Год собаки. Двенадцать месяцев, четыре собаки и я

Введение Полная гармония

Однажды, во время учебы в четвертом классе начальной школы города Провиденс, штата Род-Айленд, я проснулся холодным зимним утром еще до зари и помчался в школу, чтобы оказаться там первым.

Школьный сторож предлагал желающим щенка.

Несколько часов я прождал, дрожа и яростно сражаясь за свое первенство с огромными шестиклассниками. Мне все же удалось устоять, и в конце концов, я унес с собой в картонной коробке Лаки, тоже дрожащего. Это был самый счастливый день в моей жизни.

Не помню, какой породы был Лаки. Он пробыл у нас всего несколько недель, потом заболел чумкой и вдруг исчез. Родители сказали мне, что отправили его выздоравливать на ферму, где он сможет бегать на свободе.

Прошло какое-то время. Я все настойчивее добивался разрешения навестить Лаки, тогда отец, наконец, признался мне, что Лаки «очень болен» и вынужден будет остаться за городом надолго, может быть навсегда. Потом он отвел меня на Хоупстрит в кафе Риджни и заказал нам по стаканчику малинового мороженого. Прогулки с отцом были редким событием в моей жизни и всегда знаменовали какие-нибудь особые обстоятельства. Отец не произнес ни слова, пока мы поглощали свое мороженое. Ни слова не произнес и я.

Конечно, я был мал, но не был глуп. Прошло немало лет, прежде чем я смог так полюбить другую собаку.

Следующим был Сэм — первая собака, которую я мог считать по-настоящему своей. Это был бассет с чрезвычайно твердым характером. Мать беспрерывно сражалась с ним из-за того, где он спал по ночам (в моей постели), где дремал днем (на новом диване в гостиной) или из-за того, что он утащил и съел (а тащил он все, что ни попадя).

Сэм был совершенно бесстрашен. Всякий раз, подъехав к дому и заглянув в окно, мать видела, что он мирно почивает на диване, стоявшем в нише «фонаря». Когда она врывалась в дом, Сэм уже с невинным видом сидел на полу, но мать неизменно бранила его и шлепала свернутой газетой. Я с искренним восхищением следил за тем, как Сэм принимал и брань, и шлепки. Он никогда не уклонялся, не убегал, не прятался, но и никогда не отказывался от удовольствия подремать на своем любимом диване.

Как-то в пятницу вечером, когда все полтора десятка членов нашей большой семьи собрались за обеденным столом, — а стол, надо сказать, стоял на новом ковре, на покупку которого пришлось не один год копить, — так вот в это самое время Сэм вдруг спокойно подошел, положил передние лапы на стол, ухватил большой дымящийся кусок жаркого и поволок его к выходу.

Бабушка, считавшая, что евреям вообще не следует заводить собак, возмущенно закричала что-то на идиш.

План Сэма, очевидно, состоял в том, чтобы вырваться в кухню — до двери оставалось каких-нибудь два метра — и там проглотить столько, сколько успеет, прежде чем его настигнут.

Но мать, вопя от ярости, преградила ему путь к двери; тогда он стал бегать вокруг стола, волоча за собой мясо и оставляя на новом ковре длинный жирный след.

Не знаю, как долго это продолжалось бы — от наглости Сэма все просто окаменели, а мы с сестрой и вообще были на его стороне — но мой старший брат опрокинул перед его носом стул, поймав таким образом в ловушку, и схватил собаку.

Однако даже поверженный, осыпаемый проклятиями и пинками Сэм не сдался — он просто торопился заглотать как можно больше. Он несомненно прикинул, какую цену придется заплатить за подобное деяние, взвесил свои шансы и теперь стремился завершить дело. Сэм был самой храброй собакой из всех мне известных.

Конечно, его упрямство могло раздражать. Каждый вечер он залезал на кровать, устраивался между мной и стенкой и начинал понемногу подталкивать меня к краю. Если я пытался отодвинуть его назад, он кусал мою руку и рычал. Не реже, чем раз или два в неделю, он вообще сталкивал меня на пол. Когда кто-нибудь, привлеченный грохотом, заглядывал в спальню, Сэм, как ни в чем не бывало, мирно посапывал.

Я уже учился в средней школе, когда наша семья перебралась в Нью-Джерси. Во время сборов перед нашим отъездом Сэм вдруг исчез. Мать как-то очень путано объясняла мне, куда он делся. Она говорила, что пыталась отдать его нашему соседу, но там он сразу перекусал всю семью; это, действительно, было очень похоже на Сэма. Потом она будто бы подыскала для него другое пристанище, какую-то ферму в северной части Род-Айленда — мол, там на просторе ему будет хорошо.

Но мне хотелось хотя бы попрощаться с ним.

Были на моей памяти и другие собаки. Некоторое время — еще до Лаки — жила у нас злющая немецкая овчарка Кинг, постоянно кидавшаяся на молочника и почтальона, так что матери пришлось в конце концов расстаться с ней. Когда я женился, мы с женой завели маленькую рыжую собачку по кличке Бин, похожую на лису.

Долгое время Бин служил нам верным спутником во всех наших прогулках, но вообще-то это была собака скорее моей жены, чем моя. Золотистого ретривера Кларенса мы купили в магазине — просто не смогли удержаться, влюбились в очаровательного щенка. Нрава он оказался весьма капризного, но я его любил, несмотря на всю его сварливость и вечные хвори.

В конце концов человеку — если это настоящий человек — выпадает счастье обрести настоящую собаку, о которой он может заботиться и с которой у него устанавливается тесная связь.

Тут мало одного везения; нужно еще и подходящее время, тот особый момент в жизни человека, которому как-то соответствовала бы природа данной собаки, ее характер и полученное ею воспитание. Весной 2000-го года я наслаждался таким счастьем. У меня была даже не одна, а две собаки — чистокровные лабрадоры, которых я приобрел у владельца питомника. С ними мне предстояло существовать в самой счастливой, ничем не нарушаемой гармонии. Все, что для этого требовалось, на удивление хорошо сошлось. Я работал дома, писал. Собаки оказались общительными, умными, спокойными и привязчивыми. Им было также присуще особое, свойственное лабрадорам умение надолго уходить в себя, впадать в задумчивость и оставлять меня таким образом в покое, когда мне это необходимо.

Я пригласил дрессировщика, чтобы он показал мне, как обучить собак различным командам: «ко мне!», «жди!», «лежать!» и т. д. Профессиональные дрессировщики и продавцы собак понимают, что их работа в действительности состоит в том, чтобы учить не собак, а их хозяев. Вообще говоря, собаки в основном знают все, что им надлежит знать. Задача почти всегда сводится к тому, как объяснить им достаточно точно и определенно, чего вы от них хотите. На обучение приходится обычно затратить несколько сотен долларов, и большинство людей скажут вам, что оно того не стоит. Но они очень ошибаются. Что касается собак, то это было лучшей «инвестицией» в моей жизни — вложенные средства окупились потом многократно.

Можно сказать, что ни с одним по-настоящему неприятным моментом мы трое в своей совместной жизни не столкнулись — настолько хорошо нам удалось приспособиться друг к другу, так точно совпали детали той сложной головоломки, которую представляет собой партнерство человека и собаки.

Джулиус и Стэнли воплощали в себе все лучшие качества их благородной породы. Они были красивыми, верными, любящими и абсолютно надежными. Джулиус появился первым. Моя дочь тогда была еще маленькой и, хотя мнения на этот счет расходятся, я лично считаю, что в жизни отца нет более счастливой минуты, чем та, когда он вручает своему малышу веселого, шустрого, большеглазого щенка лабрадора. Я помню личико дочери в этот момент, потрясение и радость, светившиеся в ее глазах, помню так, точно все это случилось вчера.

Приобреталась собака в первую очередь для дочери, но прошло совсем немного времени, как та уже увлеклась компьютерными играми и куклами Барби, так что никто иной, как я, выгуливал по утрам в холодную зимнюю погоду дрожащего, нуждающегося в ободрении щенка.

Джулиус, конечно же, стал моим — нас будто склеили патентованным суперклеем. Годом позже тот же владелец питомника позвонил мне и пригласил нас с дочкой приехать взглянуть на новый помёт. «Мы едем только поглядеть» — уверял я свою заранее ворчавшую жену, но мы еще и за порог не ступили, как она уже извлекла на свет старую корзину Джулиуса, готовя ее для нового жильца.

Вернулись мы с прелестным крошечным Стэнли, от одного вида которого у нас буквально замирало сердце. Джулиус поначалу отнесся с некоторым подозрением к этому новому обитателю нашего дома, предполагая в нем будущего соперника. Но уже через пару дней два этих лабрадора любили друг друга так же сильно, как я любил их обоих, а сами они — меня и мою семью, и вообще любого, кто бы им ни повстречался.

Отношения с самого начала сложились прекрасные и со временем становились все лучше. Обе собаки быстро научились соблюдать чистоту и с удовольствием проводили в доме долгие часы, грызя сыромятную жвачку или жевательные «косточки» из воловьих жил.

Наш образ жизни как нельзя лучше совпадал. Ни одна из собак не стремилась где-то носиться по целым дням.

Их главный талант состоял в том, чтобы, не делая ничего особенного, держаться с большим достоинством и всегда демонстрировать преданность. Обе собаки презирали обычные собачьи занятия: они не гонялись за кроликами и белками, не рыли землю, не грызли и не царапали мебель. Они предпочитали следить за происходящим вокруг, играть с соседской детворой и сопровождать меня на прогулках.

По утрам ни одна из собак не шевелилась до тех пор, пока не просыпался я. Затем обе проскальзывали ко мне в постель для утренних приветствий. Когда я уже одетый сидел за кухонным столом, они чинно сидели рядом, не сводя глаз со своих мисок, как бы в надежде наколдовать себе чего-нибудь вкусненького.

После завтрака нас ожидала неторопливая прогулка по нашему пригороду, во время которой Джулиус и Стэнли придирчиво инспектировали все известные им места. Некоторые камни и кустарники они тщательнейшим образом обнюхивали, медленно и обстоятельно, — единственно в этом деле не допускалось никаких компромиссов. Ничто не могло заставить их спешить; обследовался каждый миллиметр коры очередного кустика до тех пор, пока проверяющий не бывал полностью удовлетворен. Мог пробежать мимо кролик (а иногда и пробегал!), но даже это событие их не отвлекало.

В течение примерно получаса собаки не спеша следовали за мной и вели себя при этом так безупречно, что я мог спокойно обдумывать предстоящий день, размышлять над тем, что и как буду писать. Нарушали спокойствие этого шествия только встречавшиеся многочисленные друзья и поклонники моих собак.

Хотя лабрадоры числятся охотничьими собаками, мои ненавидели дождь и снег. Они обычно мчались к какому-нибудь дереву, чтобы хоть на минуту укрыться, но тут же поспешно возвращались назад.

После прогулки для меня наступало время работы. Но сначала я готовил для каждой собаки жвачку — смазывал ее арахисовым маслом. Джулиус и Стэнли уносили эту свою добычу на задний двор и здесь неторопливо грызли. Теперь им, усталым, требовался длительный отдых.

В хорошую погоду Джулиус и Стэнли обычно дремали во дворе, только изредка вставая, чтобы облаять пробегавших мимо чужих собак, но по большей части пренебрегали и этим.

Если погода была плохой, они приходили в мой кабинет и забирались под стол, получалось как бы две скамеечки для ног — одна под моей левой ногой, а другая под правой.

Особенно учить их, как себя вести, мне не требовалось. Эти ребята умели расслабляться. Когда слышался звук, издаваемый компьютером при загрузке (я верный поклонник компьютеров «Макинтош»), собаки валились на пол, точно их подстрелили, и не двигались до тех пор, пока звук не прекращался. Лишь после этого они (осторожно!) вставали, готовые все повторить, причем столько раз, сколько потребуется.

К исходу первого года Джулиус и Стэнли уже обрели все привлекательные черты настоящих лабрадоров. Теперь они вошли в нашу жизнь не как нечто чужеродное, а как ее органическая составная часть.

Для писателя два таких спокойных и терпеливых друга поистине дар божий. Они спасали меня от одиночества. И к тому же не давали вести сидячий образ жизни. После ленча мы неизменно преодолевали милю или две в нашем обычном медленном темпе.

На протяжении дня чем только я их не угощал. Конечно, это просто ужасное баловство, но я готов был сделать для них все. Так же, впрочем, как и они для меня. Мне хотелось как-то отблагодарить их за любовь и преданность, хотя это было не нужно, да, в принципе, и невозможно.

Были у них свои пристрастия и свои антипатии. Джулиус, например, был настолько равнодушен к той живности, на которую его собратья испокон веку охотились, что мог совершенно спокойно дремать в саду рядом с кроличьей норой. А если Стэнли хотелось погонять мяч (вообще говоря, этого хотелось ему всегда), то он просто покусывал меня за ноги, чтобы заставить двигаться.

Особой разборчивости в еде они не проявляли, подобно своим предкам лабрадорам Ньюфаундленда, когда-то работавшим с рыбаками и вечно рыскавшим в поисках всяких объедков, и готовы были набивать свои желудки чем попало. Если они оставались в доме одни, то обычно норовили стащить какую-нибудь одежду или обувь; очень любили, например, прихватить тапочки моей жены и устроиться на них спать.

Долгое время мои собаки не знали поводка и несмотря на всю строгость наших законов, в этом не было нужды. Вся окрестная ребятня их знала, их вечно окликали — с проносящихся мимо велосипедов, из окон машин, из-за оград площадок, где мальчишки играли в футбол. Для многих ребят это было первым знакомством с собаками и, надо сказать, мои собаки задавали очень высокую планку. Спустя годы многие говорили мне, что именно Джулиус и Стэнли навели их в свое время на мысль обзавестись собакой.

Когда наступал вечер, мои лабрадоры, поужинав перед сном, забирались в свои деревянные кровати и погружались в глубокий ничем не тревожимый сон.

За несколько лет такой жизни — Стэнли к этому времени исполнилось семь, а Джулиусу восемь — мы уже настолько сжились друг с другом, что двигались, как движется косяк рыб — все трое поворачивали разом сперва в одну сторону, а потом в другую, все вместе огибали углы или усаживались где-нибудь перекусить.

Жить рядом со мной, гулять и играть со мной — вот все, что требовалось для счастья одному из них. Другой сверх того был не прочь еще поплавать в пруду и раз или два в день погонять мяч. Собаки получали то, что они хотели. Я тоже получал.

Среди всех живших у меня собак Джулиус и Стэнли были первыми, с кем мне удавалось вести такую спокойную жизнь. Именно с ними я из владельца превратился в любителя собак. В нашей тройке все было отлично отрегулировано. Может быть даже чересчур.

Джон Стейнбек как-то сказал, что у человека с годами появляется склонность отвергать перемены, особенно перемены к лучшему. Я от этого никогда не страдал. Перемены любят меня, ведут и направляют, как лазер направляет бомбу. Предстают они передо мной в самых разных формах, всегда неожиданно и неотвратимо, как удар. Это может быть резкая смена работы, решение завести ребенка или покупка хижины где-нибудь в горах. Иногда перемены входят в мою жизнь на четырех лапах.