, отойдя на место, откуда бросал Карло, сосредоточенно прицелился. Но мяч лишь чиркнул о внешнюю сторону кольца.

— «Б», — произнес Паже.