Гномы к нам на помощь не придут

Дуди и Ицик

— А ты надень ее на себя. Давай я встану на Заячьей скале и буду отпускать ремешок, а ты наденешь маску. Идет?

— А что? Думаешь, испугаюсь, да? На, держи Далилу. Только когда будешь отпускать ремешок, отпускай его на всю длину. Чтобы она смогла до меня долететь. Понял?

— Ладно, Ицик, не надо. Давай уж лучше я эту маску надену, а ты Далилу выпустишь. У тебя она лучше знает, что делать. Она как будто к твоему мозгу привязана. Короче, я готов. Только меня от этого запаха тошнит.

— Ладно, перестань уже ныть. Считаю до семи и отпускаю. Только стой прямо и держи маску крепко. Раз, два…

— Слушай, Ицик, а это обязательно, чтобы столько мяса было?

— Хватит уже языком трепать. Испугался, что ли? Я ее уже отпускаю. Только имей в виду: я отпущу ремешок сразу. Чтобы ей ничего лететь не мешало. И стой у меня прямо, понял? Стой, как электрический столб! Только попробуй у меня пошевельнуться! Четыре, пять…

— Погоди, Ицик, на меня мухи садятся. Им этот запах не мешает. Ну все, стою прямо, не шевелюсь.

— Шесть! Только попробуй пошевелись!

— Да не шевелюсь я, не шевелюсь.

— Семь! Мясо, Далила, мясо! Фас!

— Придурок! Ты мне все испортил! Теперь все пропало! Если бы я взял с собой Эти, она бы мне и то лучше помогла.

— Да она твою Далилу терпеть не может. Она что, тебе не говорила?

— Я же ей настоящий Йом Кипур устроил. Она весь день от голода вопила. И что? Ты на нее только погляди. Жрет прямо с земли, как королевна. Ни запах ей не мешает, ничего. Как будто издевается.

— Ну я же тебе говорил, чтобы ты сам маску надел.

— Ты сказал: «Ладно, не надо».

— Ну, Ицик, я же чуть со страху не помер, когда увидел, как она на меня летит. Знаешь, что будет, если она мне в глаз когтем попадет? Даже если только один разок царапнет. Я же после этого кино смотреть не смогу. И потом, ты что же думаешь, что террористы твои, они придут и будут тебе тут стоять, как электрические столбы, да? Размечтался. Думаешь, они поскидают с себя все свои бомбы и скажут по-арабски: «Ицик приказал нам не шевелиться. Сказал, чтобы мы стояли тут столбом и ждали, пока Далила прилетит». Так, что ли? И еще. Больше никакого мяса не будет, понял? Хватит! Не будем мы ее больше на мясе дрессировать.

Ицик велел мне сходить к Моше за мясом. Три дня подряд я ему твердил, что Моше нам больше не дает, но он ничего и слышать не желал. И мышеловка его ловить мышей перестала. Я решил ему напомнить, что Моше хочет стать совладельцем Далилы, хотя и знал, что он опять разозлится. А по мне, пусть хоть пять совладельцев будет. Какая разница? Но как только я об этом заикнулся, он сразу как отрезал:

— Никаких совладельцев! Нет, нет и нет! Сколько можно повторять? Никаких совладельцев не будет! Знаем мы этих совладельцев. Только один может быть «королем фалафеля». Король вообще может быть только один. Если разделить на несколько человек, то что останется? Ничего. Как можно разделить корону на пять частей?

— Но, Ицик, разве будет лучше, если мы не сможем ее дрессировать? Или если она от голода помрет?

— He помрет. Такие, как она, так быстро не помирают. Я знаю, что говорю. Она ведь королевна птиц. Покажи мне какую-нибудь другую птицу, которая как она по небу летает. Даже и не знаю, как тебе это лучше объяснить. Вот смотри. Например, завтра ты женишься, так? Твоя жена для тебя — королевна всех женщин. Ровно поэтому ты ее и выбрал; ровно поэтому на ней и женился. Но у тебя для нее нету хлеба. И вот ты начинаешь работать на заводе. Но тут вдруг завод заболевает. Приезжают всякие там заводские врачи на красивых машинах и в красивых костюмах и говорят: «Увольте двадцать рабочих, и завод выздоровеет». А тебя, Дуди, приняли на работу последним. Значит, что? Правильно: уволят первым. И вот ты проработал всего два дня, а тебя уже увольняют. Чтобы ты не мешал заводу выздоравливать. Ты идешь в собес, а тебе говорят: «Ты здоров? Ну так и иди себе, работай». А ты и так все время работу ищешь, не отлыниваешь. Каждый день на биржу труда ходишь. Но работу нигде найти не можешь. А твоя жена в это время сидит дома с маленьким ребенком. И оба они голодные. Ну? Что ты сделаешь, а?

— Не знаю.

— Я тебе скажу, что ты сделаешь. Ты придешь ко мне. И будешь плакаться, что вам есть нечего. Но ведь я же твой брат, правда? И что я тебе скажу? Я скажу тебе так: «Не плачь, Дуди. Иди к Моше. Он тебе даст еды. Только вот он сказал мне, что хочет быть совладельцем твоей жены». Ну? Что ты скажешь, если я тебе такое предложу, а? Ты этого хочешь от своего родного брата услышать, когда в беду попадешь? Да? Ты согласился бы, чтобы он совладельцем твоей жены стал? Нет, не согласился бы. Ты бы ему в морду дал. Изуродовал бы его всего.

— Не болтай. Как это ты его, интересно, изуродуешь, а? Ты что, Самсон, что ли? Ну давай, изуродуй меня. Вот, смотри. Я стою перед тобой, как электрический столб, не шевелюсь. Ну? И что ты мне сделаешь?

— Ты мне лучше вот что скажи. Ты ему что-нибудь еще про Далилу говорил?

— Говорил, не говорил… Не помню я, что я ему говорил. Что я ему скажу? Ну, про дрессировку-то уж точно не говорил. Честное слово. Не боись. Про это я никому не скажу.

— Смотри, она уже почти все съела.

— Ну и на здоровье. Пусть себе ест.

— Слушай, Дуди. Если увидишь, что кто-нибудь идет, кинь маску в кусты, ладно? Чтобы не увидели. А когда уйдут — достанешь. Ну ладно, хватит уже ей есть.

— А чего они здесь такого увидят-то? Что она испорченное мясо ест, что ли? Подумаешь! Они же все равно ни о чем не догадаются.

— Дуди, ты не можешь знать, догадаются они или не догадаются. Ты не можешь на это рассчитывать. Люди, они и сами не хотят, чтобы ты на них рассчитывал.

— Да тебя послушать — так все люди одинаковые. Тебе только волю дай, ты всех людей на помойку повыбрасываешь.

— Да как же ты, Дуди, можешь на них рассчитывать, если они ничего в жизни не понимают? Они ведь даже не знают, сколько им жить осталось. Вот смотри. Сейчас человек стоит, так? А через секунду он раз — и упал. Но когда он еще стоял, разве он об этом думал, а? Разве он думал: «Господи, это последняя секунда моей жизни». Ничего подобного. Он думал совсем о другом. Он думал: «Надо пойти отлить». Только об одном этом он и думал. Или, например, что жарко ему. Или что он пить хочет. Ты просто не знаешь, чем люди заполнены. Так я тебе скажу. Чепухней, вот чем. А у нас с тобой есть великие идеи, понимаешь? Не то что у других. Про них никто и не узнает никогда. И в газетах про них не напишут.

— Да дались тебе, Ицик, эти газеты. Зачем мне фотография в газете, если твоя птица мне глаз выцарапает?

— А что, если я тебе скажу, что нас с тобой сюда сам Бог прислал? Чтобы мы подготовились к приходу террористов. А? Тебе это в голову никогда не приходило? Ты хоть вообще когда-нибудь о Боге думал? Да может, это Он лично мне эту идею в голову вложил. И что я теперь, по-твоему, делать должен? Претензии Ему предъявлять, что ли? За то, что Он не дал мне ни кожаного ремешка для Далилы, ни мяса, ни флажков? Нет, Дуди. Я не из тех, кто претензии предъявляют, ясно тебе? Я Богу никогда не жалуюсь. Если хочешь, чтобы Он тебе помог — жаловаться нельзя. Если Он над тобой смеется — ты тоже над Ним смейся. И знаешь, что будет? В конце концов Он будет уважать тебя даже больше, чем тех, кто Его боится.