Год активного солнца

5

Кира Сергеевна нажала кнопку под крышкой стола, переключила на приемную телефоны — все, кроме прямого. Знала: должен звонить Олейниченко.

Вошла Шурочка со своим блокнотом, улыбнулась как-то по-новому — доверительно и влюбленно, — словно они впервые увиделись, а та встреча на людях была не настоящей.

— Прежде, чем вы уйдете, давайте-ка распишем недолю до конца…

— Я не спешу, — вставила Шурочка, присела на краешек стула.

Наверно, ей хотелось поговорить не о делах, а о чем-чем-нибудьдругом, ведь месяц не виделись, и надо бы спросить ее о малыше и успехах в заочном институте, но где же взять время?

Расспросы и ответы увели бы их слишком далеко. Нет, только не сегодня.

— Итак, нынче у нас среда…

Шурочка деловито раскрыла блокнот. Если и была разочарована, то вида не подала. Сидела, выпрямившись, в своем строгом однотонном платье, озабоченно сдвинув брови. Кира Сергеевна смотрела на ее стриженую головку — надо же, даже причесывается под меня! — на розовое круглое лицо с легкими голубыми тенями на веках и думала: хочешь — не хочешь, а придется ее огорчить, придется прочесть маленькую нотацию.

— В четверг, в пятнадцать у вас — обрядовая комиссия. Хотела проводить Барская, но раз вы вернулись…

— Проведу я.

— В пятницу у вас — горздрав.

А среда уже кончилась, подумала Кира Сергеевна. Оставшиеся два дня забиты до отказа. Придется прихватить субботу.

— Пометьте: завтра утром придет Мельник. Директор музыкальной школы.

Шурочка быстро взглянула на нее и опустила глаза.

— На девять мне понадобится машина. И в пятницу утром — машина, поеду на объекты.

Да, очень не хотелось сегодня, в первый же день, портить секретарше настроение. Но что поделаешь? Кира Сергеевна привыкла не откладывать неприятных дел.

— Шурочка, у меня к вам большая просьба…

— Слушаю, Кира Сергеевна. — Она встала, готовая на любую услугу. И не потому, что я начальница, подумала Кира Сергеевна. Жищенко тоже начальник, по штату Шурочка и в самом деле одна на двоих. Просто любит меня.

— Вы моя незаменимая помощница, но позвольте мне самой решать, кого принимать и когда принимать. Каждый должен делать только свое дело…

У Шурочки вспыхнули щеки.

— Просто я хотела… Я подумала: раз все уже решено, этот Мельник напрасно отнял бы ваше время…

— Мое время дома! — жестко перебила Кира Сергеевна. — Здесь время принадлежит не мне!

Как ни сдвигала Шурочка свои строгие брови, лицо выдало ее растерянность и смущение.

— Отказать человеку — полдела. Надо убедить, что отказ продиктован необходимостью.

— Ясно, Кира Сергеевна. Больше не повторится.

— Не будем забывать, что мы с вами тут для людей, а не наоборот.

И опять Шурочка сказала:

— Ясно. Больше не повторится.

Ничего тебе не ясно, подумала Кира Сергеевна. Было бы ясно, не стояла бы ты тут с видом несправедливо обиженной. Но она знала: в самом деле больше такого не повторится.

Полагалось бы через паузу сказать ей другие, добрые слова и сгладить инцидент. Но надо ли его сглаживать?

Тут очень кстати вошел Олейниченко.

— Привет! Ну дела, дела!

Как всегда, вид у него такой, словно он только что в неравной схватке одержал победу.

— Вы можете идти, — сказал Шурочке. — До свиданья.

Не очень вежливо подтолкнул ее к дверям, потом темпераментно раскинул руки:

— Ну, почеломкаемся, что ли?

— Погоди, — засмеялась Кира Сергеевна. — Скажи лучше, что за дела?

С Олейниченко ее связывала давняя личная дружба. Он был на комсомольской работе, а Тамара, его жена, учительствовала с Кирой Сергеевной в одной школе. Они дружили семьями.

Олейниченко, заложив руки в карманы, прохаживался по кабинету.

— Дела в итоге такие: на сессии облсовета меня ругали, — сказал он с таким видом, словно на сессии облсовета его хвалили. — За общественный транспорт ругали. Зато к седьмому ноября пускаем два новых троллейбусных маршрута и строим три подземных перехода!

Посмотрел на Киру Сергеевну своими синими мальчишескими глазами.

— И все? — спросила она.

— И все. Тебе мало?

Он закурил, сел верхом на стул. Скрутил из бумаги кулечек для пепла.

— Звонил твоим, говорил с Сашкой. Проявлял, так сказать…

— И выпытал, когда я приезжаю.

— Клянусь!

— Не клянись, все равно соврешь.

Он посмотрел на сигарету, сбил пепел.

— Ну, ладно. Как ты там, грызла гранит?

— Грызла. Были лекции, семинары, ходили по музеям, театрам… — Она тянула время, чтобы помучить его.

Он вставлял «ага», но не слушал. Курил, двигал стулом, переступал ногами, заглаживал пятерней свои кудри — девчонке бы такую гриву, всякий раз думала Кира Сергеевна. Зачем мужику?

— Ну, как ты там? — опять спросил невпопад и уставился на нее, не мигая.

— Не я тебя интересую, Игнат Петрович. Не я.

Он потянул носом, пробормотал:

— Почему? И ты тоже…

У него получилось наивно и искренне, и Кира Сергеевна засмеялась.

— Ну, ладно. В итоге, как наша операция под кодовым названием «Обход»? — наконец спросил Олейниченко. — Увенчалась?

Операция означала: испросить в столице разрешения и лимитов на строительство нового стадиона. В обход области, которая лимитов не выделяла.

— Увенчалась, Игнат.

От радости он вскочил и даже сделал выверт ногами.

— Ты… Ну, ты — это ты! Я не только тебя, я, гляди, сейчас твой стол поцелую!

И в самом деле — чмокнул полированную крышку стола.

Мальчишка. Человеку под сорок, а все еще комсомолец, лихой заводила. Нетерпеливый, прямолинейный. До сих пор уверен: стоит крикнуть «За мной!» — тотчас все кинутся за ним на любой аврал.

Кира Сергеевна смотрела на него и думала: к его русым кудрям, к улыбчивому молодому лицу подошла бы гармошка, а тут — «мэр». Он и сам, наверно, мучился своей моложавостью, иногда вдруг начинал играть в солидность, напускал хмурь на лицо, сдвигал брови, а губы не слушались, из глаз выглядывала улыбка.

Опять ходил, как маятник, туда-сюда, кусал сигарету, приговаривал:

— Теперь увидишь… Будет и у нас большой спорт! Хороших тренеров подберем! Будут свои чемпионы! Все будет!

Примолк, остановился у окна. Курил, выпуская дым на улицу.

— Знаешь, Кира, я ведь здесь, в этом городе, родился и почти всю жизнь прожил тут. Я люблю его, как человека. Вот вечерами смотрю на его огни, на светлые окна домов и думаю: и я причастен к тому, что в новых домах зажглись огоньки… Ради этого стоит жить.

Он помолчал, тряхнул кудрями.

— Да, ради этого стоит жить.

Кира Сергеевна вспомнила свои мысли об ушедшей молодости. И поняла, что нисколько не жалеет о ней. Наверно, и Олейниченко не жалеет. Наверно, и для него настало Время Работы. «Ради этого стоит жить» — в молодости тоже говорят такие слова. Но разве чувствуют так отчетливо их мудрость и правоту?