Гностики, катары, масоны, или Запретная вера

Глава 1 КЕМ БЫЛИ ГНОСТИКИ?

До недавнего времени было так, что кого бы вы ни спросили о происхождении христианства, вы бы услышали в ответ примерно одну и ту же историю. Иисус Христос, воплощенный Сын Бога, спустился с небес. Он учил апостолов истинной вере и повелел им проповедовать Евангелие среди всех народов. Он также основал церковь и сделал апостолов ее духовными предводителями. Где-то во втором веке нашей эры эта организация начала именовать себя католической церковью — от греческого слова «католикос», означающего «вселенский». Все нынешние христианские церкви в той или иной мере являются ее наследниками.

Но ввиду определенных свойств человеческой натуры дела не всегда проходили столь гладко. Появлялись группы людей, которые вносили искажения — от себя — в христианскую доктрину. Одни говорили, что христиане должны были продолжать соблюдать еврейский закон. Другие говорили, что Христос не имел подлинно божественной природы. Третьи же утверждали, что он не имел человеческой природы.

На протяжении веков церкви, которой сопутствовала сила Святого Духа, удавалось ставить на место этих «еретиков», как их стали называть (от греческого «хайресис», или «секта»). До настоящего дня церковь сохраняла Христово учение в чистой форме благодаря усилиям бесчисленных Отцов Церкви и богословов, отражавших атаки поборников заблуждения.

Как я уже сказал, это была стандартная картина христианской истории до относительно недавнего времени (хотя, конечно, отдельные детали разнились в зависимости от того, представители какой конфессии рассказывали историю). И это та картина, которую многие честные христиане продолжают считать истинной. К сожалению, как это установили современные ученые, это не совсем точная картина.

Если вы внимательно прочитаете Евангелия, то заметите, что Христос не так много говорит о богословии. Он часто говорит об этике, о любви к своему ближнему и о приходе к Богу с чистым сердцем. Он достаточно часто и горячо спорит с книжниками и фарисеями о принесении в жертву букве закона его духа. Но он не спорит с ними о природе Бога, он даже не говорит, кем он сам является. Его ученики постоянно спрашивают его, но он никогда не дает им ясного ответа. Если бы вам надо было подытожить учение Христа, как оно изложено в Евангелиях, то вы могли бы обратиться к стиху пророка Михея: «Чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудро ходить пред Богом твоим» (Мих 6:8). Христос говорит примерно то же самое в эпизоде, связанном с двумя великими заповедями (Мф 22:35–40; Мк 12:28–31). Во всем этом не так много богословия.

Это была сердцевина учения Христа, и, без сомнения, у него имелись причины особо выделять именно вышеуказанные моменты. Но когда Христос сошел со сцены, его ученики начали проповедовать его учение уже по-своему, и вскоре их интерпретации начали расходиться. Некоторые продолжали держаться иудейской религии, другие отходили от нее. Вы можете увидеть это в Новом Завете, где Павел спорит с руководителями церкви о том, следует ли новообращенным язычникам придерживаться Моисеева закона. (Этот диспут описывается и в Деяниях апостолов и в Послании Павла галатам. В Деяниях сама ситуация представлена в более мирной и величественной тональности, чем в Послании Павла: Деян 15:1—31; Гал 2:1— 16.) Имели место и другие расхождения. Для одних первостепенными оставались внешние стороны веры; другие видели учение Христа в более мистическом свете.

Если вы посмотрите на христианское сообщество, сложившееся в Римской империи ко второму веку нашей эры, то вы увидите ряд различных, зачастую конфликтующих между собой групп, понимающих учение Христово каждая по-своему. Одни видели в Иисусе великого духовного учителя — и не более того. Другие являли собой прообразы современной католической или православной церквей, со своими епископами и таинствами; третьи и четвертые походили скорее на философские кружки или мистические школы. И хотя нельзя утверждать, что эти столь различные общины жили в совершенной гармонии, ни одна из них не имела каких-то особых привилегий, так что все они были вынуждены сосуществовать. Картина радикально изменилась только в четвертом веке нашей эры, когда император Константин впервые узаконил христианство и затем начал превращать его в государственную религию Римской империи. С этого момента протокатолическая церковь, до этого представлявшая собой лишь один из родов христианской традиции, консолидировала свою власть, начав преследование как членов своей общности, так и своих языческих противников.

Как результат история христианства являет собой грустное повествование, в котором Отцы Церкви (некоторые из них позднее были канонизированы как святые) осыпали анафемами предполагаемых еретиков, ставя во главу угла такие доктринальные моменты, на которых Христос и его ученики, по всей видимости, никогда и не стали бы заострять свое внимание и даже не поняли бы их смысла. В то же самое время основное учение Христа — «любить ближнего, как самого себя» — часто приносилось в жертву доктринальным спорам, превращая саму церковь в безжалостную карающую силу.

Древние гностики представляли собой один из утерянных типов христиан. Кем же являлись гностики? Это не всегда легко определить, поскольку значительная часть материалов, касающаяся их, принадлежит перу Отцов Церкви, которые писали антигностические филиппики. Мы, таким образом, находимся в положении будущего историка, который должен был бы составить представление о платформе демократической партии, имея в качестве своих источников только слоганы предвыборной кампании республиканской партии (или наоборот).

К счастью, ситуация в последнее время улучшилась благодаря тому, что в прошлом веке в ходе археологических раскопок в ряде мест на Ближнем Востоке обнаружились гностические тексты. Самое известное из таких открытий — находка гностических текстов в Наг-Хаммади в Египте в 1945 году. Два крестьянина в ходе раскопок с целью отыскания минеральных удобрений обнаружили тайник с рукописями — многие из них до этого оставались совсем неизвестны, — проливающими совершенно новый свет на гностические учения. Это открытие настолько значительно, что оно само явилось одним из определяющих факторов возрождения интереса к гностицизму. Тексты Наг-Хаммади были написаны разными авторами в разные периоды времени, и в них отражены взгляды ряда сект и духовных учителей. Но они проливают исключительно важный свет на традицию, о которой до этого было известно в основном со слов ее врагов.

Возможно, самой интересной из рукописей Наг-Хаммади является загадочная работа, именуемая Евангелие от Фомы. Оно очень короткое — в стандартном издании оно занимает только двенадцать страниц, — но ему уделялось больше внимания, чем любому из прочих гностических писаний. Отчасти это, возможно, обусловлено тем, что оно может быть значительно старше остальных Евангелий, хотя данное Евангелие никогда не включалось в Новый Завет.

Точный возраст Евангелия от Фомы трудно определить. Многие ученые определяли время его появления серединой второго века нашей эры на том основании, что это предположительно гностический документ. Решили, что тут не требуется дополнительных доказательств, поскольку принято считать, что гностицизм возник не ранее второго века нашей эры. Если будет установлено, что Евангелие от Фомы было создано» более ранний срок, то это должно будет подвигнуть ученых определить время возникновения гностицизма первым веком нашей эры. И есть основание полагать, что это Евангелие возникло ранее второго века нашей эры.

Самым убедительным аргументом является форма данного Евангелия. В этом Евангелии нет истории, нет начала или конца повествования. Это просто собрание изречений — некоторые из них имеют форму притч, другие — форму пословиц, «которые произносил живой Иисус», как сказано в начальном стихе. Кстати говоря, это делает Евангелие от Фомы похожим на ранние собрания высказываний Христа, реальность существования которых была постулирована исследователями Нового Завета, проводившими изучение сходств и различий между каноническими Евангелиями. Самое известное из этих гипотетических собраний изречений обозначается как Q (от немецкого Quelle, или «источник»). До сих пор данный документ не был обнаружен и, возможно, не будет обнаружен никогда. Ученые могут делать заключение, что представлял собой Q, на основании имеющихся сходств и расхождений между повествованиями Матфея и Луки, которые оба, очевидно, пользовались им.

Евангелие от Фомы — это не Q. Но оно очень похоже на Q и плане своей литературной формы, которая, представляя собой сборник изречений в чистом виде, является более примитивной, чем упорядоченная нарративная форма четырех Евангелий Нового Завета. Ученые обычно считают, что чем проще текст, тем более давним он должен быть, поскольку позднейшие версии имеют тенденцию обрастать украшениями и дополнениями, которых не было в первом варианте. К примеру, существует апокрифическое Евангелие, называющееся Первоевангелие Иакова Еврея, где повествуется о рождении и детстве Христа. (К слову сказать, там выдвигается идея о непорочном зачатии Марии.) Там более детально рассказано о рождении Иисуса, чем у Матфея или Луки, и ряд деталей указывает на то, что Протоевангелие основывается на повествованиях этих евангелистов. Именно по этой причине оно не может быть более древним, чем они; обычно оно датируется приблизительно 150 годом нашей эры.

Евангелие от Фомы отличается от других апокрифических работ. Оно не основывается на канонических Евангелиях и имеет более примитивную форму. Надо сказать, что оно имеет именно такую форму, которую по представлению ученых должны были иметь самые ранние тексты об Иисусе. По этой причине некоторые исследователи Нового Завета заходят так далеко, что называют его «пятым Евангелием». Оно могло быть написано уже в 50 году нашей эры. Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна обычно датируются периодом от 70 до 100 года нашей эры.

Если дело обстоит так, то это доставит значительные трудности тем, кто верит в то, что Иисус проповедовал версию христианства, используемую основными конфессиями, — будь то католическая, православная или протестантская. Евангелие от Фомы не представляет Иисуса воплощением Сына Бога, который забирает грехи мира, или вторым лицом в Троице. Вообще Иисус нигде не утверждает, что он имеет какое-то отношение к божественной природе или божественной власти. Один раз он спрашивает своих учеников, на кого он похож. Петр говорит ему, что он похож на ангела праведного. Матфей говорит, что он похож на философа мудрого. Фома произносит: «Господи, мои уста никак не примут сказать, на кого Ты похож».

Иисус бранит его, говоря: «Я не твой господин, ибо ты выпил, ты напился из источника кипящего, который Я измерил».

Будучи далеким от утверждения своей божественности, Иисус даже противится тому, чтобы его чествовали относительно скромным титулом «господин». Более того, Фома никогда не говорит об Иисусе как о «Христе» — это греческий эквивалент еврейского слова «мессия», или «помазанник». Эти факты также указывают на ранний срок написания этого Евангелия, поскольку, как правило, образ харизматических фигур набирает в статусе и престиже, по мере того как живая память об этих личностях угасает. Они могут под конец даже обрести божественный или полубожественный статус. (В наше время это произошло с Мао Цзэдуном в Китае и даже с Элвисом Пресли в Соединенных Штатах.) Доктрина божественного происхождения Иисуса была сформулирована только на Никейском соборе, созванном императором Константином в 325 году. Столь же важным, как и эти соображения, является род научения, представленный в Евангелии от Фомы. Многие из высказываний Иисуса в Евангелии от Фомы похожи на изречения, присутствующие в Евангелиях Нового Завета. Те же, что не похожи, выглядят очень загадочно: «Будьте прохожими» (Фома, 47). «Я бросил огонь в мир, и вот Я охраняю его, пока он не запылает» (10). «Когда вы увидите того, который не рожден женщиной, падите ниц (и) почитайте его; он — ваш Отец» (15). Самое впечатляющее заявление дается в самом начале Евангелия: «Тот, кто обретает истолкование этих слов, не вкусит смерти» (1).

Именно эта тональность Евангелия от Фомы позволила ученым считать его гностическим. По сути, именно тут пролегает основное расхождение между гностицизмом и обычным христианством. «Тот, кто обретает истолкование этих слов, не вкусит смерти». Самым важным в Евангелии от Фомы представляется не понятие греха, не покаяние и не искупление, но загадочное мистическое озарение, некоторым образом закодированное в этих стихах. Изречения Иисуса в Евангелии от Фомы похожи на коаны, те не имеющие ответа загадки, которые учителя дзэн задавали своим ученикам с целью перерезать ткань обычного мышления. По идее, они должны не передавать информацию, но приводить к просветлению. Цель гностицизма не спасение, но озарение сознания.

Вне всякого сомнения, основная причина отвержения гностицизма доминирующей формой христианства заключается в том, что озарение сознания представляется слишком трудным, негарантированным, чтобы составить основу популярной религии. Гораздо проще видеть вещи в свете греха и его искупления или же умиротворения гнева сурового Бога — черта, особенно характерная для языческой древности, когда занимали именно такого рода позицию в отношении богов.

Что Фома за человек? Мы знаем о нем весьма мало. Имя его на арамейском означает «близнец», что говорит нам не много. Некоторые заявляют, что он являлся близнецом Иисуса или же был настолько похож на него, что полагали их близнецами, скорее же всего он приходился кому-то близнецом, а Фома было его прозвищем. Самый известный момент появления его фигуры в Библии представлен в Евангелии от Иоанна, где Фома высказывает свои сомнения в том, что Христос восстал из мертвых, и говорит, что поверил, лишь после того, как увидел Иисуса воочию (Ин 20:24–29). Но ученые, в свою очередь, выразили сомнение в подлинности этой истории. По их утверждениям, скорее всего тут не отражено реальное событие; по всей видимости, это был выпад в сторону гностиков, последователей Фомы, определенная часть которых не верила в страдания Христа и смерть во плоти.

Вообще же среди ученых сложилось мнение, что Фома, скорее всего, проповедовал в Сирии, где на протяжении веков он был почитаем христианами (и где, возможно, было написано его Евангелие). После этого он, возможно, дошел до самой Индии, где по сей день очень древняя индийская христианская община связывает свое рождение и становление с его проповедями. Фома оставил свой след на Востоке, где проповедь о мистическом озарении нашла себе более благодарную аудиторию, чем в среде рационалистичных греков и практичных римлян.

Но Индии не суждено было стать той центральной сценой, на которой явило бы себя становление христианства. Этот контекст обеспечила Римская империя, и поздняя римская культура и мысль оставили свой неизгладимый след в христианстве во всех его формах. Это был мир, во многих отношениях подобный нашему. Он был обширен (охватывал весь Средиземноморский бассейн) и обладал весьма заметным единообразием. В первые два века христианской эры войны случались редко, и жители империи, по словам историка Эдуарда Гиббона, «наслаждались и злоупотребляли теми преимуществами, которые предоставляли им благополучие и роскошь». Коммерция процветала, и, как это обычно случается, наряду с товарами и деньгами в изобилии также имелись идеи, философские течения и религии. Новые культы и секты расцветали в условиях толерантной языческой культуры. (Христиан преследовали не за то, что они верили в иного бога, но потому, что они отказывались почитать прочих богов — такое пренебрежение, по мнению язычников, могло навлечь на всех Божий гнев.)

Религиозная культура помогла оформиться зачаточной христианской вере. Самое большое влияние она, конечно же, испытала со стороны иудаизма, «материнской веры». Из иудаизма христианство взяло свое Священное Писание, а также представление о едином, монотеистическом Боге. В то же время с самого начала возникновения христианства последнее имело проблематичные взаимоотношения с иудаизмом. Одной из ключевых проблем тут был вопрос о природе самого Бога. Бог иудеев не всегда добр; он способен на гнев и на мщение — в этом плане он становится непримиримым. «Я образую свет и творю тьму, делаю мир, и произвожу бедствия; Я, Господь, делаю все это» (Ис 45:7). «Не от уст ли Всевышнего происходит бедствие и благополучие?» (Плач 3:38). Не так просто было иудеям примириться с добрым любящим Богом, проповедуемым Иисусом.

Помимо иудаизма существовали также философские школы, занимавшиеся не совсем той философией, какую знаем мы сегодня, — они стремились объяснить природу богов и Вселенной и учили своих учеников, как жить в гармонии с ними. Из них самой важной для христианства и гностицизма была школа Платона. Платон, живший в четвертом веке до нашей эры, оставил после себя высшее учебное заведение, названное Платоновской академией, где преподавались его доктрины. На протяжении веков они продолжали развиваться. Трудно было бы переоценить влияние этого мыслителя. Иногда говорят, вся западная философия — это примечания к работам Платона.

Платон объясняет реальность способом, который можно было бы назвать эзотерическим. Тут не имеется в виду трудность или непроясненность его мысли. Под этим словом подразумевается то, что значительная часть учений философа открывалась лишь достаточно развитым ученикам, людям, продвинувшимся «дальше в» сфере интересов (слово «эзотерический» происходит от греческого «эзотеро», означающего «дальше в»). Но тут имеется указание и на другое значение: слово означает, что подразумеваемые учения в основном обращены к внутреннему опыту. В отличие от современного типа мышления, рассматривающего невидимые, внутренние измерения жизни и мысли как чисто субъективные (и, следовательно, нереальные), эзотерика утверждает, что эти внутренние измерения жизни имеют подлинную реальность и могут быть опознаны и адекватным образом описаны. Платон пошел дальше, предположив вопреки здравому смыслу, что тот самый мир, который мы видим, — нереален. Материальные предметы обычной реальности — это всего лишь копии или имитации идеальных сущностей, названных им «формами» — абстрактными образами, существующими в царстве мысли. По словам Платона, одни лишь формы реальны, поскольку они вечны и неизменны, в отличие от непрерывно меняющегося нашего нижнего мира.

Влияние Платона на гностицизм было глубоким, но его часто упускают из виду. Самой важной из платоновских работ с этой точки зрения является его поздний диалог «Тимей». Эта книга положила начало мифу об утерянном континенте Атлантиде. (По словам Платона, указывающего, что письменные свидетельства об этом континенте хранились в Египте, Атлантида погибла около 9600 года до нашей эры.) После разговоров об Атлантиде в «Тимее» дается эзотерическая картина сотворения Вселенной. «Бог — это добро, — говорит Платон, — и добро не может никому ни в чем завидовать». Следовательно, «Бог хотел, чтобы все было хорошим и ничто не было плохим, насколько это возможно». Так, он сотворил мир, который был настолько совершенным, как и он сам, насколько мир мог быть.

В рамках этого проекта Бог создает семь планет, которые (в соответствии с греческим мифом) также являются богами. Он повелевает этим малым богам создать человеческий род. Бог не создает их сам. Он говорит: «Если бы я создал их сам и вдохнул в них жизнь, то они стали бы равными богам». При всем при этом Бог заявляет, что он посеет в людях семя божественного сознания. Они будут являть собой смесь смертной и бессмертной природы.

В «Тимее» Платон иногда обращается к фигуре Бога — здесь он имеет в виду истинного Бога, возвышающегося над всеми остальными богами и, по сути, являющегося их создателем, — в метафорической форме говоря о нем как о «творце». Греческое слово, употребляемое в таких случаях, — демиург. Гностики позднейшего времени будут именовать этим словом Создателя. Но они модифицировали платоновскую систему, утверждая, что этот демиург являлся второразрядным божеством, создавшим видимый мир. Они привнесли идею другого Бога — истинного, доброго Бога, который пребывал наверху, равнодушный и отчужденный от этого выродившегося космического рукоделия. Последователи платоновской философской школы возражали против таких воззрений; Плотин, великий философ-неоплатоник, живший в третьем веке нашей эры, даже написал трактат, опровергавший эти взгляды. Несмотря на все эти трансформации мысли, легко видеть, как идеи Платона питали гностические течения.

Наконец, существовали мистериальные культы, которые были сориентированы на то, чтобы их приверженца достигали высших ступеней сознания посредством тайных ритуалов, посвящаемых таким богам, как Деметра, Дионис и Изида (почитаемая египтянами Великая Мать, у которой впоследствии Дева Мария позаимствовала ряд черт). Инициаты клялись, что они будут хранить молчание о знаниях, полученных в процессе проведения ритуалов. Они настолько были верны своим клятвам, что мы сейчас имеем лишь смутное представление о происходившем. Мы, однако, знаем, что эти мистерии были связаны общей темой смерти и воскресения. По некоторым утверждениям, основным приобретением от посвящения в таинства было то, что человек терял страх смерти.

Даже это эскизное изображение начал гностицизма дает представление о наличии определенных корней, из которых вырос гностицизм. Присутствуют темы скрытого знания, мистического опыта и величайшей из всех мистерий — смерти и возрождения. Обозначен вопрос о природе самого Бога. Благ ли он? Если это так, то почему мир находится в таком ужасном состоянии? Может быть, как это утверждал Платон, мир нереален, возможно, он совсем не хорош. Если это так, то как это характеризует Бога, создавшего его?

Гностические учителя превратили эти вопросы в систему мышления, которая по сию пору остается прочной и убедительной. Это не всегда радостная картина мира, и ее не всегда легко понять. Но она имеет странное очарование для модернистского — или, скорее, постмодернистского — мышления, увлеченного текстами, где подразумевается противоположное тому, что обрисовано на поверхности, а также реальностями, ускользающими из-под наших ног, и силами, которые выстраивают наши жизни и судьбы, находясь за пределами нашего круга знаний. Но что особенно важно, она отвечает живущей внутри многих из нас острой потребности пробудиться, воссоздать утраченную истину, когда-то составлявшую основу нашего существования, но потом оказавшуюся каким-то образом затерянной.

Самыми видными гностиками были харизматические учителя и философы, жившие во втором веке нашей эры. Они разворачивали свои доктрины в процессе лекций и разного рода учебных занятий, также излагали их в книгах (дошедших до нас лишь во фрагментах, большинство же из них вообще не сохранились). Наша информация об этих деятелях очень отрывочная, поскольку в их собственных сохранившихся работах не содержится автобиографического материала, а Отцы Церкви были больше заинтересованы в том, чтобы осуждать их, чем в том, чтобы рассказывать, кем они являлись. Но немногое нам известное высвечивает удивительнейшие образцы личностей.

Самый древний из известных учителей гностицизма вкратце описывается в Книге Деяний. Его звали Симон, и он «волхвовал и изумлял народ Самарийский, выдавая себя за кого-то великого» (Деян 8:9). Симон обращается в христианство, но чего-то недопонимает в новом вероучении. Видя, как Петр и Иоанн исцеляют Святым Духом, он предлагает купить их силу. Петр упрекает его словами: «Серебро твое да будет в погибель с тобою, потому что ты помыслил дар Божий получить за деньги» (Деян 8:20). Хотя Симон потом кается, католическая церковь оказала ему необычную честь, поименовав грех его именем, — симонией стали называть покупку или продажу духовных вещей.

Новый Завет больше ничего нам не говорит о Симоне, но, возможно, сведения о его покаянии неверны, поскольку в более поздние времена Отцы Церкви начали возводить все гностические школы к его фигуре и сочли его отцом всех ересей. Вообще есть все основания сомневаться, что он когда-либо был христианином.

Симон Волхв (как его стали именовать), по-видимому, являл собой весьма экзотическую фигуру. Живя в первом веке нашей эры, приблизительно в то же время, когда жили Христос и его ученики, он являлся одним из целого роя псевдомессий, которыми изобиловала Палестина в тот период, — каждый утверждал свое божественное происхождение, «выдавая себя за кого-то великого», как говорят об этом Деяния. Симона сопровождала женщина, по его словам, воплощавшая «падшую мысль Бога», а также являвшаяся реинкарнацией Троянской Елены, — он нашел ее в публичном доме в Тире, городе, ныне находящемся на территории Ливана.

Симонова версия гностицизма была сфокусирована на этой «падшей мысли Бога» — занимавшаяся проституцией супруга Симона была ее последним и самым низшим воплощением. Симон, по-видимому, утверждал, что изначально творящей силой является сознание. Силу мышления, способность мыслить он называл «отцом». Эта способность породила «мысль Бога». К несчастью, когда эта мысль начала вести свое независимое от Бога существование, она почувствовала себя одинокой и отчужденной. Она начала порождать свои собственные мысли, каждая из которых все больше отдалялась от изначального Бога — так образовался наш мир разделений и изоляции. Реинкарнировавшая Елена, сопровождавшая Симона, символизировала состояние этой падшей, деградировавшей мысли, изгнанной из сознания Бога, осужденной к жизни в этом мире в самом жалком из возможных состояний.

Несложно представить Симона-Волхва как псевдогуру того типа, который мы знаем по нашему времени. Присутствие рядом с ним реинкарнировавшей Елены, спасенной шлюхи, должно было добавить театральный окрас его проповеди. С другой стороны, мы должны постоянно иметь в виду, что все, что мы знаем о нем, исходит из писаний его врагов. Им удалось соткать запутанную историю (почти несомненно, фиктивную) с его участием. Получив образование в Александрии, Симон предположительно стал учеником Иоанна Крестителя, настолько восхищавшегося его способностями, что Симону, несомненно, выпала бы честь стать преемником Иоанна, не случись так, что Симон оказался в Египте в момент смерти Иоанна. Симон, Елена и тридцать его учеников отправились в Рим, где ему довелось соперничать с Петром за лидерство в христианской общине, там он и встретил свой конец. По-видимому, он хотел доказать, что сможет восстать из мертвых, поэтому он повелел закопать себя живым, но, к несчастью, ему не удалось воскреснуть.

Как я уже сказал, эта история, почти несомненно, является легендарной, и из нее можно извлечь лишь несколько нитей правды, в частности касающейся того, что Симон имел последователей в Самарии, и он или его ученики как-то обозначили свое присутствие в Риме.

В одном апокрифическом тексте приведен спор Симона с Петром. В нем Симон-Волхв делает одно заявление, на многое проливающее свет: «Ты… постоянно будешь затыкать свои уши, чтобы их не загрязняла хула, ты обратишься в бегство, потому что тебе нечего будет ответить; но глупые люди согласятся с тобой, они будут любить тебя, поскольку ты учишь тому, что привычно для них, но они проклянут меня, ведь я провозглашаю нечто новое и неслыханное».

Этот пассаж проливает свет на момент, возможно, наиболее отчетливым образом разделивший гностиков и протокатоликов. Гностики не хотели делать свое учение простым; они понимали его как сложное и предназначенное не для многих. С другой стороны, Петр и его последователи проповедовали доктрину, доступную почти каждому, особенно из-за хорошего сочетания с глубоко укорененными в сознании жителей той эпохи представлениями о грехе и жертвоприношении. Этому обстоятельству суждено было стать ключевым моментом в триумфе католического христианства.

Я больше не буду вести здесь речь о системе Симона, скажу лишь, что в самом общем виде она представляет центральный гностический миф об отчуждении и спасении посредством озарения сознания. При том, что никто сегодня не собирается возрождать учение Симона в целом, следует признать, некоторые его фундаментальные прозрения об отчужденной «мысли Бога» весьма мудры.

Еще одним великим учителем гностицизма был Маркион. Сын богатого судовладельца с Черноморского побережья, по-видимому, родился в конце первого века нашей эры. Около 140 года он отправился в Рим, где начал проповедовать свои собственные теологические взгляды. В 144 году он попытался заинтересовать ими Римскую церковь, но не преуспел в этом, так что он взялся за основание своей собственной церкви, — он продолжал проповедовать вплоть до своей смерти ок. 160 г. Влияние Маркиона было весьма значительным, особенно на Ближнем Востоке: в Сирии существовали целые общины, исповедовавшие его версию христианства вплоть до середины пятого века.

Маркион невзначай внес большой вклад в развитие ортодоксального христианства. Он учил теории двух богов: доброго, истинного Бога, пребывающего в дальней выси, пославшего Иисуса Христа в качестве Спасителя, и низшего, злого божества, создателя и правителя этого мира, которого он идентифицировал с Богом Ветхого Завета. Естественно, это сформировало в нем враждебную настроенность по отношению к еврейской Библии. Маркион создал первый канон христианских писаний, сурово раскритикованный. Маркион полностью исключил весь Ветхий Завет, его «библия» включала в себя Евангелие от Луки, из которого были убраны элементы, имевшие иудейское звучание, а также девять Посланий Павла. Именно в противовес канону Маркиона формировавшаяся католическая церковь начала составлять свой собственный канон Нового Завета — этот процесс был завершен лишь в четвертом веке.

В «библии» Маркиона любопытно значение, приданное писаниям Павла, — кроме них, там почти ничего и не присутствует. Это представляется странным, потому что за Павлом обычно признаются права духа-зиждителя ортодоксального христианства. Многие утверждали, что он дал значительно больше для развития христианской мысли, чем сам Христос. Но в творениях Павла явно чувствуется привкус гностицизма. В Послании Галатам (3:19) Павел говорит, что Закон «преподан чрез ангелов, рукою посредника». По мнению гностиков, это означало, что Закон Ветхого Завета был дан не прямо Богом, но через участие особых посредников, действовавших от имени Бога. Это давало почву для взглядов, подобных Маркионовым, согласно которым Бог Ветхого Завета представляет собой фигуру меньшего масштаба, в некотором отношении исполненную злой воли. И если большинство современных ученых полагают, что послание Ефесянам было написано не самим Павлом (они датируют его концом первого века нашей эры, когда прошло уже 30–40 лет с момента смерти Павла), то Маркион считает, что автором его был Павел. Маркион сделал его частью своего канона. В Послании Ефесянам мы читаем: «Потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» (Еф 6:12).

Тут присутствует эхо ключевой темы гностицизма: существования архонтов, невидимых правителей небесного царства, стоящих между Богом и нами. Согласно эзотерическому мировоззрению, широко распространенному в древности, существовали небесные «княжества» и «силы», которые посредничали между Единым Всевышним Богом и миром материи и видимостей, расположенным в нашем пространстве. Гностики и ортодоксальные христиане спорили в основном не о возможности существования этих сил, но о том, какими, добрыми или злыми, являлись они в своей основе.

В любом случае Павел среди гностиков считался самым влиятельным авторитетом. Валентин, величайший из всех учителей гностицизма, оказавший огромное влияние на эту традицию, вел свою духовную родословную от Павла. Валентин родился в Северном Египте где-то в конце первого века нашей эры. Он получил образование в Александрии, там был обращен в христианство. Эзотерические доктрины гностицизма ему преподавал человек по имени Феод, о котором в иных отношениях ничего более не известно, но, очевидно, он являлся учеником Павла. Так Валентин возводил свою духовную родословную прямо к фигуре Павла.

Как и Маркион, Валентин отправился в Рим и начал проповедовать там, достигнув значительного статуса в иерархии христианской церкви. Некоторые источники указывают, что его кандидатура была выставлена на выборах римского епископа (в те дни еще не существовало фигуры папы), и он проиграл лишь с небольшим отрывом. Тем не менее, он продолжал учительствовать — в Риме и на Кипре. Опровергая сложившееся мнение, что гностики стремятся уйти от повседневной реальности, он очень активно проявил себя в работе общины. Умер он где-то около 160 года. Даже враги Валентина признавали его интеллектуальный блеск и литературный гений. Вот один из его гимнов, озаглавленный «Летний урожай»:

Наряду с яркими, красивыми образами гимн демонстрирует одну из ключевых черт мышления Валентина и вообще всей гностической системы. Отсылки к «душе», «плоти» и «воздуху» могут озадачить читателя, но для того, кто понимает символический язык гностицизма, их значение будет понятно. Валентин говорит о трех уровнях бытия: о «воздухе» — царстве духа; о «душе», или психэ, промежуточном уровне, опирающемся на дух, и, наконец, о «плоти», физической форме, проистекающей из души. Над духом находятся «верхние небесные слои», обиталище самого Бога.

Подобная картина воспроизводится бессчетное число раз в традиции западного эзотерического мышления — не только в гностицизме, но и в других формах эзотерического христианства и в еврейской каббале. Несмотря на различные вариации, которые можно наблюдать в ходе изучения этих систем, символический язык демонстрирует явное постоянство на протяжении очень длительного периода времени. Фактически именно благодаря этому постоянству символической образности удается понять, что говорят гностики и на какие эмпирические реальности они указывают.

Определение различия между душой и духом может нам показаться академическим, не совсем вразумительным, но для гностиков это было не так. В отличие от наших дней, когда люди имеют лишь самое смутное представление о значении этих слов и различии между ними, в раннем христианстве разница между понятиями души и духа была очень существенной. Для гностиков и для древних христиан в целом душа представляла собой совокупность ментального и эмоционального, составляющую нашу внутреннюю жизнь. Самый близкий эквивалент, который мы находим для этого понятия в современном английском, — это «психэ», в большинстве случаев в английских переводах Нового Завета за словом душа стоит изначальное греческое слово «психэ». Дух по контрасту представлял собой чистое сознание, самость, истинное «Я» — то, для чего другие религии использовали такие названия, как «атман» или «природа Будды».

Это различие было очень существенно для Валентина и для большинства гностиков, деливших человечество на три фундаментальных типа. Первый и самый низший тип представляют собой телесные, или плотские, люди (иногда их называют хилическими от греческого слова «хиле», или «материя»): это те, кто ориентируется на внешний мир вещей и физические желания, связанные, к примеру, с едой и сексом. Далее следуют люди психического типа. Речь тут идет не об индивидуумах с акцентированными «психическими энергиями», как принято выражаться в наши дни, но, скорее, о промежуточной ориентации человеческого эго между телом и духом. Такие люди начали пробуждаться от сна повседневной жизни, но еще не пробудились полностью. Гностики считали обычных верующих христиан, тех, кто жил в большей мере верой, чем знанием, людьми «психического» типа. Наконец, следуют духовные, те, кого также иногда называют пневматическими (от греческого «пневма», «дух»). Они вышли за границы своих связей с миром и стали полностью свободными. Они уже за рамками земных привязанностей, последние их больше не соблазняют, не отвлекают их внимания (по крайней мере, теоретически).

Высокомерным, элитаристским может показаться стремление поделить людей на три различных класса, и, вне всякого сомнения, некоторые гностики приложили свою руку к тому, чтобы подобное структурирование выглядело таковым. Тенденция к элитарности представляла собой один из основных изъянов гностического учения и, несомненно, внесла свой вклад в его закат. При этом нельзя сказать, что подобная тенденция совсем уж ошибочна, особенно если мы примем во внимание то, что речь в основном идет о выстраивании иерархии в собственных рядах. Ты сам выбираешь категорию, в которую попадешь, — просто благодаря тому, что тебя интересует. «Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф 6:21). Если ты ориентирован на внешний мир и озабочен удовлетворением потребностей своего тела, то ты «плотский» человек, — и не имеет значения, насколько ты родовит или образован. Если же ты обращен к невидимому, к царствам божественного, которые все же соприкасаются с нашим бытием, при том что сохраняют видимость ускользания от нас, то ты скорее духовный, или пневматический, человек, или, по крайней мере, у тебя есть потенциал стать таковым.

Валентин написал одну работу, от которой сохранилось только название. Она называлась «О трех сущностях». По словам древнего автора, упоминающего ее, в ней впервые обсуждался вопрос об Отце, Сыне и Святом Духе как о трех ипостасях Троицы. Этот факт показывает, сколь сложным и противоречивым может быть вопрос о корнях христианства. Очевидно, доктрина Троицы — краеугольный камень ортодоксального христианства — впервые была сформулирована предполагаемым еретиком.

Четвертым великим гностическим учителем был Василид. Как и Валентин и Маркион, он жил в начале второго века нашей эры; в отличие от них он не ездил в Рим — Василид жил и учился в Александрии. Он проповедовал невероятно запутанную эзотерическую систему: в соответствии с ней земля была окружена 365 небесами (по его словам, в году именно поэтому было 365 дней). Правителя этих небес звали Абраксас или Абрасакс — согласно греческой нумерологии, сумма букв в его имени дает 365. Ангелам самых низших из этих небес — крайне незначительным персонажам в небесной иерархии — было суждено сформировать землю и все сущее на ней. Их правитель почитался как Бог Ветхого Завета.

Христос пришел на землю с тем, чтобы высвободить нас из этого неприятного, унизительного положения. Но, по словам Василида, Христос на самом деле не страдал на кресте. Он поменялся местами с Симоном Киринеянином (который, со слов Луки, нес крест Иисуса за ним) и стоял в сторонке, смеясь над безумием тех, кто считал, что мир реален, в то время как несчастный Симон умирал вместо него. По словам Василида, каждый, кто выражает преданность Христу распятому, пребывает в зависимости от низших правителей этого мира.

Василид, подобно многим другим гностикам, не придавал большого значения телу. Эту тенденцию можно проследить еще в Евангелии от Фомы, где Иисус говорит: «Несчастно тело, которое зависит только от тела, и несчастна душа, которая зависит от них обоих» (Фома, 87). Считая материальный мир низшим творением, гностики обычно смотрели на тело с презрением. Такие воззрения привели большинство из них к аскетизму, к отрешению от телесных желаний через воздержание от мяса и секса. Однако некоторые, включая Василида, пришли к противоположному заключению: поскольку тело не имеет большой ценности, едва ли имеет значение, что ты делаешь с ним. Живший во втором веке нашей эры Отец Церкви Ириней Лионский (борец с ересями, которому мы во многом обязаны своим знанием о гностицизме) писал: «Он предписывал [своим последователям] не беспокоиться о мясе, жертвуемом идолам, считая, что в этом нет ничего особо предосудительного, и практиковать это без треволнений. Более того, им предлагалось рассматривать практикование укоренившихся типов поведения и все виды наслаждений как нечто малозначащее».

Сам Василид по своим убеждениям, возможно, был близок к стоикам, древней философской школе, призывавшей своих приверженцев жить в мире с философской отрешенностью, но отдельные гностики пошли дальше и выступили поборниками антиномианизма, утверждающего, что никакие правила и установления не имеют никакого значения. Если мы живем в иллюзорном мире, созданном второразрядным богом, мы можем здесь делать все, что хотим.

След, оставленный другими учителями гностицизма в истории, не столь отчетлив. Некоторые представлены в ней в основном лишь своими именами, иногда их дополняют один-два факта: Кердос, учитель Маркиона; Керинф, «враг истины», который, по преданию, один раз угрожал Иоанну Богослову тем, что искупает его в водах Эфеса [5]; Карпократ, чьих учеников обвиняли в том, что они принимали участие в мрачных ритуалах, в ходе которых пили сперму и менструальную кровь в качестве причастия. Трудно сказать, какие из этих деталей верны. Некоторые из них противоречат друг другу. К примеру, одно предание утверждает, что Иоанн написал свое Евангелие, противопоставляя его писанию Керинфа; другое предание утверждает, что Керинф сам написал его. Столько сведений было утеряно, а из того, что сохранилось, столь многое было изменено, с тем, чтобы соответствовать текущей политической и религиозной конъюнктуре, что нам приходится довольствоваться информацией самого общего плана.

Одной из фигур, чье имя часто появляется в гностическом контексте, является Мария Магдалина. Это известная фигура в католическом благочестии: «женщина, взятая в прелюбодеянии», раскаявшаяся блудница, помазавшая ноги Иисуса миром и отершая их своими волосами. В отличие от большинства апостолов, покинувших город сразу, как только Иисуса арестовали, она оставалась подле него и вместе с его матерью и еще несколькими его ученицами стояла у подножия креста. Когда она отправилась к гробнице в пасхальное утро, то оказалась первой, кто обнаружил, что Иисус восстал из мертвых.

Эта версия образа Марии Магдалины составила предмет многочисленных произведений искусства. Ее имя даже стало составной частью языка: архаическое английское слово magdalen обозначало исправившуюся проститутку, а слово maudlin, означающее «сентиментальный», обязано той аффектированной чувствительности, которую Мария, по-видимому, выказала, когда отерла ноги Христа своими волосами. На протяжении веков это представление о Марии, основанное на ряде эпизодов, описанных в Евангелиях, считалось истинным. Но недавние находки позволяют предположить, что в некоторых ключевых деталях оно неверно.

Прежде всего, нет необходимости ассоциировать Марию Магдалину с «женщиной, взятой в прелюбодеянии» (Ин 8:1— 12). Женщина никак не поименована, ни в этом отрывке, ни в каком-либо другом никак не указывается, что речь идет о Марии Магдалине. Связь между двумя этими фигурами совершенно произвольна, ее связь впервые предположил в шестом веке папа Григорий Великий. В Евангелии от Иоанна говорится: «Мария же, которой брат Лазарь был болен, была та, которая помазала Господа миром и отерла ноги Его волосами своими» (Ин 11:2), но у нас равным образом нет оснований считать, что здесь идет речь о Марии Магдалине. Евангелие вполне определенно указывает, о какой Марии идет речь в том или ином случае. Одна Мария, помазавшая ноги Христа, была сестрой Марфы и Лазаря; другая Мария была его матерью; третья же являлась Марией Магдалиной. О последней фигуре канонические Евангелия дают нам незначительные сведения. Она была в группе женщин, «которые смотрели издали»* когда Иисус был распят (Мк 15:40), и она первой увидела воскресшего Христа (Ин 20:14–15). Единственное, что мы еще узнаем о ней из этих источников — с некоторым недоумением, — это то, что Иисус изгнал из нее «семь бесов» (Мк 16:9; Лк 8:2). Но Евангелия не вдаются в подробности истории экзорцизма.

Когда мы обращаемся к апокрифическим работам, особенно тем, что имеют отношение к гностическому течению, то обнаруживается совсем другая картина. Тут Мария Магдалина представлена как ученик, по меньшей мере равный ученикам мужского пола. Гностический «Диалог Спасителя» характеризует ее как «женщину, которая знала все». В другом гностическом тексте — «Пистис София», или «Вера — Премудрость», Иисус говорит ей: «Ты и есть та, чье сердце в большей степени направлено к Небесному Царству, чем сердца всех твоих братьев». В Евангелии от Филиппа есть еще более впечатляющий пассаж:

Ответ, по-видимому, очевиден.

В другом месте в данном Евангелии говорится: «Трое шли с Господом все время. Мария, его мать, и ее сестра [sic], и Магдалина, та, которую называли его спутницей. Ибо Мария — его сестра, и его мать, и его спутница». В этом Евангелии — его считают поздним, как правило, датируют второй половиной третьего века — делаются попытки прояснить идентичности каждой из Марий. Мария Магдалина — это «спутница» Иисуса. Данный термин подразумевает некие сексуальные отношения, как это можно видеть из вышеприведенного пассажа.

Мария Магдалина в гностических текстах, таким образом, представляет собой фигуру, противоположную образу кающейся грешницы, рисуемому католической агиографией. На ней нет никаких пятен. Статус Марии Магдалины, по меньшей мере, равен статусу апостолов-мужчин; ее духовная озаренность гораздо значительнее, чем у них; она является «спутницей» Иисуса и, возможно, его женой. Как же она утратила это привилегированное положение? Элейн Пейджелс в своей известной книге «Гностические Евангелия» высказывает предположение, что принижение образа Марии Магдалины служит отражением достаточно низкого статуса женщин в христианской церкви в ранний ее период. Если сначала их считали равными мужчинам, то потом их постепенно низвели до граждан второго класса, им было запрещено иметь властные полномочия по отношению к мужчинам и иметь священнический сан. Понижение образа Марии в статусе отражает эти изменения.

Как мы можем разобраться во всех этих противоречивых рассказах о женщине, являвшейся одной из самых первых и самых преданных приспешниц Христа? Мы можем легко сбросить со счетов известный образ бывшей проститутки, но что нам делать с остальными образами? Канонические Евангелия, будучи старше по возрасту, чем все прочие повествования, возможно, в фактическом плане стоят ближе всего к истине, но они говорят нам совсем немного. Апокрифические работы, такие как Евангелие от Филиппа и «Пистис София», показывают, что гностические группы относились к Марии Магдалине с высочайшим почтением, но эти источники столь позднего происхождения, что их обусловленность историческими фактами представляется весьма незначительной. В них могут наличествовать какие-то устные предания о Марии Магдалине, но нет возможности проверить, верны ли какие-либо из этих преданий.

Последние поколения стали свидетелями значительного возрождения интереса к фигуре Марии Магдалины. В значительной степени этот возросший интерес обязан двум работам, получившим значительную популярность, — это «Святая кровь, Священный Грааль» Генри Линкольна, Майкла Бейджента и Ричарда Ли и невероятно успешный роман «Код да Винчи» Дэна Брауна. Я поговорю об этих описаниях Марии Магдалины в главе 9, сейчас же позвольте мне лишь сказать, что новое обращение к этой яркой, но как бы ускользающей из поля нашего зрения фигуре, ее реабилитация отражают изменения в духовных нравах нашего времени.

По мере того как женщины обретают социальное равенство, старые идеалы христианства в отношении женщин отходят на задний план. В то время как во всем мире еще существует огромная привязанность к фигуре Девы Марии, на что указывают постоянные явления образа Марии в тех или иных местах, она все в меньшей мере считается идеалом христианской женственности. Послушная, покорная дева, как она представлена в католическом и православном вероучениях, мало имеет что сказать современным сексуально раскрепощенным женщинам, желающим стоять плечом к плечу с мужчинами. Реабилитированная Мария Магдалина, возможная супруга Иисуса, стоящая наравне с апостолами, если не превосходящая их по своим качествам, в значительно большей степени соответствует современным настроениям. Речь не идет о том, что этот новый образ Марии Магдалины полностью обусловлен подобными социальными нуждами, но он в исключительно высокой степени соответствует им.

Наконец, возможно, что история Марии Магдалины соткана из тонких нитей легенд и аллюзий, многие из которых больше говорят о культурных устремлениях среды, создавшей их, чем об исторической Марии. Что же мы тогда в действительности можем сказать о ней? Мы знаем о ней лишь две вещи, суммированные в Евангелии от Марка: «Воскресши рано в первый день недели, Иисус явился сперва Марии Магдалине, из которой изгнал семь бесов» (Мк 16:9).

Эти факты — то, что Христос сначала явился Марии Магдалине и что он изгнал из нее семь бесов, — не столь уж не связаны друг с другом, как это может показаться. Но они имеют смысл только в контексте того символического языка, каким написана Библия. В эзотерической традиции христианства этот язык всегда знали и адекватно понимали.

Ключом здесь служит число семь. Согласно воззрениям древней космологии, Земля была окружена сферами семи планет, известных тогда: Луны, Меркурия, Венеры, Солнца, Марса, Юпитера и Сатурна. Древние эзотерические традиции, включая гностицизм, изображали духовные силы этих планет в виде злых стражников, стремившихся удерживать человека привязанным к земле. Фактически это «мироправители тьмы», упоминаемые в Послании к Ефесянам (6, 12). Как мы увидим в следующей главе, освобождение души понималось как восхождение ее через семь сфер и освобождение от связей злых планетарных сил. Относительно того, кто освободился от этих сил, можно сказать, что из него были изгнаны «семь дьяволов». На своем фигуративном языке Евангелие могло бы сказать, что «второе рождение духа», символизируемое воскресением, достигается, прежде всего, тем, кто преодолел влияния планет, то есть тем, из кого были изгнаны «семь бесов».

Если это верно, то это могло бы послужить объяснением исключительно высокого почитания Марии Магдалины в раннем христианстве в среде как ортодоксальных, так и еретических течений. По всей видимости, она не являлась ни реабилитированной блудницей, ни «женщиной с алебастровым сосудом», которая помазала ноги Христа. Но гностические тексты могут выявлять определенную правду — когда они дают понять, что из всех учеников Христа именно Мария Магдалина лучше всего уяснила для себя те глубочайшие истины, которые он стремился донести. Возможно, именно поэтому он смог сказать ей: «Ты и есть та, чье сердце в большей степени направлено к Небесному Царству, чем сердца всех твоих братьев».