Глобализация: тревожные тенденции

Во многом неуспешная деятельность Международного валютного фонда в 1980-1990-х годах вызывает беспокойные вопросы о том, каким представляется Фонду процесс глобализации, в чем он видит свои цели и как собирается обеспечить их достижение в качестве части своей роли и своей миссии.

В Фонде уверены, что он правильно осуществляет возложенные на него задачи: способствует глобальной стабильности, помогает развивающимся странам обеспечить на протяжении переходного периода не только стабильность, но и рост. До последнего времени шла полемика: должен ли Фонд также заниматься проблемой бедности, но сегодня ее существование все-таки приняли во внимание, по крайней мере риторически. Я, однако, уверен, что МВФ провалил свою миссию и его провалы не просто случайности, а последствия того, как он свою миссию понял.

Много лет назад бывший президент «Дженерал моторс» и министр обороны Чарльз Э. Уильсон произнес знаменитый афоризм: «Что хорошо для «Дженерал моторс», то хорошо и для страны». Это высказывание стало своего рода паролем определенных групп американского капитализма. Похоже, что часто аналогичных взглядов придерживается и МВФ: «Что финансовое сообщество считает хорошим для глобальной экономики, то хорошо для нее и должно осуществляться». Но во многих случаях то, что финансовое сообщество считает полезным для своих интересов, фактически таковым не является. Это происходит потому, что преобладающая идеология свободного рынка затемняет ясность мышления при решении того, как исцелить болезни экономики.

РАЗРЫВ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ: ОТ КЕЙНСА ДО СЕГОДНЯШНЕГО МВФ

Существовала определенная связь между кейнсианской концепцией МВФ (Кейнс ― крестный отец Фонда) и ролью Фонда. Кейнс установил, что рынку присущи провалы ― причина, почему рынок не может быть предоставлен самому себе, ― которые могут быть предотвращены коллективными действиями. Он был обеспокоен тем, что рынки порождают устойчивую безработицу. Он пошел дальше и показал, почему здесь необходимы глобальные коллективные действия: поскольку то, что происходит в одной стране, перекидывается на другие страны. Импорт одной страны является экспортом для другой. Сокращение по какой-либо причине импорта одной страной наносит удар экономикам других стран.

Существовала другая возможность отказа рыночного механизма: Кейнс опасался, что в случае сильного спада кредитно-денежная политика может оказаться неэффективной, причем некоторые страны не смогут занять средства, необходимые для финансирования расходов или для компенсации снижения налоговых поступлений, проведенного в целях стимулирования экономики. Даже если страна представляется кредитоспособной, она не сможет найти деньги. Кейнс не только идентифицировал ряд возможных отказов рыночного механизма, но и объяснил, почему такие институты, как МВФ, способны исправить положение: они могут оказывать давление на страны, заставляя их поддерживать свою экономику на уровне полной занятости, и обеспечивать ликвидностью те страны, которые, переживая спад, не могут позволить себе экспансионистское увеличение государственных расходов. Тем самым может быть поддержан глобальный совокупный спрос.

Сегодня, однако, в МВФ господствуют рыночные фундаменталисты, уверовавшие, что рынки в общем и целом работают хорошо, а правительства (государство) в общем и целом ― плохо. Мы стоим лицом к лицу с очевидной проблемой: во главе общественных институтов, созданных для корректировки определенных недостатков рыночного механизма, сегодня стоят экономисты с высоким уровнем доверия к рынкам и слабым доверием к общественным институтам. Это несоответствие в МВФ особенно тревожно, если смотреть на него с позиций успехов экономической теории, достигнутых за последние 30 лет.

Профессиональные экономисты разработали систематический подход к теории действий государства в случаях отказов рыночного механизма, на основе которого можно определить, почему подобные отказы возможны и почему коллективные действия необходимы. На международном уровне теория показывает, что отдельные государства могут оказаться не в состоянии способствовать глобальному экономическому благосостоянию и что коллективные глобальные действия сотрудничающих между собой государств, часто при посредничестве международных институтов, могут улучшить положение. Разработка интеллектуально последовательного представления о международной политике для международного агентства типа МВФ требует, таким образом, идентификации тех важнейших случаев, когда могут произойти отказы рыночного механизма, равно как и анализа специальной политики, направленной на предотвращение этих отказов или минимизацию ущерба, вызываемого ими. Нужно пойти еще дальше и показать, что специальные интервенции являются лучшим способом борьбы с провалами рынка, что они должны упреждать возникновение проблем и корректировать их, если они появились.

Как мы уже указывали, Кейнс обеспечил такой анализ, объяснив причину, почему страны не проводят достаточно экспансионистскую политику: они не учитывают выгод, которые она могла бы принести другим странам. Именно поэтому в первоначальной концепции Фонд был задуман для осуществления давления на страны, чтобы они проводили более экспансионистскую политику, чем они это делали бы по своему почину. Сегодня же Фонд сменил курс на противоположный: оказывать давление на страны, особенно развивающиеся, с тем чтобы они придерживались более ограничительной политики, чем они это делали бы самостоятельно. Но, фактически отвергая взгляды Кейнса, сегодняшний МВФ, по-моему, еще не сформулировал последовательной теории отказов рыночного механизма, которая оправдывала его собственное существование и в особенности его вмешательство в функционирование рыночного механизма. В итоге, как мы уже убедились, МВФ не только усугубляет своей политикой проблемы, которые призван решать, но еще и допускает, чтобы эти проблемы возникали снова и снова.

НОВАЯ РОЛЬ ДЛЯ НОВОГО РЕЖИМА ОБРАЗОВАНИЯ ВАЛЮТНЫХ КУРСОВ?

Прошло уже более тридцати лет с тех пор, как мир перешел на плавающие валютные курсы. За этим переходом стояла вполне последовательная теория: валютные курсы, подобно всем другим ценам, должны определяться рыночным механизмом. Попытки государства вмешиваться в определение этого рода цены не более успешны, чем попытки вмешиваться в определение любой другой цены. Однако, как мы уже видели, МВФ в последнее время предпринял ряд массированных интервенций. Миллиарды долларов были затрачены на поддержание курсов валют Бразилии и России на уровнях, на которых они не могли удержаться. МВФ оправдывал эти интервенции тем, что иногда рынки обнаруживают излишний пессимизм: они допускают «перелет», и более хладнокровная рука международного бюрократа может в этом случае стабилизировать рынки.

Меня всегда забавляло, что институт, преданный доктрине хорошо или даже совершенно функционирующего рыночного механизма, пришел к выводу, что именно этот единственный рынок ― валютный ― требует таких массированных интервенций. МВФ никогда не предлагал аргументированного объяснения ни того, почему эти дорогостоящие интервенции желательны именно на этом рынке, ни того, почему они нежелательны на других рынках.

Я согласен с МВФ в том, что рынки могут обнаруживать излишний пессимизм. Но, на мой взгляд, рынки могут обнаруживать и излишний оптимизм, и это относится не только к валютному рынку. Существует гораздо более обширный ряд несовершенств рыночного механизма, и в особенности рынка капитала, требующий гораздо более широкого набора интервенционных мероприятий.

Например, избыточный оптимизм в Таиланде привел к образованию на рынке недвижимости и фондовой бирже «мыльного пузыря», который был раздут, если не генерирован, потоком спекулятивных «горячих денег», устремившихся в страну. Этот сверхоптимизм сменился сверхпессимизмом, когда поток внезапно изменил направление на обратное. В действительности смена направления в движении спекулятивного капитала и является коренной причиной чрезмерных колебаний валютных курсов. Если это явление сравнимо с болезнью, то и подходить к нему следует как к болезни, а не рассматривать его просто как проявление нормальных флуктуаций валютного курса. Но идеология свободного рынка заставила МВФ облегчить приток и отток спекулятивных «горячих денег» в страну и из страны. Занимаясь непосредственно симптомами болезни путем закачивания в рынок миллиардов долларов, МВФ фактически обострил течение вызвавшей эти симптомы болезни. Если бы спекулянты делали деньги только друг на друге, это была бы малопривлекательная игра ― деятельность, связанная с огромным риском, которая дает в среднем нулевую отдачу, как любая игра, где выигрыш одного из игроков равен проигрышу других. Выгодной спекуляцию делают деньги, поступающие из казны государств, поддерживаемых МВФ: например, когда Фонд и правительство Бразилии затратили порядка 50 млрд. долл. на поддержание в 1998 г. курса бразильской валюты на явно завышенном уровне, куда пошли эти деньги? Деньги не растворяются в воздухе. Они попадают в чьи-либо карманы, как правило в карманы спекулянтов. Некоторые спекулянты могут выиграть, другие ― проиграть, но в целом спекулянты выигрывают сумму, равную потерям государства. В этом смысле именно МВФ держит на плаву спекулятивный бизнес.

РАСПРОСТРАНЕНИЕ БОЛЕЗНИ

Существует еще один поразительный пример, указывающий на то, как отсутствие у МВФ последовательной и достаточно цельной теории усугубляет проблемы, которые МВФ призван решать. Рассмотрим, что происходит, когда Фонд пытается создать «карантин» против распространения болезни. В сущности Фонд утверждает, что он обязан вмешиваться и действовать быстро, если он приходит к выводу, что развивающийся в одной стране кризис грозит перекинуться на другие страны, иными словами, кризис распространяется как инфекционное, эпидемическое заболевание.

Если проблема состоит в распространении инфекции, то очень важно, подобно эпидемиологам, понять механизм, с помощью которого это происходит, попытаться всеми силами остановить инфекцию, упорно работать над изучением путей ее распространения. У Кейнса была последовательная теория: спад в одной стране ведет к сокращению импорта, и это наносит удар ее соседям. Глава четвертая содержит свидетельства, как МВФ, разглагольствуя о распространении инфекции, фактически ускорял процесс переноса болезни во время Азиатского финансового кризиса, заставляя страны одну за другой затягивать пояса. Сокращение доходов быстро приводило к крупным сокращениям импорта, и в тесно взаимосвязанных экономиках региона результатом было прогрессирующее ослабление соседних стран. По мере того как происходило сжатие региональной экономики, падал спрос на нефть и другие сырьевые товары, что вело к общему коллапсу сырьевых цен. Последнее же наносило опустошительный ущерб другим странам, расположенным в тысячах миль от региона, экономики которых зависели от экспорта этих товаров.

Тем временем МВФ продолжал цепляться за режим экономии как противоядие, необходимое для восстановления доверия инвесторов. Восточноазиатский кризис распространился на Россию через коллапс нефтяных цен, а не через мистическую взаимосвязь между верой некоторой части иностранных и отечественных инвесторов в «Восточноазиатское экономическое чудо» и мафиозным капитализмом в России. В результате отсутствия последовательной теории распространения кризисов МВФ скорее способствовал распространению этой болезни, чем ее локализации.

КОГДА ТОРГОВЫЙ ДЕФИЦИТ СТАНОВИТСЯ ПРОБЛЕМОЙ?

Проблемы возникают из-за отсутствия последовательности не только в методах лечения, применяемых МВФ, но и в постановке им диагнозов. Экономисты МВФ очень обеспокоены дефицитом платежных балансов, которые, по их мнению, являются верным признаком назревающей проблемы. Но, обрушиваясь на эти дефициты, они зачастую обращают мало внимания, на что фактически потрачены эти деньги. Если госбюджет страны имеет профицит (как это было в Таиланде в годы, предшествовавшие кризису 1997 г.), тогда дефицит платежного баланса в основном обусловлен тем, что частные инвестиции превышают частные сбережения. Если фирма из частного сектора занимает миллион долларов под 5 процентов и вкладывает их в дело с рентабельностью в 20 процентов, то проблемы из-за этого займа не возникает: инвестиции более чем окупают кредит. Но даже если фирма ошиблась в своих оценках и рентабельность составляет всего три процента или, может быть, будет равна нулю, то проблемы тоже нет. Заемщики терпят банкротство, а кредитор теряет частично или полностью свои деньги. Это проблема кредитора, но не она должна беспокоить правительство страны или МВФ.

Последовательный подход должен был бы признать это. Он должен был бы также признать, что если одна страна импортирует больше, чем экспортирует (т.е. имеет место дефицит торгового баланса), то другая страна экспортирует больше, чем импортирует (т.е. имеет профицит торгового баланса). Незыблемым законом международного счетоводства является равенство суммы всех дефицитов в мире сумме всех профицитов. Это означает, что если Китай и Япония стремятся к тому, чтобы иметь профициты торговых балансов, то какие-то страны должны оказаться с дефицитами. Нельзя обвинять только страны с дефицитом торгового баланса, страны, имеющие профицит, также виноваты. Если Япония и Китай сохраняют свои профициты, а Корея превращает свой дефицит в профицит, то проблема дефицита должна появиться на пороге у кого-то другого.

Тем не менее крупные торговые дефициты могут стать проблемами. Это случается потому, что они предполагают займы, которые берутся из года в год для их покрытия. И если те, кто предоставляют капитал, меняют свои намерения и прекращают кредитование, страна может попасть в затруднительное положение ― начнется кризис. Она тратит на покупку товаров за рубежом больше, чем получает от продажи своих товаров за рубеж. Когда другие страны отказываются продолжать финансирование этого разрыва в торговле, стране приходится быстро адаптироваться. Иногда такая адаптация происходит безболезненно: если страна прибегала к крупным займам для финансирования расточительного потребления в виде покупки дорогих автомобилей (недавний случай с Исландией), то прекращение иностранного финансирования кладет конец расточительству, и торговый разрыв смыкается. Но более типичен случай, когда адаптация происходит не столь гладко. И проблемы еще серьезнее, если страна прибегала к краткосрочным заимствованиям, а кредиторы могут востребовать сегодня то, что пошло на финансирование прошлогоднего дефицита, независимо от того, использованы ли деньги на финансирование расточительного потребления или на долгосрочные инвестиционные проекты.

БАНКРОТСТВО И МОРАЛЬНЫЙ РИСК

Такие кризисы возникают, например, когда лопаются «мыльные пузыри» недвижимости, как это случилось в Таиланде. Получавшие займы за рубежом, чтобы финансировать свои спекуляции с недвижимостью, не смогли их вернуть. Широко распространилось банкротство. Подход МВФ к банкротству еще одна область, где Фонд страдает интеллектуальной непоследовательностью.

В нормальной рыночной экономике должник, плохо распорядившийся кредитом, расплачивается за последствия. Заемщик терпит банкротство, и законы страны определяют порядок его осуществления. Таким образом, как предполагается, функционирует рыночный механизм. Вместо этого программы МВФ повторно предоставляют правительствам средства для выкупа кредитов западных кредиторов. Последние, надеясь на выкуп МВФ, ослабили требования к заемщикам, обеспечивающие возврат кредитов. Эта проклятая проблема морального риска хорошо известна в страховом деле[56], а теперь и в экономике. Страхование снижает ваши стимулы быть осторожным и осмотрительным. Выкуп в случае кризиса подобен «бесплатному» страхованию. Если вы заимодавец, то вы меньше заботитесь об изучении подавших заявки на кредит ― вы уверены, что ваш кредит будет выкуплен, окажись он необдуманным. В то же время осмотрительные фирмы, которые сталкиваются с флуктуациями валютных курсов, могут застраховаться от них достаточно сложными, но вполне приемлемыми способами. Однако, как мы уже видели, если заемщики в некой стране не покупают страховку, чтобы минимизировать свой риск или потенциальные убытки, поскольку знают или верят, что выкуп со стороны МВФ очень вероятен, они поощряются к принятию избыточного риска. Это произошло в России и привело к кризису рубля в 1998 г. Например, когда кредиторы с Уолл-стрит давали займы России, они даже предварительно уведомляли, какого объема выкуп им потребуется, и, принимая во внимание ядерный статус России, верили, что им его предоставят.

МВФ, фокусируя внимание на симптомах, пытается защитить свои интервенции тем, что без них страна объявит дефолт и в будущем будет уже неспособна получать кредиты. Последовательный подход признал бы ошибочность этого аргумента. Если рынки капитала функционируют хорошо, т.е. близко к тому, как это представляют себе рыночные фундаменталисты из МВФ, то осуществляют упреждение; и при оценке величины процентной ставки они закладывают в нее предстоящий риск. Страна, освободившаяся от тяжелого долгового бремени, даже путем дефолта, более расположена к росту и возвращению новых кредитов. В этом заключается смысл банкротства ― освобождение от долгов или их реструктуризация позволяют фирмам (и странам) двинуться вперед и начать рост. Долговые тюрьмы XVIII в. были сильным стимулом для физических лиц не объявлять себя банкротами, но они не помогали оздоровлению дел должников. Они не только были антигуманными учреждениями, но и не повышали общей экономической эффективности.

История подтверждает этот теоретический анализ. Самый недавний пример ― Россия, которая в 1998 г. осуществила массированный дефолт по своим долгам и подверглась за это критике с разных сторон за то, что не проконсультировалась даже со своими кредиторами. Однако уже в 2001 г. она могла делать займы на рынке, и в страну начал возвращаться капитал. Подобным же образом капитал стал возвращаться в Южную Корею, несмотря на то что страна фактически осуществила реструктуризацию своего долга, предоставив кредиторам выбор между пролонгированием своих кредитов или их невозвращением.

Рассмотрим теперь, как МВФ, располагая последовательной моделью, мог бы подойти к решению одной из наиболее трудных проблем Восточной Азии: поднимать или не поднимать процентные ставки в разгар кризиса. Поднятие ставок, разумеется, ввергало тысячи фирм в банкротство. С точки зрения МВФ отказ от повышения ставок привел бы к коллапсу валютного курса, а это могло бы вызвать еще большее количество банкротств. Но оставим пока в стороне вопрос о том, привело бы повышение процентных ставок (результатом которого было усиление рецессии) к более сильному валютному курсу (в реальности этого не случилось). Оставим также в стороне вопрос о том, больше ли фирм пострадало бы от повышения процентных ставок или от падения валютного курса (этот вопрос носит чисто эмпирический характер, по крайней мере опыт Таиланда заставляет сильно подозревать, что ущерб от дальнейшего падения валюты был бы меньше). Проблема экономического краха, вызванного девальвацией валютного курса, состоит в том, что в ее основе лежат решения фирм не покупать страховки от риска коллапса валютного курса. Последовательный анализ проблемы должен был бы начаться с вопроса: почему произошел явный отказ рыночного механизма ― почему фирмы не покупали этой страховки? И любой анализ предложил бы ответ, что сам МВФ составляет значительную часть проблемы: интервенции Фонда в поддержку валютного курса, как уже отмечалось, снижали потребность фирм в покупке страховки, усугубляя в будущем ту самую проблему, которую интервенции должны были решить.

ОТ СТРАТЕГИИ ВНЕШНЕГО ВЫКУПА К СТРАТЕГИИ ВНУТРЕННЕГО ВЫКУПА

Когда провалы МВФ стали все более очевидными, Фонд занялся поиском новых стратегий. Однако отсутствие последовательности привело к тому, что поиск жизнеспособных альтернатив имел мало шансов на успех. Широкая критика его стратегии выкупов побудила МВФ принять на вооружение нечто, что некоторые называли стратегией частичного выкупа. МВФ пожелал, чтобы институты частного сектора тоже участвовали в любой операции по выкупу долгов. Фонд стал требовать, чтобы, прежде чем он даст стране кредит для выкупа долгов, было осуществлено широкое «участие» в нем кредиторов частного сектора; они должны будут «подстричь» долг, списав значительную часть того, что должны им. Неудивительно, что новая стратегия была испробована не на крупных странах, таких, как Бразилия и Россия, а на слабосильных, таких, как Эквадор и Румыния, неспособных оказать МВФ сопротивление. Эта стратегия быстро обнаружила себя как проблематичная с точки зрения концепции и изъянов при практическом осуществлении. Последние оказали крайне негативное воздействие на страны, выбранные для эксперимента.

Случай с Румынией особенно непонятен. Стране не угрожал дефолт; она просто хотела получить новые деньги от МВФ как доказательство своей кредитоспособности, что могло помочь ей понизить процентные ставки по другим кредитам. Но новые кредиторы готовы давать займы, если процентная ставка соизмерима с риском, который они берут на себя. Их нельзя принудить к тому, чтобы «подстричься». Если бы МВФ располагал стратегией, основанной на последовательно разработанной теории хорошо функционирующих рынков капитала, то там бы это осознали.

Но была еще более серьезная проблема, связанная с главной миссией МВФ. Фонд был создан для борьбы с кризисами ликвидности, вызываемыми тем, что рынок кредита иногда ведет себя иррационально, отказывая в кредитах странам, которые на самом деле кредитоспособны. И вдруг МВФ передает власть над своей кредитной политикой тем самым физическим и юридическим лицам, которые спровоцировали кризис. Только в том случае, если они готовы кредитовать, будет кредитовать и Фонд. Кредиторы быстро поняли, какие серьезные последствия отсюда вытекают, хотя МВФ не осознал это. Если кредиторы отказываются давать деньги стране-клиенту или требуют расчетов по долгам, страна-заемщик не сможет собрать средства ― не только получить кредиты от МВФ, но и от Всемирного банка и других институтов, которые кредитуют только с одобрения МВФ. Кредиторы неожиданно получили в свои руки мощнейший рычаг. Двадцативосьмилетний менеджер Бухарестского отделения транснационального частного банка, выдающий кредит в несколько миллионов долларов, получил власть решать, предоставят или нет МВФ, Всемирный банк и Европейский союз Румынии кредит в 1 млрд. долл. Фактически МВФ делегировал этому молодому человеку свою ответственность за решение: давать или не давать кредиты стране. Неудивительно, что этот двадцативосьмилетний и другие, тридцати- и тридцатипятилетние банкиры в Бухарестских отделениях транснациональных банков быстро ухватились за предоставленную им переговорную силу. Каждый раз, когда Фонд снижал объемы своего кредитования, он требовал, чтобы частные банки увеличивали свои, но они, наоборот, снижали предлагаемые ими объемы. На какой-то момент Румынии не хватало всего 36 млн. долл. кредитов частного сектора, чтобы получить пакет помощи на сумму в 1 млрд. долл. Частные банки, собирающие деньги, потребованные МВФ, запросили не только высшую процентную ставку (top dollar), но и, по крайней мере в одном случае, ослабления в порядке исключения некоторых регулятивных норм Румынии. Это требование «отказа от принудительных мер» по отношению к данному банку разрешало бы этому кредитору делать то, что не вправе делать другие,- выдавать больше кредитов или выдавать кредиты повышенного риска под высокую процентную ставку, т.е. повышать свою прибыль, но в то же время повышать риск для всей банковской системы и подрывать тем самым основы регулирования. Менее компетентные или более коррумпированные правительства, может быть, не устояли бы перед искушением, но Румыния отвергла это предложение отчасти потому, что фактически не испытывала отчаянной нужды в деньгах любой ценой.

Эту ситуацию можно рассмотреть с другой точки зрения. Предполагается, что МВФ принимает решения о кредите, основываясь на том, как страна подходит к своим фундаментальным макроэкономическим проблемам. В условиях «парсипативной» стратегии[57] получается, что страна может располагать вполне удовлетворительным набором мер макроэкономической политики и тем не менее, если она не смогла обеспечить себе определенной МВФ суммы списания долгов частными банками, лишится возможности получать кредиты из любых источников. Но ведь на самом деле эта экспертиза поручена МВФ, а не какому-то двадцативосьмилетнему банковскому менеджеру из Бухареста.

В конце концов случай с Румынией настолько наглядно продемонстрировал изъяны этой стратегии, что они стали очевидны даже для МВФ. Фонд стал предоставлять странам кредиты, невзирая на то что частный сектор отказывался списать им долги на суммы, «предписанные» Фондом.

ЛУЧШАЯ ОБОРОНА ― ЭТО НАСТУПЛЕНИЕ: РАСШИРЕНИЕ РОЛИ МВФ КАК «КРЕДИТОРА ПОСЛЕДНЕЙ ИНСТАНЦИИ»

В свете растущего осознания провалов МВФ и требований о сокращении сферы его компетенции в 1999 г. первый заместитель главы Фонда Стэнли Фишер предложил расширить его роль и сделать его кредитором последней инстанции. В условиях, когда Фонд не сумел правильно воспользоваться имеющимися у него полномочиями, предложение расширить их выглядело достаточно смело. Оно основывалось на привлекательной аналогии: на внутренних рынках стран центральные банки выступают в качестве кредиторов последней инстанции, ссужая деньги банкам, которые являются «платежеспособными, но не ликвидными», т.е. имеют положительные нетто-активы, но не могут получить платежные средства ни из какого другого источника. МВФ должен играть ту же самую роль для стран. Если бы МВФ располагал последовательной концепцией рынка капитала, там быстро обнаружили бы ошибочность этой идеи^{48}. В соответствии с теорией совершенного рынка платежеспособный бизнес является ликвидным. Экономисты из МВФ, которые обычно демонстрируют такую веру в рынок, теперь точно так же верят, что смогут лучше, чем рынок, определять валютные курсы и оценивать кредитоспособность страны-заемщика.

Я не верю в то, что механизм рынка капитала функционирует совершенно. Парадоксально, но, полагая, что механизм рынка функционирует в целом гораздо хуже, чем считает МВФ, я все же более высокого мнения о его «рациональности», чем то, из которого, по-видимому, исходят в МВФ при осуществлении своих интервенций. В обращении к МВФ за кредитами есть свои преимущества: часто Фонд предоставляет кредит, когда рынки капитала просто отказываются его дать. Но в то же самое время я признаю, что стране приходится дорого расплачиваться за «дешевые» деньги, получаемые от МВФ. Если состояние экономики выглядит мрачно и впереди маячит дефолт, МВФ является преференциальным кредитором[58]. Возврат кредитов происходит в первую очередь, даже если остальным, в том числе иностранным, кредиторам возврата не будет. Они получат то, что останется после МВФ. Они могут не получить ничего. Поэтому, действуя рационально, частные финансовые институты настаивают на премии за риск ― более выгодной процентной ставке, чтобы покрыть вероятные убытки от невозврата кредитов. Если больше денег страны уйдет в МВФ, то, значит, меньше останется частным иностранным кредиторам частного сектора, и эти кредиторы требуют соизмеримой риску более высокой процентной ставки. Последовательная теория рынка капитала могла бы помочь МВФ осознать это ― стать более осторожным в ссужении миллиардов и миллиардов, чем занимается МВФ, предоставляя пакеты выкупа долгов. Более последовательная теория рынков предложила бы МВФ в кризисные периоды больше внимания уделять поиску альтернатив, как мы уже это обсуждали в главе четвертой.

НОВАЯ ПОВЕСТКА ДНЯ МВФ?

Тот факт, что отсутствие последовательности привело к возникновению множества проблем, может быть, и не удивителен. Однако возникает вопрос: почему этой последовательности нет? Почему Фонд принимает решение за решением даже после того, как выяснилось, какие проблемы они порождают? Частично это объясняется тем, что МВФ вынужден иметь дело с очень трудными проблемами; мир сложен; экономисты из Фонда ― практики, стремящиеся принимать решения быстро в отличие от ученых, которые размеренно работают над тем, чтобы решения были последовательными и непротиворечивыми. Но я думаю, что здесь есть более фундаментальная причина: МВФ преследует не просто те цели, которые были поставлены перед ним его первоначальным мандатом,- цели повышения глобальной стабильности и обеспечения того, чтобы страны, которым угрожает рецессия, получили средства для экспансионистской политики. Одновременно Фонд преследует и цели финансового сообщества. А это означает, что часто одни цели МВФ противоречат другим.

Напряженность еще более усиливается тем, что конфликт не может быть вынесен наружу: публичное признание роли МВФ подорвало бы поддержку института. Те, кому удалось изменить содержание мандата, почти наверняка знают это. Поэтому новый мандат должен быть облачен в такие одежды, которые, по крайней мере внешне, совместимы со старыми. Упрощенная рыночная идеология обеспечивает ширму, за которой делается реальный бизнес, в соответствии с содержанием «нового» мандата.

Это изменение содержания мандата и целей, хотя оно было проведено без огласки, было немаловажным: от обслуживания глобальных экономических интересов Фонд перешел к обслуживанию глобальных финансовых интересов. Либерализация рынка капитала могла не вносить вклада в поддержание глобальной экономической стабильности, но она открывала обширные новые рынки для Уолл-стрита.

Я хочу, чтобы меня правильно поняли: МВФ никогда официально не менял своего мандата, никогда не объявлял формально, что он ставит интересы финансового сообщества выше задачи поддержания глобальной экономической стабильности или задачи обеспечения благосостояния бедных стран, которым, как предполагается, он помогает. Мы можем содержательно говорить не о мотивации и намерениях институтов, а только о том, кто их формирует и кто ими управляет. Даже в этом случае мы часто не можем утверждать, какова их истинная мотивация, ― всегда возможен разрыв между тем, что они говорят о своих намерениях, и их истинными мотивациями. Как социологи, мы можем, однако, попытаться описать поведение некоторого института в терминах его деятельности, такой, как она нам представляется. Взгляд на МВФ с точки зрения, как будто он защищает интересы финансового сообщества, обеспечивает путь к осмыслению того, что могло бы иначе казаться поведением противоречивым и непоследовательным.

Более того, тогда поведение МВФ уже не покажется удивительным: Фонд рассматривает проблемы, исходя из видения будущего и идеологии финансового сообщества, и это вполне естественно, потому что Фонд тесно (хотя и не полностью) завязан на его интересы. Как мы уже отмечали, многие из его ключевых фигур пришли из финансового сообщества и, хорошо послужив этим интересам, покинули Фонд, перейдя на высокооплачиваемые должности в финансовом сообществе. Стэнли Фишер, заместитель исполнительного директора МВФ, который играл такую роль в описанных в этой книге эпизодах, перешел из МВФ на пост вице-председателя в «Ситигруп» ― разветвленную финансовую группу, в состав которой входит «Ситибэнк». Председателем «Ситигруп» (председателем исполнительного комитета) был Роберт Рубин, который в качестве министра финансов США играл главную роль в определении политики МВФ. Можно только задаваться вопросом, был ли Фишер щедро вознагражден за честное исполнение того, что от него требовали?

Но не нужно во всем искать продажность. Чиновники из МВФ (или по крайней мере многие из его высшего руководства) действительно верили, что либерализация рынка капитала приведет к более быстрому росту в развивающихся странах, верили так сильно, что не нуждались ни в каких фактах, хотя бы немного подтверждающих это, и не придавали никакого значения фактам, этому противоречащим. В МВФ никогда не стремились причинить вред бедноте, полагая, что отстаиваемая Фондом политика в конечном счете пойдет бедным на пользу; там верили в экономику просачивания выгод сверху вниз и опять-таки не слишком стремились посмотреть в лицо фактам, которые свидетельствовали об обратном. В МВФ верили, что дисциплина на рынках капитала будет способствовать росту в бедных странах, и поэтому считали поддержание в хорошей форме рынков капитала первоприоритетной задачей.

Если рассматривать политику МВФ с такой точки зрения, то ответ на острый вопрос, почему Фонд придавал гораздо большее значение задаче обеспечения платежей кредиторам, чем помощи отечественному бизнесу, представляется более ясным. МВФ, может быть, и не стал сборщиком платежей для «большой семерки», однако он упорно (хотя и не всегда успешно) трудился, обеспечивая платежи кредиторам из «большой семерки». Существовала альтернатива этим массированным интервенциям, как мы это уже видели в главе четвертой, альтернатива, лучшая для развивающихся стран и в долговременной перспективе лучшая для глобальной стабильности. МВФ мог способствовать ее разработке; он мог организовать невостребование долгов (временное прекращение платежей по ним), что дало бы странам-должникам и их фирмам время оправиться и обеспечить новый старт их стагнирующим экономикам. Он мог попытаться инициировать ускоренный процесс банкротство Но банкротства и невостребование долгов были (и все еще являются) нежелательным сценарием, ибо они означают, что кредиторы не получат своих платежей. Многие кредиты были выданы без залогов, так что в случае банкротства кредиторы могут мало что получить обратно.

МВФ опасался, что дефолт нарушит святость контракта, подорвет основы капитализма. В этом он был не прав в нескольких отношениях. Банкротство составляет неписаную часть каждого кредитного контракта. Закон определяет, что должно произойти, если заемщик не может вернуть деньги кредитору. Являясь неписаной, но неотъемлемой частью кредитного контракта, банкротство не нарушает его «святости». Но есть еще один, столь же важный, неписаный контракт ― тот, что заключается между гражданами, обществом и государством, иногда он называется «социальным контрактом». Этот контракт требует обеспечения базовой социальной и экономической защиты, включая достаточные возможности получения рабочего места. В то время как осуществляются необоснованные действия для сохранения того, что рассматривается как святость кредитного контракта, МВФ готов разорвать на части имеющий гораздо большее значение социальный контракт. В результате именно политика МВФ подрывала рыночную экономику, равно как долговременную стабильность экономики и общества.

Теперь можно понять, почему МВФ и его стратегии, навязываемые разным странам по всему миру, встречают такую враждебность. Те миллиарды долларов, которые он предоставляет, используются для поддержания валютных курсов в течение короткого времени на явно неустойчивых уровнях. За это время иностранцы и местные богатые успевают вывести свои деньги из страны на более выгодных для себя условиях (чему содействует навязанная МВФ странам-должникам либерализация рынка капитала). За каждый рубль, рупию, крузейро они получают больше долларов до тех пор, пока курсы этих валют поддерживаются. Слишком часто миллиарды долларов уходили на выплаты иностранным кредиторам даже тогда, когда долг являлся частным. Во многих случаях получалась фактическая национализация частных обязательств.

Во время Азиатского финансового кризиса это было на руку только американским и европейским кредиторам. Они были рады возвратить деньги, которые они ссудили таиландским и корейским банкам и бизнесу, или по крайней мере получить больше, чем они получили бы при другом варианте политики. Но этот вариант не отвечал интересам рабочих и других налогоплательщиков Таиланда и Кореи, чьи налоговые деньги пошли на возврат кредитов МВФ независимо от того, была ли какая-либо польза от этих кредитов для них или нет. К обидам добавился еще и прямой ущерб. Миллиарды были истрачены на поддержание валютного курса на неустойчивом уровне и выкуп ссуд иностранных кредиторов. Правительства этих стран были поставлены на колени давлением МВФ и сократили бюджетные расходы, в результате чего страны столкнулись с рецессией, в ходе которой миллионы наемных работников потеряли свои рабочие места. И после всего этого у правительств не оказалось гораздо более скромных сумм для выплаты субсидий на продовольствие и топливо бедным. Неудивительно, что поднимается такая волна возмущения политикой МВФ.

Если рассматривать МВФ как институт, осуществляющий политику в интересах кредиторов, то становятся понятными и другие аспекты политики МВФ. Раньше мы уже упоминали о фокусировании внимания на торговом дефиците. После Азиатского кризиса, когда странам Восточной Азии были навязаны массированные меры ограничительной экономической политики, приведшие к резкому сокращению импорта, началось быстрое восстановление валютных резервов. С точки зрения института, обеспокоенного способностью должников возвращать кредиты, это имело смысл: без резервов эти страны были бы не в состоянии возвратить долларовые кредиты, полученные в свое время их правительствами и фирмами.

Но если сместить центр внимания на решение проблем глобальной стабильности и экономического оживления в этих странах и во всем регионе, то нужен более гибкий подход к восстановлению валютных резервов. Одновременно необходимы другие политические меры, чтобы оградить страны от произвола международных спекулянтов. Таиланд исчерпал свои резервы, используя их в 1997 г. для борьбы со спекулянтами. Если было решено, что страна должна как можно быстрее восстановить резервы, глубокая рецессия становилась неизбежной. Политика саморазорения, навязываемая МВФ, которая, как мы уже видели в главе четвертой, пришла на смену политике разорения соседа, проводившейся во время Великой депрессии, оказывалась еще хуже с точки зрения распространения глобального кризиса. Но с точки зрения кредиторов, она в некоторых случаях срабатывала весьма эффективно: в Корее резервы выросли фактически с нуля до почти 97 млрд. долл. к июлю 2001 г.; в Таиланде с фактически отрицательных до более 31 млрд. долл. к июлю 2001 г. Это было, конечно, хорошей вестью для кредиторов; они могли теперь спать спокойно в уверенности, что у Кореи есть доллары для возврата всех ссуд, если кредиторы потребуют этого.

Я бы избрал стратегию, более благоприятную для дебиторов и менее сфокусированную на интересах кредиторов. Я бы выдвинул тезис, что поддержание на плаву экономики важнее, а создание резервов можно отложить на несколько лет, пока экономика не вернется в свою колею. И исследовал бы я другие способы обеспечения кратковременной стабильности ― не только невостребование долгов или банкротства, о которых я упоминал ранее. Возможен, например, временный контроль за движением капитала и «налог на вывоз» такого рода, как использовала Малайзия. Всегда существуют способы защиты от набегов спекулянтов, краткосрочных кредиторов или инвесторов, настроения которых внезапно меняются. Нет политики без риска и издержек, но названные альтернативы почти наверняка были бы связаны с меньшими издержками и риском для тех, кто находился внутри стран, охваченных кризисом, даже если они возлагали большие издержки на кредиторов.

Защитники политики МВФ указывают, что кредиторам и так пришлось понести некоторые издержки. Многим из них кредиты были возвращены не полностью. Но эта защита бьет мимо цели двояким образом. Во-первых, благоприятствующая кредиторам политика была попыткой только сократить убытки по сравнению с потенциально возможными; МВФ осуществлял не полный выкуп долгов, а только частичный; Фонд не мог остановить падение валютного курса. Во-вторых, МВФ действовал отнюдь не всегда успешно. Ограничительная политика МВФ в Индонезии зашла так далеко, что даже интересы кредиторов не были достаточно хорошо соблюдены. Если же смотреть на вещи более широко, то глобальная финансовая стабильность, и это можно обосновать, соответствует интересам не только глобальной экономики, но и финансовых рынков. В то же время многие политические мероприятия ― начиная с либерализации рынка капитала и кончая массированными выкупами долгов ― почти наверняка способствуют глобальной нестабильности.

Тот факт, что МВФ сконцентрировал усилия на интересах финансового сообщества и отражал их интересы, помогает также частично объяснить аргументацию, приводимую им в свою защиту. Во время Восточноазиатского кризиса МВФ и министерство финансов США поспешили возложить ответственность за сложившуюся ситуацию на страны-заемщики. Особенно их корили за отсутствие прозрачности. Даже если такое отсутствие имело место, совершенно очевидно, что факт непрозрачности не может вызывать кризисы, равно как и прозрачность не может быть прививкой от кризиса. Восточно-азиатскому кризису непосредственно предшествовал финансовый кризис в Швеции, Норвегии и Финляндии, вызванный крахом риелторского бизнеса, в конце 1980-х и начале 1990-х годов. Известно, однако, что эти страны являются самыми прозрачными в мире. Существует целый ряд стран гораздо менее прозрачных, чем Корея, Малайзия и Индонезия, но там не было кризиса. Если прозрачность есть ключ к решению загадки возникновения экономических кризисов, то кризис в Восточной Азии должен был наступить гораздо раньше, поскольку статистические данные показывают, что страны Восточной Азии становятся более, а не менее прозрачными. Несмотря на то что кризис относят на счет провалов на фронте прозрачности. Восточная Азия демонстрировала не только примечательный рост, но и примечательную стабильность. Если страны Восточной Азии и были «в высокой степени уязвимыми», как утверждают МВФ и министерство финансов США, то это не вновь открытый и неизвестный ранее тип уязвимости, основанный на отсутствии прозрачности, а хорошо знакомый старый тип, вызываемый преждевременной либерализацией капитального и финансового рынков. Результат политики, навязанной этим странам МВФ.

Оглядываясь назад, можно найти «прозрачную причину» такого внимания к прозрачности^{49} она очень нужна финансовому сообществу, МВФ и министерству финансов США для того, чтобы перенести вину с больной головы на здоровую. На самом деле виновна политика, которую МВФ и министерство финансов США навязывали Восточной Азии, России и другим странам. Либерализация рынка капитала привела к дестабилизирующим спекуляциям, либерализация финансового рынка ― к практике плохого кредитования. Когда их программы оказались неспособными генерировать оживление, как было обещано, они стали оправдываться. Их защита состояла в утверждении, что на самом деле реальная проблема -не в их программах, а в чем-то другом, где-то в самих странах, пораженных кризисом.

Более тщательное рассмотрение, однако, показывает, что развитые промышленные страны несут ответственность и за многие другие проблемы. Слабое банковское регулирование в Японии, например, могло подтолкнуть банки к кредитованию Таиланда по таким низким процентным ставкам, что заемщики не могли устоять перед искушением брать взаймы в размерах, выходящих за пределы, определяемые осмотрительной практикой финансирования. Политика либерализации банковского регулирования в Соединенных Штатах и других ведущих развитых промышленных странах тоже поощряла неблагоразумное кредитование ― банкам разрешалось считать зарубежные краткосрочные кредиты более надежными, чем долгосрочные. Это поощряло краткосрочное кредитование, а краткосрочные кредиты стали одним из главных источников нестабильности в Восточной Азии.

Крупные инвестиционные фирмы также стремились оправдать своих консультантов, которые рекомендовали клиентам вкладывать деньги в эти страны. При полной поддержке правительств Соединенных Штатов и других главных промышленных стран консультанты по инвестициям от Франкфурта-на-Майне до Лондона и Милана заверяли, что они никаким способом не могли узнать, насколько плоха на самом деле ситуация при том состоянии прозрачности, которое характерно для стран Восточной Азии. Эти эксперты спокойно игнорировали тот факт, что на полностью открытом и прозрачном рынке с совершенной информацией рентабельность инвестиций низка. Азия потому и была привлекательной для инвестиций, что они были там высокоприбыльными, а это как раз и было следствием высокого риска. Уверенность консультантов в том, что они обладают достаточной информацией, и жажда прибыли их клиентов гнали средства в регион. Ключевые проблемы ― высокая задолженность Южной Кореи, огромный торговый дефицит Таиланда и бум в области недвижимости, который неотвратимо вел к краху, коррумпированность режима Сухарто ― были хорошо известны, и риски, связанные с этим, открыты для инвесторов.

Транснациональные банки также сочли для себя выгодным свалить ответственность на других. Они стремились обвинить заемщиков и указывали на плохую практику кредитования тайских и южнокорейских банков. Последние якобы выдавали плохие кредиты при попустительстве коррумпированных правительств своих стран. МВФ и министерство финансов США вновь присоединились к ним. С самого начала аргументация МВФ и министерства финансов США внушала подозрения. Несмотря на их попытки обелить крупные транснациональные банки, простая истина состоит в том, что в каждой кредитной сделке участвуют как заемщик, так и заимодавец. Если кредит оказывается по существу плохим, то в этом виноваты они оба. Более того, банки западных развитых стран давали кредиты крупным корейским корпорациям, хорошо зная, как перегружены заемными средствами многие корейские фирмы. Плохие кредиты были результатом плохих оценок, а не давления со стороны правительств Соединенных Штатов или других западных стран. Их выдавали западные банки, несмотря на то что они располагают, как считается, хорошим инструментарием для управления рисками. Неудивительно, что большие банки пожелали остаться вне поля зрения при проведении исследования причин кризиса. У МВФ имелись достаточные основания, чтобы их поддержать. Фонд сам разделял с ними ответственность. Повторные выкупы долгов МВФ в других регионах способствовали недостаточно внимательному отношению заимодавцев к состоянию дел заемщиков.

Но за всем этим было поставлено на карту гораздо большее. Министерство финансов США в начале 1990-х годов раструбило на весь мир о глобальном триумфе капитализма. Вместе с МВФ оно сообщило странам, придерживающимся курса «правильной политики» ― политики Вашингтонского консенсуса,- что они могут быть уверены в экономическом росте. Но Восточноазиатский кризис бросил тень сомнения на это новое мировоззрение, и возникла необходимость показать, что проблема не в капитализме, а в самих азиатских странах и их плохой политике. МВФ и министерство финансов США должны были обосновать тезис, что проблема заключалась не в реформах, которые ставили либерализацию рынков капитала превыше всего, возводя ее в ранг священного догмата, а в том, что реформы не были осуществлены до конца. Фокусируя внимание на слабости стран, подвергшихся кризису, они не только снимали с себя вину за свои собственные ошибки как в политике, так и в кредитовании, но и пытались использовать этот опыт для дальнейшего осуществления своей программы.