Гностики, катары, масоны, или Запретная вера

Глава 3 УТРАЧЕННАЯ РЕЛИГИЯ СВЕТА

Существует, как мы знаем, много мировых религий. Но из них лишь несколько действительно претендуют на то, чтобы считаться универсальными — быть применимыми ко всем нациям и расам; эти религии продемонстрировали стремление распространиться по всему миру. Другие же либо сознательно ограничили себя привязкой к определенной нации — такие как иудаизм или индуизм, — либо еще не вышли далеко за пределы тех стран, где они зародились, — такие как даосизм, синтоизм, а также еще изрядное число местных религиозных традиций.

Фактически можно говорить лишь о четырех основных религиях, которые попытались стать универсальными в смысле, указанном выше. Три из них — буддизм, христианство и ислам — хорошо известны. Четвертая уже исчезла. Она больше не практикуется нигде. Если она известна людям, то лишь по своему названию.

Эта утраченная религия — манихейство. В пору своего расцвета она демонстрировала готовность набрать последователей в регионах от Атлантики до Восточно-Китайского моря. Она очень энергично соперничала с христианством, исламом и буддизмом и исчезла лишь к концу Средневековья. И даже позднее ей удавалось сохраниться в особых формах ориентации мышления, ставших очень популярными в наше время. По этим и по другим причинам, которых я вскоре коснусь, манихейство продолжает оставаться наиболее значимой частью гностического наследия.

Ее основателем был человек по имени Мани, он родился в Вавилоне — нынешнем Ираке — 14 апреля 216 года нашей эры. Он имел хорошее происхождение, будучи отдаленно связан родственными узами с династией Аршакидов, правившей Персидской империей в то время. Его отец принадлежал к малопроясненной иудео-христианской секте, именуемой елкезаитами. Основанная таинственным пророком Елкасаем, жившим в начале второго века нашей эры, секта, возможно, имела некую гностическую составляющую, но по большей части ее приверженцы старались жить по Закону Моисея. Они воздерживались от мяса и вина, часто практиковали омовение, используя для этого ритуальные бани, так как для них была важна чистота.

Этому ритуальному пункту суждено было обозначить момент первого разрыва Мани со своей родной религией. Вдохновленный откровениями, полученными от своего Сизигуса, или «божественного двойника» (говоря современным языком, «верховного Я»), Мани в возрасте двадцати четырех лет начал проповедовать доктрину, шедшую вразрез с преставлениями елкезаизма, равно как и большинства других религий, с которыми ей впоследствии приходилось сталкиваться. Мани утверждал, что тело нечисто по своей природе; одними лишь омовениями в банях его не очистить. Единственное подлинное очищение, по его словам, заключалось в особого рода гносисе, который позволил бы ищущему отделить изначальный Свет от Тьмы.

В тексте, называющемся «Кефалая», Мани описывал то, что он узнал от своего «божественного двойника» (также именуемого «живым Параклетом»):

Мани вскоре порвал с елкезаитами из-за изоляционизма и того, что они продолжали настаивать на ритуальных омовениях. В сопровождении своего отца и небольшого числа учеников Мани исходил Персию, Афганистан и Индию, провозглашая себя «апостолом Света», несущим божественное послание людям. Он утверждал, что привел в движение «всю землю Индии». Надо сказать, Мани имел некоторый успех, к нему стали прислушиваться отдельные индийские правители. Это, в свою очередь, привело к тому, что он был приглашен ко двору династии Сасанидов, в недалеком прошлом принявшей управление Персидской империей от родственников Мани, Аршакидов. Как ни покажется это удивительным, сасанидский монарх Шапур I внимательно отнесся к учению Мани и стал ему покровительствовать. Двое из братьев Шапура даже обратились в веру Мани. Возможно, Шапур увидел в религии Мани, легко и вполне сознательно заимствовавшей отдельные элементы из христианства, зороастризма, буддизма и индуизма, способ объединения своего обширного царства.

Поддержанная монархом, религия Мани распространилась по всей империи Сасанидов в следующие несколько десятилетий. К несчастью, в 273 году новый король, Бахрам I, взошел на трон, и благополучие Мани в одночасье отвернулось от него. Бахрам прислушался к иерархам доминирующей зороастрийской религии, которые, естественно, почувствовали угрозу со стороны новой веры Мани, и последний был брошен в тюрьму. Весь в оковах, он продолжал проповедовать в тюрьме; в 276 году, пребывая в заключении, он умер. В его тело воткнули горящий факел, чтобы удостовериться, что он мертв. Многие из его последователей были вынуждены бежать на восток в Согдиану (нынешний Узбекистан), преемника Мани Сисинуса распяли примерно десять лет спустя.

Враждебность зороастрийских жрецов, возможно, отчасти объяснялась тем, что Мани использовал их собственные учения. Манихейство обычно считается гностическим учением, и во многих отношениях оно таковым и являлось, но его доктрина отличалась от классических гностических систем в одном важном пункте. Гностики считали, что, по сути, существует один истинный, добрый бог; демиург — это имитатор. Но Мани учил, что принципы Света и Тьмы сосуществовали с самого начала и были более или менее равными по силе. В этом отношении его учение демонстрирует наличие заимствования из учения Зороастра, или Заратустры, великого персидского пророка, проповедовавшего «добрую религию Ахурамазды», бога Света, который боролся против Анхра-Майнью, или Аримана, бога Тьмы.

Зороастр занимает такое маргинальное положение на страницах истории, что нынешние прикидки относительно даты его рождения разнятся на величину в тысячу лет. Ученое мнение сейчас склоняется в пользу даты рождения, приходящейся примерно на 1000 год до нашей эры. Зороастр, вероятно, жил в Бактрии (сейчас там находится Афганистан), его вера наиболее прочно укоренилась в Персии, во времена Мани она уже представляла собой устоявшуюся религию. Сегодня в этом регионе она почти неизвестна. Подавляющее большинство зороастрийцев ныне живут в индийской провинции Гуджарат, где они известны под именем парсов.

Взгляд Зороастра на мир как на поле битвы между добром и злом сформировал все великие западные религии. К примеру, изначально иудаизм не имел определенной концепции дьявола. Первоисточником всего наличного добра и зла являлся Яхве, сатана же, его противник, виделся просто неким «обвиняющим духом» — своего рода небесным прокурором округа, как он представлен в начале Книги Иова. Но после изгнания иудеев в Вавилон в шестом веке до нашей эры (в это время сам Вавилон был завоеван Персией) иудаизм вобрал в себя концепцию дьявола как настоящего врага и человека, и Бога. Иудаизм, в свою очередь, передал эту идею своему потомству — христианству и исламу.

Отличаясь и от классических гностиков своим утверждением о том, что силы добра и зла более или менее равным образом сбалансированы, Мани также отошел и от Зороастра, заявляя, что материальный мир по сути своей является продуктом Тьмы. Мир, по учению Зороастра, будучи зараженным присутствием зла, не является фундаментально плохим в своем существе. Зороастризм не отвергает тело и не считает его в основе своей оскверненным — Мани же считал именно так. По сути, Мани скомбинировал гностическую идею о врожденной порочности материального мира с зороастрийским представлением о двух уравновешивающих друг друга силах Света и Тьмы, добра и зла. Это составляет основу его вклада в мировую религию.

Если физический мир является врожденно порочным, то, следовательно, и физическое тело также должно быть порочным. Это представление образует одну из центральных тем доктрины Мани, хотя вообще эта тема постоянно присутствует в гностическом наследии и исходит из него. Сегодня многие указывают на то, что христианство прилагало огромные усилия для поношения тела, и это нанесло большой вред западному духу. Надо признать, что христианство внесло большой вклад в развитие данной тенденции, часто принимавшей патологический характер, — посмотрите на странные мазохистские опыты по подавлению собственной натуры, практиковавшиеся столь многими святыми, — но неверно будет сказать, что эта идея возникла в христианской традиции. Она гораздо более древняя и универсальная.

Идея о том, что физическое тело представляет собой препятствие для свободы духа, широко распространена на Востоке, также как и во многих частях мира. Ведь «Тибетская Книга Мертвых» — один из самых популярных буддистских текстов прошлых поколений, — по сути, является подробным учебником, показывающим только что умершему человеку, что он должен сделать, чтобы избежать воплощения в другом теле (человеческом или каком-либо еще). И великий индийский святой Шри Рамакришна однажды заметил: «Человек не может достичь Знания, пока он не освободится от чувства, что он есть тело».

Мне пришлось бы написать книгу, большую по объему, чем эта, чтобы проследить историю этой идеи в мировой цивилизации, но позвольте мне по крайней мере сказать, что на Западе этот род презрения к телу появился сначала у греков. Возможно, начало ему положил орфизм, мистериальный культ, созданный, как принято считать, мифическим поэтом Орфеем. Каламбуря на греческом языке, орфики заявляли, что «тело — это могила» (сома сема). Платон отстаивал эту идею — она часто звучит в его работах, особенно в «Федоне», диалоге, повествующем о последних часах жизни Сократа. Под конец продолжительной беседы о бессмертии души Сократ выпивает чашку ядовитого болиголова (этот удел определил ему афинский суд, обвинивший его в развращении городской молодежи). Когда яд начинает действовать, Сократ поворачивается к одному из своих учеников и произносит свои последние слова: «Критон, мы должны Асклепию петуха». Это высказывание обычно интерпретируется с учетом того, что Асклепий является богом врачевания. Человек отдавал богу петуха в благодарность за успешное исцеление — таким образом, Сократ был исцелен от болезни жизни.

При всей своей универсальности идея о теле как препятствии, узилище или гробнице — по выражению У.Б. Йитса, ощущение того, что человеческий дух «привязан к умирающему животному», — представляется очень специфической. Будучи сами до такой значительной степени телами, как мы вообще можем представить тело помехой?

Значительная часть ответа лежит в одном зачастую не замечаемом, но очень существенном факте. Люди — это создания, способные видеть тело как «иное». Это удивительная особенность нашего склада ума. Возможно даже, это основной момент, который отличает нас от животных (отдельные виды которых используют язык, создают инструменты и имеют прочие способности, которые мы склонны оценивать как исключительно человеческие). Эта способность дает нам огромные преимущества. Она позволяет нам, людям, значительно эффективнее, чем большинству (если не всем) других существ, подавлять наши спонтанные импульсы и в значительной степени объясняет нашу способность выполнять комплексные задачи и реализовывать достижения, которыми мы как вид гордимся. Чувствуя себя отделенным от тела, сознание может управлять им более эффективно.

С другой стороны, эта способность также создает определенные проблемы. Несмотря на обладание замечательными способностями, тело имеет свои очень отчетливые ограничения. Оно часто не желает или не способно выполнять те проекты, которые задумывает для него сознание, — или оно может хотеть делать что-то, чего сознание не одобряет. В этом случае сознание ощущает тело как непокорного раба, тогда организуется сцена для разворачивания внутреннего конфликта — все это также характерно для человеческого вида. Сознание чувствует себя заключенным в принципиально чужую, зловещую глыбу плоти.

Я не предлагаю простого решения глубокого философского вопроса о связи между телом и сознанием, но эти соображения дают возможность предположить, почему мы могли вообще начать воспринимать свое тело как помеху. При всем при этом от тела нелегко уклониться. Даже если мы решим, что сознание может существовать без физического воплощения (эта идея высказывалась очень часто), мы все же должны будем принять во внимание нашу материальную форму, как-то ее использовать. Как мы можем сделать это, без того чтобы оказаться полностью погруженными в эти физические проявления, которые, очевидно, с неизбежностью приковывают нас к смертной человеческой юдоли? Чтобы понять ответ Мани на этот вопрос, мы должны рассмотреть его космологию более детально.

Мани учил, что в начале были две первичные силы: Свет и Тьма. Он, по-видимому, ничего не сказал по поводу того, как эти две силы появились, не высказано предположения относительно того, могли ли они представлять собой, к примеру, результаты деятельности некоего невидимого бога, произведшего их обеих. (Некоторые из его позднейших последователей делали предположения на сей счет и приходили к разнящимся заключениям.)

Отец Света, бог царства Света, имеет ряд «оконечностей», или эманаций: разум, сознание, ум, мышление и понимание. Кроме того, существуют бессчетные «эоны» и «эоны эонов» — божественные сущности, окружающие его.

Мани также учил тому, что бесконечное царство Света находит свое зеркальное отображение в царстве Тьмы. Точно так же, как есть отец Света, есть и отец Тьмы с соответствующими атрибутами: «темным разумом», «темным сознанием» и так далее. Его звали сатана, или Ариман (Мани демонстрировал исключительную искусность в плане приспосабливания своих концептов к терминам, наличествовавшим в уже существующих религиях).

Изначально два царства были полностью отделены друг от друга. Но в какой-то момент Тьма получила некий опыт Света и возжаждала его. Это дало начало великой космической драме, где Мани увидел себя и своих учеников в качестве ключевых игроков. Когда царство Тьмы начало вторгаться в область Света, последний создал в ответ первого человека. Эта космическая фигура вступила в бой с Тьмой, последняя разодрала человека на части и пожрала частицы Света, содержавшиеся в нем.

Чтобы исправить эту ситуацию, отец Света послал божественный «сигнал», долженствующий пробудить павшего первого человека. Отец также произвел еще одну эманацию, «живой дух», создавший мир, известный нам. Хотя этот создатель является из царства добра, ему приходится использовать смешанные материалы для создания Вселенной. Как результат — Вселенная представляет собой комбинацию Света и Тьмы. Ее цель — выделить частицы Света из Тьмы, которая поглощает их. Когда данные частицы будут извлечены из этой связанности, то мир кончится.

Для Мани весь космос — это огромная фильтрационная система, которая рухнет, когда закончит выполнение своей задачи. Млечный Путь, воплощение совершенного человека, — это дорожка освобожденных частиц Света, восходящих к отцу; Луна прибывает, поскольку это корабль Света, наполняющийся частицами, которые возвращаются домой. Когда Луна на ущербе, то это означает, что данные элементы Света были переданы Солнцу, представляющему собой следующий этап их пути. Мани выразил это следующим образом:

Драма на этом не заканчивается. Силы Тьмы контратаковали, создав человеческую расу. Поскольку человек имеет Свет внутри себя, по замыслу Тьмы, его рабское положение будет увековечено силой желания — особенно желания воспроизводства, таким образом, Свет будет бесконечно пребывать в связанном состоянии, переходя раз за разом от одного человеческого поколения к другому.

Силы добра ответили тем, что послали ряд божественных посланников, которые должны были пробудить человечество от этого болезненного сна, так чтобы Свет, находящийся в них, смог вернуться в свою исконную обитель. В их числе были Зороастр, Будда и Иисус — все они явились на землю по зову Мани в качестве его собственных предтеч. По словам Мани, его предшественники проповедовали истинную доктрину, но позднее она оказалась искажена их последователями. Мани пришел, чтобы выправить положение вещей; он именовал себя «печатью пророков» (позднее этот титул присвоил себе Мухаммед).

Согласно учению Мани, спасение требует двух вещей. Человек должен признать истинность своей текущей ситуации — речь идет об определенной форме гносиса, — и он должен актуализировать определенные практики, которые позволят ему высвободить утраченные блики Света и осуществить свое собственное возвращение. Эти практики и представляли собой основные формы религиозной обрядности в манихействе.

У манихейцев существовала двойная обязанность в отношении искр Света. Они должны были не только освободить как можно больше этих частиц, но и избежать причинения последним вреда. Поскольку они считали, что эти частицы находятся во всех вещах — растениях, камнях, грязи, точно так же как в животных и людях, — то это была непростая задача. В результате манихейцы, стремившиеся строго следовать ритуальному кодексу, оказались окружены частоколом табу. Сексуальные связи были запрещены (поскольку они увековечивали заточение Света в материи); они также не могли есть мясо и пить спиртное. Они не могли заниматься земледелием, поскольку, по их мнению, пахота и жатва могли нанести вред крошечным бликам Света, находящимся в почве и растениях. Даже омовение было запрещено на том основании, что оно могло повредить Свету, заключенному в воде.

Естественно, такая религиозная кодификация сделала практически невозможной обычную жизнь, и на практике лишь небольшая часть манихейской общины стала следовать ей. Этих людей стали считать «избранными». Они образовали элиту данного религиозного течения, и епископы манихейской церкви (которая по своей структуре несколько напоминала ортодоксальную христианскую церковь) могли избираться только из их числа, как это имело место с преемником Мани, верховным иерархом на престоле в Вавилоне. Женщины допускались в круг избранных, однако они не могли занимать лидерские должности.

Поскольку на жизнь избранных накладывались такие жесткие ограничения, лишь незначительное число манихейцев выразило желание присоединиться к этому экзальтированному обществу. Большая часть сообщества состояла из слушателей, людей, которые «слышали» послание Мани и решили посвятить себя делу обеспечения избранных насущным — в виде милостыни. Эта «служба душ», как она называлась, приносила слушателям почет и уважение, так что два уровня верующих оказывались связаны взаимной выгодой.

Религиозные ритуалы имели достаточно ординарные формы, они включали в себя молитвы, посты и еженедельное исповедание грехов (ведь очевидно было, что ни одному манихейцу не удалось бы всецело воздерживаться от нарушения границ длинного списка прегрешений). Но возможно, самой интересной формой служения была религиозная трапеза, сводившая ежедневно вместе слушателей и избранных. Все питание избранных ограничивалось только этой трапезой.

Вот описание части этого ритуала, приводимое одним отступником от манихейского вероисповедания по имени Турбо:

Очевидно, Турбо считал эти отношения достаточно лицемерными — избранные беззвучно возлагали вину на слушателей, а потом уверяли этих самых слушателей в том, что молились за них.

Перед ритуальной трапезой верующие практиковали определенные молитвы, входили в состояние прострации. Слушатели, очевидно, уходили до того, как начиналась трапеза; по свидетельству Отца Церкви Блаженного Августина, в свое время являвшегося манихейским слушателем, в тот период ему никогда не приходилось видеть избранных за ритуальной едой.

Самое интересное в данном центральном ритуале манихейцев — это его рациональная подоплека. Замысел состоял в том, чтобы освобождать элементы Света путем поедания их избранными. Таким образом, в центре всей религии находился ритуал, который одновременно и имитировал, и реально способствовал претворению цели Вселенной, заключавшейся в том, чтобы позволить Свету вернуться к своему источнику. По мысли Мани, принцип действия манихейской ритуальной трапезы был такой же, как и у Вселенной, — она служила механизмом очищения.

Слушатели, производившие и доставлявшие еду избранным, представляли собой сущностно необходимую часть системы. За такого рода службу им было обещано если и не полное освобождение после смерти, то уж, безусловно, более благоприятное воплощение при следующем рождении. Относительно этого пункта Августин пишет (с тем типичным презрением, которое Отцы Церкви выказывали по отношению к нелюбимым ими вероисповеданиям):

В насмешливом высказывании о «дынях и огурцах» содержится указание на те виды пищи, в которых, по представлению манихейцев, содержалось исключительно высокое количество Света.

Вышеприведенная оценка может выставить учение Мани в несколько смешном свете. Современный читатель скорее всего решит, что презрение Августина вполне оправданно. Присмотритесь к пространству, где вы сейчас находитесь. Несложно представить себе, что атмосферу вокруг вас наполняют бесчисленные частицы, или, если хотите, волны света. Они суть то, что позволяет вам видеть. Но какой смысл мог бы быть в их «освобождении» посредством отделения всех их на одну сторону? Даже если бы это было осуществимо неким удивительным образом, данное действо было бы таким же бессмысленным, каким было одно из заданий в мифе о Купидоне и Психее. Рассердившись на Психею за то, что та завоевала любовь ее сына, Венера приказывает ей рассортировать огромную массу перемешанных семян и зерен на раздельные кучи. В этой истории Психее магическим образом помогает армия муравьев, но мы не можем рассчитывать на подобную помощь. И в любом случае для какой цели все это могло служить?

С другой стороны, возможно, было бы разумным не переходить к заключениям, основанным на поверхностных сходствах. В конце концов, проще простого посмеяться над христианской евхаристией примерно таким же образом. Идея поглощения тела и крови человека, который умер две тысячи лет назад, по меньшей мере не менее абсурдна, чем идея манихейцев об очищении через поедание. Фиксация на буквальном значении может не позволить нам увидеть более глубокие истины.

Что же тогда такое этот первичный Свет? Мани утверждал, что он обитает во всем, не только в растениях, но и в минералах, и в земле. Трудно обнаружить здесь разумное зерно, если применять эти рассуждения к физическому свету; каким образом горная порода или ком земли содержат в себе физический свет?

Скорее всего ответом здесь служит тот факт, что на протяжении тысячелетий свет служил метафорой сознания. Сходство тут достаточно очевидное: на разных уровнях они представляют собой то, что позволяет нам видеть. Сознание, или разум, отличается от физического света только тем, что он есть то, что видит, точно так же, как служит тем, благодаря чему мы видим. Сознание не нуждается во внешнем освещении; оно имеет свое собственное. (Здесь может лежать объяснение того, почему тибетский буддизм называет сознание «чистым Светом».) Более того, издавна существует эзотерическое учение о том, что сознание существует во всем сущем, как в одушевленном, так и в, по-видимому, неодушевленном. Свами Вивекананда, индийский мудрец, принесший учение Адвайта-Веданта на Запад в конце девятнадцатого века, изложил это в лекции 1896 года следующим образом:

В другом месте Вивекананда определяет этот принцип как «чистое Сознание». Христос в Евангелии от Фомы говорит близкое этому: «Я — свет, который на всех. Я — все, все вышло из меня, и все вернулось ко мне. Разруби дерево, я — там; подними камень, и ты найдешь меня там» (Фома, 77). Опять же, в буквальном значении это высказывание бессмысленно. Если вы разрубите деревяшку, то вы не найдете там спрятавшегося внутри крошечного Иисуса. По всей видимости, Христос не говорит о самом себе — ни в личностном, ни в богословском значении. Он говорит о том первичном разуме или сознании, оно присутствует в нас, как и во всех вещах, и говорит: «Я есть». Хотя скалы и камни не являются мыслящими сущностями в том смысле, в каком являемся ими мы, эта первичная осведомленность присутствует также и в них.

Если Свет Мани понимать таким образом, то его мысль предстает в совершенно новом виде. Это не физический свет высвобождается в телах избранных, но свет сознания. Становясь частью пробудившегося человеческого тела, сознание, застрявшее в простейших формах жизни или, по-видимому, в неодушевленной материи, может получить освобождение.

И все же данная теория может продолжать казаться фантастической. Основной ее смысл лучше всего опознается с когнитивной точки зрения — речь идет об отражении процесса, происходящего бессчетное число раз в секунду в человеческом мозге, и о нем мы обычно не имеем представления.

Если вы посмотрите на пространство вокруг себя, то увидите целую массу предметов, которые мгновенно распознаете и идентифицируете. Это настолько фундаментальное свойство нашего восприятия, что мы считаем все это само собой разумеющимся. Но в тот момент, когда происходит это распознавание, имеет место весьма тонкий и при этом достаточно сложный процесс. Скажем, перед вами что-то находится. Вы распознаете это что-то как книгу. Самим этим актом восприятия вы вводите в действие два противостоящих друг другу момента. На одном конце присутствует «я», которое видит книгу. На другом конце присутствует книга, которая увидена. Так что тут имеется то, что видит, и то, что увидено, — видящий и видимое. То, что видит, согласно манихейской терминологии, есть «Свет», или пневма — греческое обозначение «духа». То, что увидено, согласно манихейской терминологии, есть «Тьма», или хиле — греческое обозначение «материи». Она не содержит своего собственного Света, или сознания.

В ходе этого процесса видящий, то есть субъект, проходит через утрату своей идентичности. Вы фиксируетесь на объектах, которые вы видите; вы принимаете их за реальное. Свет, то есть ваше сознание, теряется в них, оказывается в них погребенным. Сознание совлекается со своих путей собственным опытом, оно растаскивается в разные стороны, и уже не остается ничего такого надежного, что могло бы послужить опорой, поскольку утерян или забыт единственный надежный базис — своя собственная осведомленность. Сознание окончательно запутывается во Тьме предметов, которые оно воспринимает, испытывая в отношении них страх или, напротив, страстное желание.

Единственным выходом из этого тупика д ля Света сознания может быть лишь освобождение от рабской привязанности к своему собственному опыту. Различные типы медитативной практики, следуя тем или иным путем, предполагают именно эту цель. Данная базовая теория не ограничивается системой Мани; это смысловая подоснова ряда дуалистических философий.

Дуализм — интересное слово, и тут необходимо некоторое его разъяснение. Впервые оно появилось в 1700 году, вскоре оно стало употребляться для характеристики философии Декарта, постулировавшей радикальное различие между телом и сознанием. Декарт полагал, что тело и разум в основе своей имеют мало общего друг с другом; они следуют параллельными путями, и связь между ними незначительна. Такого рода взгляд и есть дуализм — как он понимается в современной философии. Поскольку он возник намного позднее, чем учения Мани или другие традиционные дуалистические системы, я его более не буду здесь обсуждать.

В другом смысле этого слова дуализм часто применяется в отношении ряда традиционных учений, особенно индуистских. Возможно, самое замечательное из них — это философская система, известная под названием «санкхья». Эта система очень древняя, она берет свое начало в индийских «Ведах» и «Упанишадах»; «Катха Упанишад», относящийся к четвертому веку до нашей эры, — первый текст, где отчетливо упоминаются учения санкхья. Представления санкхьи очень похожи на обрисованные в общих чертах выше. То, что я называл «сознанием» или «Светом», оно именует пурушей; то, что я называл «увиденным» или «Тьмой», санкхья определяет как пракрити. Эти две первичные силы в основе своей (или в идеале) не имеют одна с другой ничего общего; и лишь когда пуруша запутывается в пракрити, то рождается мир страдания и иллюзий. Духовная практика призвана восстановить первоначальную раздельность двух сил. И вся Вселенная имеет ту же самую цель. В классическом тексте санкхьи говорится: «Это творение, осуществленное силой пракрити… имеет своей целью освобождение каждого пуруши».

Все это помогает разъяснить дуализм Мани. Он также видел космос как огромную систему отфильтровывания Света от Тьмы. Отдельные индивидуумы, особенно избранные, могли послужить этой цели прежде всего посредством собственного внутреннего озарения, а затем путем очищения искр Света через исполнение соответствующих религиозных обрядов, в частности через ритуальную трапезу. Эти процессы являютсясимволическим выражением той истины, что пробудившийся индивидуум сам становится космическим спасителем.

Хотя я не могу наглядно подтвердить гипотезу о влиянии санкхьи на манихейство, это представляется вполне возможным. Мани провел некоторое время в Индии. Кроме того, надо указать на его необычайную склонность инкорпорировать идеи из других религий в свою собственную. (Один манихейский текст представляет веру как некую океаническую сущность, куда вливаются реки всех ранее существовавших религий.) По крайней мере сходства между санкхьей и манихейством позволяют предполагать, что они возникли из одного и того же фундаментального источника.

Я предпринял все усилия для того, чтобы разъяснить значение Света и Тьмы ясным и понятным языком, но при всем при этом основный смысл здесь остается неуловимым, слишком тонким для демонстративного изложения. Дело тут не столько в том, что эти идеи являются концептуально сложными, сколько в том, что они требуют от человека, чтобы он взглянул на свой собственный субъективный опыт под каким-то непривычным углом. В том числе и по этой причине многие гностики настаивали на том, что их доктрины не для многих.

Вообще понимание изначальной неуловимости этих истин позволяет нам понять, почему гностицизму не удалось надолго закрепиться на исторических путях и почему манихейство также закатилось. Для гносиса не существует заменителя. Либо ты пробужден, либо нет. Но это пробуждение может оказаться неосуществимым для всех или даже для большинства людей. По-видимому, оно приходит в определенное время к сознанию, уже достаточно подготовленному, чтобы воспрянуть. Мани решал эту проблему таким образом, что давал своим слушателям возможность сотрудничать в «службе душ», которая по крайней мере могла помочь им обрести должные заслуги, которые позволили бы слушателям обрести освобождение при следующем рождении. Многие формы буддизма приняли на вооружение подобную этой стратегию.

Тем не менее манихейство испытывало естественную склонность рассматривать эту радикальную оппозицию между Светом и Тьмой в другой, гораздо более очевидной плоскости — как борьбу между добром и злом. Такой род мышления человеческое сознание берет на вооружение гораздо более охотно, чем те типы постижения, о которых я говорил выше. В своей земной жизни человеческое сознание в первую очередь сориентировано на выживание, и преимущественно оно занято сортированием своего опыта на две категории: на те вещи, которые способствуют выживанию, и те, что ему не способствуют. Отсюда мощный стимул в нас рассматривать вещи либо как хорошие, либо как плохие — радикально упрощенческим образом. Такое мировидение сейчас обычно приравнивается к манихейству, и когда сегодня определяют что-то как «манихейское», то обычно имеют в виду именно подобный подход. Зачастую также именно это подразумевают, говоря о «дуализме». Хотя глобальное видение Мани, вероятно, проникало гораздо глубже в сферу когнитивного опыта, по всей видимости, с течением времени его учение стало представляться даже его собственным последователям более упрощенным. Этот тот стандартный путь, на который сворачивали практически все религии: изначальное прозрение огромной силы и глубины начинает постепенно вырождаться, переходя во внешние обрядовые формы. Гносис вытесняется ритуальным принятием пищи.

Религии Мани было не суждено одержать триумф в итоге. Она продемонстрировала пример отважной борьбы за собственное существование, ей удавалось удерживать для себя место в религиозной жизни мира на протяжении примерно тысячи лет после смерти ее создателя. Но в итоге она фактически погибла — по крайней мере в своей первоначальной форме.

Гностицизм пал прежде всего в результате обрушившихся на него преследований. В 302 году нашей эры римский император Диоклетиан, гонитель христианства, издал суровый эдикт, направленный также и против манихейцев, — очевидно, он считал их пятой колонной персов, архиврагов Рима.

Этот запрет на деятельность манихейцев был снят подписанным в Милане в 312 году указом императора Константина, провозглашавшим всеобщую религиозную свободу в империи. С этого момента манихейство начало быстро распространяться по римским владениям. Отец Церкви Блаженный Августин был слушателем с 373 по 382 год. Однако в итоге окрепший союз римской имперской власти с христианством обрек манихейство на гибель. Христианский император Феодосий (правивший с 379 по 395 год) запретил манихейские собрания. В шестом веке византийский император Юстиниан усилил преследования, начала осуществляться повсеместная чистка рядов имперской бюрократии — выявлялись и уничтожались все обнаруженные приверженцы веры Мани. Эти официальные гонения наряду с разорениями, вызванными вторжениями варваров, окончательно определили судьбу манихейства в Европе.

В Персидской империи преследования, от которых пострадал сам Мани, оказались в целом значительно слабее. Манихейство процветало там до тех пор, пока империя не рухнула в седьмом веке. Захватившие эти области арабы-мусульмане некоторое время терпели манихейство, но утвердившийся халифат Аббасидов с центром в Багдаде начал жестокие преследования секты. При всем при этом манихейство продолжало сохраняться в Месопотамии вплоть до десятого века.

Наиболее успешно манихейство утвердилось в Центральной Азии. Манихейские миссионеры осваивали шелковые пути, энергично соперничали с несторианским христианством и буддизмом и достигли даже границ Китая. В 762 году уйгуры, представлявшие собой доминирующую силу в Центральной Азии, приняли манихейство в качестве своей официальной религии.

Они даже принуждали подвластные им народы принимать веру Мани. Китайцев уйгуры понудили воздвигнуть два манихейских храма в своей империи.

Такое положение дел продолжалось недолго. Когда Уйгурская империя рухнула в 840 году, манихейство оказалось без поддержки официальных кругов. Китайцы начали преследование манихейцев. Последние высмеивались как вегетарианцы и дьяволопоклонники. Однако манихейство продолжало существовать в Китае, особенно в прибрежных районах провинции Фуцзянь. По сути, это последняя область, где продолжали сохраняться остатки религии. Разрозненные элементы манихейства функционировали под личиной секретных обществ вплоть до семнадцатого века.

Так, за всю свою историю религии Мани удалось обрести определенную полноту секулярной власти лишь на короткий период в Центральной Азии. Судьба этого амбициозного, но неудачливого течения указывает на важность политического спонсорства для продвижения какой бы то ни было религии. Чем стало бы христианство, не приди ему на помощь в четвертом веке нашей эры Римское государство? Насколько территориально далеко продвинулся бы ислам, не начни мусульмане насаждать его мечом? Такие столь различающиеся между собой религии, как иудаизм, буддизм, даосизм и конфуцианство, — все они выиграли от поддержки со стороны секулярной силы в ключевые моменты своей истории. Вере Мани судьба не столь благоволила.

Конечно, тут играли свою роль и другие факторы. Одним из них являлось соперничество ряда религий в Западной Азии — месте возникновения манихейства — за благосклонность к ним со стороны светских властей. Кроме того, нельзя не обратить внимание на то, что фундаментальная ориентация религии Мани по отношению к миру также должна была оказать решающее влияние на ее судьбу. Манихейство представляло собой довольно суховатое вероисповедание; его приверженцам надлежало воздерживаться от того, чтобы давать еду нищим, поскольку это увековечивало бы закабаление искр Света в телах низших созданий. Подобное отношение, очевидно, придавало манихейству достаточно неприглядный образ, что, в общем, препятствовало его успеху. Для того чтобы прочно утвердиться, религии следует достичь точно выверенного баланса между готовностью указывать на иную реальность и склонностью демонстрировать слишком явное презрение к этой. Если вера начинает слишком дистанцироваться от этого мира, то она рискует в нем погибнуть.

Все же религия Мани оставила после себя много следов. На Востоке прослеживается ее влияние на даосизм и тибетские религии. На Западе Блаженный Августин отвергал манихейство, но самому ему так и не удалось полностью избавиться от манихейского радикального дуализма, которому он помог перейти в католичество в таких, к примеру, формах, как идея первородного греха. Эта доктрина, впервые сформулированная Августином, не поддерживалась христианством в первые века его существования; до сих пор православная церковь так и не приняла ее.

При всей своей неуловимости манихейство как умонастроение обладает высокой жизнеспособностью. Покойный Фредерик Шпигельберг, профессор религиоведения в Стэнфордском университете, любил повторять, что большинство людей являются манихейцами, не зная того. В своей книге «Живые религии мира» Шпигельберг пишет:

Конечно, Мани нельзя обвинить во всех проявлениях дуалистического мышления, имевших место в истории. Привычка резко разграничивать мир на хорошее и плохое, на черное и белое, по-видимому, укоренена в самой структуре наших мозгов. Но комментарии Шпигельберга напоминают нам о том, сколь всепроникающим оказывается такое умонастроение. По-видимому, даже многим изощренным мыслителям приходится бороться с тем, чтобы оно не одолело их. Но поскольку религия Света усовершенствовала, отточила подобный взгляд на вещи, то дуализм добра и зла, черного и белого стали называть «манихейским».

Теология Мани нашла свое отражение в последующих формах духовного мышления. Одна из наиболее интересных форм явлена в каббалистических доктринах еврейского мистика шестнадцатого века Исаака Лурии — его запутанная космология имеет некоторое сходство с манихейской. Лурия учил, что вначале Бог создал сосуды, куда должен был быть определен божественный Свет, с тем чтобы затем вылить его в явленный мир. Но сосуды не смогли удержать свое содержимое. Они разбились вдребезги, так что искры Света разнеслись по всем направлениям. Долгом каббалиста стало освободить эти захваченные материей искры путем совершения сознательных, намеренных праведных деяний. Хотя существует множество каббалистических систем — не будет преувеличением сказать, что их столько же, сколько и каббалистов, — система Лурии до сих пор является самой распространенной и влиятельной в среде нынешнего иудаизма. К примеру, в восемнадцатом веке из лурианской каббалы выросло целое хасидское движение.

С другой стороны, мало что указывает на связь идей Лурии с идеями Мани. Лурия жил в Палестине, которая всегда являла собой основное место пересечения духовных традиций, но ко времени Лурии все следы манихейства давно уже исчезли. Возможно, более весомым было бы предположение о том, что два великих религиозных визионера пришли к своим прозрениям независимо друг от друга, однако следует заметить, что и до Лурии были каббалисты, имевшие подобные идеи. Мы это еще увидим в главе 6.

Существуют и другие, более вероятные претенденты на наследие Мани. Они проявляли свою активность в таких отдаленных регионах, как Кавказ и Балканы, вдали от центров имперской власти, как христианской, так и мусульманской. Этим религиозным течениям суждено было вылиться в великую ересь Средних веков, которая навсегда изменила западное христианство.