Гнев Шибальбы

Кан

У меня до сих пор перед глазами стоит картина: Эрнан Кастильо Ривас в тот самый день. Это кан, день ящерицы, знака Повелителя Маиса, приносящего изобилие.

Согласно восстановленному мной ходу событий, дон Эрнан сидел в кафе в пыльной маленькой деревушке, расположенной на грязной, никуда не ведущей дороге.

В этой деревне есть только крошечное кафе, в котором он сидит, однонасосная бензоколонка и пара магазинов. Один из них — сувенирная лавка, победа надежды над здравым смыслом, поскольку туристы здесь редкость.

Еще есть кабинет врача — местный доктор принимает только по вторникам — и пять или шесть маленьких домиков с белеными стенами, крытыми соломой крышами, с курами и маленькими детьми, которые ковыряются в земле во дворах.

Несмотря или, возможно, вопреки этой нищете, во дворе перед каждым домом, цепляясь за шпалеры, растут ярко-красные цветы. За этими маленькими домами простираются кукурузные поля жителей деревни. Сады и поля отделяются друг от друга каменными изгородями. Несмотря на пыль, я чувствую запах апельсиновых деревьев.

Из-за сильной жары дон Эрнан сидит на веранде кафе за столиком в густой тени. Так как это день ящерицы, я вижу, как время от времени по плиткам веранды пробегает ящерка и забирается вверх по шпалерам.

Гваделупе, жена владельца и мать трехлетнего Артуро, приносит своему посетителю панучо — крошечные тортильи, на которых лежит мясо цыпленка, кусочки авокадо, пережаренная фасоль и сваренные вкрутую яйца, и холодное пиво с лаймом.

Дон Эрнан — крупный мужчина. С первого взгляда вас сразу поражают его размеры и выразительные брови — два дугообразных акцента над темными глазами. Он носит усы и испанскую бородку, его волосы по-прежнему густые, но совершенно седые, и если им не уделять постоянного внимания, превращаются в непослушные космы.

Несмотря на размеры и возраст, он всегда был активным человеком. Лишившись женской заботы после смерти жены, он приобрел несколько помятый вид, но тем не менее продолжал с головы до ботинок и трости одеваться в элегантные светло-желтые цвета тропиков.

Не имеющий собственных детей, он души не чаял в чужих. Я представляю, как маленький Артуро отважился выйти на веранду, с любопытством рассматривая незнакомца, и попал под чары дона Эрнана, который одарил его парой песо.

Несколькими днями или, возможно, неделями раньше, погрузившись в изучение несметного количества ящиков с артефактами в архивах музея, вглядываясь в каждый предмет через лупу, которую он носил на шее на цепочке, он обнаружил и расшифровал надпись, которая и привела его в маленькое кафе в этой деревушке.

Зная, что ему понадобятся более молодые и зоркие глаза и более сильные руки и ноги, он вспомнил, кто из его знакомых не связан с политикой и не страдает от алчности, и сделал звонок, который привел меня в Мексику.

Возможно, именно тогда, когда мой рейс пересекал Карибы, он заподозрил, что кто-то еще обнаружил его открытие, и отправился в это поспешное и необдуманное путешествие.

Подозревая, что за ним могут следить, он не вернулся в свой номер в гостинице, а отправился из кабинета в музее окружным путем: на такси по закоулкам, затем несколько кварталов пешком, пыхтя от напряжения, потом на автобусе в Вальядолид, где он провел день или два, чтобы завершить все приготовления, и, наконец, в эту деревню на взятой в прокат машине.

В универсальном магазине он купил фонарь, компас и веревку.

В какой-то момент во время подготовки, поскольку он привык держать слово, дон Эрнан позвонил мне в «Каса де лас Буганвильяс», чтобы отменить ужин, но ничего не сказал о том, что он обнаружил.

Итак, дон Эрнан сидит в ожидании, то сворачивая, то разворачивая мятый листок бумаги, который привел его в это место. Чего он ждет? Помощи? Спасения? Своего убийцу?

Он больше не позвонил ни мне, ни какому-либо другому своему другу или коллеге. Возможно, он заметил помятый синий пикап, который уж слишком часто проезжал мимо него по дороге, ведущей в никуда. А быть может, он почувствовал, как к нему приближаются и сгущаются некие силы, какие-то из них добрые, а какие-то злые, и он хотел оградить нас от них.

Только один человек может спасти его, который даже теперь отчаянно ищет то место, где находится дон Эрнан.

Но как дон Эрнан узнает его? Как ему угадать, кто хочет ему помочь, а кто желает ему смерти? Ответ неизвестен.

Труп за баком для воды, как я узнала день спустя, после того как обнаружила его, принадлежал молодому человеку по имени Луис Валлеспино.

И по сей день я очень смутно помню, что же произошло после того, как я коснулась его мертвой руки. Единственное, что я могу сказать наверняка, это то, что я никогда не смогу забыть его лица. Оно было спокойным, с длинными-предлинными ресницами и лишь намеком на пушок над верхней губой, возможно, первая попытка отрастить усы. Юноша на пороге зрелости. Ему было не больше пятнадцати или шестнадцати.

Сбоку на голове был виден след от удара, оказавшегося смертельным. Его тело, так неестественно торчащее из-за бака для воды, напоминало Тряпичного Энди[11] и от этого он казался еще моложе и уязвимее.

Каким бы ни был Луис Валлеспино при жизни, мертвым он казался очень милым. Выражение его лица показалось мне печальным, словно он осознал утрату шансов на жизнь. Хотя, быть может, это лишь отражение моей собственной скорби при виде этого юного лица.

Мне показалось, что время замерло на то короткое мгновение, что я таращилась на него. Затем меня охватил ужас от увиденного. Помню, что, словно в кошмарном сне, я попыталась закричать, но не смогла произнести ни звука. Я попыталась встать, но мышцы меня не слушались.

Затем мне удалось подняться и вцепиться в вентиляционный люк. Он был не заперт, и я, почти падая, спустилась по деревянной лестнице, ведущей на нижний этаж, а затем направилась к лестничному колодцу, выход из которого вел на задворки музея.

Я смутно помню, как я поймала такси у площади перед зданием музея, и попросила водителя отвезти меня в «Каса де лас Буганвильяс». Сомневаюсь, что по прибытии в гостиницу я смогла что-то связно рассказать, но Сантьяго и хватило этого, и он вызвал полицию и послал за врачом. Доктор сделал мне укол, и я отключилась до утра.

Проснувшись, я обнаружила, что у двери моего номера дежурит полицейский. На мой взгляд, это не слишком украшало обстановку, а также не особенно улучшало мое настроение.

Наверно, когда я выглянула за дверь, дежуривший офицер полиции сообщил, что я проснулась, потому что, когда я приняла душ и оделась, мой «любимый» полицейский Игнасио Мартинес уже поджидал меня внизу.

Теперь можно попробовать немного схитрить! Без сомнения, его первым вопросом будет что-то вроде: «Что именно вы делали на крыше музея, сеньора?»

Принимая душ, я обдумала несколько вариантов ответа. Проблема, связанная с ложью, как всем нам известно, заключается в том, что стоит вам начать лгать, и уже трудно остановиться. Моя вина заключалась в том, что я не рассказала Мартинесу все, что знала об ограблении в баре и о том, зачем я приехала повидаться с доном Эрнаном. Мне всегда было приятно сознавать, что подобное, а именно ложь, не является для меня нормой поведения в подобной ситуации, но Мартинес не принадлежал к числу тех, кому я была готова доверить своих друзей или себя, коли на то пошло. Я не была уверена в том, как он отреагирует на мои попытки обыскать офис дона Эрнана, поэтому теперь мне придется солгать, чтобы найти выход из положения. Вопрос в том, какой ответ мне выбрать.

Может: «Я поднялась по ступенькам, надеясь встретиться с доном Эрнаном, и, заблудившись на лестнице, случайно оказалась на крыше»?

Или тот, что был ближе к правде: «Я пришла повидаться с доном Эрнаном, у меня был ключ, я вылезла на пожарную площадку (одному Богу известно, зачем!), окно за мной закрылось, и я воспользовалась лестницей, ведущей на крышу, чтобы выбраться из музея»?

Но Мартинес, со своей манерой все контролировать, меня удивил.

— Я считаю, сеньора, что ваша жизнь — в опасности, — была его первая фраза.

Я не знала, что ответить.

— Вы обязаны рассказать мне, где находится доктор Кастильо Ривас.

— Вы хотите сказать, что ваше первое и второе заявление как-то связаны? — выдавила из себя я.

Он посмотрел на меня так, словно я была умственно отсталой или безнадежно наивной.

— Позвольте мне объяснить вам, сеньора, — произнес он самым снисходительным тоном, на который только был способен. Этот человек доводил снисхождение до уровня искусства. — Доктор Кастильо и сеньор Гомес Ариас имели некоторые разногласия, по заявлению самого сеньора Гомеса Ариаса, касательно статуэтки. Вскоре после этого статуэтка была украдена группировкой, называющей себя «Дети (он сделал ударение на слове “дети”) Говорящего Креста». На следующий день в музее, или в данном случае на крыше музея, обнаружено тело молодого человека, с которым доктор Кастильо знаком уже несколько лет. Совпадение, сеньора? Я так не думаю.

Я была с ним согласна, хотя мои выводы были совершенно иными.

— Все это, безусловно, очень интересно. Но — прямо как в кино, подумалось мне, — улики косвенные. У вас есть факты, подтверждающие эту точку зрения, и то, как именно это подвергает мою жизнь опасности? Я нашла тело. Конечно, радости мне это не доставило, но я не вижу причины убивать.

— Дело не только в этом, сеньора. Дело в том, что вы слишком много знаете.

Снова как в кино. Что этот человек произнесет потом? «Аста ла виста, бэби?» Или, может, процитируем диалог из «Ровно в полдень»[12]?

— Я ничего не знаю. Я совершенно запуталась; похоже, вы тоже.

Он проигнорировал насмешку.

— Вы знали, где находится тело. Никто из посетителей нашего музея не приходит от экспозиции в такой восторг, что решает посетить и крышу!

Очко в его пользу.

— Я заблудилась. Я хотела проверить, нет ли доктора Кастильо в его кабинете…

— И он там был?

— Нет. Но я заблудилась на лестнице и увидела кровь на крыше. Я подумала, что, быть может, кто-то ранен… — я принялась выдавать один из своих заученных ответов.

— Хватит! — он поднялся со своего места. — Вы можете, конечно, и дальше рассказывать мне весь этот бред, но я отвечаю за вашу безопасность. Пока мы не найдем доктора Кастильо, вы останетесь в отеле под охраной моих офицеров.

Итак, вчера я могла перемещаться лишь в пределах страны, ибо мой паспорт был конфискован, а с сегодняшнего дня мои перемещения были ограничены стенами отеля. И все ради моей личной безопасности.

Я прошла с Мартинесом до входной двери.

— Вы даже не скажете мне, кто был этот молодой человек на крыше? — спросила я его.

— Я полагал, что вы знаете. Луис Валлеспино.

Я впервые слышала это имя, но оно явно что-то значило для Алехандро, который в тот момент сидел за конторкой портье.

Его руки дрожали, когда он забирал ключ от одной из постояльцев отеля и отдавал ей ее корреспонденцию.

Очень интересно, подумала я. Теперь я знаю обоих грабителей?

Я хотела поговорить с Алехандро, но пока он находится за конторкой, это невозможно. И, как оказалось, в тот день больше я его не видела. Вскоре после того как появился его отец, чтобы сменить его, Алехандро исчез.

Остаток дня я, естественно, провела в отеле под бдительными взглядами двух полицейских: один стоял у входной двери, а другой обходил этажи отеля.

Хотя весь этот сыр-бор был устроен ради моей безопасности, несмотря на приятное мне окружение, я чувствовала себя так, словно нахожусь под домашним арестом.

Я часами мерила шагами свою комнату, тщательно анализируя все, что приходило на ум. Существует ли связь между ограблением в отеле «Монсеррат» и убийством Луиса Валлеспино? Замешан ли в этом Алехандро? Вдруг ему грозит опасность? Где сейчас Эрнан Кастильо и каково его участие во всем этом деле, если он вообще замешан? Кто такие эти «Дети Говорящего Креста»?

Я прекрасно понимала, что, сидя в номере отеля, ответы на эти вопросы я не найду, и бездействие начинало сводить меня с ума. Я решила, что должна хоть что-то предпринять.

Этот номер, как я уже упоминала, был моим любимым. Но не из-за его прекрасного вида на двор. Много лет тому назад, в детстве, этот номер, когда он был свободен, служил нам с Изой штаб-квартирой. Когда в отеле все утихало, мы пробирались туда с помощью универсального ключа. Из окна ванной комнаты номера мы выбирались на ведущий по задней стене гостиницы уступ, по которому мы добирались до огромной сейбы.

Часами мы сидели в ветвях этого большого дерева, обсуждая мальчишек из класса — в то время мы обе ходили в международную школу, — и, конечно, курили. Если наши родители и знали об этом, то из вежливости ничего нам не говорили.

Тогда же, в школьные годы, мы обнаружили, что можно пройти по одной из больших ветвей, перебраться на стену, окружавшую отель, и спуститься на улицу. Мы проделывали это только пару раз: нашей смелости хватало только на курение, но это был наш общий большой секрет.

Около одиннадцати вечера я потушила свет, сделав вид, что легла спать, затем, надев темные брюки, водолазку и кроссовки, прошла в ванную комнату. Я поставила маленький стульчик в ванную, как делали мы с Изой, и подтянулась на руках, протискиваясь через раму окна.

Теперь это оказалось сложнее, чем раньше. Казалось, что окно и уступ уменьшились за эти годы, к тому же я уже успела утомиться от вылазок на всякие уступы и пожарные площадки. Но дерево оказалось на месте, его ветви еще выдерживали меня, и уже через несколько минут я, преодолев стену, как можно быстрее и тише шла по улице.

Вскоре я очутилась у «Кафе Эскобар». Я навела справки, не видел ли кто Алехандро, и, услышав отрицательный ответ, попросила разрешения воспользоваться телефоном. Меня направили в темный коридор в глубине бара к телефону-автомату, и я заказала разговор с моим соседом Алексом Стюартом.

Самое замечательное в моем маленьком домике в викторианском стиле в районе старого Торонто, который я купила после расставания с Клайвом, — это мой сосед, который мне достался вместе с покупкой этой недвижимости.

Алекс — подвижный невысокий человек, который тридцать с небольшим лет провел в торговом флоте, прежде чем обосноваться в домике по соседству. Годы на пенсии он проводил за выращиванием местных растений — остальные соседи называли их сорняками — и поддерживанием различных мероприятий, связанных с социальной жизнью и охраной окружающей среды. На протяжении первых нескольких месяцев нашего знакомства он таскал меня на заседания разнообразных обществ, по возвращении угощал травяным чаем и рассказывал истории из своей морской жизни.

Совершенно неожиданно он оказался асом в том, что касалось Интернета, и проводил значительную часть времени, блуждая по киберпространству. Не берусь утверждать с уверенностью, он ли меня удочерил или я его усыновила, но Алекс напоминал мне моего давно умершего любимого дедушку, и я его обожала. Во многих отношениях именно он помогал мне сохранять бодрость духа все прошлые неспокойные годы.

Алекс — «сова», и даже с разницей в два часа, а это означало, что сейчас в Торонто полвторого ночи, я была уверена, что он не спит. Я заказала разговор за счет абонента.

Он сразу же поднял трубку и с энтузиазмом согласился оплатить расходы, что было весьма мило с его стороны, учитывая час и тот факт, что он живет на пенсию. Услышав его голос, я почувствовала себя лучше.

Мы коротко поболтали о моем коте, по которому я, к собственному удивлению, действительно скучала, и о моем доме — и кот, и дом, как я поняла, были в полном порядке, — затем я перешла к главному.

— Алекс, — сказал я, — ты в курсе всех этих дел. Ты слышал когда-нибудь о группировке под названием «Дети Говорящего Креста»?

— «Дети Говорящего Креста»? Нет. А о последователях «Говорящего Креста» — да, слышал! Правда, для тебя это слишком современная история. Если точно, то это было в прошлом веке. Ты же занимаешься вещами, которые лежат гораздо глубже. Но тем не менее это интересно.

— Алекс, не надо читать лекцию о нехватке у меня социальной сознательности, — засмеялась я. — Расскажи мне о «Кресте».

— Полагаю, чудодейственный «Говорящий Крест» впервые заявил о себе примерно в 1850 году как раз в твоей части света, на Юкатане, — начал он.

— Это случилось вскоре после Войны рас, да? — спросила я. — Я просто хочу доказать тебе, что мои знания месоамериканской[13] истории не ограничены одним классическим периодом, — добавила я.

— Возможно, я тебя недооценил, — хихикнул Алекс. — Да, ты права. Как мы с тобой уже говорили, завоевание испанцами майя было успешным далеко не во всех отношениях. Тому было множество причин, и не последней стала жестокость испанских сюзеренов, которые заставляли майя работать на себя и обложили ужасной энкомьендой[14], или данью. Многие майя не захотели подчиняться этому гнету. Война рас — так эту войну назвали европейцы — разразилась в 1847 году. Движимые отчаянием майя одержали невероятную победу. Вскоре единственной частью полуострова Юкатан, которой управляли испанцы, осталась Мерида да еще пара мест. Но, когда настало время сажать маис, майя вернулись в свои деревни, их армия распалась, и испанцы начали возвращать себе все, что потеряли.

— На этом все и кончилось?

— Как бы не так. Примерно в 1850 году в одной деревеньке на Юкатане начали ходить слухи о чудодейственном «Говорящем Кресте», который предсказывал священную войну против испанских угнетателей. Время от времени случались стычки, но окончательную победу испанцы одержали в 1901 году. Однако «Говорящие Кресты» распространились по всему региону, и рассказывают, что последователи «Говорящего Креста» до сих пор существуют, просто они ушли в подполье. Сообщения о последователях «Говорящего Креста» встречались и до недавнего времени.

— Ты считаешь их суеверной чушью, как думают многие? — спросила я.

— Конечно, я не верю в говорящие неодушевленные предметы любого рода. Я — не идиот. Но я верю, что они были очень мощным символом сопротивления угнетению и, насколько я знаю, возможно, до сих пор им остаются. Довольно интересно, что это — именно кресты, не правда ли? Я тут прочитал, что у майя была сильная вера в ритуал, из чего испанская церковь извлекла выгоду, подчинив их именно через ритуал. Майя приняли христианскую символику, но повернули ее против своих угнетателей.

— Все равно, что быть застреленным из собственного ружья, да?

Алекс рассмеялся.

— Как ты думаешь, почему группа мятежников украла статуэтку Ицамны? — спросила я.

— Оставь в стороне самое простое, вроде денежной выгоды — ты ведь знаешь, сколько могут стоить предметы искусства доколумбовой эпохи в наши дни, учитывая контроль над их экспортом, — и подумай, разве не Ицамна находится на вершине пантеона божеств майя? Возможно, твоя статуэтка должна стать новым символом сопротивления, «Говорящим Крестом» образца девяностых двадцатого века. Однако точно сказать не могу. Это лишь предположение.

Мы еще немного поболтали. Я сказала, что позже верну ему деньги за звонок, и подробно пересказала свою версию событий последних нескольких дней, после чего в его голосе послышались тревожные нотки.

— Не беспокойся, Алекс, со мной все будет хорошо, — сказала я. Но, повесив трубку, я задумалась, а так ли это на самом деле.

Затем под пристальными взглядами поздних посетителей я прошла через кафе, потом по улице к окружавшей гостиницу стене. Мы с Изой забирались назад, вытянув из стены незакрепленный камень, превращая его в импровизированную ступеньку. Я проверила стену. К счастью, спустя все эти годы камень оставался на месте. Я вернулась прежним маршрутом и, не включая света, забралась в кровать.