Глаза ребёнка

1

Судебный процесс представлялся Паже неким коконом, изолирующим его от окружающего мира.

Они с Кэролайн Мастерс сидели за столом защиты, ожидая, когда Виктор Салинас начнет вступительную речь. В сознании Паже обычная жизнь с ее повседневными заботами ассоциировалась теперь разве что с Карло (парню все равно надо было утром вставать и отправляться в школу) и с Терри, которую он попросил заняться его делами. Но перед мысленным взором Криса неизменно возникала одна и та же картина: окружившие здание суда многочисленные передвижные телестанции, готовые передавать сигнал для программ новостей.

По настоянию Паже прямая трансляция из зала суда была отменена. Но куда было деваться от толпы репортеров; от дряхлеющего прозаика, одержимого идеей написать подлинно криминальный роман; от телевизионного продюсера, в руки которого плыл готовый сценарий? Все они с нетерпением ждали того драматического момента, когда им покажут подлинное лицо Кристофера Паже, чтобы явить миру собственное свидетельство — посредством слова или экранных образов — об истинных причинах трагической гибели Рикардо Ариаса.

Ведь в данном случае истина никого не интересовала; это было просто театрализованное представление с захватывающей фабулой. «Дело Кристофера Паже отражает дух девяностых годов» — такими словами начинался один из выпусков новостей. Крис тут же выключил телевизор, так и не узнав, что такое «дух девяностых».

Он знал, что у Мастерс тоже забот хватает. В ее карьере это было самое громкое дело, и невероятное напряжение, которое она испытывала, лишь усугублялось честолюбием ее помыслов. Кэролайн, словно угадав мысли Криса, повернулась к нему; на губах ее блуждала легкая улыбка. Со свежим макияжем, золотыми серьгами в ушах, в добротном черном костюме — она и близко не напоминала ту измученную женщину, какой предстала перед ним прошлым вечером.

— Извини, — пробормотала она, — наверное, я извращенка, но мне это даже нравится.

— В таком случае игра стоит свеч, — сухо проронил Паже. Но — странное дело — в этот момент он почувствовал облегчение; в сущности, какое ему было дело до репортеров и досужих зевак, которые будут осаждать зал заседаний каждый день на протяжении двух недель — для него существовали только Кэролайн, судья Лернер и присяжные.

Паже окинул взглядом скамью присяжных. Вот одетая с иголочки Мариан Селлер, она внимательна и сосредоточенна, на груди на серебряной цепочке висят очки для чтения. Вот Луиза Марин, которая сидит со сцепленными ладонями, полуприкрыв веки. Вот Джозеф Дуарте, на лице застыло выражение недоверчивого выжидания, в руках блокнот для записей; он был готов, как уже не раз приходилось в жизни, встретить это очередное испытание во всеоружии.

Наконец взгляд Криса упал на Джереда Лернера. Только он один будет решать, что именно можно представить на суд присяжных и какой степенью свободы имеет право пользоваться Кэролайн Мастерс, изображая Рики прямым антиподом той жертве несправедливости, каким Салинас намеревался представить его суду присяжных. С места председательствующего Лернер переводил взгляд с Кэролайн на Салинаса; за его невозмутимой внешностью угадывалась уверенность и удовлетворенность человека, которому предстоит провести самый значительный в его профессиональной карьере процесс.

Лернер последний раз окинул зал суда и со словами «Мистер Салинас», открыл заседание.

Приблизившись к скамье присяжных, Салинас выдержал паузу, подчеркивая значительность момента. Присяжные замерли в напряженном ожидании. В зале воцарилась абсолютная тишина.

— В этом деле, — начал Салинас, — опутанном паутиной тайны и лжи, нам предстоит столкнуться с удивительной самонадеянностью. — С этими словами он многозначительно посмотрел на Паже. — С самонадеянностью человека, который счел другого человека слишком неудобным, чтобы позволить тому продолжать жить, и слишком незначительным, чтобы предположить, что кого-то могут заинтересовать причины его гибели.

Паже повернулся вполоборота, и присяжные увидели в его обращенном на Салинаса взгляде немой вызов. Крис тщетно пытался понять, чего же в Викторе, всем своим видом выражавшем презрение и негодование, было больше — театральной позы или желания «накрутить» самого себя. Теперь Салинас обращался к Джозефу Дуарте.

— Рикардо Ариас, — задушевным тоном произнес он, — являлся таким же человеком, как вы или я. У него была дочь, которую он любил, была жизнь, в которой главное место занимала семья, он с надеждой смотрел в будущее, мечтая открыть собственное дело. Но главное — у него была жена, Тереза. Вот здесь-то Кристофер Паже, босс Терезы, впервые счел Рикардо Ариаса неудобным, — приглушенным от праведного гнева голосом продолжал Виктор. — Потому что хотел, чтобы Тереза досталась ему. И вот, леди и джентльмены, Кристофер Паже увел ее от мужа, лишив семьи.

— Виктор клюнул, — шепнула Кэролайн. — Об этом можно было только мечтать.

— Но у Рикардо Ариаса, — неожиданно в голосе Салинаса прорезались металлические интонации, — еще оставалась дочь. Елена, ребенок, в котором он души не чаял. Он боролся, чтобы она осталась с ним, и победил. Для него это было огромной радостью. Но Тереза Перальта не унималась. Будучи стеснен в средствах — ведь это ему приходилось заботиться о Елене, в то время как Тереза «работала» на Кристофера Паже, — Рикардо оказался втянут помимо своей воли в судебное разбирательство об опекунстве.

Слушая его, Паже уже в который раз подумал о том, как отдельно взятую жизнь в стенах суда можно исказить до неузнаваемости.

— А затем, — продолжал между тем Салинас, — начали происходить странные вещи. Несмотря на все усилия Рики, Елена впала в уныние; она казалась подавленной и замкнувшейся в себе. Однажды позвонила ее учительница и сообщила, что Елена замечена в сексуальных играх. — Теперь Виктор устремил горящий взор на Мариан Селлер. — Рикардо Ариас пришел к ужасному заключению: его дочь — существо, которое он любил больше всех на свете, — стала объектом сексуальных домогательств. Ее пытались растлить, — Салинас перешел почти на шепот. — И кто? Карло Паже, сын Кристофера Паже, подросток.

На лице Селлер отразилось отвращение. Салинас кивнул, словно был удовлетворен произведенным эффектом, и его голос приобрел обычную интонацию.

— Рикардо Ариас начал действовать — как поступил бы на его месте любой любящий отец. Он потребовал, чтобы Тереза избавила Елену от общества Карло Паже. Но Тереза, невзирая ни на что, продолжала добиваться права преимущественного опекунства. И тогда Рикардо Ариас обратился в суд. Он обвинил Кристофера Паже в прелюбодеянии, сорвав с него личину респектабельности, под которой скрывался совершенно другой человек. И главное, Рикардо Ариас представил суду свидетельство того, что имела место попытка растления, и потребовал, чтобы суд оградил его дочь от семейства, в котором возможны столь чудовищные явления.

Паже внутренне содрогнулся. Голос Салинаса, живописующего образ Рики-святоши, звучал с непоколебимой уверенностью.

— Но и обратившись со своими страхами в суд, — продолжал он, — Рикардо поступил как ответственный человек. Он запечатал свои бумаги, чтобы трагедия Елены не стала достоянием гласности. В случае если Тереза продолжала бы упорствовать в своем нежелании оградить дочь от семейства Паже, только тогда — по прошествии тридцати суток — дело было бы объявлено к рассмотрению, а опасения Рики получили бы огласку. — Салинас выдержал многозначительную паузу. — Это был акт сострадания, — продолжал он. — Но это же было его роковой ошибкой. Ведь в это время Кристофер Паже уже вынашивал планы о том, чтобы баллотироваться в Сенат. — Найдя глазами Луизу Марин, Салинас медленно покачал головой. — Проявив благородство из-за любви к дочери, Рикардо Ариас подписал себе смертный приговор. Если бы в обществе стало известно о его обвинениях, Карло Паже мог быть уличен в растлении несовершеннолетнего ребенка, а его отец — в связи с замужней женщиной. И тогда Тереза Перальта окончательно теряла бы дочь, а ее любовник мог попрощаться со своими честолюбивыми мечтами о карьере политического деятеля.

Теперь Паже понимал, как права была Кэролайн: он ошибался, полагая, что, откажись он от участия в предвыборной кампании, и Карло оставят в покое — более того, это решение теперь обернулось против него самого.

Внезапно обвинитель повернулся к нему.

— Каким же должно было представляться мистеру Паже его дальнейшее существование, устрани он со своего пути неудобного Рикардо Ариаса? Репутация его сына оставалась незапятнанной. Его собственная порочная связь с замужней женщиной сохранялась в тайне. Его любовница получала дочь — при этом совершенно неважно, какую цену пришлось бы заплатить Елене. Но самое главное, Кристофер Паже сохранял шансы стать вашим сенатором. — Не сводя глаз с Паже, Салинас выдержал паузу, чтобы зал почувствовал заключенную в его словах горькую иронию, затем снова обратился к присяжным: — Перед ним стояла единственная проблема: как сделать так, чтобы в течение тридцати дней мистер Ариас исчез. Как раз в это время Кристофер Паже планировал съездить с Терезой в Италию. И несмотря на то что им предстояло решающее слушание дела в суде, которое касалось обоих их детей, мистер Паже не отказался от своего намерения. — Обвинитель смолк, замерев в театральной позе, затем продолжал: — Почему же? — спросите вы. Да потому, что вечер накануне отъезда в Италию был идеальным временем для убийства. Потому, что, если бы тело мистера Ариаса не было обнаружено достаточно быстро, Кристофер Паже мог преспокойно заявить, что тот умер, когда они с женой Рикардо, ничего не подозревая, занимались любовью в Венеции.

Вспыхнув от гнева, Паже заметил, как жадно внимает каждому слову Салинаса Джозеф Дуарте; даже рука его, занесенная над блокнотом, так и зависла в воздухе.

— А если бы люди поверили, что Рикардо Ариас сам наложил на себя руки, никому бы и в голову не пришло связывать с этим делом имя Кристофера Паже. — Голос Салинаса звенел от возмущения. — Откуда нам все это известно? — Не отводя негодующего взгляда от скамьи присяжных, Виктор ткнул пальцем в сторону Паже и зловещим шепотом изрек: — Кристофер Паже лгал полиции. Когда полицейские обнаружили тело Рикардо Ариаса, действительно создавалось впечатление, что это самоубийство: он был убит выстрелом в рот, возле его руки лежал пистолет, а на столе — незаконченная предсмертная записка, в которой говорилось, что Ариас решил покончить с собой. — Салинас понизил голос. — Но на ногах его были синяки, нос разбит, на голове ссадина. В то же время на руке, в которой он должен был держать пистолет, не осталось никаких следов — ни крови, ни пороха. И, как в дальнейшем будет видно из показаний судебно-медицинского эксперта, состояние тела и обстоятельства смерти — все говорит за то, что это убийство. Убийство, — подчеркнул Виктор, — совершенное где-то между двадцатью одним часом пятнадцатого октября — это вечер накануне отъезда Кристофера Паже из Сан-Франциско — и полуднем следующего дня. И тогда, по возвращении мистера Паже из Италии, полиция решила взять у него показания. И что же поведал им мистер Паже? Что он никогда не встречался с Рикардо Ариасом и никогда не говорил с ним. Что он никогда не был в квартире мистера Ариаса. И что тем вечером, который был последним для Рикардо Ариаса, он находился дома, хотя ни его любовница, ни даже сын не могут подтвердить это.

Кэролайн слушала, не спуская с Салинаса глаз.

— Мы собираемся доказать, что каждое из этих утверждений насквозь лживо. Кристофер Паже не только говорил с Рикардо Ариасом — он был у него на квартире. — Обвинитель снова понизил голос. — И что еще более важно, леди и джентльмены, мы докажем: тем злосчастным вечером Кристофер Паже приходил к Рики домой, и после этого Ариаса живым никто не видел.

Присяжные были мрачнее тучи; Джозеф Дуарте возобновил свои записи; Мариан Селлер украдкой разглядывала Паже.

Салинас добавил патетики.

— К моменту окончания этого процесса у вас не останется сомнений в том, что Рикардо Ариас был убит. Что Кристофер Паже был у него дома. Что Кристофер Паже лгал. Что Кристоферу Паже была выгодна его смерть. — Салинас устремил взор на Паже и, дождавшись, пока присяжные сделают то же самое, уверенно закончил: — У вас не останется никаких сомнений в том, что Кристофер Паже силой заставил Рикардо Ариаса написать под диктовку предсмертную записку, после чего с холодным сердцем убил его.

Когда Кэролайн Мастерс предстала взорам присяжных, лицо ее излучало почти безмятежное спокойствие. Она окинула жюри неторопливым взглядом, словно давая понять, что речь обвинителя не произвела на нее никакого впечатления.

— Позвольте мне сказать вам, — невозмутимым тоном произнесла она, — в чем вы по-прежнему будете сомневаться, когда подойдет к концу этот процесс. Вы по-прежнему будете сомневаться, убийство это или самоубийство. Умер Рикардо Ариас, когда мистер Паже находился где-нибудь над Атлантикой, или смерть настигла его в какое-то другое время. Вы по-прежнему будете сомневаться — даже если предположить, что это убийство и что мистер Паже на момент его совершения действительно находился в Сан-Франциско, — имел ли последний какое-нибудь отношение к этому преступлению. — Кэролайн помолчала. — А это означает, что ваш долг, уважаемые члены суда присяжных, признать Кристофера Паже невиновным.

Присяжные, казалось, насторожились; вывернув наизнанку слова Салинаса, Кэролайн заставила их прислушаться. Но Джозеф Дуарте смотрел на нее, недоверчиво прищурившись.

— Почему мистер Салинас сразу изложил вам все это? — спокойно продолжала Кэролайн. — Да потому, что для него важно, чтобы вы сразу поверили ему. Мистеру Салинасу необходимо, чтобы вы поверили, что Кристофер Паже встречался с Рикардо Ариасом. Что он приходил к мистеру Ариасу домой. Что мистер Паже был у него незадолго до его смерти — возможно, за несколько часов, а возможно — дней. Мистер Салинас наговорил так много всего, что легко можно было не заметить — в его речи отсутствует главное, а именно: доказательства того, что Кристофер Паже убил Рикардо Ариаса.

Паже отметил про себя, что этот пассаж Кэролайн удался; ее спокойная, ироничная манера выгодно выделялась на фоне напыщенной патетики обвинителя. Ему даже показалось, что присяжные теперь внимают ей с большим сочувствием.

— Желания мистера Салинаса еще не составляют основу доказательства, — продолжала Кэролайн. — На самом деле он не в состоянии убедительно доказать хотя бы то, что в какой-то момент отнюдь не безупречной жизни мистера Ариаса последнего отделяло от мистера Паже расстояние, не превышавшее двух миль. Я уже не говорю о том, что он неспособен представить неопровержимые доказательства в пользу того, что именно мистер Паже убил мистера Ариаса. — Она обращалась к Джозефу Дуарте: — Ведь правда — я прошу вас заметить это — состоит в том, что мистер Салинас вообще не может доказать факт убийства. И поэтому мистер Салинас хочет, чтобы вы разделили его предубежденность против Кристофера Паже.

Дуарте положил карандаш на стол.

— Он хочет добиться своего, — обрабатывала Кэролайн Дуарте, — навязав вам схему, наподобие комиксов. Герой его комикса одинокий любящий отец Рикардо Ариас беззаветно борется за благополучие дочери. В то время как мистер Паже — это развращенный богатством, высокомерный негодяй, который уводит у бедного Рикардо любимую жену. Короче говоря, мистер Салинас хочет, чтобы вы признали Кристофера Паже виновным просто потому, что Рикардо Ариас вам нравится больше. Кроме бездоказательности и голословности этого утверждения здесь возникают еще два вопроса. И первый из них: что же в действительности представлял собой Рикардо Ариас. — Кэролайн не спускала глаз с Дуарте. — В этой связи позвольте и мне, вслед за мистером Салинасом, поделиться с вами некоторыми наблюдениями. Это был человек крайне непорядочный. Неспособный ни к какой работе. Человек, который жил за счет жены. Человек, который в корыстных целях использовал собственную дочь. Тереза Перальта, не выдержав его эгоизма и хамства, была вынуждена уйти из дома, после чего ей, испытывавшей чувство ответственности за дочь, пришлось содержать обоих, при этом мистер Ариас принял позу любящего отца и единственного опекуна.

Теперь Дуарте был само внимание.

— Это тот самый Рикардо Ариас, — в голосе Кэролайн сквозило какое-то брезгливое отвращение, — который за десять тысяч долларов не постеснялся спекулировать именем родной дочери, тиснув в скандальной газетенке статью, исполненную жалости к своей несчастной доле. — Мастерс старалась говорить тихим, мягким голосом, отчего звучавшее в ее словах презрение становилось особенно явным. — Это тот самый Рикардо Ариас, который без зазрения совести обвинил невинного подростка в совершении развратных действий, лишь бы не остаться без алиментов, которые Тереза ежемесячно переводила ему на содержание дочери. — Взгляд ее скользнул по лицам присяжных. — Рикардо Ариас, — она повторяла это имя, точно заклинание, — человек, который к концу своей жизни исчерпал все оправдания собственного бесполезного и жалкого существования. Человек, будучи лишенный возможности и дальше прятаться за спиной жены, оказался перед суровой необходимостью назначенного судом по семейным делам психиатрического освидетельствования, которое неизбежно установило бы истинные мотивы его поступков. Этот человек боялся, что его изобличат как мошенника, спекулирующего собственной дочерью, любовью к которой он размахивал, словно жупелом.

Паже был вынужден отметить, что слова Кэролайн звучали убедительно, хотя просто изобразить Рикардо Ариаса человеком нечистым на руку было недостаточно; само по себе это могло послужить и мотивом для убийства.

Мастерс, казалось, читала его мысли.

— Никто не заслуживает смерти, — вкрадчиво обратилась она к Луизе Марин. — Однако полагаю, вполне объяснимо, почему подобному человеку, который вдруг заглянул правде в глаза, могла прийти в голову мысль о самоубийстве.

Задумчиво посмотрев на Кэролайн, Марин потупилась. Кэролайн перевела взгляд на Мариан Селлер.

— Куда сложнее объяснить, зачем Кристоферу Паже потребовалось убивать Ариаса. Итак, Кристофер Паже — это и есть второй вопрос, на который предстоит найти ответ мистеру Салинасу. В отличие от Рикардо Ариаса Кристоферу Паже было чем дорожить в этой жизни: теплые отношения с сыном Карло; сердечное чувство к Терезе Перальте, возникшее после того, как последняя освободилась от уз несчастливого брака; блестящая карьера, а впереди — возможность послужить обществу на государственном поприще. Тем не менее мистер Салинас хочет заставить вас поверить в то, что этот человек, которого всегда отличали психическая сдержанность, обостренное чувство личной ответственности и отвращение к насилию, — такой человек докатился до убийства. На самом деле Кристофер Паже помнит куда более серьезные испытания, нежели те, которые устроил для него Рикардо Ариас. Шестнадцать лет назад этот человек заслужил благодарность всей страны, разоблачив коррупцию в высших эшелонах власти, — тогда он мог поплатиться собственной карьерой, противостоя могущественной рати продажного президента. Такого юриста, каким является Кристофер Паже, с его храбростью и несомненным талантом, сама жизнь готовит к тому, чтобы не бояться отребья, вроде Рикардо Ариаса — какой бы болью ни отдавались в его сердце лживые вымыслы последнего относительно Карло. И все же мистер Салинас упорно склоняет вас к тому, чтобы вы поверили в то, что Рикардо Ариас способен спровоцировать этого человека на убийство.

Краем глаза Паже поймал на себе испытующий взгляд Мариан Селлер. Кэролайн подошла к самому ограждению, за которым сидели присяжные.

— Вы пришли сюда, чтобы вынести приговор всей жизни Криса Паже, вооруженные здравым смыслом и опытом, который вы накопили в течение собственной жизни. Уверяю вас, что большего вам не потребуется. Потому что все, что сейчас необходимо Крису Паже, — это чтобы вы не отбрасывали в сторону свой здравый смысл. Рикардо Ариас был тем, кем был: неуравновешенной личностью, склонной к саморазрушению. А Кристофер Паже такой, какой есть: спокойный человек, который слишком привязан к своему сыну, чтобы позволить себе убить Рикардо Ариаса. — Одного за другим Кэролайн обвела взглядом всех присяжных, словно заново восстанавливая живой контакт с ними. — Выдвинутое обвинение бессмысленно, — заканчивала она свое выступление. — В чем-в чем, а в этом вам предстоит убедиться наверняка.

Паже тронули слова Кэролайн. Но она не сделала и не могла сделать следующего: опровергнуть косвенных улик, которые были у Салинаса, и обещать, что Кристофер Паже сам внесет ясность.

На скамье присяжных Джозеф Дуарте что-то лихорадочно записывал.

— Вы устало выглядите, — произнесла Денис Харрис.

Терри кивнула.

— Да.

Было начало второго; незадолго до того, как прийти сюда, Терри разговаривала с Крисом, который позвонил ей, воспользовавшись платным телефоном-автоматом в здании суда. Вокруг него толпились репортеры, и он не мог много говорить. Все, что она поняла — скорее, по его интонации, — это то, что Кристофера неприятно поразила речь Салинаса. Терри показалось, что вся его жизнь теперь состоит из сплошного ожидания: когда две другие женщины сделают за нее ее работу — Кэролайн Мастерс спасет Криса, а Харрис поймет, в чем проблемы Елены.

— Это из-за суда? — спросила Харрис участливо.

Терри еще раз кивнула.

— И из-за Елены. Так или иначе, это взаимосвязано, вы не находите? И то и другое касается смерти Рики.

— Может статься, что все ваши проблемы связаны с Рики. — Харрис пытливо всматривалась в глаза Терри. — Судя по вашим снам, вы каким-то образом чувствуете собственную ответственность за смерть отца, которая была несчастным случаем, а возможно, и за смерть Рики тоже. С Еленой дело обстоит несколько иначе: кошмары начали преследовать ее, когда Рики был еще жив; хотя мы не знаем, что же она видит во сне. Единственное, что представляется очевидным: Елену терзает чувство вины за смерть отца; по крайней мере, она чувствовала себя ответственной за это.

Терри окинула ее недобрым взглядом.

— Вы пытаетесь сказать, — выдавила она, — что Елена приняла мои слова о том, что я желаю Рики смерти, за чистую монету и потом обвинила во всем происшедшем саму себя?

Харрис неуверенно пожала плечами.

— Вы думаете, такое предположение притянуто за уши? Особенно памятуя о том, что дети эгоцентричны и склонны верить тому, что все происходящее вокруг них имеет отношение к ним самим.

Терри вспомнила, что Крис в Портофино говорил примерно то же самое. Она поднялась, подошла к окну и с силой распахнула его. Тереза стояла в офисе Харрис, глядя на залитую солнцем улицу и ощущая на лице прохладный февральский воздух. А в трех милях от нее, в суде, рассматривалось дело Криса, обвинявшегося в убийстве. Не поворачиваясь, Терри произнесла:

— Похоже, для Елены этот отрезок остался в прошлом. С тех пор как она узнала, что против Криса выдвинуто обвинение, она убеждена, что это он убил ее отца, она даже настаивает на этом.

— По крайней мере, в одном мы можем не сомневаться, — помолчав, заметила Харрис. — Кто бы это ни совершил — это не Елена.

— Моего отца никто не убивал, — бросила Терри, опершись руками об оконную раму. — И, насколько нам известно, Рики тоже никто не убивал. Остальное, начиная с моего комплекса вины и кончая комплексом Елены, — это фрейдистские выдумки.

— Которые для ребенка могут быть вполне реальными.

Терри повернулась к ней.

— Ну и как вы уживаетесь с Еленой, Денис? В этом якобы реальном мире.

Харрис улыбнулась, но тут же лицо ее посерьезнело.

— Я играю в куклы, — ответила она, — а Елена наблюдает. Но она уже начала рисовать.

— И что же она рисует?

Харрис встала и подошла к выдвижному ящику, над которым висели стеллажи с детскими играми. Она достала лист бумаги и протянула ее Терри.

Это был рисунок Елены. Единственное, что Тереза могла разобрать в этих каракулях, было изображение маленькой девочки, стоящей на краю отвесной пропасти. Рисунок показался ей незаконченным: одной ногой девочка стояла на краю, вторая — занесена над пропастью.

— У вас есть другие ее рисунки? — спросила она.

Харрис кивнула, не отрывая глаз от листка.

— Есть несколько. Но все они похожи на это.

— На что?

— Девочка находится в опасном положении, больше на рисунке никто не изображен. Я думаю, Елена нарисовала саму себя.

— Что вы называете «опасным положением»?

Харрис указала на занесенную над пропастью ногу.

— Здесь, например, девочка наверняка упадет.

Терри недоверчиво покосилась на нее.

— Денис, я не психолог, но я неоднократно была на родительских собраниях в начальной школе и видела там множество рисунков, на которых дети изображены, выражаясь вашим языком, в «опасном положении» — там они получали за свои каракули призы.

— Я согласна с вами в одном — детским рисункам, возможно, не достает четкости. — Харрис по-прежнему была поглощена созерцанием рисунка. — Но таково мировосприятие Елены, не мое.

Тереза насторожилась.

— Она как-нибудь прокомментировала это?

Денис нахмурила брови.

— Она сказала, что это была плохая девочка и теперь она упадет в пропасть.

— А что сказали вы?

— Я предложила Елене нарисовать кого-нибудь еще, кто мог бы прийти к ней на помощь. Но, как видите, она не стала этого делать.

— Вам известно почему?

— Я знаю только то, что сказала мне сама Елена, — не поднимая глаз, ответила Харрис. — Терри, она сказала, что никто не может ей помочь.

2

Старший судебно-медицинский эксперт Элизабет Шелтон была стройной блондинкой, возраст которой приближался к сорока; ее отличали прямой, открытый взгляд, в котором сквозило сдержанное внимание, и немного консервативный стиль в одежде. По роду своей деятельности Паже не раз приходилось общаться с Лиз Шелтон, и он относился к ней с глубоким уважением. Она была порядочна и компетентна, всегда говорила правду в глаза, присяжные безотчетно доверяли ей. Кэролайн признавала, что пытаться сбить ее с толку не имеет смысла — можно лишь попробовать заработать несколько лишних очков и посеять сомнение. Крис согласился; выступления Шелтон он ожидал не без опаски.

Когда эксперт заняла место для дачи свидетельских показаний, Салинас уверенно приступил к допросу. Он быстро установил, что она получила профессиональное образование в области как судебной медицины, так и криминалистики, и бегло опросил о тех экспертизах и анализах, которые она провела. Затем Салинас начал выстраивать базу обвинения.

— Были ли вы в квартире мистера Ариаса, после того как полиция обнаружила его тело? — спросил он.

Шелтон утвердительно кивнула.

— Да, вместе с бригадой из лаборатории криминалистики.

Паже представил, как группа людей в белых халатах и респираторах, чтобы не чувствовать запах гниения, фотографирует тело Рикардо Ариаса с разных точек.

— Вы могли бы описать, в каком состоянии находилось тело?

— Разумеется, — бесстрастно произнесла Шелтон, обращаясь к присяжным. — Мистер Ариас лежал на полу; возле его руки валялся револьвер. В полости рта я обнаружила входное пулевое отверстие. Он был мертв уже довольно длительное время.

Паже заметил, как Луиза Марин при этих словах отвела взгляд в сторону. В руках у Салинаса оказался какой-то конверт, из которого он извлек несколько фотографий и с некоторой опаской протянул их Шелтон.

— Доктор Шелтон, это вещественные доказательства обвинения под номерами от первого до четвертого. Не могли бы вы прокомментировать эти снимки? — спросил он.

Шелтон водрузила на нос очки в черепаховой оправе и принялась изучать фотографии: едва ли в этом была необходимость — скорее, просто профессиональный жест.

— Да, — подтвердила она. — Это фотографии головы и рук Рикардо Ариаса, сделанные на месте преступления.

Присяжные точно оцепенели.

— Ваша честь, — решила вмешаться Кэролайн, — неужели мистер Салинас намерен предъявить эти фотографии жюри?

Салинас повернулся к ней.

— Именно поэтому я пронумеровал их, — с плохо скрываемым раздражением отрезал он.

Кэролайн, не замечая его реплики, обращалась к Лернеру:

— Хотелось бы знать, с какой именно целью — если он только не хочет просто нагнать страху на присяжных? Полагаю, все мы едины во мнении, что мистер Ариас мертв. Вопрос заключается в другом: было ли это убийство или нет? Фотографии не могут пролить свет на данный вопрос.

Паже прекрасно понимал расчет Салинаса: тот хотел заставить присяжных физически ощутить смерть Рики.

— Обвинение вправе, — не сдавался Салинас, — предъявлять суду вещественные доказательства, свидетельствующие о причинах смерти и характере повреждений. — Бросив гневный взгляд в сторону Кэролайн, он добавил: — А вот защита не вправе низводить значение человеческой смерти до уровня занимательной викторины.

Паже понимал, что Салинас постарается выиграть это дело, спекулируя на оскорбленной общественной нравственности. Лернер рассеянно взглянул на Кэролайн и наконец проронил:

— Разрешаю.

С самодовольной ухмылкой, которой не могли заметить присяжные, Салинас собрал фотографии и передал их Кэролайн. Она разложила их на столе, и Паже увидел глаза Рикардо Ариаса.

В них застыло выражение животного ужаса: не было похоже, чтобы этот человек принял осознанное решение уйти из жизни и хладнокровно нажал на курок. Воскового цвета лицо было одутловатым, а курчавые волосы, казалось, стояли дыбом. На губах запеклась кровь, пятна ее были также на лице и на подбородке. Разбитый нос распух.

Паже усилием воли заставил себя внимательно всмотреться в каждую из лежавших перед ним фотографий. Теперь ему с трудом верилось, что от этого трупа с невидящим взглядом мертвых глаз когда-то исходила угроза его сыну Карло.

На последнем снимке была сморщенная, усохшая, точно у мумии, рука.

С Паже было довольно. Он резко отодвинул фотографии в сторону.

— Понятно, почему Салинас настаивает на том, чтобы выставить их на обозрение, — заметил он.

Кэролайн молча кивнула, собрала фотографии и вернула их Салинасу. Тот с торжественной миной передал их присяжным.

Те принялись по очереди изучать снимки: Мариан Селлер разглядывала, подавшись чуть назад и плотно сжав губы; Джозеф Дуарте сохранял невозмутимое выражение и время от времени делал какие-то пометки в своем блокноте. И только Луиза Марин отказалась смотреть фотографии.

— Что меня беспокоит, так это выражение его глаз, — прошептал Паже.

Кэролайн устремила на него вопросительный взгляд.

— Ты хочешь сказать, выражение ужаса? — спросила она. — Или недоумения?

Салинас вновь направился к Шелтон.

— В процессе осмотра тела, — начал он, — сложилось ли у вас какое-либо мнение относительно даты и времени смерти мистера Ариаса?

— Было ясно, что смерть наступила довольно давно, — ответила та.

— Что на это указывало?

— Несколько фактов. Кондиционер был установлен на температуру шестьдесят пять градусов,[30] и это затормозило процесс вздутия и разложения трупа. В то же время, как видно по фотографиям, кисти рук успели мумифицироваться, а на коже появились зеленоватые пятна — и то и другое говорит о том, что с момента смерти прошло несколько дней.

— Представлялось ли возможным установить точное время смерти?

Шелтон покачала головой.

— Нет. Однако по косвенным данным мы смогли ограничить вероятное время смерти определенными рамками.

— Какие это были данные?

— Во-первых, почта мистера Ариаса. Похоже, мистер Ариас просматривал почту за пятницу, пятнадцатое октября — на его столе лежало несколько счетов, на которых стоял штамп либо тринадцатого, либо четырнадцатого октября. Но на полу под дверью, в которой была прорезана специальная щель для почты, валялась неразобранная корреспонденция. На штемпелях стояли числа от пятнадцатого октября до того самого дня, когда мистер Ариас был найден мертвым. Исходя из этого, мы заключили, что смерть наступила где-то в районе между почтовой доставкой пятнадцатого октября и следующей, то есть между пятницей и субботой.

Паже повернулся к Кэролайн, но та опередила его — Мастерс вскочила, готовая к бою.

— Ваша честь, — заявила она, — я ходатайствую, чтобы последнее утверждение доктора Шелтон было расценено как умозрительное. Учитывая низкую эффективность нашей почтовой службы, мистер Ариас, вполне возможно, забрал корреспонденцию, найденную на его столе, в субботу шестнадцатого октября — впрочем, не исключено, что это произошло лишь в следующий понедельник или даже во вторник.

Губы Салинаса дернулись в нервной усмешке.

— Ваша честь, — язвительно произнес он, — почтовое ведомство — весьма удобный объект для битья. Но доктор Шелтон лишь поясняет свою мысль и пока ничего не утверждает. К тому же в дальнейшем будут представлены и другие улики, свидетельствующие о том отрезке времени, когда скончался мистер Ариас.

Лернер кивнул.

— Я принимаю ваш протест, мистер Салинас, и отклоняю ходатайство защиты. По крайней мере, пока.

Кэролайн с невозмутимым видом села на место, однако этот эпизод заставил ее задуматься; обвинению было важно доказать, что смерть Рики, скорее всего, наступила в тот момент, когда Паже еще находился на территории страны, и Салинас только что одержал первую маленькую победу.

— Что вы можете сказать о других уликах, свидетельствовавших о времени смерти мистера Ариаса? — обратился Салинас к Шелтон.

— На кухне мы обнаружили кофеварку, полную кофе, — сказала Шелтон. — Мы решили, что мистер Ариас установил кофеварку в автоматическом режиме на семь тридцать утра и что к тому моменту, когда кофе сварился, мистера Ариаса уже не было в живых.

Это таило в себе серьезную опасность, поскольку теперь предполагаемый момент смерти Рики ограничивался еще более узкими временными рамками — вечером пятницы и половиной восьмого утра субботы.

— У меня есть возражение, — вновь заявила Кэролайн. — Вернее, два. Во-первых, вполне вероятно, что, находясь в смятенном состоянии, Рики утратил всякий интерес к своему кофе. Во-вторых, мы даже не знаем, в какой именно день кофе был сварен — разве что «мистер Кофе» разработал технологию, недоступную моему пониманию.

Впервые в этот день Паже позволил себе улыбнуться. Салинас, не скрывая раздражения, вышел вперед.

— Ваша честь, доктор Шелтон приводит данные, на основании которых она сделала вывод о вероятном времени гибели мистера Ариаса. Мисс Мастерс имеет право задавать встречные вопросы, а не возражать по каждому из них.

— Так задайте хотя бы один, который не вызвал бы возражений, — огрызнулась Кэролайн.

— Возражение отклоняется, — вмешался Лернер. — Доктор Шелтон мотивирует свою точку зрения. Вам, мисс Мастерс, еще будет предоставлена возможность опровергнуть ее мотивировку на перекрестном допросе.

Кэролайн с угрюмым видом повернулась. Она уже хотела сесть на место, но очередной вопрос Салинаса заставил ее обернуться.

— Доктор Шелтон, часто ли вам на протяжении вашей карьеры доводилось иметь дело с людьми, которые сначала включали кофеварку, а потом тут же пускали себе пулю в лоб?

— Теперь, оказывается, существуют особые правила совершения самоубийства? — негодовала Кэролайн. — Или вы прочите доктора Шелтон в телепаты? В таком случае откуда вам вообще известно, что это именно мистер Ариас включил кофеварку…

Лернер воздел руку.

— Мисс Мастерс, если это возражение, я принимаю его. — И затем раздраженно обратился к Салинасу: — Обвинитель, я требую, чтобы вы прекратили создавать у присяжных предвзятое мнение, задавая вопросы, которые — как вам прекрасно известно — являются неправомерными.

Салинаса необходимо было поставить на место: с каждым своим успехом он становился все более уверенным.

— Ваша честь, примите мои извинения, — холодно произнес Виктор и снова обратился к Шелтон: — Были ли другие улики, указывавшие на вероятное время смерти?

По губам Шелтон пробежала мимолетная улыбка, словно ей показалась забавной сама мысль о том, что кто-то мог усомниться в этом.

— Разумеется. На кухонном столе у мистера Ариаса лежала газета за пятнадцатое октября, открытая на разделе «бизнес». В то же время газета за шестнадцатое так и лежала под дверью.

Это было чисто сделано: всего один дополнительный штрих — и предположения судебно-медицинского эксперта окончательно обрели убедительность, а возражения Кэролайн показались просто вздорными. Кэролайн следила за своим оппонентом с загадочной полуулыбкой.

— К тому же, — продолжала Шелтон, — я кое-что узнала у полиции. По словам инспектора Монка, днем и ранним вечером пятнадцатого октября с мистером Ариасом разговаривали несколько человек; вместе с тем полиции не удалось найти ни одного человека, который бы видел его или разговаривал с ним в тот день после девяти часов вечера. Все это свидетельствует о том, что мистер Ариас был застрелен где-то между девятью часами вечера и ранним утром шестнадцатого октября, когда он не взял свою утреннюю почту. — Она снова улыбнулась. — И не выпил кофе, который, скорее всего, приготовил себе на утро.

Паже отметил, что это брошенное вскользь замечание достигло цели: теперь едва ли у кого-то из присяжных оставались сомнения в том, что Рикардо Ариас умер до того, как Паже отбыл в Италию.

— Доктор Шелтон, согласуются ли выводы экспертизы с версией о самоубийстве? — ровным голосом спросил Салинас.

Паже понимал, что наступает решающий момент: прежде чем перейти к доказательству того, что Паже убийца, Салинасу требовалось установить, что убийство имело место. Джозеф Дуарте перевернул страницу блокнота и приготовился выслушать аргументацию Шелтон. Со смешанным выражением недоумения и разочарования та впервые обратила взгляд на Паже.

— Нет, — ответила Элизабет. — Я пришла к выводу, что мистер Ариас пал жертвой другого человека.

Хотя имя его не было произнесено, Паже почувствовал, что обвинение ложится на него. Присяжные замерли в напряженном ожидании.

— Какие факты заставили вас сделать вывод о том, что самоубийство исключается? — спросил Салинас.

Шелтон задумчиво подняла глаза вверх, словно собираясь с мыслями.

— Впервые очутившись на месте происшествия, я предположила, что имело место самоубийство. Причина смерти — пулевое ранение в полости рта — вполне согласовывалась с такой версией. К тому же не было никаких признаков насильственного вторжения в квартиру. Наконец, была предсмертная записка. — Шелтон помолчала, точно заново переживая нахлынувшие на нее в первый момент сомнения. — Но вскоре я обнаружила признаки, указывавшие на то, что едва ли могло быть самоубийство. К концу осмотра стало очевидно, что, скорее всего, это убийство, замаскированное под суицид. — Она устремила пристальный взгляд на Паже. — Причем замаскированное довольно кустарно.

Кэролайн достала ручку и принялась что-то быстро записывать.

— Что привело вас к этой мысли? — задал вопрос Салинас.

— Первое, на что я обратила внимание, были его руки. — Шелтон повернулась к присяжным. — Как я уже говорила, пуля застряла в голове мистера Ариаса. Поэтому имел место так называемый эффект отдачи — кровь и частицы ткани под давлением, вызванным ударом пули, вырвались наружу через пулевое отверстие. Поэтому на фотографиях мы видим на лице мистера Ариаса брызги крови и частицы ткани. Далее, как сообщил эксперт по огнестрельному оружию, мистер Ариас был застрелен из револьвера «Смит энд Вессон» образца начала века; пуля с серебряным наконечником была отлита примерно тридцать лет назад. При выстреле из такого оружия остается значительный пороховой след — напоминающая сажу смесь несгоревшего пороха с продуктами его сгорания. Пороховой след, довольно заметный, был на языке, верхнем небе и лице мистера Ариаса. Нам удалось обнаружить следы крови и пороха даже на кофейном столике примерно в трех футах от тела убитого. — Шелтон окинула присяжных внимательным взглядом. — Моя мысль сводится вот к чему: если бы мистер Ариас вложил пистолет в рот и нажал на курок самостоятельно, то разумно было бы предположить, что на его кисти и руке, так же как на лице, остались бы следы крови и пороха. Следы эти практически начисто отсутствовали.

Присяжные слушали ее как завороженные. Мариан Селлер, на чью симпатию Паже так рассчитывал, казалось, тоже обуревают сомнения.

— Даже если бы это было единственной уликой, — продолжала Шелтон, — все равно было бы трудно предположить, что мистер Ариас стрелял в себя сам. Но были и другие улики, противоречащие версии о самоубийстве. Особенно настораживало то обстоятельство, что мистеру Ариасу были нанесены побои. Во-первых, у него на голове в районе темени была глубокая рана, которая не являлась результатом выстрела. По частицам кожной ткани и волос нам удалось установить, что мистер Ариас ударился головой об угол кофейного столика. Затем, у мистера Ариаса был поврежден нос. Это также не являлось результатом рокового выстрела. А учитывая тот факт, что из носа шла кровь, можно предположить, что мистера Ариаса ударили, когда он был еще жив.

Паже невольно подумал о костюме, который отнес на приемный благотворительный пункт, потом вспомнил, как посмотрела на него Терри, когда скрыла от Монка, что у него повреждена рука. Он был рад, что сейчас ее не было в зале.

— Во время аутопсии, — продолжала Шелтон, — обнаружилась еще одна аномалия: синяк на правой ноге мистера Ариаса. Хотя нам не удалось точно установить причину, по которой он появился, его расположение на ноге примерно соответствует высоте кофейного столика.

Салинас стоял, сложив на груди руки, с довольным видом профессора, принимающего экзамен у самой блестящей своей студентки.

— Доктор Шелтон, вы перечислили все факторы, на которых основано ваше предположение о том, что мистер Ариас был убит? — спросил он.

— Пожалуй, нет. — Шелтон взглянула на Кэролайн и едва заметно кивнула. — Мисс Мастерс совершенно права: не существует строгих правил самоубийства. Но по собственному опыту я знаю, что люди чаще всего стреляются из трех позиций: стоя, сидя в кресле или лежа на постели. В данном же случае, судя по тому, куда было отброшено оружие, а также по траектории пулевого отверстия, создается впечатление, что мистер Ариас стрелял в себя, лежа на полу и слегка приподняв голову. В моей практике такого еще не было. Я вынуждена возвратиться к траектории пулевого отверстия — она, как и положение тела, необычная, если не сказать странная. Если мистер Ариас сам вложил пистолет в ротовую полость, разумно было бы предположить, что дуло должно быть обращено чуть вверх, в направлении мозга. Оно же, напротив, было обращено книзу, в сторону горла. Для этого мистеру Ариасу пришлось бы лечь на спину, приподнять голову, занести пистолет выше уровня носа и, вывернув кисть и, отведя в сторону локоть — чтобы направить револьвер дулом вниз, — нажать на курок. Возможно, большим пальцем.

Паже понимал, что показания Шелтон становятся все более опасными. Однако Кэролайн ничего не могла поделать — ей оставалось лишь терпеливо слушать и ждать своего часа.

Виктор подошел к своему столу и достал из ящика небольшой черный револьвер с биркой.

— Ваша честь, этот револьвер приложен к делу как вещественное доказательство номер пять. С позволения суда я хотел бы, чтобы доктор Шелтон идентифицировала его.

— Мы можем взглянуть на оружие? — спросила Кэролайн.

Не произнося ни слова, Салинас положил «Смит энд Вессон» перед ней на стол. Это был небольшой, видавший виды револьвер с рифленой ручкой, на которой была выбита монограмма «S&W»; на внутренней стороне ручки находилась защелка предохранителя.

— Забавно, — заметил Паже, — что он такой древний.

— Адвокат? — поторопил их обвинитель.

Кэролайн кивнула; Салинас забрал револьвер и протянул его Шелтон.

— Доктор Шелтон, вы подтверждаете, что этот револьвер и является орудием убийства?

Шелтон внимательно разглядывала оружие, держа его за дуло.

— Несомненно, это тот самый револьвер, — ответила она.

Виктор с неожиданным проворством выхватил «Смит энд Вессон» у нее из рук и распластался на полу, слегка приподняв голову.

— По-вашему мнению, мистер Ариас в момент смерти находился приблизительно в таком положении?

Кэролайн вскочила с места.

— Ваша честь, уж не намерен ли мистер Салинас провести здесь спиритический сеанс? Иначе я отказываюсь понимать, что это доказывает.

Однако внимание присяжных было приковано к Салинасу. Тот, не вставая с пола, обратился к Джереду Лернеру, который, казалось, был немного озадачен происходящим.

— Я просто пытаюсь сделать более наглядными показания доктора Шелтон относительно тех ухищрений, на которые пришлось бы пойти мистеру Ариасу, если предположить, что он действительно покончил с собой. Надеюсь, мне не придется оставаться долго в таком рискованном положении, иначе я растяну шейную мышцу.

В зале послышался сдавленный смешок.

— Хорошо, — произнес Лернер, не скрывавший, что происходящее начинает казаться ему забавным. — Продолжайте.

Однако Паже понимал, что дальнейшее будет вовсе не таким забавным. Медленно поднеся револьвер ко рту, Салинас лицемерно спросил:

— Револьвер был направлен под таким углом?

Шелтон опустила на него взгляд, и в глазах ее мелькнуло выражение безотчетного омерзения.

— Нет, — резко ответила она. — Поднимите его повыше уровня носа и направьте дулом вниз.

Обвинитель выполнил ее указания, в результате чего запястье у него оказалось неловко вывернуто, локоть откинут в сторону, большой палец лежал на курке. Словом, выглядел он довольно нелепо.

— Вот так? — спросил он тоном, выдававшим недоумение.

— Да. Приблизительно так.

Салинас, по-прежнему пребывая в той же неудобной позе, изрек:

— Но вы считаете, что все произошло несколько иначе. Не могли бы вы показать мне, что же случилось на самом деле?

Эксперт неуверенно подошла к Виктору и опустилась рядом с ним на колени. Присяжные как один проводили ее изумленными взглядами.

Не отводя глаз от его лица, Шелтон открыла ему рот и правой рукой вложила туда дуло.

Салинас наблюдал за ее движениями, широко распахнув глаза.

— Вот так, — тихо произнесла Шелтон и нажала курок.

Раздался щелчок. На скамье присяжных Луиза Марин отшатнулась в сторону. Салинас точно завороженный вперил взгляд куда-то в одну точку. В этот момент Паже понял, что, гипотетический до сих пор, факт убийства Рикардо Ариаса обрел реальность.

Шелтон медленно отняла от него державшую револьвер руку. На лице Салинаса было все то же застывшее выражение немого изумления и страха.

— Кстати, — изрек он наконец, — вам не показалось, что в глазах мистера Ариаса было нечто странное?

Элизабет Шелтон пристально посмотрела на него и в тон ответила:

— Верно. Практически у всех самоубийц, которых мне довелось видеть, глаза были закрыты.

Луиза Марин не отрываясь смотрела на эксперта. Тут Паже осенило: она, должно быть, видела тело отца — и глаза у него были закрыты.

— Прошу прощения, обвинитель, — вмешался Джеред Лернер. — Может быть, вы уже подниметесь с пола?

— Да. — Салинас, казалось, был немного уязвлен словами судьи. — Благодарю вас, Ваша честь.

Элизабет повернулась, чтобы пройти на свое место.

— Она буквально обожает Виктора, — сухо заметила Кэролайн.

Шелтон с нарочито невозмутимым видом ждала, когда Салинас задаст очередной вопрос.

— Доктор Шелтон, по результатам медицинской экспертизы сложилось ли у вас определенное мнение относительно последовательности событий, приведших к гибели мистера Ариаса?

Эксперт посмотрела на Паже; на какое-то мгновение их взгляды встретились, затем она вновь повернулась к присяжным.

— Разумеется, — твердо ответила женщина. — Результаты экспертизы подтверждают мой вывод о том, что мистеру Ариасу был нанесен удар в лицо, в результате чего он потерял равновесие и упал на кофейный столик, при этом повредив себе голову. От полученных травм лица и головы мистер Ариас потерял сознание. — Шелтон выдержала паузу и более ровным тоном продолжала: — Далее данные экспертизы говорят о том, что, пока он лежал на полу, некто вложил ему в рот револьвер и дважды нажал на курок. Однако баллистической экспертизой было установлено, что патроны хранили во влажном месте, и первый раз револьвер дал осечку. И наконец, данные экспертизы свидетельствуют, что перед роковым выстрелом мистер Ариас пришел в сознание. Таким образом, в последние мгновения жизни он понимал, что во рту у него дуло пистолета… — Последняя фраза повисла в воздухе. Шелтон взяла стоявший перед ней стакан с водой, отпила немного, затем продолжала: — Я не знаю, что там произошло на самом деле. Однако мои выводы основаны на данных медицинской экспертизы — травмы носа, головы, ушиб ноги; частицы ткани на кофейном столике; брызги крови и пороховой след на том же столике, а также на лице мистера Ариаса; необъяснимое отсутствие этих факторов на руках мистера Ариаса; необычный угол пулевого отверстия; странное положение головы и, наконец, — здесь голос ее упал почти до шепота, — выражение животного ужаса в глазах, с которым он встретил свою смерть. — Она скрестила руки на груди. — Возможно, я не обратила внимания на какую-то деталь. Но версия о самоубийстве не находит подтверждения в данных медицинской экспертизы. В этом я целиком уверена. — Она снова помолчала. — Короче говоря, мистер Салинас, этого человека убили.

Словно желая подбодрить Паже, Кэролайн под столом незаметно похлопала его по колену.

— Виктор зашел слишком далеко, — пробормотала она, а в следующее мгновение уже направлялась в сторону Шелтон.

Шелтон смотрела на нее с выражением вежливого внимания.

— Был ли у мистера Ариаса включен будильник? — неожиданно спросила Кэролайн.

На лице Шелтон отразилось недоумение.

— Нет. По-моему, нет.

— Может быть, — сухо бросила Кэролайн, — он и не планировал вставать утром.

— Возражаю, — подал голос Салинас. — Это спекулятивное утверждение.

— Совершенно верно, Виктор, — отрезала Кэролайн, не сводя глаз с Шелтон. — Однако не более спекулятивное, чем ваши вопросы относительно кофеварки.

Шелтон ухмыльнулась краешком рта.

— Поддерживаю возражение, — произнес Лернер. — Может, вы поставите вопрос иначе?

— Пожалуй. Доктор Шелтон, не находите ли вы обстоятельство, что мистер Ариас не завел будильник, в такой же степени согласованным с версией о самоубийстве, в какой тот факт, что он якобы заранее включил кофеварку, согласуется с версией об убийстве?

Шелтон безразлично пожала плечами.

— По-видимому, вы правы. Ни то ни другое не следует рассматривать как серьезные улики. Но фактор кофеварки вовсе не является основным в моих рассуждениях.

— Превосходно. Давайте придерживаться фактов. Насколько вам известно, на момент доставки газеты мистер Ариас был еще жив — независимо от того, спал он или бодрствовал?

— Вполне вероятно.

— Также вероятно и другое — что он мог проспать до позднего утра? Скажем, до десяти или одиннадцати.

Шелтон казалась настороженной и слегка удивленной, и по ее виду Паже понял, что она отлично представляет, куда клонит Кэролайн.

— Теоретически — да, — вынуждена была признать эксперт.

— Таким образом — даже если следовать вашей версии, — предположив, что около семи утра мистер Паже был на пути в аэропорт, а к восьми уже на борту самолета, то мистер Ариас, вполне возможно, умер лишь после этого времени.

Шелтон коротко кивнула.

— Все это возможно, мисс Мастерс.

Кэролайн вскинула голову, казалось, вся ее горделиво-аристократическая осанка призвана была привлекать внимание присяжных.

— Следовательно, вы не можете определенно утверждать, что именно Кристофер Паже убил Рикардо Ариаса. Или что он мог убить его.

Шелтон утвердительно кивнула.

— Нет, этого я утверждать не могу.

Паже понимал, что пока эти проблемы не составляли для Кэролайн труда; у стороны обвинения имелись и другие свидетели, которые будут показывать против него. Но адвокату было необходимо создать определенное впечатление у жюри.

— Возвращаясь к вопросу о револьвере, — продолжала Кэролайн. — Ведь калибр у него довольно мелкий, не так ли?

— Да.

— Это означает, что ударная сила у него должна быть незначительная?

— Верно, — ответила Шелтон и, предвосхищая следующий вопрос Кэролайн, добавила: — Однако это вовсе не означает, что остатки ткани и брызги крови могли долететь до кофейного столика, не задев при этом рук мистера Ариаса.

Кэролайн улыбнулась.

— На самом деле это не совсем так, не правда ли? Насколько я припоминаю, в протоколе медицинского освидетельствования трупа сказано, что на правой кисти мистера Ариаса обнаружены следы крови и пороха.

— Ничтожное количество, — поправила ее Шелтон. — Куда больше было обнаружено на самом револьвере. Отсюда я и сделала вывод о том, что оружие держал кто-то другой, на чьей руке или рукаве и остались основные следы. То же лицо вложило пистолет в правую руку мистера Ариаса, чем и объясняется крайне небольшое количество крови и пороха на ней.

Кэролайн, словно демонстрируя серьезность своих намерений, шагнула вперед.

— Мистер Ариас был правшой, так? — спросила она.

— Думаю, да.

— Следовательно, можно предположить, что он держал пистолет только правой рукой, чем и объясняется отсутствие следа от выстрела на его левой руке?

— Даже если и так, мисс Мастерс. Но это никак не объясняет, почему на самом револьвере найдено куда больше остатков пороха, ткани и крови, чем на какой-либо — будь то правая или левая — руке мистера Ариаса. — Шелтон начинала проявлять нетерпение.

Мариан Селлер нервно взглянула на часы. Дожимай ее, мысленно взмолился Паже. Однако у Кэролайн были собственные соображения.

— Было также обнаружено небольшое количество крови — кстати, принадлежавшей мистеру Ариасу — на его кисти в области запястья, — сказала она.

— Верно, — согласилась Элизабет. — Но это было, скорее, пятно, совершенно не похожее на брызги крови, остающиеся в результате выстрела.

— Вот как? Откуда же оно взялось?

— Я считаю, — стараясь сохранять самообладание, отвечала Шелтон, — что это пятно появилось, когда мистер Ариас рукой вытер кровь из-под носа.

Кэролайн вскинула брови.

— С чего вы взяли?

— Просто мне это подсказывает здравый смысл. К тому же, как явствует из фотографий, нос у мистера Ариаса действительно был в крови.

От внимания Паже не ускользнуло, что Шелтон допустила оплошность, и он уже был готов заранее предположить следующий вопрос Кэролайн. Однако та рассудила по-своему.

— Но вы вполне уверены, что кровь на его запястье не явилась результатом выстрела? — спросила она.

— Вполне, — изрекла Шелтон.

— И вы настаиваете, что мистер Ариас после выстрела смахнул с носа кровь, которая текла у него по лицу, а возможно, попала и на ковер? Вы отрицаете вероятность того, что это мог быть след от выстрела?

Шелтон смерила ее оценивающим взглядом.

— Я не обнаружила нигде пятен крови, которые заставили бы меня изменить мнение.

— Однако в принципе это возможно?

— Меня там не было, мисс Мастерс. Но я не вижу причин считать, что все произошло так, как хочется вам.

Теперь Шелтон не скрывала раздражения. Паже понимал, что настойчивость Кэролайн, чьи вопросы все время вращались вокруг следа от выстрела, была лишь уловкой. Внезапно адвокат резко сменила тему.

— Так мистер Ариас оставил предсмертную записку или нет? — спросила она.

— Да, записка была.

— Вы считаете, что не он написал ее?

Шелтон передернула плечами.

— Насколько мне известно, ни у кого не вызывает сомнения факт подлинности этой записи. Но я лично сомневаюсь относительно тех обстоятельств, которые сопутствовали ее написанию…

Паже заметил, как Луиза Марин судорожно сцепила ладони.

— Иными словами, — произнесла Кэролайн, — вы в своих рассуждениях не придаете значения этому письму.

Шелтон невольно отпрянула.

— В моих рассуждениях я принимала в расчет факт существования этого письма. Однако, основываясь на заключении медицинской экспертизы, я пришла к выводу, что мы имеем дело не с самоубийством.

— Допустим. Тогда вернемся к данным экспертизы. — Кэролайн с улыбкой обратилась к Салинасу: — Виктор, как вам кажется, смогли бы вы еще раз выступить в роли мистера Ариаса? У вас так хорошо это получилось.

В замешательстве Салинас приподнялся на своем месте.

— Почему бы вам самой не поставить такой эксперимент?

— Виктор, помилуйте. К тому же и костюмчик у вас уже грязный.

Из зала донесся смех; Мариан Селлер сдержанно улыбнулась.

— Очко в пользу мисс Мастерс, — проронил скупо судья Лернер, обращаясь к Салинасу. — Публика просит вас выступить на бис.

В зале снова засмеялись. Салинас с улыбкой развел руками.

— Только для вас, Ваша честь. Но после этого я бросаю карьеру актера.

— Ну, в этом я сомневаюсь, — вставила Кэролайн. — Однако признательна вам за помощь, Виктор. Вас не затруднит подойти ко мне и лечь на пол? Да, и прихватите ваш револьвер.

Паже подавил улыбку: так вот что она задумала. Салинас приблизился к Кэролайн; было заметно, что он обескуражен.

Она еще раз озарила его улыбкой.

— Прошу вас, Виктор, к моим ногам.

Стараясь не ударить в грязь лицом, Салинас иронично поклонился и со словами «Всегда у ваших ног» распластался на полу.

— Ну что же, выглядит довольно натурально, — прокомментировала Кэролайн и обратилась к эксперту: — Доктор Шелтон, прошу вас.

Та окинула ее оценивающим взглядом и приблизилась к Салинасу.

— Пожалуйста, возьмите револьвер, — попросила ее адвокат, — и воспроизведите сцену убийства, какой вы представили ее нам раньше.

Теперь внимание присяжных целиком принадлежало Кэролайн. Они смотрели точно заколдованные, как Шелтон опустилась на колени подле Салинаса.

— Насколько я помню, — произнесла Кэролайн, — Виктор лежал, слегка приподняв голову, и мне сдается, ему было не очень-то удобно. Виктор, я хотела бы, чтобы вы воспроизвели эту сцену, а доктор Шелтон вложит пистолет вам в рот.

Салинас со страдальческим видом приподнял голову, а эксперт засунула пистолет ему в рот. Кэролайн окинула обвинителя критическим взглядом.

— Виктор, глаза чуть шире. Первый раз у вас получалось куда лучше.

Кто-то из зала надрывно закашлялся, стараясь не расхохотаться.

— Итак, — Кэролайн обратилась к Шелтон, — если я не ошибаюсь, вы утверждали, что некто нанес удар мистеру Ариасу в лицо; последний опрокинулся на кофейный столик, ударился головой, скатился на ковер, отключился, в последний момент перед смертью очнулся и с ужасом воззрился на своего убийцу. Но схватить того за руку он уже не успел. Так было дело?

— Примерно, — ответила эксперт, не поднимая глаз от лежавшего на полу Салинаса.

— А вы ничего не упустили из виду? — изобразив недоумение, спросила Мастерс.

— Что же?

— А как же быть с эпизодом, когда Виктор утирает себе нос?

Кто-то, не сдержавшись, хохотнул — им оказался Джеред Лернер. Но Кэролайн было не до смеха.

— Вы можете ответить на мой вопрос? — вполне серьезно спросила она Лиз Шелтон. — В какой именно момент мистер Ариас вытер кровь под носом?

Шелтон подняла глаза, а Салинас наконец избавился от торчавшего у него изо рта револьвера.

— Лежите, Виктор, — бросила ему Мастерс и снова устремила взгляд на эксперта.

Элизабет покачала головой и произнесла:

— Я затрудняюсь ответить на ваш вопрос.

Адвокат вперила в нее недоуменный взгляд.

— Мне кажется, в вашем рассказе что-то не стыкуется, верно? Если бы я была на месте мистера Ариаса, то, скорее всего, постаралась бы вырвать из рук убийцы пистолет, оставив вопрос личной гигиены на потом.

Шелтон отложила револьвер в сторону.

— Если вам непонятно, когда именно он вытер кровь из-под носа, так он мог это сделать в какой-то другой момент.

— Вот как? Значит, теперь вы утверждаете, что он вытер нос сразу после того, как его ударили, но до того, как совершить сальто-мортале через кофейный столик?

Салинас наконец сел.

— Мы закончили с этим? — недовольно буркнул он.

Кэролайн посмотрела на обвинителя, словно не понимая, зачем он оказался на полу.

— Вполне, — произнесла она и повернулась к Шелтон: — Вы можете занять свое место, док.

Шелтон послушно отправилась назад.

— Вы хорошо поняли мой последний вопрос? — спросила Кэролайн.

— Прекрасно, — ответила эксперт с чувством уязвленного достоинства. — И как я уже говорила, возможно, я не точна в каких-то деталях. Например, мистера Ариаса могли ударить чуть раньше. Вероятно, он смахнул кровь, пока пытался как-то уговорить своего потенциального убийцу. Затем, осознав, что его положение безнадежно, мог попробовать спастись бегством — тогда-то и налетел на кофейный столик. — Шелтон помолчала и, словно вновь обретя уверенность, продолжала: — При всех неясностях этого дела, с моей стороны было бы глупо утверждать, что мистер Ариас сам расквасил себе нос, поставил себе синяк на ноге, по собственной воле ударился головой о кофейный столик и, наконец, выстрелил себе в рот, приняв для этого самую неудобную позу и немыслимым образом закрыв правую руку, чтобы на ней не осталось следов от выстрела, — и все это с одной-единственной целью: сохранить в тайне свое отчаянное желание покончить с собой.

Это был чувствительный контрудар. Но Кэролайн лишь улыбнулась.

— Допуская, что ваши построения — при всей их умозрительности — не лишены логики, я все же осмелюсь предложить вам иную схему событий. Пребывая в состоянии крайнего отчаяния, мистер Ариас решается написать предсмертную записку, однако оказывается не в силах закончить ее. Держа в руке пистолет, он возбужденно расхаживает по комнате, не замечая окружающих его предметов. Он спотыкается о столик, падает, ударяется головой и носом и оказывается распростертым на полу с пистолетом в руке. — Она заговорила медленнее, выделяя каждое слово: — В замешательстве, плохо соображая, он инстинктивно вытирает окровавленный нос. Затем сознание его проясняется, и его внезапно осеняет — что же он должен сделать. И он делает это. — Не сводя с Шелтон пристального взгляда, Кэролайн ровным голосом закончила: — Как и обещал в своей предсмертной записке.

— Эта версия совершенно несостоятельна, — поспешно парировала эксперт. — Потому что она не объясняет отсутствия следов выстрела на руке.

— Зато она объясняет полученные им травмы, ведь так, доктор Шелтон? И с пятном крови на запястье тоже все понятно. — Кэролайн выдержала паузу и добавила: — Разумеется, если это пятно не было тем самым следом от выстрела.

Шелтон пристально посмотрела на нее.

— На его запястье не было никаких следов от выстрела. Поверьте мне, мистер Ариас мог стрелять из этого револьвера только при одном условии: если у него на руке была перчатка.

— Но тогда, — возразила Кэролайн, — у него на руке не было бы этого таинственного пятна. Появление которого вы так и не смогли толком объяснить, вы согласны?

— Мне трудно объяснить это, как вырванный из контекста факт. В совокупности же фактов, думаю, это не столь существенно.

Паже понимал, что на допросе Шелтон Кэролайн вряд ли наберет еще очки. Он видел, что адвокат собирается с мыслями; для нее была важна эффектная концовка.

— Однако данное обстоятельство играло существенную роль в вашей первоначальной версии, не правда ли? По которой мистера Ариаса бьют по лицу, и он летит через столик.

Элизабет секунду колебалась, затем едва заметно кивнула.

— Пожалуй, — признала она. — И сейчас я понимаю, что несколько опрометчиво пыталась связать все факты воедино. Однако моя позиция сводится к одному: результаты медицинской экспертизы — отсутствие на руке убитого брызг крови, частиц ткани и порохового следа, травмы на его теле, положение орудия убийства — не дают оснований считать это самоубийством. — Шелтон помолчала. — И еще одно. Застывшее выражение ужаса в глазах мистера Ариаса.

Ни единый мускул не дрогнул на лице Кэролайн. Пожалуй, лишь Паже догадался, как она сожалеет теперь, что задала этот последний вопрос.

— А вам не было бы страшно, — спросила она, — если бы вы готовились свести счеты с жизнью? Пусть даже это было бы вашим добровольным желанием?

Шелтон на минуту задумалась.

— Мне трудно представить себя в подобных обстоятельствах. Однако я могу допустить, что мне действительно было бы страшно.

— Полагаю, и мне тоже, — тихо произнесла Кэролайн. — Благодарю вас, доктор Шелтон. У меня больше нет вопросов.

Этот акт остался позади.

Шелтон покидала свидетельское место, глядя прямо перед собой. Паже окинул взглядом скамью присяжных. Он заранее мог сказать, чему будут посвящены выпуски новостей: Кэролайн и у ее ног — Виктор Салинас. В то же время, рассматривая членов жюри, Паже чувствовал: в их глазах Рикардо Ариас все больше предстает невинной жертвой убийства.

3

На следующее утро Виктор Салинас, казалось, задался целью доказать, что Рикардо Ариас рассчитывал жить вечно.

Он пригласил давать показания Лесли Уорнер. Заняв место свидетеля, бывшая учительница Елены поправила длинную, с цветочным орнаментом юбку, провела кончиками пальцев по браслетам на запястье и радостно улыбнулась членам жюри.

— Кретинка, — пробормотал Паже. — У меня до сих пор не укладывается в голове, что она могла отдать Елену на заклание Чарлзу Монку.

Кэролайн согласно кивнула.

— Будь я на месте Терри, я бы тоже влепила ей пощечину. Однако расплачиваться за это тебе.

Уорнер смотрела на Салинаса с выражением участливого внимания. Задав ей несколько предварительных вопросов, Салинас неожиданно спросил:

— Вы ведь собирались встретиться с мистером Ариасом, не так ли? На другой день после того, как его последний раз видели живым?

Учительница помрачнела.

— Да, это так. Мы хотели поговорить о Елене.

— Были ли вы удивлены, что он не пришел? — Салинас тщательно подбирал слова: — Зная мистера Ариаса, вы подумали, что это на него не похоже?

— Ну да. — Лесли бросила короткий взгляд в сторону присяжных, словно желая убедиться, что они слушают ее. — Когда мы в школе первый раз проводили родительский день, мистер Ариас рассказывал мне о Елене, о том, как он гордится ее богатым воображением и хочет всячески развивать его. В тот день и во время последующих встреч и бесед с ним Рики — мистер Ариас — проявил себя как преданный и ответственный отец.

— Как часто вы беседовали с ним? — поинтересовался Виктор.

— Сначала мы встречались с ним раза два-три. — Потупившись, Уорнер принялась перебирать браслеты. — Позднее, после одного случая с Еленой, он заходил или звонил по крайней мере раз в неделю. Или я звонила ему сама. То есть я знала, что опекуном является мистер Ариас — к тому же он был весьма заботливым отцом.

Глаза Кэролайн недобро сверкнули.

— Могу поспорить — она без ума от этих педагогических советов с глазу на глаз, — прошептала адвокат.

Паже усмехнулся, Кэролайн обладала превосходным чутьем, и он понял, что теперь она что-то затевает.

— Этот случай, о котором вы упомянули, — проговорил Салинас. — Не могли бы вы остановиться на нем подробнее?

«Начинается», — подумал Паже.

— Конечно, — стараясь сохранять сдержанность, произнесла Уорнер. — Однажды я нашла Елену за мусорным бачком; она сняла трусики и показывала одному мальчику свои гениталии. Когда я отвела ее в сторону и спросила, что все это значит, она отказалась со мной разговаривать. Тогда я решила позвонить мистеру Ариасу.

Салинас нахмурился.

— Были ли связаны с этим инцидентом какие-то конкретные опасения?

Лесли, словно копируя Салинаса, помрачнела.

— Проявление подавленных сексуальных желаний — явление довольно распространенное. Как учителю мне приходилось сталкиваться с подобными случаями. Иногда это вызвано простым любопытством; иногда за этим кроются более серьезные проблемы. В данном случае, когда я попыталась поговорить с Еленой, она не могла поднять на меня глаз. Тогда я решила поставить в известность мистера Ариаса. — Она запнулась и нехотя добавила: — И, разумеется, мать Елены. Хотя суд назначил опекуном именно Рики.

Паже наклонился поближе к Кэролайн.

— Он использует этот случай в качестве предлога, чтобы потом облить грязью Карло и показать, какой Рики хороший. Мы можем заявить возражение против подобных приемов.

— Только не судье Лернеру, — бросила Кэролайн. — Однако я все же попробую.

— Что вы имеете в виду под «более серьезными проблемами», — спросил Салинас.

Паже начинал нервничать.

Глаза учительницы блеснула торжеством.

— При определенных обстоятельствах такое поведение может указывать на имевший место факт совращения несовершеннолетнего.

Кэролайн вскочила с места.

— Я прошу отклонить данный вопрос, Ваша честь. Мисс Уорнер не правомочна выступать в качестве эксперта. Она не обладает компетенцией, чтобы оценивать, что такое совращение несовершеннолетних, или судить о личных достоинствах Рикардо Ариаса.

Однако Салинас знал, как сыграть на либерализме судьи Лернера.

— Ваша честь, вопрос вполне правомочен, — заявил он в свою очередь. — Мы вправе учитывать опыт мисс Уорнер как учителя. С позволения суда я бы хотел, чтобы этот опыт принимался во внимание в контексте ее бесед с мистером Ариасом.

Лернер нахмурился.

— Я пропускаю этот вопрос, — произнес он, обращаясь к Кэролайн. — Присяжные сами разберутся, есть ли здесь рациональное зерно.

Мастерс села. Кипя от негодования, Паже приготовился к худшему.

Салинас вновь повернулся к Уорнер.

— До этого инцидента случалось ли вам сталкиваться с фактами растления в отношении ваших учеников?

— Да. За время моей шестилетней работы в четырех случаях Комиссия по защите прав детства признавала факты совращения в отношении детей из моего класса.

— Повлиял ли ваш предшествующий опыт на решение сообщить о происшедшем родителям Елены?

— Разумеется. Четверо детей, о которых я упомянула, — три девочки и один мальчик — обнаруживали примерно те же признаки, которые я наблюдала у Елены: беспокойство, невнимательность, равнодушное отношение к сверстникам. Так же как и она, эти дети были замечены в сексуально окрашенных или агрессивных играх. Данный опыт, естественно, заставил меня глубже задуматься о том, что произошло с Еленой.

— Вы рассказали мистеру Ариасу о своих подозрениях?

— Да.

Кэролайн нахмурила брови. Салинас, переводя все время разговор на Ариаса, хотел тем самым подчеркнуть обоснованность опасений последнего: ведь первым, кто поднял вопрос о растлении, был не сам Рики, а заботливый и грамотный учитель.

Паже вдруг осенило, что та драка, которую предсказывал Брукс, вовсе не обязательно выгодна защите.

— И каковая же была реакция мистера Ариаса? — спросила Виктор.

— Он был крайне встревожен. — Лесли помолчала, словно воспоминания причиняли ей боль. — Я помню, он сказал что-то вроде: «Боже мой, Лесли, только не это — несчастная малышка и без того достаточно натерпелась».

Паже обратил внимание, как внезапно понурился Джозеф Дуарте; казалось, он мысленно представляет себя в роли бедняги Рики.

Кэролайн тряхнула головой.

— Проклятье, — буркнула она. — Почему бы нам просто не провести здесь спиритический сеанс?

Паже догадался, о чем она: посредством медиума — то есть Лесли Уорнер — Салинас хотел воскресить образ Рикардо Ариаса.

— Вы помните, что еще сказал Рики?

Уорнер решительно кивнула.

— Он хотел немедленно встретиться со мной. Когда мы увиделись, то он буквально засыпал вопросами о странностях поведения Елены, делая заметки по ходу моего рассказа. — Она удрученно покачала головой. — Прежде он всегда был такой бодрый, жизнерадостный и оптимистичный. В тот же момент Ариас показался мне настолько расстроенным, что я даже испугалась, как бы он не разрыдался. Тревога за дочь буквально убивала его. — Уорнер закрыла ладонью рот, словно ужаснувшись собственных слов.

Салинас понимающе потупил взор.

— Пощадите, — пробормотала Кэролайн с отвращением.

Однако Паже не мог не заметить выражения скорби на лицах присяжных.

— Что еще вы помните об этом разговоре? — прервал Виктор Салинас тягостное молчание.

— Несмотря на его впечатлительность, у меня сложилось мнение о нем как о человеке ответственном и рассудительном, — продолжила учительница. — Он сказал — и я согласилась с ним, — что этих подозрений недостаточно и что он не хочет расстраивать Елену, докучая ей вопросами. Ариас попросил меня подготовить ему список литературы, посвященной проблеме сексуального злоупотребления в отношении несовершеннолетних. А еще он попросил немедленно звонить ему, если с Еленой хоть что-нибудь случится. — Она на мгновение задумалась. — Да и еще, он спросил, сообщила ли я миссис Перальте. Я ответила «да», и он сказал, что я правильно сделала, поскольку его жена должна знать об этом.

Паже поморщился при мысли о подлинном Рики, каким его знала Терри и о котором присяжные не имели никакого представления. Салинас сделал шаг вперед.

— Мисс Уорнер, когда это было?

— В начале учебного года. — Голос ее дрогнул. — Недель за пять до кончины мистера Ариаса.

— А после этой встречи мистер Ариас давал о себе знать?

— Как я уже отмечала, по крайней мере раз в неделю. Несколько раз он заезжал ко мне в школу.

— И о чем вы говорили с ним?

Паже показалось, что Лесли внезапно насторожилась.

— О Елене. Он хотел знать, как идут ее дела в школе.

— Как он себя вел во время этих посещений?

— Он внимательно слушал и всегда с готовностью выражал свою признательность. — Уорнер улыбнулась краешком рта. — В душе он был веселый человек. Как-то я сказала ему, что была в опере и что мне особенно нравится «Богема»; в другой раз он подарил мне книгу о Пуччини.

Подойдя к ней еще ближе, Салинас отчетливо произнес:

— Мисс Уорнер, вы помните, когда мистер Ариас поднял вопрос о собственных подозрениях, что Елену пытались растлить?

Лесли с вызовом посмотрела в сторону Паже.

— Да, — изрекла она, сдерживая гнев. — Недели через три он позвонил мне, голос у него был чрезвычайно взволнованный, он спросил, можем ли мы встретиться. Когда мистер Ариас приехал в школу, у него был такой вид, что я сразу поняла — что-то случилось. — Она попыталась совладать с дрожью в голосе. — У него есть подозрение — доверительно сообщил он мне, — что сын мистера Паже покушался на растление Елены.

От внимания Криса не ускользнули косые взгляды в его сторону со скамьи присяжных. Но теперь его глаза горели яростью, которую ему удавалось скрывать. После того как Салинас публично выдвинул это обвинение, Паже целый вечер провел с Карло, призывая его сохранять достоинство перед толпой репортеров вокруг их дома или слушая голоса комментаторов в программах новостей, для которых он представлял интерес лишь в качестве очередной сенсации. Теперь Паже было мучительно наблюдать, как Салинас, чтобы добраться до него самого, поливает грязью его сына.

— И что же поведал вам мистер Ариас? — продолжал Виктор.

В серых глазах учительницы было открытое осуждение.

— Что его жена разрешает Елене проводить время в обществе сына мистера Паже, кажется, его зовут Карло. Рики сказал, что с тех самых пор, как я высказала ему свои опасения, ему не дает покоя это обстоятельство. Однако до сих пор он воздерживался от каких-либо безответственных, безрассудных шагов, которые могли бы навредить мальчику. Но потом Елена призналась, что Карло купал ее в ванне. Когда же Рики, по его словам, попробовал расспросить ее об этом случае, девочка замкнулась в себе — и это напугало его. — Лесли покачала головой. — Должна признаться: меня это тоже напугало. Ведь именно такой я видела Елену в тот день, когда пыталась расспросить ее. По собственному опыту мне известно, что это симптомы сексуального злоупотребления.

Кэролайн, как заметил Паже, порывалась подняться, но передумала. Он понял, что она права: возражать сейчас значило бы лишь подбрасывать дров в огонь.

— Мистер Ариас говорил вам, что он намерен предпринять в этой связи?

— Да. — Уорнер, похоже, наконец оправилась от потрясения. — Мистер Ариас собирался сказать жене, чтобы она держала Елену подальше от Карло и мистера Паже. В случае ее отказа он намеревался обратиться в суд.

— Когда он сказал вам об этом своем намерении?

Уорнер не сводила с Паже пронзительного взгляда.

— Менее чем за две недели до смерти.

— В каком он был настроении, когда сообщал вам об этом?

Уорнер кивнула, казалось, ей приятны эти воспоминания.

— Он был настойчив и уверен. Я бы даже сказала, в нем чувствовалось сознание собственной правоты.

Кэролайн решительно поднялась.

— Ваша честь, я хочу — пусть и запоздало — заявить протест. Мисс Уорнер не специалист по телепатии и не психиатр. Мне представляется — то, что мы вынуждены сейчас выслушивать из ее уст, — это не более чем ее личное восприятие душевного состояния мистера Ариаса. Хотелось бы мне знать, на чем оно основано.

Смерив Кэролайн взглядом, Салинас обратился к Лернеру:

— Ваша честь, сторона защиты утверждает, что мистер Ариас покончил с собой. Мы вынуждены доказывать, что это не так. И если мисс Мастерс удастся найти хотя бы одного очевидца, который видел мистера Ариаса где-нибудь в парке в состоянии угрюмой отрешенности, я гарантирую, что мы охотно выслушаем его показания.

Создавалось впечатление, что у Салинаса есть готовая отговорка на каждое возражение Кэролайн. Вопреки своей воле Паже начинал побаиваться способности Виктора предвосхищать события. Словно в подтверждение его опасений прозвучал голос Лернера:

— Протест отклоняю.

— Благодарю, Ваша честь, — произнес обвинитель и обратился к Уорнер: — Приходилось ли вам видеть, чтобы мистер Ариас когда-либо выказывал признаки отчаяния?

— Никогда. Как я уже отмечала, если бы не тревога за Елену, этот человек был настроен весьма оптимистично. Я бы не хотела казаться напыщенной, но Рики любил жизнь — любил свою дочь, свое новое дело, ждал, когда разрешится бракоразводная тяжба, и с надеждой смотрел в будущее.

Салинас слушал ее с выражением глубокой скорби на лице.

— Мисс Уорнер, когда же вы в последний раз видели мистера Ариаса? — спросил он.

— Накануне того дня, когда его жена и мистер Паже отправились в Италию, — потупившись, ответила Лесли.

— О чем вы говорили в тот день?

— К тому времени Рики уже написал заявление в суд. Он был крайне разочарован тем, что миссис Перальта предпочла уехать за границу с дружком, бросив дочь в критический для нее момент. Мы немного поговорили, а потом он предложил мне встретиться с ним на следующее утро, в субботу, в ресторанчике «Кофейное зерно» — это в Ной-Вэлли. Он хотел серьезно поговорить о Елене.

— И что же вы?

— Я согласилась. — Она пожала плечами, по-прежнему не поднимая глаз. — Я живу неподалеку, как и он.

— Во время последней встречи с ним не бросилась ли вам в глаза какая-нибудь странность в его речи или поведении?

— Он выглядел совершенно нормально. Разве что был чуть больше обычного встревожен за дочь.

Салинас удовлетворенно кивнул.

— Когда вы должны были встретиться с ним?

Уорнер задумалась, вспоминая.

— Я сказала, что часов в одиннадцать меня вполне устроит.

— И вы поехали туда?

— Да, — срывающимся голосом изрекла Уорнер. — Но Рики так и не появился.

— И что же вы предприняли? — спросил Салинас.

— Подождала около часа, потом уехала.

— Вы пытались позвонить ему?

Уорнер едва заметно качнула головой.

— Мне было как-то неловко. Я подумала, что Рики забыл. — Когда она посмотрела на Салинаса, в ее глазах было затравленное выражение. — Вы не можете себе представить, как я жалела, что не позвонила ему.

На скамье присяжных Мариан Селлер вся подалась вперед, глядя на Уорнер словно завороженная. Паже охватило отчаяние: он чувствовал, что они теряют присяжных.

— У меня больше нет вопросов, — промолвил Виктор.

«Осторожнее, — мысленно увещевала себя Кэролайн, выходя из-за стола и направляясь к Лесли Уорнер. — Сейчас жюри на ее стороне, а ты ходишь по острию бритвы. Если будешь держаться чересчур надменно, расположения присяжных тебе не видать».

— Доброе утро, — приятным голосом изрекла она.

Уорнер окинула ее исполненным горечи взглядом, словно ей не дали до конца предаться своей скорби. Мастерс смогла лишний раз убедиться, что в душе эта женщина получает истинное удовольствие, играя свою роль.

— Вас, видимо, глубоко потрясла кончина мистера Ариаса? — риторически спросила Кэролайн.

Уорнер слабо кивнула:

— Да.

Кэролайн окинула ее изумленным взглядом.

— Тому есть определенные причины?

Уорнер на мгновение смешалась.

— Всегда печально, когда умирают молодые. Особенно если речь идет о человеке, который любил жизнь и трепетно заботился о дочери. Может быть, самое печальное, что у Елены больше никогда не будет отца.

«Или что у тебя не будет любовника», — про себя отметила Кэролайн.

— Вы чувствовали особенную близость к Елене?

Снова замешательство.

— Я переживала за нее. Но она училась у меня недолго. После смерти Рики мать Елены забрала ее из школы.

В ее словах сквозило явное неодобрение. Кэролайн подумала, что непременно должна воспользоваться этим; в следующую секунду она уже знала, каким будет ее очередной вопрос.

— Преследовали ли вы личный интерес, встречаясь с мистером Ариасом?

Уорнер опешила.

— Не понимаю, что вы хотите этим сказать, — сухо произнесла она.

Склонив голову чуть набок, Мастерс, спросила:

— Ну, например, приходилось ли вам встречаться за чашкой кофе с отцом кого-то еще из числа ваших воспитанников?

— Нет, — сквозь зубы процедила Лесли.

— А с чьей-нибудь матерью?

— Не припоминаю такого.

— С Терезой Перальтой вы тоже не общались накоротке?

— Нет. — Похоже, Уорнер удалось преодолеть волнение. — Состояние Елены особенно волновало меня. Когда ее отец попросил меня о встрече, я не нашла в этом ничего предосудительного.

Кэролайн изобразила живейший интерес к собеседнику.

— А как хорошо вы знали мистера Ариаса?

Уорнер снова поправила широкую юбку.

— Думаю, довольно хорошо. Когда встречаешься с кем-то на протяжении нескольких недель, по крайней мере дважды в неделю, поневоле получаешь достаточно полное представление о человеке. Особенно если это открытый человек, каким был Рики.

— В самом деле? И вам, должно быть, известно, откуда он получал средства к существованию?

От Уорнер повеяло холодом.

— У него было собственное дело, — многозначительно заявила она. — Называлось «Юридические разработки». Он неизменно восторженно рассказывал об этом.

— А не упоминал ли он, что живет за счет пособия на супруга и алиментов на ребенка, которые выплачивала ему миссис Перальта?

— Нет, — невозмутимо ответствовала Уорнер.

— Полагаю, вы не имеете представления и о том, каким стало бы его материальное положение, лишись он вдруг опекунства над Еленой?

— Нет.

— И о том, были ли у него проблемы финансового характера?

— Нет.

— Или проблемы душевного свойства?

— Нет.

— Не знаете, обращался ли он к психиатру или к консультанту по вопросам семейно-брачных отношений?

— Нет, — жестко отвечала Уорнер. — Наши отношения с ним были совсем иного рода; он не говорил со мной о подобных вещах. В основном мы беседовали о Елене.

Кэролайн уперлась руками в бока.

— Каким отцом был Рикардо Ариас?

— Я уже говорила, что он был заботливым отцом, — не без раздражения отрезала Уорнер.

— Откуда вам это известно?

— Потому что мы с ним говорили о Елене. Много говорили.

— Вы когда-нибудь видели их вместе?

Уорнер была явно сбита с толку.

— У меня не было возможности следить за их взаимоотношениями.

— Иначе говоря, вы верили в то, что мистер Ариас заботливый отец, потому что он сам утверждал это, я правильно вас поняла?

— Контакт родителя с преподавателем является для меня показателем заботы данного родителя о своем ребенке.

Мастерс сделала вид, что ей необходимо переварить эту фразу.

— Вы не находите, что еще одним показателем родительской заботы было бы сводить Елену к детскому психологу? Специалисту?

Уорнер натянуто улыбнулась.

— Я согласна с вами. Мне кажется, я говорила об этом мистеру Ариасу.

— А не говорил ли он вам, что миссис Перальта настаивала на этом?

— По-моему, нет, — удивленно пробормотала Уорнер.

— А не говорил ли он вам, что уже после того, как он выдвинул обвинение в покушении на растление Елены, миссис Перальта предлагала ему провести психиатрическое освидетельствование всех заинтересованных лиц?

Казалось, Лесли Уорнер вот-вот попятится над натиском Кэролайн.

— Мы не обсуждали этот вопрос, — отрезала она.

— Таким образом, вы не обсуждали, зачем ему понадобилось, чтобы его обвинения против Карло были рассмотрены в суде?

Уорнер решительно закивала:

— Чтобы защитить Елену, конечно.

— Понимаю. И вы сочли, что защита интересов Елены является и Вашей обязанностью, верно?

— В какой-то мере. Как ее учителя.

— Когда вы сообщали миссис Перальте о пресловутом инциденте на школьном дворе, вы как учитель высказали ей свои подозрения относительно того, что Елена якобы могла стать жертвой совращения?

Уорнер съежилась, точно хотела провалиться сквозь землю.

— Нет, — проронила она. — Мне показалось, что она недостаточно отзывчива по натуре.

— У вас такое правило — сообщать о своих подозрениях только тем родителям, в чьей «отзывчивости» вы не сомневаетесь?

Уорнер вспыхнула.

— Разумеется, нет. Но я уже говорила, что официально опекуном считался мистер Ариас.

— Тогда объясните мне, почему вам показалось, что миссис Перальта «недостаточно отзывчива»?

— Когда я в разговоре с ней обмолвилась, что Елена, возможно, плохо переносит общение с новым кругом людей, — нашлась Уорнер, — миссис Перальте, похоже, это не понравилось. Так что я предпочла в дальнейшем не касаться этой темы.

«Иногда это действительно помогает, — подумала Кэролайн, — по-настоящему ненавидеть свидетеля».

— А как вы узнали о «новом круге», в котором вращается миссис Перальта?

— Да Рики сам рассказывал мне. — Уорнер буквально шипела от злости. — Судя по всему, у миссис Перальты была интрижка еще до того, как распался их брак с Рики.

До сих пор Кэролайн ни разу не повысила голос.

— Судя по чему? — спокойно спросила она.

— Мне сказал мистер Ариас.

— И вы, разумеется, приняли его слова за чистую монету. Ведь вы так хорошо знали его.

Уорнер точно загипнотизированная не сводила глаз со своего мучителя.

— У меня не было причин не доверять ему.

— И на этом основании вы сочли себя вправе судить о моральном облике миссис Перальты — о том, хорошая ли она мать?

— Откуда-то взялись же все эти проблемы с Еленой, — огрызнулась Лесли.

«Вольно тебе было, тупица, совать свой нос не в свое дело», — подумала Кэролайн.

— Безусловно, мисс Уорнер. А вам не кажется, что, поделись вы своей тревогой с миссис Перальтой, она могла бы помочь установить, откуда именно они взялись?

— Мне не приходило это в голову.

— Однако вы неоднократно встречались с одним из родителей Елены, и разговор якобы всегда сводился к одной теме — теме растления. И вы ни разу не попытались поставить в известность другого родителя, то есть мать.

— Инициатором этих встреч, как правило, выступал мистер Ариас, — проникнутым враждебности голосом произнесла учительница.

Мастерс впервые за это время сделала шаг вперед.

— И ни один из вас ни разу не высказал мысль о том, что было бы целесообразно посоветоваться с матерью Елены?

Уорнер покачала головой.

— Нет. Что касается меня — я была уверена, что он доведет до сведения миссис Перальты…

— В самом деле? А если заглянуть правде в глаза — не были ли ваши эксклюзивные беседы в мистером Ариасом просто удобным предлогом, чтобы снискать расположение мужчины, которого вы находили привлекательным во всех отношениях и который к тому же был на ножах с ушедшей от него женой?

— Ничего подобного. — Глаза Лесли Уорнер сверкали негодованием. — Это были встречи с опекуном ребенка.

— С опекуном, — нарочито спокойно произнесла Кэролайн, — который, как вам известно, и был человеком, покушавшимся на растление собственного ребенка.

— Протестую! — с места воскликнул Салинас. — Ваша честь, это возмутительно. Это необоснованная злонамеренная клевета с целью запутать суд.

Кэролайн резко повернулась.

— Виктор, с того самого момента, как вы появились в этом зале, вам доставляет несказанное удовольствие клеветать на подростка с одной-единственной целью — добиться признания его отца виновным в убийстве. Но, видимо, я ошибаюсь — и клевета из карьеристских соображений уже не является таковой.

— Я возмущен… — Салинас осекся; удар судейского молотка не дал ему договорить.

— Я требую, чтобы вы оба воздержались от личных оскорблений, — заявил судья Лернер, обращаясь затем к Кэролайн: — Допускаю, что ваше замечание уместно — если его перефразировать. Продолжайте.

Кэролайн снова оказалась лицом к лицу с Уорнер.

— Вы когда-нибудь задумывались о том, что мистер Ариас мог покушаться на растление своей дочери? — спросила она тем же сдержанным голосом.

Уорнер молчала, вперившись в нее ненавидящим взглядом.

— Нет, — наконец произнесла она.

— Или что, поговори вы с миссис Перальтой, Елене можно было бы помочь?

Уорнер поморщилась; Кэролайн видела, как с каждым вопросом тают симпатии присяжных к данному свидетелю.

— Я поступала так, как считала правильным, — неохотно ответила та.

Кэролайн смерила ее долгим пристальным взглядом.

— Верно ли будет сказать, — спросила она наконец, — что ваша оценка личности мистера Ариаса целиком основывалась на ваших личных впечатлениях от встреч с мистером Ариасом?

Снова возникла пауза.

— Думаю, я неплохо разбираюсь в людях. Представителям моей профессии свойственна наблюдательность.

«Если, конечно, есть зрение», — подумала Кэролайн.

— Ведь вы ничего не знали толком про его жизнь, правильно? Кроме того, что он сам рассказывал вам?

— Полагаю, это так.

— Следовательно, вы не могли знать, что мистер Ариас делал, когда его не было рядом с вами?

— Нет, не могла.

— У вас нет специальной подготовки в области психологии или психиатрии?

— Нет.

Кэролайн помедлила и, решив, что пора сместить акценты, спросила:

— Вы что-нибудь читали о самоубийствах?

Уорнер смешалась.

— Нет.

— Кончал ли жизнь самоубийством кто-нибудь из ваших близких знакомых?

Уорнер растерянно покачала головой.

— Кажется, нет.

— Тем не менее вы убеждены, что смерть мистера Ариаса не самоубийство?

— Да, убеждена. — Лесли упрямо поджала губы.

Кэролайн повернулась вполоборота; только теперь она позволила себе взгляд в сторону присяжных. Те взирали на Уорнер с нескрываемым скептицизмом; Джозеф Дуарте постукивал себя карандашиком по губам, на которых играла ироническая полуулыбка. Кэролайн поняла, что настало время нанести решающий удар. Обратившись к Уорнер, она неожиданно спросила:

— Ведь вы недолюбливаете Терезу Перальту, верно?

Уорнер часто заморгала, наконец нехотя выдавила:

— Да, это так.

— Чем объясняется ваша антипатия?

В глазах Лесли отразилась напряженная работа мысли; похоже, она решила, что ей предоставляется шанс вернуть утраченные было позиции, и теперь мучительно пыталась понять, с какой стати Кэролайн вдруг пошла на уступки.

— Тереза Перальта ударила меня по лицу, — призналась она.

— При каких обстоятельствах?

— Я находилась в школе, в своей комнате. — Учительница растерянно замолчала, но пути назад у нее уже не было. — Я пригласила полицейских, чтобы они задали Елене несколько вопросов.

— Елене? — переспросила Кэролайн, словно не веря своим ушам. — Той самой? Шестилетней дочери Терезы Перальты?

— Да. — Голос Уорнер заметно окреп. — Примерно за месяц до смерти Рики я как-то заметила, что Елена хандрит; все дети пошли играть, а она осталась в классе. Когда я спросила, что случилось, она ответила, что ее родители ругаются и что она слышала, как миссис Перальта угрожала убить Рики.

— Вам известны обстоятельства, при которых произошла эта сцена?

— Нет. — Уорнер снова начинала нервничать. — Когда я рассказала об этом Рики, он только рассмеялся, заявив, что у его жены отвратительный характер.

— Вы пытались поговорить с миссис Перальтой?

— Нет.

— Предупредили ли вы миссис Перальту о своем намерении напустить на ее малолетнюю дочь полицейских инспекторов?

— Нет.

— В таком случае поставили ли вы в известность директора школы?

— Нет.

— Психолога?

— Нет.

— Вы консультировались с кем-нибудь относительно того, как утрата одного из родителей, который к тому же умер насильственной смертью, могла отразиться на состоянии Елены?

— Нет.

— А относительно того, какие пагубные последствия для девочки может иметь ее допрос полицией?

— Нет.

— И, разумеется, — поскольку вы вообще избегали всяких разговоров с миссис Перальтой — ничего не знали о том, что в то время она уже обратилась за помощью к детскому психологу?

Уорнер точно оцепенела.

— Я поступала так, как считала правильным.

— Вы всегда так поступаете, я заметила, не правда ли? Верно ли, что, прежде чем ударить вас, миссис Перальта спросила, отдаете ли вы себе отчет в том, какое зло причиняете ее дочери?

Глаза Лесли округлились.

— Возможно, она сказала что-то в этом роде.

— На что вы заявили, будто она не имеет права воспитывать дочь и что без Рики Елена осталась одна-одинешенька?

— Да, кажется…

— После этого она ударила вас.

— Да.

Кэролайн смерила ее презрительным взглядом.

— Сколько времени прошло с того злополучного инцидента с пощечиной, — тихо спросила адвокат, — прежде чем вам пришла в голову мысль позвонить в полицию и предложить дать показания, опровергающие версию о самоубийстве?

Уорнер безвольно дернула плечами.

— Точно не помню. Какое-то время спустя.

— А может быть, на следующий же день, мисс Уорнер?

Всем своим видом выражая обиду, Уорнер вскинула голову.

— Как вам будет угодно.

— Не сомневайтесь, мне угодно. — Кэролайн презрительно усмехнулась. — И последнее. Прежде чем ударить вас по лицу, миссис Перальта назвала вас идиоткой, не так ли?

— Да, она это сказала, — оскорбленно произнесла Уорнер.

Кэролайн недоверчиво покосилась на нее и спросила:

— И после этого вы по-прежнему считали ее плохой матерью?

Лишь когда в зале раздался смех, до Уорнер дошло, что над ней зло подшутили, и лицо ее побагровело от злости. Следующим спохватился Салинас.

— Это беспардонное глумление, — гневно заявил он. — Расчетливое издевательство над свидетелем.

Кэролайн обернулась к нему:

— Прошу простить меня, Виктор, — с покаянным видом изрекла она. — Я всего лишь поступала так, как считала правильным.

Кэролайн повернулась спиной к Лесли Уорнер и внезапно перехватила взгляд Джозефа Дуарте, который едва заметно кивнул ей.

Направляясь к столу защиты, Кэролайн Мастерс подумала, что во время процесса случаются моменты, когда кажется, будешь жить вечно.

4

Тереза Перальта сидела в приемной Денис Харрис и, пока та занималась с Еленой, читала отчеты о процессе над Крисом.

Отчеты она получала через Кэролайн Мастерс, которая попросила помощника вести подробные записи всех заседаний. После того как Салинас добился запрета на ее присутствие в зале суда, Терри решила, что должна знать о каждом шаге обвинителя вплоть до того момента, когда ей самой придется занять место свидетеля. Из вступительной речи Салинаса следовало, что обвинение решило сделать ставку на заявлении Рики о совращении. Сейчас, по иронии судьбы, Терри, лишенная возможности самой следить за ходом процесса, ждала у закрытой двери, за которой совершенно посторонний человек колдовал с ее дочерью в надежде установить истину.

Но даже Крис представлялся теперь чужим. И дело было не только в том, что он отказывался комментировать происходившее на процессе. Необходимость сохранять хладнокровие и способность рассуждать как юрист и в то же время постоянная тревога за Карло отнимали у него так много душевных сил, что он, казалось, вовсе не замечает окружающего мира. Терри с трудом верилось, что было когда-то время, когда она всецело находилась в его власти, когда одной его улыбки было достаточно, чтобы в ней снова пробудился вкус к жизни, когда она была убеждена, что достаточно знает его, чтобы разделить с ним свою судьбу. Однако на смену ему пришло другое время, когда ей стало казаться, что в душе у него существуют тайники и Крис никого к ним не допускает.

Но зато теперь Терезе открылось другое. Она была твердо уверена, что как мать оказалась несостоятельна — Елена служила тому живым свидетельством. Ее собственная мать теперь тоже представляла для нее загадку — и это стало новым откровением. Казалось, в глубине души Роза всегда была одинока — от нее буквально веяло одиночеством.

Терри не знала, что произошло с дочерью. Женщина не могла быть до конца уверенной в Карло и не могла заглянуть в душу Криса. Возможно, Кэролайн что-то знала или о чем-то догадывалась. Мастерс была настолько умна, что Терри подчас ловила себя на мысли, что боится ее. Из всех женщин, которых она знала, Кэролайн по менталитету была ближе всех к Крису, жила согласно своему персональному кодексу и не считала нужным толковать другим его положения, даже рискуя прослыть сухарем. В ней было чувство собственного достоинства, хотя, с другой стороны, многие считали ее высокомерной.

Однако Тереза чувствовала, что в этом заключается лишь доля истины. Прежде она сама была профессиональным партнером Криса; теперь — в критический момент — ее место заняла Кэролайн Мастерс, которая, казалось, как никто другой подходит на эту роль. Но было и что-то другое. Для Кэролайн с ее честолюбивыми замыслами защищать Криса в его положении являлось настолько опасно, что Терри могла представить единственную причину, по которой адвокат согласилась: у нее были собственные — неведомые Терезе — основания верить в невиновность Кристофера Паже.

Женщина задумчиво перевернула страницу.

Мастерс хорошо показала себя в сцене с Лиз Шелтон, но этого было недостаточно. Шелтон понимала, что Рики не мог покончить с собой, и Кэролайн, считала Терри, едва ли удастся найти простачка, который поверил бы в наличие у Ариаса склонности к суициду. Другое дело, чем адвокат могла помочь.

Тереза понимала, что Кэролайн способна на многое. Но она сознавала и то, что лишь ей, Терри, удастся заставить присяжных поверить человеку, от которого они не услышат ни слова.

Она вновь обратилась к отчету, делая собственные пометки, чтобы выделить ключевые позиции в аргументации обвинения.

Иногда Харрис казалось, что Елена Ариас — точная копия своей матери. Те же длинные ресницы, строгая красота линии лица, крупные и вместе с тем изящные руки. Однако сходство было не только чисто внешним: Харрис поражало, с какой неумолимой предопределенностью психологическая травма, пережитая человеком, сказывается на его детях, внуках — поколение за поколением.

Денис подозревала: где-то в детстве или отрочестве Терри таится нечто такое, в чем ей самой еще предстоит разобраться. Самое большее, что могла предположить Харрис, было насилие на почве секса. Однако корни трагедии были очевидны и для самой Терри: пытаясь спастись от Рамона Перальты, она дожила до замужества с тем же душевным недугом, которым страдала Роза — а теперь еще и Елена…

Бесконечная череда страданий. Отец Рамона Перальты бил его; отец Розы изнасиловал ее. Они были созданы друг для друга и сделали Терри идеальной женой для Рикардо Ариаса.

Разумеется, Терри стремилась положить этому конец, вырваться из порочного круга и забрать Елену с собой. Она всегда жила надеждой. «Кроме того, — устало подумала Харрис, — нельзя было полностью исключать и вероятность того, что Терри сама убила Рики: в душе каждой жертвы жестокого обращения под внешним стоицизмом тлеет огонек гнева, готового в любую минуту вырваться наружу».

Харрис с тревогой посмотрела на Елену.

Девочка сидела на ковре с карандашами и бумагой. Она почти закончила очередной рисунок; похоже, такие занятия, когда никто не мешал ей, действовали на Елену умиротворяюще, и при всей своей апатии она обнаруживала удивительную собранность. Елена протянула Харрис рисунок и пытливо наблюдала за ее реакцией. Очередная одинокая девочка, на сей раз посреди безотрадно голой пустыни под красно-оранжевым солнцем…

Рассмотрев рисунок, Денис с неподдельным интересом спросила:

— Елена, что же делает эта девочка?

Елена вяло пожала плечами.

— Она потерялась. — В голосе ее сквозило нескрываемое равнодушие.

— Почему?

— Потому что она плохая, и ее здесь бросили.

— Кто?

Но Елена, казалось, уже утратила всякий интерес к этой теме.

— Никто.

Харрис не стала настаивать. Она подошла к стеллажам и достала коробку с пластмассовыми предметами и фигурками. Не произнося ни слова, она села рядом с Еленой и принялась строить мир без людей: пластмассовая изгородь, река, теряющаяся в лесу, горы, бревенчатая избушка. Елена молча наблюдала за ней.

Наконец Харрис произнесла:

— Теперь твоя очередь.

Елена обвела взглядом пластмассовый пейзаж.

— Ты уже все сделала, — возразила она.

Денис покачала головой и показала на коробку с фигурками людей.

— Здесь должен кто-то жить, — сказала она. — Тебе следует решить кто и чем они будут заниматься.

Елена потупила взор. Харрис чувствовала, что у ее маленькой клиентки неплохая интуиция; видимо, в глубине души девочка понимала, что, играя с Харрис, она тем самым выдает себя. Вдруг Елена подняла на нее глаза.

— Зачем мама водит меня сюда?

Харрис улыбнулась.

— Потому что она любит тебя и знает, что тебе сейчас трудно. Она подумала: может, ты хочешь иметь друга.

— Не нужно мне никакого друга.

— А мне нужно. — Харрис помолчала, поставив в лес еще одно пластмассовое дерево. — Почему тебе не нужны друзья?

Елена дернула плечиками.

— С ними скучно. Они хотят только играть — больше ничего.

Харрис особенно настораживало, что Елена стала с презрением относиться к собственному детству. Возможно, причиной тому послужила душевная травма из-за смерти отца. Однако существовала и другая вероятность: детям, ставшим жертвами совращения, было свойственно сторониться сверстников.

— Мне тоже иногда нравится играть, — сообщила Харрис и принялась строить еще одну пластмассовую изгородь.

«Это может продолжаться неделями, — думала она, — даже месяцами».

Вдруг, не говоря ни слова, Елена взяла из коробки пластмассовую фигурку и поставила ее посреди леса.

В коробке было полно фигурок, изображавших людей со светлыми или каштановыми волосами, парных фигурок братьев и сестер, пап и мам, но Елена выбрала девочку с черными волосами.

— Она живет в избушке? — спросила Денис.

Елена покачала головой.

— Нет, в лесу, где темно.

— А с кем она живет?

— Ни с кем.

— А она хочет, чтобы у нее кто-нибудь был? — спросила Харрис, делая вид что увлечена строительством изгороди.

Елена молчала, застывшим взглядом вперившись в лес. Потом поставила фигурку девочки спиной к дереву.

— Что она делает? — спросила Харрис.

— Ничего. — Девчушка отвела взгляд. — Разбойники привязали ее к дереву.

— А где они сами?

— Их не видно. В лесу слишком темно. — Казалось, ее голос вот-вот задрожит.

— Может, кто-нибудь придет ей на помощь?

Елена печально покачала головой.

— Это такой кошмар. Она совсем одна, а у разбойников черная собака.

При слове «кошмар» у Харрис екнуло сердце. Время словно остановилось. Она осторожно спросила:

— Что же делает черная собака?

— Стережет девочку, — вполголоса произнесла Елена. — Она слышит в темноте дыхание собаки.

Казалось, воображение маленькой пациентки было целиком поглощено этими фантазиями.

— Что же с ней будет дальше? — робко спросила Денис.

Елена молчала. Харрис тщетно ждала ответа.

— Елена, может, ей позвонить по телефону «скорой помощи»?

— Здесь нет телефона, — с пугающей решительностью изрекла та — настолько ясно представляла она себя в полной изоляции.

Минуту Харрис пристально наблюдала за Еленой, потом протянула руку в коробку и извлекла оттуда пластмассового крокодила.

Зверь был довольно страшный: с разверстой пастью, острыми зубами и черными глазками на грязновато-зеленой морде. Женщина молча поставила крокодила рядом с фигуркой девочки, так, чтобы он смотрел в темноту, которую нарисовало воображение ее пациентки.

Елена ткнула в него пальцем и спросила:

— Это кто?

— Это тайный друг девочки, — с мягкой улыбкой ответила Харрис. — Он только с виду такой страшный, на самом деле очень добрый. Он здесь, чтобы защитить девочку.

Елена вдруг съежилась, точно испугавшись, что вот-вот произойдет нечто ужасное.

Харрис попыталась отвлечь ее:

— Как зовут девочку?

По-прежнему вглядываясь в воображаемую тьму, Елена нехотя произнесла:

— Тереза.

Каким бы странным это ни казалось, в этом была своя логика. Елена боялась сознаться, что девочка — это она сама, в то же время мать была тем человеком, с которым она отождествляла себя в наибольшей степени.

— Теперь Тереза будет в безопасности, — постаралась успокоить она Елену.

Девочка неожиданно энергично тряхнула головой.

— Крокодил не услышит ее. Собака съест его.

— О, у этого крокодила очень хороший слух. И он видит в темноте.

Елена скептически посмотрела на крокодила и более твердым голосом произнесла:

— Если крокодил останется здесь, завяжется бой.

Харрис положила руку ей на плечо.

— Все будет хорошо, — ласково сказала она. — Крокодил не боится ни собаки, ни разбойников.

Тут Елена с какой-то неистовой яростью схватила крокодила и запустила им в Харрис; в детских глазах стоял ужас.

— Нет! — выкрикнула она. — Тогда кто-нибудь обязательно погибнет.

Харрис обвила руками хрупкие дрожащие плечи.

— Все хорошо. Все будут целы и невредимы, — успокаивала она девочку.

Прижавшись к Харрис всем телом, Елена уткнулась лицом ей в шею. Денис не сразу поняла, что девочка плачет.

5

Стоило Паже увидеть Соню Ариас, ему стало не по себе.

Едва заняв свидетельское место, она метнула в его сторону по-птичьему недобрый взгляд. В облике женщины сразу же бросались в глаза многочисленные признаки, по которым можно угадать человека с расстроенной психикой: немилосердно выщипанные брови; выкрашенные хной, цвета желтоватого пергамента волосы, не вязавшиеся ни с ее возрастом, ни со смуглой кожей; тощие, как жерди, ноги и сухое изможденное лицо больного анерексией — потерей аппетита. Ее манера, озираясь, стрелять глазами напоминала одержимого параноика и одновременно фотомодель, позирующую перед объективами фотокамер. Соню, как «белую ворону», нельзя было не заметить. В памяти Паже возник образ увядшей кинозвезды из фильма Билли Уайлдера «Бульвар закатов», которую играла Глория Свенсон. Одним словом, чтобы исследовать наиболее темные стороны личной жизни Рики, лучше всего было начать с допроса Сони Ариас.

— Смотрела «Бульвар закатов»? — прошептал Паже, наклонившись к Кэролайн.

Та улыбнулась уголками губ, чтобы не заметили присяжные, и поежилась, как будто ей стало зябко. Это телодвижение вполне отвечало тем чувствам, которые испытывал Паже, глядя на Соню Ариас.

— Эта часть, — сквозь зубы процедила Кэролайн, — обещает быть занятной.

Салинас с самого первого вопроса вел себя с Соней Ариас крайне осторожно, формальной целью ее вызова в качестве свидетеля было установить, что Рики обещал позвонить ей в субботу, то есть на следующий день после того, как его в последний раз видели живым. На самом же деле предполагалось, что зрелище скорбящей матери должно до слез растрогать присяжных. Однако по тому, как властно она держалась, окидывая взглядом зал суда, словно требуя всеобщего внимания, было ясно, что добиться этого эффекта будет непросто. Когда Салинас задал первый вопрос по существу дела, женщина выдержала паузу, пока не убедилась, что взгляды всех присутствующих в зале прикованы к ней, после чего, вперившись глазами в Паже, неожиданно мстительно произнесла:

— Рикардо никогда не наложил бы на себя руки. Его отняли у нас. Вот почему он так и не позвонил мне.

Казалось, ее пылкие слова не произвели на Кристофера никакого впечатления. Тогда, выражая свое презрение, она резко отвернулась от него и уставилась на Салинаса.

Тот елейным голосом спросил:

— Почему вы уверены в этом?

Соня горделиво вскинула голову.

— Рикардо был примерным католиком — с самого его детства я сама следила за этим. Он знал, что самоубийство это грех.

Паже машинально посмотрел на Луизу Марин — та сидела, потупив взор, словно погрузившись в воспоминания собственного прошлого. Крис подумал, найдет ли она в себе силы поверить ему — ведь это значило бы поступиться убеждениями всей ее жизни.

— Ты собираешься и дальше наблюдать этот спектакль? — спросил он Кэролайн.

— Потерпи, — произнесла она, пожимая его за локоть. — Пусть Виктор немного позабавится с дебютанткой.

— Помимо религиозных убеждений вашего сына, — продолжал Салинас, — можете ли вы назвать какие-то черты его характера, которые не позволили бы ему совершить этот шаг?

— Он в жизни не брал в руки оружия. — Теперь Соня Ариас обращалась к присяжным. Казалось, она не очень-то внимательно слушает вопросы обвинителя. — С самого детства он был очаровательным мальчуганом с курчавыми черными волосами — мечта любой женщины. Всегда весел и полон жизни; во всем старался видеть только хорошее. В нем было невыразимое очарование: увидев его, в него нельзя было не влюбиться. — Соня помолчала и заговорила более решительным и резким голосом: — Никто не мог дать ему того, что он заслуживал. Если Рики в чем-то нуждался, он знал, что я дам ему это. Даже если ему и пришла бы мысль о самоубийстве, он поделился бы со мной.

Она окинула взглядом зал, точно ища поддержки.

— Она в точности такая, — прошептала Кэролайн, — какой ее описала Терри. — Не представляю, как ей удавалось различить, где кончается Рики и начинается его мамаша.

Паже не мог не заметить, что Соня Ариас начинает утомлять Салинаса.

— Как бы вы охарактеризовали отношения Рики с вашей внучкой Еленой? — спросил Виктор.

— Это были отношения беззаветной преданности, — с горечью произнесла Соня. — Он любил ее так же, как я любила его. Эта девочка еще не понимает, как ей повезло, что у нее был отец, который не утаивал своих чувств.

Теперь даже Елена оказалась недостойна своего отца. Паже было трудно судить, каким образом «любовь» этой женщины отразилась на Рики, но при мысли о том, что могла унаследовать Елена от такой бабушки и ее чада, сердце его преисполнилось сострадания и тревоги.

— Вы с Рики говорили о том, как отразился его разрыв с Терри на дочери? — поинтересовался Салинас.

— Это был не его разрыв, — хмуро буркнула Соня. — И я хочу, чтобы каждый, кто умеет слушать, понимал это. Впервые миллионы людей внимают истории Рикардо Ариаса, и я не успокоюсь, пока они не узнают всей правды о нем. — Она резко повернулась и указала рукой в сторону Паже. — Она бросила моего сына, чтобы сойтись с этим человеком. Тереза всегда была слишком честолюбива, чтобы стать Рики поддержкой, в которой он нуждался, и, наконец, бросила его с дочерью на руках. — Судя по голосу Сони, она испытывала странное удовлетворение. — Я предупреждала его с самого начала. Но Рики был слишком добр.

Паже почувствовал, что его терпение на пределе.

— Пожалуй, с меня довольно, — процедил он сквозь зубы.

— Спокойствие, — сказала Кэролайн. В следующую секунда она уже обращалась к судье Лернеру:

— Ваша честь, мне не хотелось бы сразу заявлять протест, однако позвольте сделать одно замечание. Волнение миссис Ариас вполне объяснимо. Но суждения относительно брака ее покойного сына, возможно, не вполне справедливы и корректны — не говоря уже о том, что они не имеют отношения к делу. Надеюсь, с помощью мистера Салинаса нам удастся более строго придерживаться фактов.

Лернер кивнул и с некоторым смущением посмотрел на свидетельницу:

— Миссис Ариас, когда вы отвечаете на вопросы мистера Салинаса, попытайтесь не уклоняться в сторону. Не сочтите за обиду, но именно так вы поможете нам наилучшим образом.

Соня повернулась к судье и подарила ему кокетливую улыбку, которая настолько не вязалась с тоном ее выступления, что показалась зловещей.

— Ну разумеется, — прощебетала она. — Я хочу, чтобы мой Рикардо гордился мной.

Лернер потупился.

— Да, — растерянно произнес он. — Благодарю вас.

Салинас преодолел замешательство и продолжал:

— Я так понимаю, главной заботой Рики была Елена?

Соня сцепила пальцы.

— Всегда. — Ее голос вновь обрел прежнюю категоричность. — Я умоляла его приехать ко мне в Нью-Йорк, чтобы снять стресс, который ему приходилось переживать постоянно. Но он не мог оставить Елену.

Салинас выдержал паузу и спросил:

— Говорил ли вам Рики о своих подозрениях, что сын мистера Паже покушался на растление Елены?

Присяжные замерли в ожидании ответа. Соня скрестила руки на груди и заявила ничтоже сумняшеся:

— Да. Я помню, когда Рики был еще ребенком, каким он был красавчиком — просто загляденье. Он всегда был красавец — до самой смерти. Я просто ума не приложу, какие же это должны быть родители, чей собственный сын вырастает извращенцем.

Кэролайн коснулась руки Паже и встала.

— Ваша честь, я прошу признать не имеющим юридическую силу ту часть ответа, которая следовала за утвердительной частицей «да». — От прежней доброжелательной Кэролайн не осталось и следа. — И я настоятельно призываю данного свидетеля по возможности проводить различие между обстоятельствами дела и личными пристрастиями. На кого бы ни был обращен ее праведный гнев.

— Ходатайство удовлетворяется, — без промедления произнес Лернер. — Я рекомендую членам жюри слова миссис Ариас, относящиеся к мистеру Паже и его сыну, расценивать как умозрительные и необоснованные. — Затем обратился к Соне Ариас: — Мне понятно ваше стремление помочь обвинению. — Его голос чуть смягчился. — Поймите и вы, что в данном случае вы оказываете ему медвежью услугу.

Соня Ариас, торжественно-прямая, сидела на месте свидетеля, стараясь не смотреть в сторону судьи, и обиженно молчала.

Салинас, явно раздосадованный, спросил:

— Что именно говорил вам Рики по поводу своих подозрений?

— Он чувствовал себя мерзко, словно ему плюнули в душу. Хуже того — мать Елены не оставила ему ни гроша, чтобы он мог нанять адвоката или психолога, и он даже не мог помочь собственной дочери. — Соня окинула скамью присяжных заносчивым взглядом. — И мне пришлось отправить ему тысячу долларов. Он был так признателен за это.

Паже заметил, как брови у Кэролайн поползли вверх и она принялась что-то записывать в своем блокноте.

— Известно ли вам, — спросил Салинас, — о намерении сына добиваться постоянного опекунства?

Соня выразительно кивнула:

— Да. Он собирался бороться до конца. И я готова была помочь ему в этом. Он не хотел, чтобы эта женщина вместе со своим дружком и его сыном сломала Елене жизнь. — Она выдержала многозначительную паузу. — Рикардо не остановился бы ни перед чем — слышите? Ни перед чем! — чтобы его дочь осталась с ним.

Паже еще раз подумал, как трудно отделить мать от сына. Он наклонился к Кэролайн.

— Помнишь, мать Ли Харви Освальда решила написать книгу? Она хотела назвать ее «Роль матери в истории».

Мастерс усмехнулась, не спуская глаз с Сони. Салинас же, казалось, тем временем полностью овладел ситуацией.

— Когда, — спокойно спросил он, — вы в последний раз говорили с Рикардо?

Соня задумчиво опустила взгляд.

— В ту пятницу. Когда моего сына в последний раз видели живым.

— И о чем вы говорили?

— Что мать Елены собирается в Италию вместе со своим дружком. И это несмотря на то, что произошло между Еленой и его сыном. Рики сказал, что у него больше нет сомнений в необходимости любыми способами бороться за Елену.

Настроение в зале изменилось. Присяжные настороженно прислушались. Мариан Селлер перестала протирать очки, вся обратившись в слух.

— Вы что-то сказали в ответ на его слова? — спросил Салинас.

— Да, — произнесла Соня, не поднимая глаз. — Я сказала, что готова приехать к нему — в тот же самый день, если ему нужна моя помощь. Но он ответил, что в состоянии сам позаботиться о Елене и что будет лучше, если я пошлю ему те деньги, которые потратила бы на авиабилет. Тогда я сказала, что подумаю и мы еще поговорим об этом, когда он позвонит в следующий раз. — Последние слова она произнесла укоризненным тоном, словно не могла поверить, что ее сын был способен поступиться ее присутствием ради денег. — Еще он сказал, что теперь у него есть могущественные друзья, которые помогут ему.

Паже сразу понял, что фраза «про могущественных друзей» вырвалась у нее помимо воли. Салинас выглядел обескураженным.

— Это она про людей Коулта, — шепнула Кэролайн.

— Вы часто говорили с Рикардо? — спохватился Салинас.

Услышав этот вопрос, Соня оживилась и, с гордостью посмотрев в сторону присяжных, произнесла:

— Каждую среду и субботу — с тех пор как он окончил университет. Рикардо никогда не забывал звонить мне. Ни разу за двенадцать лет.

Салинас понимающе посмотрел на нее.

— Но он больше не позвонил? Ни в субботу, ни позже?

Соня снова опустила глаза:

— Нет, не позвонил.

— Вы пробовали позвонить ему сами?

— Я хотела, чтобы он сам позвонил мне. — У нее задрожали губы. — Я думала, он расстроился из-за денег.

— Так вы пробовали позвонить ему?

— Я была очень зла на него, — сказала миссис Ариас, заламывая руки; на ее глаза навернулись слезы. — Понимаете, я совсем забыла, какой он — мой Рики.

Кэролайн понимала, что ей будет непросто добиться того, что она задумала.

Когда она встала, в ее взгляде, обращенном на Соню Ариас, сквозила растерянность.

— Что именно вы имели в виду, когда говорили, что Тереза Перальта не смогла стать поддержкой для вашего сына? — спросила адвокат.

Соня понимающе усмехнулась:

— Я имела в виду духовную поддержку. Она никогда не ценила того, что он не такой, как все, — его воображения, привлекательности, его непохожести на других мужчин. По-вашему, много ли найдется отцов, которые относились бы к своей дочери с такой беззаветной преданностью?

Кэролайн сохраняла непроницаемо-учтивое выражение.

— Таким образом, говоря о том, что миссис Перальта никогда не поддерживала Рики, вы не имели в виду финансовой поддержки?

Соня насторожилась.

— Нет.

— Но ведь она содержала его на протяжении пяти лет замужества, не так ли?

— Только после того, как он оставил адвокатскую практику. Он хотел основать собственное дело.

— Сколько раз Рики уходил с работы?

— Три. — Соня выглядела все более раздраженной. — Но один раз он оставил службу, потому что поступал в бизнес-школу. Рики говорил, что ему необходимо приобрести навыки предпринимателя.

— И отправил его в эту школу не кто иной, как Тереза? Учиться на магистра управления.

— Да, это так, — неохотно признала Соня.

— А затем она же дала ему деньги, чтобы он смог открыть собственное дело?

— Возможно, — миссис Ариас пожирала ее глазами, — но я тоже давала.

— Известно ли вам, куда пошли эти средства? Будь то деньги Терезы или ваши?

— Нет. — Соня на секунду замешкалась. — Рики преследовали неудачи.

Кэролайн держалась подчеркнуто холодно.

— Кто содержал Рики, до того как они поженились? — спросила она.

Соня Ариас смешалась.

Кэролайн подумала, что этот акт следовало бы назвать «Истинное лицо Рикардо Ариаса». Краем глаза она заметила, что Виктор Салинас начал проявлять нетерпение.

— Его содержали мы, — наконец ответила свидетельница. — И позвольте мне внести ясность. Я помогала им все студенческие годы, когда Тереза родила. Мне самой пришлось устроиться на работу.

— А сам Рики, он когда-нибудь зарабатывал деньги? — не унималась Кэролайн.

— Возражаю! — с места выкрикнул Салинас. — Трудовая биография мистера Ариаса не имеет отношения к делу.

— Да что вы? — парировала Кэролайн. — Не вы ли подняли вопрос о том, считает ли миссис Ариас, что у ее сына могла быть склонность к суициду? Как можно судить об этом, не ознакомившись с его биографией?

Лернер согласно кивнул.

— В каком-то смысле вы правы, адвокат, — заметил он. — Продолжайте.

В ожидании ответа Кэролайн снова повернулась к Соне Ариас.

— Мне трудно припомнить те места, где мог работать Рики, — желчно изрекла она.

Кэролайн помолчала, обдумывая следующий вопрос.

— Как насчет того времени, когда он еще жил с вами дома? — как бы невзначай спросила она. — Когда он учился в школе. Работал он или нет?

Соня растерянно молчала.

Мастерс было любопытно наблюдать, как та, боясь попасть впросак, мучительно пытается прочесть ее мысли. Наконец Соня решилась:

— Это было так давно.

— Позвольте мне помочь вам, — вежливо вызвалась Кэролайн. — По-моему, когда Рики было семнадцать, он летом подрабатывал в спортивном магазине Бернхарда — в Бронксе, неподалеку от вашего дома?

Соня словно язык проглотила. Салинас в нетерпении ерзал на месте.

— Да, — проронила свидетельница. — Теперь я припоминаю.

— А не звонил ли мистер Бернхард вашему мужу с требованием возместить ему убытки? Потому что он поймал Рики на утаивании выручки?

— Ваша честь, — раздался голос Салинаса, — обвинение просит разрешения провести обмен мнением с защитой.

— Пожалуйста, — сказал Лернер и кивнул Кэролайн, приглашая ее подойти.

Они с Салинасом встали напротив друг друга; Лернер взирал на них с высоты своего места председательствующего.

— В чем дело? — требовательным шепотом произнес Салинас. — Я пригласил данного свидетеля с целью уточнить две простые позиции. Первое: что у Рикардо Ариаса никогда не было склонности к суициду. И второе: то, что он, хотя и обещал, не позвонил своей матери в субботу, дает возможность установить вероятное время смерти. Воровал он деньги, когда учился в пятом классе, или нет, все это чистой воды диффамация,[31] не имеющая никакого отношения к существу дела.

Кэролайн предвидела подобную ситуацию с тех самых пор, как впервые намекнула Джереду Лернеру о процессе, и теперь она надеялась, что он вынесет то решение, которое было нужно ей. Поэтому заговорила, обращаясь непосредственно к нему:

— Думаю, мистер Салинас не станет отрицать того, что он старается представить Рикардо Ариаса психически уравновешенным человеком, которому и в голову никогда не приходила мысль о самоубийстве и у которого не было никаких врагов, кроме его бывшей жены и моего клиента. Достаточный повод, чтобы говорить об этом. Однако кроме того с самого начала процесса, со своей вступительной речи Виктор пытается изобразить Рикардо Ариаса как некий кладезь добродетели. — С этими словами она повернулась к Салинасу. — Вы сами вынудили меня, Виктор. Мой Рикардо Ариас мошенник и лжец, неспособный заработать на жизнь честным трудом; к тому же вполне вероятно, он являет собой хрестоматийный тип социопата, скрывающегося под личиной мелкого плутишки. Все это заставляет предположить, во-первых, то, что мой Рики был человеком психически неуравновешенным, а во-вторых, что подобные ему люди отравляют жизнь другим. — Она вновь обратилась к Лернеру: — Ваша честь, мы находимся на процессе об убийстве, а не на поминках, устроенных для семьи и друзей Рики, если допустить, что таковые, кроме незадачливой мисс Уорнер, у него были. Представляя интересы Криса Паже, я имею право предать огласке любые факты, которые свидетельствовали бы о психическом отклонении в поведении покойного мистера Ариаса. Смею вас заверить, Ваша честь, таковых наберется немало.

— Это пустая отговорка. — В обращенном на Лернера взгляде Салинаса стояла мольба. — Мелкая кража, если таковая действительно имела место, не дает оснований говорить о склонности к суициду. Для мисс Мастерс вопрос о самоубийстве — это уловка с целью всячески опорочить человека и добиться, чтобы присяжные в конце концов забыли, что это суд не над Рикардо Ариасом, а над его убийцей.

— Это что-то новенькое, — оборвал его Лернер. — Но вы немного опоздали, Виктор. В следующий раз, подбирая мальчика для битья, не забудьте как следует проверить его, прежде чем отдавать на заклание. — Он посмотрел на Кэролайн. — Адвокат, я предоставляю вам значительную свободу действий. Постарайтесь не злоупотребить моим доверием.

— Благодарю вас, Ваша честь, — произнесла Кэролайн и добавила про себя: «И вас, Джонни Мур».

Салинасу не оставалось ничего другого, как только пожать плечами. Возвращаясь на свое место, он украдкой взглянул на Кэролайн, словно желая напомнить ей, что процесс будет длинный и трудный.

Кэролайн повернулась к Соне Ариас: перед ней стояла нервная, не скрывавшая своего раздражения женщина, полная решимости до конца защищать доброе имя своего сына. Лишь на мгновение Кэролайн ощутила жалость к ней.

— Вы помните мой вопрос? — ровно спросила она.

Соня выпрямилась на свидетельском месте.

— Этот Бернхард не ловил Рики на краже. Но мы выплатили ему пятьсот долларов, потому что он грозился позвонить в полицию.

— А не было ли другой причины, по которой вам не хотелось иметь неприятности? Например, не случалось ли у Рики за три месяца до этого инцидента неприятностей в школе?

Кэролайн показалось, что Соня Ариас съежилась на своем стуле.

— Произошло недоразумение, — пробормотала та.

— Его на время исключили из школы, не так ли? Потому что обвинили в краже контрольной по математике из стола учителя?

— На него заявил другой учащийся, который сам и украл эту контрольную, а потом, когда его поймали, во всем обвинил Рики. — Соня с мольбой посмотрела на присяжных. — Рикардо ни в чем не был виноват. Просто такому красивому и талантливому мальчику всегда все завидовали. Видели бы вы его в смокинге на школьном балу. Девочки были от него без ума…

— Верно ли, что, когда он учился в университете, — прервала ее тираду Кэролайн, — ему пришлось съехать из общежития?

— Да. — Соня посмотрела на нее как-то затравленно, потом нахмурилась и добавила: — Это было, когда он решил жить вместе с Терезой. Хотя мог бы выбрать любую девушку.

Кэролайн подошла ближе.

— А Рики не рассказывал вам, что совет самоуправления общежития потребовал, чтобы он выехал, потому что он воровал из комнат?

— Нет, — отрезала Соня, обеими руками вцепившись в подлокотники. — Такое могла сказать только она. Рики не говорил мне ничего подобного.

Паже заметил краем глаза, что Салинас порывался встать, чтобы заявить протест, но в последний момент передумал: у Кэролайн, скорее всего, были свидетели, и заяви он протест по данному пункту, те могли бы выступить на суде.

— Нет? Ну хорошо, — продолжала Кэролайн. — Вы упоминали, что после окончания юридического факультета Рики работал в трех различных фирмах, верно?

— Да.

— Он говорил вам, что из двух его уволили?

— Нет.

— И что из одной его уволили, потому что он ввел их в заблуждение относительно своих профессиональных качеств?

— Нет, — изрекла Соня. Ее взгляд растерянно блуждал по залу. — И это также неправда.

— Откуда вам это известно?

Соня снисходительно ухмыльнулась:

— Потому что я знаю своего сына.

«Сомневаюсь я, что кто-нибудь может похвастаться тем, что знает его, — подумала Кэролайн. — За исключением разве что его жены». Однако в душе она чувствовала удовлетворение: ей хотелось верить, что в биографии Джозефа Дуарте не было таких фактов, как кража выручки у работодателя и жульничество на экзаменах.

— Вы знали, что ваш сын наблюдался у психотерапевта? — спросила она.

К удивлению Паже, Салинас не выказал никакого беспокойства.

— Разумеется, — с улыбкой, словно ей удалось провести Кэролайн, произнесла Соня. — Рики рассказывал мне. Он переживал за Елену, и ему нужен был совет специалиста. Я помогла ему деньгами.

— Сколько стоил такой совет?

— Недешево — сто долларов в час. Но для Рики мне ничего не жалко.

Адвокат с любопытством взглянула на нее.

— Вы отправляли деньги врачу или Рики? — спросила она.

— Естественно, Рики. Я не хотела ставить его в неловкое положение.

«Положим, это было бы невозможно», — отметила про себя Кэролайн.

— Скажите, миссис Ариас, а почему Рики сам не платил за услуги психотерапевта? — поинтересовалась Мастерс.

— Она давала ему слишком мало денег, и мне, как обычно, пришлось помочь ему.

— Говоря «она», вы, видимо имеете в виду миссис Перальту и те деньги, которые она давала ему в качестве алиментов на ребенка и супружеского пособия?

— Ну да. — Соня с вызовом уставилась на присяжных. — Рики говорил, она получает больше восьмидесяти тысяч в год, в то время как он вынужден выбиваться из сил, заботясь о дочери и пытаясь наладить собственное дело. Я думала, наш суд окажется более справедливым.

— Я вас понимаю, — промолвила Кэролайн. — А не упоминал ли он, что миссис Перальта тоже добивалась опекунства и что он, отстаивая свои родительские права, в тоже время отказался устроиться на какую-либо работу? И требовал в суде, чтобы ему назначили максимальное пособие, какое только допустимо по законам штата, — и получил его?

Соня пренебрежительно махнула рукой.

— Как бы там ни было, этого недостаточно, чтобы свести концы с концами.

— Так, значит, он жил на деньги Терезы Перальты?

— Ну да.

— Когда вы согласились оплачивать услуги психотерапевта, вам, конечно, было известно, что «Инкуизитор» заплатила Рики десять тысяч долларов за статью, в которой ваш сын обвинял ответчика, мистера Паже, в том, что тот отбил у него жену?

В глазах Сони отразилось недоумение, затем она высокомерно улыбнулась.

— Эта история имела огромный общественный интерес, и Рикардо представал в ней в самом выгодном свете. Разумеется, газета не могла упустить случай, чтобы не рассказать о нем.

— Миссис Ариас, вы, видимо, не поняли мой вопрос. Я спросила, известно ли вам, что «Инкуизитор» заплатила Рикардо десять тысяч долларов?

На смену улыбки пришла презрительная гримаса.

— Я не помню таких деталей.

— Вот как? Вы бы согласились оплачивать расходы Рикардо, если бы знали, что у него есть десять тысяч? Или отправили бы ему ту сумму, о которой упоминали?

— Возможно, — ответила Соня. — Ведь Рикардо был моим сыном. Вам, наверное, не понять, что это значит.

Какое-то время адвокат молча разглядывала свидетельницу, чувствуя на себе взгляды жюри, потом тихо произнесла:

— Нет. И я никому бы не пожелала познать то, что познали вы.

Это двусмысленное замечание заставило Соню на мгновение оторопеть.

— Но вы напомнили мне еще об одном, — продолжала Кэролайн. — Хорошо ли вы в действительности знали своего сына?

— Благодарю вас, очень хорошо, — ответила миссис Ариас, гордо вскинув голову.

— В то же время вам неизвестно о том, что он утаивал выручку от работодателя, жульничал в школе, что за кражи его вытурили из общежития, что его выгнали из двух юридических фирм, что, наконец, он был при деньгах, когда вам приходилось платить за его консультации у психотерапевта?

— Я не могу знать того, чего не было, просто потому что вы рассказали мне об этом, — произнесла Соня, избегая смотреть в сторону Кэролайн.

— Но если допустить, что это все же было? Вы по-прежнему стали бы утверждать, что знаете своего сына?

— Я знала, каким он был в душе.

Кэролайн печально покачала головой.

— В сущности говоря, не основано ли ваше утверждение о том, что Рикардо не мог покончить самоубийством, на вашей вере, что он был таким, каким вам хотелось его видеть?

Миссис Ариас выглядела совершенно изможденной. Постаравшись овладеть собой, она раздраженно передернула плечами и заявила:

— Я знала своего сына.

Теперь Мастерс стояла в непосредственной близости к месту свидетеля.

— Все, что вы знали о Рикардо Ариасе — с восемнадцати до тридцати лет, — не исходило ли это из собственных слов Рикардо?

Соня Ариас внезапно встала и запальчиво произнесла:

— Рикардо Ариас страстно любил жизнь. И я всегда жила для него. Он никогда бы не совершил такого эгоистического поступка, как самоубийство.

Кэролайн посмотрела на жюри, затем перевела исполненный сострадания взгляд на свидетельницу.

На скамье присяжных Мариан Селлер была бледна как полотно; у Луизы Марин в глазах стояли слезы.

— Больше вопросов не имею, — тихо проронила адвокат и направилась на место.

Приближаясь к Соне, Салинас ступал неслышно, словно боялся потревожить установившуюся в зале тишину.

— Миссис Ариас, — обратился он к свидетельнице, — вы помните, я показывал вам записку? Предположительно написанную вашим сыном?

Точно очнувшись от воспоминаний, Соня недоуменно уставилась на него.

— Да. Помню.

— Вы помните, что сказали мне в этой связи?

Соня слабо кивнула.

— Что я не могу узнать почерк.

— А почему вы не могли узнать его?

— Потому что последний раз видела его почерк очень давно. — Соня мягко улыбнулась, как будто вспомнив о чем-то своем. — Когда Рикардо исполнилось семнадцать, мы скопили денег, чтобы купить ему компьютер. Жили мы довольно бедно, но ради Рикардо… Он относился к компьютеру с благоговейным трепетом и так любил печатать, что даже списки покупок набирал на нем. Позднее, когда сын уехал учиться, все письма, которые он посылал мне, были также набраны на компьютере. Он использовал прекрасные шрифты — особенно хорошо у него получались рождественские открытки. Это были настоящие шедевры в своем роде. — Словно спохватившись, миссис Ариас снова обратилась к присяжным: — Рикардо был консерватор по натуре. После того как у него появился компьютер, я ни разу не видела, чтобы он хоть строчку написал от руки. Это было противно его характеру, как и самоубийство.

6

На третий день Виктор Салинас вызвал в качестве свидетеля обвинения психотерапевта, консультировавшего Рики.

Даэна Гейтс была брюнеткой лет сорока с короткой, прямой стрижкой, небольшим миловидным лицом с маленьким носиком и широко посаженными карими глазами, в которых читалась спокойная сдержанность человека, знающего толк в своем деле. Жюри не могло знать одного: как категорически была настроена Гейтс против того, чтобы давать показания в суде.

С самого начала она решительно отказалась говорить как с Монком, так и с Джонни Муром, когда те обратились к ней за помощью. Ее позиция была предельно ясной: по калифорнийским законам беседы психотерапевта с пациентом составляли предмет профессиональной тайны. В понимании Гейтс смерть Рики ничего не меняла в этом смысле. Однако Салинасу удалось убедить Джереда Лернера, и тот перед самым заседанием рассудил иначе. И сейчас никто не мог с уверенностью предполагать, что же скажет Гейтс.

Кристоферу Паже было ясно одно — Салинас вполне уверен, что никакого самоубийства не было, и хотел произвести фурор, доказав всем — устами профессионального психолога, — что психическое состояние Рики не может больше подвергаться сомнению. Если бы выводы Салинаса подтвердил профессионал, от версии Кэролайн о самоубийстве не осталось бы камня на камне и последствия для Паже могли быть самыми печальными.

Присяжным, казалось, тоже передалось его напряжение — все были сосредоточенны и, похоже, немного взвинченны. Джозеф Дуарте что-то лихорадочно пометил и подчеркнул в блокноте и принялся строчить дальше. Гейтс сидела, расправив плечи и положив перед собой руки. Она невозмутимо, не меняя интонации, кратко отвечала на вопросы Салинаса.

Выяснив ее ученое звание и осведомившись об опыте работы в качестве семейного психолога-консультанта, Салинас спросил:

— Как долго вашим пациентом был Рикардо Ариас?

— Он приходил ко мне на прием дважды в неделю приблизительно на протяжении четырех месяцев. То есть до своей гибели.

— Следовательно, сколько примерно раз вы его видели?

— За все это время он приходил ко мне раз тридцать-тридцать пять, каждый раз прием длился ровно час.

Кэролайн сделала для себя пометку.

— Доктор Гейтс, когда мистер Ариас впервые обратился к вам, объяснил ли он, зачем ему потребовалась помощь?

Та на мгновение задумалась.

— Проблемы мистера Ариаса в основном касались его дочери, Елены. И сначала он спросил у меня, смогу ли я, если потребуется, провести психиатрическое освидетельствование его семьи. Но я убедила его, что буду более полезной, работая с ним индивидуально.

Паже показалось, что за прозвучавшим формально ответом кроется что-то еще. Похоже, Салинас тоже это почувствовал; он на секунду замешкался, затем спросил напрямик:

— В процессе ваших встреч с мистером Ариасом не сложилось ли у вас определенного мнения по поводу того, склонен ли этот человек к суициду?

Кэролайн подняла взгляд от своего блокнота. Она могла заявить протест, однако не стала этого делать. В зале установилась зловещая тишина.

— В мои обязанности, — изрекла Гейтс, — не входило определять, склонен или нет мистер Ариас к суициду. И я даже не пыталась этого делать.

Салинас не смог скрыть охватившего его разочарования.

— Однако на протяжении этих тридцати с лишним часов неужели у вас не сложилось какого-то впечатления относительно характера мистера Ариаса? — поинтересовался он.

— Впечатления? Пожалуй. — Гейтс задумчиво опустила глаза, затем пристально посмотрела на Салинаса. — Я бы сказала следующим образом: мои наблюдения не давали оснований предполагать, что этот человек способен наложить на себя руки.

Паже заметил, что Джозеф Дуарте что-то записал в своем блокноте, затем решительно подчеркнул написанное. Салинас, точно вновь обретя уверенность, сделал шаг вперед.

— То есть в характере мистера Ариаса были какие-то черты, которые противоречили вашему представлению о потенциальном самоубийце?

Гейтс на мгновение задумалась.

— Мистер Салинас, наши беседы главным образом касались будущего. Мистер Ариас был полон решимости сохранить опекунство над Еленой, и его волновал вопрос: как это сделать. Он хотел знать все, связанное с психиатрическим освидетельствованием. — Даэна вдруг замолчала, затем добавила: — Словом, я ни разу не задумывалась, способен ли он на самоубийство.

Кэролайн слушала с непроницаемым выражением адвоката, на глазах у которого его клиент терпит поражение.

— Возникало ли у вас ощущение, — продолжал спрашивать Салинас, — что мистер Ариас подавлен разрывом с женой?

— Я бы назвала это по-другому. Он был глубоко уязвлен решением миссис Перальты оставить его. К тому же ему не давала покоя мысль о том, что его дочь подверглась растлению.

— Что он предпринимал в этой связи?

Гейтс откинулась на спинку стула.

— Занимался самообразованием. Мистер Ариас дотошно расспрашивал у меня о тех признаках, по которым можно установить, имел ли место факт совращения; о том, каким образом ребенок в подобной ситуации будет выражать свои чувства и как ему можно помочь. Он также попросил меня подобрать ему список литературы по данной теме, читал все от корки до корки, и мы подробно обсуждали прочитанное.

— Я так понимаю, мистер Ариас весьма серьезно относился к тому, что произошло с его дочерью?

Гейтс окинула обвинителя пытливым взглядом.

— Мне показалось, что мистеру Ариасу крайне необходима моя помощь.

— То есть, — не унимался Салинас, — мистер Ариас всерьез рассматривал возможность провести психиатрическое освидетельствование?

Лицо Гейтс являло собой маску непроницаемости.

— Мистер Ариас все планировал заранее, всегда был пунктуален, а на протяжении беседы — неизменно сосредоточен. Я бы сказала, мистер Ариас был всецело предан идее довести дело до конца.

— Доктор Гейтс, в вашем представлении согласуется ли подобное поведение с мыслями о самоубийстве?

— Я бы этого не сказала.

Паже наклонился к Кэролайн:

— Она говорит о нем так, словно он был каким-то необыкновенным человеком. Как считаешь — с чего бы это?

— Не понимаю, — пробормотала Кэролайн. — Но что-то здесь неладно. Чем же они все-таки занимались во время этих консультаций?

— За пятнадцать лет практики, — спрашивал Салинас, — встречались ли вам пациенты со склонностью к суициду?

Гейтс впервые опустила взгляд.

— Я знала двоих, — тихо произнесла она, — которые покончили жизнь самоубийством. Девушка-подросток и взрослая женщина, мать. Это было самым тяжелым испытанием в моей жизни. Если в подобных обстоятельствах мои личные переживания что-то значат. — Гейтс подняла глаза. — Кроме этих двух случаев мне приходилось встречать людей с инстинктами к саморазрушению. Я очень тонко чувствую это, тем более что два моих пациента покончили самоубийством.

Салинас понимающе кивнул.

— Есть ли отличительные признаки, по которым вы распознаете потенциального самоубийцу.

Выражение тревоги в глазах Гейтс смягчило ее облик.

— Универсальной характеристики не существует. Но, как правило, к группе повышенного риска относятся люди, страдающие острой формой депрессии, с низкой самооценкой, резкими перепадами настроения; их может преследовать чувство, что они не в состоянии контролировать ситуацию… — Она помолчала. — В большей или меньшей степени все эти симптомы проявлялись у тех двух пациенток, которые решили уйти из жизни.

— Наблюдали ли вы нечто подобное у мистера Ариаса?

Свидетельница покачала головой.

— Нет. В каком-то смысле мистер Ариас обладал весьма высокой самооценкой. Если уж на то пошло, мне показалось, что у него были необычайный запас жизненных сил и неистощимая находчивость.

Салинас выдержал паузу, давая возможность присяжным в полной мере оценить смысл сказанного Гейтс, затем спросил:

— Когда вы в последний раз видели мистера Ариаса?

— По-моему, это было в четверг, то есть, как я понимаю, за день до того дня, когда его в последний раз видели живым. Обычно мы встречались с ним по понедельникам и четвергам, и в тот раз, уходя, он подтвердил, что придет в понедельник. Так что я была немало удивлена, когда он не объявился.

— Каким он вам показался в тот последний четверг?

— Обычным. Вообще, у мистера Ариаса редко менялось настроение: всегда оживленный, но вместе с тем полный решимости добиться своего — то есть постоянного опекунства над Еленой. Он был вполне удовлетворен своим заявлением в суд, которое составил с целью оградить Елену от общества мистера Паже и его сына. В то же время его раздражало то упрямое желание миссис Перальты отправиться в Италию. Он рассчитывал, что она иначе отнесется к его заявлению.

— Был ли он подавлен или находился в состоянии отчаяния?

— Мне этого не показалось.

Салинас кивнул молодой женщине, которая сидела рядом с ним за столом обвинения. Та проворно встала и в считанные секунды вместе с помощником судьи установила неведомо откуда появившийся треножник, на который водрузила увеличенную копию написанного от руки письма.

Что-то настораживало в этом по-детски неразборчивом почерке. Когда Гейтс взглянула на письмо, ей впервые стало не по себе.

— Сторона защиты утверждает, — сообщил Салинас, — что эту записку, найденную в квартире мистера Ариаса рядом с фотографией его дочери, написал он сам. Судя по всему, вам незнаком этот почерк?

— Я ни разу не видела, чтобы мистер Ариас брался за ручку. Разве что подписывая чек.

— Соответствуют ли слова данного письма характеру мистера Ариаса, каким вы себе его представляете?

Присяжные впились глазами в представленный на всеобщее обозрение документ. Казалось, Луиза Марин снова и снова повторяет про себя слова предсмертной записки Рики.

— Не думаю, что он видел себя именно в таком свете, — тихо произнесла Гейтс. — Или хотел, чтобы его видели другие. — В глазах Даэны мелькнуло жуткое осознание того факта, что ее клиент действительно был убит. — Я просто не в состоянии поверить, что тот человек, которого я видела в четверг, мог написать такое.

Кэролайн, чувствуя огромное внутреннее напряжение, медленно встала. Ей еще ни разу не приходилось допрашивать свидетеля обвинения, не ознакомившись предварительно с его показаниями полиции и не выстроив в уме весь ход перекрестного допроса. Но у этого свидетеля не было показаний. Гейтс — истинный знаток своего дела, к тому же не преследовавшая никаких своекорыстных целей, только что поставила Криса Паже в весьма непростое положение, а у Кэролайн не оказалось ни малейшей зацепки. У нее было лишь слабое, полуоформившееся ощущение, что за ответами Даэны кроется некий подтекст.

— Встречаясь с мистером Ариасом, — осторожно начала Кэролайн, — пытались ли вы проследить за обстоятельствами его личной жизни?

— До некоторой степени, — ответила Гейтс, не сводя с нее пристального взгляда.

— Например, говорил ли мистер Ариас, что в детстве и отрочестве он выносил побои от родного отца?

Гейтс на мгновение смешалась.

— Да. Он упоминал об этом.

— В каком контексте?

— Говорил об этом с возмущением, подчеркнув, что сам он, даже пребывая в гневе, ни разу не позволял себе и пальцем дотронуться до Елены. Мне было ясно, что его воспоминания о детских годах омрачены этим горьким опытом.

— Верно ли, что жестокое обращение к детям в семье передается из поколения в поколение и что к жестоким отцам в детстве, возможно, относились также жестоко?

Гейтс согласно кивнула:

— Да, это так.

— Верно ли это положение и применительно к жестокости на сексуальной почве? — спросила Кэролайн, склонив голову.

Гейтс помедлила, словно пытаясь по глазам адвоката определить, куда та клонит, затем нехотя выдавила:

— Да.

— Доктор Гейтс, если я правильно поняла, беседуя с мистером Ариасом, вы много времени уделяли вопросу о том, что его дочь Елена, возможно, стала жертвой совращения?

— Вы правильно поняли.

Чувствуя, как напряжены ее нервы, адвокат подошла ближе.

— В ходе бесед с мистером Ариасом, — тихо произнесла она, — не возникало ли у вас ощущения, что ваша помощь требуется ему для того, чтобы справиться с какими-то сугубо личными проблемами?

— Я не заметила, чтобы его волновал этот аспект, — осторожно парировала Гейтс. — Скорее, его интересовало, можно ли подобрать какие-то ключики, чтобы заставить Елену говорить о том, что с ней произошло. Если вообще что-либо произошло.

Кэролайн уперла руки в бока.

— Однако вы оценивали хотя бы вероятность такого подхода?

Гейтс нахмурилась.

— Все мои оценки складывались из разговоров с мистером Ариасом. В этом смысле я не услышала от него ничего такого, что заставило бы меня предположить вероятность того, о чем вы упомянули. Короче говоря, его сексуальная ориентация не вызвала у меня сомнений.

— Хотя в детстве мистер Ариас принадлежал к числу так называемых «детей-мучеников»?

— В смысле физическом, но отнюдь не сексуальном. Это совершенно разные вещи. И у меня не было оснований подозревать, что мистер Ариас избивает собственную дочь. А ведь если исходить из его личного опыта, то он, скорее, был бы способен именно на это, а не на сексуальное насилие.

Кэролайн не сводила с нее внимательного взгляда.

— Коль скоро речь зашла о личном опыте мистера Ариаса, говорили ли вы с ним о его отношениях с матерью?

— Более или менее.

— Что же вам удалось выяснить на сей счет?

— По словам мистера Ариаса, мать просто обожала его. Он упоминал об этом несколько раз — с некоторой долей гордости.

— Что еще он рассказывал о Соне Ариас?

— Немного. Хотя мне показалось, что он всегда чувствует ее поддержку. — Гейтс помолчала, словно прикидывая, следует ли говорить больше, чем она уже сказала. — В целом у меня сложилось впечатление, что мистеру Ариасу комфортнее в обществе женщин. — Может быть, потому, что женщины понимали его лучше, чем мужчины. Это случается в семьях, где отец жестокий деспот, и ребенок не питает к нему нежных чувств, а мать, напротив, души не чает в своем чаде.

— Что еще вы можете сказать об отношениях мистера Ариаса с его матерью?

Гейтс растерянно взглянула на нее, но тут же потупилась и робко изрекла:

— По-видимому, я должна сообщить вам, мисс Мастерс, что миссис Ариас однажды звонила мне.

— И что же она вам сказала? — изобразив живой интерес, спросила Кэролайн.

— Ее прежде всего волновало, как Рики отзывается о ней и как я оцениваю их отношения.

— И что вы ответили?

— Спросила, знает ли Рики о ее звонке. Когда она призналась, что не поставила его в известность, я как можно деликатнее объяснила ей, что не имею права разглашать третьим лицам содержание своих бесед с пациентами. Наша работа основана на доверии. — Последнюю фразу Даэна особенно выделила.

Кэролайн улыбнулась.

— И что же миссис Ариас?

— Она спросила, сказал ли мне Рики, что это она оплачивает его визиты.

— Он говорил вам об этом?

— По правде говоря, нет. Впрочем, это были не такие уж большие деньги. — Она помолчала. — Я как можно скорее свернула этот разговор. Мне не хотелось в это вмешиваться.

— Вы не могли бы уточнить, во что именно вам не хотелось вмешиваться?

— У меня сложилось впечатление, что миссис Ариас, как бы это сказать, не знает меры. Для нее Рикардо не был отдельной личностью: она расценивала его как часть собственного эго, как воплощение своей жажды любви, своего стремления к самоутверждению. Возможно, мистер Ариас научился использовать это в собственных целях.

— Каким образом это могло отразиться на самом мистере Ариасе?

Гейтс недоверчиво покосилась на Кэролайн.

— Не говоря конкретно о мистере Ариасе, это может найти выражение в гипертрофированном самомнении у ребенка, в его убеждении, что окружающие должны идти навстречу всем его желаниям, в убеждении, которое сохраняется и в зрелом возрасте.

— Ваша честь, — перебивая Гейтс, обратился к судье Салинас, — какое все это имеет отношение к делу? Или мисс Мастерс просто решила устроить нам семинар по проблемам детской психологии?

— Будь то самоубийство или убийство, — молниеносно отреагировала Кэролайн, — вопрос о психическом состоянии и свойствах характера мистера Ариаса имеет самое непосредственное отношение к делу. С позволения Высокого суда я постараюсь придерживаться существа.

Судья Лернер кивнул, давая понять, что Кэролайн может продолжать.

Она повернулась к Гейтс.

— Когда разговор зашел о деньгах, вы упомянули, что речь шла о незначительной сумме. Насколько мне известно, ваш гонорар составляет сто долларов в час.

— Да, это моя обычная ставка. Однако после первых двух визитов мистер Ариас пожаловался, мол, для него подобная сумма слишком велика. — Она помолчала. — Я подумала, что ему важно продолжить сеансы и решила снизить свой гонорар до двадцати долларов в час. Я так иногда делаю для некоторых своих пациентов.

— Он, видимо, не сказал вам, что мать еженедельно присылает ему двести долларов, чтобы оплачивать ваши услуги?

Гейтс молча воззрилась на нее. Кэролайн показалось, что она мимолетно усмехнулась уголком рта.

— Нет, — наконец ответила Даэна. — Он не говорил мне об этом.

— Вас это удивило?

— Нет, — решительно и без тени улыбки ответила Гейтс.

Сам собой напрашивался вопрос: «Почему же?» — но Кэролайн решила не задавать его.

— Ведь вы знакомы с процедурой семейного освидетельствования, верно? На котором настаивала миссис Перальта?

— Да.

— Считаете ли вы, что это было одной из причин, побудивших мистера Ариаса обратиться к вам?

Гейтс сдержанно кивнула.

— Так он мне сообщил. Он попросил меня рассказать ему, что представляет собой процесс освидетельствования.

— Почему его это интересовало? Какой конкретно аспект?

Гейтс пытливо смотрела на нее.

— Помнится, он сказал: «Как бы сделать так, чтобы оно закончилось благоприятно».

Салинас вновь вскочил с места.

— Возражение. Вопрос об опекунстве мистера Ариаса не имеет отношения к теме самоубийства.

— Что вы говорите? — набросилась на него Кэролайн. — Вы, кажется, заявляли, что судебные разборки придавали ему сил. — Она повернулась к Лернеру. — Ваша честь, защита полагает, что данный вопрос имеет касательство к проблеме психического состояния, в котором пребывал мистер Ариас на момент смерти. Я бы хотела развить эту тему.

— Посмотрим, что у вас получится, — произнес Лернер и обратился к Салинасу: — Послушайте, обвинитель, ведь вы сами затеяли эту бодягу. Проявляйте же терпение.

— Мистер Ариас впервые был у вас в июне, так? — спросила адвокат.

— Где-то в середине или во второй половине июня, — ответила Гейтс.

— Иначе говоря, задолго до того, как возник вопрос о якобы имевших место развратных действиях по отношению к Елене?

— Насколько мне известно, это так. По-моему, мистер Ариас впервые упомянул об этом уже после того, как Елена пошла в школу.

— Мистер Ариас не пояснил, что он имел в виду, когда говорил о «благоприятном исходе» освидетельствования?

Гейтс сцепила перед собой ладони.

— Он спрашивал меня, мисс Мастерс, вот о чем: чтобы я перечислила ему те психологически благоприятные характеристики, которыми он должен обладать как отец. А также просил назвать те негативные факторы, из-за которых миссис Перальта могла бы лишиться постоянного опекунства, то есть прав на воспитание ребенка.

— Вы перечислили ему такие факторы?

— Да. По крайней мере, основные.

— И что же это за факторы?

Кэролайн вдруг с удивлением заметила, что Гейтс смотрит на нее, практически не мигая.

— Это жестокое отношение, пренебрежение интересами ребенка, склонность к агрессии и, разумеется, сексуальное злоупотребление.

Салинас хотел уже подняться, но в последний момент передумал.

— Как реагировал на это мистер Ариас? — продолжала спрашивать Кэролайн.

— Точно не помню. — Гейтс задумалась. — Но могу сказать наверняка, что он записал эти факторы на листке бумаги.

Кэролайн отметила про себя, что печальная ирония заключалась в самих словах Гейтс, а не в остававшемся совершенно бесстрастным тоне, каким она их произносила.

— Вы обсуждали непосредственно процесс освидетельствования?

— В мельчайших подробностях. Особенно после того, как миссис Перальта на встречах с семейным консультантом начала настаивать на проведении такого освидетельствования. Мистер Ариас хотел знать все — от «а» до «я». Включая тонкости психологического тестирования.

— Не могли бы вы описать суть этого тестирования?

Гейтс коротко кивнула.

— Основной тест называется «принстонский показатель личностных характеристик», или ППЛ.[32] Тестируемому предлагается ответить — односложно: «да» или «нет» — на более чем пятьсот вопросов, цель которых установить особенности характера человека. Вопросы построены таким образом, что позволяют точно установить и другое — а именно, когда человек пытается «пустить пыль в глаза», то есть представить себя таким, каким на самом деле не является. ППЛ особенно полезен при диагностике различного рода расстройств самовосприятия личности.

— Мистера Ариаса интересовал конкретно этот тест — ППЛ?

— Да, — по-прежнему не выдавая никаких эмоций, отвечала Гейтс. — Он спрашивал, как правильно отвечать на те или иные вопросы теста.

— И что вы посоветовали ему?

— Сказала, что здесь я ничем не могу помочь ему.

— Вам известно почему он так беспокоился об этом?

Кэролайн показалось, что Гейтс как-то странно неподвижна.

— Мистер Ариас признался, что хотел бы иметь некоторое преимущество. Но он также обмолвился, что его жена назвала его ненормальным. Похоже, это обескуражило его.

— Вам известно почему?

— Нет. — Гейтс задумалась, как будто что-то припоминая. — Но мне известно, что он был весьма зол на нее.

Кэролайн подошла к ней ближе, встав таким образом, чтобы иметь возможность видеть скамью присяжных.

— В чем это выражалось? — спросила она.

Гейтс, казалось, увлеченно рассматривает ногти.

— Я особенно хорошо помню одно из его ранних заявлений, что он хочет заставить миссис Перальту страдать.

В глазах Луизы Марин отразилась тревога.

— Похоже, — произнесла Кэролайн, удивленно вскинув брови, — он не особенно стеснялся в выражениях?

— Да, это так, — равнодушно согласилась Гейтс. — Когда мистер Ариас убедился, что наши беседы с ним имеют конфиденциальный характер, он начал с видимым удовольствием пускаться в откровения. Даже сообщил мне, что, выражаясь его же словами, «собирается сломать Терри».

Кэролайн подумала, что она чего-то недопонимает. Гейтс с невозмутимостью профессионала открывала им подлинное лицо Рикардо Ариаса. Однако оставалось неясным, какую роль она отводила себе в качестве его психотерапевта.

— Говорил ли он о личных качествах миссис Перальты? — спросила Кэролайн.

— Он затрагивал определенные аспекты. Мне показалось, что его особенно интересовали те ее качества, которые он мог использовать в личных целях. Например, отец миссис Перальты был буйным алкоголиком — в этой связи мистера Ариаса интересовало, каким образом появившийся в подобной семье ребенок, в данном случае миссис Перальта, будет вести себя на суде. Его личные наблюдения за ее характером сводились к тому, что миссис Перальта всегда боялась выносить сор из избы, поэтому он сомневался, что она способна выдержать судебный процесс.

— Случалось ли, что ее действия оказывались для мистера Ариаса неожиданными?

— В известном смысле да. — Гейтс впервые позволила себе взглянуть на Паже. — Он склонен был усматривать в этом вину мистера Паже, считая, что тот поддерживает миссис Перальту, в то время как сын мистера Паже, Карло, старается занять место Рики в его отношениях с Еленой.

Внезапно Кэролайн ощутила удивительное спокойствие, словно входила в другое измерение, и все ниточки вот-вот соединятся воедино.

— Вы можете вспомнить точно, когда мистер Ариас впервые заговорил о совращении дочери? — поинтересовалась она.

— Помнится, что там произошел какой-то неприятный инцидент на школьном дворе; вроде Елена кому-то демонстрировала свои интимные места. Ему позвонила учительница. Именно тогда мистер Ариас начал спрашивать меня о симптомах и взялся за изучение специальной литературы.

— Не расценивал ли он этот инцидент в качестве повода, чтобы иметь возможность оказать давление на миссис Перальту?

— Очевидно. А возможно также, чтобы отомстить мистеру Паже и Карло за их прегрешения — реальные или мнимые — против него. Одной из отличительных черт характера мистера Ариаса было глубокое убеждение, что если вы что-то ему «сделали», он волен вершить возмездие, то есть волен в отместку что-то сделать вам. — Гейтс задумалась. — Однако — и я хочу подчеркнуть это — тревога мистера Ариаса не была совершенно необоснованным плодом его фантазии: поводом стал звонок учительницы. И симптомы недуга у его дочери не появились просто из воздуха. И я не могу определенно утверждать, что с девочкой ничего серьезного не произошло.

— Но вы догадываетесь, почему позднее мистер Ариас выдвинул конкретные обвинения против Карло Паже?

Гейтс выглядела задумчивой.

— Мистер Ариас говорил мне, что подумал о новом окружении Елены. Единственными людьми были мистер Паже и его сын, с которым Елена иногда оставалась наедине. По его словам, между ними позднее что-то произошло; Елена сказала отцу, что Карло, кажется, купал ее в ванне. Таким образом, все сошлось.

— Сложилось ли у вас определенное мнение насчет того, насколько обоснованны обвинения Рики?

— Нет. Однако я чувствовала, что история с ванной не просто выдумка мистера Ариаса. Даже допуская, что в душе мистер Ариас мог желать, чтобы Карло действительно оказался виновен.

— Что вы советовали мистеру Ариасу в этой связи?

— Чтобы он бережно заботился о Елене. Я чувствовала, что эта девочка нуждается в помощи, и не хотела, чтобы она оказалась крайней во всей этой истории. — Даэна помолчала. — Кроме того, я предположила, что, может быть, их консультант-посредник, Алек Кин, поможет им подобрать подходящего психиатра для Елены.

Вдруг Кэролайн озарила догадка: Гейтс не станет увиливать или искать объяснения своим действиям, просто она представляла свою роль иначе, чем представлял ее Рики.

— Мистер Ариас согласился с этим?

— Он согласился, что Елену необходимо кому-то показать. Однако его терзали сомнения по поводу того, удастся ли ему пройти испытание освидетельствованием, которое навязывала ему миссис Перальта. Сможет ли он выдержать психологическое тестирование.

— Какова была ваша реакция?

— Я сказала, что могу сама провести предварительное тестирование, если ему интересны результаты, — спокойно ответила Гейтс.

«Вот тебе на», — подумала Кэролайн и в тон свидетельнице спросила:

— И он пошел на это?

— Нет, — ответила Даэна. — Даже после того, как я заверила его, что ни единая живая душа, кроме меня, не будет знать результатов.

Кэролайн заметила, с каким напряженным вниманием наблюдает за ними Джозеф Дуарте.

— А у вас сложилось определенное мнение относительно возможного исхода этого теста? — спросила она.

Взгляд Гейтс выдавал крайнее напряжение, Кэролайн показалось, то, что Гейтс собиралась сейчас произнести, глубоко противоречило ее профессиональному кредо.

— Мои встречи с мистером Ариасом, — наконец промолвила она, — убедили меня в том, что передо мной человек чрезвычайно эгоцентричный, начисто лишенный способности сопереживать, с презрением относящийся к нормам общественной морали и общепринятым правилам поведения, склонный переносить собственные недостатки на других, равнодушный к чувствам и убеждениям окружающих, в высшей степени беспринципный и нечистоплотный в общении; неспособный поверить, что люди в состоянии действовать из благородных побуждений, и наделенный парадоксальной склонностью оценивать окружающих исключительно в контексте собственных нужд. — Гейтс замолчала и сосредоточенно нахмурила брови, словно обдумывая, стоит ли продолжать описание. — Такой тип личности, — после некоторой паузы, произнесла она, — может быть весьма привлекательным внешне. Ведь внешнее обаяние помогает таким людям добиться от других того, чего они хотят, и пока они имеют желаемое, весьма приятны в общении — даже радушны. Но стоит кому-то выступить против, их охватывает необузданный гнев, а поступки становятся непредсказуемыми, зачастую переходящими грань допустимого, цель которых — отомстить обидчику. Именно таким был мистер Ариас.

Кэролайн с немым изумлением взирала на Гейтс. Наконец она спохватилась.

— Внушительный набор симптомов, доктор Гейтс. Имеет ли такой тип личности какое-нибудь название?

— Социопат. — Гейтс криво усмехнулась и добавила: — Я бы определила это без всякого теста.

Кэролайн спросила:

— Вы что-нибудь говорили мистеру Ариасу о своих наблюдениях?

— Я сказала ему вот что, — без тени улыбки произнесла Гейтс. — В результате психологического тестирования он может оказаться в крайне неблагоприятном положении.

Кэролайн вопросительно приподняла бровь.

— Как отреагировал мистер Ариас?

— С одной стороны, его реакцию можно было предсказать заранее. Он заявил, что все эти тесты — чушь собачья, и страшно разозлился на меня. С другой стороны, и мне следовало это предвидеть, — в ее голосе послышалась оскорбленная профессиональная гордость, — вместо того чтобы сосредоточиться на разрешении разногласия с миссис Перальтой, он с удвоенной энергией принялся чинить ей препятствия с целью сорвать возможное освидетельствование.

— Как он это делал — если вам известно?

Гейтс нахмурилась.

— Придав своим обвинениям против Карло форму заявления в суд. — Она снова помолчала. — На одном из сеансов он подробно изложил мне, как вечером специально поджидал миссис Перальту в ее квартире, чтобы предъявить ей сей документ. Кроме того, он рассчитывал, что, обвиняя Карло, способствует разрыву Терри с мистером Паже. — Она еще раз мельком взглянула на Паже и добавила: — Рики был уверен, что, останься миссис Перальта одна, ему удалось бы сломать ее.

Кэролайн стояла точно завороженная. Внезапно чудовищная догадка мелькнула в ее сознании: она только что оказала нечаянную услугу Салинасу, лишний раз с помощью Гейтс показав, что у Паже были причины расправиться с Рикардо Ариасом.

— Что же вы предприняли? — оправившись от удивления, спросила она.

— Пыталась отговорить его. — Гейтс обескураженно покачала головой. — Я пробовала внушить ему, что ради Елены освидетельствование необходимо. Но он ничего не хотел слышать; твердил, что миссис Перальта не оставила ему выбора. Боюсь, это тоже можно было предвидеть.

— А что же его тревога за дочь?

Гейтс иронически усмехнулась:

— Мистер Ариас, похоже, отождествлял нужды Елены со своими собственными. Это напоминало отношение к нему его собственной матери.

— Он говорил вам, что намерен делать в случае, если бы освидетельствование действительно состоялось?

— Да. Он говорил, что не хочет этого, но что попробует действовать через учительницу Елены и постарается произвести хорошее впечатление. Он был весьма уверен в себе. — Она говорила сухим, без тени эмоций голосом. — Как я уже объясняла, мистер Ариас жил будущим.

Кэролайн поняла, что самое время реанимировать версию о самоубийстве.

— Доктор Гейтс, допускаете ли вы, что перспектива разоблачения в процессе освидетельствования опытным психиатром могла подвигнуть мистера Ариаса на мысль о самоубийстве?

Свидетельница задумчиво прищурилась.

— Допускаю ли я? Если говорить отвлеченно, я могла бы представить такой вариант. Но мистер Ариас и отдаленно не напоминал человека, дошедшего до этой черты. Хотя он и был немного не в себе, узнав о поездке миссис Перальты в Италию, но в последний раз, когда я его видела, держался довольно бодро и предвкушал свою победу. В сущности, он даже настаивал на очередном сеансе в понедельник — так ему не терпелось выговориться.

— Почему вы не отказались помогать этому человеку? — испытующе глядя на Гейтс, спросила Кэролайн.

Даэна угрюмо разглядывала пальцы, сцепленные на груди.

— Я неоднократно задавала себе этот вопрос. Ведь я довольно быстро поняла, в чем существо его проблем. Но надеялась, что помогу ему избежать эксцессов, помогу увидеть вещи в ином свете. Именно поэтому я откровенно высказала ему свое мнение относительно возможных результатов освидетельствования — я надеялась убедить его отказаться от использования Елены в качестве пешки в его игре. Всегда тщательно взвешивала каждый свой шаг. — Она помолчала, затем тихо заключила: — Но оказалось, что каждый мой шаг приводил к печальным последствиям — одному за другим. Вплоть до смерти мистера Ариаса — и даже после его смерти.

Кэролайн поразило, как просто сделала Гейтс свое страшное признание.

— Из ваших слов следует, — мягко произнесла адвокат, — что вы пришли к определенному выводу относительно способности мистера Ариаса воспитывать ребенка?

Гейтс медленно подняла на нее взгляд.

— Мисс Мастерс, я ничего не могу сказать о миссис Перальте. Я не знаю ни Елену, ни обстоятельств дела. Однако я ни при каких обстоятельствах не отдала бы опекунство над ребенком Рикардо Ариасу.

Паже, наблюдая, как Кэролайн возвращается к столу защиты, испытывал сложные чувства. Он искренне радовался за Терри: каким бы тяжелым для нее ни было решение оставить Рики, а потом бороться за Елену, жизнь подтвердила ее правоту. Что касается непосредственно процесса, то теперь едва ли кто-то из присяжных обвинил бы самого Паже в том, что он ломал комедию, надев личину оскорбленного отца.

Вместе с тем Карло по-прежнему оставался под подозрением, и здесь Кэролайн не продвинулась ни на йоту. Более того, из описания Гейтс выходило, что Рикардо Ариас — коварный и патологически мстительный тип — вполне заслуживает смерти. И наконец, Виктор Салинас наверняка отметил, что психотерапевт не верит в возможность самоубийства.

— Вот тебе и Рики, — прошептал Паже, когда Кэролайн села рядом с ним. В ее взгляде он прочел те же сомнения, которые одолевали и его самого.

Салинас встал.

— Насколько я понимаю, — обратился он к Гейтс, — вы считаете, что, какими бы ни были результаты психологического освидетельствования, это не могло подтолкнуть мистера Ариаса на самоубийство?

— Нет, не могло.

— Допускаете ли вы, что такое все же произошло?

Гейтс задумчиво посмотрела на него; теперь она выглядела уставшей.

— Опять нет. Мистер Ариас прекрасно умел взвешивать все «за» и «против», когда дело касалось его личных интересов, и если цена, которую предстояло заплатить, представлялась ему непомерной, он отступал. Мистер Ариас скорее согласился бы на определенные уступки, чем поставил бы себя в дурацкое положение. — Гейтс на мгновение задумалась, потом тихо проронила: — Из опыта своего общения с мистером Ариасом я вынесла представление о нем как о человеке, который, прежде чем причинить боль себе, заставит страдать окружающих.

Салинас резко сел. Паже вдруг поймал себя на том, что как завороженный смотрит на предсмертную записку Рики — тут прозвучал удар судейского молотка, и он понял, что первая неделя процесса по делу об убийстве подошла к концу.

7

Притормозив у дома Розы Перальты, Паже вышел из машины и осмотрелся.

В эту пятницу они с Терри условились встретиться около девяти вечера, когда Елена уже ляжет спать. Но была еще одна причина, по которой он был здесь, — об этом попросила Роза. Паже тщетно пытался понять, почему мать Терезы пожелала видеть его именно сейчас, после всего, что случилось. Ему впервые предстояло увидеть Розу и впервые очутиться в доме, в котором Терри росла.

Это был скромный, но ухоженный оштукатуренный двухэтажный дом с крытым крыльцом и бетонными ступенями у входа. Крис остановился на тротуаре и устремил взгляд вдаль, туда, где отлого уходила вниз Долорес-стрит. Зал суда теперь представлялся чем-то вроде душного склепа, и ему казалось, будто в нем заново оживают простые человеческие чувства. Было темно; в призрачном свете уличных фонарей покачивались и шуршали листьями высокие пальмы; воздух был напоен свежестью, принесенной холодным ветром с океана. На противоположной стороне улицы Паже заметил смутные силуэты — возможно, это были бездомные бродяги или какие-нибудь сомнительные личности, промышлявшие наркотиками. Но его воображение рисовало совсем иное: Рамон Перальта ведет дочерей в миссионерскую школу, а в комнате на втором этаже с обезображенным побоями лицом лежит мать Терри.

Из окна наверху сквозь задернутые шторы пробивался тусклый свет. Крис машинально подумал, что это, должно быть, горит ночник в спальне Елены, где когда-то спала Терри. Он сердцем чувствовал: злой рок тяготеет над этим местом — над Розой, Терри, Еленой. Но странное дело — Рамона Перальты и Рикардо Ариаса не было в живых, ему самому грозило пожизненное заключение, и только женщины, казалось, способны превозмочь любую боль, чего бы им это ни стоило.

Что они с Терри могли сказать друг другу в такую минуту? И кем они были друг для друга? Он, над которым нависла реальная угроза тюрьмы, и она, не имеющая возможности из чувства долга оставить его до вынесения приговора. Сейчас Паже уже явственно ощущал, что между его отчаянным стремлением забыться — хотя бы на одну ночь — и теми краткими, внешне неприметными и безмятежными мгновениями, которые и составляют размеренный и спокойный ритм налаженной супружеской жизни, пролегла пропасть.

«Довольно», — приказал себе Паже. Какое-то время ему предстояло провести в обществе матери своей возлюбленной, и надо было не ударить в грязь лицом. Личность Розы Перальты казалась ему интригующей, а возможность познакомиться с этой женщиной — заманчивой, что бы она о нем ни думала.

С этими мыслями Крис подошел к дому и поднялся по ступеням.

Когда дверь перед ним открылась, Паже на мгновение лишился дара речи.

Даже при слабом освещении лицо стоявшей перед ним женщины показалось ему необыкновенным. Она смотрела на Паже со сдержанным достоинством, не произнося ни звука, как будто слова в эту минуту были излишни.

— Я только что осознал, — наконец выдавил из себя Паже, — какой со временем станет Терри. В этом смысле ей повезло.

Роза едва заметно кивнула.

— Прошу вас, входите, — предложила она, и Паже вслед за ней прошел в гостиную.

В небольшой комнате с облицованным керамической плиткой камином царил полумрак. Паже представлял себе это место по рассказам Терри и сразу увидел, чего здесь недостает: распятия и фотографий семьи Рамона Перальты. Вместо этого на каминной полке стояли более поздние снимки Терри и ее сестер, а также тот самый портрет Елены, который полиция нашла рядом с предсмертной запиской Рики.

Другой неожиданной — хотя и не столь бросавшейся в глаза — достопримечательностью интерьера была картина без рамы. На полотне, выполненном маслом в стиле гаитянского примитивизма, была изображена туземка с ребенком на руках, стоящая на берегу моря. Что-то в выражении ее глаз — холодном и бесстрастном — напомнило Паже Розу Перальту.

Они были одни.

— Тереза наверху с Еленой, — пояснила Роза. — Я хотела встретиться с вами. Присаживайтесь, прошу вас.

Кристофер сел в кресло напротив дивана. Теперь, при более полном свете, он мог внимательнее разглядеть ее. Темные круги под глазами Розы словно напоминали о том, что лучшие годы ее уже позади. Вместе с тем она вступила в тот краткий отрезок жизни, когда женщины определенного типа достигают хрупкого равновесия между красотой и старостью, придающего их облику неуловимое очарование и утонченность — равновесия, которого нельзя ни приблизить, ни сохранить. Возможно, лишь Паже смог бы различить тонкий белый шрам над верхней губой и сказать, что легкая горбинка, которую она передала Терри, сейчас была заметна чуть больше, чем прежде. Личность Розы Перальты занимала Паже по многим причинам.

— Вы не похожи на свои фотографии, — произнесла Роза. — Золотистые волосы — как и описывала Тереза.

Паже вежливо улыбнулся. Пока он отчетливо не представлял, как вести себя в разговоре с ней.

— Сегодня они далеко не такие золотистые, как прежде.

— Я искренне сочувствую вам. Это все, что могу сказать.

Роза говорила с легким акцентом, медленно, словно привыкла взвешивать каждое слово. Это делало их беседу похожей на какой-нибудь дипломатический раут, на котором, пытаясь понять, прощупывают друг друга посланники чуждых держав.

— Да, мне пришлось несладко, — простодушно признал Крис.

Роза пристально посмотрела на него.

— Теперь понимаю, что вы по-настоящему любите мою дочь. Раньше я не была в этом уверена. — Она помолчала, поправляя юбку на коленях. — Более того, сейчас я осознаю, что ей действительно было необходимо уйти от Рикардо и забрать Елену.

— Неужели до сих пор это было так сложно понять? — Паже почувствовал, что ему становится все труднее сохранять учтивость.

Роза заметно помрачнела; превратности судьбы приучили ее быть скрытной, и Паже понял, что она пригласила его совсем не для того, чтобы отвечать на вопросы.

— Я боялась, что Рикардо что-нибудь сделает, — произнесла она. — Уйти от него было непросто.

— Это до сих пор непросто сделать.

— Да, — согласилась Роза. — Вам приходится расплачиваться за нас. Я это тоже понимаю.

Паже не стал спорить; вместо этого он сказал:

— Этот шаг потребовал от Терри мужества. Она порвала с Рики, не вняв вашим советам, и — хотите верьте, хотите нет — без всякого вмешательства с моей стороны. Пусть даже меня признают виновным, но этот процесс, по крайней мере, уже подтвердил ее правоту.

Роза подняла на него взгляд.

— Что ж, видимо, так. Но ведь теперь у нее есть вы.

Паже понял, что она проверяет его.

— Может быть, — проговорил он. — А может быть, и нет.

Роза внимательно вглядывалась в него.

— Вы полагаете, они поверят, что Рикардо покончил с собой? — спросила она.

Этот вопрос застал его врасплох некоторой двусмысленностью.

— Нет, — наконец произнес Крис. — Все сведется к тому, что они будут решать, я ли убил его.

Роза испытующе посмотрела на него из-под полуопущенных век.

— Почему вы это говорите?

— Потому что вы не найдете ни единого человека, который поверил бы в самоубийство Рики. К тому же судебно-медицинский эксперт утверждает: все обстоятельства смерти говорят в пользу убийства.

Роза откинулась назад; выражение ее лица стало холодным — почти жестким.

— Не важно, как он умер, — отчетливо произнесла она. — Главное, что он умер.

Это было сказано тоном полнейшего безразличия, так, будто факт смерти Рикардо значил для нее не больше чем гибель мухи под мухобойкой.

— Я не могу передать вам, — тихо промолвил Паже, — как бы мне хотелось, чтобы он был жив.

Роза окинула его равнодушным взглядом.

— Что ж, он до сих пор был бы жив, если бы Тереза не ушла от него.

В ее словах прозвучала зловещая убежденность. Паже так и не понял, чего в них было больше — сарказма или желания успокоить его. Одно было очевидно: перед ним далеко не простая женщина.

Крис задумчиво взглянул на Розу и проговорил:

— Кто-то однажды сказал, что характер — это судьба. Думаю, так оно и есть, и это относится к каждому из нас.

Роза молчала, оценивающе глядя на него.

— Я уже давно не верю в Бога, — услышал Паже ее глухой голос. — Но я по-прежнему верю, что все в жизни подчиняется какому-то странному закону равновесия. И думаю, что смерть Рикардо еще одно проявление этого закона. И еще я думаю, что в конце концов у вас все образуется.

На мгновение Паже охватил суеверный страх, словно перед гадалкой, предсказывающей по ладони его судьбу. Однако он тут же взял себя в руки и добродушно рассмеялся.

Но Роза Перальта была серьезна.

— Вот увидите, — повторила она. — А пока я буду верить в это за двоих. И за вашего сына.

При упоминании о Карло, на котором лежало подозрение в посягательстве на растление внучки этой женщины, Паже вздрогнул. Но тут на лестнице послышались шаги Тери.

Войдя в гостиную, она окинула обоих недоумевающим взглядом, словно не ожидала увидеть их вместе.

Паже натянуто улыбнулся.

— Все в порядке, — произнес он. — Твоя мать предсказала сейчас, что меня оправдают.

Роза покачала головой.

— Нет. Я лишь сказала, что вы будете отпущены. По-моему, это не совсем одно и то же.

Терри растерянно посмотрела на Паже, затем обратилась к матери:

— Мама, мы, пожалуй, пойдем.

Она наклонилась над диваном и поцеловала Розу в щеку. Паже отметил, насколько они похожи внешне; в то же время им владело смутное чувство, что это не так. Ему хотелось верить: когда Терри исполнится сорок девять, в глазах ее по-прежнему будет гореть огонь жизни.

— Я вернусь утром, — сказала Тереза. — Самое позднее — в семь, чтобы Елена не волновалась.

При бледном свете Роза Перальта рассматривала пару; Паже показалось, что она смотрит на них с печалью и сожалением.

— Вы хорошо смотритесь вместе, — заметила она.

Паже вдруг понял, как эта женщина любит дочь.

— Благодарю вас, — ответил он.

Выходя, Крис чувствовал обращенный на них взгляд Розы. Потом она закрыла дверь. Некоторое время они молчали.

— Она интересная женщина, — произнес Паже.

— Иногда она похожа на мистика, — промолвила Терри, не поднимая на него глаз. — Может быть, потому, что у нее слишком много тайн. Которые она не раскрывает даже самой себе.

8

— Расскажите, как вы впервые оказались в квартире Рикардо Ариаса? — спросил Салинас у Чарлза Монка.

Монк с неизменными очками в золотой оправе на носу сидел на свидетельском месте, одетый в серый блестящий костюм в тонкую полоску, словно знаменитый футболист на пресс-конференции. Из нагрудного кармана торчал шелковый платок (Паже прежде ни разу не видел его у Монка). Крис, который на время процесса вынужден был отказаться от этой детали туалета, даже подумал: не издевка ли это.

Чарлз озирался, словно не ожидал очутиться в таком месте.

— Со мной связался полицейский, — сказал он. — Им позвонила теща мистера Ариаса: его не было видно около недели, и она просила проверить, что с ним. На звонки никто не отвечал, и пришлось взломать дверь. В квартире лежал мистер Ариас.

— Что вы увидели, когда прибыли на место?

Монк стоял, вперившись взглядом в потолок.

— Тело, разумеется. Рядом с ладонью мистера Ариаса лежал револьвер «Смит энд Вессон» тридцать второго калибра — вторая модель выпуска приблизительно тысяча девятьсот второго — тысяча девятьсот девятого года. — Монк помолчал и, холодно взглянув на Салинаса, продолжал: — Удивительно, что оружие оказалось столь старым. При проверке было установлено, что мистер Ариас был убит со второго выстрела — первый дал осечку. Это означает, что если это самоубийство, то мистер Ариас был настроен весьма решительно.

Его язвительное брошенное вскользь замечание не прошло мимо ушей Кэролайн. Паже обратил внимание, как настороженно слушает Монка Луиза Марин; все говорило за то, что это один из самых опасных свидетелей.

— Что еще вы установили? — спросил Салинас.

— Да, мистер Ариас был убит выстрелом в рот. На его столе рядом с фотографией девочки — как выяснилось, это его дочь — лежала записка. — Он мельком взглянул на Паже. — Кроме того, кто-то выключил автоответчик.

Краем глаза Паже увидел, как Джозеф Дуарте открыл блокнот, приготовившись записывать, а Мариан Селлер заглянула туда через его плечо. Крис снова перевел взгляд на Монка.

Салинас подался вперед.

— Что вы предприняли после этого?

— Доктор Шелтон с бригадой криминалистов делала свое дело — осматривала тело, снимала отпечатки пальцев. Мы же приступили к обыску.

— И что удалось обнаружить?

— Ну, для начала — нам не удалось найти никаких признаков, которые указывали бы на насильственное вторжение в квартиру. Это можно истолковать как свидетельство самоубийства. Но можно предположить и другое, а именно — мистера Ариаса убил некто, кого он добровольно впустил в квартиру, тем более что дом оборудован домофоном. Затем мы обратили внимание на детали, которые на первый взгляд никак не согласовывались между собой. — Монк отхлебнул воды из стоявшего перед ним стакана. — В кармане у мистера Ариаса оказалась квитанция из прачечной, датированная тем днем, когда его последний раз видели живым. Представляется довольно странным, что человеку, задумавшему покончить с собой, потребовалось пять чистых сорочек со средним крахмалом.

Паже сразу понял, что это серьезный удар по версии о самоубийстве.

Салинас удовлетворенно спросил:

— Что-нибудь еще показалось вам столь же странным?

— Да, — ответил Монк. — На кухне стоял полный бачок кофе. Автомат был поставлен на следующее утро; мистеру Ариасу уже не суждено было выпить свой кофе. Мы вошли в его компьютер и обнаружили, что он планировал встречи на те дни, когда его уже никто не видел, а судя по почте и газетам — когда уже не было в живых. — Монк начал загибать пальцы. — На следующий день в одиннадцать у него была назначена встреча, значившаяся как «кофе с Лесли». Потом шли встречи с неким доктором Гейтс — в понедельник и в пятницу — и слушания в суде по вопросам семейно-брачных отношений. Если этот человек собирался свести счеты с жизнью, то оставил слишком много нерешенных дел.

Далее, мы не нашли ничего, что указывало бы на принадлежность пистолета мистеру Ариасу — ни разрешения, ни отметки о приобретении, ничего. Не было ни патронов, ни оружейного масла, позволивших бы предположить, что у человека имеется огнестрельное оружие. — Монк окинул взглядом жюри. — Человек собирается застрелиться — зачем же ему делать тайну из факта покупки оружия. Какой в этом смысл, тем более что он хочет оставить предсмертную записку. Разумеется, это могло быть ограбление. Но в квартире ничего не тронуто, а при мистере Ариасе находились часы и бумажник с наличными и кредитными карточками. — Монк задумчиво опустил взгляд. — Кроме того, в стенном шкафу в спальне лежала спортивная сумка, в которой было десять тысяч долларов. Наличными.

Кэролайн настороженно подняла взгляд, оторвавшись от своих записей.

— Это Коулт, — прошептал Паже. — Рики, должно быть, платили наличными.

Кэролайн едва заметно кивнула.

— Понаблюдай за Виктором, — шепнула она в ответ.

Салинас выдержал многозначительную паузу и спросил:

— Таким образом, судя по тому, что вам удалось найти, можно сделать вывод: финансовое положение мистера Ариаса отнюдь не было безнадежным?

Монк окинул его невозмутимым взглядом, словно предвидел этот вопрос.

— Конечно, он не был похож на нуждающегося, — холодно проронил он, затем замолчал и равнодушно повел плечами. — Мы также нашли чековую книжку, на которой было еще около десяти тысяч. На счету в «Бэнк оф Америка». Так что деньги у него были и без пособия, которое выплачивала ему миссис Перальта. Откуда — это уже другой вопрос.

— Брукс, видно, осадил его, — пробормотал Паже. — Монк хотел докопаться, откуда у него эти деньги, но когда выяснилось, что не от меня и не от Терри, его заставили прекратить поиски.

— Похоже на правду. — Кэролайн сделала какую-то пометку. — Интересно, знает ли об этом Виктор.

— Когда, — продолжал Салинас, — вы впервые говорили с мистером Паже?

Паже понял, что обвинитель хочет обойти этот щекотливый вопрос о деньгах Рики.

— Виктор о чем-то догадывается, — тихо произнес он.

— Три дня спустя, — ответил Монк. — У него дома. Когда они с Терезой Перальтой вернулись из Италии. Она также присутствовала при разговоре.

Крис наклонился к Кэролайн.

— Я помню, Монк спросил, по-прежнему ли я намерен баллотироваться в Сенат. Возможно, он хотел что-то сказать мне.

— И что же рассказал вам мистер Паже? — спросил Салинас.

— В тот раз? Немного. — Чарлз мельком взглянул на Паже. — Я спросил мистера Паже, был ли он дома в тот злополучный вечер в пятницу, когда мистера Ариаса последний раз видели живым. Мне показалось, он ответил «да». Однако когда я вернулся к себе в контору и прокрутил запись, выяснилось, что он не произнес ни звука. Просто кивнул. — Монк недоуменно развел руками. — С моей стороны это был непозволительный промах. Сколько раз я предупреждал своих собеседников, чтобы они давали внятные, громкие ответы. Среди них попадалось даже несколько клиентов того же самого мистера Паже.

— Что же вы предприняли в этой связи?

— Поначалу ничего. — Чарлз поправил очки. — Начал изучать бумаги, найденные в квартире мистера Ариаса. Мне на глаза попалась вырезка из «Инкуизитора» — там, где мистер Ариас обвинял мистера Паже в том, что последний «отбил» у него жену и разрушил семью. Тогда я обратился к материалам бракоразводного процесса.

Салинас подобрался и многозначительно сложил на груди руки.

— И что вы там обнаружили?

— Последнее поданное в суд мистером Ариасом заявление было помечено как конфиденциальное и не подлежало публичной огласке. — Монк задумчиво почесал подбородок. — Это было ходатайство мистера Ариаса оградить его дочь Елену от общества мистера Паже и его сына. Там содержались те же самые обвинения, которые мистер Ариас изложил в «Инкуизиторе». Но помимо этого, — добавил свидетель скучающим тоном, — мистер Ариас выдвинул обвинения против Карло Паже в том, что тот покушался на растление Елены Ариас.

Отцовский инстинкт призывал Паже встать и во весь голос заявить, что Рикардо Ариас был лжецом. Однако чувствуя испытующий взгляд Мариан Селлер, он заставил себя сдержаться. Кэролайн незаметно пожала ему руку. Вслед за этим он услышал очередной вопрос Салинаса:

— Вы еще раз были у мистера Паже?

— Да.

Паже приготовился к худшему — прослушать запись беседы с Монком. Но к его удивлению, Салинас перевел разговор на другое.

— После встречи с мистером Паже что вы предприняли дальше?

Чарлз Монк снова перевел взгляд на Паже.

— Мы допросили свидетеля. Это женщина по имени Джорджина Келлер. Ее квартира расположена на той же лестничной клетке, что и квартира мистера Ариаса. В тот же день, когда мистер Паже отправился в Италию, она уехала к дочери во Флориду и вернулась лишь на десятый день — или около того, — после того как мистер Ариас был найден мертвым.

— Что сообщила вам миссис Келлер?

— Сообщила она нам вот что, — произнес Монк. — Вечером накануне отъезда она выходила из квартиры, чтобы выбросить мусор в мусоропровод. Ей показалось, что из квартиры мистера Ариаса доносятся голоса. Говорили двое мужчин; затем послышался глухой удар — словно кто-то рухнул на пол.

Кэролайн встала и обратилась к судье Лернеру:

— Ваша честь, я допускаю, что инспектор Монк, описывая ход расследования, вправе придерживаться той или иной точки зрения. Однако мы рискуем оказаться в плену информации, не имеющей документального подтверждения, информации, полученной из вторых рук и во многом основанной исключительно на слухах. Я прошу отклонить данный вопрос и признать инспектора Монка избегать слов, за которые он лично не отвечает.

— Нет, отвечает! — запальчиво выкрикнул Салинас. — Я не прошу его давать показания за миссис Келлер, которая вскоре сделает это сама. Я прошу лишь изложить собранные им факты, которые еще подлежат доказательству. И мы правомочны выслушать их. — С этими словами он повернулся к Кэролайн. — Особенно учитывая то обстоятельство, что мисс Мастерс, как нам кажется, подозревает полицию или обвинителя в некоторой предубежденности против мистера Паже.

У Криса мелькнула мысль, что Виктор просчитывает ходы, подобно компьютеру. Казалось, он предвидит любой шаг защиты и готов доказать правомочность любого свидетельского показания.

— Ходатайство защиты отклоняется, — изрек Лернер. — Обвинение может продолжать.

— Благодарю вас, Ваша честь. — Салинас повернулся к Монку. — Что еще сказала вам миссис Келлер?

— Что войдя в свою квартиру, она остановилась у двери, чтобы послушать.

— Что же, по ее словам, она услышала — если вообще что-нибудь услышала?

— Ей показалось, что дверь мистера Ариаса открылась. — Монк говорил, старательно подбирая слова. — Тогда она чуть приоткрыла свою и выглянула в коридор.

— Что она там увидела? — спросил Салинас, наклоняя голову.

— Высокого мужчину-блондина в светло-сером костюме. Она разглядела его лицо, потому что он на мгновение остановился и принялся рассматривать сначала свою руку, а потом — рукав пиджака.

— Она описала приметы этого человека?

— Да. Рост около ста восьмидесяти или чуть больше, светлые волосы, крупная челюсть, нос с легкой горбинкой.

Паже почувствовал, как все без исключения присяжные впились в него взглядами, стараясь определить, подходит ли он под это описание. Джозеф Дуарте прищурился; сидевшая рядом с ним Мариан Селлер надела очки.

— Вы показывали ей фотографию?

— Да. — Монк помолчал и добавил: — Фотографию мистера Паже.

— Сказала ли что-нибудь миссис Келлер?

— Что это тот самый человек, которого она видела в коридоре.

Паже поймал себя на том, что не в состоянии поднять глаза на присяжных.

— Что вы предприняли дальше? — спокойно спросил Салинас.

— Мы с детективом Линчем получили санкцию на обыск дома мистера Паже и арест его машины.

— Нашли ли вы какие-нибудь улики?

Монк снял очки, протер их шелковым платком и небрежно сунул его в нагрудный карман.

— Хозяин, у которого мистер Ариас снимал квартиру, — промолвил он, — как раз незадолго до того сменил ковровое покрытие в доме. Ковровое покрытие вообще всегда оставляет ворс на обуви, а новое оставляет его вдвое больше. — Он снова нацепил очки. — Согласно данным криминологической экспертизы, ворс с покрытия в квартире мистера Ариаса был найден на персидском ковре в прихожей дома мистера Паже, на ковровой дорожке на лестнице, наконец, на китайском ковре в его спальне.

При упоминании об этих символах богатства Салинас удивленно вскинул брови.

— А как насчет ковриков в «ягуаре» мистера Паже?

— То же самое, — ответил Монк, буравя Виктора взглядом. — Под сиденьем водителя.

На скамье присяжных Джозеф Дуарте что-то угрюмо записывал в блокнот. Салинас, казалось, сгорает от нетерпения.

— Вы сняли отпечатки пальцев у мистера Паже?

— Да.

Паже вдруг стало душно.

— Пытались ли вы сличить его отпечатки с найденными в квартире мистера Ариаса? — спросил Салинас, стоя вполоборота к скамье присяжных.

— Да. — Монк снова повернулся к Паже и впился в него немигающим взглядом. — На автоответчике мистера Ариаса найдены отпечатки пяти пальцев правой ладони мистера Паже. На том самом автоответчике, который кто-то отключил.

В зале повисла зловещая тишина.

— Может быть, — тихо проронил Салинас, — имеет смысл послушать запись вашего второго интервью с мистером Паже?

Следующие несколько минут показались Крису вечностью.

Все происходило, словно в замедленной съемке: Монк подтвердил идентичность записи, потом монотонным голосом ответил на вопросы Салинаса. В предыдущей беседе Паже не упоминал про обвинения Рикардо Ариаса против Карло, говорил Монк, не упоминал он и про статью в «Инкуизиторе»; Паже заявил, что, невзирая ни на что, возможно, будет баллотироваться в Сенат; наконец, Паже признался, что питает ненависть к Рикардо Ариасу.

Затем Монк включил запись.

Паже живо вспомнил, каким натянутым голосом отвечал он на вопросы Монка, когда тот спрашивал, говорил ли он с Рикардо Ариасом или встречался с ним, был ли когда-нибудь в его квартире, был ли дома вечером накануне отъезда в Италию.

Он удивился, услышав звук собственного голоса — холодно-вежливого и слегка скучающего. Казалось, именно с этого момента характер процесса кардинально переменился.

Присяжные подались вперед, напряженно вслушиваясь в интонации его голоса. Возможно, кто-то и смотрел его выступления по телевидению, но на данном процессе эти слова были последними, произнесенными им самим. Для самого Паже в его ответах — кратких и сдержанных — отчетливо звучала ложь.

— Короче говоря, — сухо заключил Салинас, — мистер Паже заявил, что не был знаком лично с мистером Ариасом, я правильно понял? Не говоря уже о том, что он никогда не был в квартире убитого?

— Все верно, — не сводя глаз с Паже, тихо подтвердил Монк. — На какое-то время я даже поверил ему. Пока мы не довели свое дело до конца.

Перекрестный допрос начался после обеденного перерыва, большую часть которого Кэролайн говорила по телефону неизвестно с кем.

Свой первый вопрос Монку она задала тихим, почти приглушенным, голосом:

— Инспектор, вы сказали, что в ходе расследования пытались определить, не принадлежал ли револьвер системы «Смит энд Вессон» мистеру Ариасу. А попытались ли вы установить, не принадлежал ли он мистеру Паже?

Монк кивнул.

— Да, мы пытались выяснить это.

— Не могли бы вы рассказать, какие именно шаги вы предпринимали, чтобы установить личность владельца револьвера?

— Разумеется. — Монк откинулся на спинку стула. — Во-первых, мы проверили обычные источники — торговцы оружием, записи в магазинах, отметки о регистрации за последние двадцать лет. Но это не дало никаких результатов. Тогда мы копнули глубже. В компании «Смит энд Вессон» в Коннектикуте имеется серийный номер каждого револьвера тридцать второго калибра второй модели, который вышел с их заводов. Интересующий нас экземпляр был отправлен в универсальный магазин «Шревс» в Сан-Франциско где-то в октябре тысяча девятьсот шестого года. — В голосе Монка послышались иронические интонации. — В то время оружие продавалось свободно, все равно что духи или спортивные тапочки. Никто не вел никаких записей. После того как «Шревс» впервые продал этот револьвер, он исчез из виду почти на девяносто лет. Пока не был обнаружен нами рядом с телом мистера Ариаса.

— Предпринимались ли вами другие меры, которые могли бы связать конкретный револьвер с именем мистера Паже?

— Да.

— В том числе вы спрашивали об этом его горничную и ее сына?

— Да.

— Вы также показывали фото мистера Паже местным торговцам оружием?

— Да.

— Удалось ли вам обнаружить хотя бы единственный факт, который указывал бы на то, что у мистера Паже когда-то было огнестрельное оружие?

— Мы не нашли ни одного подтверждения того, что мистер Паже когда-либо владел огнестрельным оружием, — мрачно произнес Монк.

Кэролайн выглядела удрученной.

— Но невзирая на это, вы допускаете, что из всех типов огнестрельного оружия, которые могли послужить орудием убийства, мистер Паже остановил свой выбор на револьвере, выпущенном восемьдесят девять лет назад и настолько ненадежном, что он совершает осечки?

Монк равнодушно пожал плечами и сухо проронил:

— Может, он хотел сэкономить.

— Здесь возникает еще один вопрос, не так ли, инспектор? Пули?

Монк подозрительно прищурился.

— Что вы хотите сказать? Что они старые?

— А конкретно — что это пули «винчестер» с серебряными наконечниками, которые не выпускаются для оружия тридцать второго калибра уже добрые двадцать лет, верно?

— Да, это так.

— К тому же данные пули были покрыты ржавчиной.

— И это правильно.

— Таким образом, получается, что мистеру Паже пришлось приобрести допотопный револьвер и ржавые пули к нему. По-вашему, это похоже на правду?

— Возражаю, — вмешался Салинас. — Это умозрительное заявление. Инспектор Монк не может быть в курсе психического состояния ответчика.

Кэролайн повернулась к нему.

— Виктор, как вы нам недвусмысленно заявили, мы имеем дело с деталями расследования, проведенного инспектором Монком. Я просто помогаю облечь сухие подробности в плоть.

Судья Лернер обратился к Салинасу:

— Что вам сказать, Виктор? Беспристрастность — одно мерило для всех. — Затем повернулся к Кэролайн: — Мисс Мастерс, вы можете продолжать.

Она вежливо кивнула Монку.

— Я не могу с полной уверенностью сказать, — ответил тот, — какой тип пистолета показался мистеру Паже подходящим в качестве орудия самоубийства мистера Ариаса.

Паже был вынужден признать, что Монк ловко уклонился от ее вопроса. Но Кэролайн, казалось, ничуть не была смущена этим.

— А пули? — спросила она. — По ним видно — вы не находите? — что их долгое время держали во влажном месте.

— Да, я согласен.

— У вас есть какое-нибудь объяснение — зачем мистеру Паже потребовалось приобретать отсыревшие боеприпасы?

Монк медленно покачал головой.

— Нет. Я не могу этого объяснить.

Мастерс на секунду задумалась.

— Можете ли вы сказать, какой звук производит такое оружие? Я хочу сказать — при выстреле.

— Что-то вроде хлопка.

— Громкого?

— Да, хлопок довольно громкий.

Адвокат вскинула брови.

— Кстати, инспектор, вы случайно не проверили, были ли на сим почтенного возраста орудии убийства принадлежавшие мистеру Паже отпечатки пальцев?

Монк посмотрел на нее так, словно вопрос показался ему нелепым.

— Вы правы, адвокат. Мы не нашли отпечатков мистера Паже. Как не нашли и отпечатков мистера Ариаса. Это неудивительно, когда речь идет о столь малой металлической вещице, как пистолет.

Кэролайн улыбнулась.

— Я просто хотела уточнить. Инспектор, в ходе вашего расследования бросились ли вам в глаза какие-либо признаки, которые могли бы указывать на то, что мистеру Паже внутренне присуща агрессивность?

— Нет.

Кэролайн отрывисто кивнула.

— Тогда пойдем дальше. Когда вы производили обыск в доме мистера Паже, ведь вас интересовали не только следы ворса, верно?

— Нас интересовали любые улики, — процедил сквозь зубы Монк, важно складывая руки на животе.

— Верно ли, что вы обыскивали и платяной шкаф мистера Паже? В надежде обнаружить предметы одежды с пятнами крови или следами выстрела.

— Среди прочего, да.

— Что-нибудь нашли?

— Нет.

— В самом деле? — Кэролайн устремила на него испытующий взгляд. — А как же ворс на обуви мистера Паже?

Монк на секунду смешался.

— Нет.

Кэролайн многозначительно приложила палец к губам, как будто перед ее сознанием начала вырисовываться истина.

— Что же, давайте подведем итоги. Все ваши улики против мистера Паже сводятся к следам ворса от коврового покрытия, найденным в доме и машине мистера Паже, показаниям свидетельницы, которая утверждает, что видела высокого блондина, и отпечаткам на автоответчике мистера Ариаса. Так?

Монк вперился в нее подозрительным взглядом.

— Но кроме того, у него были веские мотивы для убийства.

Кэролайн усмехнулась краешком рта.

— Он недолюбливал мистера Ариаса, это верно. Но то же самое можно сказать и о миссис Перальте, ведь правда?

— Пожалуй.

— А вы не пробовали остановить выбор на кандидатуре самой миссис Перальты в качестве подозреваемого?

— Какое-то время.

— Вы производили обыск в доме миссис Перальты?

— Да.

Кэролайн сделала шаг вперед.

— И нашли там ворс от того же коврового покрытия?

— Да.

— Следовательно, вы предпочли кандидатуру мистера Паже по какой-то другой причине?

— Да.

— Вы действительно изъяли из шкафа миссис Перальты ее костюм, так? Поскольку обнаружили на нем пятно.

— Да.

— Что это оказалось за пятно?

— Кетчуп. — Монк мимолетно усмехнулся. — Миссис Перальту можно смело обвинить в том, что она посещает «Макдональдс».

— Итак, — Мастерс решительно вскинула голову, — до сих пор подозрения против как мистера Паже, так и миссис Перальты сводились к одному и тому же, а именно — к мотивам и наличию у них дома ворса из квартиры мистера Ариаса.

«Будь внимательна», — про себя умолял ее Паже.

Монк покачал головой.

— Адвокат, здесь есть существенное отличие: миссис Перальта не отрицает, что она часто посещала квартиру мистера Ариаса. Мистер Паже отрицает это.

Паже не нужно было видеть, как многозначительно кивнул на это Джозеф Дуарте, чтобы почувствовать скрытую в этих словах угрозу.

Кэролайн держалась невозмутимо.

— И поэтому вас так встревожили найденные на автоответчике отпечатки мистера Паже?

Крис недоумевал: Кэролайн сознательно акцентировала внимание на самой опасной улике против него — отпечатках пальцев.

Удивление можно было прочесть и во взгляде Монка.

— Да, — ответил он.

— Вы можете определить, кому принадлежат другие отпечатки, найденные на автоответчике?

Инспектор кивнул.

— Мистеру Ариасу и миссис Перальте.

— Почему вас не насторожили отпечатки миссис Перальты?

По виду Чарлза можно было сказать, что он начинал терять терпение.

— Потому что у нее были веские основания бывать в этой квартире. Кроме того, она прежде жила вместе с мистером Ариасом. Вполне разумно предположить, что ее отпечатки окажутся на каких-то вещах и в его новой квартире. Таких, как стеклянные стаканы.

— Или на автоответчике? — с улыбкой добавила Кэролайн.

Паже никак не мог взять в толк, зачем она с таким упорством муссирует эту тему; даже Монк, казалось, был несколько озадачен.

— И на автоответчике, — согласился он.

— А вам известно, как этот автоответчик попал в квартиру мистера Ариаса? Скажем, всегда ли эта штука принадлежала мистеру Ариасу?

Монк нетерпеливо пожал плечами.

— Но она находилась в его квартире.

— Ладно, оставим это. Вы случайно не нашли отпечатков мистера Паже на каких-то других вещах в квартире покойного?

— Нет.

— А не обнаружили ли вы чьи-то еще отпечатки пальцев, помимо принадлежащих мистеру Ариасу и миссис Перальте?

— Да. — Инспектор явно колебался. — Мы нашли несколько отпечатков, идентифицировать которые нам не удалось.

— В том числе и на автоответчике?

— Да.

Паже пытался наблюдать за происходящим отстраненно, с позиции профессионала; несмотря на все терзавшие его страхи и дурные предчувствия, он не мог не отдать должное тому мастерству, с каким Кэролайн умела разбить улики обвинения.

— По поводу этих неизвестно откуда взявшихся отпечатков, — произнесла она. — Что вы предприняли, чтобы попытаться идентифицировать их?

— Проверили их по архивам ФБР. И по нашей собственной картотеке отпечатков пальцев.

— И это убедило вас в том, что ни одно из посещавших квартиру мистера Ариаса неустановленных лиц не имело прежде неприятностей с полицией?

— Это убедило нас в одном, — произнес Монк, поправляя очки, — что неидентифицированные отпечатки принадлежат тем, кто не значится в тех досье, к которым у нас имеется доступ.

— И это вас никак не насторожило?

Монк окинул ее подозрительным взглядом.

— Но миссис Келлер узнала мистера Паже.

— Или миссис Келлер показалось, что она его узнала, — негромко, точно разговаривая сама с собой, заметила Мастерс. — Инспектор, скажите, когда вы впервые обсуждали эту версию с окружным прокурором? Не с мистером Салинасом, а с самим Маккинли Бруксом?

Паже не успел моргнуть глазом, как Салинас вскочил на ноги.

— Возражаю! — выпалил он. — Охрана правопорядка — прямая обязанность окружного прокурора. О чем бы мистер Брукс ни говорил с инспектором Монком или любым другим служащим правоохранительных органов — это не имеет отношения к конкретным уликам против мистера Паже. Мисс Мастерс старается показать некую изнанку этого дела, которой просто не существует.

— Так ли уж не существует? — проронила Кэролайн и повернулась к судье Лернеру. — Мы считаем, что мистер Брукс имеет самое непосредственное отношение к делу против мистера Паже, как, возможно, и к тому, что это дело вообще появилось на свет. Ваша честь, правосудие только тогда будет объективно, когда окружные прокуроры перестанут соваться в политику.

Салинас принял возмущенную мину.

— Это клевета, порочащая достоинство окружного прокурора Брукса, — заявил он.

Кэролайн ухмыльнулась.

— Виктор, только представьте себе, в какое дурацкое положение я попаду, если инспектор Монк сообщит, что мистер Брукс в разговоре с ним бесстрашно настаивал, чтобы тот проверил все версии, куда бы они ни вывели. Впрочем, я уверена, инспектор Монк без чужой подсказки знает, как это делается.

Паже заметил, что при этих словах Монк натянуто улыбнулся; вслед за этим Кэролайн обратилась к Лернеру.

— Точно так же и начальство мистера Салинаса заранее знало, что защита подвергнет сомнению объективность всего расследования. Для нас принципиально важно установить, что полиция или обвинение по неведомой нам причине не упустили из виду какой-либо возможной версии.

Лернер устало вытер лоб платком и посмотрел на висевшие в зале часы.

— Согласен с адвокатом защиты, — наконец произнес он. — Но если все ваши дальнейшие вопросы свидетелям будут строиться в форме обвинения, я положу этому конец.

Каким-то образом Паже было ясно, что такого никогда не произойдет. Когда Кэролайн снова повернулась к Монку, на лице у того была маска непроницаемости.

— Так когда же вы впервые обсуждали это дело с Маккинли Бруксом? — спросила она.

— Через два дня после того, как было обнаружено тело мистера Ариаса.

— При каких обстоятельствах состоялся этот разговор?

Монк растерянно откинулся на спинку стула.

— Мистер Брукс позвонил мне по телефону и пригласил к себе.

— Расскажите, к чему сводился главный смысл этого разговора?

— Окружной прокурор Брукс хотел предупредить меня, — понуро уставившись себе под ноги и тщательно подбирая слова, промолвил Монк, — чтобы к данному делу подошли со всем вниманием.

— Разве не так вы обычно подходите к каждому своему делу? — не без издевки заметила Кэролайн. — Или прокурору необходимо периодически напоминать об этом полиции?

Стараясь держать себя в руках, Монк ответил:

— Окружной прокурор считал, что это дело имеет политическую окраску.

— В связи?

— В связи с тем, что в нем оказался замешан мистер Паже.

На лице Кэролайн отразилось недоумение.

— Откуда же это было известно мистеру Бруксу?

Чарлз Монк заметно смешался.

— Он каким-то образом знал о связи мистера Паже и бывшей жены мистера Ариаса.

— Ведь вы не говорили ему о смерти Рикардо Ариаса?

— Нет.

— Откуда же мистер Брукс узнал об этом?

Монк рассеянно потер нос.

— Я не знаю.

Всем своим видом Кэролайн давала понять, что ее начинает забавлять сия процедура.

— За время пребывания в должности мистера Брукса сколько дел об убийстве вам довелось расследовать?

— Сотню. Или около того.

— И сколько раз вам приходилось работать в непосредственном контакте с окружным прокурором Бруксом?

— Два раза, — изрек Монк после минутного размышления.

— Что же это были за случаи?

— Во-первых, резня пару лет назад, когда вооруженный громила расстрелял шестерых. — Монк помолчал. — Во-вторых, дело Карелли.

— В котором фигурировала Мэри Карелли, верно? Тележурналистка, которую обвиняли в убийстве прозаика Марка Рансома.

Инспектор напоминал человека, который изо всех сил старается сохранить невозмутимый вид.

— Да, верно, — произнес он.

— Можете ли вы сказать, что этот процесс привлек повышенное внимание общественности?

— Все дела были непростые, а жертвы этих преступлений, увы, мертвы. Однако действительно можно сказать, что именно дело Карелли получило наибольший резонанс в обществе.

— Чем закончился этот процесс?

Монк посмотрел на нее с нескрываемой иронией.

— Окружной прокурор проиграл это дело.

— Кто был защитником мисс Карелли?

— Мистер Паже. И миссис Перальта.

— И просто ради того, чтобы помнили будущие поколения, — с улыбкой промолвила Кэролайн, — кто был судьей на данном процессе.

— Судьей были вы.

Кэролайн удовлетворенно кивнула.

— В ходе вашего первого разговора с мистером Бруксом упоминал ли он о деле Карелли?

— Да, упоминал.

Мариан Селлер со скамьи присяжных со скучающим интересом во взгляде изучала Салинаса.

— В каком именно контексте? — спросила Мастерс.

— Он выразился в том духе, что все имеющее отношение к фигуре Паже — это чрезвычайно щекотливое дело и что нас могут упрекнуть в предубежденности.

— Не сказал ли он вам, что предпочитает держаться подальше от этого дела?

— Нет. — Монк тяжело вздохнул. — Он сказал мне другое, а именно — что хочет, чтобы я держал его в курсе следствия. Хотя официально это дело уже было поручено мистеру Салинасу.

— Это было необычно?

Монк на мгновение задумался.

— Скажем, это не было обычно.

— Назвал ли мистер Брукс другие причины считать это дело щекотливым?

Инспектор выпил воды.

— Он упомянул, что мистер Паже, возможно, намерен баллотироваться в Сенат Соединенных Штатов.

— Выразил ли он свое отношение к кандидатуре мистера Паже?

Монк мимолетно усмехнулся.

— Мы с окружным прокурором подобные вопросы не обсуждаем.

— Называл ли он имена третьих лиц, не принадлежавших к ведомству окружного прокурора, которые могли быть заинтересованы в определенном исходе дела о смерти Рикардо Ариаса?

— Никого конкретно он не называл.

— В ходе той первой встречи вы обсуждали детали следствия?

— В известных пределах. Я описал, что нам удалось найти в квартире мистера Ариаса.

— Мистер Брукс как-то комментировал это?

— Да. — Монк откинулся назад, словно собирался с духом, готовясь к длительному допросу. — Его заинтересовали десять тысяч долларов наличными, которые мы нашли в шкафу мистера Ариаса.

Теперь Паже понимал, куда она клонит, и ему было трудно удержаться от улыбки.

— Что вы сказали по этому поводу прокурору?

— Что мне хотелось бы знать, откуда у мистера Ариаса эти деньги.

Паже заметил, что в глазах Кэролайн тоже мелькнуло подобие улыбки.

— И что сказал на это мистер Брукс?

Монк сплел пальцы на ладонях.

— Он велел проверить банковские счета мистера Паже и миссис Перальты и доложить ему результат.

— Вы выполнили эту просьбу?

— Да. — Теперь Чарлз говорил безучастно, как будто утратил всякий интерес к этому делу. — Мы не смогли установить, что эта наличность поступила от кого-то из них двоих.

Джозеф Дуарте настороженно оторвался от своих записей.

— Вы поставили в известность окружного прокурора Брукса?

— Да.

— И какова была его реакция?

— Он сказал, что, по его мнению, эти деньги не имеют отношения к делу.

— Вы получили от него конкретные распоряжения?

Монк не сводил с Кэролайн глаз.

— Мне было предложено оставить попытки выяснить судьбу этих денег.

Паже посмотрел в сторону Салинаса и заметил, как тот развел руками, словно давая понять, что он здесь ни при чем, а потом, потупившись, отвел взгляд.

— Скажите, — продолжала Кэролайн, — вы получали от мистера Брукса инструкции касательно того, как следует относиться лично к мистеру Паже?

— Пожалуй, — изрек Монк. — Не оказывать ему никакого предпочтения.

— Зачем ему было это нужно?

Инспектор устремил на нее лишенный выражения взгляд.

— Мистер Брукс имел в виду, — с сарказмом в голосе ответил он, — что со стороны не должно было казаться, будто мы готовы идти на уступки мистеру Паже из-за его политического положения.

— Значит, в этом отношении вы были спокойны? А вы не обсуждали с мистером Бруксом поподробнее, что означает выражение «не идти на уступки»?

— Обсуждали, — признался Монк и неожиданно посмотрел на Паже. — После того как появился свидетель и совпали отпечатки, окружной прокурор представил дело на рассмотрение «большого жюри», и была получена санкция на арест. Тогда я предложил узнать через адвоката мистера Паже — то есть через вас, — не согласится ли он добровольно признать свою вину.

— Что же в этом необычного?

— Да, на первый взгляд ничего. Здесь многое зависит от адвоката. — Монк снова мимолетно взглянул в сторону Криса. — У мистера Паже есть сын. Не было никакого смысла впутывать в это дело мальчишку.

— Так в чем же дело? Какова была реакция окружного?

— Он еще раз повторил, что не хотел бы выказывать расположения по отношению к мистеру Паже. — Монк помолчал и с сардонической ухмылкой добавил: — Вы же понимаете: мистер Паже ввязался в политику.

Кэролайн ответила приблизительно такой же ухмылкой.

— Понятно, — произнесла она. — Скажите, инспектор, вам не приходило в голову, что обнаруженные в шкафу у мистера Ариаса десять тысяч долларов можно считать обстоятельством, вызывающим подозрения?

— Да, я думал об этом.

Кэролайн изобразила наивную неосведомленность.

— Инспектор, — сказала она, — в вашей практике крупные суммы в наличных купюрах часто ассоциировались с противоправной деятельностью?

— Возражаю, — заявил Салинас, который начинал гневаться. — Вопрос не только спекулятивный, но и совершенно не имеющий отношения к существу дела, которое состоит в том, убил ли мистер Паже мистера Ариаса.

— Зато имеющий самое прямое отношение к другому вопросу, — огрызнулась Кэролайн, — а именно — кто убил мистера Ариаса.

Присяжные, казалось, были совершенно заворожены происходящим.

— Вопрос мисс Мастерс, — произнес Лернер, наклонившись в сторону Салинаса, — никак не противоречит моему опыту судьи. И я с готовностью выслушаю ответ инспектора.

Сидя на месте свидетеля, Монк сложил ладони на животе; лицо его приняло отрешенное — почти мечтательное — выражение. Паже изо всех сил старался не расхохотаться: деньги наверняка принадлежали Коулту; Салинас ничего не мог противопоставить этому, и Кэролайн в любой момент могла уничтожить его. Все они — Салинас, Монк, Паже и Кэролайн — знали об этом, и только присяжные оставались в неведении.

— Да, — важно произнес Монк. — В моей практике крупные суммы наличных нередко ассоциировались с деятельностью, характер которой люди стараются не афишировать.

— Принадлежит ли к подобного рода деятельности торговля наркотиками?

— Не обязательно, — с тем же безучастным выражением сказал Монк, — но зачастую это так.

Салинас сидел, вперившись взглядом в стену: спокойствие, видимо, давалось ему непросто.

— А вы случайно не проверяли, не был ли мистер Ариас причастен к наркоторговле?

Паже понял, что перекрестный допрос достиг решающей фазы.

— Нет, — ответил Монк.

— А приходилось ли вам сталкиваться со случаями, когда наркобизнес и насилие сопровождали друг друга?

— Такое случается. В этом деле всегда много затаенной вражды и жульничества. И много наличных денег. — Монк с видом наставника поправил очки на носу. — К тому же здесь имеешь дело не с самыми благовоспитанными и образованными членами общества.

— Опять же по собственному опыту можете ли вы сказать, что наркодельцы часто имеют при себе оружие?

— Бывает.

— Часто ли такое оружие регистрируется?

— Да нет. У людей, обходящих законы, которые касаются запрета на торговлю наркотиками, нет привычки чтить законы по контролю над огнестрельным оружием. Для них это могло бы иметь печальные последствия.

Кэролайн задумалась.

— А не думали ли вы, что мистер Ариас мог быть убит в результате инцидента, связанного с наркотиками?

Монк помрачнел; Паже показалось, что в эту минуту тот представил, как его будет отчитывать Брукс.

— Должен сказать вам, адвокат, что у меня не было оснований подозревать мистера Ариаса в связях с наркобизнесом.

— За исключением крупной суммы в наличных купюрах?

Монк заерзал на стуле.

— Я просто не смог объяснить их появление, вот и все.

— Потому что мистер Брукс не дал вам этого сделать.

Монк впился в нее испытующим взглядом; ему не впервые приходилось выступать в роли свидетеля, и он по опыту знал, что адвокат хочет закончить допрос на высокой ноте.

— Не уверен, что это к чему-то привело бы, — ровным голосом ответил он. — Возможно, нам так и не удалось бы установить, откуда у него эти деньги.

Мастерс какое-то время задумчиво разглядывала его.

— Так или иначе, этот вопрос не давал вам покоя?

Монк словно прикидывал, будет ли для него облегчением, если он скажет всю правду.

— Да, — наконец признался он. — Этот вопрос не давал мне покоя. Однако не думаю, будто это что-то меняло в положении мистера Паже.

— Разумеется, — вставила Кэролайн. — Ведь мистер Брукс не хотел оказывать мистеру Паже никаких знаков внимания. Кстати, вы не показывали вашей свидетельнице — миссис Келлер — фотографии каких-нибудь наркодельцов?

— Нет.

— Вы не показывали миссис Келлер какие-нибудь другие снимки, кроме фото мистера Паже?

— Нет, — не отводя мрачного взгляда от Кэролайн, отвечал инспектор.

— У вас так принято?

— Нет.

— Инспектор, почему же вы делаете исключение в случае в мистером Паже?

Монк откинулся назад.

— Мистер Брукс, — проронил он, — хотел, чтобы опознание было проведено незамедлительно. Чтобы знать, замешан, как он выразился, мистер Паже или нет. — Он помолчал. — Но ведь мы предъявляли его для опознания, адвокат.

— Верно. Инспектор, где вы отобрали других пятерых участников процедуры?

— Мистер Паже сам отобрал их.

— Где?

— В окружной тюрьме.

Кэролайн вскинула брови.

— Какая досада, что большинство обитателей окружной тюрьмы не белые, верно, инспектор?

— Да, это так.

— Кроме самого мистера Паже, сколько участников процедуры опознания принадлежали к кавказской расе?

— Один, — угрюмо промолвил Монк.

Мастерс подбоченилась.

— А кому пришла в голову мысль о том, чтобы заставить мистера Паже выбирать участников процедуры из числа заключенных?

Монк вперился в нее тяжелым взглядом; было видно, что этот человек не привык оправдываться.

— Окружному прокурору, — буркнул он. — Когда мистера Паже арестовали, мистер Брукс велел провести опознание как можно быстрее. Это был самый простой путь.

Кэролайн почтительно наклонила голову, молча разглядывая Монка.

— Благодарю вас, инспектор, — произнесла она. — У меня больше нет вопросов. По крайней мере, что касается Вашей роли в этом деле.

Она медленно прошла к столу защиты.

Все присяжные проводили ее завороженными взглядами. Кэролайн казалась вполне невозмутимой, разве что глаза ее блестели необычайно ярко.

Затем поднялся Салинас. Резюмируя, он установил, что Брукс не отдавал Монку специального распоряжения охотиться за Паже, а улики против него были собраны в ходе полицейского расследования и судебно-медицинской экспертизы без вмешательства извне. Но Крис понимал, что в итоге в памяти присяжных отпечатаются два противоречивых обстоятельства: отпечатки его пальцев на автоответчике и подозрение, что Маккинли Брукс из политических соображений, а также из личной неприязни стремился, чтобы следствие сосредоточило усилия на разработке только одного подозреваемого, то есть Паже.

Когда Салинас закончил, судья Лернер усталым голосом объявил перерыв в заседаниях на один день. Монк загадочно посмотрел на Паже и вышел из зала с видом профессионала, сделавшего свое дело.

Паже заметил, как Кэролайн кивнула Салинасу.

В зале царили шум и неразбериха — носились репортеры, судачила публика, присяжные направлялись к выходу.

— Лихо сработано, — почти шепотом произнес Салинас, подойдя к столу защиты.

Кэролайн натянуто улыбнулась в ответ.

— Если не сказать больше, Виктор. Я хочу видеть эту задницу, Маккинли, здесь, в суде, в качестве свидетеля. — Она буравила его пронзительным взглядом. — Можете передать Маку, что из любезности я не буду направлять повестку его жене и детям. Мы не боимся оказывать знаки внимания.

9

— А вы и впрямь полное ничтожество, — заметила Кэролайн, обращаясь к Маккинли Бруксу.

Они были одни в его офисе; окружной прокурор выразил желание встретиться с ней без свидетелей. Он устремил на женщину немигающий взгляд и произнес, тщательно подбирая слова:

— У вас каменное сердце, Кэролайн.

— Как только вы попытаетесь воспрепятствовать отправлению правосудия, ваше желание оставаться в тени обернется против вас.

— Ведь вам на все это наплевать, верно? — спросил Брукс, сцепив ладони.

Кэролайн мрачно ухмыльнулась.

— Дело не во мне. Но когда я вытащу вас в суд, считайте, что вы политический покойник. Мне только интересно знать, когда именно Коулт намекнул вам, что запах из квартиры Рики может означать нечто большее, чем просто разлагающийся труп. На следующий день после того как нашли тело или через день? — Она смерила его презрительным взглядом. — А откуда вам известно, что Коулт сам не подстроил это убийство?

— Чушь, — буркнул Брукс, багровея от ярости.

— Слушайте внимательно, Мак. — В голосе Кэролайн зазвенел металл. — В тот момент, когда вы продали душу Коулту, вы утратили нечто, что в ваших глазах имеет куда большую ценность, чем элементарная порядочность. Вы утратили контроль.

Брукс вымученно улыбнулся.

— Вы не сможете ничего доказать.

— Потому что вы будете лгать? — Кэролайн посмотрела на него с наигранным изумлением. — Боже мой, Мак, как же я не предусмотрела этого? А теперь подумайте — ведь вам потребуется, чтобы другие тоже лгали, верно? Чтобы полицейский сказал, что это он, а не Коулт позвонил вам с сообщением о Рики. У меня из головы почему-то не выходит история Ричарда Никсона. — Она заговорила сдержаннее. — Неужели вы не понимаете, Мак? Поставь вы на Коулта — и с вами будет все кончено, а если попытаетесь прибегнуть ко лжи — получите срок. — Она загадочно улыбнулась. — Пожалуй, такого наши тюрьмы еще не видели. Как вам перспектива поближе познакомиться с каким-нибудь изнывающим от скуки головорезом, который питает особенно «нежные чувства» к представителям правопорядка?

Брукс злобно прищурился.

— Я окажусь там только в компании с Паже. Связывать имена Рики и Коулта все равно что написать слова «мотив убийства» неоновыми буквами. Наш общий приятель Виктор Салинас не преминет упрятать вашего клиента за решетку, лишь бы пересесть в мое кресло.

«Возможно, в этом и есть доля истины», — подумала Кэролайн. Вместе с тем было понятно: Брукс прозрачно намекал, что хочет сделать какое-то предложение.

— Если присяжные не расценят кончину Рики как дело, затрагивающее интересы общества, — произнесла она. — Ваша же кончина как общественного деятеля это непреложный факт.

— Кэролайн, выкладывайте — чего вы хотите, — не выдержал Брукс.

Та смерила его ледяным взглядом и сказала:

— Я хочу, чтобы производство по этому делу было приостановлено.

Брукс буквально рявкнул от возмущения.

— Присылайте мне свою повестку. Я предпочитаю убийство самоубийству — как и Виктор.

— Превосходно. — Кэролайн поднялась, давая понять, что разговор окончен. — Я думала, наша встреча будет полезной. Теперь я не могу этого сказать.

Брукс недоверчиво покачал головой.

— Бросьте ломаться, Кэролайн. Вы пришли сюда, чтобы договориться. Так извольте сесть и выслушать до конца.

Свысока посмотрев на него, Мастерс промолвила:

— Только из уважения к вашему ведомству. — С этими словами она снова села.

— У меня к вам единственное и последнее предложение, — выдержав паузу, произнес Брукс. — Надеюсь, вы поймете меня правильно.

— Говорите помедленнее, Мак, — иначе мне не угнаться за вашей мыслью.

— Вы получаете убийство по внезапно возникшему умыслу.[33] Шестнадцать лет. На деле же Крис Паже отсидит не больше восьми. — Он помолчал. — Мое предложение остается в силе до конца процесса. Если хотите, займитесь очевидцем. Потом решите, имеет ли смысл лезть на рожон.

— А если мы соглашаемся?

— Тогда никаких повесток на мое имя. — Брукс взглянул на нее, словно желая убедиться, произвели ли его слова должный эффект. — И еще — вы с Крисом навсегда отказываетесь от мысли испортить мне жизнь.

Кэролайн некоторое время молчала, делая вид, что ей необходимо взвесить его предложение.

— Остается нерешенным один вопрос. Деньги.

Брукс, казалось, впервые был искренне изумлен ее словами.

— Вы имеете в виду так называемые наркоденьги? Из этого можете лепить что угодно, а я сделаю так, чтобы Виктор вам не мешал. Ведь вы этого хотите? — Брукс подался вперед. — Только одно условие. Если у нас появляются новые улики против Криса Паже, сделка теряет силу. Я не хочу, чтобы меня выкрасили и выбросили.

«Умно», — отметила про себя Кэролайн и сказала:

— А что, если вы утаиваете какие-то улики про запас?

— Нет, — отрезал Брукс. — Если бы это было так и об этом узнал Лернер, он приостановил бы производство по делу.

Кэролайн, подумав, кивнула.

— Хорошо. Я переговорю с Крисом.

— «Кем из выдающихся людей прошлого ты хотел бы стать, — вслух читал Карло, — если бы тебе предложили?» — Он отложил листок с темой домашнего сочинения, убавил звук проигрывателя, на котором стоял диск «Пинк Флойд», и повернулся к отцу. — Есть какие-нибудь соображения?

Паже задумался.

— Ну, скажем, я бы хотел стать президентом Соединенных Штатов с неограниченным правом помилования. Что скажешь?

Карло страдальчески улыбнулся:

— Пап, не смешно.

По подсчетам Криса, сыну предстояло давать показания через два дня.

— Не смешно, — согласился он. — Но думаю, фигуры Марии Антуанетты или Рональда Рейгана тебя не привлекают.

— Только если смотреть на них в качестве супружеской пары.

Паже присел на краешек кровати Карло. Сцена была ему до боли знакома: комната сына с видом на залив, значки его спортивных команд, забранная в рамку фотография его матери, Мэри Карелли. Наконец, сам Карло в сдвинутой набекрень бейсбольной кепке, хмуро вперившийся в монитор компьютера. И Паже, которого тот уговорил помочь ему с сочинением. Только на этот раз отец чувствовал, что сын не очень нуждается в помощи; просто так было спокойнее скоротать время.

Паже это устраивало. Иначе он стал бы думать о Терри, которая должна была давать показания на следующий день, или — что было бы еще болезненнее — о Карло, который свидетельствовал сразу за ней. Ему было приятно проводить время с сыном, зная, что есть повод не говорить о процессе.

За ужином они почти не общались. Паже отказался смотреть выпуск новостей, но знал, что Карло тайком прошмыгнул к себе и включил телевизор. Крис также знал, что сын уже слышал сообщение об отпечатках пальцев на автоответчике Рики. Когда Карло в очередной раз попытался затронуть запрещенную тему и спросил, что сказал бы Паже, если бы все-таки согласился давать показания, он понял — тот хочет услышать его объяснения именно по поводу злосчастных отпечатков. Паже снова сухо напомнил Карло о том, что он является свидетелем по делу, что он должен изложить известные ему факты и что они не могут вести конфиденциальных разговоров. Тревога и недоумение были ценой того неведения, которое защищало Карло от жестокой правды.

— Как насчет Тэда Уилльямса? — спросил Паже.

Карло оторвал взгляд от компьютера.

— Для моего сочинения?

— Я бы написал так: «Уилльямс был не только лучшим подающим за всю историю бейсбола, он был единственным человеком, о котором мы с папой могли говорить часами. — Паже заложил руки за голову. — Мой отец любил Тэда Уилльямса. Особенно хорошо я помню, как он брал меня с собой на стадион «Фенуэй Парк» в Бостоне, когда команда Уилльямса играла серию из четырех игр против «Янки». Мне тогда было девять лет. — Он улыбнулся. — По правде говоря, он делал это больше для себя — я был просто предлогом. Но когда мы посмотрели все игры, я тоже влюбился в Тэда Уилльямса. Потому что он действительно был выдающимся игроком и потому что это было время, которое я проводил вместе с отцом».

Карло с интересом наблюдал за ним; Паже всегда рассказывал ему о Тэде Уилльямсе куда больше, чем о собственном отце.

— Значит, вот откуда берет начало история Тэда Уилльямса. — Карло сдвинул брови. — Тебе было тяжело, оттого что вы с отцом не были близки?

Паже пожал плечами.

— На самом деле он ни с кем не был по-настоящему близок. Просто я был его сыном, и мне это давалось сложнее. Но с двенадцати лет я учился в частном пансионе, где у детей развивается своеобразная толстокожесть: старался смотреть на родителей как на двух проживавших в Сан-Франциско субъектов, с которыми меня мало что связывало, пока они не стали достоянием скорее моего прошлого, чем настоящего.

— Когда они погибли в той автокатастрофе, каково тебе было? — спросил Карло.

— Я чувствовал злость. Смерть сыграла с ними злую шутку — вернее, это можно было бы назвать шуткой, если бы моей матери не пришлось несколько дней страшно мучиться, прежде чем смерть забрала ее. — В голосе Паже звучала горькая ирония. — Отец был пьян как сапожник. Он вдруг обнаружил, что у матери есть любовник, и в ярости вытащил ее с какой-то вечеринки. Если бы он не пил с такой регулярностью, он бы уже давным-давно заметил любовные похождения — десятью годами раньше, когда о них узнал я и попросил, чтобы меня отправили в пансион. И если бы мать так не пила, то никогда бы не осталась с ним, а в данном случае — ни за что не села бы с ним в машину.

— Как ты об этом узнал?

— Об аварии? Мне рассказала тетушка. Она не хотела, чтобы из меня получился очередной алкоголик, — холодно проговорил Паже. — Не будь она вздорной и глупой бабешкой, она бы поняла, что в чем-в чем, а в этом я никогда не буду похож на своих родителей. Я мог стать каким угодно — эмоционально отстраненным, замкнутым, отвергающим всякую душевную близость, — только не пьяницей. — Паже внезапно смешался и снова пожал плечами. — Прости. Вообще я редко вспоминаю про них. Однако проблема отцов и детей довольно живуча.

Карло заглянул ему в глаза.

— Знаешь, ты хороший отец. Самый лучший в мире.

Паже был тронут до глубины души.

— Это потому, что ты был самым важным событием в моей жизни. Я рискую показаться сентиментальным, но судьба подарила мне замечательного сына; заботясь о тебе, я мог отвлечься от тяжелых мыслей. Ты отплатил мне тысячекратно…

Паже внезапно замолчал, эта мысль показалась ему настолько верной, что он почувствовал, как у него перехватило дыхание. Он говорил Терри, что хочет иметь семью. Но Карло и был его семьей, семьей, о которой любой мужчина мог бы только мечтать, а теперь получалось, что он бросает свою семью.

Ему захотелось стиснуть Карло в объятиях.

— Пап, тебе нехорошо?

На столе сына зазвонил телефон. Карло с тревогой посмотрел на отца.

— Все хорошо, Карло. Ответь, пожалуйста.

Мальчик нехотя поднял трубку. Выслушав, он протянул трубку отцу.

— Твой адвокат, — равнодушным тоном бросил он.

Паже прикрыл микрофон ладонью и произнес:

— Тэд Уилльямс. С него-то все и началось. Если не собираешься произвести впечатление, написав, что хочешь быть Луи Пастером, попробуй Тэда Уилльямса. В тысяча девятьсот сорок первом году он выбил четыреста шесть.

Карло вымученно улыбнулся.

— Четыреста шесть, — повторил он. — Учитывая уровень инфляции это семь миллионов за сезон.

Паже добродушно рассмеялся, желая растянуть это мгновение, напоминавшее о прежней, спокойной жизни, затем — уже в трубку — сказал:

— Тэд Уилльямс всегда мечтал только о победе. Верно, Кэролайн?

— Мой отец, — сухо проронила она, — жил и умер с Тэдом Уилльямсом в душе. «Рэд Сокс» разбили его сердце.

Эта скудная биографическая справка прозвучала как-то к месту; Паже подумал, как, в сущности, мало он знает о Кэролайн Мастерс.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

— Я говорила с Бруксом. У него к нам предложение.

Паже как ни в чем не бывало вышел в коридор. Карло сидел тихо, делая вид, что не слушает.

— Что за предложение? — буркнул Крис.

Мастерс вкратце изложила его суть и заключила:

— Выбор такой. Либо сознаться в убийстве по внезапно возникшему умыслу, если не удастся опровергнуть показаний миссис Келлер, либо отвергнуть сделку и добиваться оправдательного приговора. Если мы остановимся на втором, то нам предстоит решить, стоит ли впутывать имена Брукса и Коулта, а также стоит ли представить это дело как политическую вендетту. Здесь мы рискуем: у присяжных может сложиться впечатление, что Рики действительно был для тебя сущим наваждением. Первое же означает снижение срока. Если никаких новых улик против тебя они не найдут, то даже в случае обвинительного приговора ты выйдешь на свободу лет через восемь максимум. — Голос ее звучал бесстрастно. — Иначе говоря, тебе не придется умереть в тюрьме. По крайней мере, если будешь осторожен.

— О каких новых уликах говорит Брукс? — тихо спросил Паже.

— Не имею ни малейшего представления.

Паже на минуту задумался.

— Меня беспокоит эта его уловка насчет «новых улик». Как полагаешь, сможешь ли ты заставить его выбросить это из головы? Для него это будет удобным предлогом, чтобы остаться в тени.

На том конце провода повисло молчание; Паже живо представил, как Кэролайн, сидя в своем офисе, мучительно соображает, почему он спросил об этом.

— Если ты переживаешь по поводу новых улик, — наконец промолвила она, — лучше сразу соглашайся на сделку с Бруксом. Признай себя виновным: отсидишь свои восемь лет, и все дела.

Паже заглянул в комнату, туда, где, склонившись над компьютером и притворившись, что пишет про Тэда Уилльямса, сидел Карло. Восемь лет. Ему будет пятьдесят четыре, а Карло двадцать четыре. У них еще останется время.

— Рискнем, — выдавил он. — Через четыре дня позиция Виктора окончательно определится. Посмотрим, что будет дальше.

Кэролайн развернулась на своем кожаном вращающемся кресле и устремила взгляд за окно, на силуэты ночного города — темные громады домов, черное стекло, гроздья света, где кто-то допоздна работал. В ее офисе горела только настольная лампа. В такие минуты она часто вспоминала свое детство в Новой Англии, когда она любила книжки, прогулки по пляжам и яхты и думала о том, как она стала тем, кем была теперь, — честолюбивым и вместе с тем гордым за свою профессию адвокатом, женщиной, которую Маккинли Брукс назвал кошкой, гуляющей самой по себе.

Она знала, что могла бы быть другой. Менее честолюбивой, менее замкнутой. Но она уже давно сделала свой выбор, и только ночью, когда в пустом кабинете медленно текли минуты, женщину одолевали сомнения.

«Повинуясь какому безотчетному чувству, — думала Кэролайн, — она согласилась взяться за это дело?»

Ничего хорошего из ее опасных игр с Бруксом не выйдет, если только они не окончатся победой Криса Паже. Разумеется, адвокаты на то и существуют, чтобы защищать не себя, а своих клиентов. Но многие ли из них действительно делают это, да еще с той безжалостностью, с какой она набросилась на Брукса. Если Крис согласится на сделку с Бруксом и Коулт уцелеет, она на всю жизнь обзаведется могущественным врагом.

Возможно, она пошла на это — наконец оформилось у нее убеждение — просто потому, что Крис Паже, с которым они в чем-то были очень похожи, умел располагать к себе людей. По крайней мере, с какой-то пронзительной страстью, в которой не могла бы дать себе отчета, она желала, чтобы Крис выиграл это дело.

Не то чтобы она была до конца уверена в его невиновности; Кэролайн старалась не особенно обременять себя этой мыслью. Но в моменты, когда привычная настороженность изменяла ей, она не могла поверить, что Крис мог оказаться настолько глуп, чтобы инсценировать сцену самоубийства Рики и при этом оставить свои отпечатки пальцев. Или настолько ослепленным яростью, чтобы не придумать никакого иного способа разделаться с Ариасом, кроме убийства. Все, что она знала о Паже, говорило: это человек, который с холодной расчетливостью добивается своего. Тот факт, что он не представлял свою жизнь без сына и Терезы Перальты, делал невероятной саму мысль об убийстве.

Что это за новые улики? Этот вопрос тревожил Паже.

Снова и снова пытаясь найти ответ, Кэролайн не могла отделаться от ощущения, что Крис знает что-то еще. Возможно, именно этим объяснялось настойчивое желание Криса не затягивать с процессом — вопреки всякому здравому смыслу, следуя которому его можно было счесть необыкновенно хладнокровным убийцей.

Но от такого человека можно было ожидать, что он сохранит свое хладнокровие до конца и будет давать показания. Ведь — хотя закон и не позволял Салинасу открыто заявить об этом — отказ Паже давать показания был поступком человека виновного, а виновный, желающий доказать обратное, не стал бы отказываться от возможности защищаться. И Кристофер Паже понимал это.

Кэролайн снова подумала о том, что, возможно, это все-таки Терри убила своего мужа и Крис знал об этом.

Проклятые отпечатки.

— В дверь постучали.

— Войдите, — сказала Кэролайн.

Она подняла глаза и увидела перед собой Терезу Перальту.

Терри аккуратно притворила за собой дверь. В царившем в офисе Кэролайн полумраке она выглядела какой-то отрешенной.

— Вы задавали Монку вопросы, о которых я спрашивала? — произнесла Терри.

— Да, — кивнув, ответила Кэролайн.

— Хорошо. — Терри подошла ближе к свету. — Потому что у меня есть ответ на один из них. Которого Монк не знает.

Вопросительно взглянув на нее, Кэролайн спросила:

— Это правда?

10

Заняв место свидетеля, Терри повернулась и улыбнулась Кристоферу Паже.

В этой улыбке была надежда, любовь и вера в того человека, кому она была адресована. Но рассчитана улыбка, скорее, была на присяжных: подобно Кэролайн и самому Паже, его возлюбленная на время тоже стала актрисой.

— Они смотрят на тебя, — прошептала Кэролайн.

Пришла очередь Паже изобразить добрую улыбку. Присяжные не могли догадываться, что в эту минуту он вспоминал, как улыбалась ему Терри, когда они сидели во дворике гостиницы «Сплендидо», перед тем как им сообщили о звонке Розы.

Тереза расправила плечи, приготовившись отвечать на вопросы Салинаса. Она тщательно продумала каждую деталь своего туалета. Внешний вид уже не выдавал в ней молодой, занятой своей карьерой женщины с ее манерой одеваться подчеркнуто строго. В этот раз она надела золотые серьги, макияж был наложен с особой тщательностью, а черное платье можно было бы назвать простым, если бы не его изысканная утонченность. Словом, она производила эффект красивой молодой женщины, тогда как от ее профессиональной решительности не осталось и следа. Паже не сомневался, что она наверняка обсудила этот вопрос с Кэролайн, хотя для него оставалось загадкой, говорили ли они еще о чем-нибудь.

И еще в одном он был уверен. То обстоятельство, что Терри держала руки, сцепив ладони, доказывало: она нервничает.

Женщина бросила еще один беглый взгляд в его сторону, и на мгновение ему показалось, что в глазах ее стоит печальная сосредоточенность. Потом она снова улыбнулась жюри, и Паже про себя пожелал ей удачи.

Салинас, не теряя времени, приступил к делу.

— Миссис Перальта, как давно вы были знакомы с Рикардо Ариасом?

— Десять лет, — спокойным и ясным голосом ответила Терри.

— Сколько лет вы прожили вместе?

— Более семи лет. Из них шесть лет в замужестве.

— А сколько лет вашей дочери?

Терри смерила его холодным взглядом и сказала:

— Шесть.

— На протяжении всех этих лет, — слегка возвысив голос, спросил Салинас, — заводил ли мистер Ариас хоть раз разговор о самоубийстве?

— Нет.

— Давали ли вы понять кому бы то ни было, что мистер Ариас склонен к суициду?

Терри сохраняла спокойствие.

— Нет.

Паже не мог не отметить, что из нее получился хороший свидетель: она не шла на конфронтацию, и ее сдержанное достоинство выгодно отличалось от напористой манеры Виктора.

— Не было ли такого, что какие-то слова или поступки мистера Ариаса заставили вас предположить, будто он способен наложить на себя руки?

Терри на минуту задумалась.

— Мне трудно судить об этом, мистер Салинас. Со временем я пришла к убеждению, что мой муж был психически неуравновешенным человеком. Мне кажется, я просто гнала от себя мысль, к чему это может привести. — Она помолчала. — Помните, в школе мы учили поэму «Ричард Кори»? Про богатого человека, у которого вроде бы было все и который потом стреляется по никому неведомым причинам. Я вспомнила об этой поэме, когда в университете застрелился один мой однокурсник. Тогда я поняла, что чужая душа — потемки. Даже если мы твердим себе, что знаем о человеке все.

Паже обратил внимание на безыскусную красоту ответа. Слова Терри не оставили равнодушной и Луизу Марин, которая, подавшись вперед, жадно смотрела на нее. Паже знал, что слова эти Терри репетировала вместе с Кэролайн; единственное, в чем он не был уверен, — относится ли ее последняя фраза к нему самому.

— Вы говорили с Рикардо Ариасом вечером, накануне отъезда в Италию? — поинтересовался Виктор, глядя куда-то в сторону.

— Да.

— О чем?

— Я умоляла его позволить мне воспитывать Елену лично. Я боялась за нее, мистер Салинас.

Эти слова со скрытым упреком напомнили жюри, что перед ними мать. Мариан Селлер участливо взглянула на нее. Паже понял, что, акцентируя внимание на тайной стороне жизни Рики, Терезе вместе с Кэролайн удалось добиться сострадания к себе.

Обвинитель был невозмутим.

— И что он сказал на это?

— Что у него назначена встреча и он не может увидеться со мной.

— Он не сказал с кем?

— Нет. — Терри мельком взглянула на свои руки. — Но он дал понять, что это свидание.

— Не выдавал ли его голос, что он подавлен или обескуражен?

— Нет. — Терри подняла голову и посмотрела в глаза Салинасу. — Но насколько я поняла, здесь не является секретом, что Рики никому не говорил всей правды. Ни собственной матери, ни своему психоаналитику, ни учительнице Елены, ни мне и даже, по-моему, самому себе. Также ни для кого не секрет и то, что психически он был крайне несдержан… — Терри беспомощно развела руками. — По правде говоря, на этот вопрос трудно ответить однозначно.

Паже показалось, что Виктор хотел заявить протест, чтобы отклонить последний ответ Терри, но, видимо, счел момент неподходящим, поскольку женщина успела вызвать к себе симпатию зала.

— Она хорошо держится, — шепотом заметил Паже. Однако Кэролайн, которая сидела, задумчиво прищурившись, ничего не ответила.

— Считаете ли вы, — спросил Салинас, — что у мистера Ариаса шалили нервы, когда вы еще жили совместно?

— Только в конце, — спокойно произнесла Терри. — Тогда я уже понимала, что должна сделать все, чтобы забрать у него Елену.

Это был еще один хороший ответ. Терри снова давала понять присяжным, что она прежде всего мать, а не любовница Паже, которая спит и видит, как ей сбежать от мужа.

— Не припомните ли, — сухо проронил обвинитель, — доводилось ли вам за годы совместной жизни с мистером Ариасом видеть, чтобы он собственноручно писал какое-нибудь письмо?

Паже заметил, что Терри колеблется; она словно боролась с искушением ответить на этот вопрос утвердительно.

— Нет.

— Хотя бы короткую записку?

— Я не помню такого.

— Вам известно содержание записки, найденной возле его тела?

— Да.

— На вашей памяти Рики когда-нибудь отзывался о себе как о человеке «эгоистичном и жалком»?

Тереза медленно покачала головой.

— Нет.

— И не говорил этого в тот вечер, когда вы последний раз беседовали с ним по телефону?

— Нет, не говорил, — ответила женщина, расцепив ладони.

Салинас, казалось, нашел нужный ритм.

— Ведь вы собирались поужинать с мистером Паже, верно?

— Да.

— Но он отменил ужин?

— Крис позвонил мне и сказал, что ему нездоровится. Голос у него действительно был больной. Я не хотела, чтобы он чувствовал себя виноватым. — Терри помолчала. — Конечно, я могла бы настоять, мистер Салинас. Крису пришлось бы поужинать со мной, и тогда никого бы из нас сейчас здесь не было.

— Возражаю, — тут же отреагировал Виктор. — Я понимаю чувства миссис Перальты, но мне начинает казаться, что она начинает трактовать ответы в выгодном для мистера Паже свете.

— Не трактовать, — возразила Кэролайн, — а объяснять. Смысл сказанного миссис Перальтой в том, что она сама разрешила ситуацию с ужином.

Лернер согласно кивнул.

— Я снимаю возражение обвинения. — Он обратился к Терри: — Вместе с тем просил бы вас ограничиться конкретными ответами на вопросы мистера Салинаса.

— Разумеется, Ваша честь. — Всем своим видом Тереза выдавала недоумение и покорность, словно ей и в голову не могло прийти спорить с обвинителем. — Просто мне казалось, что иногда ответить однозначно — «да» или «нет» — значит не ответить вовсе.

Это было сказано с таким невинным выражением, что Лернер, который все прекрасно понял, невольно улыбнулся.

Затем он вновь обратился к Салинасу:

— Вы можете продолжать, обвинитель.

— Как выглядел мистер Паже наутро? — не мешкая, спросил Салинас.

— Уставшим. Но чувствовал он себя неплохо.

— Говоря о промежутке между вашей встречей утром и телефонным разговором накануне вечером, ведь вы не можете с достоверностью утверждать, где был мистер Паже в это время?

Впервые Терри выглядела растерянной.

— Я верю тому, что сказал мне Крис.

— Но ручаться вы не можете?

— Нет, — едва слышано произнесла Терри. — Но Крис не лжет. И он не убийца. Ведь речь здесь именно об этом, не так ли?

Услышав эту простую констатацию символа веры, Салинас, казалось, опешил. Но прежде чем он успел заявить протест, Терри спокойно добавила:

— Мистер Салинас, я приношу свои извинения. Просто мне было необходимо сказать то, что я чувствую сердцем.

Виктору было нечем крыть. Впервые за этот день Джозеф Дуарте оторвался от своих записей.

— Когда вы приехали в Италию, — внезапно сменил тему Салинас, — пытались ли вы связаться с Рики?

— Да. — Терри снова сцепила ладони. — Но по телефону никто не отвечал.

— Сколько это продолжалось?

— Два или три дня. — Терри посмотрела в сторону жюри. — Я думала, он избегает меня. Это было на него похоже.

— Вы звонили в школу?

— Нет. Я позвонила матери — оказалось, что Рики не забрал у нее Елену.

— Вы также посоветовали матери не звонить в полицию?

— Да. — Терри никак не выдавала своего волнения. — Елене было хорошо с моей матерью; к тому же эта судебная тяжба об опекунстве… Мне не хотелось, чтобы в глазах суда он представал более ответственным человеком, чем был на самом деле.

Салинас впервые взглянул на нее с откровенным недоверием.

— На вашей памяти случалось ли такое, чтобы мистер Ариас не смог вовремя забрать Елену?

— Нет.

Джозеф Дуарте сделал для себя пометку.

— Ведь это произошло за две недели до судебного разбирательства по ходатайству мистера Ариаса, верно?

— Совершенно верно.

— Потому что он обвинил Карло Паже в попытке растления вашей дочери?

Салинас выстреливал вопросы один за другим. Паже понял, что Терри решила сбить темп.

— Да, — спокойным тоном ответила она. — Рики говорил это о Карло.

— Учитывая все эти обстоятельства, миссис Перальта, какие конкретные основания были у вас полагать, что Рикардо Ариас ни с того ни с сего махнет рукой на свое опекунство?

Терри не сводила с него глаз.

— В прошлом такого с ним не случалось. Право, не знаю, что и подумать.

Виктор смерил ее подозрительным взглядом.

— Не в том ли дело, что это мистер Паже уговорил вас не разыскивать его?

«Именно так и было», — ответил про себя Крис.

— По правде говоря, я не очень хорошо помню, — сказала Тереза. — Но это было мое решение.

— Ваше решение, — рефреном повторил обвинитель. — Поскольку вы боялись, что вашего мужа убил именно он — ваш любовник.

Тишина.

— Нет. — Голос Терри казался скованным. — Я никогда не думала этого.

— Нет? — переспросил Салинас. — А как мистер Паже относился к мистеру Ариасу?

— В самом начале? Я этого не знаю. Позже Крис презирал его. Но не так сильно, как презирала его я.

Салинас внезапно переменил тему.

— Как долго вы знакомы с мистером Паже?

Терри впервые посмотрела в сторону Криса. Для него это мгновение было омрачено сознанием, что она сказала неправду.

— Полтора года, — тихо промолвила женщина.

— Когда у вас возникла интимная связь с мистером Паже?

— Почти год назад, — ответила Тереза и подчеркнула: — После того как я оставила Рики.

Салинас скептически ухмыльнулся.

— Сколько же именно времени прошло «после того», миссис Перальта? «Год назад» — это довольно туманно.

Свидетельница не теряла хладнокровия.

— Через три недели, если вас это устроит. Начиная с того дня, когда меня лишили временного опекунства.

— Что же получается. Вам потребовалось всего три недели, чтобы оставить мужа, лишиться опекунства и завязать интрижку со своим боссом?

Терри смерила его презрительным взглядом.

— У вас действительно талант, мистер Салинас, выставлять людскую боль на посмешище. Единственное, что вы усвоили правильно, так это хронология событий.

— Так как же все-таки это произошло — я имею в виду вашу связь с мистером Паже? Вы просто переспали однажды — и все?

— Нет. — Женщина старалась не терять самообладания. — Все было совсем не так.

— И он ни разу не касался вас до того?

— Сделай что-нибудь, — прошептал Паже, наклонившись к Кэролайн.

— Не могу, — отрезала та. — Не хочу осложнений для тебя.

— Нет, — чуть слышно промолвила Тереза. — Крис прикасался ко мне.

— И целовал вас.

— Да.

— И когда же это случилось в первый раз?

Терри откинулась на спинку стула.

— Через несколько дней после того, как я ушла от Рики.

— Уже теплее, не так ли? Признаете ли вы, что имели интимную близость с мистером Паже еще до того, как уйти от Рикардо Ариаса?

Паже видел, что присяжные наблюдают за Терри со сдержанным сочувствием.

— Нет, — твердым голосом произнесла она.

— Разве мистер Паже не уговаривал вас бросить мужа?

Тереза Перальта расправила плечи.

— Вы действительно ничего не понимаете, мистер Салинас. Крис никогда ничего не говорил мне и ничего не предпринимал. Мне казалось, что чувства, которые я питаю к нему, принадлежат только мне. Я даже об этом не догадывалась, пока не ушла от Рики. — Она перевела взгляд на Паже и тихо закончила: — Потом я сказала Крису, что он небезразличен мне, и только тут увидела в нем ответное чувство.

— Это правда, что мистер Ариас обвинил вас и мистера Паже в адюльтере?

— Да, — ответила Терри. — Точно так же, как он обвинил Карло Паже в растлении нашей дочери.

Салинас смешался. Было ясно — в этот момент присяжные вспомнили, что Рикардо Ариас, возможно, просто лжец. Мариан Селлер что-то шепнула на ухо Джозефу Дуарте; тот кивнул ей в ответ. Но в следующее мгновение обвинитель уже взял себя в руки.

— Миссис Перальта, свои обвинения мистер Ариас изложил в «Инкуизиторе», не так ли? — спросил он, размахивая листком бумаги.

— Совершенно верно. — В голосе женщины сквозило отвращение. — За десять тысяч долларов. Видимо, у них это расхожая такса за спекуляцию собственным ребенком.

— Как вы с мистером Паже отнеслись к этому?

— Мы оба были возмущены.

— И это послужило одной из причин, побудивших мистера Паже изменить свои планы относительно выставления своей кандидатуры на выборы в Сенат?

— Нет. — Терри с мягкой улыбкой повернулась к Паже. — Крис решил оставить политику ради меня и ради Елены. Если вы пытаетесь представить дело так, будто из-за политики Крис пошел на убийство, то вы его совсем не знаете.

— Но мистер Ариас также обвинял сына ответчика в попытке растления его дочери, — не скрывая раздражения, произнес Салинас. — Как мистер Паже отнесся к этому?

— Он негодовал, но при этом сохранял хладнокровие. Мы оба беседовали с Карло. Тот не только отрицал эти гнусные измышления, но и заявил, что обязательно выступит на суде и не позволит Рики использовать его, чтобы отнять у меня Елену. — Она снова посмотрела в сторону Паже. — Мне кажется, Крис чувствовал гордость за сына.

— Что касается судебных слушаний по заявлению Рики, — не унимался Виктор. — Ведь он представил свое заявление в суд в запечатанном виде, не так ли?

— Да.

— И в нем он обвинял Карло Паже в попытке растления Елены?

— Да.

— И Кристофера Паже — в том, что он разбил вашу семью?

— Да.

— В сущности, мистер Ариас дал вам понять, что, если вы не оставите борьбы за опекунство, дело будет принято к рассмотрению.

Терри кивнула.

— Да.

— И мистеру Паже это было известно, так? Потому что вы читали заявление Рики.

— Да, мы с Крисом знали содержание его заявления.

Паже показалось, что Рики и после смерти продолжает расставлять свои сети.

— Слушания должны были начаться через четыре дня после вашего возвращения из Италии, верно? — спросил Салинас.

— Да.

— И тогда все обвинения были бы преданы огласке.

Терри сцепила ладони вместе и смерила обвинителя тяжелым взглядом.

— Да, это так.

— Мистер Паже понимал, что Карло придется давать показания.

— Вероятно.

— Он также понимал, что его собственные отношения с вами станут достоянием прессы.

— И это он понимал.

— Обсуждали ли вы с мистером Паже вероятность того, что его карьере политика может прийти конец?

Терри на мгновение задумалась.

— Крис думал об этом. Но, как я уже говорила, важнее для него были близкие люди.

— Говоря о близких людях, ведь мистер Паже, должно быть, отдавал себе отчет, что суд может настоять на том, чтобы вы оградили Елену от общества мистера Паже и его сына. Ведь вы обсуждали данный вопрос?

— Да, это так. — Терри уже не скрывала своего негодования. — Мы были готовы к этому.

— Причинило ли это вред вашим отношениям?

Тереза хотела что-то сказать, но осеклась.

— Для нас это было тяжелым испытанием, мистер Салинас, — подумав, ответила она.

— Настолько тяжелым, что вы говорили о возможном разрыве?

Тереза безвольно уронила плечи.

— Да, — промолвила она почти шепотом.

— Кто был инициатором подобных разговоров?

— Я. — Терри устремила исполненный нежности взгляд на Паже. — Я люблю Криса и не хотела обрекать его на страдания. Но именно так все и вышло.

Окинув взглядом скамью присяжных, Терри прочла в их глазах сочувствие и сомнение. Она видела их всех — присяжных, досужую публику, представителей прессы, — всех, кто день за днем составлял собственное мнение по этому делу. Как ей было объяснить этим людям, что означал для нее Крис.

— Это Крис заставил меня изменить решение, — сказала она. — В Италии. Он сказал, что любит меня и что наше будущее стоит того, чтобы пройти сквозь все испытания…

— Это было в Портофино, — прервал ее Салинас.

Она повернулась к нему; ее вдруг поразило лицо Виктора: горящий взгляд, топорщащиеся усики — воплощенное рвение. Она почувствовала, как повлажнели ее ладони.

— Да.

— Через восемь дней после вашего последнего разговора с мистером Ариасом.

Тереза была словно загипнотизирована; она видела, куда он клонит, но не могла ничего сделать, чтобы остановить его.

— Да.

— Через восемь дней после того, как — если верить медицинской экспертизе — кто-то убил Рикардо Ариаса.

— Вы не понимаете. Крис был уверен, что Рики жив. — Она повысила голос. — Все время, пока мы были в Италии, нам не давал покоя вопрос — правильно ли мы поступаем, оставаясь вдвоем. Крис не находил себе места…

— Как человек, совершивший убийство?

— Возражаю, — заявила Кэролайн, встав в полный рост. — Данный вопрос преследует единственную цель — сбить свидетеля с толку. Но даже если предположить, что это не так, вопрос, в сущности, не имеет ответа. Говоря словами суда, это обвинение в форме вопроса.

— Поддерживаю возражение, — словно откуда-то издалека прозвучал голос Лернера. — Продолжайте, мистер Салинас.

Виктор подошел ближе.

— Было ли целью вашей поездки в Италию окончательно разобраться в ваших взаимоотношениях?

— Возможно. Да.

— Когда вы последний раз говорили с мистером Ариасом вечером накануне отъезда, ни вы, ни мистер Паже еще толком не знали, останетесь ли вы вместе?

Терри с пронзительной ясностью вспоминала свои переживания тех дней.

— Нет. Не знали.

— А через восемь дней мистер Паже предложил вам выйти за него замуж?

— Да.

По губам Салинаса скользнула усмешка.

— Что же, по вашему, изменилось к лучшему за эти дни?

— Мы с Крисом имели возможность все трезво взвесить.

— Но позже в тот же день выяснилось, что вашего мужа уже по меньшей мере неделю нет в живых.

— Да.

— И вы сразу получали Елену и избавлялись от Рики; мистер Паже мог продолжать делать свою карьеру; Карло Паже оказывался чист, а обвинениям Рики было не суждено увидеть свет. Верно?

— Да. Только все получилось не так, как он того хотел.

— Не так? Скажите, миссис Перальта, как мистер Паже воспринял известие о смерти вашего мужа?

Терри почувствовала на себе взгляд Криса.

— Он был потрясен, — тихо произнесла она. — Крис не тот человек, чтобы желать чьей-либо смерти.

— Вы согласны, что со смертью Рикардо само собой разрешалось множество проблем?

«Пора», — подумала Тереза и ощутила вдруг необыкновенное спокойствие.

— Для одного из нас, — произнесла женщина. — Конечно, это ужасно, но я, по крайней мере, получила Елену. Чего не скажешь о Крисе, ведь его сыну предъявлены все эти чудовищные обвинения именно потому, что Рики погиб. Кроме того, его политическую карьеру можно считать несостоявшейся, а если он к тому же будет признан виновным, то ему уже не суждено быть вместе с Карло и со мной, или с кем бы то ни было. И у него никогда не будет второго ребенка, о котором он мечтал. — Терри повернулась к жюри. — Если Рики и хотел причинить Крису боль — а именно этого он и хотел, — то он не мог бы придумать ничего лучше, как умереть той смертью, какой умер. Безумие полагать, что Крис способен обречь на такие страдания своего сына, самого себя…

— Возражаю, — заикнулся Салинас.

— Вы сами спросили меня об этом, — отрезала Терри и хладнокровно продолжала: — Вы и окружной прокурор. Вы задали вопрос, разрешались ли с его смертью какие-то проблемы. Как бы чудовищно это ни прозвучало, но возможно, что так. Но только для меня. Я имела куда больше поводов для убийства, чем Крис. Но я не вписываюсь в ваши планы, верно? Хочу сказать, что окружному прокурору плевать на меня, так же как ему наплевать и на самого Рики. — В голосе женщины зазвенели металлические нотки. — Все это состряпано ради Криса. Вы всегда знали об этом, и я знала, и инспектор Монк тоже знал. Именно поэтому мы сейчас имеем то, что имеем.

Салинас равнодушно отвернулся от нее и холодно повторил:

— Ваша честь, я требую отвести этот ответ.

Кэролайн встала, но судья Лернер жестом остановил ее.

— Миссис Перальта отвечает по существу, — произнес он, обращаясь к Салинасу. — Вы спрашивали ее именно об этом, если не считать ее замечания относительно окружного прокурора и мотивации его действий. — Лернер повернулся к присяжным. — Прошу вас не принимать во внимание слова миссис Перальты, относящиеся к окружному прокурору Бруксу. — И, посмотрев на Терри, заметил: — А вас, миссис Перальта, я просил бы не повторять их впредь.

— Да, Ваша честь, — сказала Терри.

— Это вы убили Рикардо Ариаса? — снова набросился на нее Салинас.

Тереза довольно долго не отвечала. Обвинителю стало неуютно: он рассчитывал услышать возмущенное «нет».

— Я не убивала его, — наконец произнесла она.

— Вместе с тем вы утверждаете, что не верите в виновность мистера Паже?

— Я не верю, что он убил его, мистер Салинас.

Виктор улыбнулся.

— Мистер Паже говорил с вами о том, был ли он в квартире мистера Ариаса?

Терри поняла, что сейчас он имеет в виду злосчастные отпечатки.

— Да, — ответила она.

— И что же он вам сказал?

— Что никогда там не был.

— Вы намерены свидетельствовать, что мистер Паже честный человек, не так ли?

— Да, это так.

Салинас не скрывал своего удовольствия.

— А если бы вы узнали, что мистер Паже был в квартире Рики и солгал вам, вы бы изменили свое мнение относительно честности мистера Паже?

«Что у него на уме?» — с тревогой подумала Терри.

— Это чисто гипотетический вопрос, — сказала она. — Но Крис никогда не стал бы лгать мне.

— А вдруг?

Кровь застучала у нее в висках, и она услышала собственный голос словно со стороны:

— Многие люди говорят неправду, мистер Салинас, по тем или иным причинам. Куда меньше людей, которые могут убить другого человека. Кристофер Паже слишком мягкий человек, чтобы кого-то убить.

Обвинитель цинично улыбался.

— Разумеется, миссис Перальта. Так же, как он слишком честен, чтобы солгать вам. — Он повернулся к судье Лернеру и безучастно, словно потерял к свидетельнице всякий интерес, проронил: — У меня больше нет вопросов.

Терри подумала, что, как она и предполагала, Салинас получил то, чего хотел.

Кэролайн встала с места и улыбнулась ей из-под полуопущенных век. Только Крис старался не смотреть в сторону Терезы.

Первый акт — Терри понимала это — будет самым простым.

Кэролайн стояла рядом с Крисом, словно желая привлечь к нему внимание присяжных.

— Миссис Перальта, вы упомянули, что Крис Паже никогда не сделал бы ничего такого, что грозило разлучить его с Карло. Насколько я понимаю, вы имели возможность убедиться в его отцовских качествах?

Терри коротко кивнула.

— Неоднократно. Именно эти качества поначалу и расположили меня к нему.

Салинас встал.

— Я намерен возражать против подобной постановки вопросов. Каким отцом был — или не был — Крис Паже, не имеет никакого отношения к тому, является ли он убийцей Рикардо Ариаса. А поговорить о личных качествах обвиняемого защита сможет, когда представит свою версию.

— Зачем же ждать? — спросила Кэролайн. — Миссис Перальта сейчас в зале, почему бы не воспользоваться ее присутствием. Что касается уместности данного вопроса, так ведь обвинитель сам высказал мысль, что Крис Паже убил Рикардо Ариаса, движимый желанием отомстить за сына. Мы стараемся доказать прямо противоположное: хотя бы из преданности сыну Крис не мог никого убить. И нам представляется немаловажным, что миссис Перальта знает мистера Паже как деликатного и любящего человека.

— Возражение отклоняется, — произнес Лернер. — Этот мотив можно истолковать двояко. Как и особенности характера обвиняемого. К тому же нет смысла еще раз вызывать в суд миссис Перальту.

— Благодарю вас, — сказала Кэролайн. — Итак, миссис Перальта, что вы можете сказать о Крисе Паже как об отце?

Терри с ностальгической улыбкой повернулась к присяжным.

— Крис замечательный отец, терпеливый и добрый, и какая бы женщина ни оказалась с ним рядом, ей придется признать, что для него на первом месте всегда останется Карло. Его сын занимается тремя видами спорта, и Крис ходит на все игры. Они всегда ужинают вместе, за исключением тех случаев, когда Крис занят на процессе. Крис проверяет его сочинения и берет его в поездки. Они оба страстные болельщики «Джайентс». — Она говорила все это, видя перед собой глаза Мариан Селлер, матери, у которой выросли прекрасные дети. — Как-то Крис обмолвился, что у него как у отца не бывает ни минуты свободного времени. Вся жизнь Криса вращается вокруг Карло, которого он любит больше всех на свете.

Мариан Селлер смотрела на нее с сочувственным пониманием: на губах ее блуждала легкая улыбка, словно в это мгновение она вспомнила о чем-то своем.

— А как реагировал Крис на те обвинения, которые выдвинул Рики против его сына? — спросила Кэролайн.

— Как я уже отмечала, он презирал Рики. — Терри поймала себя на том, что вновь сцепила ладони (все связанное с Еленой было для нее чрезвычайно болезненным). — Но в конечном счете Крис понимал, что жизнь полна несправедливостей и что о мужестве Карло можно будет судить по тому, насколько стойким он окажется перед лицом этих обвинений. Крис говорил, что сыну придется вырабатывать характер хотя бы потому, что у Рики никакого характера не было.

Кэролайн кивнула.

— Были ли у вас основания полагать, что обвинения, которые выдвинул Рики против его сына, способны подвигнуть Криса на насилие?

— Я не могу даже вообразить такого. Что бы Рики ни делал, Криса невозможно заставить совершить убийство. Он намеревался законным путем защищать доброе имя сына. — Терри снова повернулась к жюри, чтобы произнести фразу, которую они сформулировали вместе с Кэролайн: — Именно поэтому он никогда не боялся огласки, пусть даже сам президент ему противостоял. Жизнь Криса это нескончаемая борьба за правду, которую он вел законными средствами, не приемля насилия ни в какой форме.

Мастерс выдержала паузу, чтобы присяжные прочувствовали смысл сказанного.

— А каков Крис как друг?

— Лучшего друга у меня никогда не было. — Терри вновь обращалась к присяжным. — Прежде чем разобраться в своих чувствах к нему, я уже понимала, что это за человек. Работать с ним было подлинным наслаждением — он умел заинтересовать, подбодрить и всегда был очень заботлив. Неизменно спрашивал у меня про Елену и беспокоился, как бы моя работа не навредила моим отношениям с Рики. — Она поймала взгляд Джозефа Дуарте, и голос ее зазвучал тверже. — Крис никогда — ни единого разу — не переступил грань в обращении со мной. Если бы он позволил себе такое, думаю, я никогда не полюбила бы его.

— Говоря о вашей близости, чьей инициативой это было?

— Инициатива целиком исходила от меня. — Терри вскинула голову. — Крис не хотел, чтобы мой брак распался, чтобы я совершала опрометчивые поступки, не будучи уверенной в своих чувствах к нему. Думаю, он беспокоился, не слишком ли он стар для меня, а может, считал, что я просто от горя потеряла голову.

Наконец-то Кэролайн подошла ближе.

— Мне показалось, — ровным голосом произнесла она, — что мистера Салинаса особенно интересовало, когда между вами возникла настоящая близость? Не могли бы вы рассказать, как это произошло?

«Для суда не существует запретных тем», — подумала Терри.

— Я сама пришла к нему, — просто ответила она. — На следующий день, после того как меня лишили опекунства. Когда Рики одурачил суд, заставив его поверить в то, что он сидел с ребенком по моему настоянию. Я была убита горем. И посреди этого мрака Крис был единственным светлым пятном. На следующий день, несмотря на боль, я понимала, что он нужен мне. Дождалась вечера и сказала ему об этом. Он был очень добр ко мне. — Как ни тяжело давались ей эти слова, было приятно вспоминать те минуты. — Крис не прилагал никаких усилий, чтобы я влюбилась в него. Он никогда не старался настраивать меня против Рики. Я не видела от него ничего, кроме хорошего. Я все для себя решила.

Кэролайн чуть склонила голову.

— А когда вы с ним были в Италии и обсуждали перспективы дальнейшей жизни, не было ли в поведении Криса чего-то такого, что могло натолкнуть на мысль, будто он уже знал о смерти Рикардо Ариаса?

— Нет, — твердо сказала Терри, не спуская глаз с Джозефа Дуарте. — Я знаю Криса — он никудышный актер. Для него Рики был тогда жив.

— На протяжении восьми дней, с того момента, как он заехал за вами утром, и до того, как вы узнали о гибели мистера Ариаса, проявлял ли Крис Паже признаки беспокойства?

— Нет, — коротко ответила Тереза.

— Известно ли вам, было ли у Криса Паже оружие?

Терри решительно покачала головой.

— Крис искренне ненавидел оружие. Его решение баллотироваться в Сенат во многом было связано со стремлением положить конец бесконтрольному распространению оружия. Он был противником всякого насилия.

Терри почувствовала на себе взгляд Джозефа Дуарте; казалось, он хотел спросить ее: «А что вы скажете насчет отпечатков?» — но в следующее мгновение Кэролайн отвлекла ее от этой мысли.

— А как вы относитесь к Крису Паже сейчас?

Терри повернулась к Кристоферу и увидела, что какая-то тень пробежала по его лицу. Она перевела взгляд на Кэролайн Мастерс.

— Я люблю его. Но я даю показания не потому, что люблю его, а о том, почему я люблю его. Это разные вещи. — Она взглянула на Луизу Марин и тихо добавила: — Потому что я никогда не смогла бы полюбить человека, которого считаю убийцей. — Их взгляды скрестились. «Прошу, поверь мне», — беззвучно умоляла она Луизу. — Больше всего я жалею о том, — почти прошептала Терри, — что своей любовью навлекла на Криса несчастье.

На секунду ей показалось, что ее слова нашли отклик в сердце Луизы Марин. В следующее мгновение Кэролайн спросила:

— Это относится и к вопросу о ворсе с коврового покрытия, обнаруженном в доме Криса Паже?

Терри повернулась к ней:

— Да. И к этому тоже.

Было видно, как Виктор Салинас напрягся за своим столом.

— Считаете ли вы, — продолжала адвокат, — что могли занести ворс с ковра Рики в спальню мистера Паже?

— Да. Потому что именно там мы проводили с ним время. — Терри помолчала, затем добавила: — Иногда, когда Рики забирал Елену, я оставалась у Криса. Мне в то время было очень одиноко.

Мастерс сделала еще один шаг вперед.

— Полиция также обнаружила ворс из квартиры Рики на водительском месте в машине Криса. Можете вы объяснить это обстоятельство?

— Да. — Терри вновь устремила взор на Джозефа Дуарте. — Я никогда раньше не управляла «ягуаром». И Крис давал мне порулить.

— Как часто?

— Несколько раз. В том числе и после того, как я приходила от Рики.

— А был ли Крис у вас дома?

Терри заметила, что Салинас задумчиво оперся подбородком на руку, словно соображая, куда клонит Кэролайн. Однако, если только не предположить в нем наличия особого дара предвидения, все объяснения должны были вращаться вокруг того же ворса.

— Мы жили вместе, — ответила Терри. — И Крис заходил ко мне довольно часто.

Краем глаза Тереза заметила, как прищурился Крис. «Что это? Сомнение или понимание?» — промелькнуло у нее в голове.

Кэролайн внезапно сменила тему, чем совершенно сбила с толку Салинаса.

— У мистера Ариаса был автоответчик? — спросила она.

— Да, — невозмутимо ответила Терри. — Поэтому-то мне было трудно дозвониться из Италии — он его выключил.

— Вам известно, сколько времени у мистера Ариаса был этот автоответчик?

Терри судорожно сцепила пальцы:

— Конкретно этот? Около двух месяцев.

Салинас весь обратился в слух; Терри показалось, он почувствовал неладное, но пока еще не понимал, что происходит.

— Вам случайно неизвестно, — небрежно бросила Кэролайн, — где мистер Ариас приобрел автоответчик?

Терри кивнула.

— У меня.

— А откуда он у вас?

Терри взглянула на Салинаса; она вдруг вспомнила, что это он послал полицейских допрашивать ее дочь. Помолчав, женщина тихо произнесла:

— Он давно стоял в моей квартире. Я отдала его Рики, когда купила новый.

Тереза не без удовольствия отметила реакцию Виктора: он был сражен.

Тем же невозмутимым тоном Мастерс поинтересовалась:

— Как вы считаете, миссис Перальта, откуда на автоответчике могли оказаться отпечатки пальцев мистера Паже?

— Думаю, что Крис вполне мог дотронуться до автоответчика, когда был у меня дома, — ответила Терри, не сводя глаз с Салинаса. — Как я уже говорила, он довольно часто заходил ко мне.

«Неужели такое возможно?» — недоумевал Паже, сидя на своем месте.

Произошедшее не укладывалось в его сознании. Тем временем Салинас направлялся к Терри.

Одно Крис мог бы утверждать наверняка: то, что он заходил к Терри «довольно часто», являлось сильным преувеличением. Паже появлялся у нее дома всего пару раз; когда дома была Елена, он не имел возможности приходить, а если девочка отсутствовала, то не мог бросить Карло одного на ночь. Приходилось считаться со своим положением отца-одиночки.

— Ты знала, — шепнул он Кэролайн.

Она искоса посмотрела на него:

— Что-нибудь не так?

— Почему вы не сказали об этом раньше? — требовательным тоном спросил Виктор. — Об этом автоответчике.

— Меня никто не спрашивал, — ответила Терри, сжимая пальцы в ладонях. — А вы, мистер Салинас, какой бы вопрос ни задавали, все старались извратить и поставить с ног на голову. Вы перевернули вверх дном мой дом, подвергли унизительному допросу мою шестилетнюю дочь, утаили от суда существенные сведения, касающиеся денег, найденных на квартире Рики. — Она повысила голос. — Я не обращалась к вам, мистер Салинас, потому что вам и вашему ведомству нет никакого дело до истины…

— Вы пришли сюда, чтобы свидетельствовать в пользу мистера Паже? — раздраженно отрезал Салинас. — Или чтобы прочитать нам маленькую проповедь?

Тереза быстро овладела собой.

— Я ничего не знала о том, какие у вас имеются улики. Если бы вы спросили меня об отпечатках Криса на автоответчике, я, возможно, и рассказала бы, как они там очутились. Но вы меня не спрашивали.

Салинас был вне себя.

— Не хотите ли вы сказать, миссис Перальта, что у вас с Крисом Паже ни разу не заходило речи об этих отпечатках?

Терри улыбнулась.

— У нас никогда не заходило речи об этом. Но главное, все, что я сообщила, — это правда. Крис всегда учил меня, что, давая показания, не нужно говорить ничего, кроме правды. — Улыбка исчезла с ее лица. — Вы хотели заставить меня свидетельствовать против человека, которого я люблю и за которого собираюсь выйти замуж. Мы оба занимаемся юриспруденцией: в любом другом случае мы обсуждали бы то или иное дело досконально. Но Крис не хотел, чтобы я говорила с ним о том, что так или иначе могло повлиять на мое выступление в качестве свидетеля. Поэтому за последние три месяца у нас не было возможности обсудить наше положение. Вы и вообразить не можете, мистер Салинас, какой это был для нас кошмар. Но мы прошли через это. — От слов Терезы веяло холодом. — Если вы считаете, что Крис просил меня, чтобы я ради него солгала, так вы ошибаетесь. Но самая большая ошибка — вся эта травля, которой подвергают Криса.

Кэролайн Мастерс отложила ручку в сторону и тихо пробормотала:

— Виктор в дерьме.

11

На следующее утро место свидетеля занял Карло.

На нем была белая сорочка, синий блейзер и галстук с цветочным орнаментом, который он взял у отца. Его самого галстуки мало интересовали, к тому же Карло как-то отметил, что в одежде его отец разбирается куда лучше, чем он сам в музыке. Приняв присягу, он застенчиво улыбнулся Паже, но тут же потупил взор; что-то выдавало в нем робкого мальчишку, который боится, что у него рубашка выбьется из брюк. Под глазами у него были темные круги; ночью Паже слышал, как Карло ворочается в постели. Кристофер в бессильном отчаянии проклинал себя за то, что допустил такое.

Затем раздался голос Салинаса. После нескольких формальных вопросов он внезапно спросил:

— Вы знаете Елену Ариас?

— Это дочь Терри, — ответил Карло и, помолчав, добавил: — Она приводила ее к нам.

«Началось», — пронеслось в сознании Паже. Он знал, что теперь Салинас постарается материализовать «подозрения» Рики — обвинение в растлении должно звучать достаточно весомо, чтобы все поверили в то, что у Паже был серьезный повод желать смерти Рикардо. Оставалось надеяться, что Кэролайн успела подготовить его и что сын не потеряет самообладания.

— Случалось ли, что она оставляла Елену с вами? — поинтересовался Виктор.

Паже показалось, что Карло еще больше побледнел.

— Иногда.

«Говори отчетливо», — взмолился про себя Паже.

Обвинитель подошел поближе.

— Чем вы с ней занимались?

«Пощади ребенка», — хотелось закричать Паже. Присяжные дружелюбно посмотрели на них, затем начали переглядываться между собой.

— Играли в основном, — ответил Карло. — Во что ей нравилось. Иногда мы выходили, и я покупал ей мороженое. Несколько раз я водил ее в парк.

— Вы когда-нибудь оставались дома одни?

— Очень редко. Дома всегда кто-то был: папа и Терри… — Его голос окреп. — Иногда ко мне заходила моя приятельница.

Паже вспомнил, как Карло заявил Терри, что он не какой-нибудь извращенец и что у него есть девушка. Крис с трудом мог представить себе, что должен чувствовать шестнадцатилетний подросток, входящий в пору половой зрелости, которому предъявляют обвинение в растлении несовершеннолетнего ребенка. Он ощущал, каким бременем легла на плечи Карло атмосфера суда, как он волнуется под пристальными взглядами присяжных.

— Но все же вы оставались с ней вдвоем? — стоял на своем Салинас.

Карло опустил плечи.

— Всего несколько раз. Три, может, четыре.

— Елена когда-нибудь целовала вас?

Карло опустил глаза.

— Ну да. С детьми такое бывает.

— А вы целовали ее?

Паже заметил, как поморщился его сын, словно испытав приступ головной боли.

— Возможно, как целуют маленьких детей. В лоб.

Паже обратил внимание, что в этот день Салинас отказался от своей шутовской манеры. Он держался подчеркнуто строго, а голос его не выдавал никаких эмоций.

— Вы когда-нибудь видели Елену обнаженной? — спросил он.

Карло машинально закрыл глаза, словно надеясь не увидеть того, чего с ужасом ждал. Он выглядел так, будто его ударили в солнечное сплетение. Со скамьи присяжных Джозеф Дуарте — отец двух дочерей — настороженно следил за его реакцией.

— Один раз, — ответил Карло. — Она попросила меня устроить ей ванну.

— Это был единственный подобный случай?

— Да.

— А где в это время находилась ее мать?

— С моим отцом. Они поехали на его выступление.

— Значит, Елена попросила вас устроить ей ванну именно в один из тех немногих дней, когда вы с ней оставались одни?

Карло помолчал, затем сложил руки и произнес:

— Выходит, так.

Салинас сделал вид, что раздосадован этим неприятным совпадением.

— А вы тоже были раздеты? — спросил он.

Карло вспыхнул от стыда.

— Нет.

Паже повернулся к Кэролайн; она, не сводя глаз с Карло, дотронулась до его руки.

— Еще не время, — прошептала адвокат.

— Вы прикасались к ней? — требовательно спросил Виктор.

Лицо подростка исказилось, точно от боли.

— Только махровой салфеткой, — буркнул он. — И когда помогал ей залезть в ванну.

— Кто ее раздевал?

— Она сама.

— Вы присутствовали при этом?

— Нет. — В голосе Карло послышалась злость. — Когда я пришел, она уже разделась.

Салинас сделал шаг вперед.

— Карло, дотрагивались ли вы до ее половых органов? — тихо, почти вкрадчиво спросил он.

Паже потребовалось собрать всю свою волю в кулак, чтобы не вскочить с места.

— Нет, — ответил Карло.

— Даже салфеткой?

— Нет, — с трудом выдавил подросток. — Можете спрашивать меня хоть тысячу раз — ответ будет тем же. Я не дотрагивался до этого ребенка так, чтобы это можно было назвать неприличным.

— Так значит, если Елена признавалась своему отцу, что вы касались ее половых органов, она говорила неправду?

— Протестую. — Кэролайн буквально подскочила на своем месте и с негодованием воззрилась на Салинаса. — Не существует никакого доказательства того, что Елена говорила это отцу. Даже сам мистер Ариас нигде не упоминал об этом. По правде говоря, мистер Салинас, самое непристойное извращение, которому мне доводилось быть свидетелем, это ваши попытки опорочить невинного подростка с одной-единственной целью — засадить его отца в тюрьму.

— Это оскорбительный выпад…

— Да что вы! Тогда докажите, Виктор. Докажите, что ваш вопрос обоснован. — Кэролайн вышла вперед. — Может, вам нужен перерыв, чтобы поискать доказательства? Мы с нетерпением будем вас ждать.

Раздался удар судейского молотка.

— Довольно. — Лернер повернулся к Салинасу. — Обвинитель, на каком основании вы задали последний вопрос?

Виктор подался вперед.

— Я просто осведомился в завуалированной форме, покушался ли свидетель на растление Елены Ариас.

Лернер выгнулся, упершись руками в крышку стола.

— Мистер Салинас, вы слышали мой вопрос. На каком основании?

Обвинитель на мгновение смешался, но быстро взял себя в руки.

— Ваша честь, других оснований, кроме вышеприведенных, у меня нет.

Судья вперил в него недобрый взгляд.

Раздался тихий голос Кэролайн:

— Я требую извинений, Виктор.

Салинас резко повернулся к ней. В глазах его была ярость.

— Перед кем?

— Не передо мной. Вы должны принести извинения Карло Паже.

Кристофер наблюдал за происходящим и чувствовал, как стихает его собственный гнев: Кэролайн заставляла Салинаса платить по счетам.

— Я сам решу, кому приносить извинения, — буркнул обвинитель, — и за что. Еще неизвестно, что именно делал этот свидетель.

Но от внимания Паже не ускользнуло, как нахмурился Джозеф Дуарте, неодобрительно глядя на Салинаса.

— Пора продолжать, — прервал дискуссию Лернер. — Протест поддержан. Безоговорочно.

Салинас, не мешкая ни секунды, возобновил допрос:

— Это верно, что мистер Ариас составил заявление, в котором обвинял вас в покушении на растление его дочери?

— Да. — Казалось, слова Кэролайн придали Карло сил. — Он подбросил копию нам на крыльцо. Мы не могли не заметить ее.

— Вы обсуждали это с отцом?

— Да. Папа сказал, что мы должны вести себя достойно.

Салинас впервые позволил себе скептически ухмыльнулся.

— Но что вы чувствовали при этом? Ведь вам предстояло давать показания в суде.

— Что я чувствовал? — В глазах Карло вспыхнуло негодование. — Я подумал, что отец Елены просто мешок дерьма.

Салинас неодобрительно покачал головой.

— Вы хотели выступить в суде?

— Ну нет. Думаю, вам тоже вряд ли понравилось бы, если бы вас обвинили в растлении шестилетки. — С видом оскорбленного достоинства Карло простодушно обратился к присяжным: — Но я всегда был готов прямо сказать — и готов сделать это сейчас, — что Рикардо Ариас лгал. И мне не требовалось, чтобы кто-то произносил эти слова за меня, и мне было совсем не нужно, чтобы кто-то убивал его. Я хочу только одного — чтобы мне вернули моего отца.

— Возражаю, — вмешался Салинас. — Ответ не по существу.

Кэролайн даже не потрудилась встать с места. Усталым голосом она произнесла:

— А я возражаю против этого возражения, которое звучит просто жалко.

— Возражение отклоняется, — перебил ее Лернер. — Мисс Мастерс, предоставьте право судить нам. Что касается вас, мистер Салинас, может, для вашей же пользы действительно было бы лучше принести извинения.

Паже про себя отметил, что вот теперь-то Виктор полностью получил по заслугам. Между тем, с маской невозмутимости на лице, тот вновь принялся за Карло.

— Вы ознакомились с содержанием ходатайства мистера Ариаса?

— Я сам его не читал. — К Карло, казалось, вернулось самообладание. — Мне прочитал отец.

Салинас понимающе кивнул:

— Когда ваш отец сказал вам, что мистер Ариас обвинил его в том, что он разрушил семью миссис Перальты?

Карло мимолетно взглянул на Паже.

— После того как его арестовали.

— Следовательно, когда вы обсуждали с отцом обвинения мистера Ариаса против вас, вам еще не было известно об обвинениях последнего против вашего отца?

Карло смутился.

— Наверное, отец не хотел расстраивать меня.

— Выходит, если бы вашего отца не арестовали, он никогда не сказал бы вам об этом?

— Протестую, — обратилась Кэролайн к Лернеру. — Вопрос чисто умозрительный.

— Поддерживаю протест, — отозвался Лернер.

Но Паже понимал, что Салинас добился своего: не мытьем так катаньем ему удалось представить Паже человеком, склонным замалчивать неудобную для него информацию — от полиции ли, от Терри или от собственного сына. И с каждым вопросом обвинителя отказ Паже давать показания в глазах присяжных представлялся все более предосудительным поступком.

Тут Салинас решил сменить тему.

— Давайте поговорим о вечере накануне отъезда вашего отца в Италию. Ведь вас тогда не было дома, верно?

— Да.

— Вы ушли примерно в половине восьмого?

— Да.

— Вы предупредили отца, куда вы направляетесь?

Карло кивнул:

— Я был с друзьями.

— Предупреждает ли он вас, если уходит из дома?

— Да.

— Всегда?

— Как правило.

— А что он сказал вам тем вечером?

Паже помнил, что Монк не задавал Карло этот вопрос. Но Кэролайн, похоже, неплохо натаскала его. Не моргнув глазом Карло ответил:

— Кажется, он собирался куда-то вместе с Терри.

— Вы не заметили, не выглядел ли он больным?

Паже слушал с замиранием сердца.

— По правде сказать, я не помню, — ответил Карло как ни в чем ни бывало. — Папа не любит жаловаться.

Обвинитель с нескрываемым подозрением посмотрел на него и спросил:

— А вы предупредили отца, когда вернетесь?

Карло кивнул.

— В половине первого. — В тоне его не было и тени сомнения. — У меня комендантский час.

— Когда вы разговаривали с отцом, вы не сказали, что, возможно, вернетесь домой раньше? — спросил Салинас.

Карло на мгновение замешкался, затем произнес:

— Нет.

Крис обратил внимание, что Кэролайн не сводит с Карло глаз.

— И вы были дома точно в половине первого?

— Да.

— Ваш отец находился дома?

— Да.

— Откуда вам это известно?

Карло впервые позволил себе улыбнуться.

— Он дожидался меня. Как всегда.

— Он выглядел больным?

Снова повисла пауза.

— Мне трудно судить. Было довольно темно. Свет горел только в библиотеке.

Виктор вплотную приблизился к месту свидетеля.

— Вы помните, во что он был одет?

— По-моему, на нем были джинсы и свитер.

— Но не серый костюм?

Подросток обескураженно посмотрел на него.

— Нет.

— А когда вы уходили — около половины восьмого, — что на нем было? Костюм?

Внутри у Паже все оборвалось.

— Кажется, да.

— Какого цвета костюм, вы помните?

— Нет.

— После полуночи, вернувшись домой, не заметили ли вы у отца каких-то травм? Например, на правой руке?

Лицо Карло стало непроницаемым. Паже хорошо знал это выражение: с самого детства оно было защитной реакцией сына, когда тот хотел соврать или что-то скрыть от отца.

— Нет, — резко ответил подросток.

«Что же он мог видеть?» — подумал Паже. Но Салинас не мог знать Карло так же хорошо, как его знал Паже.

— Появлялись ли вы дома между семью тридцатью и двенадцатью тридцатью? — внезапно спросил обвинитель.

Кристофер заметил, как насторожились присяжные, услышав этот вопрос.

— Да, я приходил, — спокойным голосом ответил Карло.

— В котором часу?

— Около половины девятого.

Салинас, казалось, вновь обрел твердую почву под ногами.

— При каких обстоятельствах? — спросил он.

— Мы с друзьями были у Дарнелла Шитса. Потом мы решили сходить в кино, и я обнаружил, что забыл дома бумажник. Мы с моей девушкой хотели после фильма зайти в пиццерию, так что я решил заскочить домой за деньгами.

Паже мысленно отчитал сына за рассеянность.

— Вы встретили отца? — спросил Салинас.

— Физически? Нет.

— Это не показалось вам странным?

— Я спешил. — Карло смешался, потом неопределенно пожал плечами. — Наверное, я подумал, что он где-то с Терри.

— Где был ваш бумажник? — спросил Салинас.

— У меня в спальне.

Паже обратил внимание, что Виктор при этих словах самодовольно улыбнулся.

— Чтобы попасть в вашу спальню, надо подняться по главной лестнице, верно?

— Да.

— А по пути миновать гостиную и библиотеку?

— Да.

— Там кто-нибудь был?

Карло скрестил руки на груди:

— Я никого не видел.

— Если бы кто-нибудь там был, вы бы увидели при том освещении?

Очередная пауза.

— Думаю, да.

— Спальня вашего отца находится по соседству с вашей, так?

— Да.

— Там были слышны какие-то звуки?

— Не помню — я очень торопился.

— Вы не слышали, чтобы кто-то позвал вас по имени?

— Нет.

— Таким образом, дойдя до своей спальни, вы были в полной уверенности, что дома никого нет?

Кэролайн, казалось, готова была пронзить Карло взглядом. Паже понял: она тоже в отчаянии от сознания собственного бессилия.

— Наверное, так мне казалось в тот момент, — помолчав, ответил Карло.

Паже видел: сын изо всех сил старается не попасть впросак.

— Салинас размажет его, — шепнул он Кэролайн.

Мастерс нахмурилась.

— Ему надо только стоять на своем, вот и все. И он знает об этом, Крис.

— Фактически, — продолжал Салинас, — для вас никого дома не было.

— Это не так. — Голос Карло зазвенел от злости. — Мне кажется, что слышал какой-то звук. Я уже говорил об этом полиции. Теперь, когда точно знаю, что папа был дома, уверен: это был он.

Салинас с какой-то нарочитой поспешностью принялся кивать головой:

— Вы сказали инспектору Монку, что вам показалось, будто вы слышали шаги, верно?

— Я уверен, что слышал шаги.

— Вы сейчас в этом уверены?

— Да.

— Вы можете поручиться?

— Да.

«Нет», — едва не вырвалось у Паже.

Кэролайн впилась в Карло глазами. Салинас немного отступил, словно хотел получше разглядеть его.

— Карло, скажите, сколько приблизительно времени прошло с того вечера до того момента, когда вы сделали заявление полиции? — спросил он.

— Не знаю. Недели три.

Виктор подошел к своему столу и взял какой-то листок.

— Тогда, согласно записи вашей беседы с инспектором Монком, вы сказали буквально следующее — я цитирую: «Помню, мне показалось, что я слышу звук шагов в мансарде, над моей спальней», — цитата кончается. Все правильно, Карло?

Карло заерзал на своем стуле.

— Видимо, да.

— С того вечера прошло уже около четырех месяцев, верно?

Кэролайн сидела, затаив дыхание.

— Положим, — пробормотал свидетель, а затем весь подался вперед, пожирая Салинаса ненавидящим взглядом. — Мистер Салинас, все это время вы обвиняете моего отца в убийстве. Поневоле вспомнишь детали, которые теперь представляются наиболее важными. Я снова и снова прокручивал в памяти события того вечера. Помню, что поднялся по лестнице к себе в спальню, нашел бумажник, а потом услышал чьи-то шаги в мансарде, там, где мы храним чемоданы. — Он повернулся к жюри. — Раньше я сомневался, но теперь уверен. Я как сейчас слышу эти шаги.

Паже едва не стало дурно, когда он слушал все это. И вдруг, словно не рассчитывая больше на собственные силы, Карло с мольбой посмотрел на него, ища поддержки.

Крис заставил себя улыбнуться. Но когда их взгляды встретились, он увидел — сын догадался, что сказал не то.

— Вы говорили об этом полиции? — спросил Салинас.

Карло вспыхнул и перевел взгляд на обвинителя.

— Нет. Полиция больше не допрашивала меня.

Салинас понимающе улыбнулся:

— Говорили ли вы хоть кому-то?

Карло не отводил глаз. Паже знал — в эту минуту он не потупит взор; это был тот же пристальный, исподлобья взгляд затравленного зверька, которым он смотрел на отца в детстве, когда тот впервые уличил его во лжи.

— Нет, — промолвил Карло.

— Даже отцу?

Карло покачал головой.

— Он отказывается говорить со мной о процессе. Потому что я свидетель.

— Карло, а как же его адвокат? — Салинас кивнул в сторону Кэролайн. — Ведь вы знакомы с мисс Мастерс, не так ли?

— Да. — Карло смутился. — Об этом как-то не заходило речи. Я знал, что у меня будет шанс рассказать обо всем здесь.

— Другими словами, вы решили придержать эти сведения до суда.

Карло смерил его испепеляющим взглядом.

— Вы меня спросили — я вам ответил. И сказал вам правду.

Паже похолодел.

— Почему же вы в таком случае не позвонили в полицию? — елейным голосом осведомился Виктор.

Подросток был явно сбит с толку. Паже подумал: тем-то и отличается простой человек от юриста, что последний может распознать капкан до того, как он захлопнется.

— Я вас не понимаю, — рассеянно пробормотал Карло.

— Вы думали, что ваш отец проводит время с миссис Перальтой, так?

Карло часто заморгал:

— Так я считал.

— Почему же вам в голову не пришла мысль о ворах?

Вид у Карло был совершенно ошарашенный.

— Я точно не помню, что мне тогда пришло в голову. Я торопился.

— И вы ничего не сказали отцу об этом эпизоде? — задушевно пропел Салинас. — Потом, когда физически увидели его.

— По-моему, нет, — смущенно проронил Карло.

— По-моему, тоже нет, Карло. Потому что все это вы выдумали, чтобы выгородить отца, не так ли?

Джозеф Дуарте скептически разглядывал Карло, который продолжал смотреть Салинасу в глаза.

— Нет, — бросил он. — Я ничего не выдумываю.

— Нет? Когда вы вернулись домой, в половине первого ночи, вы случайно не поинтересовались у отца, как он провел тот вечер?

— Не помню.

— А он не говорил вам, что почувствовал себя плохо и решил остаться дома?

— Я не помню.

Обвинитель недоуменно покачал головой.

— А может, он просто приказал вам сказать в суде неправду ради его спасения?

— Нет. — Голос Карло дрожал от возмущения. — Отец никогда не стал бы заставлять меня лгать.

Крис подумал, что сын только что пожертвовал частичкой самого себя ради отца.

Салинас недоверчиво покачал головой, переведя взгляд на Паже.

— Больше вопросов не имею.

Крис под столом стиснул колено Кэролайн:

— Вытащи его. Сейчас же.

Женщина не шелохнулась.

— Я не могу, — шепотом произнесла она. — Иначе он поймет. Ты что, хочешь его погибели?

— Мисс Мастерс, — обратился к ней судья Лернер.

Кэролайн в отчаянии повернулась к Паже.

— Карло хотел что-то сказать. Ради него, пусть он скажет то, что хотел.

Глядя мимо нее, Паже смотрел в обращенные к нему глаза сына, в которых застыл немой вопрос — прав или нет? Улыбнувшись ему, Паже шепнул Кэролайн:

— Только прошу тебя — побыстрее.

Кэролайн встала и уверенно направилась к Карло.

— Что за человек твой отец? — спросила она.

Подросток глубоко вздохнул, словно освобождаясь от невидимого бремени, и произнес:

— Он классный отец.

Салинас незамедлительно вскочил с места.

— Ваша честь, хороший ли мистер Паже отец или нет — это не имеет отношения к убийству Рикардо Ариаса.

— Тем не менее, — Кэролайн обращалась к судье Лернеру, — если пойти на поводу у мистера Салинаса, вполне правомерно обвинять Карло Паже — абсолютно бездоказательно — в растлении несовершеннолетней с тем, чтобы представить это в качестве мотива, толкнувшего его отца на убийство. Самое малое, что может позволить себе суд, это, по крайней мере, позволить мальчику сказать, что отец любит его и что он добрый и честный человек. Это согласуется как с нормами доказательного права, так и с нормами элементарной порядочности.

Лернер кивнул.

— Согласен. Продолжайте, мисс Мастерс.

Кэролайн вновь повернулась к Карло.

— Карло, почему ты считаешь Криса хорошим отцом?

— Он постоянно находился рядом. — Карло говорил хрипловатым от волнения голосом. — Я всегда понимал, как много я для него значу.

Мастерс мягко улыбнулась ему.

— Что значит «постоянно находился рядом»?

— Возил в школу, приходил ко мне на соревнования, гулял со мной, разговаривал. — Карло видел перед собой испытующий взгляд Джозефа Дуарте. — Но не только. Просто он мой папа — вот и все. Он никогда не выходит из себя и во всем откровенен со мной. Я не знаю, что бы я без него делал.

— Когда ты стал жить у отца?

— Когда мне было семь лет. — Казалось, Карло до сих пор вспоминает об этом, как о чуде. — Я тогда жил у бабушки и дедушки — маминых родителей. Однажды папа приехал и забрал меня. С тех пор мы живем вдвоем.

Паже прекрасно помнил тот день в Бостоне, когда он нашел Карло в полутемной гостиной жалкого дома, принадлежавшего отцу Мэри Карелли. Он сказал Карло, что он его папа и что теперь все будет хорошо.

— А как тебе жилось до того дня? — спросила Мастерс.

Паже отцовским сердцем почувствовал, что это порочный вопрос: заброшенные дети склонны вставать на защиту своих родителей, в них срабатывает некий защитный рефлекс, предохраняющий от суровой действительности. Однако в немалому удивлению Паже, Карло произнес:

— Тогда я был еще слишком мал. Но я помню, что мне было не очень-то сладко.

— Почему?

Карло мельком взглянул на Паже.

— Потому что все самые радостные воспоминания для меня связаны с моим отцом.

Салинас вновь поднялся с места.

— Мисс Мастерс, я верю, что Карло Паже любит своего отца. Уж это-то он доказал, даже если ничего другого доказать ему не удалось. Но мы отклонились слишком далеко в сторону.

Кэролайн обратилась к Лернеру за поддержкой:

— Ваша честь, если вы позволите, я докажу уместность моих вопросов.

Лернер кивнул.

— Продолжайте.

Кэролайн выдержала паузу, притягивая к себе взоры присяжных, затем грустно взглянула на Карло.

— Ты говоришь, что папа всегда был рядом с тобой. Ты, должно быть, хорошо его знаешь: можешь ли ты представить себе, что он способен совершить нечто такое, что поставило бы под угрозу вашу совместную жизнь?

Какое-то смятение на мгновение отразилось в глазах Карло. Паже был уверен, что только он различил этот взгляд, неизмеримой болью отозвавшийся в его сердце. Последний раз он видел Карло таким несчастным и беззащитным много лет назад.

В следующую секунду к Карло вернулось самообладание, и он, глядя в глаза Кэролайн, твердо ответил:

— Нет. Я не могу такого представить.

12

Денис Харрис сидела неподалеку от Елены Ариас, наблюдая, как та играет с тряпичной куклой, которая пришла на смену пластмассовой «Терезе», и размышляла о черной собаке, по ночам преследовавшей девочку.

Елена еще ни разу никому не рассказывала о своем кошмаре. Но прошедшей ночью, проснувшись вся в слезах, впервые призналась Терри, что боится черную собаку. Это подтверждало догадку Харрис, которая считала, что объяснение хроническим кошмарам Елены, как и самой Терри, следует искать в перенесенной ими душевной травме. Теперь появились первые признаки того, что скрытые страхи девочки начинают выходить за пределы подсознательного.

Сейчас Елена играла на ковре в офисе Харрис, залитом лучами полуденного солнца. Ее мать дожидалась в приемной, изучая показания свидетелей. Харрис рассчитывала увидеть ее изможденной и опустошенной. Однако, когда утром они говорили по телефону, Харрис показалось, что Терри настроена весьма решительно и хотела только одного — докопаться до истинного значения терзавших Елену кошмаров. Денис Харрис мало что знала о Терезе, но могла сказать наверняка: Елена была для нее превыше всего, и она не остановится ни перед чем, чтобы ее дочь вернулась к нормальной жизни.

— Тереза устала, — сказала Елена про куклу. — Она хочет отдохнуть.

Так дети, изображающие сценки из семейной жизни, говорят своим куклам, принимая на себя роль их родителей. Однако девочка произнесла это дрожащим голосом, словно предчувствовала недоброе. Харрис показалось, что в словах Елены есть скрытый подтекст, который она пока не в состоянии расшифровать. Девочка положила куклу на спину, потом задумалась и перевернула на живот — кукла словно уткнулась лицом в мягкий ковер. Обращаясь к самой себе, Елена объяснила:

— На улице разбойники.

Харрис придвинулась ближе.

— Может, ей станет спокойнее, если рядом будет спать крокодил.

Девочка молчала. Потребовался целый сеанс, чтобы она привыкла к присутствию этого персонажа, и его роль защитника все еще вызывала в ней смутную тревогу. Денис осторожно положила фигурку крокодила рядом с куклой.

— Теперь Тереза в безопасности, — успокоила она. — И может спать сколько душе угодно.

Елена нахмурилась и протянула руку к кукле; Харрис подумала, что ей вдруг стало страшно и она решила поиграть во что-то другое. Но девочка только перевернула куклу на спину и поправила надетое на нее красное платьице. Девочка настороженно взглянула на Харрис и произнесла:

— Тереза спит.

Доверившись инстинкту и профессиональному опыту, Харрис сидела не шелохнувшись. Она видела, что Елена взвинченна; напряженный голос, недоверчивый, исподлобья взгляд, от которого становилось не по себе. Довольно долго — или это только показалось Денис — Елена оставалась неподвижна.

Харрис украдкой посмотрела на часы; через двадцать минут к ней должен был прийти очередной пациент. Но ей не оставалось ничего другого, кроме как сидеть и ждать.

Елена, словно боясь дышать, взглянула на нее исподтишка. Еще минуту она сидела не шевелясь, потом протянула руку и взялась за подол кукольного платья.

Она медленно задрала платье, примерно до того места, где должна быть талия. В глазах девочки отражалась сосредоточенность и какой-то испуг.

Она молча двумя пальцами стала гладить куклу по животу.

Харрис как можно мягче спросила:

— Что это?

У Елены словно сперло дыхание, затем дрожащим голоском она пояснила:

— Разбойник щекочет Терезе животик.

Харрис предпочла молча наблюдать. Почти незаметно пальчики Елены опускались ниже.

— Что чувствует Тереза? — спросила Харрис.

— Ей приятно. — Голос девочки сделался тверже. — Иногда ей нравится это. Иногда — нет.

Денис промолчала. Елена методично массировала кукле живот.

Харрис невольно прислушалась к звукам улицы — машины, голоса, порывы ветра, от которых подрагивали стекла. Елена же, казалось, не замечает ничего вокруг, пребывая в своем тесном воображаемом мире: глаза ее странно сузились, лицо приобрело отрешенное выражение. Терри говорила ей, что той Елены, которую она помнила с самого ее рождения, больше нет, и описала именно эти симптомы.

Харрис не двигалась с места.

— Когда Терезе это не нравится?

Елена не ответила. Пальцы ее вдруг остановились.

— Что такого делает разбойник, что не нравится Терезе?

Девочка угрюмо молчала. Потом она вдруг отвернулась от Харрис, а пальцы ее вновь принялись поглаживать куклу.

Женщина точно завороженная смотрела, как Елена просунула один пальчик между тряпичными ногами куклы.

Глядя в сторону, девочка стала плавно и ритмично гладить куклу между ногами.

— Что чувствует сейчас Тереза? — спросила Харрис.

— Ей это приятно, — ответила Елена, и Харрис увидела, что у нее на глаза навернулись слезы.

Елена странно сморщилась; казалось, ее пальцы двигаются сами по себе.

Денис взяла фигурку крокодила и осторожно положила рядом с куклой.

— Все будет хорошо, — сказала она. — Крокодил поможет ей. Терезе надо только позвать его.

Елена затрясла головой.

— Она не может.

Девочка сидела, закрыв глаза; по ее щеке катились слезы.

Харрис понимала, что сейчас она не должна пытаться утешить ее. Скованная рамками профессионального долга, она молча наблюдала, как у нее на глазах ребенок рыдает, терзаемый безотчетным страхом. Внезапно Елена схватила фигурку крокодила и швырнула в угол.

Харрис склонилась к ней и тихо спросила:

— Елена, тебя кто-нибудь так трогал?

Елена обхватила свои плечи руками и повернулась к ней спиной. Психиатр беспомощно наблюдала, как девочка начала дрожать. Харрис вспомнила, что именно такую реакцию описывала Терри, когда она впервые спросила у Елены про Карло.

— Это был Карло? — задала вопрос Денис.

Елена бросилась на ковер, уткнулась в него лицом и закрыла ладонями уши.

— Калифорнийский рулет был ничего себе, — произнес Карло.

Паже понимал: сын сказал это, просто чтобы не молчать, и не ждал от отца ответа. Они сидели, расположившись на персидском ковре в библиотеке; на кофейном столике стояли тарелки с «суши»,[34] которое они заказали, вернувшись из суда. Им не хотелось показываться никому на глаза. Глубокая тоска овладела Крисом. Слова благодарности, сказанные им Карло, для него самого прозвучали пустым и ненужным звуком, а то, что он осушил полбутылки «мартини», теперь казалось проявлением малодушия.

Он допускал, что возможны случаи, когда отцу приходится врать сыну или ради сына. Но он не мог вообразить, что наступит такой момент, когда Карло будет лгать ради него самого. Сам того не желая, Паже преподал Карло урок нравственного компромисса, и теперь повисшее в комнате тягостное молчание красноречивее любых слов доказывало, что отношения между ними никогда не будут прежними. Такова цена оплошности любящего сердца.

— Я горжусь тобой, — произнес Кристофер.

Это не являлось ложью в чистом виде, скорее, уловкой — и это было хуже молчания, потому что ткань их разговоров неизменно плелась из ничего не значащих фраз, которые заменяли собой запретную правду.

— Как думаешь, они мне поверили? — тихо спросил Карло.

«Что касается Елены — возможно. Только не относительно меня», — подумал Паже, а вслух солгал:

— Да.

«Что же мне делать, — с горечью размышлял Крис. — Высказать ему все в лицо? Я знаю, что ты солгал, Карло, — вот почему мы не должны были говорить об этом проклятом процессе; вот почему я никогда уже не стану для тебя тем, кем был».

Но вдруг что-то еще можно было спасти?

— Карло, ты хорошо держался, когда говорил о Елене, — произнес Паже. — Ты рассказал им, что было на самом деле, и выбил почву из-под ног Салинаса. Никому из присутствовавших в зале и в голову не пришло, что ты мог причинить боль такому ребенку. — Паже положил руку на плечо сыну. — По правде говоря, ты выглядел молодцом.

Карло украдкой взглянул на стоявший на столике бокал с мартини.

— А про тебя? — наконец произнес он. — Как я сказал про тебя?

«Про меня ты говорил ужасно, — пронеслось в голове у Паже. — И дело даже не в том, что у тебя был такой вид, будто ты пытаешься спасти меня. Хуже всего то, что ты действительно считал, будто спасаешь меня».

— Ты здорово помог мне, сын. Шаг за шагом Кэролайн отвоевывает позиции.

Неважно, что вслед за Паже Кэролайн была немало изумлена, когда Карло, охваченный слепой любовью к отцу, решил действовать самостоятельно.

Мальчик сидел, угрюмо потупившись.

— Вряд ли я могу серьезно помочь тебе, — произнес он. — Вот если бы ты согласился давать показания, все было бы прекрасно.

Паже почувствовал, что больше не в состоянии увиливать.

— Это будет зависеть от того, что мы с Кэролайн решим, когда Салинас окончательно представит свою версию.

Карло вскинул голову и посмотрел в глаза отцу.

— Папа, как ты можешь отказываться давать показания? Почему ты не хочешь рассказать им?

Всего две фразы — пронеслось в сознании Паже, — а сколько в них скрытого значения. «Папа, ради тебя я давал показания, — казалось, взывал обращенный к нему взгляд Карло. — Ради тебя я лгал им, а теперь хочу, чтобы мы боролись вместе. Хочу быть уверен, что ты не совершал этого. Но даже если ты и совершил, все равно я хочу, чтобы ты сказал, что это не ты. Неважно, кто это сделал, — я хочу, чтобы ты был свободен». Сердце Паже разрывалось от этого потрясенного, исполненного отчаяния взгляда.

— Это стратегия, — как можно спокойнее сказал Крис. — Если обвинению не удастся доказать свою версию, у присяжных не будет повода составить обо мне превратное мнение, и обвинение не сможет настроить их против меня. Но Салинас способен на это, будь я трижды невиновен.

— Папа, ты должен сказать людям. Дело не в Салинасе. Дело во всех остальных.

«А прежде всего дело во мне, — словно говорил ему взгляд Карло. — Потому что я хочу верить в тебя». Паже с ужасом почувствовал, как сын отдаляется от него.

— Ты должен сказать им, — гневно твердил Карло.

— У меня есть причины поступать так, как я поступаю, — покачав головой, промолвил Паже. — Я должен заботиться прежде всего о тебе или о самом себе, или о Терри. А не о том, что подумают другие. — Он положил руку на плечо Карло. — Я знал без всяких твоих показаний, что ты не причинял зла Елене. Я знал это с самого начала — тебе даже не нужно было смотреть мне в глаза и говорить об этом. Потому что я знаю тебя.

Карло мельком взглянул на него и отвернулся.

— В нашей семье есть вещи, — спокойно продолжал Паже, — в которых мы просто уверены. Мы уверены, что ты не растлитель и что я никого не убивал. И это самое главное.

«Возможно, так оно и было, — подумал Крис про себя, — еще до вчерашнего дня». Но сейчас, видя, как Карло избегает смотреть ему в глаза, Паже острее, чем даже в зале суда, ощутил, каким тяжелым может стать возмездие.

13

Джек Слокам, политический репортер, оказался тщедушным человечком с соломенными волосами, невзрачным лицом и каким-то пронзительным, но в то же время скрипучим голосом. Держался он развязно, если не сказать нагловато. В нем было что-то нездоровое: мертвенно-бледная кожа, реденькая бородка, мешковатый вид. Его легко можно было представить в какой-нибудь дешевой забегаловке, с сигаретой в зубах, обменивающимся сплетнями. Внешность мужчины оживляли только глаза: он следил за Виктором Салинасом — чьим свидетелем и являлся — с настороженной подозрительностью человека, привыкшего в каждом вопросе видеть подвох. Слокаму было за тридцать. Паже он показался весьма сомнительной личностью, не внушающей — и не достойной — доверия. Он сразу невзлюбил его.

— Что за злобный хорек, — пробормотал Крис.

— Этот конкретный хорек, — прошептала Кэролайн, наклоняясь к нему, — хочет доказать, что у тебя был еще один мотив для убийства. На этот раз политический.

Слокам явился в суд против своей воли. Через адвоката редакции он заявил, что его показания не имеют существенного значения, но в то же время могут навредить его источникам. Однако Салинас настоял, чтобы Джек рассказал суду, в каком гневе пребывал Паже, когда Рики поставил под угрозу его частную жизнь и политическую карьеру, Кэролайн по каким-то своим соображениям не стала чинить препятствий, и Лернер согласился на допрос данного свидетеля, оговорившись, что допрос должен проводиться в известных рамках. Паже подозревал, что Слокам втайне лелеял мечту о том, чтобы разбить версию защиты.

— После того как мистер Паже включился в предвыборную кампанию, — спрашивал Салинас, — когда вы впервые говорили с ним?

— В конце лета. Мне на глаза попалась статья в «Инкуизиторе», — Слокам осторожно посмотрел в сторону присяжных. — Мистер Ариас обвинял мистера Паже в том, что тот увел у него жену.

— Почему эта статья заинтересовала вас?

— В ней поднимались вопросы относительно личных качеств мистера Паже, которые, как мне казалось, последний должен разрешить. Мы обязаны знать, что за люди хотят занять высокие государственные посты, а характер человека о многом может рассказать вам.

— И вы позвонили ему?

— Да. — Джек бросил на Паже исполненный обиды взгляд. — Я сказал ему о статье и предложил высказать свое мнение по этому поводу.

Салинас убрал руки в карманы.

— И что ответил мистер Паже?

— Он беседовал со мной крайне заносчиво. Помню, он сказал, что мистер Ариас уже нашел благодарную аудиторию и что он надеется — я к ней принадлежу.

— Кристофер, — прошептала Кэролайн, — на тебя это совсем не похоже. Такого я от тебя не ожидала. Неудивительно, что он так расстроился.

Ее слова вызвали легкую улыбку на лице Паже. Но в душе он по-прежнему чувствовал отвращение к этому человеку, который считал, что с выходом Кристофера на политическую сцену его сын становится разменной монетой и с ним можно делать все что угодно. Теперь же он вознамерился отправить самого Паже за решетку.

— Кроме того, что он говорил с вами заносчиво, вы можете еще что-либо добавить? — не отступал Салинас.

— Он был в гневе. Назвал статью в «Инкуизиторе» клеветнической. Я бы даже сказал, в его голосе слышалась угроза.

— Что было дальше? — спросил Виктор.

Луиза Марин смерила Паже недоверчивым взглядом. Слокам сложил руки на груди и произнес:

— Я сказал мистеру Паже, что намерен написать об этих обвинениях и что это может поставить под угрозу его кампанию.

— Ваш материал появился в прессе?

— Нет, — резким, режущим слух голосом ответил Слокам. — Мистер Девайн, издатель, запретил редактору пускать мой материал. У меня создалось впечатление, что мистер Паже грозил подать иск о клевете.

— Прошу отвести данный ответ, — поднимаясь с места, обратилась Кэролайн к судье Лернеру. — Это не просто сплетня — это сплетня вдвойне: мистер Слокам не присутствовал ни при разговоре мистера Девайна с редактором, ни при якобы имевшем место разговоре мистера Девайна с мистером Паже. Весьма вероятно, статья мистера Слокама не была опубликована по той простой причине, что ни одно уважающее себя издание не станет питаться отходами журналистской кухни, тем более найденными в такой выгребной яме, какой является «Инкуизитор». Особенно с учетом того, что единственным источником был брошенный муж, запутавшийся в судебной тяжбе. — Адвокат говорила суровым и решительным тоном. — Я уже не упоминаю о том, что этим источником являлся Рикардо Ариас.

Лернер повернулся к Салинасу.

— Ничего не попишешь, Виктор, — по крайней мере, что касается сплетен, она права. — Затем судья обратился к присяжным: — Мистер Слокам не может поручиться за то, что сказал в разговоре с мистером Девайном — если таковой разговор вообще имел место — мистер Паже. Я прошу вас не принимать во внимание его ответ, за исключением слов о том, что редактор запретил публиковать статью.

Салинас нахмурился, но Крис понимал, что это лишь маска: обвинитель и не рассчитывал, что это показание пройдет — главное, у присяжных сохранится впечатление, что Паже предпринял все от него зависящее, чтобы статья Слокама не увидела свет.

— Хорошо, — сказал обвинитель. — Мистер Слокам, когда вы еще говорили с мистером Паже?

— Уже после смерти мистера Ариаса. — Слокам осторожно подбирал слова. — Мне стало известно, что некоторые документы, представленные мистером Ариасом в суд в качестве конфиденциальных, имеют отношение к мистеру Паже и его сыну. Я позвонил мистеру Паже — в то время он еще не отказался от участия в предвыборной кампании — и попросил его рассказать о содержании этих документов или, если возможно, предоставить мне копию.

— И что сказал на это мистер Паже?

— Он снова завел речь о том, что подаст иск о клевете. — Слокам стрельнул глазами в сторону Паже. — Он признал, что такая статья была бы губительна для его карьеры, и выразил негодование в связи с моим намерением написать о его сыне.

Салинас кивнул.

— Представители защиты охарактеризовали мистера Паже как очень миролюбивого человека. После вашего разговора у вас сложилось о нем такое же мнение?

— Ничего подобного. Он разговаривал холодно и враждебно. Голос его выдавал чрезвычайное раздражение и озлобленность. Словом, он показался мне неприятным типом.

— Прощелыга, — сквозь зубы процедил Паже. — Я и не думал угрожать ему. На что он надеется — что ему безоговорочно поверят?

— Такова основная задумка Салинаса, — ответила Кэролайн, не сводя глаз с репортера.

— Остановил ли вас гнев мистера Паже? — спросил Виктор.

— Нет. Как и прежде, я был полон решимости опубликовать статью, проливавшую свет на те факты из биографии мистера Паже, которые могли иметь отношение к его профессиональной деятельности, а также к его возможному участию в предвыборной кампании.

— Была ли напечатана такая статья?

— Нет. — Джек впервые позволил себе улыбнуться. — Теперь мистер Девайн позвонил мне и сказал, чтобы ее не пускали. Поскольку мистер Паже все равно снял свою кандидатуру.

Посмотрев в сторону скамьи присяжных, Паже заметил, как Джозеф Дуарте что-то записывает: жюри могло не понравиться, что влиятельный человек угрожает прессе, а статья, которую готовил Слокам, была прямо связана с именем Рикардо Ариаса.

— И вы согласились? — поинтересовался Салинас.

— Нет. — Журналист развел руками. — Мне не хотелось казаться злопамятным, но этот человек мог изменить решение и снова выставить свою кандидатуру. Я подумал, что люди должны знать, почему он отступил.

— Сильно сказано, — буркнула Кэролайн, задумчиво прищурившись. Она словно начинала догадываться, что попытки Паже защитить своего сына приобретают характер очередной улики против него.

Салинас выдержал паузу, точно готовился задать свой самый важный вопрос:

— Мистер Слокам, как по вашему, у мистера Паже сохранялись шансы на выборах, если бы факт якобы имевшего места прелюбодеяния, а также обвинения против его сына в покушении на растление дочери миссис Перальты были преданы огласке?

— Возражаю, — заявила Кэролайн, вскакивая на ноги. — Данный вопрос не только подразумевает чисто умозрительный ответ, но и призывает свидетеля заняться предсказанием судьбы. Какую бы грязь мистер Слокам ни вылил в печати, он не может предсказать реакцию нескольких миллионов избирателей.

Салинас покачал головой:

— Ваша честь, считаю это возражение необоснованным злопыхательством. Всем известно, что существует множество факторов, которые могут погубить того или иного кандидата задолго до начала предвыборной кампании. И мистер Слокам, который более пяти лет пишет по вопросам политики, достаточно компетентен, чтобы перечислить эти факторы. На мой взгляд, это признал и сам ответчик, согласившись с тем, что статья мистера Слокама могла пагубно отразиться на его политической карьере.

Лернер молчал; лицо его приобрело несчастное выражение.

— Возражение отклоняется, — наконец изрек он. — Можете отвечать, мистер Слокам.

Джек коротко кивнул, словно польщенный признанием его профессионализма.

— На этот вопрос ответил сам мистер Паже, — произнес он, — когда снял свою кандидатуру. Хотя никакой статьи еще не было. С его стороны это был всего лишь тонкий расчет. — Слокам старался говорить равнодушно-менторским тоном, однако блеск в его глазах наталкивал на мысль, что сознание важности собственной персоны доставляет ему несказанное удовольствие. — При всем его достатке мистеру Паже потребовались бы немалые деньги на организацию кампании — деньги от профсоюзов, фермеров, от богатых спонсоров и тому подобное. Ни один крупный спонсор не поставит ни цента на ненадежного кандидата. Если мы пускали свой материал и он попадал на глаза крупным чиновникам и партийным функционерам, можно было смело считать, что на этом кандидате следует поставить крест. — Он посмотрел на Паже. — Возможно, данный претендент и смог бы устоять перед обвинением в прелюбодеянии. Но прибавьте сюда сына, которого подозревают в покушении на растление шестилетней дочери его любовницы, и я гарантирую, что с политикой для этого человека все кончено. Зачем терпеть все эти унижения и обрекать себя на медленную смерть? Вот почему Паже так хотел прикончить мою статью. Потому что в конечном счете статья прикончила бы его.

Слокам говорил равнодушно-презрительным тоном, словно тема Паже давно перестала волновать его — за исключением одного аспекта; убийство Рикардо Ариаса, и в этом смысле он, Джек Слокам, представил неопровержимое доказательство того, что у Паже был веский повод устранить этого человека.

— Бывают дни, — шепнула Кэролайн, — когда я по-настоящему люблю свою профессию.

Мастерс поднялась с места и смерила Слокама небрежным взглядом. Зал притих.

— Едва ли вы принадлежите к числу сторонников мистера Паже, верно? — спросила она.

Слокам откинулся на спинку стула.

— Выступать на чьей-либо стороне не входит в функции прессы, мисс Мастерс. Наша роль информировать людей о том, что им необходимо знать.

— Значит, у вас нет ощущения того, что вы обошлись с мистером Паже не вполне корректно?

— Ничуть. — Он мельком взглянул в сторону Паже. — По крайней мере, я не придал дело огласке.

Кэролайн вскинула брови, выражая недоумение.

— Вы хотите сказать, что если бы мистер Паже передал вам копию конфиденциального заявления мистера Ариаса, то вы опубликовали бы обвинения последнего?

Слокам кивнул.

— Да.

— А как вы намеревались установить, обоснованны ли эти обвинения?

Джек заметно смешался:

— Ну, если бы мистер Паже изъявил готовность побеседовать со мной, я спросил бы у него. Или у его сына.

Мастерс изобразила удивление.

— А если бы они заявили, что это неправда, вы Все равно не отказались бы от своей затеи?

— Тогда я привел бы и их заявление тоже.

— Ведь вам, в сущности, ничего не известно о том, был ли на самом деле у мистера Паже роман с миссис Перальтой, я права?

— Да, — ответил Слокам.

— И вам также не известно о том, покушался ли Карло Паже, которому тогда было пятнадцать лет, на растление несовершеннолетней.

— Я знаю, что против него были выдвинуты обвинения.

— Да или нет? — настаивала Кэролайн.

— Нет, — процедил журналист, упрямо поджав губы.

— Так-то лучше. Считаете ли вы, что эти обвинения могли навредить мистеру Паже и его сыну?

— Я уже сказал об этом.

— И что мистер Ариас — выступавший стороной в процессе по делу об опекунстве — мог желать им зла?

— Полагаю — да.

— Мистер Слокам, а почему бы вам в таком случае не предположить также, что эти обвинения, возможно, лживы? Неужели вы считаете справедливым по отношению к мистеру Паже и его сыну печатать лживые, порочащие их измышления?

— Протестую, — раздался голос Салинаса. — Мисс Мастерс без всякой видимой цели допрашивает данного свидетеля относительно принципов профессионального журналистского кодекса, что не имеет никакого отношения к делу.

— Мы полагаем, что это не так, Ваша честь. Так же как мы полагаем, что данный свидетель отвечает, мягко говоря, не вполне чистосердечно. С разрешения суда, я думаю, смогу доказать это. Как и то, что свидетель имеет предубеждение против мистера Паже.

Лернер, похоже, пребывал в растерянности: Паже показалось, что в нем боролись естественное нежелание связываться с прессой и беспокойство, как бы не ущемить права Паже.

— Пока можете продолжать, мисс Мастерс, — наконец, решился судья. — Но если вы не сможете убедительно доказать нам своей правоты, я не премину остановить вас, даже если не последует просьбы со стороны мистера Салинаса.

— Благодарю вас, — произнесла адвокат и вновь обратилась к Слокаму: — Считаете ли вы справедливым публиковать лживые измышления?

Джек выпрямился.

— Существует такое понятие, как общественный интерес. В данном случае это интерес к личности человека, претендующего занять высокий государственный пост, который, возможно, пытается скрыть от общественного мнения кое-какие сведения. Тот факт, что обвинения выдвинуты, самоценен. Попросту говоря, это новости.

— Справедливо ли будет сказать, что общественность должна интересовать и личность того человека, который эти новости преподносит?

— Возражаю. — Обвинитель встал. — Этот вопрос не только неуместен, он мешает рассмотрению дела.

— В отношении этого свидетеля мой вопрос вполне уместен, — попыталась настоять на своем Кэролайн.

— Вопрос отклоняется, — заявил Лернер, подаваясь вперед. — Предупреждаю вас, мисс Мастерс, здесь неподходящее место для рассуждений о профессиональной компетентности мистера Слокама.

— Я понимаю, Ваша честь, — произнесла адвокат и повернулась к свидетелю. — Правильно ли я поняла, что вы позвонили мистеру Паже, в частности, для того, чтобы получить копию заявления мистера Ариаса?

Небольшая пауза.

— Да.

— Неужели у вас еще не было копии?

Паже не упустил из виду машинальной реакции Салинаса, готового заявить протест. Слокам беспомощно переводил взгляд с Лернера на обвинителя, словно ища поддержки.

Кэролайн спокойно, но настойчиво произнесла:

— Отвечайте на вопрос, мистер Слокам.

— Ваша честь, — обратился тот к Лернеру, — полагаю, этот вопрос вступает в противоречие с законом штата Калифорния, освобождающим журналиста от обязанности раскрывать источники конфиденциальной информации.

— Когда я захочу спросить мистера Слокама о его источниках, об этом узнает каждый в этом зале, — огрызнулась Кэролайн. — Пока же мистер Слокам прибегает к этому закону, чтобы не подставить самого себя, а не свои источники.

Лернер едва заметно улыбнулся.

— Можете отвечать на этот вопрос, мистер Слокам.

— С удовольствием повторю его. — Кэролайн вновь посмотрела на свидетеля, и глаза ее блеснули. — Когда вы позвонили мистеру Паже и попросили у него копию заявления мистера Ариаса, ведь у вас она тогда уже имелась, так?

Слокам заерзал на стуле.

— Да, — нехотя произнес он.

— Таким образом, сказав мистеру Паже, что вам нужна копия, вы были не вполне откровенны, я права?

— Я не считал, что обязан говорить ему все.

— Относится ли это также к судье Лернеру и присяжным, которым менее получаса назад вы заявили, что второй раз звонили мистеру Паже, в частности, затем, чтобы получить у него эту самую копию?

— Я не говорил, что у меня не было копии. — Джек повернулся к судье. — Я просто не хотел раскрывать свой источник.

— Неправда, — оборвала его Кэролайн. — Вы просто солгали. Но пойдем дальше. Насколько я понимаю, Рикардо Ариас не был тем лицом, которое передало вам документы. Иначе вы позвонили бы мистеру Паже намного раньше.

Слокам снова умоляюще посмотрел на Лернера.

— Ваша честь, я полагаю, что эти вопросы являются серьезным посягательством на мое право не разглашать источников.

— Когда вы позвонили, — едко произнесла Мастерс, — Рикардо Ариаса уже не было в живых. Если и впрямь он сам дал вам документы, то это действительно новость.

Паже обратил внимание, что Салинас проявляет подозрительную безучастность; казалось, он по каким-то своим причинам не желает вмешиваться в происходящее.

— Можете ответить, — сказал Лернер Слокаму. — Вы получали документы от мистера Ариаса?

Журналист покачал головой:

— Нет, Ваша честь.

— Ну вот и славно. Продолжайте, мисс Мастерс.

Кэролайн подошла ближе.

— Как же они попали к вам, мистер Слокам? — Она холодно улыбнулась ему. — Ради Бога, никаких имен. Я вовсе не желаю раскрывать ваших источников.

— Мне передала документы третья сторона.

— А этот безымянный «некто» сообщил вам, где он их взял? Учитывая, что они не подлежали огласке.

— Нет.

— Ведь вы не думаете, что они попали к вашему источнику от мистера Паже?

— Я так не думаю.

— И миссис Перальта тоже не передавала ему копию, верно?

— Верно.

— Остается предположить, что это сделал мистер Ариас, не так ли? — Кэролайн помолчала. — Живой или мертвый.

— Возражаю, — словно машинально выпалил Салинас. — Ответ может быть только умозрительным.

— Какой ответ, Виктор? — набросилась на него Кэролайн. — О том, получил ли безымянный источник мистера Слокама бумаги от мистера Ариаса, когда последний был еще жив, или они попали к нему, когда тот уже почил в бозе? Полагаю, что, если второе верно, окружной прокурор не меньше меня должен быть заинтересован во встрече с этим «некто».

Паже про себя отметил, что это был красивый ход. Одним точным ответом Мастерс вводила в число действующих лиц новый персонаж — анонимный источник, причастный к интригам с Рикардо Ариасом, а возможно, и к его убийству. Салинас выглядел растерянным: он неожиданно для себя предстал перед необходимостью сохранить в тайне источник Слокама, разумеется, в интересах своего босса, Маккинли Брукса, сознавая, что тем самым дает Кэролайн прекрасный повод обвинить его в сокрытии важного свидетеля. У Салинаса был и другой выход — разоблачить источник как агента Коулта и доказать, что в планы этого человека отнюдь не входило физическое устранение кого бы то ни было — хотя бы и ради избавления от опасного политического конкурента в лице Паже. Какой бы путь ни избрал Салинас, положение его было незавидное.

— Позвольте мне предложить компромиссное решение, — обратился Виктор к судье Лернеру. — Окружной прокурор, разумеется, обсудит эту деликатную проблему с мистером Слокамом. В интересах данного же разбирательства свидетель мог бы указать хотя бы род деятельности своего источника и полностью привести содержание своих разговоров с ним.

Паже не мог не признать, что это был искусный ход: тем самым обвинитель выигрывал время, чтобы переговорить с Бруксом, и направлял допрос по более спокойному руслу, чтобы фигура анонимного источника не казалась присяжным столь зловещей. Что касается Кэролайн, она могла ходатайствовать об отклонении обвинения, в случае если источник не будет назван, на том основании, что суду не предъявлен свидетель, показания которого могли бы иметь существенное значение. С другой стороны, раскрытие источника — хотя и позволяло свести счеты с Бруксом — могло оказаться куда менее полезным, чем наличие в деле этого «некто». Было видно, как съежился на своем месте совершенно сбитый с толку Слокам.

— Хорошо, — произнесла Мастерс. — Если суд не возражает против такого решения, почему бы не попробовать. По крайней мере, у нас у всех будет время подумать.

— Что же, — изрек Лернер, — пока будем продолжать. Однако до окончания процесса этот вопрос необходимо решить — путем ли взаимного соглашения сторон или каким-то иным способом. Надо свести до минимума возможность ошибки, дающей основание к отмене решения.

От глаз Паже не ускользнуло легкое недоумение, отразившееся на лицах присяжных.

— Каким образом, — сказала Кэролайн, поворачиваясь к Слокаму, — вы познакомились с источником, который передал вам документы мистера Ариаса?

Слокам на мгновение задумался.

— Я знал его по прошлым избирательным кампаниям.

— Чем занимается этот человек?

— Он консультант по политическим вопросам. — Слокам растерянно помолчал и добавил: — У него свое дело.

— Каким путем он передал вам бумаги?

Джек бросил мимолетный взгляд на Салинаса.

— Источник позвонил мне и попросил о конфиденциальной встрече. У меня дома.

— Что он сказал, когда вы встретились?

Журналист откашлялся.

— Что эти документы касаются мистера Паже. И что мне самому решать, стоят ли они того, чтобы их опубликовать.

— Ясное дело, не хотел, чтобы вы подумали, будто он придерживается определенного мнения относительно вашей порядочности как журналиста, — сухо заметила Мастерс. — Кстати, он не сказал, зачем ему была нужна публикация документов?

— Нет. Не сказал.

— У вас, по крайней мере, сложилось какое-то впечатление?

Слокам, похоже, разрывался между нежеланием говорить правду и страхом показаться лжецом.

— Я подумал, — наконец промолвил он, — что мой источник представляет интересы какого-то человека, который не хотел бы видеть мистера Паже в качестве кандидата.

— Мистер Слокам, вас не смутило то обстоятельство, что некие силы используют вас для того, чтобы дискредитировать неугодную им кандидатуру?

Слокам высокомерно улыбнулся, словно желая дать понять, насколько наивен вопрос.

— В моем деле, как, видимо, и в вашем, много полезного узнаешь от людей, побудительные мотивы которых, возможно, и не являются кристально-чистыми, но чья информация объективно служит интересам общества. Меня интересовало только качество самой информации.

Кэролайн изумленно вскинула брови.

— Мне показалось, вас не особенно волновало, правдива эта информация или нет.

— Возражаю, — вмешался Салинас. — Это намеренные придирки к свидетелю и превратная интерпретация предыдущих показаний.

— Как вам угодно, — безразлично бросила Мастерс. — Итак, вы получили эту информацию от некоего политического консультанта, который отказался демонстрировать свои интересы, после того как вы обещали не раскрывать его имени и мотивов. Это так?

— В основном да, — произнес Слокам, отводя взгляд.

— После чего вы решили опубликовать полученную от этого лица информацию, которая, по вашему признанию, могла навредить мистеру Паже, по существу, не зная, насколько она правдива?

— Да. — Джек повысил голос. — Я решил, что эти сведения важны сами по себе.

— С журналистской этикой все ясно. Теперь мне хотелось бы выяснить, знакомо ли вам такое понятие, как политическое фиаско. Допустим, личность политика, допустившего утечку, становится известна. Как, по вашему, может ли это повредить его репутации?

Слокам замешкался:

— По-видимому, да.

— Это даже может означать конец его карьеры.

— Мне трудно судить об этом, — растерянно пробормотал журналист.

— Полноте, мистер Слокам. Вовсе не трудно. — В голосе Кэролайн сквозило презрение. — Вы были куда менее застенчивы, когда мистер Салинас спросил, способны ли были эти сведения сами по себе сорвать кампанию мистера Паже. Почему бы вам и теперь не высказать свое откровенное суждение? — Она помолчала и добавила: — В интересах общества, разумеется.

— Я допускаю, что это могло бы навредить ему, — произнес Слокам, по-прежнему избегая смотреть ей в глаза.

— А мистер Ариас понимал это? — помедлив, спросила Кэролайн.

Джек растерянно оглянулся на Виктора, но тут же взял себя в руки.

— Он был мертв. Как вы сами справедливо отметили.

— Но ведь на момент вашего первого разговора с ним он еще не мог быть мертв, не так ли? — с ядовитой улыбкой поинтересовалась Мастерс.

Слокам вновь устремил недоумевающий взгляд в сторону обвинителя.

— Вы когда-нибудь говорили с мистером Ариасом? — рявкнула Кэролайн.

Слокам нехотя перевел на нее взгляд.

— Да.

— Когда это было?

— После того как мне на глаза попалась статья в «Инкуизиторе». Я хотел написать об этом подробнее.

— Так это не мистер Ариас привлек ваше внимание к статье в «Инкуизиторе»?

— Нет, — произнес Слокам, беспомощно озираясь.

— А кто же?

— Мой источник.

Кэролайн удовлетворенно кивнула.

— Ваш приятель-«консультант». Как это я сама не догадалась? И что же сказал ваш источник во время первого разговора?

— Он просто отправил мне копию статьи. Посмотреть, заинтересует ли меня этот материал.

— А когда вы впоследствии позвонили мистеру Ариасу, он случайно не попросил заплатить ему?

— Он не сказал этого прямо, — ответил Слокам, потупив взгляд. — Он спросил, платим ли мы за интервью.

— И что вы ответили?

— Что сам я не обладаю данной компетенцией.

— Как отреагировал мистер Ариас?

— Он хотел знать, кто еще заинтересовался бы его сведениями и не могу ли я поговорить с нужными людьми.

Паже почувствовал отвращение к этому человеку. На скамье присяжных Джозеф Дуарте в презрительной мине плотно сжал губы.

— Что вы ему ответили? — спросила Кэролайн.

Слокам посмотрел в сторону и лишенным выражения голосом произнес:

— Что я не имею права раскрывать свои источники.

Не сводя с него испытующего взгляда, адвокат поинтересовалась:

— Но ведь вы сообщили вашему источнику о заинтересованности мистера Ариаса, верно?

Последовала долгая пауза.

— Да.

— Прекрасно, — надменным тоном изрекла женщина. — Похоже, вы помогли им договориться заочно. И, насколько я понимаю, любой, кто знал о вашем источнике — или о стоявшем за его спиной политике, — мог поставить последнего в весьма затруднительное положение, верно?

— Полагаю, это так.

Мгновение подумав, Кэролайн тихо спросила:

— В том числе мистер Ариас, правда? Человек с природным даром к шантажу.

— Протестую, — заявил Салинас. — Ответ на этот вопрос может быть только гипотетическим.

— Поддерживаю, — произнес судья Лернер и обратился к Кэролайн: — Адвокат, по-моему, все и так поняли, что вы хотите сказать.

Мастерс с вежливой улыбкой поклонилась судье.

— Мы переменим предмет разговора, Ваша честь. — И, повернувшись к Слокаму, спросила: — Если абстрагироваться от вашей нездоровой страсти к «жареным» фактам, вроде тех, что предоставил ваш источник, ведь вы рисковали жизнью, решившись на подобную публикацию? Я правильно понимаю?

Слокам в недоумении уставился на нее.

— Мне не очень ясна суть вопроса.

— Ну как же? Учитывая, каким страшным голосом говорил с вами по телефону мистер Паже, неужели вы не опасались за личную безопасность?

Джек скрестил руки на животе.

— Я этого не утверждал. Сказал только, что он был разгневан.

— И вы не испугались, что мистер Паже разделается с вами? — с притворным восхищением в голосе поинтересовалась адвокат. — Вы смелый человек, мистер Слокам. Скажите, у вас были основания полагать, что мистер Паже предрасположен к насилию?

— Я не знаю.

— Да или нет, — не отступала Кэролайн.

Слокам, помолчав, ответил:

— Нет. Конкретных оснований у меня не было.

— А вам известно мнение мистера Паже по поводу насилия в нашем обществе? В том числе его мнение относительно контроля над огнестрельным оружием?

Очередная пауза.

— Да.

— А вы случайно не присутствовали на выступлении мистера Паже перед Калифорнийской ассоциацией главных редакторов, которое состоялось вскоре после того несчастного случая, когда некий выживший из ума отец семейства расстрелял семерых детей в детском садике?

— Да, присутствовал.

Кэролайн обратилась к судье Лернеру:

— Ваша честь, мне хотелось бы показать свидетелю видеозапись этого выступления — это всего минут десять, — а затем задать несколько коротких вопросов.

Салинас поднялся с места.

— Протестую, Ваша честь. Это судебный процесс, а не политическая сходка. И речь мистера Паже, которую он произнес, исходя из своекорыстных интересов, не имеет никакого доказательного значения.

— Вздор. Выступление имело место задолго до смерти мистера Ариаса. Полагаю, что то искреннее отвращение, которое мистер Паже питает к оружию, а также к насилию, весьма убедительно показывает, мог он застрелить мистера Ариаса или нет. — С этими словами она повернулась к Джеку. — Кроме того, это поможет нам понять, были ли у данного свидетеля — который столь усердствовал, представляя свою реакцию на справедливое возмущение мистера Паже едва ли не актом журналистского героизма, — были ли у него малейшие основания полагать, что образ жизни мистера Паже не согласуется с теми убеждениями, которые он излагал публично.

Лернер задумчиво приложил палец к губам.

— Необычный сегодня денек, — рассеянно пробормотал он и добавил: — Запускайте пленку, мисс Мастерс.

Зал погрузился в полумрак, и на телевизионном экране замелькали черно-белые полосы; присяжные сидели с сосредоточенными лицами, словно зрители в кинотеатре.

— Что ты об этом скажешь? — шепнула адвокат.

— Скажу вот что, — отозвался Крис. — Этому парню конец. Но это еще не все. Теперь его пресловутый «источник» представляет серьезную проблему для обвинения. Я не могу поверить, что Виктор этого не осознает.

В темноте Кэролайн повернулась к нему.

— Думаю, он все прекрасно понимает, Крис. Здесь идет какая-то тонкая игра. Подозреваю, что Виктор подставил Маккинли по причине, которая не имеет отношения ни к тебе, ни к этому делу.

Внезапно взгляд Паже приковало его собственное изображение на экране — изображение человека, страстно излагающего свои убеждения. В тот день были зверски убиты несколько детей.

«У меня нет никакого оружия, — услышал Паже свои слова. — Кроме как в армии, я никогда не стрелял. Возможно, поэтому мне нетрудно заметить, что в Америке стрелковое оружие в основном применяют те, кто грабит бакалейные лавки или совершает преступления на бытовой почве…»

Голос его дрожал от гнева; Паже с болью вспоминал, что он чувствовал в тот день. Но теперь, слушая самого себя, Крис испытывал скорее горечь, чем гнев. Горечь оттого, что погибли дети; оттого, что сейчас он не мог сказать, что думает. Горечь оттого, что сейчас все его страстные слова нужны были ему одному, дабы смыть позор обвинения в убийстве человека.

Паже повернулся в сторону жюри. В полумраке присяжные являли собой призрачную череду фигур, словно сошедших с барельефа: Мариан Селлер, сочувственно наклонившая голову; Луиза Марин, жадно внимающая каждому слову. Кэролайн рядом с Паже не сводила глаз с экрана.

— Ты так и не стал политиком, — пробормотала она. — Об этом остается только жалеть.

Паже был искренне признателен ей; она дала возможность присяжным услышать его другой голос, отличный от того, каким он звучал на пленке с записью его допроса Монком. Кристофер понял: как бы все ни повернулось в дальнейшем, эта дата запомнится как день поражения Салинаса.

Когда экран погас и зажегся свет, все увидели, что Кэролайн Мастерс стоит, вперившись тяжелым взглядом в Слокама.

Присяжные, затаив дыхание, ждали, что она скажет дальше.

— Что же, — наконец нарушила она молчание. — Уверена, всем теперь понятно, как вы усердствовали, чтобы избавить нас от кандидатуры мистера Паже. А сейчас, если не возражаете, несколько вопросов.

14

— Нам надо поговорить, — предложил Паже Кэролайн.

— О чем?

— Об этом свидетеле, которого Виктор собирается заслушать завтра. А кроме того, о версии, что мы представим присяжным.

Они находились в кабине лифта, направляющегося в подземный гараж. По договоренности с судьей Лернером репортеры не были допущены к ним. Кэролайн, сжимая в руке портфельчик с документами, стояла, прислонившись к стене кабинки; на губах ее блуждала загадочная улыбка.

— Что касается нашей версии, — произнесла она, — то у нас богатейший выбор. Для начала необходимо знать, намерен ли ты давать показания.

Паже невольно улыбнулся; Кэролайн обладала необычайно острым умом, и он был уверен, что адвокат просчитала все возможные варианты — до мельчайших нюансов. И она прекрасно понимала: ее заключительное слово будет зависеть от того, что скажет последний свидетель Салинаса.

— Мне просто не хочется, чтобы ты попала впросак, — пробормотал Крис.

— Кристофер, — Кэролайн вздохнула с нарочитым облегчением, словно у нее гора с плеч свалилась, — что бы я делала без твоей помощи.

Она так искусно изображала хрупкую женственность, что Паже рассмеялся:

— Видел бы тебя сейчас мистер Слокам: несчастную женщину, несущую нелегкий груз своих профессиональных обязанностей.

Лицо Мастерс исказила гримаса.

— Этот тип произвел на меня не самое приятное впечатление.

— Это было заметно, — сказал Паже.

В следующее мгновение двери лифта открылись.

Они подошли к машине.

— Ну хорошо, — произнесла Кэролайн. — Куда же мы направимся?

— Мне надо на часок заглянуть домой — посмотреть, как там Карло. Ему приходится нелегко. — Паже занял место справа и, когда женщина села за руль, добавил: — Я бы с удовольствием пригласил тебя поужинать с нами, но мне не хочется вести эти разговоры при нем. По ряду причин.

Кэролайн понимающе кивнула.

— Мне все равно надо принять душ, — сказала она, включая зажигание. — Может, придешь ко мне? Так было бы проще — по крайней мере, для меня.

Паже посмотрел на нее, не в силах скрыть удивления; Кэролайн так ревностно охраняла свою частную жизнь от посторонних глаз, что Крис и представить не мог оказаться когда-нибудь у нее дома.

— Я не возражаю, — ответил он. — Скажи только, как к тебе доехать.

Жилище Кэролайн Мастерс представляло собой удобный пентхаус на крыше четырехэтажного здания в районе Телеграф-Хилл. Войдя, Паже заметил, что женщина, одетая в серые шерстяные брюки и черный свитер, выглядит немного смущенной. Но уже в следующее мгновение его внимание привлекла открывавшаяся взору через огромное, во всю стену, окно величественная панорама города: яркий силуэт моста через залив и горящие огнями небоскребы финансовых кварталов, где они оба работали, — здание «Трансамерика Пирамид», четыре башни Эмбаркадеро-центра, ступенями возвышавшиеся на фоне кромешной тьмы сливавшегося с ночным небом залива. Паже внезапно поразило, как редко в последние дни он видел свет Божий.

— Красиво, — вырвалось у него.

— Спасибо, — ответила Кэролайн. — Хочешь бокал вина?

— Если есть что-нибудь открытое.

— «Монтраше». Не возражаешь?

— Ничуть. — Паже про себя улыбнулся: изысканное французское вино удивительно сочеталось с обликом Кэролайн, которая в своей упрямой эксцентричности, должно быть, считала калифорнийские марки вин чересчур обыденными. Он проследовал за ней в гостиную, не забывая смотреть по сторонам. Апартаменты были убраны со вкусом, при этом безо всякой нарочитости; среди современной мебели встречались редкие старинные предметы, вроде кресла-качалки или дубового шведского бюро, которые, как отметил про себя Паже, скорее достались Мастерс по наследству, нежели были куплены. Это напомнило ему, что он почти ничего не знает о ней, за исключением того, что она была выходцем из Новой Англии. Судя по всему, Кэролайн, как и сам Паже, унаследовала также какие-то деньги. Иначе невозможно было представить, чтобы эту квартиру она приобрела на то скромное жалованье, которое получала, работая двадцать лет общественным защитником или судьей, даже с учетом полугода работы на «Кеньон энд Уокер».

Кухня была просторная и уютная; все свидетельствовало о том, что здесь одна-единственная хозяйка, делающая то, что ей нравится.

Кэролайн протянула Паже бокал вина.

— Спасибо, — поблагодарил он.

Она молча пригубила вино, словно поглощенная какими-то мыслями, но в следующее мгновение спросила:

— Может, выйдем на крышу? Хороший вечер, к тому же мы целый день словно в заточении.

Не дожидаясь ответа, она поднялась, и Крис прошел за ней в гостиную, в углу которой оказалась витая чугунная лестница наверх. Поднявшись, они попали в небольшое помещение, из которого вышли в садик на крыше, где в деревянных ящиках росли кусты и стояли стол и четыре кресла; стеклянные стены защищали от ветра. Отсюда открывался вид на многие мили вокруг, словно Кэролайн постаралась создать на этом клочке некое подобие идеального, в ее представлении, мира, где находила покой и уединение. Паже вдруг подумал, что, если бы не Карло, он и сам, наверное, предпочел бы такой образ жизни.

Он подошел к краю.

— Невероятно, — вырвалось у него.

— Тебе нравится здесь? — спросила женщина.

Паже повернулся к ней; она наблюдала за ним из глубины этого уютного дворика.

— Очень, — просто ответил Крис.

Кэролайн вернулась к выходу и зажгла свет; от растений поползли причудливые тени.

Они сели за стол друг напротив друга; выражение глаз Мастерс было исполнено загадочного очарования, и невозможно было догадаться, о чем она сейчас думает.

— Можно задать тебе один вопрос? — спросил Паже.

— Смотря о чем, — с улыбкой ответила она.

Паже откинулся на спинку кресла.

— Скажи на милость, как тебя угораздило стать адвокатом по уголовным делам?

Кэролайн понимающе усмехнулась, словно она предвидела этот вопрос, хотя и считала его немного легкомысленным.

— «Такая обаятельная особа…» — ты это хочешь сказать? — сухо проронила она. — Может, мне следовало стать профессором права и сочинять монографии по антитрастовому законодательству. Или специалистом по финансам и сидеть в какой-нибудь конторе на Уолл-стрит. В этой роли я, скорее, вижу тебя.

— Ну, со мной все иначе. Дело Мэри Карелли явное исключение. В основном же моими клиентами были люди, которые никогда не применяли оружия и не имели неприятностей с полицейским на улице, — банкиры и подобная им публика. Тогда как твою клиентуру в большинстве случаев составляли убийцы, насильники, вооруженные грабители и похитители автомобилей.

— Не спорю — ты всегда представлял интересы наиболее благовоспитанной элиты криминального мира, — сказала Кэролайн, поднеся бокал к губам. — Вот почему защищать тебя самого такая трудная штука.

От неожиданности Паже расхохотался.

— Приятно наблюдать, как ты смеешься, — произнесла женщина. — Даже если это всего лишь ирония, а не наслаждение жизнью.

Крис горько усмехнулся.

— Потому что, как ты справедливо отметила, тебе достаются все шишки. Кстати, ты не ответила на вопрос.

— Это насчет уголовного права? — Кэролайн обвела задумчивым взглядом вечернее небо и залитый огнями противоположный берег залива. — По правде говоря, я не имела четкой программы действий. Просто на каком-то отрезке, когда мне было за двадцать, я вдруг поняла, что занята бесконечными поисками себя; что делаю совсем не то, что предназначено мне судьбой; что живу чьей-то чужой жизнью. Вот и все: в итоге я пошла своим путем. — Казалось, Кэролайн решила не откровенничать дальше. — Занятия уголовным правом меня вполне устраивают. К тому же у меня это неплохо получается.

Последняя фраза означала, что предмет разговора можно считать исчерпанным; к Паже вновь вернулось то странное ощущение, которое он испытывал в обществе Кэролайн — смущающее душу ощущение (которое, впрочем, всегда оказывалось обманчивым), что вот-вот поймет Мастерс. Как бы то ни было, сейчас в руках этой непостижимой женщины оказалась судьба его самого и его сына.

— Не просто неплохо, — наконец произнес он. — Лучше, чем у большинства.

Кэролайн с улыбкой пожала плечами, но не стала кокетливо возражать ему. «Мы взрослые люди, — красноречивее всяких слов говорил этот жест. — К чему притворяться?»

Паже пригубил вино, ощутив на языке его терпкий вкус и богатый букет.

— Как Тереза? — спросила Кэролайн.

Паже помолчал, разглядывая бокал с вином на свет, затем промолвил:

— Ты имеешь в виду — как она сама или как ее дела?

Кэролайн на мгновение задумалась.

— И то и другое, полагаю.

Паже попробовал убедить себя, что не обязан быть откровенным, но почувствовал, что ему необходимо именно это.

— Для Терри все складывается непросто. Отчасти из-за Елены. Отчасти оттого, что нам обоим сегодня приходится непросто. — Он заглянул Кэролайн в глаза. — В душе она не уверена, что это не я.

Во взгляде Мастерс сквозило недоверие; Паже показалось, что ей тяжело смотреть ему в глаза.

— Для юриста двойственность в отношении — это норма, — успокоил ее Паже. — Когда речь о влюбленных — это болезнь.

Кэролайн улыбнулась одним краешком рта:

— Значит, мне простительно?

— Всегда.

— А Терри?

Паже погрузился в глубокую задумчивость; затем словно со стороны услышал звук собственного голоса:

— Не знаю. Право, не знаю.

Женщина пристально наблюдала за ним.

— Она хорошо выступала, — заметила она. — Особенно если допустить, что твои слова — правда.

В глазах Кэролайн был немой вопрос: сказала ли Тереза неправду ради его спасения. Теперь Паже самому было тяжело поднять взор.

— Возможно, когда закончится суд, — пробормотал он, — во всем этом появится какой-то смысл. И моя жизнь обретет смысл. Сейчас она бессмысленна.

Кэролайн с минуту молчала, потом осторожно произнесла:

— Между «сейчас» и «потом» предстоит кое-что сделать. Ты, кажется, хотел поговорить об этом.

Крис кивнул.

— Да, верно, — согласился он, мимолетно подумав, что Кэролайн все же удалось избежать разговоров, касающихся ее самой.

— Что же, — проговорила Мастерс, допив свое вино. — На завтра назначен допрос последнего свидетеля со стороны обвинения — это женщина, которая заявляет, что видела, как ты выходил из квартиры Рики. Стоит подумать о том, что же мы имеем.

Паже показалось, что с тех пор как он вышел из зала суда, ни о чем другом и не думал.

— Тебе придется импровизировать по ходу дела, — промолвил он. — Однако мы должны исходить из того, что это все же было самоубийство. Правда, здесь Салинас хорошо постарался. Все показания Лиз Шелтон, основанные на данных медицинской экспертизы, говорят в пользу версии об убийстве. Да и не один из тех, кого допрашивал Салинас — какую бы медвежью услугу ни оказали они посмертной репутации Рики, — ни один из них не верит в то, что Ариас был способен на самоубийство. Признаться, я и сам в это не верю. — Паже помолчал. — И все же мы можем прибегнуть к версии о самоубийстве как к линии защиты. Правда, если ты спросишь присяжных, во что те верят, готов поспорить — они выберут убийство.

— Согласна, — бесстрастно констатировала Кэролайн. — В этом случае нам остается уповать на то, что у них будут разумные основания для сомнения при вынесении приговора.

Паже кивнул.

— Их несколько. Первое — мотив убийства. Важно доказать главное. С одной стороны, если допустить, что я являю собой тип личности, склонной к убийству, тогда у меня было достаточно причин прикончить его. Но не меньше оснований для этого имелось и у Терри — хотелось бы мне того или нет, — и она ясно дала это понять. Ты же убедительно доказала, что я никогда не пошел бы на убийство — разве что ради спасения жизни Карло.

— К тому же, — задумчиво произнесла Мастерс, — у тебя никогда не было оружия. Если только пистолет не достался тебе по наследству — тогда все сходится: и возраст револьвера и ржавые пули. Но у них нет доказательства.

— Верно.

— Давай-ка лучше займемся теми доказательствами, которыми они располагают, — продолжала Кэролайн. — Поначалу казалось, что им удалось поймать тебя на ворсе от коврового покрытия Рики, найденного в твоем доме. Но Терри все объяснила. То же самое с твоей машиной. — Она испытующе посмотрела на него. — Наконец, злосчастные отпечатки на автоответчике — здесь Тереза превзошла самое себя. — Паже предпочел промолчать, и Кэролайн продолжала как ни в чем не бывало:

— В отношении алиби твои позиции особенно слабы, если говорить о том, где ты находился вечером накануне отъезда в Италию. Вольно или невольно Карло оказал тебе медвежью услугу: то обстоятельство, что все выглядело так, будто он говорит неправду, лишний раз напоминало о том, что никто не может подтвердить, что ты действительно был дома. Разумеется, кроме тебя самого.

Паже понимал — она прощупывает его слабые места, однако снова сделал вид, будто ничего не заметил.

— С другой стороны, — подхватил Крис, — сделав ставку на те десять тысяч откупных, полученных Рики от Коулта, ты обозначила зловещие и таинственные фигуры политиков и наркодельцов, которым все сошло с рук, благодаря вмешательству желающего отомстить мне окружного прокурора и стараниям надутого репортеришки, чей пресловутый источник — с этим мы оба согласны — куда более полезен как иллюзорный подозреваемый, нежели в качестве живого свидетеля. — Паже откинулся назад и вытянул ноги. — Едва ли вопрос о моем местонахождении повис в воздухе, то же самое можно сказать о ниточках, которые тянутся от найденной у Рики наличности. Даже Монк не отрицает этого. Наконец, твоими усилиями Рики превратился из обездоленного паренька-латинос в гнусного мошенника, а такие люди, случается, живут недолго. — Внезапно Паже охватило какое-то беспокойство, и он встал. — Сомневаюсь, что кто-то из присяжных спит и видит, как бы отомстить за него. Возможно, у них уже сложился образ Рики как человека, которого общество отторгает.

На лице Кэролайн блуждала задумчивая улыбка.

— Предположим, — спустя некоторое время промолвила она, — голосование присяжных назначено на завтра…

Паже вдруг стало страшно произнести вслух слова, которые давно бились у него в мозгу.

— В чем-то я ошибался, — наконец проговорил он. — Но думаю, на основании этих показаний они оправдают меня. Возможно, даже сам Лернер будет рекомендовать жюри принять такое решение.

— Согласна, — тихо произнесла Кэролайн. — Но что, если завтрашняя свидетельница будет настаивать на том, что она именно тебя видела выходящим из квартиры Рики? А я не смогу поколебать ее уверенности?

Паже принялся нервно вышагивать по садику.

— Тогда все меняется.

— В таком случае, — услышал он голос Мастерс у себя за спиной, — может, тебе стоит подумать о том, чтобы дать показания. Или пойти на сделку с Маккинли и добровольно признаться в совершении убийства по внезапно возникшему умыслу? Потому что иначе тебе действительно придется туго.

Паже ощутил тошноту.

— Предположим, — произнес он, стоя к ней спиной, — тебе удастся переломить эту дамочку. К какой тактике защиты должен прибегнуть я?

— А что ты сам думаешь по этому поводу?

Крис резко повернулся.

— Ровным счетом ничего. Ты вела дело таким образом, что исключила возможность применить какую бы то ни было тактику.

Кэролайн вскинула брови.

— В самом деле?

Паже коротко кивнул.

— Ты вела перекрестные допросы так, чтобы версию защиты озвучили свидетели обвиняющей стороны. То есть с расчетом на то, что я не буду давать показания. Положим, мы попробуем пригласить своего судебно-медицинского эксперта, с тем чтобы он оспорил заключения, сделанные Лиз Шелтон. Но нам вряд ли удастся найти такого профессионала, который бы не согласился с ней по существу, а все, что можно, ты и так сделала на перекрестном допросе. Прошло довольно много времени, когда Шелтон давала показания; присяжные уже успели подзабыть ее, и плохой эксперт только лишний раз напомнит им о том, насколько убедительны были доводы Лиз. Следовательно, эксперт отпадает. Что мы постарались бы сделать — так это очернить Рики в глазах присяжных. Но тебе это уже удалось.

Паже заметил, что Кэролайн снова улыбается.

— Наконец, — продолжал он свои размышления вслух, — можно пригласить свидетелей, которые подтвердили бы, что у меня непорочная репутация, что я добрый и деликатный человек, неспособный причинить зло ближнему. Но в этом смысле моими главными свидетелями являются Терри и Карло, которых ты уже допрашивала. Более того, тебе удалось навязать присяжным видеозапись моего выступления, где я с пафосом разглагольствую о контроле над огнестрельным оружием. — Кристофер замолчал, затем тихо произнес: — А приглашать других свидетелей, которые заявят во всеуслышание, какой я замечательный малый, значит напоминать присяжным, что сам-то я не способен что-либо сказать в свое оправдание, ведь так?

Кэролайн взяла бокал и, внимательно глядя из-под полуопущенных век на какие-то видимые только ее глазу деления, налила себе вина.

— Как насчет того, чтобы вызвать в качестве свидетеля Маккинли Брукса? — спросила она.

Теперь пришла очередь Паже улыбнуться.

— Кэролайн, ты ведь никогда не рассматривала такую возможность всерьез. Ни единой секунды.

— Почему бы нет?

— Потому что Маккинли выгоднее иметь в качестве зловещей фигуры некоего кукольника, дергающего за ниточки из-за кулис, чем живым свидетелем, который предстанет перед присяжными в виде эдакого дружелюбного политика, к тому же способного вещать тоном оскорбленной добродетели. Ты угрожала ему просто на всякий случай, чтобы заставить его согласиться на сделку. Если это потребовалось бы.

Кэролайн посмотрела на него долгим задумчивым взглядом.

— Итак, если мне удастся завтра сломать эту несчастную, мы с тобой квиты?

— Разумеется, — ответил Паже и не без иронии добавил: — Ты, наверное, уже сочинила свою заключительную речь? «Леди и джентльмены, надо отдать должное гению мистера Салинаса, он действительно все доказал в пользу мистера Паже…»

Кэролайн нахмурилась:

— А что, если я не смогу сломать ее?

— Сможешь, — тихо промолвил Крис. — Я же говорил, что ты лучшая среди лучших.

Паже ехал домой, предчувствуя бессонную ночь. Оставалось надеяться, что хотя бы Кэролайн удастся уснуть.

Квартира встретила его темнотой и подозрительной тишиной. Обычно Крис сразу мог определить, дома ли Карло, по каким-то неуловимым признакам догадываясь, что в данный момент сын сидит за учебником, разговаривает с приятелем или смотрит спортивную хронику. Сейчас дом казался замкнутым безвоздушным пространством, точно вся его жизнь съежилась и притаилась где-то в темном углу.

Паже поднялся по лестнице. Хотя было только половина одиннадцатого, а Карло любил полуночничать, под его дверью не было привычной полоски света.

В растерянности Паже остановился. Когда он уезжал на встречу с Кэролайн, сын показался ему полностью погруженным в себя; он безучастно наблюдал за отцом и даже не поинтересовался, куда тот собирается; похоже, он даже хотел поскорее остаться один. Крис не помнил, чтобы Карло говорил ему, что сам куда-то пойдет этим вечером.

Паже тихонько постучал в дверь.

Никакого ответа не последовало. Тогда осторожно, словно боялся увидеть бездыханное тело, он открыл дверь.

Карло — в майке и джинсах — лежал на кровати. Он встретил Паже взглядом, в котором странным образом сочетались настороженность и полнейшее равнодушие. Едва Крис вошел в комнату, в нос ему ударил стойкий запах марихуаны.

— С каких пор, — произнес он, — ты куришь эту дрянь?

— А ты не курил, что ли? — огрызнулся Карло довольно внятным, но вместе с тем будто существовавшим отдельно от него приглушенным голосом, наподобие эха. — А может, тебя удивляет, что я занимаюсь этим дома?

Перед Паже словно прокручивали фильм о проблемах отцов и детей в послевоенной Америке, в котором в ответ на родительское ханжество ребенок заявляет: «Мама, папа, вы что, возражаете против того, что я живу с Джонни. Или вы просто хотите, чтобы я притворялась, что не сплю с ним?» Паже вдруг ясно понял, что произошло.

Все предельно просто. Отношения родителей и детей-подростков неизбежно проходят испытание на двусмысленность и ложь — большую и маленькую. Детское ощущение собственной зависимости переплетается с затаенным чувством несправедливости. Родительское желание потворствовать своим прихотям и жить своей жизнью исключает доступ в эту жизнь детей. Но самым благополучным семьям, к которым Паже причислял и свою, удается во всей неразберихе отношений установить четкие границы, и нарушать их не позволено никому: это право ребенка на личную жизнь и право родителей устанавливать правила поведения, включая и некоторые табу. Хрупкий баланс сохранится до тех пор, пока одна из сторон — будь то взрослые или дети, ставшие взрослыми, — не поднимет на смех этот житейский принцип и не выбросит прочь как ненужный хлам.

Карло, вполне сознательно, нарушил границу.

— Что ты творишь? — горько спросил Паже.

Подросток лениво пожал плечами.

— У тебя же есть твой «мартини»…

Взгляд был застывший, зрачки расширены.

— Забавно, — ответил Крис. — Но ты меня не понял. Сейчас дело не во мне, а в тебе.

Карло снова пожал плечами.

— В этом нет ничего страшного…

— Но и ничего хорошего тоже. Что ты теперь скажешь насчет баскетбола?

Глаза у Карло широко распахнулись, словно ему только что показали нечто невиданное, но в следующее мгновение он закатился от хохота.

— Насчет баскетбола, — точно эхо звенел в ушах Паже насмешливый голос сына. — А что ты скажешь насчет твоего процесса, папа?

Кристофер присел на край кровати.

— Ну ладно, — помолчав, произнес он. — Я действительно сморозил глупость. Я должен был сказать, что люблю тебя и что мне небезразлично происходящее с тобой.

— Происходящее со мной? — В голосе Карло все еще сквозило недоумение, но уже не было откровенной враждебности. — Папа, оставь меня в покое. Я начинаю привыкать к тому, что происходит. Когда тебя больше нет рядом…

Паже почувствовал, что цепенеет.

— Я буду рядом.

— Ну конечно. Тебя никто не собирался обвинять. Потом, когда тебя все-таки обвинили, собирался все уладить. А потом я увидел, что ты не в состоянии этого сделать. — Голос сына звенел от негодования. — Как по-твоему, чем я занимался пару дней назад? Папа, ты втираешь мне очки. Неужели тебе не понятно, что теперь я уже точно знаю, когда ты пытаешься повесить мне лапшу на уши? Неужели ты считаешь, что только ты понимаешь меня?

Слова потрясли Паже; прошло то время, когда он мог уговорить сына, потом был слишком занят, чтобы вовремя понять это.

— Хорошо, — промолвил он наконец. — Я попал в серьезную передрягу. Но не потому, что это я убил Рики. — В отчаянии он покачал головой. — Боже мой, Карло, как бы мне не хотелось впутывать тебя во все это.

— Но я уже запутался в этом. — Карло приподнял голову, опершись локтями о кровать. — Я устал притворяться в угоду тебе. Сколько еще я должен, по-твоему, терпеть?

— Я не знаю.

Голос Карло зазвучал тверже:

— Папа, ты многого не говоришь мне.

Крис медленно опустил голову:

— Карло, есть вещи, о которых я не говорю ни одной живой душе. Потому что не могу.

Карло не сводил с него пристальных глаз.

— Почему?

— Потому что, в конечном счете, эти люди не отвечают за мои проблемы. И еще потому, что, открывшись, только наврежу самому себе. — Помолчав, он прибавил: — Сын, ты единственный, кому я рассказал хотя бы это.

Карло недоверчиво посмотрел на него и спросил:

— Ты не рассказывал даже Терри?

«Неужели, — подумал Паже, — запутавшись в этой веренице событий, Карло решил, что для отца Тереза важнее?»

— Да. Даже Терри.

Карло притих.

— Ты собираешься порвать с ней? — решился он.

— Не знаю. — У Криса заныло в груди. Он с горечью подумал о том, что, какое бы светлое будущее ни уготовано им, единственной реальностью был этот несчастный мальчик. — Может быть, мы уже сыграли в судьбах друг друга отведенные нам роли. Но мы с тобой будем вместе до конца.

Карло потупил взор.

— Мы с тобой стали почти чужими.

— Прости меня. Я совершил неосторожный поступок, и теперь мне приходится расплачиваться за это. Если бы я мог рассказать тебе, то сделал бы это. Но как я уже сказал, это касается не только меня.

— Ты знаешь, кто убил Рики? — спросил мальчик, подняв на него вопрошающий взгляд.

Он смотрел с пронзительной мольбой, словно страстно надеялся услышать слова, которые бы развеяли его сомнения.

— Могу только догадываться, — ответил Паже. — Возможно, Рики убил себя сам, хотя я и не уверен в этом. — Паже помолчал, стараясь подобрать нужные слова. — Что касается моего процесса, я делаю все от меня зависящее. И даже если ты не веришь больше ничему, верь хотя бы в то, что твой отец — блестящий юрист. Еще ничего не потеряно.

Карло горестно покачал головой.

— Это непросто, папа. Я больше не в состоянии уснуть. Я не могу даже поговорить с тобой.

— Можешь. О чем угодно, кроме процесса. И даже что касается этого — ведь мы обсудили, как обстоят дела. — Он положил руку на плечо Карло. — Через неделю, может быть, через две все кончится. Так или иначе.

Карло молча смотрел на него. «Почему, — подумал Паже, — этот разговор должен был начаться с того, что он уличил сына в курении марихуаны?»

— Кстати, о травке, — заметил он. — Одно время я тоже увлекался этим, но потом бросил. Нет смысла, да и потом от этого теряешь способность концентрироваться и как-то тупеешь.

— Смысл есть, — равнодушно проронил мальчик.

— Сбежать от реальности? Но это значит нажить себе лишнюю проблему.

Карло потер виски.

— Так ты не будешь давать показания?

— Нет.

Карло на минут задумался, потом протянул руку под кровать и извлек оттуда полный злополучного зелья пакет из-под сандвичей. Мгновение он держал пакет в руке, потом бросил на колени отцу.

— Можешь выкинуть, пап. Все равно мне не очень-то и понравилось.

15

Решающая свидетельница, которую представило обвинение, оказалась словно в энергетическом эпицентре зала суда под перекрестными взглядами взиравших в молчаливом ожидании присяжных; Кэролайн Мастерс, выглядевшей неестественно неподвижной; Салинаса, который, не сводя глаз со свидетельницы, задавал предварительные вопросы в сухой, даже жесткой, манере. Да и сам Джеред Лернер, казалось, вот-вот испепелит Джорджину Келлер взглядом.

Это была тщедушная, ничем не примечательная женщина лет семидесяти с лишним, когда-то работавшая учительницей и давно овдовевшая. Ее редеющие волосы были выкрашены в черный цвет, а лицо испещрено старческими пигментными пятнами. Миссис Келлер казалась разговорчивой и несколько беспокойной, что, возможно, указывало на предрасположенность к ипохондрии; в то же время груз свалившейся на ее хрупкие плечи ответственности давал о себе знать: она затравленно озиралась и беспрестанно моргала, словно перед этим длительное время провела в темноте, а затем ее поместили в залитый светом «юпитеров» павильон. Услышав низкий и скрипучий голос женщины, Паже содрогнулся: это был тот самый, идущий из мрачной глубины полицейской аудитории голос, который назвал его имя на опознании. Рядом с ней на треноге была прикреплена черно-белая фотография Паже.

Салинас перешел к делу. Кэролайн взяла ручку и, не переставая смотреть на свидетельницу, занесла ее над блокнотом. Присяжный Джозеф Дуарте сделал то же самое.

— Как расположена ваша квартира по отношению к квартире мистера Ариаса? — спросил Виктор.

Келлер поджала губы, словно это помогало ей сосредоточиться.

— Я живу в конце коридора, а мистер Ариас живет… то есть жил в соседней квартире, по левую руку от моей.

— Какое приблизительно расстояние от вашей двери до двери мистера Ариаса?

— Футов двенадцать. Максимум пятнадцать.

— Не насторожило ли вас что-нибудь вечером накануне вашего отъезда во Флориду?

— Да, да. — Келлер часто заморгала, точно у нее нервный тик. Потом сделала такой жест, будто поправляет очки на носу, которых на самом деле там не было, и наконец продолжала: — Я услышала шум, доносившийся из квартиры мистера Ариаса — стены у нас не слишком толстые, так что иногда мне было слышно, как он включает музыку или даже разговаривает со своей маленькой дочерью. Но на этот раз я услышала голоса, а потом — стук. Словно кто-то упал на пол.

— И этот шум вас насторожил?

— Да. — Джорджина рассеянно посмотрела в сторону жюри. — Понимаете, эти голоса. Это были голоса двух мужчин, которые, похоже, ругались друг с другом. Один, скорее всего, принадлежал мистеру Ариасу. Больше всего меня поразило то, что произошло после этого странного стука. Голоса внезапно стихли. Наступила тишина.

— Вы что-нибудь предприняли?

Келлер опасливо взглянула на Салинаса, точно ей было страшно вспоминать о том моменте, так или иначе связанном с гибелью Рики.

— Я подошла к двери, — робко произнесла она, — и приоткрыла ее, насколько позволяла дверная цепочка.

— Что же вы увидели?

На скамье присяжных Мариан Селлер подалась вперед, словно не желая пропустить ни слова из того, что скажет свидетельница.

— Сначала ничего. — Келлер повернулась к Паже и впилась в него пронзительным взглядом. — Потом меня испугал звук — это открылась дверь в коридоре. Я так вздрогнула, что задела цепочку.

— Вы больше не стали смотреть?

Женщина дернулась, словно подсознательно воспроизводя последовательность своих движений в тот момент. Паже вдруг ясно представил себе, как она, трясясь от страха, стоит за дверью и выглядывает в коридор.

— Нет, — наконец выдавила из себя Келлер. — Я снова посмотрела.

Зал замер. Паже вдруг понял, что эта странная женщина с причудливыми манерами сущий клад для Салинаса: она, казалось, не описывает, а заново переживает то, чему когда-то стала случайным свидетелем. Похоже, и Виктор наконец оценил миссис Келлер по достоинству, потому что принялся усердно кивать, как бы поощряя ее.

— И что же вы увидели? — стараясь говорить как можно мягче, спросил он.

— Мужчину, — едва не трепеща от ужаса, пролепетала Келлер. — Он вышел из квартиры мистера Ариаса.

— Вы могли бы описать нам этого мужчину?

— Да. — Джорджина начала запинаться. — Высокий. Лет тридцати пяти — тридцати восьми. На нем был серый пиджак… двубортный. Светлые волосы. Почти медные.

Келлер держала голову прямо и неподвижно, словно старалась не смотреть на Паже, полагаясь только на собственную память. Кэролайн казалась совершенно невозмутимой; лишь ее неестественно застывшая поза выдавала волнение.

— Опишите, как вел себя этот человек, — попросил обвинитель.

— Мужчина на мгновение остановился. Мне даже показалось, он заметил меня. Но я ошиблась. — Келлер перевела дух. — Он что-то держал в руке, вроде тетради или журнала. Потом переложил журнал в левую руку и принялся рассматривать правую. Потом сделал какое-то странное движение.

Келлер внезапно замолчала.

— Какое же? — нетерпеливо спросил Салинас.

— Он потряс кистью, словно она у него болела. Потом потрогал рукав и подвернул его. — Свидетельница робко потупила взор. — Как будто проверял, нет ли там пятен.

Паже уже понял, что Кэролайн не собирается вмешиваться.

— Миссис Келлер, видели ли вы в этот момент лицо этого мужчины? — выражавшим искреннее участие голосом осведомился Салинас.

Келлер вскинула голову и вперилась куда-то вдаль, точно снова оказавшись перед своей приоткрытой дверью.

— Да.

— Вы можете описать его?

Она кивнула и задумалась, собираясь с мыслями. Присяжные замерли с ожидании.

— Это было волевое лицо, — наконец раздался голос Келлер. — Нос с легкой горбинкой и раздвоенный подбородок.

Луиза Марин инстинктивно перевела взгляд на Паже. Остальные присяжные сделали то же самое. Паже чувствовал на себе эти изучающие взгляды, которые искали в нем черты, описанные Джорджиной.

— Миссис Келлер, вы видели этого человека раньше?

— Нет. Никогда.

— Осмотрев свой рукав, что он делал дальше?

— Он повернулся. — Келлер зажмурилась. — Но я боялась закрыть дверь, потому что он мог услышать. Я так и простояла, прислонившись к ней и прислушиваясь к его шагам, пока они не стихли. — Последние слова женщина произнесла почти шепотом.

— Вы позвонили в полицию? — осторожно спросил Салинас.

— Нет. — Свидетельница решительно тряхнула головой. — Я подумала, что это не мое дело. К тому же на другое утро я уезжала. К моей дочери во Флориду. Только спустя три недели, вернувшись домой, я узнала, что мистера Ариаса нет в живых.

— Когда вы вернулись, у вас была полиция?

— Приходил инспектор Монк. — Келлер на мгновение задумалась. — И его партнер. Инспектор Линч. Разумеется, я была потрясена случившимся.

— Вы рассказали им о мужчине, которого видели?

— Да. Они несколько раз просили описать его внешность.

— Что было дальше?

— Они показали мне карточку. Думаю, из газеты. — Келлер беспокойно провела ладонью по волосам, по-прежнему избегая смотреть в сторону Паже. — Мистер Салинас, я сразу узнала это лицо.

Виктор приблизился к треножнику с прикрепленной к нему фотографией Криса — это был снимок, сделанный во время процесса по делу Карелли.

— Инспектор Монк показывал вам именно эту фотографию?

— Да. — Келлер как завороженная смотрела на портрет Паже. — Этого человека я видела в тот день в коридоре.

— Вы уверены в этом?

Короткий кивок.

— Да.

На лицах присяжных появилось недоброе выражение, словно они уже предвосхищали жестокую неумолимость развязки. Паже видел такое и раньше: это был поворотный пункт, когда присяжные начинают — один за другим — признавать виновность обвиняемого. С того самого момента, как Келлер начала давать показания, Кэролайн едва ли взглянула в его сторону. Она так и не сделала ни одной записи в своем блокноте.

— А потом инспектор Монк пригласил вас на опознание? — спросил Салинас.

— Да.

— Расскажите, пожалуйста, как оно проходило.

— Меня привели в какую-то аудиторию в полицейском управлении. — Келлер произносила слова, словно находясь под гипнозом, описывала тайные обряды затерянных в джунглях Амазонки индейских племен. — Это походило на спектакль — сцена залита светом, а места для зрителей окутаны мраком. На этой сцене стояли шестеро мужчин, все в оранжевых робах, и каждый прижимал к груди порядковый номер. Они по очереди выходили вперед, поворачивались налево, направо, а инспектор Монк спрашивал меня, узнаю ли я этого человека.

— И вы узнали кого-нибудь?

— Да, — еще решительнее произнесла свидетельница. — Я попросила, чтобы один из них вышел вперед второй раз, мне хотелось убедиться, что я не ошиблась. На самом деле я узнала его, как только увидела на сцене.

Салинас расправил плечи, держа руки в карманах.

— Миссис Келлер, можете ли вы подтвердить, что именно тот человек находится сейчас в зале суда? — спросил он.

Джорджина Келлер наконец-то соизволила посмотреть в сторону Паже. Она вперилась в него долгим взглядом, точно желая убедиться, что все черты, описанные ею, на месте, затем решительно воздела руку.

— Я подтверждаю. Это обвиняемый. Мистер Паже.

Когда Кэролайн начала перекрестный допрос, голос ее казался немного приглушенным.

— Скажите, насколько широко была отворена дверь? — тоном праздного любопытства спросила она.

Келлер недовольно нахмурилась, потом закрыла лицо ладонями и уставилась в узкую щелку между ними.

— Вот так.

— Следовательно, два-три дюйма.

— Наверное, так. Но моя дверь открывается на правую сторону, а квартира мистера Ариаса слева. Так что я видела ее прямо перед собой.

Паже не мог не признать за этой дамой известной сообразительности. Кэролайн, казалось, лихорадочно ищет, за что еще можно ухватиться.

— Как долго, вы говорите, этот человек стоял, разглядывая сначала ладонь, затем рукав? — спросила она.

— Какое-то время. — Келлер напряглась. — Секунд десять, никак не меньше.

— Ведь вы были испуганы, правда?

— Да.

— Когда человек пребывает в таком состоянии, ему иногда может казаться, что время словно остановилось. Если хорошенько подумать, миссис Келлер, может, прошло все же меньше, чем десять секунд?

Молчание, затем кивок — словно помимо воли.

— Вполне вероятно.

— Может, это было всего пять секунд?

Келлер покачала головой.

— Этого слишком мало. Он успел посмотреть на кисть, а потом на рукав.

Мастерс склонила голову чуть набок.

— А вы видели его кисть?

— Да.

— Что-нибудь заметили?

— Я подумала, может, он ее ушиб. Как я уже говорила, мужчина потряс кистью.

Кэролайн удовлетворенно кивнула.

— А когда мужчина разглядывал свой рукав, вы смотрели туда же?

— Да.

— Вам что-то бросилось в глаза?

— Он стоял прямо под лампой. Мне показалось, я видела пятно — темные такие крапинки на сером фоне рукава.

Паже заметил, что с каждым новым вопросом Джорджина отвечает все хуже и хуже; похоже, Кэролайн начинала набирать очки.

— Миссис Келлер, как долго вы смотрели на руку этого человека? — спросила она.

Келлер недовольно покосилась на нее:

— Несколько секунд, не меньше.

Адвокат снова кивнула.

— А сколько секунд вам потребовалось, чтобы разглядеть пятна у него на рукаве?

— Еще несколько секунд.

— Пока вы были заняты разглядыванием его руки, а потом рукава, вы не поднимали глаз на его лицо? Я правильно понимаю?

Келлер замешкалась.

— Думаю, нет. Нет, не поднимала.

— Итак, из тех десяти секунд — а возможно, и меньше, — что этот человек оставался перед дверью мистера Ариаса, как долго вы видели перед глазами его лицо?

Келлер прищурилась и втянула щеки, что придало ей совершенно изможденный вид.

— Затрудняюсь ответить.

— Меньше пяти секунд?

— Возможно.

— Менее трех?

— Я не знаю, — скрипучий голос Келлер выдавал легкое раздражение. — Все, что я могу вам сказать, это то, что я ясно видела его лицо.

— Ясно? — удивилась Кэролайн. — Оно ведь было в тени, правильно?

— Что вы имеете в виду?

— Ну как же, миссис Келлер. Его лицо должно было находиться в тени. Ведь свет падал сверху.

Теперь внимание присяжных было приковано к Кэролайн. Но в этом скорее было больше вежливого любопытства, чем пристальной заинтересованности в происходящем. Паже прекрасно отдавал себе отчет, что в глазах жюри — после истории с фотографией и опознанием — он конченый человек; а опознание его здесь, в зале суда, стало последним ударом.

— Я не помню никаких теней, — упрямо твердила Келлер. — Я видела его, вот и все.

К удивлению Паже Кэролайн вдруг согласно кивнула ей.

— И вы никогда раньше его не видели, правильно?

— Правильно, — подтвердила свидетельница.

Крис интуитивно догадывался, что где-то в двух последних вопросах адвоката таилась ловушка, но пока не мог с уверенностью определить, где именно.

— А сколько прошло времени, пока к вам не зашел инспектор Монк с фотографией, на которой вы узнали этого человека? — спросила Мастерс.

— Около месяца.

— А сколько еще прошло, прежде чем вам предъявили его на опознании?

— Еще около месяца.

— То есть около двух месяцев после того, как вы видели этого человека выходящим из квартиры мистера Ариаса.

Келлер, несколько обескураженная, коснулась щеки ладонью.

— Вероятно, так. Но я могла сказать наверняка, что уже видела его.

Кэролайн изобразила живейший интерес.

— Позвольте, не получается ли так, что на опознании вы идентифицировали личность мистера Паже потому, что уже видели его фотографию?

Бестолковость Кэролайн явно начинала досаждать свидетельнице; она раздраженно затрясла головой.

— Я опознала его, потому что видела человека с фотографии раньше. Именно так я и сказала инспектору Монку.

Кэролайн впервые позволила себе улыбнуться.

— В таком случае, миссис Келлер, не откажите мне в любезности — взгляните еще на несколько снимков.

Свидетельница не успела и глазом моргнуть, как перед ней оказался картонный лист с наклеенными на него семью цветными фотографиями — отобранные Паже в окружной тюрьме волонтеры, одетые все как один в оранжевые комбинезоны и с порядковыми номерами в руках; сам Паже в таком же облачении и, наконец, групповое фото. Большая надежда Паже, заключенный-южанин по имени Рей, проходил под третьим номером. Лицо у него было куда более худощавое и бледное, чем у Криса.

— Как и было оговорено мистером Салинасом, — обратилась Кэролайн к Джорджине, — я представляю вам сделанные полицией фотографии людей, принимавших участие в процессе опознания. Вы можете показать мне мистера Паже?

— Да. — Вот он. Второй с конца.

— Как по вашему, справедливо ли будет сказать, что мистер Паже по своему росту, конституции, цвету волос и цвету кожи явно отличается от остальных?

Келлер искоса взглянула на снимки.

— Не считая мужчины под номером три.

— Вы, кажется, просили тогда, чтобы этот мужчина второй раз вышел вперед?

Келлер смешалась.

— Кажется, да.

— Зачем?

— Потому что сначала мне показалось, что в чем-то он напоминал того человека в коридоре, в общих чертах.

— В каких именно?

— Конечно, у него был другой цвет волос, более рыжеватый, и очертания лица — более мягкие, чем у того — в коридоре. Дело ведь не только в том, что они одинакового роста и сложения.

Кэролайн вела себя просто и ненавязчиво; она более походила на профессора, занятого поисками истины, нежели на сухого и дотошного адвоката, допрашивающего свидетеля. Паже все более и более убеждался, что Келлер угодила в западню, хотя по-прежнему не знал, с какой стороны Кэролайн нанесет удар.

— Итак, — резюмировала адвокат, — человек, которого вы видели в коридоре, был стройный, имел около шести футов роста, светлые волосы и принадлежал к кавказской расе. Верно?

— Да.

— Кстати, насчет возраста? — невинно спохватилась Мастерс. — Вы упомянули, что ему было лет тридцать пять на вид?

— Около того?

Кэролайн виновато улыбнулась.

— Но мистеру Паже сорок шесть.

Келлер нехотя повернулась в его сторону.

— Он выглядит моложе.

Адвокат окинула Паже критическим взглядом.

— Но не на десять же лет. Впрочем, уверена — мистеру Паже приятно это слышать.

По залу прокатился легкий смешок; даже Салинас сдержанно улыбнулся, видимо, приняв замечание Кэролайн за невинную шутку.

— Вам известно судебное дело, которое называлось «Народ против Карелли»? — внезапно переменила предмет разговора Мастерс.

Келлер утвердительно кивнула.

— Это дело вел мистер Паже.

— А я? — проронила Кэролайн. — Если помните, я была судьей.

— Да, да, — спохватилась женщина. — Мне даже показалось, что я вас узнала.

— В самом деле? Откуда?

Келлер в очередной раз смерила Кэролайн скептическим взглядом, подразумевавшим, что у той явно не в порядке с головой.

— По телевидению, — нетерпеливо пояснила Джорджина. — Вас каждый день показывали по телевидению.

У Паже вдруг мелькнула самоуничижительная мысль: «Это же у меня не в порядке с головой», — в одно мгновение до него дошел смысл интриги, которую плела Кэролайн.

— Следовательно, — добродушным тоном продолжала та, — если бы меня поставили среди пяти других женщин, вы бы все равно указали на меня как на судью, которая вела то самое дело?

Паже машинально посмотрел на Салинаса. Обвинитель уже был на ногах, как само воплощение бдительности.

— Протестую, — заявил он. — Это умозрительные рассуждения. Пока мисс Мастерс не предъявлено никакого обвинения, не имеет значения, помнит ее данный свидетель или нет.

Однако настроение Лернера, судя по азартному блеску у него в глазах и по тому, как он усилием воли пытается сдержать улыбку, определенно играло на руку Кэролайн.

— Отклоняется, — мгновенно отреагировал он. — Миссис Келлер, вы можете ответить на этот вопрос.

— Наверное, — нерешительно произнесла женщина. — Ведь я же узнала вас сейчас.

— Потому что видели меня раньше. По телевидению.

— Ну да.

Кэролайн перешла в атаку.

— Так же, как и мистера Паже.

Келлер снова отчаянно заморгала, растерянно глядя по сторонам.

— Когда я опознала мистера Паже, мне еще и в голову не приходило, что это тот самый. Даже на опознании.

— Но до опознания вы уже видели мистера Паже, верно? По телевидению.

Едва заметный кивок.

— Да, это так.

Адвокат с любопытством взирала на нее.

— Скажите, миссис Келлер, вы верите, что Мэри Карелли сделала это? Что это она убила Марка Рансома?

Келлер покачала головой.

— Трудно сказать. У меня так и не сложилось определенного мнения, хотя я регулярно смотрела передачи об этом процессе.

Кэролайн изумленно вскинула брови.

— Вы смотрели каждый день?

— Почти.

— Процесс Карелли продолжался около двух недель, так?

— Протестую, — выпалил Салинас. — Вопрос неуместен.

Лернер воздел руку.

— Посерьезнее, прошу вас, мистер Салинас. — Затем повернулся к Кэролайн: — Продолжайте, пожалуйста.

— Миссис Келлер? — тотчас напомнила о себе Кэролайн.

— Около двух недель, вы говорите? — задумчиво пробормотала свидетельница. — Да, пожалуй где-то так.

— Таким образом, еще до того, как инспектор Монк предъявил вам фото, вы однажды имели возможность воочию наблюдать за мистером Паже — в течение двух недель, ежедневно. По телевидению.

— Верно. Но в реальной жизни я его не видела, — упрямо отрезала Келлер.

— Согласна, — сухо промолвила Кэролайн. — Но в тот момент, когда инспектор Монк показал вам снимок, вы были уверены, что вам знакомо лицо мистера Паже.

— Все правильно. Просто его лицо еще не ассоциировалось у меня с его именем.

— А когда вас пригласили на опознание, вы уже видели фотографию мистера Паже. А еще раньше видели его по телевидению.

В глазах Келлер появилось затравленное выражение.

— Да, это так.

— И хочу еще раз повторить — вы были уверены, что уже видели это лицо?

— Да.

Кэролайн понизила голос почти до шепота:

— Однако того человека, которого вы заметили в коридоре, вы никогда прежде не видели, так?

Келлер взирала на нее оцепенелым взглядом. Паже было знакомо это состояние беспомощного смятения, когда свидетель начинает терять волю. Адвокат сделала шаг вперед.

— Миссис Келлер, хотите, мы попросим судебного секретаря зачитать ваш предыдущий ответ? Там, где вы утверждаете, что никогда прежде не видели человека, который попался вам на глаза в коридоре?

Келлер растерянно перебирала пальцами прядь волос, затем, словно спохватившись, пробормотала:

— Да, я это говорила.

— Значит, того человека, которого вы заметили в коридоре, вы никогда прежде не видели? — повторила Кэролайн свой вопрос.

Потупившись, Келлер устало покачала головой.

— Нет.

— И вы не узнали в нем Кристофера Паже?

— Нет.

— И пока вам не предъявили его фотографию, вы также были уверены, что никогда прежде не встречали Кристофера Паже, если можно так выразиться, живьем. Верно?

— Наверное, так. — Келлер сникла. — У меня путаются мысли.

Паже вдруг увидел перед собой ошеломленные лица присяжных; Джозеф Дуарте лихорадочно перелистывал страницы своего блокнота и черкал по написанному. Но это было еще не все.

— Ну что вы, миссис Келлер, вы прекрасно владеете собой, — не унималась Кэролайн. — Скажите, правда, что вы узнали мистера Паже на фотографии, потому что видели его на процессе Карелли?

Безучастно глядя перед собой, свидетельница снова принялась теребить пальцами волосы:

— Возможно, это была одна из причин, по которой я узнала его.

— Правда ли также то, что, когда вы указали на него во время опознания, вы сделали это, поскольку узнали его по фотографии и по телевизионным передачам?

— Все может быть, — вяло пробормотала Джорджина, затем неожиданно упрямо добавила: — Но мне все же кажется, что я узнала мистера Паже в коридоре.

Окинув ее тяжелым взглядом, Кэролайн достала из кармана пиджака пластмассовый пузырек и подняла его так, чтобы было видно присяжным.

— Миссис Келлер, вам знаком этот предмет? — спросила она.

Келлер бросила растерянный взгляд на Салинаса.

— Это похоже на пузырьки, в которых мне обычно отпускают мои снотворные таблетки.

Паже подумал, что не будь он ко всему привыкшим юристом и не проходи сейчас обвиняемым по делу об убийстве, то едва ли смог бы вынести это зрелище.

Кэролайн подошла еще ближе к свидетельскому месту.

— Вы правы. Вы давно принимаете эти таблетки?

— Почти год.

— Каждый вечер?

— Да.

— В котором часу?

— За полчаса до того, как ложусь спать.

— Какое действие они оказывают на вас?

— Это помогает мне уснуть, — равнодушно промолвила Келлер.

— То есть от них вы чувствуете сонливость?

— Да, это правда.

— И вы становитесь рассеянны?

— Возможно. У меня не было случая определить это.

— Тогда скажите вот что. В тот вечер, когда вы в течение секунд пяти или около того наблюдали за вышедшим из квартиры мистера Ариаса мужчиной, на лицо которого вероятно падала тень — в тот момент вы уже приняли таблетку?

Келлер потерла запястьем лоб. Казалось, она ушла в себя, отрешившись от всего, что происходило в этом зале.

— Я не помню, — чуть слышно пролепетала она.

— Но ведь это вполне возможно, так ведь? Прошу вас, это крайне важно.

Келлер наморщила лоб, мучительно стараясь соединить в сознании обрывочные воспоминания того вечера.

— Я не помню, — дрожащим голосом проронила она. — Может, принимала, а может, нет. Так что я вынуждена признать, что это возможно.

— Я тоже допускаю такое, — согласилась Кэролайн. — Прежде чем вы уснули, сколько времени прошло после того, как увидели мужчину в коридоре?

— Не знаю. Помню, что я чувствовала себя уставшей. Может быть, полчаса.

— Вы, кажется носите очки? — чуть склонив голову набок, спросила Кэролайн.

— Да. Но только для чтения. У меня дальнозоркость.

Паже обратил внимание, что Мастерс медленно направляется к треноге с фотографиями.

— Вы были в очках в тот вечер, когда увидели того человека?

— Нет. Я уже сказала, что пользуюсь ими только для чтения.

— Скажите, вы можете еще раз взглянуть на эту фотографию и назвать мне номер, под которым здесь значится мистер Паже?

Паже догадался, что Келлер непременно вынуждена будет прищуриться. В зловещей тишине под пристальными взорами присяжных Келлер долго всматривалась в висевшую на треноге фотографию.

— Пять, — наконец вымолвила она.

— В самом деле, — заметила Кэролайн. — Позвольте мне ненадолго вернуться к вашим показаниям относительно услышанных вами голосов и стука, напомнившего вам звук рухнувшего на пол тела. У вас хороший слух, миссис Келлер?

Келлер распрямила плечи.

— Отменный.

Кэролайн удовлетворенно кивнула.

— А в промежутке между тем моментом, когда вы услышали стук, и другим, когда увидели в коридоре мужчину, слышали ли вы еще что-нибудь?

Келлер смешалась.

— Вроде, больше ничего.

Мастерс помолчала и тихо спросила:

— И выстрела тоже не слышали?

Дуарте вздрогнул и оторвался от записей. Келлер надолго задумалась; зал напряженно молчал.

— Нет, — вымолвила она, — не слышала.

— Благодарю вас, миссис Келлер, — с любезной улыбкой произнесла Кэролайн. — У меня больше нет вопросов.

Адвокат повернулась и, сохраняя бесстрастное выражение, направилась в сторону Паже. Боясь только одного — что присяжные поймут по блеску ее глаз, какие приятные мгновения она сейчас переживает.

Когда она села на место, Паже прошептал:

— Гениальное полотно.

— Гениальный этюд, не более. — Кэролайн понизила голос до шепота, увидев, что Салинас приготовился выступать. — Этой бедной леди была уготована участь Шалтая-Болтая в тот самый момент, когда ее соседка проболталась Джонни Муру, что та на протяжении двух недель кряду не могла говорить ни о чем другом, кроме процесса Карелли. Ни королевская рать, ни даже сам Виктор Салинас не смогут собрать бедолагу Шалтая-Болтая. — Она вопросительно посмотрела на Паже. — Так что, отказываемся от сделки с Бруксом?

— Никакой сделки, — ответил Крис и, минуту поразмыслив, добавил: — И никаких свидетелей защиты.

Повторный опрос стороной обвинения, выставившей данного свидетеля, как и предполагала Кэролайн, продолжался недолго.

Салинас сделал все, что мог. Да, подтвердила Келлер, она считает, что человек в коридоре и Кристофер Паже это одно и то же лицо. После того как ей предъявили фотографию и вызвали для опознания, она не связала этого человека с именем Паже — для нее он был мужчиной из коридора. Если бы в тот злополучный момент женщина надела очки, то вообще ничего не разглядела бы; что касается снотворных, то она была слишком напугана, чтобы поддаваться сонливости. Слушая ответы Келлер, Мастерс потеряла всякое представление о том, кого же та все-таки видела на своей лестничной клетке — впрочем, это, по-видимому относилось и к самой Джорджине. Насколько Кэролайн могла догадываться, это действительно был Крис Паже. Однако ее предположения имели столь же малое значение, как и тщетные попытки Виктора реабилитировать в глазах присяжных своего центрального свидетеля, оказавшегося на поверку скоропортящимся продуктом.

Когда опрос подошел к концу и присяжных распустили, Кэролайн обратилась к судье Лернеру с просьбой провести заседание при закрытых дверях.

Салинас с мрачным видом готовился принять неизбежное. Лернер сидел, развалясь в мягком кресле, и изредка бросал сочувственный взгляд на незадачливого обвинителя. Кэролайн понимала, что это значит; ей доводилось оказываться в таком положении.

— Однако пятница сегодня, — вежливо улыбнувшись Кэролайн, произнес Лернер. — Уже не хотите ли вы заставить меня работать?

Кэролайн улыбнулась в ответ.

— Ни в коем случае, Ваша честь. Какая может быть работа во время уик-энда. Мне хотелось только представить наши соображения о линии защиты.

Судья кивнул.

— Что же, слушаю вас.

— Защиты не будет, — сказала Мастерс и украдкой взглянула на Салинаса, весь вид которого, казалось, говорил, что он готов мужественно встретить выпавшие на его долю испытания. — При сложившихся обстоятельствах мы не собираемся выставлять своих свидетелей. Однако прежде чем начнутся окончательные прения, я хотела бы ходатайствовать о прекращении дела за недостаточностью доказательств.

Судья с готовностью кивнул, как будто услышав то, что и ожидал.

— Тогда в восемь утра в понедельник. Однако все же не забудьте приготовиться к заключительным прениям. — Он посмотрел на Салинаса. — У вас что-нибудь есть ко мне, Виктор?

Салинас покачал головой.

— Пока нет.

— В таком случае мне хотелось бы затронуть один деликатный вопрос — я имею в виду пресловутый «источник» мистера Слокама. — Лернер повернулся к Кэролайн. — Связано ли ваше ходатайство — хотя бы частично — с тем, что в связи с позицией, занятой стороной обвинения, или из-за этого репортера вы были лишены возможности пригласить для дачи показаний важного свидетеля? Кем бы там ни оказался этот «источник».

Кэролайн медленно покачала головой.

— Нет, Ваша честь. Если заключительные прения состоятся, мы намерены лишь обратить внимание на двусмысленность, которую эта позиция породила. Однако мы уже согласились пойти на компромисс с мистером Салинасом. — С этими словами она повернулась к обвинителю. — Разумеется, если они с мистером Бруксом по-прежнему готовы к этому.

Виктор производил впечатление человека, раздираемого противоречивыми чувствами и старающегося не выказывать этого внешне: Кэролайн была глубоко убеждена, что Брукс приказал ему любой ценой сохранить в тайне источник Слокама. Она могла представить себе, что должен чувствовать одержимый честолюбивыми помыслами человек, вроде Салинаса.

— Окружной прокурор принял решение оставить за мистером Слокамом право не раскрывать свой источник, — выдавил из себя Салинас.

Лернер удовлетворенно кивнул.

— Тогда до понедельника. Посмотрим, что нам приготовила мисс Мастерс.

Это был финал.

— Кстати, — шепнула Кэролайн Салинасу, — мы не принимаем сделку с Маккинли. Но можете успокоить его — ему нечего опасаться.

Виктор равнодушно пожал плечами, сохраняя на лице непроницаемое выражение. Возможно, постигшее его разочарование было лишь плодом воображения Кэролайн. Друг за другом они вышли из кабинета судьи — невозмутимый Салинас и внешне невозмутимая, но втайне довольная успехом Кэролайн Мастерс.

Как никогда, она была уверена в том, что правильно сделала, поставив на Лернера. Интуиция подсказывала ей, что наступит понедельник, и он закроет дело.

И тогда Кристофер Паже победил.

16

Выходные не принесли неожиданностей. Паже, в отличие от Кэролайн, не льстил себя надеждой, полагая, что Лернер может как прекратить дело, так и передать его на усмотрение присяжных — в лояльности последних Паже Крис сильно сомневался. Мысль о скором исходе — дело закрыто, поиск новых доказательств прекращен — была заманчивой и мучительной одновременно. Минуты казались часами, часы — вечностью.

Это давало ему возможность спокойно подумать, но мысли бились невеселые. Паже было тяжело сознавать, что Карло и Терри ради него пришлось лгать и изворачиваться и что отношения с ними никогда не будут прежними. Это волновало Криса куда больше, нежели то, что происходило в реальной действительности, а именно — под его окнами, где сновали многочисленные репортеры и толкались съемочные группы. Публика предвкушала победу Паже. Однако победа тоже имела обратную сторону: если в понедельник он будет оправдан, все равно при виде его в сознании людей еще долго будет всплывать другое имя — Рикардо Ариас.

Он встретился с Терри только однажды. Ей звонила психолог, занимавшаяся с Еленой, и Тереза казалась крайне взволнованной, но говорила мало. Впервые, придя к нему, держалась скованно, а при встрече с Карло лишь коротко поздоровалась с ним и снова замкнулась в себе. Известие о том, что Паже окончательно отказался давать показания, она встретила с ледяным спокойствием, пожелав ему удачи и не задавая лишних вопросов. Пробыла она недолго.

Паже понимал, что независимо от того, выиграет он дело или проиграет, им с Терри предстоит непростое объяснение. У каждого из них болела душа, и каждого терзали сомнения, и только время могло все расставить по своим местам. Что-то подсказывало Крису: избежать окончательного разрыва — хотя бы ненадолго — им удастся лишь в случае вынесения ему обвинительного приговора, потому что тогда Терри сочтет себя не вправе оставить его. Мужчина понимал, что такое положение ни одному из них не принесло бы утешения, и был полон решимости сказать ей об этом.

Единственным светлым пятном оставался Карло. Паже знал истинную цену последней разыгранной Кэролайн партии, в которой она в пух и прах разгромила Джорджину Келлер. Для опытного и талантливого адвоката не секрет, что зачастую бывает не столь сложно доказать несостоятельность показаний свидетеля-очевидца, которые дилетанту, как правило, представляются убийственными. Но Карло не мог этого знать и воспринял последний успех как торжество справедливости, словно желая хоть как-то восполнить недостаток общения с отцом. Даже понимая, что оптимизм Карло — это скорее усилие воли, чем искреннее убеждение, Паже не отчаивался. Теперь, не смея гадать о своей участи, искренне радовался всякий раз, когда заставал сына в приподнятом настроении.

Он был прав, остановив свой выбор на Кэролайн, — снова и снова эта мысль проносилась в сознании Паже. Несмотря на жесткие условия, которые он поставил, адвокат блестяще справилась со своей задачей. Иногда Кристофер задавался вопросом: а смог бы он совершить нечто подобное? Приятно было чувствовать ее локоть; ее нахальная самоуверенность странным образом придавала ему сил, и он теперь даже в мыслях не мог представить на ее месте какого-нибудь усердного и докучливого зануду. Со временем Паже ощутил к ней искреннюю симпатию. Иногда он жалел, что не может рассказать Кэролайн всей правды.

Но для нее правда, вероятно, и не имела решающего значения. Кэролайн была профессионалом. Паже знал, что уик-энд она проведет за работой и подготовит безупречную заключительную речь. К утру понедельника Крис был почти уверен, что через несколько часов снова станет свободен.

Достаточно было увидеть выражение лица Салинаса, чтобы понять: случилось нечто непредвиденное.

Они ждали прихода судьи Лернера. Присяжных в зале не оказалось. Суетились репортеры, поставленные Лернером в известность, что Кэролайн собирается ходатайствовать о прекращении дела. Паже рассчитывал увидеть Виктора раздраженным и агрессивным; тот же, напротив, казался каким-то отрешенным и лишь изредка улыбался, словно думая о чем-то своем. Создавалось впечатление, будто он один знает, что здесь должно произойти.

Паже повернулся к Кэролайн.

— Что это с Виктором?..

— Всем встать, — рявкнул помощник Лернера. — Судья Верховного суда города и округа Сан-Франциско Джеред Лернер открывает заседание.

Лернер взошел на свое место.

— Итак, — твердым голосом объявил он, — сегодня нам предстоит заслушать ходатайство обвиняемого о снятии с него обвинения. Мисс Мастерс, прошу вас.

Салинас поднялся с места.

— Прошу прощения, Ваша честь, но за последние сорок восемь часов возникли некоторые обстоятельства, которые делают подобное ходатайство в лучшем случае преждевременным. Обвинение просит разрешения суда возобновить слушания по делу и допросить еще одного свидетеля. Разумеется, предварительно ознакомив — в общих чертах — с новыми фактами мисс Мастерс.

Внутри у Паже все оборвалось: Салинас намеренно выделил слова «новые факты», тем самым давая понять, что ни о какой сделке с Бруксом теперь не может быть и речи.

— Это нокаут, — пробормотала Кэролайн, вставая с места. — Как же вы обнаружили этого свидетеля, мистер Салинас?

— Эта женщина сама нашла нас, — не без иронии ответил обвинитель. — Она узнала мистера Паже по телевизору, когда смотрела отчет о заседании суда в пятницу.

Внезапно догадка мелькнула в сознании Паже. Но Мастерс ничего не подозревала.

— Кто же это? Надеюсь, не очередная любительница смотреть в замочные скважины?

Салинас покачал головой.

— Эта леди видела мистера Паже при совершенно других обстоятельствах. В некоем благотворительном заведении.

Кэролайн, недоумевая, обратилась к Лернеру:

— Одну минуту, Ваша честь, если позволите.

Она села и посмотрела в глаза Паже; взгляд ее выражал тревогу и раздражение.

— Тебе что-нибудь известно об этих «новых фактах»?

Паже почувствовал, что у него мутится сознание.

— Да, известно. И похоже, что шансов договориться с Бруксом больше нет.

Лернер дал Кэролайн лишь несколько часов на подготовку: сведения, которыми располагала свидетельница, были немногочисленны и конкретны, так что допрос обещал быть недолгим. В два часа пополудни свидетельское место заняла Анна Велес. Присяжные внимательно рассматривали свидетельницу.

Насколько Паже помнил ее, она ничуть не изменилась, если не считать, что сейчас на женщине был черный костюм. Те же живые карие глаза, золотые серьги, яркий макияж на миловидном пухленьком личике. «Надо быть полным идиотом, — подумал он, — чтобы понадеяться на то, что она не узнает меня».

У Салинаса был все тот же равнодушный, почти скучающий вид.

— Где вы работаете, мисс Велес? — спросил он.

— В приемном пункте благотворительного центра, это на Мишн-стрит.

Паже вспоминал события того дня, и ему казалось, что это был сон: пребывая в замешательстве после учиненного Монком допроса, он из всех опрометчивых решений, вертевшихся у него в голове, выбрал самое опрометчивое. Угораздило же его встретиться с этой женщиной! Сама сцена на Мишн-стрит, как сейчас, стояла у него перед глазами.

Очевидно, то же самое справедливо было бы сказать и об Анне Велес.

— И в ноябре того же года вы встретили обвиняемого, Кристофера Паже? — спросил Салинас.

Насколько Крис помнил, лицо у Анны было словно специально создано для того, чтобы улыбаться, но сейчас оно было торжественно-строгим.

— Да, — промолвила она, — в приемном пункте.

Присяжные наблюдали за происходящим с прилежным вниманием, но в то же время нельзя было не заметить их явной озадаченности: похоже, они сознавали лишь то, что на их глазах свершается нечто важное.

— Прошло так много времени, — спокойным тоном сказал Виктор. — Почему именно теперь вы решили поставить нас в известность?

— В пятницу вечером я смотрела телевизор — просто потому что его включила моя сестра. Какой-то комментатор рассказывал об этом деле, и я увидела кадр, на котором был мистер Паже.

«Я знаю этого человека», — сказала я сестре. — Велес украдкой взглянула на Паже. — Там рассказывали об этой леди, которой показалось, что она видела, будто какой-то мужчина выходил из квартиры другого мужчины, которого убили, и на нем был серый двубортный пиджак, и там что-то, кажется, было неладно с рукавом. Тогда я вдруг все поняла.

Салинас оживился:

— Что вы поняли?

— Я поняла, откуда я знаю мистера Паже — он заходил в наш пункт: приносил три костюма и новую пару туфель. — Голос у нее дрогнул, и Паже показалось, что она поежилась. — Один костюм был серого цвета, а на рукаве пиджака — пятно.

«Вот дьявольщина!» — донеслось из зала. Всего несколько часов прошло с тех пор, как у Паже зародилась надежда на скорое освобождение — и вот теперь ему грозило пожизненное заключение. Присяжные, похоже, были окончательно сбиты с толку, точно все умозаключения, к которым они пришли в ходе процесса, в одночасье разлетелись вдребезги.

— Мисс Велес, чем вы можете объяснить, что запомнили в лицо этого человека?

Она понимающе наклонила голову.

— Как вам сказать. Все вместе — он сам и вещи, которые он принес. Посетитель был такой обаятельный, а обувь и костюмы — такие дорогие, но ему как будто было все равно. Мужчина держался, как очень богатый человек. Он даже хотел отказаться от квитанции, которая дает право на налоговую скидку. — Мисс Велес помолчала. — Когда мы закрылись, я еще раз взглянула на костюмы. На них были иностранные этикетки — кажется, итальянские, — а материал оказался таким легким и мягким, какого я в жизни не видела. Я просто удивилась, что есть люди, готовые запросто расстаться с костюмом, который потянул бы, наверное, на тысячу долларов. А потом обратила внимание на пятно.

— Вы можете сказать, что это было за пятно?

Свидетельница кивнула:

— Как будто брызги или клякса.

Паже удрученно подумал, что с каждым ее словом положение его становится все более безнадежным: даже эти мелкие штришки — о его богатстве, о наплевательском отношении к вещам, — превратно истолкованные присяжными, приобретут характер обличающих обобщений. И Кэролайн была здесь бессильна.

Салинас выдержал паузу, желая подчеркнуть важность следующего вопроса:

— Мисс Велес, вы пробовали что-нибудь сделать с пятном или нет?

Анна Велес обескуражено развела руками.

— Мистер Салинас, костюм был такой красивый, что я решила отнести его домой и попытаться отчистить.

— И что же?

— Я перепробовала все — мыло, пятновыводитель, просто холодную воду. Но пятно не отмывалось. — Она наморщила лоб. — Это было похоже на чернила или кровь.

Кэролайн сидела, не шелохнувшись, и лишь подняла глаза. Заявить сейчас протест означало бы усилить впечатление от ответа свидетельницы.

— Вы также упоминали обувь, — сказал Виктор. — Можете описать ее поподробнее?

— Обувь я запомнила не так хорошо. Это были черные кожаные туфли, мягкие на ощупь. — Велес посмотрела в сторону присяжных. — И еще туфли были почти новенькие. Даже каблуки не потерты.

— Когда мистер Паже отдал вам туфли, вы говорили ему об этом?

— Он сказал, что они ему жмут. — Свидетельница нахмурила брови и неодобрительно покачала головой. — Помню, я подумала, что на его месте просто обменяла бы их.

Крис вдруг вспомнил, как Кэролайн, допрашивая Монка, спросила, нашли ли они ворс на обуви. Дорого бы он сейчас заплатил, чтобы знать, помнят ли присяжные тот вопрос. В это самое мгновение он заметил, как Джозеф Дуарте что-то быстро записал в блокноте.

— Вам известно, где сейчас находится эта обувь? — спросил обвинитель.

Велес растерянно пожала плечами.

— Я больше не видела их у себя на работе, так что, наверное, мы их продали или отдали кому-то. По нашим записям это трудно установить.

Салинас снова выдержал паузу.

— А что насчет костюма? — вкрадчивым голосом произнес он. — На котором были пятна — чернил или крови…

Паже похолодел. На скамье присяжных Мариан Селлер пожирала Велес взглядом, в нетерпении получить ответ.

— Нет, — сказала Велес. — Мы не знаем, где он.

Паже на мгновение закрыл глаза.

— У вас сохранилась квитанция?

— Только копия.

Салинас поднял перед собой небольшой квадратный листок.

— Ваша честь, по согласованию со стороной защиты я хотел бы приобщить к делу вещественное доказательство за номером семнадцать и просить свидетеля идентифицировать этот документ.

Он передал клочок бумаги Велес.

— Вы узнаете свой почерк? — спросил он.

Анна робко взяла у него квитанцию.

— Да. Это та самая квитанция, которую я выписала мистеру Паже.

— И что из нее следует?

Велес кивнула.

— Из нее следует, что четырнадцатого ноября мистер Паже сдал нам три костюма и пару туфель. Как я и говорила.

Салинас взял у нее квитанцию и протянул Кэролайн.

— Мы уже видели, — ответила она.

Тогда Салинас подошел к скамье присяжных и отдал ее Джозефу Дуарте. Тот внимательно изучил квитанцию и передал Мариан Селлер. Квитанция начала переходить от одного присяжного к другому — жалкий клочок бумаги с указанием сданных вещей и буквами «ПАДЖЕ», выведенными вверху.

— Больше вопросов не имею, — объявил Виктор.

Кэролайн встала и вопросительно посмотрела на Велес.

— Насколько мне помнится, вы сказали, что мистер Паже не хотел брать квитанцию?

— Он сказал, что она ему не нужна. Но я посоветовала ему взять.

— И что он ответил?

Велес уставилась в потолок.

— Что-то не припоминаю. Но, наверное, он все-таки взял.

— Как появилось имя мистера Паже? То, что написано наверху квитанции?

— Я спросила его. — Велес задумалась. — Помнится, я еще не знала, как правильно написать, но побоялась спрашивать.

— Значит, он не скрывал своего имени?

Похоже, Велес не совсем поняла этот вопрос.

— Не знаю, — ответила она. — Но он дал мне свое настоящее имя. Просто у меня возникли трудности с написанием.

Кэролайн кивнула.

— Вы о чем-нибудь говорили с мистером Паже?

— Немного.

— Как вам показалось — что он за человек?

— Приятный. — Велес виновато взглянула на Кэролайн: казалось, впервые у нее закралось сомнение — не совершила ли она чего-то предосудительного. — Конечно, он не был слишком уж словоохотлив, но действительно производил приятное впечатление. Помню, мы даже шутили с ним.

— То есть он был настроен дружелюбно?

— Пожалуй, да. Он не был скован или замкнут. Ничего такого.

Паже понимал — это было все, что могла выжать из этой свидетельницы Кэролайн: представить его доброжелательным человеком, у которого было пустяковое дело.

— Как вам показалось — он нервничал?

— Нервничал? Нет, мне так не показалось.

Кэролайн подошла к ней ближе.

— Мистер Паже произвел на вас впечатление щедрого человека?

Велес смутилась; казалось, она пытается вспомнить значение этого слова.

— Вы имеете в виду — отдавать новые вещи? — Она снова задумалась. — Да, пожалуй, я бы сказала, он был щедрый. К нам не каждый день приносят такие красивые вещи. Даже если на рукаве пятно…

Кэролайн кивнула.

— Кстати о пятне. Вы ведь так и не поняли его природу?

Анна мгновение колебалась.

— Нет.

— Вы даже не можете сказать, какого цвета было пятно.

Велес покачала головой.

— Только то, что оно было темнее, чем сам костюм.

— Выходит, когда вы говорили, что пятно похоже на чернила или на кровь, вы исходили только из того, что оно не отстирывалось?

— Да, так мне показалось.

— То есть вы просто привели два примера тех пятен, которые не отстирываются?

— Верно.

— Вы не станете утверждать, что умеете различать пятна крови?

— О нет.

— Или профессионально выводите пятна?

Велес ухмыльнулась:

— Выходит, нет, раз с этим пятном у меня ничего не получилось.

Впервые за все время допроса Кэролайн улыбнулась:

— Итак, подведем итог. В ваше заведение заглянул приятной наружности мужчина, сдал пару туфель и три костюма, на рукаве одного было пятно, происхождение которого вам неизвестно. Мужчина обменялся с вами какими-то шутливыми фразами, назвал свое имя, когда вы спросили об этом, и не стал возражать, когда вы оставили запись о его визите, выписав квитанцию. Правильно?

Велес подумала, словно восстанавливая в памяти последовательность событий.

— Да, все верно.

Улыбка исчезла с лица Кэролайн.

— Вас удивило, когда вы узнали, что этого самого мужчину обвиняют в убийстве?

У Велес был какой-то пристыженный вид.

— Да.

— Потому что он показался вам обаятельным человеком?

— Да, это верно.

— И потому что его поведение не вызывало у вас подозрений?

Велес призадумалась.

— Мне показалось, что он несколько беспечен, что ли. В отношении собственных вещей. Но он действительно производил приятное впечатление.

Кэролайн еще раз улыбнулась:

— Думаю, среди миллионеров встречаются и такие — беспечные, но приятные. Как бы там ни было, он не был похож на маньяка-убийцу?

Салинас немедленно вскочил.

— Протестую. Отсутствие оснований и явная спекуляция. Ваша честь, убийцы могут быть самыми разными. И скрываться под самыми разными личинами.

— Поддерживаю.

Но Кэролайн сказала все, что хотела. Как ни в чем не бывало она повернулась к свидетельнице.

— Между прочим, мисс Велес, вы любите красное вино?

Та с недоумением уставилась на нее:

— Иногда. Особенно «риоха». Знаете, испанское.

— Случалось вам проливать его?

— Да, — поморщившись, ответила Велес. — Однажды я залила новую юбку.

Кэролайн понимающе улыбнулась.

— Ну и как, отстирали?

— Нет, — произнесла Велес и решительно кивнула. — Вино тоже не отстирывается.

— Я тоже так думаю, — сказала Кэролайн. — Благодарю вас, мисс Велес.

— Это все, что я могла сделать, — сказал Кэролайн Крису.

Она подвозила Паже домой на своей машине. Не спросив, куда ему надо, просто завела автомобиль и поехала. Казалось, спертую атмосферу салона пронизывали токи исходившего от обоих раздражения; в голосе Кэролайн звучал сдержанный гнев.

— Я знаю, — отозвался Паже.

Мастерс остановила машину у его дома. Горели только уличные фонари. Но где-то в глубине дома Паже увидел желтоватый свет; Карло был там.

Кэролайн сидела, уставившись в лобовое стекло безучастным взглядом. Оба молчали. Наконец женщина произнесла:

— Скажи, зачем мне надо было делать из Виктора всеобщее посмешище. Чтобы потом самой вляпаться с этой Келлер. Зачем я молола весь этот вздор про то, что Келлер, вместо того чтобы получше рассмотреть лицо пресловутого мужчины, который возник из квартиры Рики, пялилась на его руки. Это же самоубийство.

— Но ты же не знала.

Кэролайн удрученно покачала головой:

— Извини, Крис. Но ты действительно свалял дурака.

Она произнесла это без всякой злобы — просто констатировала.

— Теперь все меняется, — помолчав, добавила она.

— Невозможно.

Женщина повернулась к нему:

— Может, ты хотя бы объяснишь мне?

— Я не могу давать показания, Кэролайн, — выдавил Паже. — Куда еще яснее?

— Яснее некуда, — промолвила Мастерс, не сводя с него глаз.

Паже охватила ярость.

— Ты считаешь, что мне легко? Попробуй поставь себя на мое место. Твои проблемы по сравнению с моими — ничто.

Она задумчиво прищурилась.

— Значит, ты хочешь, чтобы я исходила из того, что имею, — даже после случившегося сегодня. Никакой защиты.

— Да, — промолвил Паже. — У меня нет другого выхода.

Кэролайн отвернулась.

Паже задумался: «Возможно, ей просто хотелось убедить себя в том, что он невиновен. Возможно, она и сама толком не могла сказать, на кого больше злится — на него или на себя».

Адвокат минуту молчала, потом откинулась на спинку сиденья и произнесла:

— Что же. Завтра заключительные прения.

— Да.

— Мне пожалуй пора.

Его гнев прошел. Он коснулся ее плеча. В следующее мгновение женщина увидела, что Крис вышел из машины и направился к дому.

Карло был в библиотеке.

По телевизору показывали, как Анна Велес покидает зал суда. Мальчик обернулся — в его глазах стояли слезы. Но самое страшное было другое: Паже вдруг понял, что теперь у сына не осталось ни капли сомнений в его виновности.

Кристофер неловко обнял его; Карло молча, беспомощно прижался к нему. Им было нечего сказать друг другу.

17

Терри и Карло сидели рядом, не сводя глаз с Салинаса, который приготовился произнести заключительную речь.

Идея принадлежала Терри. Накануне вечером она позвонила Паже, который сказал ей об Анне Велес и о том, что по-прежнему отказывается выставить собственных свидетелей. И тут Терезе пришло в голову следующее: крайне важно, чтобы в памяти присяжных — прежде чем они удалятся для вынесения вердикта — отложились лица самых близких для Паже людей. Она сказала ему, что, коль скоро дело закончено, нет никаких причин, которые удерживали бы ее и Карло от появления в зале суда. Терри сама позвонила мальчику, и тот не терпящим возражений тоном заявил отцу, что обязательно должен пойти. И вот теперь они вдвоем сидели за спиной Криса, где присяжные могли хорошо видеть их.

Это было символично: своим присутствием они не только давали понять, какое место в их жизни занимает Паже, но это должно было показать присяжным, что Тереза ни на минуту не сомневалась в невиновности Карло и не верит обвинениям Рики против него. Только Паже видел, что эти двое почти не разговаривают друг с другом и что Карло выглядит устало и растерянно. Терри, дождавшись, пока присяжные займут свои места, наклонилась вперед и пожала ему руку; от взгляда Криса не ускользнуло, что, даже когда она улыбалась ему, была где-то далеко.

— Все будет хорошо, — шепнула она.

Но Паже не верил в это — да, похоже, и Кэролайн тоже. Все это утро она была непривычно молчалива; казалось, в ней иссяк профессиональный пыл, и она замкнулась в себе. Эта заключительная речь обещала стать самой главной в ее карьере. И вот накануне ей преподносят сюрприз, лишая равновесия и делая ее задачу во сто крат сложнее. Мастерс было не до разговоров.

Паже чувствовал себя бесконечно одиноко, но его еще больше угнетало сознание того, что во всем виноват он сам. С того самого момента, когда в его доме впервые появился инспектор Монк, он куда-то мчался очертя голову и не разбирая пути, и теперь, оглянувшись, увидел, что все двери за ним захлопнулись и обратной дороги нет. Как бы он ни заставлял себя, не мог ни с кем говорить и не знал, сможет ли когда-нибудь это делать. Все, с чем Крис остался, были лица присяжных.

Они казались необычно настороженными, возможно, шокированные тем, что вместо свидетелей защиты им предлагают заключительные прения. Паже с грустью отметил, что почти никто из присяжных не смотрел в его сторону; даже Мариан Селлер, на которую Кэролайн возлагала такие надежды, казалось, предпочитала не видеть его. Джозеф Дуарте просматривал свои записи; Паже знал, что последняя наверняка посвящена показаниям Анны Велес и что именно эта запись может оказаться для него роковой. Один только Виктор Салинас не выказывал ни малейшего волнения.

— Мистер Салинас, — объявил Лернер, — вы можете приступать.

Салинас взирал на присяжных со строгой торжественностью — серьезный человек, занятый серьезным делом. Ни тени фиглярства.

— Это, — начал он, — было не что иное, как убийство. И с того самого дня, когда он убил Рикардо Ариаса, до последних мгновений этого драматического процесса Кристофер Паже надеялся, что ему удастся выйти сухим из воды.

Виктор сделал паузу, желая убедиться, что смысл сказанного им дошел до сознания присяжных. Они внимали ему точно завороженные и, казалось, готовы были поверить каждому слову.

— Уверен, мисс Мастерс будет твердить как заклинание, что обвинение должно целиком доказать виновность обвиняемого, чтобы у вас не осталось никаких оснований для сомнения — в противном же случае вы должны оправдать его. Давайте же сразу разберемся, чего мы не должны. Нам вовсе не обязательно иметь очевидца, который бы видел, как мистер Паже стрелял в Рикардо Ариаса. Такое случается крайне редко. Вовсе не обязательно, чтобы каждый свидетель был абсолютно точен в своих показаниях, вплоть до мельчайших подробностей.

Терзаемый дурными предчувствиями, Паже не мог не признать расчетливости этого хода: Салинас шел от обобщения, предоставляя Кэролайн дробить дело на сотни фактов и фактиков, чтобы, где это возможно, заронить в присяжных сомнение.

— Нет, — продолжал обвинитель, — наша задача — представить достаточные, собранные на основании косвенных улик, доказательства, удовлетворяющие здравому смыслу — тому самому здравому смыслу, к которому взывала мисс Мастерс. Доказательства, достаточные, чтобы утверждать: мистер Паже виновен. Виновен, — повторил Салинас. — Вне всяких сомнений. Можно ли сомневаться в том, что Рикардо Ариас стал жертвой убийства? Нет. Судебно-медицинский эксперт аргументированно доказал это. — Салинас поднял руку и начал перечислять по пальцам. — Отсутствие крови на руках мистера Ариаса. Отсутствие следов пороха на руках. Странное положение тела. Странная траектория выстрела. Совершенно очевидно, что мистер Ариас не мог самостоятельно причинить себе столько увечий — ушибить ногу, разбить голову, расквасить нос. Мистер Ариас не наносил себе побоев. — Салинас мрачно улыбнулся. — Мистер Ариас не клоун, чтобы совершать головокружительные сальто-мортале у себя в квартире. Не мог он как угорелый носиться по комнате, потом вытереть кровь под носом, чтобы иметь приличный вид, и застрелиться из самого неудобного положения, какое только можно себе вообразить. Не для того он назначил встречу с учительницей Елены, чтобы признаться, что передумал стреляться. И не для того планировал визит к доктору Гейтс, чтобы сохранить право выбора. Не для того сдал рубашки в прачечную, чтобы было в чем предстать на собственных похоронах. — Салинас сделал паузу и многозначительно покачал головой. — Нет, леди и джентльмены, — этот человек хотел жить; это могут подтвердить все те, кто знал его. Учительница Елены. Его мать. Психиатр, с которой Рикардо встречался не меньше сорока раз. Даже его жена, любовница Кристофера Паже.

Обернувшись, Паже увидел в глазах Терри молчаливый вызов. Однако присяжные не смотрели в ее сторону; точно зачарованные они внимали каждому слову Салинаса. Даже Кэролайн, словно отдавая дань уважения талантливому оратору, слушала, затаив дыхание.

— Таким образом, — продолжал Салинас, — мы снова возвращаемся к фигуре обвиняемого. Из напутственного слова судьи Лернера вы узнаете, что мотив не входит в состав преступления. Однако несомненно одно — у мистера Паже было несколько мотивов. Единственное, в чем можно сомневаться, — какой из этих мотивов окончательно подвигнул его на преступление: политическое фиаско, изобличение в прелюбодеянии, угроза потерять любовницу или публичная огласка неблаговидного поведения его сына, Карло, обвиняемого в покушении на совращение малолетней дочери миссис Перальты.

Карло Паже сидел, точно окаменев, в то время как у Терри было какое-то отсутствующее выражение; оба избегали смотреть друг на друга.

Салинас обращался словно к одному Джозефу Дуарте; очевидно, он, как и Кэролайн, рассчитывал увидеть его в качестве старосты.

— Мисс Мастерс уверяет, что мистер Паже слишком любит сына, чтобы убивать мистера Ариаса. Здесь уместно задаться вопросом: а может быть, мистер Паже настолько любил сына, что не мог вынести публичных обвинений последнего в растлении несовершеннолетней? Мисс Мастерс утверждает, что мистер Паже слишком любит миссис Перальту, чтобы оставить ее. Но ведь можно поставить вопрос по-другому: что, если миссис Перальта была настолько дорога сердцу мистера Паже, и он не хотел терять ее. Были и другие, не столь веские мотивы: честолюбие и инстинкт самосохранения, чем мистер Паже обладает в избытке. Чего еще у него имелось в избытке, — с неожиданной жесткостью добавил Салинас, — так это удобных возможностей совершить задуманное преступление.

Поскольку, как стало для всех нас совершенно очевидно, перед нами человек, который не в состоянии вразумительно объяснить, где он находился в течение нескольких критических часов в тот вечер, когда мистера Ариаса последний раз видели живым. Потому что в это самое время никто не видел мистера Паже — ни миссис Перальта, ни его сын, как бы старательно ни прислушивался он к тишине пустого дома. Не мог Карло Паже ничего ни увидеть, ни услышать — потому что в тот момент дома никого не было. Потому что другие видели его отца выходящим из квартиры Рикардо Ариаса. — Салинас с вызовом посмотрел на Кэролайн Мастерс. — Его видела Джорджина Келлер, точно описавшая его — еще до того, как ей предъявили какие бы то ни было фотографии. — Салинас вновь повернулся к присяжным; в голосе его появилась сдержанная ирония: — Здесь я вынужден прерваться на мгновение, чтобы, как юрист юристу, отдать дань восхищения мисс Мастерс за ту поистине изощренную находчивость, которую она проявила, защищая мистера Паже. Взять хотя бы ее рассуждения о том, что миссис Перальта умудрилась — подобно заразной больной — занести ворс с ковра мистера Ариаса в дом мистера Паже, да еще и на коврик под водительским сиденьем в его машине. Более того, оказывается, миссис Перальта — должно быть, в память о себе — оставила Рикардо Ариасу отпечатки пальцев мистера Паже.

Поэтому не явилось сюрпризом — по крайней мере, для тех из нас, кто искренне восхищается талантом мисс Мастерс, — когда она, ничтоже сумняшеся, заявила, что миссис Келлер опознала мистера Паже потому, что давным-давно видела его лицо по телевидению.

По тому, как у Кэролайн едва заметно скривились губы в подобие ухмылки, Паже понял, что слова Салинаса отнюдь не забавляют ее: обвинитель ненавязчиво подводил присяжных к тому, чтобы они не особенно доверяли ее красноречию.

— В позиции защиты это весьма уязвимое место, — продолжал Салинас. — Потому что, если в тот вечер мистер Паже действительно приходил к Рикардо Ариасу, это, во-первых, означает, что у него была удобная возможность свести с ним счеты, а во-вторых, что он солгал инспектору Монку, — косвенное признание вины. Поэтому-то мисс Мастерс было крайне важно дискредитировать показания этой свидетельницы. И, надо отдать ей должное, она старалась из всех сил: адвокат не только предположила, что миссис Келлер перепутала все на свете, приняв мужчину в сером костюме за человека, когда-то увиденного ею на экране телевизора, но и намекнула, что та была слишком поглощена разглядыванием ушибленной руки и испачканного чем-то рукава, чтобы как следует рассмотреть лицо этого человека. Здесь мне остается только посочувствовать мисс Мастерс, — с той же иронией в голосе произнес Салинас. — Откуда же ей было знать, что благодаря ее стараниям в наших рядах окажется Анна Велес. Женщина, которой сразу после того, как полиция приступила к расследованию, мистер Паже принес пару туфель и серый шерстяной костюм с пятном на рукаве. — В голосе Салинаса больше не было иронических интонаций: — После этого не осталось никаких сомнений: Джорджина Келлер не ошиблась — она видела именно его, Кристофера Паже, в тот момент, когда он, выйдя из квартиры Рикардо Ариаса, осматривал поврежденную руку и рукав пиджака, забрызганный кровью.

Паже оцепенел; в устремленных на Салинаса глазах присяжных он прочел приговор. Кэролайн слушала обвинителя с непроницаемым лицом.

— Леди и джентльмены, «жест» благотворительности, который позволил себе этот человек, такое же признание вины, как тот факт, что он лгал полиции. Все поступки мистера Паже, начиная с поездки в Италию и кончая поведением на суде, — это тщетные попытки замести следы. — Это было самое большее, что мог позволить себе Салинас, дабы напомнить присяжным об отказе Паже давать показания, но так, чтобы не получить выговор от судьи. — Все это не что иное, как косвенное признание его, — повторил обвинитель, — человеком виновным. Человеком, которого дожидался Рикардо Ариас, когда сказал миссис Перальте, что у него назначена встреча. Человеком, который, чтобы обеспечить алиби, может позволить себе съездить в Италию или расстаться с тысячедолларовым костюмом — потому что привык сорить деньгами с такой же легкостью, с какой он распорядился чужой жизнью. — Салинас театрально развел руками. — И после всего этого, леди и джентльмены, мисс Мастерс будет твердить вам о недостаточности улик. Так, она спросит, почему обвинение не смогло объяснить, откуда у мистера Паже появился револьвер, из которого был убит Рикардо Ариас. Но здесь на помощь приходит простой здравый смысл. И исходя из своего здравого смысла, вы праве спросить мисс Мастерс: «Неужели вы всерьез полагаете, что мистер Паже, собираясь инсценировать самоубийство, открыто купит револьвер, зарегистрирует его на свое имя, чтобы потом оставить его на полу рядом с телом Рикардо Ариаса?» После чего вооруженные все тем же здравым смыслом, к которому взывала мисс Мастерс, вы можете ответить за нее: «Нет. Скорее, Рикардо Ариас, если бы он и впрямь решил свести счеты с жизнью, не стал бы скрывать факта приобретения им оружия». Леди и джентльмены, здравый смысл. Вот все, что необходимо, чтобы за устроенной защитой дымовой завесой разглядеть истину. Вот все, что требуется, чтобы понять: человек, солгавший полиции — не говоря о том, что этим человеком является столь искушенный юрист, как мистер Паже, — этот человек пошел на это не беспричинно. — Казалось, Виктору удалось целиком овладеть вниманием зала: — Мистер Паже солгал, потому что это он убил Рикардо Ариаса. В этом не может быть никаких сомнений. И поэтому Кристофер Паже должен понести справедливое наказание. Я призываю вас признать ответчика виновным. Виновным в предумышленном убийстве без смягчающих вину обстоятельств. — С этими словами Салинас устремил взор на Джозефа Дуарте. Паже инстинктивно обернулся в сторону Терри и Карло. Терри сидела, не в силах оторвать взгляд от обвинителя. Зато глаза Карло были обращены к отцу, и от того, как неуклюже мальчик попытался улыбнуться, Паже сделалось еще горше.

Кэролайн встала и, подойдя к скамье присяжных, молча обвела их взглядом.

— Думаю, — начала она, — от вашего внимания не ускользнуло, как из заключительного слова мистера Салинаса фактически исчезла личность самого мистера Ариаса. Между тем, если вы помните, в самом начале мистер Ариас предстал перед нами как простодушный неудачник, одержимый одной-единственной целью — защитить собственную дочь от богатого и надменного негодяя, Криса Паже — соблазнителя чужих жен, который к тому же покрывает растлителей и, разумеется, при случае убивает обездоленных, имевших неосторожность встать на его пути. — Кэролайн выдержала паузу, чтобы ее первые слова улеглись в сознании присяжных. — Уважаемые члены суда присяжных, упоминание о личности покойного не случайно исчезло из заключительного слова мистера Салинаса. Потому что мистеру Салинасу — при этом не следует забывать, что перед нами выступали свидетели, выставленные обвинением, — так вот, мистеру Салинасу удалось неопровержимо доказать только одно: единственным фигурирующим в деле порядочным человеком является именно тот, которого мистер Салинас призывает признать виновным в убийстве. — Кэролайн перехватила взгляд Дуарте. — Однако давайте зададимся вопросом — почему же мистер Салинас избегает говорить о мистере Ариасе и почему важно помнить об этом, принимая решение по делу.

Паже отметил, что это было хорошее вступление; напомнив присяжным о том, кем был Рикардо Ариас при жизни, она словно ставила Салинаса на собственное место.

— Не будем забывать подлинного лица Рикардо Ариаса, — продолжала Кэролайн, — человека, которого дважды обвиняли в воровстве. Человека, которого выгнали по меньшей мере с четырех мест работы. Который эксплуатировал жену и обманывал собственную мать. Который использовал шестилетнюю дочь, чтобы сорвать десять тысяч долларов с бульварной газетенки. Который — и это совершенно очевидно — являлся наймитом политических оппонентов мистера Паже, задавшихся целью не допустить победы последнего на выборах в Сенат. Который настаивал на том, чтобы Елена участвовала в судебных слушаниях, хотя это было вовсе не обязательно и его собственный психотерапевт объяснила ему всю порочность и пагубность этой затеи. — Паже показалось, что Дуарте с интересом внимает Кэролайн. — Который боялся, что в ходе психологического освидетельствования, на котором настаивала миссис Перальта, он будет изобличен как маниакальный лжец, мошенник, а возможно, и еще хуже. Короче говоря, Рикардо Ариас скрывал собственные побудительные мотивы и страхи от матери, от жены и от всех окружавших его людей.

Украдкой посмотрев на Терри, Паже угадал за ее внешней непроницаемостью затаенную боль. Шесть лет она являлась женой Рики, у них был ребенок, и теперь чужой человек говорил ей, что она совсем не знала его.

— Следует признать, — мягким голосом продолжала Мастерс, — что Рикардо Ариасу было чего бояться. Он вел жизнь маргинала — безработный и не способный к работе. Что сулил ему завтрашний день? Финансовый крах и публичное разоблачение его как социопата. В будущем он почти наверняка лишился бы дочери — своей последней связи с человеком, который только и мог еще помочь ему встать на ноги. Этот человек — Тереза Перальта. — Кэролайн устремила исполненный мольбы взор на Мариан Селлер. — Почему для нас так важно понять, каким был подлинный Рикардо Ариас? Прежде всего потому, что мистер Салинас так уверен в том, что Рикардо Ариас не мог покончить самоубийством. «Этого никто не может знать», — могла бы возразить я. Однако ручаюсь — в случае с Рикардо Ариасом ни один человек не может утверждать чего бы то ни было наверняка. Медицинский эксперт твердит, что на руках мистера Ариаса не было следов крови и пороха. — Тут Кэролайн повысила голос. — На самом деле такие следы были — правда, доктору Шелтон показалось, что их недостаточно. Кроме того, на его запястье имелось пятно, заставившее предположить, что он вытер кровь под носом. Если это так, то версия о том, что кто-то свалил мистера Ариаса на пол, сунул ему в рот револьвер и нажал курок, не выдерживает критики. Я не знаю, как именно мистер Ариас ушиб ногу и разбил голову. — Кэролайн многозначительно посмотрела на присяжных. — Но не знает этого и медицинский эксперт. Зато мне известное другое — медэксперт, стараясь найти объяснение всему на свете, выстраивает чересчур уж стройную схему. Если ей верить, получается, что, очнувшись за секунду до смерти с дулом пистолета во рту, Рикардо Ариас решил вытереть нос. — Кэролайн посмотрела в глаза Дуарте. — Мы даже не можем с уверенностью утверждать, когда именно наступила смерть. А что, если мистер Ариас умер, когда Кристофер Паже находился на борту самолета, направлявшегося в Италию? Подумайте об этом, когда будете обсуждать призыв обвинителя признать этого человека виновным в убийстве.

Дуарте слушал внимательно, однако во взгляде его сквозило недоверие.

— Давайте на минуту предположим, — продолжала Кэролайн, — что Рикардо Ариаса действительно кто-то убил, хотя вы и не имеете права на подобные предположения. Если так, почему именно Кристофер Паже? Версия обвинения исходит из того, что совершенное мистером Ариасом было столь чудовищно, что Крис Паже поступился убеждениями, которым оставался верен всю жизнь, и, раздобыв древнюю пушку и ржавые патроны, расквитался с обидчиком. Почему вы должны слепо верить этому? Два человека, которые лучше всех знают Криса Паже — Тереза Перальта и Карло Паже, — утверждают, что он не убийца. Они отзываются о нем как о добром порядочном человеке. Более того, по словам Карло, в тот вечер он слышал шум, на основании чего сделал вывод о том, что отец находится дома. — Кэролайн помолчала, затем размеренным голосом продолжила речь: — Мистер Салинас заявляет, что Карло нельзя верить, поскольку он вспомнил об этом лишь много позже. И все же, если Карло окажется прав, а вы сочтете, что его слова объясняются сыновними чувствами и не более того, не боитесь ли вы, что совершите ошибку, которая повлечет за собой двойную трагедию? Сын утратит веру в справедливость, потому что, сказав правду, не смог помочь отцу — это раз; будет осужден невиновный — это два.

При этих словах Карло поднял голову. Но присяжные не видели его; их внимание было приковано к Кэролайн. Было ясно, что она сумела заронить в них сомнение.

— Давайте на минуту задумаемся о Карло Паже, — предложила Мастерс. — У обвинения нет ни малейшего повода, чтобы утверждать, что он покушался на растление. Однако это не помешало мистеру Салинасу смешать мальчика с грязью — на глазах присяжных, сделав свои клеветнические измышления достоянием средств массовой информации. И все это с единственной целью — добиться признания его отца виновным. Я объясняю это только одним, леди и джентльмены, — это не честный судебный процесс, а беспринципная охота на ведьм. Почему, — взывала Кэролайн к рассудку присяжных, — стоит доверять показаниям Лесли Уорнер и Сони Ариас, готовым поклясться, что Рикардо Ариас никогда не пошел бы на самоубийство, и в тоже время отмахиваться от показаний Карло Паже и Терезы Перальты, из которых ясно, что Крис Паже не способен на убийство? Мне трудно это понять. Особенно признавая очевидность того, что Карло и Терри действительно знают Криса Паже, а мисс Уорнер и — как это ни грустно — родная мать Рикардо Ариаса совершенно не знают последнего.

Паже понял: Кэролайн ненавязчиво старалась реанимировать версию о самоубийстве. При этом он, правда, не мог видеть глаз Терри или Карло, чьи сомнения на этот счет ему были хорошо известны.

— Именно так и ведут себя социопаты, подобные Рики. Они дурачат окружающих, — продолжала говорить Кэролайн. — Но ведь никто здесь не смог оспорить того простого и очевидного факта, что Кристофер Паже человек мягкий и отнюдь не агрессивный. Который к тому же является опытным адвокатом. — Кэролайн сделала очередную паузу. — И будучи опытным адвокатом, он не мог не понимать, чего боится Рикардо Ариас: что он не выдержит перекрестного допроса в суде, который намеревался устроить ему Кристофер Паже. Вот тогда-то все разговоры о якобы имевшем месте факте прелюбодеяния, о растлении несовершеннолетних — все эти разговоры обернулись бы против самого Рикардо Ариаса. Потому что тогда-то всем стало бы ясно, что перед нами патологический лжец. Таким образом, леди и джентльмены, рассуждая о мотивах, нельзя упускать из виду, что у Рикардо Ариаса имелись куда более веские мотивы наложить на себя руки, нежели у Кристофера Паже — лишить его жизни. И вы не можете не задаться вопросом: можно ли подобрать на роль убийцы более неподходящую кандидатуру, чем кандидатура Криса Паже? И еще: если бы были малейшие подтверждения того, что Кристофер Паже когда-либо совершил акт насилия, неужели вы думаете, мистер Салинас не упомянул бы об этом? Но у него нет и быть не может таких подтверждений.

Что же остается? Остаются так называемые «улики», собранные обвинением. Руководствуясь этими уликами, мистер Салинас, который сам предпочел закрыть глаза на многие странности дела, предлагает и вам отринуть обоснованные сомнения и признать Криса Паже виновным в совершении убийства. — В голосе Кэролайн зазвучали презрительные интонации. — Пресловутые отпечатки пальцев. Но ведь никто не спорит с тем, что Крис Паже дотрагивался до автоответчика, когда тот еще находился в квартире Терри. Ворс от ковра. Но ведь никто не стал оспаривать того, что Тереза Перальта занесла ворс в дом и в машину мистера Паже, так же как занесла его в свою квартиру. — Кэролайн снова устремила взгляд на Дуарте. — Свидетельница, которая слышала все, за исключением выстрела. В сущности, мы не можем даже утверждать, что у незнакомца, выходившего из квартиры мистера Ариаса, вообще имелось оружие. К тому же получается занятная вещь: единственный раз, когда миссис Келлер не узнала в Крисе Паже человека, знакомого ей раньше по телевизионным трансляциям, — это когда она видела на лестничной площадке неизвестного с каким-то журналом в руке. — Мастерс помолчала. — Миссис Келлер говорит, что он был без перчаток. Однако, если не считать автоответчика, в квартире мистера Ариаса не удалось найти ни единого отпечатка, оставленного Кристофером Паже. Не смогла полиция и найти в доме мистера Паже тот самый журнал или хотя бы объяснить сам факт его возникновения.

На лице Дуарте отразилось недоумение: видимо, эти обстоятельства ускользнули от его внимания. Кэролайн заговорила еще тише:

— В глазах мистера Салинаса самой убийственной уликой против Криса Паже является тот факт, что тот решил расстаться с несколькими предметами своего туалета и, видимо, чтобы замести следы, оставил свое имя. — В словах Кэролайн звучала нескрываемая ирония. — На одном костюме действительно имелись какие-то пятна: если вы обеспеченный человек, это вполне веская причина, чтобы избавиться от такого костюма.

Леди и джентльмены, мы должны признать, что пятна бывают разные. Так, например, полиция проявила повышенный интерес к личности миссис Перальты, когда на одном из ее костюмов были обнаружены пятна. — Кэролайн многозначительно замолчала, затем добавила: — Пятно от кетчупа.

«Осторожнее, — можно было прочесть во взгляде Паже, — не стоит акцентировать внимание на том, что я отказался давать показания, чтобы объяснить все самому, как это сделала Терри». Словно угадав его мысли, Кэролайн сменила тему:

— Вы заметили, что мистер Салинас, усиленно навязывая нам свои доказательства, почему-то предпочитает умалчивать об одном обстоятельстве? Я имею в виду злополучные десять тысяч наличными, к факту получения которых Рикардо Ариасом шеф мистера Салинаса Маккинли Брукс не проявил ни малейшего интереса.

Паже заметил, как напрягся Салинас, точно приготовившись принять удар.

— Рикардо Ариас вел странную жизнь, — продолжала Мастерс. — Интересно, кто-нибудь из вас держит дома десять тысяч долларов наличными? Скорее, это свойственно торговцам наркотиками или тем, кто располагает информацией, которая может кого-нибудь дискредитировать. Что, если Рикардо Ариаса погубило именно это? Что, если его убили из-за того мистического журнала? — взывала она к присяжным. — Но кто из нас может знать это наверняка? — Здесь она впервые посмотрела на Салинаса. — Ясно одно: обвинение не может этим похвастаться.

Паже понял, что Кэролайн подбирается к самому горлу Брукса.

— Зато окружному прокурору кое-что известно, — проговорила она. — Он не забыл, что именно Кристофер Паже посрамил его во время процесса по делу Карелли. Ему известно то, что известно и его приятелю-репортеру мистеру Слокаму, а именно: кому-то в политических кругах не хотелось видеть Криса Паже в кресле сенатора и что Рикардо Ариас пытался вымогать у этих анонимов деньги. Ему также хорошо известно, что — вне зависимости от исхода этого процесса — политическая карьера Кристофера Паже закончилась в тот самый момент, когда против него было выдвинуто обвинение. Как известно ему и то, что с карьерой пресловутого анонимного политика, о репутации которого он так печется, было бы покончено, если бы Рикардо Ариас подставил его. Чем не мотив для убийства? По крайней мере, это прекрасный повод обойти молчанием все те обстоятельства, которые предпочел обойти молчанием мистер Салинас.

Кэролайн смотрела на Луизу Марин, и Паже вдруг понял, почему ей так важно было получить этого присяжного. Он вспомнил, как эта латиноамериканка цитировала своего покойного отца — полицейского, разочаровавшегося в службе: «Они принимают хорошие законы, а мы применяем их против тех, кто нам неугоден».

— Инспектор Монк, — обращалась Кэролайн к Луизе Марин, — хотел докопаться, откуда появились эти деньги. Но Маккинли Брукс охладил его рвение, так что никогда не будет это известно. Мистер Слокам знает человека, который недели спустя после смерти мистера Ариаса передал ему копию судебного ходатайства покойного. Однако Маккинли Брукс запретил мистеру Салинасу проявлять излишнее любопытство, поэтому Вам не суждено узнать, кто этот человек. Каким образом и почему оказались у него бумаги мистера Ариаса? Вы никогда не узнаете этого. Вы никогда не узнаете также, занимался ли мистер Ариас торговлей наркотиками или политическим шантажом, или промышлял и тем и другим одновременно. Вы так и не узнаете всего этого, — в голосе Кэролайн послышалась горькая ирония, — потому что окружной прокурор не хочет, чтобы вы это знали. И именно благодаря стараниям окружного прокурора вы никогда не узнаете, кто нажал на курок. Даже если это действительно было убийство.

Луиза Марин не сводила с Кэролайн глаз.

— Если бы окружной прокурор сделал все от него зависящее, возможно, тогда мистер Салинас мог бы честно посмотреть вам в глаза и просить признать Криса Паже виновным. Возможно, тогда он хотя бы смог убедительно доказать вам, что дело это не есть акт мщения, вероломный и бесчестный, на который был способен разве что сам Рикардо Ариас. Но в том-то и дело, что мистер Салинас не может этого сделать. — Кэролайн расправила плечи и обвела присяжных призывным взглядом. — С самого начала этого дела, когда Маккинли Брукс осадил инспектора Монка, стало ясно, что окружной прокурор избрал жертвой Кристофера Паже и никого больше. Теперь в каждом из Вас заключается последняя надежда Кристофера Паже на справедливость. Он хороший человек и хороший отец. Он дорог миссис Перальте и своему сыну. Теперь, после того как окружной прокурор обошелся с ним столь несправедливо, только вы в состоянии защитить этого человека. Теперь ответственность ложится на ваши плечи. Прежде чем вынести вердикт «виновен», вы должны почувствовать полную уверенность в собственной правоте; вообразите, что вам предстоит решить судьбу близкого вам человека, зная, что для любящих его людей это будет ни с чем не сравнимой утратой. Ведь если вы признаете Кристофера Паже виновным, он, скорее всего, навсегда исчезнет из жизни людей, которым он небезразличен. — С этими словами Кэролайн устремила взор на Дуарте. — Это дело целиком сфабриковано окружным прокурором. Если в вас нет твердой уверенности в том, что Кристофер Паже заслужил провести остаток дней в тюрьме, тогда вы должны освободить его.

Благодарю вас.