Глубокие корни

ШАГИ НА ЗАРЕ

В октябре 1967 года нашему колхозу исполнилось сорок пять лет. Он был создан всего лишь через пять лет после Великой Октябрьской социалистической революции. В волнующие дни подготовки к 50-летию Советского государства мне не раз приходила в голову мысль: было бы, наверное, полезно рассказать о делах и людях первенца колхозного строительства на Дону. Может быть, опыт нашего колхоза окажется в чем-то интересным для других хозяйств.

А потом подумалось еще вот о чем: пример старейшего коллективного хозяйства области еще раз покажет, что дала Советская власть труженику земли, какие замечательные плоды приносит свободный труд на свободной земле. Ведь сколько всяких так называемых «советологов», подвизающихся на страницах буржуазной печати, льют грязь на нашу страну, пытаются очернить достижения советского крестьянства, тужатся доказать, что колхозный строй ему чужд. Эти господа — «знатоки» советской жизни, прекрасно осведомленные о наших успехах, намеренно вводят в заблуждение своих читателей.

Нет, колхозный строй имеет очень глубокие корни, и никогда не удастся им выдать белое за черное! Советский строй, советский образ жизни опровергает все их, мягко выражаясь, домыслы. История нашего колхоза — один из бесчисленных примеров, опровергающих клевету этих врагов трудящегося человека.

А начиналась история нашего колхоза в суровое время. После двух опустошительных войн в Советской России разразилась губительная и невиданная по своим масштабам засуха 1921 года, а за ней голод.

Трудящиеся всего мира с большим сочувствием следили за событиями в Советской России и организовывали помощь населению страны, уничтожившей у себя гнет капитала. Особенно близко к сердцу принимали сообщения из России будущие основатели хозяйства, ставшего теперь первым колхозом коммунистического труда на Дону. Они жили тогда в Америке, узнавали правду о русской революции из прогрессивных газет и приветствовали ее от всего сердца.

Многие из этих людей, преследуемые царизмом, приехали в Америку в поисках счастья. Так, Трофим Иванович Малич попал в Соединенные Штаты в 1912 году, после расстрела рабочих на Ленских золотых приисках. Спасаясь от тюрьмы, он надеялся найти себе приют за океаном. Но его надежды оказались тщетными. Ему, уже квалифицированному рабочему, была уготована судьба безработного. С котомкой за плечами он исколесил с востока на запад и с юга на север все Штаты, а синяя птица счастья витала где-то в бездонном поднебесье, но так и не побывала в его руках…

— Америка — это ад, — вспоминает Трофим Иванович. — На каждом шагу обман, рабочему человеку тяжко видеть, как в роскоши купаются богачи, а его братья стонут от безработицы и нищеты.

Мартын Борисович Данилевич уехал в Америку в 1896 году. В своих воспоминаниях он писал: «Искал я, искал эту «лучшую долю» в Америке, так и не нашел ее. А вот безработным был несколько раз. В 1904 году жил в Канаде, ворочал камни на строительстве. В 1906 году уехал на золотые прииски, на Аляску. Там работал грабарем. В своих руках держал золото, а жил в страшной нужде, создавая богатство капиталистам. Моя жизнь начинается с 1922 года, а до этого была не жизнь, а так… горе горькое».

С проклятием покинул он страну Желтого Дьявола.

В 1921 году Владимир Ильич Ленин обратился к международному пролетариату с призывом, опубликованным 6 августа в «Правде». Он писал: «В России в нескольких губерниях голод, который, по-видимому, лишь немногим меньше, чем бедствие 1891 года.

Это — тяжелое последствие отсталости России и семилетней войны, сначала империалистической, потом гражданской, которую навязали рабочим и крестьянам помещики и капиталисты всех стран.

Требуется помощь. Советская республика рабочих и крестьян ждет этой помощи от трудящихся, от промышленных рабочих и мелких земледельцев.

Массы тех и других сами угнетены капитализмом и империализмом повсюду, но мы уверены, что, несмотря на их собственное тяжелое положение, вызванное безработицей и ростом дороговизны, они откликнутся на наш призыв.

Те, кто испытал на себе всю жизнь гнет капитала, поймут положение рабочих и крестьян России, — поймут или почувствуют инстинктом человека трудящегося и эксплуатируемого необходимость помочь Советской республике, которой пришлось первой взять на себя благодарную, но тяжелую задачу свержения капитализма. За это мстят Советской республике капиталисты всех стран. За это готовят они на нее новые планы похода, интервенции, контрреволюционных заговоров.

С тем большей энергией, мы уверены, с тем большим самопожертвованием придут на помощь к нам рабочие и мелкие, живущие своим трудом, земледельцы всех стран»[1].

«Затаив дыхание, — вспоминают наши первые коммунары, — читали мы этот призыв Ильича. Каждый из нас готов был отдать родной России все, что имел.

По инициативе компартии США создается «Общество технической помощи Советской России». Эта организация закупала продукты, обувь, одежду, медикаменты, машины и все это отправляла в Советскую Россию.

Многим членам «Общества технической помощи Советской России» казалось все это недостаточным. Они решили поехать в Россию, чтобы своим трудом участвовать в восстановлении разрушенного хозяйства. Послали письмо-запрос в Народный Комиссариат по иностранным делам товарищу Чичерину, в котором просили сообщить о возможности приезда рабочих из Америки «на экономический фронт» в Советскую Россию.

Вскоре пришел ответ с приглашением Советского правительства. Компартия США сразу же приступила к комплектованию промышленных и сельскохозяйственных групп.

— Это было удивительное время, — рассказывает Трофим Иванович Малич. — Среди рабочих, особенно тех, кто раньше жил в России, царило большое оживление. Все хлопотали, торопились. Сдавали, как один, свои небольшие трудовые сбережения. Хотелось поскорее увидать родную землю…

В разных городах Америки было образовано 30 групп рабочих, отъезжающих в Россию. Одна из них — в Сиэттле, что находится в штате Вашингтон. На первом собрании в 1921 году эта группа объявила себя коммуной «Сеятель» и приняла примерный устав, разработанный и утвержденный Наркомземом РСФСР. Этот первый шаг коммунаров и все последующие события, связанные с организацией коммуны, достаточно полно описаны в брошюре П. Я. Тадеуша, которая вышла в свет в 1929 году. Она называлась «Американская коммуна «Сеятель».

Потом закупили машины, продукты питания, одежду с запасом на два года и в Нью-Йорке погрузили на пароход. Здесь перед отъездом состоялось второе общее собрание коммунаров. На нем было решено объединить в одну коммуну «Сеятель» три группы: русскую из Сиэттла, финскую из Киркленда и коммуну «Жизнь» из Стумбинвилля. Тогда же договорились: все закупленное имущество не подлежит разделу, продаже или ликвидации и передается в собственность Советского государства. Единодушно согласились работать в том месте, которое укажет Советское правительство. Соглашение было подписано и составлено в трех экземплярах, из которых один послали в Москву в Народный Комиссариат земледелия, второй — Центральному бюро «Общества технической помощи Советской России», третий остался в делах коммуны.

Пока коммунары пересекали Атлантический океан (скорости в те времена были не ахти какие), их представители, уехавшие заранее, побывали на земле коммуны. Это был участок ковыльной степи в 4800 десятин на перепутье дорог между Целиной и Сальском. До революции здесь гуляли табуны лошадей коннозаводчиков Пишванова и Данильченко.

13 октября 1922 года приехали 88 коммунаров, люди 11 национальностей, и поселились в открытой степи. Жилья никакого не было. Разбили палаточный городок, в котором жили мужчины, а женщины и дети остались на станции Целина.

Очень мало могла дать тогда своим друзьям, приехавшим к ней на помощь, Советская власть. Но так ли уж значимой была для этих энтузиастов неустроенность быта в те первые, такие радостные дни! Ведь дело было в другом. Они находились на свободной земле, и землю их коллективу Советская власть дала бесплатно! А еще — и это было для них самым главным — они впервые почувствовали себя хозяевами своей судьбы, точно так же, как стали полноправными хозяевами этой земли, которую им предстояло сделать цветущей.

Начали с поисков пресной воды. День и ночь рыли колодцы, но все впустую. И только через несколько суток напали, наконец, на живительную влагу! Значит, тут можно жить!

А потом, как назло, пошли дожди, а за ними простуды, малярия… Да, неприветливо встретила коммунаров Сальская степь, заросшая сорной травой. В ней кишели суслики и мыши, от которых не было покоя ни днем, ни ночью. Они грызли провизию коммунаров, их одежду, обувь, книги, спички, по ночам не давали спать…

Техника, привезенная из Америки, стояла в портах Одессы и Ленинграда. Доставить ее в Целину оказалось делом нелегким. На всем лежала печать войны и разрухи. Транспорт работал скверно, и потому отдельные тракторы прибыли в коммуну лишь через 7–8 месяцев.

К запашке земли коммуна опоздала. Так что озимых в первый год не посеяли.

Все эти непредвиденные трудности не могли не повлиять на неустойчивую часть переселенцев: некоторые вышли из коммуны. Но основное ядро, сцементированное коммунистами, не унывало, не приходило в отчаяние от неприветливой и бесприютной, обросшей бурьяном степи. Они верили в разум и силу человека, постоянно ощущали заботу государства, и все делали, чтобы коммуна выжила, окрепла.

Наконец-то прибыли тракторы — один гусеничный «Бэст-Катерпиллер» и три колесных «Фордзона». Они были переданы в собственность государства как подарок Советской власти от бывших американских рабочих.

В 1923 году коммуна засеяла 212 десятин озимых и 728 десятин яровых. Это был первый крупный успех. В следующем году посевы зеленели на площади 1200 десятин, было посажено 3480 деревьев. К этому времени в коммуне было 77 мужчин и 29 женщин.

Началось и строительство. Возвели жилой дом на восемнадцать комнат, мастерскую для ремонта сельскохозяйственного инвентаря.

Советское правительство внимательно следило за работой коммун. Чтобы дать им как следует окрепнуть, оно освободило их на три года от налогов и поставок. Это создавало хорошие предпосылки для развития общественного хозяйства и роста его доходности.

Торжественной была первая уборка урожая. Ветераны рассказывают, что в поле вышли все коммунары. Они по-праздничному оделись, настроение было приподнятое. Из окрестных сел и хуторов пришли крестьяне. Вначале они с недоверием смотрели на удивительные агрегаты. Как на параде, стояли тракторы, а в упряжке с ними — по несколько старых косилок. А потом, будто по команде, они вошли в загонку, ровно укладывая пшеницу в валки. Следом шла сноповязалка, и тут же возникали крестцы.

Первые тракторы попали сразу в надежные руки. Их водили финн Хуго Теодорович Энгольм, белорус Семен Иосифович Гришкевич и другие.

Крестьяне диву давались, как все ловко, почти по-волшебному, получалось у коммунаров. Это было началом их дружеского сближения с «американцами». Они воочию убеждались в силе «стальных коней», которые не нуждались ни в овсе, ни в сене, зато землю пахали глубоко и быстро.

В тот год коммуна получила по 5 центнеров зерна с гектара. Маловато. Но крестьяне-единоличники собрали хлеба в четыре раза меньше. Разница оказалась убедительной.

Уже в следующем году вышло по 7, а потом по 9 центнеров пшеницы с гектара. Коммунары верили, что достигнутое не предел, оно будет со временем перекрыто.

О коммуне «Сеятель» знали в Америке. Друзья радовались ее успехам, враги желчно твердили о том, что скоро придет крах коммуне. И только люди, не потерявшие от злобы к Советской стране рассудок, могли серьезно оценить успехи «Сеятеля».

Коммунары гордились тем, что своим упорным трудом буквально на голом месте им удалось создать успешно развивающееся коллективное хозяйство. Но при этом они никогда не теряли перспективы, знали, что находятся только в начале пути. Впереди будет еще немало трудностей, связанных с дальнейшим ростом коммуны.

Члены коммуны хорошо представляли себе будущее. Об этом говорится и в Уставе коммуны. Вот две выдержки из него:

«Мы объединяемся на равных правах, чтобы трудиться для пользы рабоче-крестьянского государства. Отныне все имущество и богатство коммуны принадлежит Советскому государству…»

«Коммуна имеет целью социалистическое переустройство сельского хозяйства в районе своей деятельности, достижение наибольшей производительности и доходности хозяйства и коренное улучшение материальных и культурно-бытовых условий своих членов путем организации единого крупного обобществленного механизированного хозяйства на основе усовершенствования техники сельскохозяйственного производства…»

Трудные двадцатые годы… А коммунары мечтали об усовершенствовании техники, с помощью которой только и можно было перестраивать на новый лад всю крестьянскую жизнь. Такую технику им дала Советская власть. Если в 1922 году в коммуне было четыре стареньких трактора, то уже к 1930 году к ним прибавилось еще 17 отличных машин. Коммуна получила 4 автомобиля, 19 сноповязалок, 4 тракторные молотилки, 2 триера, 5 нефтяных двигателей, 2 электроустановки и много других агрегатов.

Надо сказать, что коммунары никогда не помышляли отгораживаться от своих соседей — окружающих крестьянских хозяйств. Они, как это и записано в их уставе, заботились о социалистической переделке сельского хозяйства в районе своей деятельности. Охотно делились с крестьянами семенами, помогали им ремонтировать инвентарь, делились опытом получения хороших урожаев, давали советы, как лучше обрабатывать землю.

Об этом они писали в «Правде» 6 августа 1929 года: «Видя наши успехи, они (крестьяне. — М. М.) уже не чураются «коммунии», как черт ладана, а сами становятся на наш путь. Мы не замыкаемся в своей скорлупе, а поддерживаем с крестьянами постоянную связь. Дети беднейших крестьян учатся в нашей школе…»

В состав членов коммуны охотно принимали всех, кто желал добросовестно трудиться на коллективных началах. Только в 1924 году стали коммунарами 40 юношей и девушек — беспризорников, воспитанников детских домов — и 120 демобилизованных красноармейцев. Причем, они не вносили вступительных паев, как это сделали в свое время основатели коммуны.

Правда, для всех вновь принимаемых был установлен испытательный срок — шесть месяцев. За это время вступающий должен был показать честное отношение к труду, выдержку и дисциплинированность, умение выполнять любое задание аккуратно и в срок. Думаю, что это было неплохое правило!

Мобилизованные в Красную Армию или избранные на партийную, советскую, профсоюзную и кооперативную работу не считались выбывшими из коммуны.

Беспощадно боролись коммунары с теми, кто нарушает трудовую дисциплину, лодырничает, ворует (и такие тоже были), хулиганит. Самых «неподдающихся» исключали из своего состава. Мне кажется, что такой подход никогда не теряет своего воспитательного значения.

Путь коммуны «Сеятель» не был усыпан розами. За восемнадцать лет ее существования было всякое. Суровым выдался 1928 год. Лютовали сильные морозы. Весной над полями пронеслась буря громадной силы, а потом заладили ветры, пошли холодные дожди. Они смели очень большую площадь яровых и озимых. Тогда из 1145 гектаров посевов чудом уцелело чуть больше трехсот.

Потемнели лица коммунаров. Партийная организация в те трудные дни сумела объединить усилия всех в борьбе со стихией. С какой-то особой яростью люди работали в поле, позабыв об отдыхе, и даже сон не шел к ним. Тяжелое испытание, выпавшее на долю первых покорителей сальской целины, стало еще одной проверкой правильности избранного пути. И, хотя тогда не было высокоурожайных сортов, коммуна сумела получить по девять с половиной центнеров зерна с гектара, а по району вышло только шесть центнеров.

Надо заметить, что многие коммунары были слабо знакомы с сельским хозяйством. До этого они работали на заводах, хорошо знали технологию обработки металла и поначалу не владели элементарными приемами обработки земли, не говоря уже о сложнейших правилах агротехники, научных основах ведения животноводства. Всему этому им не у кого было учиться. Познавали все, как говорят, эмпирически, собственным опытом.

В первые годы в коммуне не было ни агрономов, ни зоотехников, ни инженеров. Четверо когда-то окончили ускоренную агрошколу, да еще трое вышли в механики-самоучки — вот и вся «наука». Этого, конечно, было очень недостаточно. Коммунары ахнули, когда в 1929 году узнали, что сразу пало больше 230 племенных поросят. Тут только оставалось развести руками. Ибо молодняк погиб от болезни, которую без ветврача не излечишь. К слову сказать, коммунары сами-то и не могли принять своевременных мер к лечению животных. Не понимая в чем дело, они даже не отделили сразу больных поросят от здоровых. Отсутствие чистых, светлых, теплых и просторных помещений, квалифицированного ветеринарного обслуживания и стало причиной неурядиц в свиноводстве. Они крепко ударили по доходам коммуны.

Для многих покажется смешным и даже нелепым то, о чем я сейчас расскажу. На свиноферме, по свидетельству наших ветеранов, люди часто наблюдали «бой свиней». Они смеялись, глядя на забавные, а порой кровавые сцены. Но, к горькому сожалению, коммунары не понимали, что смеялись над самими собой, над своим неведением в совершенно простом деле. «Бой свиней» начинался оттого, что кормили в одном месте и малых и больших животных, взрослых и подсвинков. Сильные побивали слабых, взрослые — поросят. Одни пожирали безмерно много, а другим почти ничего не доставалось. А итог оказывался печальным — падеж стал неизбежным явлением.

Но хуже всего, пожалуй, обстояло дело в птицеводстве. Хорошей породой кур коммуна вначале не обзавелась, яйценоскость их была невысокой — всего 56 яиц в год давала одна несушка, меньше чем у любого единоличника.

И все же, несмотря на отдельные промахи и просчеты, коммуна шла в гору. Можно было бы привести немало цифр и фактов в подтверждение этого. Я ограничусь лишь некоторыми, наиболее яркими.

Вспомните. В начале пути, в 1923 году, был получен урожай зерновых в 5 центнеров, а в 1928 году, к моменту развертывания сплошной коллективизации сельского хозяйства страны, было собрано по 12,6 центнера озимой пшеницы. Пусть этот урожай еще тоже невысок, но разница была весьма заметной. Хочу еще раз подчеркнуть, что коммунары такого результата достигли в условиях отсутствия высокоурожайных сортов зерновых. Американские сорта («Банатка» и другие), привезенные коммунарами, не выдерживали суровых условий Сальской степи.

Успехи коммунаров станут более наглядными, если вспомнить, что рассказывают старожилы об урожаях в Сальском округе до революции. Ведь и раньше там кое-где сеяли. Например, над балкой, у нас ее Юлой называют, тоже посевы ржи были. И если в какой-то год урожай выходил в сам-пять, так это уже считалось божьей благодатью.

На озимые тогда никаких надежд не возлагали: они вымерзали начисто. Да и как им не вымерзать, если осенью разбрасывали семена под борону? Корни оголятся, вот и гибель приходит посевам. Кстати, такое не раз наблюдали коммунары на полях крестьян-единоличников, этих вечных бедолаг. Трудились они порой не хуже, а получали часто горсть, не всегда возвращая затраченные семена. Потому-то так нагляден был пример коммуны, урожаи которой подбирались к ста пудам — заветной мечте хлебороба тех лет.

К 1930 году посевная площадь в коммуне выросла более чем в 3 раза. Уже засевалось почти 3500 гектаров. Каждому понятно, что сделать это можно было на основе механизации полевых работ. Землю коммуны пахали тракторы, заменившие 645 лошадей.

Именно в «Сеятеле» был установлен мировой рекорд производительности одного трактора. Он работал в течение 2502 часов в год, или восемь месяцев по 10 часов в сутки. Между прочим, и теперь каждый трактор работает восемь месяцев, но уже 16 часов за две смены. Нынче в колхозе сорок три трактора, естественно, что сейчас все полевые работы выполняются в 5–6 раз быстрее, чем в те годы.

Известных сдвигов достигло и животноводство. Росло поголовье животных. Если в 1925 году коммуна имела — двух жеребцов, 33 коровы, 19 телят, 46 свиней, 44 поросенка, одну овцу и 400 голов птицы, то уже через три года стало более 100 лошадей, коров — 63, свиней — 512, овец — 900, не говоря о птице. А удоям, которые получали здесь в то время, могут позавидовать и руководители ряда нынешних колхозов и совхозов. В среднем от одной коровы выходило больше 3000 литров.

Сколько радости было у коммунаров, когда они купили в 1929 году первый комбайн! Машина, прямо скажем, сейчас выглядела бы как музейный экспонат. Но тогда она удивила всех окрестных крестьян. На ее «смотрины» их пришло видимо-невидимо. Каждому хотелось руками потрогать диковинку, пришедшую на смену косилке и серпу. Многим не верилось, что это «чудо» будет косить и обмолачивать пшеницу, отделяя зерно, солому и полову.

На их глазах трактор потащил комбайн в загонку. А следом оставались соломенные копны. Четыре коммунара, обслуживавшие агрегат, работали ловко и с азартом. В тот памятный день они убрали хлеб с 10 гектаров. Война помешала нам сохранить эту историческую машину…

Коммунары писали в «Правде» в 1929 году:

«Больше машин, больше механических двигателей, к полному 100-процентному охвату механизацией всех процессов сельского хозяйства! — вот наш лозунг, и с этим лозунгом в день индустриализации мы и обращаемся ко всему рабочему классу.

Даешь трактор большой мощности! Индустриализация — лицом к крупному коллективному хозяйству!

Двигайте в деревню мощные тракторы, комбайны, молотилки, сноповязалки — все, что толкает крестьянство на путь коллективизации!»

Эти призывы и по сей день жизненно важны. Можно просто позавидовать удивительной прозорливости простых тружеников коммуны. Они отчетливо представляли себе будущее социалистического земледелия. Чаяния тружеников земли, нашедшие такое яркое выражение в письме коммунаров, нашли свое отражение в политике партии по реконструкции сельского хозяйства.

С большой заинтересованностью развивали коммунары и подсобные отрасли хозяйства. Они построили механическую, столярную, сапожную и портняжную мастерские. Здесь все выполнялось в первую очередь для общих нужд, а уж потом для личных. Много делалось и для крестьян-бедняков и середняков соседних сел и хуторов. Ремонт их инвентаря производился за небольшую плату, практически по себестоимости затраченных материалов, а за вложенный труд деньги не взимались.

Успешное развитие хозяйства коммуны позволило в известной степени повысить товарность производства. Причем, добытые коллективным трудом средства расходовались на основе общей договоренности со всеми членами коммуны. Главными статьями расхода были приобретение машин, капитальное строительство. Остальное распределялось между коммунарами.

Своеобразно строилось управление коммуной. Для ведения текущих дел избирался совет из семи человек. В ревизионную комиссию входило три человека. Первым председателем совета был финн Карл Маттило. С 1923 года по 1940 его возглавлял латыш Виктор Иванович Саулит, член ВКП(б) с 1919 года. Он прошел суровую школу жизни. В Америке был и рабочим-металлистом, и служащим. Знал четыре языка, что помогало ему общаться с коммунарами. Эти люди вместе с другими коммунистами были душой коллектива и пользовались огромным авторитетом и уважением всех коммунаров.

На всех заседаниях совета присутствовали заведующие отраслями, представители ячеек ВКП(б) и ВЛКСМ. В его работе при желании мог участвовать каждый коммунар.

Ежегодно проводилось не менее пяти общих собраний. От этой традиции мы не отступаем и сейчас.

На собраниях коммунары живо обсуждали самые важные, самые главные стороны жизни коммуны. Постепенно были преодолены языковые барьеры. Русские, украинцы, белорусы, финны, латыши, эстонцы, литовцы, поляки, венгры, румыны нашли общий язык. Интересно отметить, что протокольные книги велись на русском и финском языках, а расходные — на английском. На собраниях выступления переводились с русского на английский и финский, а бывало и наоборот.

Коммунары, надо сказать, понимали эти трудности. Они усердно изучали русский язык. Это сближало и объединяло их. Преподавание в начальной школе велось на русском языке.

Крепла коммуна, росло и число коммунаров. В 1929 году в коммуну входило уже 260 человек. В Сальской окружной газете в небольшой заметке говорилось, что в коммуну «Сеятель» одновременно «принято 98 бедняков, батраков, красноармейцев и три «американца». Через год число коммунаров выросло до 305. Молодежь оставалась работать в коммуне, вместе со своими отцами и матерями умножала ее богатство. Это замечательная традиция! Она жива у нас и сейчас. Мы стремимся к тому, чтобы создать наилучшие условия для творческого труда молодых колхозников.

Большую работу среди коммунаров вели партийная и комсомольская ячейки. По приезде в Советскую Россию многие «американцы» были приняты в ряды РКП (б). Партийная ячейка тех лет была довольно крупной в Сальском округе. В ней насчитывалось 46 членов.

Коммунистам во всех делах крепко помогали комсомольцы. Их было 44. Они создали в начальной школе пионерскую организацию, в которую вступило 16 мальчиков и девочек.

Все коммунары входили в состав ячеек Осоавиахима и МОПРа.

С любовью и интересом изучали коммунары труды Владимира Ильича Ленина. Для этого были созданы два кружка по ленинизму, на финском и русском языках, и две школы политграмоты. Занятия в них проходили живо, потому что каждая тема была тесно связана с жизнью самих коммунаров. Особо внимательно они изучали последние работы Ильича — «О кооперации», «Лучше меньше, да лучше», «Как нам реорганизовать Рабкрин», «Великий почин».

Партийная и комсомольская ячейки заботились о всестороннем развитии коммунаров. В коммуне работали два драматических кружка, один — музыкальный, два — по ознакомлению с устройством и работой тракторов, один — военный. Ни одно мероприятие не обходилось без духового оркестра.

Кроме того, в «Сеятеле» была хорошая библиотека, в которой насчитывалось до двух тысяч книг на русском, английском и финском языках.

Для коммунаров регулярно устраивались киносеансы, читались лекции и доклады на политические, научные антирелигиозные темы. Нередко на таких вечерах давались концерты самодеятельности, спектакли в постановке своих драмкружковцев. На них часто бывали крестьяне из соседних сел и хуторов.

Серьезная и целенаправленная воспитательная работа коммунистов и комсомольцев сплачивала коммунаров в единый коллектив. Любовь к отчизне, к своей родной коммуне, безграничная вера в Советскую власть, в Коммунистическую партию двигали всеми делами и помыслами коммунаров. В этой связи хочется привести один любопытный документ.

В конце двадцатых годов очень неспокойно было на нашей дальневосточной границе. Буржуазное китайское правительство шло на самые крайние меры, осложняя и без того напряженные отношения. Почти ежедневно советская граница нарушалась. Это вызывало чувство законного возмущения коммунаров, как и всех советских людей. На общем собрании коммуны «Сеятель» был заслушан доклад о повторяющихся наглых вторжениях белобандитов и войск нанкинского правительства на территорию Советского Союза. Постановление собрания приводится в брошюре П. Я. Тадеуша «Американская коммуна «Сеятель». Вот что в ней говорится:

«Мы единодушно заявляем, что с сегодняшнего дня считаем себя и все наше хозяйство мобилизованными для защиты Советского отечества.

Мы не имели возможности активно участвовать в Октябрьских событиях 1917 года. Теперь же мы все, как один, готовы принять активное участие в защите завоеваний Октября.

Для укрепления обороноспособности страны мы будем всячески содействовать улучшению работы Осоавиахима и вступим в члены РОКК.

Отчисляем по 5 рублей с каждого коммунара на оборону страны и вызываем все коллективные хозяйства последовать нашему примеру.

Все налоги, обязательства и недоимки обязуемся выплатить, а также сдать все излишки зерна досрочно.

Поручаем совету коммуны в текущую посевную кампанию выделить площадь посева в фонд обороны страны.

Укрепляя обороноспособность, улучшая работу наших добровольных обществ, усиливая внимание всех трудящихся к той опасности, что готовят капиталистические наймиты, мы сумеем дать им отпор и превратить войну против Советского Союза в мировой Октябрь».

Наши ветераны вспоминают, что это постановление обсуждали все до единого коммунара и проголосовали за него единодушно.

За событиями, происходящими в нашей стране и за рубежом, коммунары следили по газетам и журналам. Их выписывали 300 экземпляров на русском, хорватском, финском, английском и других языках. Часто они собирались у радиоприемника, который, пожалуй, был единственным на всю Сальскую округу.

О коммуне было написано немало книг и брошюр, изданных в Москве, Ленинграде, Ростове и даже за границей. По-моему, и роман писателя Смирнова «Джек Восьмеркин — американец» в какой-то степени отображает жизнь коммуны «Сеятель», хотя действие в нем развертывается в Поволжье. Помню, тогда я жил в станице Бессергеневской, мы зачитывались этой увлекательной книгой.

В 1930 году Ленинградская киностудия сняла о нашей коммуне фильм «Парень с берегов Миссури». Его показывали во многих деревнях страны. Слава о тружениках коммуны разнеслась по всему Советскому Союзу. И пошли вереницей разные экскурсии. Только в 1929 году в «Сеятеле» побывало свыше трех тысяч экскурсантов из ближних и дальних мест.

Коммунары с охотой показывали фермы, поля и мастерские. Знакомили гостей со своим бытом и жизнью, демонстрировали умелое использование техники на севе и уборке зерновых культур. Убеждали приехавших крестьян в преимуществах коллективного труда, коллективного образа жизни.

Тридцатые годы… Родина стала в это время огромной строительной площадкой. Строились Магнитогорск и Днепрогэс, Ростсельмаш и Сталинградский тракторный. Очевидцы и участники событий тех лет помнят, какой невиданный энтузиазм охватил весь советский народ.

Бурно разворачивалось строительство новой жизни и в советской деревне. Коллективизация стала ареной острейшей классовой борьбы. Она сопровождалась нередко заревом пожарищ и свистом пуль из кулацких обрезов…

И все же, несмотря на отчаянное сопротивление кулаков и их пособников, коллективизация под руководством Коммунистической партии набирала темпы. И сейчас, перечитывая «Поднятую целину» Михаила Александровича Шолохова, вновь и вновь переживаешь, мысленно возвращаешься к тем героическим дням, думаешь о большой прозорливости В. И. Ленина, Коммунистической партии, увидевших в кооперировании сельского хозяйства единственно верный путь многомиллионного крестьянства.

В те годы основной формой кооперирования крестьян стали сельскохозяйственные артели. Они возникли и в соседних с коммуной «Сеятель» хуторах и селах Сальского округа. Наше хозяйство оставалось коммуной до 1940 года. В первые годы коллективизации по своим показателям оно превосходило молодые колхозы, но постепенно вновь образованные сельхозартели набирали силу, стали обзаводиться техникой, скотом и по уровню экономики быстро приближались к «Сеятелю».

Жизнь с каждым годом все больше убеждала в том, что сельхозартель является наилучшей формой организации коллективного производства в сельском хозяйстве в условиях социалистического общества. В сельхозартели наиболее полно сочетаются и общественные, и личные интересы крестьянина. В ней наибольшая часть потребностей удовлетворяется за счет продукции, которая производится в общественном хозяйстве, а меньшая — за счет небольшого подсобного личного хозяйства. Все это регламентируется Уставом сельскохозяйственной артели.

Коммунары были людьми разных национальностей, а поступали как русские мужики: пока, как говорится, сами не пощупают все, не переходили на новые жизненные рельсы. Здесь следует заметить, что никто не торопил и не подгонял их. Сама жизнь побуждала сделать правильный шаг. Чтобы не отстать в развитии хозяйства, в укреплении экономики от соседних колхозов, члены коммуны в январе 1940 года на общем собрании решили преобразовать ее в сельскохозяйственную артель. Как рассказывают наши старожилы, собрание было очень бурным. Многие выступали по нескольку раз. Отдельные коммунары высказывали пожелания, чтобы все хорошее, что было в коммуне, закрепить и упрочить в колхозе. Были такие, которые выступали за сохранение прежней формы организации производства, но их оказалось меньшинство. Победил здравый рассудок, победила жизнь, которая диктовала новые условия коллективного труда, оправданные временем.

Это был последний мирный год. Он принес молодой сельхозартели неплохие результаты. Впервые был получен рекордный по тем временам урожай. С каждого гектара озимой пшеницы вчерашние коммунары собрали по 24,9 центнера зерна. Это был отличный результат для Сальской степи! Шутка ли сказать — почти по 150 пудов!

Еще большим выдался урожай ячменя — 29,9 центнера, или около 200 пудов. Как тут не вспомнить недобрым словом незадачливого царского сановника князя Святополка-Мирского, который говорил, что в этом диком краю земли никудышные и что больше 15 пудов ржи вряд ли возьмешь с десятины. Его пророчество оказалось опровергнутым еще в 1923 году, а спустя семнадцать лет урожай возрос почти в 15 раз.

В канун войны наш колхоз был одним из передовых не только на Дону, но и в стране. Кое-кто говорил, что в этом нет ничего удивительного: фундамент-то заложен еще коммуной. Так-то оно так. Но ведь любой самый прочный фундамент можно разрушить, если обращаться с ним небрежно. Мы гордимся тем, что сумели сохранить и приумножить все лучшее, чем располагала коммуна. Мне думается, что верность традициям совсем не плохая черта, если это добрые традиции. Но всему, идущему вразрез с временем, отживающему свой век, отходящему в прошлое, члены сельхозартели и не пытались подавать руку.

В 1940 году наша сельхозартель имела доход в 260 тысяч рублей в новом исчислении. На ее фермах было 862 головы крупного рогатого скота, в том числе 260 коров, 638 свиней, 900 овец, 115 лошадей; более 1000 голов птицы, 160 пчелосемей.

Росло артельное богатство, повышался жизненный уровень каждой колхозной семьи. Люди радостно смотрели вперед, надеялись на новые успехи в развитии коллективного хозяйства, на дальнейшее улучшение благосостояния. С этими мыслями они без устали трудились зимой и весной 1941 года. А летом грянула война…

Нет, никому в колхозе не хотелось верить, что уже топчет нашу землю самый лютый, самый жестокий враг, хотя на фронт уходили каждый день отцы, мужья, сыновья, а оттуда стали получать похоронные… Горе вытесняло из домов радость предвоенных лет… Опустел, притих поселок «Сеятель». Всюду — только суровые женские лица, они выглядели как-то сразу намного старше, обветренные, мужественные… Им стали послушны и руль трактора, и штурвал комбайна, и сложная механика управления колхозом. Партия бросила призыв: «100 тысяч девушек — на трактор!» В ответ в артели создается бригада в составе Анны Белковской, Нины Янчук, Антонины Луцук, Маши Ивлевой и Анны Новиковой. Работали от зари до зари, не зная устали. Вечерами шили и вязали для солдат и офицеров теплые вещи…

В 1942 году немцы ворвались в поселок. Часть артельного богатства (скот, зерно) колхозники успели отправить в тыл, за Волгу. Но всего не увезешь… Тут уж гитлеровцы вовсю показали свое звериное нутро. На глазах у женщин, стариков и детей они измывались над непокорными, рубили лесные полосы и сады, грабили колхозное добро.

В страшные дни фашистской оккупации колхозники спрятали и бережно сохранили памятник Владимиру Ильичу Ленину. Вспоминая ныне об этом, никто не может сказать, кто первым решил перенести памятник в тайник, чтобы фашисты не нашли его. Говорят, что никто не остался в стороне. Рисковали все, как один, но памятник Ленину спасли.

Никогда не изгладится из памяти наших людей зима 1942 года. Фашисты вывезли в Германию почти весь крупный рогатый скот, 1200 овец, прирезали свиней, увели лошадей. Готовясь к зимовке, немцы собрали со всей округи топоры и пилы. Никто не подозревал, что гитлеровцы затеяли расправу над зелеными заслонами полей. Но это было так. Фашисты стали рубить лесополосы. Падали наземь ясени, клены, тополи. Из громадных поленищ строили дзоты и траншеи или же мостили спуски в балки… В насаждениях зияли огромные прогалы. Иные лесополосы снесли совсем, потому что они мешали им «просматривать» местность.

Люди нашего колхоза, как один, боролись с фашистами. Все, кто мог носить оружие, ушли на фронт или в партизаны. Били врагов на разных участках войны коммунисты Рожков, Смыков, Кондратенко, Беликов, Корниенко, Шматов, Ивлев, Иванча и многие другие. Оставшиеся в поселке всячески саботировали и не выполняли под разными предлогами распоряжения фашистов.

Дикими травами поросли тысячегектарные массивы полей. Лишь на небольших участках виднелись посевы жита и проса. Ядовито-зеленой ряской подернулись пруды.

Меньше года тиранили и опустошали некогда богатый край фашисты, но и это время казалось вечностью.

Со слезами радости встречали наши колхозники зимой памятного 1943 года воинов родной армии, которая гнала озверелого врага из пределов нашей Родины. И хотя трудными были 1943, 1944 и 1945 годы, но ведь это были годы, когда на смену неволе пришел свободный труд во имя великой цели — победы над фашизмом. Постепенно отходила изнуренная земля. В эти годы колхоз сдал государству в фонд Красной Армии более 300 тысяч пудов хлеба, свыше 3600 центнеров мяса, 120 тысяч литров молока, 50000 штук яиц и 4500 пудов винограда. И сделано это было без машин, почти сплошь вручную.

После сорок пятого стали возвращаться в колхоз демобилизованные солдаты, истосковавшиеся по трактору, по земле. Отдыха никто не требовал. Сразу от штыка — к однолемешному плугу и лопате. Ценные машины фашисты вывезли в Германию, подсобные помещения мастерских разрушили, изувечили станки.

Не хватало кадров (многие погибли на фронтах войны), техники и тягла. Скептики сомневались в том, что в этих тяжелейших условиях можно чего-то добиться.

В нашем поселке все чаще вспоминали предвоенную пору как золотую — сколько было сделано и какая чудесная жизнь расцветала в Сальской степи! Некоторые утверждали: чтобы привести землю в культурный вид, годы понадобятся, а может, целые десятилетия.

Это был поистине настоящий фронт! Надо было вернуть людям веру в их силы, а земле — былой, цветущий лик. И опять впереди шли, как и в боях с фашистами, коммунисты. Они поднимали людей на восстановление обворованного и расшатанного оккупантами хозяйства. Решено было прежде всего возродить искалеченную технику. О запчастях речи не вели — их не было. Зато целыми сутками не угасали кузнечные горны. Собирали старые искалеченные плуги, бороны, сеялки, культиваторы, двигатели, металл, который мог пригодиться для их ремонта, инструмент, лес, необходимый во всех отраслях хозяйства. Все это свозилось к колхозным кузницам и там разбиралось, сортировалось артельными умельцами, проявлявшими чудеса изобретательности и мастерства, превращая груды искореженного металла, огрызки дерева в действующие машины и механизмы.

Посчитали тягло. Лошадей маловато, да и те выглядели неказисто, а подкормить было нечем. Правда, в сорок третьем году в глубинах степи бродили кони, брошенные фашистами. Рассказывают, что по всему Сальскому району изловили около трехсот лошадей, но это были старые, изморенные клячи.

Решено было на пахоту, сев, а потом и на уборку поставить всех лошадей и волов, а часть работ выполнять на коровах. Тяжелая, удручающая картина. Но люди работали азартно, с огромным подъемом, с твердой верой в то, что трудности останутся скоро позади… Пишу я об этом не потому, что оно неизвестно никому. Нет. Просто хочется еще и еще раз подчеркнуть, что война отбросила наш колхоз, как, впрочем, и множество других хозяйств, на много лет назад. Приходилось почти сызнова строить артельную жизнь. Легче было в том отношении, что все знали, каким путем надо идти.

Партийная организация была ответственна за судьбу артельного хозяйства, полна решимости одолеть трудности. Ей помогали коммунисты Сальской машинно-тракторной станции, без которой в те годы было немыслимо развитие нашего колхоза, как и других хозяйств. Особенно хорошо работала тракторная бригада Филиппа Трофимовича Васильченко. На полях артели он установил не один рекорд. Уже в начале пятидесятых годов на обработанных им площадях снимали по 150 пудов зерна с гектара. Старенькие машины были в его бригаде, а работали они по 15 часов в сутки. За пять — шесть дней сеяли озимые. Да и урожай на обработанной земле превышал 100 пудов. В послевоенное время Филипп Трофимович Васильченко в числе первых механизаторов Дона удостоился высокого звания Героя Социалистического Труда.

В нашем районе в те трудные годы появились тракторы с невиданной маркой «ВПО» — «В память освобождения от немецкого ига». Многие механизаторы помнят эти чудо-машины. Они были собраны из деталей, которые находили на степных трактах, на местах недавних кровопролитных боев, в навалах скрюченного лома. Вспоминая об этом, люди восторженно рассказывают о тех механиках, трактористах и ремонтниках, которые собрали диковинные тракторы. Их труд можно сравнить с искусством художников-реставраторов, возвращающих к жизни шедевры древнего искусства. С удивительным мастерством они подгоняли детали разномарочных тракторов и танков. В невиданно короткие сроки, почти под открытым небом, без всякой подсобной техники они вводили в строй тракторы «ВПО». Подсчитано, что таких машин в районе оказалось сто пятьдесят, и вся эта техника в первые послевоенные годы исправно служила колхозам и совхозам благодаря заботливому уходу за ней механизаторов, не считавшихся со временем.

И так все земледельцы, кто как мог, стремились поскорее вернуть сальским черноземам урожайную силу.

Лето 1946 года выдалось очень знойным. Температура в тени достигала 36 градусов. Трескалась земля, на деревьях от жары свертывались в трубочку листья. И все же, несмотря ни на какие трудности, колхоз собрал тогда по 115 пудов зерна с гектара. Первая большая победа! Из-за нехватки техники хлеб убирали в сентябре и даже в октябре. Поздней осенью завершили обмолот.

Первый послевоенный год стал годом возрождения нашего колхоза. На трудодень было выдано по 2 килограмма зерна, по 200 граммов овощей, колхозники получили также виноград, мед, вино и по 5 рублей деньгами (в старом исчислении).

Уже в 1948 году колхоз достиг и даже превзошел по уровню доходов 1940 год. Его поля обрабатывались двумя тракторными бригадами Сальской МТС. В них было 9 тракторов, в том числе — 5 гусеничных «ЧТЗ», 2 — «НАТИ» и 2 «Универсала».

С каждым годом прибавлялось в артели количество машин и механизмов. Уже появились свои грузовики — два «ЗИСа» — и два газика. Хлеб косили прицепными комбайнами «С-1».

Укрепление технической базы хозяйства позволило быстрее проводить полевые работы. Так сев яровых стали завершать уже в 1948 году за четыре дня, на сутки быстрее, чем в предвоенное время.

Почти целых пять лет ушло на залечивание ран войны. Около двух тысяч напряженных дней и ночей бились люди за возрождение родной артели. Но все же это не было повторением пройденного. На каждом шагу раскрывались новые возможности коллективной жизни, шло обогащение добытого опыта. Вместе с этим ширилось техническое обновление, наука все больше вторгалась в социалистическое земледелие. Это с особой отчетливостью было заметно на примере нашего колхоза, который в первые послевоенные годы вновь стал примером для других хозяйств Дона.

Уже к 1948 году сортовые посевы у нас составили сто процентов всех посевных площадей. Удобрения были внесены на площади в 1400 гектаров, это чуть ли не в полтора раза больше, чем до войны. Внедрение правильных севооборотов, ежегодное сортообновление, умелое использование положительных особенностей травопольной системы земледелия позволили хозяйству получать устойчивые урожаи. Ежегодно они составляли в первое послевоенное время свыше 100 пудов с гектара. Большие доходы стали приносить сады, виноградник и пасека.

Труднее складывались дела в животноводстве. Племенной скот был полностью уничтожен фашистами. В 1940 году удои дошли до 3000 килограммов от коровы, а сразу после войны едва надоили по 1300 килограммов. Тут роковую роль сыграла бескормица. Нужно было решать две сложнейшие проблемы: обзавестись высокопродуктивным поголовьем и создать достаток полноценных кормов. Дело это скоро не подвигается, оно требует довольно длительного времени. Нашему колхозу для этого потребовалось семь-восемь лет. Только в 1953 году мы сумели довести животноводство до уровня предвоенного времени, но так и не смогли сделать его тогда рентабельным.

Тяжелые последствия войны оставили суровую метку в наших душах. Развитие хозяйства шло очень неравномерно. Колхоз, как, впрочем, и вся страна, ощущал большие трудности.

И все же хозяйство шло вверх от ступеньки к ступеньке, видя впереди новые, заманчивые перспективы.