6

Натиоле внутри кипел, но пытался не показывать этого. «Пресное вино и пресные разговоры», — про себя прокомментировал он праздник.

Он больше не удостоил брата и взглядом, отошел от Ионниса и вернулся за стол отца, который как раз в этот момент был увлечен разговором с седовласым влахаком. Стен либо не заметил спора между сыновьями, либо просто проигнорировал его. По крайней мере, внешне он казался спокойным и довольным. Снова и снова гости подходили к его столу, обменивались несколькими словами с воеводой, говорили тосты. Товарищи вспоминали битвы, называли имена погибших, смеясь и плача. При этом очень часто всплывало имя Нати. Подразумевался Натиоле Таргузи, о котором старший сын Стена за свою жизнь наслушался великое множество историй. Лучший друг воеводы, бесстрашный воин, беспечный буян и гуляка, который погиб, когда вместе со Стеном и группой троллей освобождал Висинию и других заложников из рук Цорпада, и который упокоился в одинокой могиле на берегу Маги. Для юного Натиоле это имя представлялось тем грузом, который бросали на весы, когда наследный принц пытался оценивать самого себя. «Разве не достаточно того, что все постоянно сравнивают меня с отцом? — подумал он. — Я — это я, живой; а не тень кого-то в могиле».

Натиоле не участвовал в большинстве разговоров, не мог даже представить себе, что Теремия когда-то была оккупирована масридами. Он не мог и представить другого дома, кроме крепости Ремис, хотя и родился в Мардеве.

Тем временем Стен слегка повысил голос. Он говорил о Висинии.

— Я с трудом поверил своим глазам, увидев ее там, внизу, в пещерах, окруженную целым племенем троллей, — повторял воевода историю, которая стала почти легендой, и при этом его взгляд искал взгляд сына. — Я верю, что она никогда не сомневалась в том, что мы найдем дорогу назад. Пока меня этот трижды проклятый подземный мир и упрямые тролли чуть не свели с ума.

Грустная улыбка отца уколола Натиоле в самое сердце.

Когда трапеза наконец стала близиться к завершению, он быстро поднялся и остановился несколько в стороне. Со своего места он мог спокойно наблюдать за всеми. Отец, казалось, даже не заметил его состояния; он был целиком занят гостями.

Ионнис тоже двигался от одной группы к другой, держался должным образом и находил для всех приветливые слова. Некоторое время Нати наблюдал за младшим братом, затем его взгляд упал на гостью из Дирийской империи, и он заметил, что Артайнис только что тоже наблюдала за ним. Хотя она и опустила взгляд, он был уверен, что перед этим она фактически в упор разглядывала его. До сих пор юноша не тратил на нее мыслей. С тех пор как улучшились отношения с империей, при дворе часто бывали посланники или торговцы, когда это позволяли горные перевалы: горы отделяли Влахкис от золотой империи гораздо эффективнее, чем любые культурные различия.

«Ионнис снова выставляет себя на посмешище, наматывая круги вокруг этой разряженной дирийки, словно влюбленный кот, — сердито подумал Натиоле. — Дирийские одежды, дирийские нравы… любовь к дирийке будет как раз в его стиле. Разве не говорят по всей Теремии, что младший принц дома сал Сарес пользуется немалым успехом у женщин?»

— Она очень милая, как думаешь? — неожиданно раздался рядом с ним голос отца.

Погруженный в свои мысли, Натиоле не заметил, как Стен подошел к нему.

— Слишком обвешана дирийским золотом, если хочешь знать мое мнение, — мрачно ответил он.

Это вызвало у Стена смех.

— Если я не ошибаюсь в оценке дочери Саргана, то под всеми этими слоями драгоценных тканей еще спрятан минимум один кинжал.

— Возможно, тебе тогда стоит предостеречь Ионниса. Я думаю, он уже недалек от того, чтобы выяснить, что именно скрывается под ее одеждами.

Лицо Стена омрачилось, когда он услышал раздраженный тон Натиоле.

— Твой брат заботится о благополучии нашей гостьи, Нати. В этом ты едва ли можешь упрекнуть его.

— Называй меня Натиоле, отец. Пожалуйста. И я очень даже могу упрекнуть его в том, что он ведет себя, словно лакей дирийки.

Стен напряженно выдохнул и твердо посмотрел на сына.

— Ну, хорошо: Натиоле. Сегодняшний вечер важен для влахаков, и ты очень хорошо знаешь об этом. Вечер, когда мы думаем о том, какой длинный путь мы уже проделали и какие жертвы нам пришлось принести для этого. Не порть его очередной ссорой с братом. Я прошу тебя.

«Значит, он все-таки заметил, что мы перед этим поссорились, почему он тогда не делает наставлений Ионнису?» Мгновение Натиоле подумывал о том, как бы резко возразить отцу, но потом увидел глаза воеводы, заметил в них печаль.

— Ну, хорошо, — помедлив, согласился он.

Стен примирительно улыбнулся.

— Спасибо.

Какое-то время Натиоле следил за воеводой, который подошел к Артайнис, словно ничего не произошло. Вскоре возле юноши оказался старый Винтила, и принц все свое внимание обратил на прорицателя.

Шаги старика были тяжелы, он с трудом опирался на палку. В руке он держал кубок с вином, от которого периодически отпивал небольшой глоток. Волосы Винтилы уже давно поседели, но все еще были густыми и длинными — до самых плеч. Прорицатель был одним из немногих, кто пережил пробуждение Духа темноты и последствия его дыхания. Большинство прорицателей позже заболели, многие умерли. Винтила тоже получил отметину: его ноги скрючили не годы, а недели, в течение которых он боролся со смертью. Натиоле так и не понял до конца сложных объяснений, но сила Духа темноты затронула в основном тех, кто мог слышать голоса духов.

— Совсем один? — спросил прорицатель, сжав губы в тонкую улыбку. — Ты молодой, Натиоле. Ты должен праздновать!

— Но я праздную. Просто по-своему.

— Хорошее вино и хорошая история — это все, что нужно влахаку. Сегодня вечером рассказывают лучшие истории. Печальные истории, но мы к ним привыкли, — заявил Винтила и чокнулся кубком с Натиоле.

— Красное вино?

Прорицатель заглянул в свой кубок, словно неожиданно обнаружил, что тот полон.

— Да, кровь дракона. Лучшее, что может выдать Валеодара.

— Красное вино из Ардолии? Никогда бы не подумал, прорицатель, — ледяным тоном ответил Натиоле, но Винтила тихо засмеялся, вместо того чтобы оправдываться.

После того как масридов изгнали с запада, влахаки вернули старое название своей родины. Восток же масриды до сих пор называли Ардолией, и иногда Натиоле спрашивал себя, не стала ли та часть уже совершенно другой страной. «Страной, в которой влахаки все еще не правят. Страной, в которой сестра воеводы опозорила свою семью».

— Это наполняет казну марчега Тамара, — вслух сказал он. — Словно им нужно еще больше золота и серебра!

Винтила не отвечал. И только когда Натиоле опять хотел что-то сказать, прорицатель поднял руку.

— Недоразумение, кнаи. Простите меня, если я оскорбил вас.

Формальное обращение как к влахакскому принцу приглушило гнев Натиоле. «Он — старый. Возможно, уже даже не все понимает. Я должен оказывать ему больше уважения. Ведь он все-таки ведет нашу страну старыми путями».

— Я должен извиниться, — заявил он. — Иногда мне кажется, что никто ни о чем не думает, когда произносит название «Ардолия».

— Твое беспокойство понятно, хоть и безосновательно. Для меня это вино не из Ардолии. Это хорошее вино из Влахкиса. И оно не напоминание о позоре гнета. Оно — обещание.

Прорицатель, улыбаясь, вновь поднял кубок, и на этот раз Натиоле ответил на его тост. Несколько мгновений они стояли молча, пока Натиоле, не глядя на Винтилу, не продолжил:

— Это достойные мысли. Хотелось бы, чтобы больше влахаков думали так, как вы. Вместо этого у нас есть соглашения, обозначения границ, сторожевые посты, которые дают Тамару право сохранить за собой земли.

— Ваш отец — осторожный властитель. И благополучие страны постоянно заботит его.

— Но вся земля между горами — это Влахкис! Не важно, как масриды ее называют, — взорвался Натиоле.

— Естественно. И я сильно сомневаюсь, что ваш отец действительно забыл об этом, с учетом того, что он уже сделал для освобождения страны. Даже если его усилия в настоящее время едва ли направлены на восток и за это время наметилась дружба с масридами.

Прищурившись, Натиоле наблюдал за Стеном, который в этот момент разговаривал с Корнелем. Его отец был вежлив, но Натиоле видел дистанцию, которую тот сохранял при общении со священником.

— Объясните мне, Винтила. Если воевода хочет вернуть восток страны, то почему вот уже двадцать лет у нас мир?

Последнее слово юноша произнес с таким презрением, словно оно было ругательством. Старик неуверенно почесал подбородок, но смолчал.

Натиоле терпеливо ждал, пока Винтила сделает еще один глоток. Затем старик осторожно начал:

— Для вашего отца Влахкис всегда на первом месте. Он постоянно думает о стране между гор, единой и свободной.

Голос прорицателя звучал не очень убежденно, но Натиоле не стал цепляться к этому. Он тоже увидел сомнения на сконфуженном лице старика.

— У меня болит спина, — внезапно заявил Винтила. — Мне нужно снова присесть.

— Всего доброго, — пробормотал юный влахак, в то время как прорицатель поковылял к своему месту.

По левую сторону от стола дома сал Сарес старика встретили несколько других прорицателей, которые там собрались. Столетиями служители старой веры должны были скрываться, так как Альбус Сунас преследовал их всеми возможными методами. Многие из старых путей в ходе столетий были забыты, но с победой Ионны начался новый расцвет влахакских культов. Тогда из страны изгнали всех священников ордена Альбус Сунас, немало их погибло: влахаки мстили за все страдания, которые им причинил орден.

Но мать Натиоле, Висиния, разрешила орден на западе Влахкиса. Вначале священников было совсем мало. Альбус Сунас участвовал в злодеяниях Цорпада, священники использовали силу Духа темноты, вместо того чтобы умиротворять его, как когда-то влахакские прорицатели, и только вмешательство троллей остановило этот ужас.

С точки зрения Натиоле, вновь пускать орден в страну было ошибкой. Слишком многие утратили веру, отвернулись от старых путей влахаков и ходили в храмы Альбус Сунаса. Хотя воевода и следил за тем, чтобы священниками ордена большей частью были сами влахаки, корни солнцепоклонников все равно вели на восток, к масридам, которые все еще составляли верхушку ордена. «Нет, им совсем нельзя доверять, не важно, как сильно они заверяют в своей лояльности. Это всего лишь лицемерные заявления, не более того».

После трапезы гости перемешались. У столов собрались группы с общими взглядами и убеждениями, люди пили вино, провозглашали тосты, беседовали. Повсюду звучали старые истории. Собственно, так по обычаю проходили торжественные похороны, но Стен каждый год на празднике восхождения на трон вспоминал тех, кто ходил иными путями. Со временем это стало традицией. Натиоле был уверен, что отец и сегодня уже посетил могилу Висинии.

Сам Натиоле держался особняком. Чужой здесь, без внимания со стороны гостей, без особых обязанностей. Но не совсем без внимания. Нати заметил, что к нему движется дирийка.

— Судя по всему, вам нравится наблюдать, кнаи.

Это обращение удивило его, но он попытался скрыть удивление. Ее влахакский был безупречен, и даже произношение звучало как у местной. Интересный контраст с ее экзотическим видом.

— Вам тоже, если я не ошибаюсь, — мягко ответил он, памятуя об обещании, данном отцу.

На ее лице промелькнула улыбка. Глаза, подведенные черным; пристально смотрели на него, будто он был пойманным зверем, которого вели бродячие артисты, словно он был аттракционом для увеселения.

— На моей родине это является составляющей праздника, смотреть и быть увиденным. Чувствовать самые тонкие настроения гостей, догадываться о малейших их колебаниях. Кто с кем беседует? На какую тему? Как долго?

— Это звучит ужасно скучно, — ответил Натиоле и отпил глоток вина.

Его брат мог попасться на пустые словесные игры дирийки и позволить ослепить себя, но наследник был человеком другого склада.

— Иногда это очень занимательно, но часто глупо, — невозмутимо призналась она. — Особенно если это делают все и каждое действие служит только этой цели. Но это объясняет лишь то, почему я люблю наблюдать. А не то, почему это делаете вы.

Он раздосадованно уставился на нее. Ее улыбка была сладкой как сахар, а голова слегка наклонена. Если бы не ее меткие слова, Натиоле принял бы ее за глупую девчонку, которая решила построить глазки наследному принцу Влахкиса.

— Я не люблю говорить.

— Вы перед этим были очень невежливы по отношению к Корнелю, — констатировала она, вроде как не соглашаясь с его замечанием.

Натиоле презрительно фыркнул.

— Что касается Корнеля, то он привык к подобному обращению. У ордена здесь мало друзей.

— А вы, очевидно, не являетесь исключением.

— Нет, — раздраженно ответил Нати.

Ее вопросы мучили его. Но надежда, что она оставит его в покое, была напрасной.

— Он тоже был довольно невежлив, но, очевидно, служители какого-то культа часто… отличаются от нас манерой обхождения. Возможно, потому что они скорее ищут общения с богами?

Теперь он повернулся к ней. Она внимательно разглядывала его, словно действительно ждала ответа. «Отец, неужели я и правда должен говорить с этой дирийской чумой, чтобы сохранить мир на твоем празднике?»

— Чего вы хотите от меня? Поговорить о религии? Я следую старыми путями моей родины. Меня не интересуют боги, Божественный свет, ничего подобного. Я чту только духов своей родины. И я люблю молчать.

— Мне бы хотелось понять, в чем причина вашего негативного отношения ко мне, — тихо заявила она.

Когда она вопросительно склонила голову набок, в ее искусной прическе блеснули золотые пластинки.

Про себя Натиоле издал длинный вздох, но вслух сказал лишь:

— Я не питаю к вам неприязни. Я просто не хочу разговоров. Но я уверен, что мой брат охотно сможет предложить вам более приятное общество.

— Тогда простите, что помешала вам. Надеюсь, вы сможете насладиться праздником по-своему.

С улыбкой облегчения Натиоле кивнул, когда она сделала церемонный реверанс и отвернулась. Ее пурпурное одеяние стелилось по полу, а украшения раскачивались при каждом шаге. Она направилась прямо к Ионнису, который склонился перед ней по всей форме, с нескрываемой дружелюбной улыбкой. Когда его брат предложил ей руку, то украдкой глянул в сторону Натиоле. Его взгляд был непонятен, но Натиоле медленно покачал головой. Ионнис повел дирийку к столу.

«Идеальная пара», — язвительно подумал Натиоле, но все удовольствие исчезло, когда он увидел взгляд, который бросил на них отец. Стен смотрел на них почти со счастливой улыбкой, и на его лице было столько гордости, что Натиоле невольно сжал руки в кулаки. Шум праздника постепенно затихал, краски и суета удалялись от Натиоле. Скоро вокруг юноши образовался мощный круг тишины, в котором он стоял совсем один. Никто не мог коснуться его, они не могли даже увидеть его. Скрытый на краю общества, отделенный от всех молчанием.

Загрузка...