Глаза зверя

1

Дверь Грязнову открыл высокий, худой старик с лицом, испещренным морщинами, и впалыми, красноватыми глазами, смотревшими на мир с каким-то затаенным испугом.

«Видать, здорово старика жизнь потрепала», — решил Грязнов и приветливо кивнул.

— Здравствуйте, Сулейман Фархатович. Я Грязнов. Старик прищурился.

— Да-да… Это с вами я разговаривал по телефону, верно?

— Абсолютно.

— Проходите.

Табеев-старший потеснился, впуская гостя в квартиру.

— Если хотите, можете не разуваться, — сказал он. Грязнов взглянул на тканый ковер, устилающий пол,

и сказал:

— Да нет, я, пожалуй, все-таки разуюсь.

Оставшись в носках, Грязнов прошел в комнату. В комнате, на диване перед телевизором, сидела женщина. Поздоровавшись с Грязновым, она поднялась с дивана и ушла в соседнюю комнату.

— Моя жена, — объяснил Табеев-старший.

— Мама Сулеймана? — спросил Грязнов.

Табеев покачал головой:

— Нет. Это вторая жена. Мама Сулеймана умерла пять лет назад. — Он сделал грустное лицо и что-то тихо прошептал на незнакомом языке.

«Что-то типа — царствие ей небесное», — понял Грязнов.

Они сели за небольшим круглым столиком. Хозяин взял чайник и вопросительно посмотрел на Грязнова. Тот отрицательно покачал головой. Хозяин вздохнул и с явным сожалением поставил чайник на место.

— Хорошая квартира, — одобрительно сказал Грязнов, окинув взглядом комнату. — Я слышал, что вы купили ее недавно?

— Недавно. Пришлось продать квартиру в Казани. Плюс сын кое-что подкинул.

— А почему уехали?

Старик нахмурил лохматые брови, отчего его грустное, морщинистое лицо стало похоже на лицо старого волшебника, который проиграл схватку со злом.

— Сулейман, когда приехал из Германии, был совсем плохой, — негромко сказал старик. — Он сильно переживал из-за того, что его уволили из команды. Операция на голени прошла с осложнением. После второй операции ему запретили заниматься футболом. — Старик задумчиво пожевал запавшими губами. — Раньше он спиртного и в рот не брал, а тут… Стал постоянно пропадать в кабаках с этими бандитами…

— С какими бандитами? — насторожился Грязнов.

— Да со своими друзьями. Были у него друзья по школе. Сначала-то работали на заводе, как нормальные люди, а потом сладкой жизни захотелось — надели спортивные костюмы и стали бизнесменами. — Старик тяжело вздохнул. — Только знаю я их бизнес. Обложили данью торговцев на рынке — вот и весь бизнес.

— А Сулейман? Он тоже занимался с ними «бизнесом»?

— Какой там, — махнул рукой Табеев-старший. — Деньги у него еще с Германии остались. Успел, слава аллаху, заработать. А вот собутыльников он с собой из Германии не привез, поэтому пил с этими.

Табеев вздохнул, на этот раз тяжелее прежнего, и о чем-то глубоко задумался. Грязнов посидел с полминуты, глядя на старика, затем деликатно покашлял в кулак.

— Сулейман Фархатович, вы сказали, что ваш сын связался с рэкетирами. Так что случилось потом?

— А потом он напился и пошел с ними «на дело». А там милицейская облава. Подонки эти убежали, а Сулеймана моего сцапали. Так ведь всегда бывает, да? Виноватые убегают, а невиновных сажают в клетку. Как зверя. — Табеев хрипло вздохнул. — Ладно. Пришел я к нему, значит. «Как же так, — говорю, — Сулейман?» А он мне: «Ничего, отец. Раз я здесь, значит, Аллаху так угодно». Рассердился я. Говорю: «Чушь ты несешь, Сулейман. Разве может быть угодно Аллаху, чтобы ты сидел в клетке? Люди должны ходить под небом и дышать чистым воздухом». А он мне: «Значит, надо было, чтобы я сел в клетку за разбой и вымогательство. Не ровен час — посадили бы за убийство. Вот и получается, что Аллах меня сюда от самого себя спрятал». «Э, — говорю, — какой глупый ты, Сулейман, хоть и мой сын. Разве может человек убежать сам от себя?» А он вздохнул и говорит: «Не знаю. Но попытаться стоит».

Старик протер пальцем воспаленные глаза и снова впал в задумчивость.

— Ясно. Значит, впаяли вашему сыну разбой и вымогательство, — вновь напомнил о себе Грязнов. — И что было потом? Почему он не в тюрьме?

— Потому что не все деньги пропил, — коротко ответил Табеев-старший. — Об остальном догадывайтесь сами.

— Ясно, — вновь сказал Грязнов. — Но почему вы уехали из Казани?

— Это было условие, — ответил старик. — Сулеймана выпускают из тюрьмы, а мы уезжаем из родного города. Сулеймана выпустили, и мы уехали. Вот и все.

— Сулейман Фархатович, честно говоря, меня больше интересует жизнь вашего сына в Германии. Я знаю, что он связался с нехорошими людьми, с террористами. Это так?

— Так, — ответил Табеев-старший и поморщился. — Грязные собаки они, а не люди. Пудрят людям мозги, заставляют их брать в руки оружие. А зачем оружие? Куда оружие? Что мы, на войне? — Старик покачал головой и ответил сам себе: — Нет, не на войне. Надо мирно жить, славить Аллаха и растить детей. Если в дом твой вошли с оружием, тогда да, тогда мужчина должен воевать. А раз не вошли^:— кому нужна война?

— Полностью с вами согласен, — кивнул Грязнов. — Но, будучи в Германии, Сулейман так не думал, правда? Когда же он успел переменить свои взгляды?

— А он и не переменил, — просто ответил Табеев-старший. — Я их ему переменил. Долго я с ним разговаривал, не один день. Про предков наших рассказывал, которые хлеб выращивали и скот пасли. Про то, как отец мой, дед его, на большой войне погиб, чтобы мы чистым воздухом дышали. Про детей, которых надо растить, но сперва родить. Он же в этой Германии не в себе был. От тоски и к плохим людям пошел, чтобы одиночества своего не чувствовать. — Старик горько усмехнулся. — Опять же молодой был, глупый. Думал, так и надо жить.

— И что, удалось вам его переубедить или нет?

— Как — не удалось? Удалось! Сейчас он бывших своих друзей, собак этих, на дух не переносит. Они ему письма из Германии присылали. А в письмах писали: скучаем, мол, по тебе, Сулейман. Ты, писали, отныне с нами, а наше дело правое.

В глазах Грязнова блеснуло любопытство.

— И что Сулейман?

Старик улыбнулся, обнажив длинные, желтые зубы, и покачал головой:

— Ни разу им не ответил. «Не хочу, — говорит, — отец, я к этим шакалам возвращаться. Пускай они без меня воду мутят, а я просто жить хочу и воздухом чистым дышать, как ты меня учил». Вот и живет теперь, — заключил Табеев-старший и на этот раз не только улыбнулся, но и одобрительно покачал головой.

— Сулейман Фархатович, не могли бы вы рассказать мне о друзьях вашего сына подробнее? Я имею в виду друзей, которые остались в Германии, а не в Казани.

— Да что о них рассказывать… Знаю только, что встречались они. Рассказывали Сулейману про ваххабизм и звали его к себе — веру нашу переделывать.

— А чем они занимались помимо встреч?

Табеев покачал головой:

— Этого я не знаю. Сулейман говорит, дела плохие задумывали. В магазине хотели беспорядок учинить.

— В каком магазине?

— В большом. А больше ничего не знаю.

— Значит, в большом… — задумчиво повторил Грязнов и, почесав пальцем подбородок, предположил: — Вероятно, в каком-нибудь немецком супермаркете. Сулейман Фархатович, а что значит «беспорядок»?

— Не знаю, уважаемый. Я так думаю, что бомбу хотели взорвать или еще что-нибудь. Я Сулеймана про это спрашивал, так он не говорил. А сейчас и подавно не скажет. Противно, говорит, вспоминать про все это. А я лишний раз и не напоминаю.

Старик внимательно посмотрел на Грязнова и сощурился:

— А зачем вам это? Ведь мой Сулейман ни в чем таком не замешан. Да и мулла мне сказал, что вы против моего сына ничего не имеете. Зачем же тогда интересуетесь?

— Да дело у меня к нему одно есть, — ответил Грязнов.

— Дело? Какое дело?

— Государственной важности. Хочу, чтобы сын ваш помог нам террористов поймать. Он ведь с ними не ругался, а значит, остается для них своим. Они ему доверяют, а это нам на руку.

— Ага. — Старик задумался. — Значит, хотите на моего Сулеймана большую рыбу поймать. Вроде как на живца. Дело ловкое, да только про живца во время рыбалки никто не думает. Только о рыбе.

— Не волнуйтесь, Сулейман Фархатович, о вашем сыне мы думать будем. Это я вам лично обещаю. И потом… — Грязнов пожал плечами. — Возможно, его помощь нам и не потребуется. Сперва мне нужно посмотреть на него, прикинуть, годится ли он для такой работы или нет.

Старик молчал. Лишь сверлил Грязнова своими черными глазами, в которых явно читались недовольство и настороженность.

— Не знаю, не знаю… — сказал он наконец. — Не затем я сына растил, чтобы ради вашего «дела» на смерть его отправлять. Будь оно хоть трижды государственным.

— Никто не говорит о смерти, — мягко возразил старику Грязнов. — Вот вы только что говорили, что человек должен жить в мире, дышать чистым воздухом и растить детей. А если в твой дом пришли враги, то нужно бороться. Так вот, враги уже пришли. Они взрывают дома, убивают ваших братьев и сестер. На их совести тысячи ни в чем не повинных людей. И если этих подонков не остановить — жертв будет еще больше. Все, что мы хотим, это не допустить новой крови. А для этого нужно поймать мерзавцев и посадить в клетку, как диких зверей. И если вы мне не поможете — ваша совесть не будет чиста.

— Но я не убиваю людей, — возразил Табеев-старший.

— Но их убивают с вашего молчаливого согласия, — сказал Грязнов. — А разве это не одно и то же?

Табеев-старший задумчиво покивал:

— Да-да… Я все понимаю, Вячеслав…

— Иванович.

— Вячеслав Иванович, — кивнул старик. — Но поймите и вы меня. Вы ведь из московской милиции?

— Да.

— Ну вот. Я смотрю телевизор и вижу, как работает наша московская милиция. Оборотни, взяточники, да и просто негодяи. — Заметив, как изменилось лицо Грязнова при слове «негодяи», Табеев остановил его жестом. — Погодите возмущаться, вот я вам сейчас расскажу один случай. Как-то раз… года, наверное, полтора назад… вышел я из метро поздно вечером. А рядом с метро стояли подростки, совсем еще мальчишки, лет по четырнадцать-пятнадцать. Увидели меня и закричали: «Смотрите, черномазый!» Я повернулся и пошел к автобусной остановке, но не тут-то было. Они меня догнали — благо ноги молодые, здоровые. Сбили с меня шапку, схватили за ворот пальто и повалили в снег. И стали пинать. А неподалеку стояли два милиционера… Вы думаете, они бросились мне на помощь? Нет, уважаемый. Они просто отвернулись и сделали вид, что ничего не происходит. Мальчишки подняли меня со снега и бросили на прилавок ларька, где торговали цветами. И только тут продавщицы подняли вой. Но не потому, что пожалели меня, а потому что пожалели цветы, на которые я упал. Мальчишки засмеялись и убежали. И знаете, что было потом?

— Что?

— Не успел я вытереть кровь с лица, как милиционеры подошли ко мне. Подошли и потребовали паспорт. На беду, паспорта у меня с собой не было — забыл дома. Тогда один из них сказал: «Ну что, черномазый, получил по мозгам? Не хрена было по Москве шастать. Езжай в свой Чучмекистан, пока тебе совсем башку не оторвали».

— И что, вас забрали в отделение за то, что у вас с собой не было паспорта?

— Почему — забрали? Не забрали. Один достал мой бумажник, вынул из него все, что было, и говорит: «А это штраф. В следующий раз попадешься — почки отобьем, понял?» Вот и вся история, Вячеслав Иванович. А вы говорите — милиция. Бросите моего Сулеймана в пасть шайтану, получите то, что вам надо, а мальчика моего доставать не будете. Зачем он вам будет нужен? «Черномазым» больше, «черномазым» меньше.

— Неправильные вещи вы говорите, старый человек. Подонки есть везде, и среди ментов они тоже есть. Менты ведь не инопланетяне и не ангелы небесные, они люди. Но не нужно судить по двоим подонкам обо всей милиции. Ведь вы же не судите обо всех людях по Гитлеру или Чикатило? Короче, так. С Сулейманом я свяжусь в любом случае. Слишком много человеческих жизней поставлено на карту. Судя по всему, он вас очень уважает, и ваше слово может быть для него решающим. Будет обидно, если вы скажете ему. «нет». Но я все равно постараюсь его переубедить. Потому что это не только моя работа, но и мой долг. Долг гражданина и человека:

Грязнов встал с дивана.

— А за разговор спасибо. Адрес Сулеймана мы уже знаем. Завтра я вылетаю в Набережные Челны.

Старик проводил Грязнова до прихожей. А когда тот обулся и взялся за дверную ручку, чтобы покинуть квартиру, неожиданно сказал:

— Подождите, Вячеслав Иванович. Если… если Сулейман спросит, я скажу ему «да».

— Что ж, спасибо, — сказал Грязнов и крепко пожал старику руку.

2

Владимир Поремский разглядывал стоящего перед ним человека с удивлением и подозрением. Тот был одет в ярко-оранжевую футболку и белоснежные шорты, а на шее у него болталась цепочка из деревянных звеньев вроде той, что носил когда-то Джим Моррисон.

— Вы Виктор Солонин? — недоверчиво спросил Поремский.

Человек в белых шортах кивнул и улыбнулся:

— А что, Не похож? Турецкий не так меня описывал?

— Да нет. Просто старший опер МВД — ив шортах… — Поремский пожал плечами. — Вид у вас уж больно курортный.

Солонин засмеялся:

— Что делать, жара. Давайте-ка присядем.

Они сели на скамейку. Старший опер МВД по особо важным делам Солонин закинул ногу на ногу и поболтал белой кроссовкой.

— Я уже в курсе дела, — сказал он. — И задание получил. Завтра выезжаю в Чечню наводить справки по поводу вашей Фатимы Сатуевой.

— Главное — не Сатуева, — сказал Поремский. — Главное — узнать побольше о лагере, где готовят смертников. Мы не можем рисковать, сведения должны быть точными.

Солонин кивнул:

— Разумеется. Вы уже встречались с этим мальчишкой? Как бишь его…

— Сулейман Табеев, — сказал Поремский.

— Именно.

— Нет. Грязнов вылетел в Набережные Челны. Сегодня вечером они должны встретиться. Не знаю, правда, удастся ли ему убедить парня сотрудничать.

— Будем надеяться, что да. У Вячеслава Ивановича богатый опыт, он умеет разговаривать с такими субъектами. Тем более что парень-то, судя по досье, неконченый. Просто заблудился в жизни. С кем не бывает. — Солонин посмотрел на Поремского и прищурился: — А вам, я вижу, в новинку такие дела?

— Если честно, то да, — признался Поремский. — Раньше я читал о террористах только в газетах. Ну и еще в оперативных сводках.

Солонин понимающе покачал головой.

— Ничего, — сказал он с утешающей улыбкой. — Всегда бывает первый раз. Можете мне поверить, Владимир Дмитриевич, будет и второй и третий… Эту болезнь так просто не вылечишь

— Не слишком-то» оптимистичный прогноз.

— Зато правдивый.

Поремский расстегнул портфель и достал из него папку:

— Я принес вам материалы дела Сатуевой и двух других смертниц. — Он протянул папку Солонину. — Взрывы были совершены в правлениях и офисах крупнейших предприятий. В первом случае посредником между заказчиком взрыва и полевым командиром Султаном Бариевым выступала фирма «Заря». В этой папке все материалы. Показания арестованных, расшифровки их телефонных разговоров и так далее.

Солонин раскрыл папку, перевернул несколько страниц и пробежал взглядом по печатному тексту.

— Грязнов рассказал мне обо всем, но, конечно, эти материалы принесут мне неоценимую помощь, — без тени юмора сказал Солонин. — Я завезу вам папку завтра, перед отлетом.

— Хорошо, — кивнул Поремский.

Солонин спрятал папку в спортивную сумку, висевшую у него на плече, повернулся к Поремскому и с улыбкой протянул руку:

— Мне пора. Приятно было с вами познакомиться, Владимир Дмитриевич. Будете звонить Турецкому — передавайте привет.

— Обязательно, — заверил опера Поремский. И уточнил: — Вы с ним друзья?

— Больше чем друзья. В каком-то смысле Александр Борисович мой учитель. Ну-с, мне пора. Удачи!

Солонин встал со скамейки, подмигнул Поремскому, повернулся и пошел в сторону метро.

3

Сидя в самолете, гудящем и ворчащем подобно какому-нибудь морскому чудовищу, Вячеслав Иванович Грязнов смотрел в иллюминатор на белоснежные сугробы облаков и думал. Черная кожаная папка с ксерокопиями материалов, которые он собирался показать молодому Сулейману, лежала у него на коленях. Станет ли Сулейман смотреть эти листки? Захочет ли он помочь? И какое, вообще, право имеет Грязнов уговаривать его?

Вячеслав Иванович давно уже не задумывался об «этических вопросах бытия». И не потому, что ему на них было плевать. Да и не потому, что ему надоело о них думать. Просто он считал этические вопросы вне своей компетенции. «Если хочешь узнать, что такое добро, а что такое зло, иди к священнику. А мы должны просто работать», — любил он когда-то говаривать, обращаясь к своим молодым сотрудникам. Но со временем эта реплика стала казаться Грязнову слишком пафосной и наивной. Мы живем в таком странном и сложном мире, что подчас работнику угро приходится брать на себя и функции священника. Хорошего в этом было мало.

Грязнов вспомнил строки одного поэта, с которым он в ранней молодости был знаком и которого впоследствии выперли за рубеж, поскольку он не вписывался в реалии советского общества и, по определению боссов из КГБ, «разлагал это общество изнутри». Строки были такие:

Самое забавное, что писал это интеллигент — по определению человек ума, а не действия, который и призван «взвешивать зло в коромысле», вместо того чтобы вступать с ним в схватку. Интеллигент ясно выразил свою позицию. А он, Вячеслав Иванович Грязнов, сыщик с многолетним стажем, свою высказать никак не мог.

Проблема в том, что Грязнов не доверял своим мыслям по этому вопросу, поскольку за долгие годы работы в уголовном розыcке понял, что грань между добром и злом бывает чудовищно размыта. Он не доверял людям, которые при каждом удобном случае высказывают свое этическое кредо. Ибо люди, которые выставляют наружу то, что должно лежать в самых тайных глубинах души, как правило, болваны, лицемеры или лжецы.

В душе самого Грязнова разговор с Табеевым-старшим отложился горьким осадком. Он вспомнил свои слова о необходимости бороться со злом и с грустной иронией подумал: «Надо же, не сыщик, а прямо Бэтмен какой-то».

С такими вот невеселыми мыслями Грязнов и задремал.

Проснулся он лишь перед самой посадкой.

Они сидели в залитом солнцем скверике и смотрели на резвящихся детей. Дети были одеты в яркие, разноцветные курточки. Мамы сидели неподалеку на выкрашенных синей краской скамейках и тихонько переговаривались друг с другом, не забывая зорко следить за своими малышами.

— Им есть что обсудить, — с улыбкой заметил Сулейман, кивнул в сторону мамаш. — Общие проблемы связывают прочнее любой веревки. Я бы тоже не отказался погулять в парке со своими сыном, вот только сына у меня пока нет.

— Значит, хочется? — весело прищурился Грязнов.

Сулейман кивнул:

— Давно.

— В чем же дело? — удивился Грязнов. — Роди!

Сулейман усмехнулся:

— Легко сказать — роди. Сначала нужно найти женщину, которая сможет быть матерью моего ребенка.

Грязнов покосился на парня и улыбнулся:

— У тебя что, очень жесткие требования на этот счет?

— Ну… — Табеев-младший пожал широкими плечами. — Требования не требования, но нормальную женщину сейчас найти нелегко. Так же, впрочем, как и нормального мужчину. Девчонки курят, ширяются по подъездам, загорают на пляжах голышом, показывая свои прелести всем желающим. А стриптиз-бары, а публичные дома? Разве это хорошо?

— А ты, я смотрю, пуританин.

— Не пуританин, — вновь покачал головой Сулейман. — Просто я считаю, что женщина должна быть женщиной. А на шалав, прыгающих на коленки к каждому, кто хорошо заплатит, я уже насмотрелся. Как говорится, «спасибо — не надо».

Две мамаши поднялись со скамейки и, кликнув своих малышей, медленно побрели по аллее. Детишки бросили своих компаньонов по играм и понеслись за мамами, шлепая по асфальту подошвами кроссовок. Трязнов посмотрел им вслед.

— Значит, говоришь, им есть что обсудить, — задумчиво сказал он. Повернулся к Табееву и добавил: — Нам с тобой тоже есть что обсудить, Сулейман. И проблема у нас с тобой одна на двоих. И пожалуй что пришло время поговорить об этом серьезно, без намеков и ссылок на Эзопа.

— Пожалуйста, — просто ответил Табеев. — Я же сказал, что мне нечего скрывать. Спрашивайте, и я отвечу.

Грязнов потер ладонью рыжеватую щетину на подбородке. «Черт, забыл побриться. Старею, наверное», — с неудовольствием подумал он, а вслух сказал:

— Тэк-с, погоди, соображу, с чего начать…

— Можете начинать с чего угодно. Мне все равно.

— Тогда расскажи о своих немецких знакомых. Тех, с которыми ты проводил свободное время за беседами на тему ислама.

Рассказ Сулеймана был долгим и подробным. Грязнов слушал его, не перебивая, и, лишь когда тот закончил, сказал:

— Так, значит, ни в одной из их «операций» ты не участвовал. А в подготовке?

— В подготовке тоже. Они мне не доверяли полностью, я ведь был для них новичком. А значит, в какой-то мере чужаком. К тому же я не проявлял излишнего энтузиазма, как это делали другие новички. Я просто сидел и слушал их проповеди. А потом они извинялись и говорили: «Сулейман, у нас конфиденциальный разговор, иди пока покури». Это означало, что проповедь окончена, пора переходить к конкретным действиям.

— А ты никогда не проявлял желания поучаствовать в этих действиях?

— Я же говорю — нет. Честно говоря, мне не было особо интересно то, что они говорили. Просто… Понимаете, они так уверены в своих идеях и так яростно их проповедуют, что… Черт, не знаю даже, как объяснить. В общем, это очень заразительно, как на концерте какого-нибудь рок-идола. Пока они говорят, все это кажется таким важным и актуальным. А потом выйдешь на улицу, посмотришь по сторонам, и думаешь — какого хрена? Все ведь вроде в порядке. Жратва и выпивка в магазинах есть. Церкви, мечети и синагоги работают. Хочешь высказать свое мнение — иди на митинг. Книжки на развалах продают; хочешь, покупай Томаса Манна, хочешь — Толстого, а хочешь — Шри Ауробиндо. Как говорится, каждому по способностям и потребностям.

— А ты читал Манна? — с любопытством спросил Грязнов.

— Читал. И Генриха и Томаса. — Сулейман усмехнулся. — Вы что думаете, раз спортсмен, значит, с дыркой в голове? Совсем нет. Читать я любил всегда. Вот только читаю как гоголевский Петрушка: почти ничего не запоминаю, но сам процесс меня сильно увлекает. Глупо, наверно, да?

— Почему? Нет. У меня та же беда, — сказал Грязнов и улыбнулся. — Запоминаю только уголовные дела и фамилии рецидивистов. Это издержки нашей профессии и нашей жизни. Послушай, Сулейман, а ты помнишь фамилии всех ребят, с которыми беседовал… э-э… об очищении ислама?

— Всех. А что? Вам нужен полный список?

— Да хотелось бы. Возможно, через этих ребятишек удастся выйти на рыбу.

— Крупную рыбу… — эхом отозвался Сулейман. Он сдвинул черные брови на переносице. — Видел я там одну рыбу. Из тех, за которыми охотятся все службы мира и никак не могут поймать.

— Это кто ж такой?

— Зовут Осама. Или — Усама, как хотите. Фамилию знаете сами. Рифат в шутку называл его «большим Беном».

Грязнов открыл рот.

— То есть… Погоди… Ты, что же, видел его собственными глазами?

— Да ват как вас сейчас.

— Черт, дружище, что же ты раньше-то молчал? Это ведь… — Грязнов не нашелся что сказать, лишь повертел в воздухе растопыренной ладонью.

— А что толку? — пожал плечами Сулейман. — Он ведь все равно улетел. Ищи-свищи его теперь. Марат сказал, что он не задерживается в одном месте больше суток.

— И о чем же он говорил?

— Да все о том же. О врагах ислама, о том, как с ними нужно бороться. Подробности его борьбы вы знаете и без меня. Достаточно посмотреть новости по телевизору. По большому счету, все это такая муть… — Сулейман запрокинул худощавое лицо и посмотрел на проплывающие по небу облака. — Вот что действительно имеет значение, — негромко сказал он. — Это небо, эти деревья. Детишки, играющие на лужайке. — Он вновь посмотрел на Грязнова. — Звучит сентиментально? правда, гражданин начальник? Но после того как меня поперли из футбола, да еще после тюрьмы, я на многое научился смотреть иначе.

— Благодари судьбу, что так легко отвертелся, — со скрытым недовольством заметил Грязнов. — Попался бы ты мне тогда, отмотал бы свой срок на полную катушку. Человек должен отвечать за свои поступки.

— Разумеется, — кивнул Сулейман. — Между прочим, я был готов ответить.

— Ладно, — поморщился Грязнов. — Замнем для ясности. И хватит лирики, пока мы не стали говорить стихами. Давай ближе к делу. Я тебе уже говорил, что мы хотим с твоей помощью накрыть лагерь подготовки террористов-смертников.

— Говорили, гражданин начальник. Вы хотите сделать из меня Володю Шарапова. — Сулейман изобразил на лице звериный оскал и процитировал: — «Сдается мне, что никакой ты не шофер, Володя, а стукачок из МУРа. Но ты не бойся, мы тебя небольно зарежем, чик и все». А потом, гражданин начальник, вы скажете: «А теперь Горбатый!» И получите грамоту от руководства за успешное проведение операции. Я правильно все описал?

— Хорошо цитируешь, — похвалил Грязнов. — Похоже.

— Ага, — кивнул Сулейман. — Под ножом абрека я еще лучше запою. «Оскара» можно будет давать.

Грязнов помолчал. Он был расстроен поведением парня, но не хотел подавать вида.

— Значит, ты отказываешься? — как можно более холодно спросил Грязнов.

— Отказываюсь? — Сулейман усмехнулся и покачал головой. — Нет. Я как раз согласен. Кто-то ведь должен покончить с этой мразью. И потом… здесь меня все равно ничего не держит.

— А как же работа, друзья? — спросил Грязнов.

Сулейман небрежно махнул рукой:

— Работа мне не нравится, а друзей у меня здесь нет.

Усмешка Сулеймана стала невеселой. Все, что он сказал Грязнову про свою жизнь, было абсолютной правдой. Тренировать детей ему не нравилось. Паршивая работа. Вернее сказать, ему не нравилась не сама работа, а то, что он, Сулейман Табеев, не очень-то ей соответствовал. Тренер ведь в большой степени педагог, а разве мог Сулейман учить детей правильно жить, когда и в своей-то жизни толком не разобрался? Он завидовал своим коллегам-тренерам, тому, с какой легкостью они забивают детям головы разной чепухой. Они выдают жизненные правила пачками на-гора, не понимая, что никаких правил нет.

Друзей Сулейман тоже не приобрел. После казанской истории с арестом он стал сторониться людей и, боясь новых разочарований, предпочитал не входить с ними в близкий контакт. Сегодняшний друг мог оказаться завтра злейшим врагом. А если даже не окажется, все равно ему на тебя наплевать. У него в жизни хватает. и своего дерьма. А раз так, значит, не стоит грузить ближнего своими проблемами.

Ну а что касается женщин… Тут тоже все не так радужно, как хотелось бы. Нынешние женщины — это всего лишь товар, который можно заполучить в свое временное или постоянное пользование, заплатив нужную цену (чаще всего не слишком большую).

— Все мои друзья остались в Дюссельдорфе и Казани, — сказал Сулейман. — И возвращаться к ним у меня нет никакого желания. — Он глянул на Грязнова и добавил: — Хотя вернуться, судя по всему, придется. Вы не сказали, куда я должен буду отправиться.

— Не сказал, — согласился Грязнов. — Потому что не знаю. Нам не удалось установить точное месторасположение лагеря. НадЬюсь, что твои немецкие друзья, сами того не подозревая, — помогут нам выйти на него. Мы в свою очередь тоже ведем оперативную работу…

— Ясное дело, ведете, — кивнул Сулейман. — Только как же я с ними встречусь? Я здесь, а они вон где.

— Встречу мы тебе организуем.

— И что я им скажу?

— Что хочешь бороться с кяфирами. Что пожил дома, посмотрел на то, чем они здесь занимаются. Расскажешь им про разврат, который царит в наших городах. Про женщин, которые не годятся в матери. В общем, расскажи им то же самое, о чем рассказывал мне, только сгусти немного краски. Подбавь черного цвета. Жаль, что ты не сфотографировался вместе с «большим Беном». Сгодилось бы для легенды.

Не сфотографировался? Сулейман вдруг вспомнил парня с видеокамерой, который крутился в гостиной в момент, когда в ней был «большой Бен». Кажется, он снимал не переставая. Наверняка Сулейман тоже раз или два попал в объектив камеры.

— Постойте-ка… — Сулейман наморщил высокий, чистый лоб. — Помню, в комнате был один парень… с видеокамерой. Он все снимал. Марат даже предлагал мне потом посмотреть кассету, но я тогда был не в настроении.

— Ты на ней есть?

— Должен быть. Мы даже обменялись с «большим Беном» парой реплик.

— Прекрасно! — сказал Грязнов. — Осталось только найти Марата. Сегодня же свяжусь с немецкими коллегами.

«То есть — с Турецким, — добавил про себя Грязнов. — На сегодняшний пень он самый главный мой немецкий коллега».