Год собаки. Двенадцать месяцев, четыре собаки и я

V В горах

Прежде чем приступить к дрессировке требовалось потратить еще некоторое время на укрепление эмоциональных связей — между Девоном и мной, Девоном и лабрадорами, Девоном и здешней горной местностью. Следовало упрочить доверие и взрастить взаимную симпатию, только в этом случае дрессировка могла принести плоды. Нужно было найти место без легковых машин, грузовиков и автобусов, место, где Девон сумел бы расслабиться, а у меня не возникало причин кричать на него, где все мы, наконец, смогли бы перевести дух.

Желательно также, чтоб это место было настолько заброшенным, что его могло только оживить появление подвижного двухгодовалого бордер-колли и пары больших лабрадоров, и настолько уединенным, что учиненный собаками разгром заметить было бы просто некому.

Всем этим требованиям как нельзя лучше отвечало мое пристанище на вершине горы: полуразрушенная, спрятавшаяся в сорняках хижина, обитателями которой являлись до нас лишь мыши да насекомые. Домик выглядел посредственно, зато вид оттуда открывался поистине королевский — луга и фермы, разбросанные по долине, простиравшейся до Вермонта.

Для лабрадоров и для меня с этой горой было связано очень многое. Однажды, в суровую зиму мы надолго застряли здесь и пережили тогда немало драматических событий и счастливых дней.

Собаки рыскали тут повсюду, частенько сталкиваясь с другими обитавшими в горах животными. Трудно представить что-нибудь лучшее для Девона, тут у него будет возможность больше сблизиться с нами и самому слегка поостыть.

Итак, я погрузил в машину всех собак, еще одну собачью кровать и пакеты с косточками и печеньем. Лабрадоров я поместил в заднее отделение джипа, где они мирно проспали всю четырехчасовую поездку. Девон беспокойно метался на заднем сиденье в течение двух часов, пока я не догадался открыть возле него окно; он высунул в него голову и совершенно успокоился, очень довольный.

Хозяевам собак постоянно напоминают — и правильно делают, — что не следует разрешать собакам высовывать голову из окна мчащегося автомобиля; в глаза им может попасть мелкий сор или какое-нибудь насекомое, а проносящийся в опасной близости автомобиль может их покалечить.

Это разумное правило мне известно, но должен признаться, что для меня нет лучше зрелища, чем собачья голова, торчащая из окна машины: ветер треплет ей уши, а на собачьей морде написано полнейшее удовлетворение. Возможно, запах воли будит доставшиеся от предков воспоминания о вересковых пустошах Уэльса, по которым бродят овечьи отары.

Наблюдая в боковые зеркала машины, как миля за милей уходит назад шоссе, пересекающее штат с юга на север, я заодно видел и выставленную в окно красивую голову моей собаки. Казалось, нос его рассекает воздух, как ледокол в Арктике рассекает льды. Девон явно наслаждался жизнью.

Улыбка, однако, мгновенно замерла у меня на губах, когда я услышал позади какое-то бешеное царапанье и понял, насколько мудро правило, касающееся окон и собак. Мне было видно в зеркало, что Девон слишком сильно высунулся в полуоткрытое окно к мчащемуся с грохотом нам навстречу грузовику, а теперь перебирает ногами, стараясь удержаться. Держа руль одной рукой, я вытянул другую назад, схватил его сперва за хвост, потом как-то добрался до ошейника и втащил Девона на сиденье. Сердце мое колотилось. Окно я закрыл и до конца пути больше не открывал.

Я не мог представить себе свою хижину в горах без Джулиуса и Стэнли. Они такая же неотъемлемая ее часть, как вид из окна, как деревья и ручьи. В каком-то смысле это горное убежище спасло мне жизнь. Купил я хижину так же, как и Девона, — при вялом сопротивлении Паулы, считавшей, что нам и без того хватает забот с одним довольно ветхим домом.

Однако я отчаянно нуждался в этом втором доме, как, впрочем, нуждаюсь и теперь. Субъект нервный и беспокойный, я жаждал покоя. Мне шел в ту пору пятый десяток, с работой у меня не все ладилось, моя обожаемая дочь покинула нас, отправившись в колледж, в Нью-Джерси я чувствовал себя, как в ловушке. Вместе с лабрадорами я в 1997 году уехал в горы и сперва арендовал, а потом и купил эту хижину. Предстояло слегка ее подлатать, чтобы она могла противостоять летним грозам и зимним бурям. Никто из нас никогда не имел желания жить без крыши над головой.

Я прибыл сюда в середине лета и с помощью местных жителей сумел привести домик в такой вид, чтобы в нем можно было оставаться и зимой. Конечно, мы столкнулись с трудностями, а комары и кусачие мухи, еноты и белки — все они вместе порой превращали жизнь в настоящий кошмар.

Джулиус, однако, с первого же дня облюбовал себе местечко возле крыльца. Он выскакивал из машины, устремлялся туда и, повертевшись, плюхался на землю. Вокруг его головы тут же начинало виться целое облако комаров, мух и каких-то крошечных мошек, норовивших забраться в нос, в глаза и в уши, но он не обращал на них никакого внимания.

Этот пункт наблюдения чрезвычайно ему нравился. Лежа здесь, он смотрел на гору Эквинокс, находившуюся в пятнадцати или двадцати милях отсюда, как зачарованный следил за ястребами, кружившими над долиной где-то далеко внизу. Мне кажется, его больше всего привлекало, что здесь никто от него ничего не ожидал, не требовал; он просто существовал, и этого хватало.

Из нас троих Джулиус был более всего склонен к созерцанию, он был всегда в мире с самим собой и с тем, что его окружало. Этот пес воплощал в себе тот тип личности, те качества, которыми я хотел бы обладать, но, увы, не обладал. Не думать ни о чем плохом, не делать ничего плохого, дарить любовь и счастье…

Внизу, у границы луга, то и дело мелькали какие-то зверюшки — кролики, лисицы, еноты. Джулиус благожелательно на них глядел. Он был своего рода Фердинанд Великолепный, только не пудель, а лабрадор — никогда не преследовал никого из своих сородичей (близких или дальних). Если вблизи него из зарослей выпрыгивал олень, вид у Джулиуса был удивленный. Шерсть на его загривке поднималась, он негромко фыркал, давая тем самым понять, что заметил оленя. Но по большей части, он просто следил, как олени пасутся.

Стэнли именно здесь в горах полюбил гонять мяч и плавать. Я бросал мяч вниз, и Стэнли мчался за ним, хватал его и, прыгая по склону холма, возвращался наверх ко мне.

Уже через четверть часа таких пробежек, особенно в жаркую погоду, он страшно уставал, ронял мяч, устраивался рядом с Джулиусом и засыпал. Джулиус, наглядевшись на все это сверху, тоже подремывал. Я расчистил его любимое место, повыдергал росший здесь кустарник, посеял траву, чтобы ему было удобнее лежать. Теперь это называлось «личный наблюдательный пункт Джулиуса».

Если я усаживался перед домом, чтобы почитать или полюбоваться видом, Джулиус подходил и садился рядом. Однако он никогда не был навязчивым, это тоже следует упомянуть среди его многочисленных достоинств. Он не надоедал вам; он просто был рядом, и его присутствие дарило вам ощущение покоя и комфорта.

Стэнли был более озорным, любил разные игры. Ему страшно нравилось бросаться в речку Бэттенкилл или в ближайшее озеро за своей резиновой игрушкой — надувным мячом с привязанной к нему веревочкой.

Океан, конечно, не для него, но в пруду он не знал себе равных. Я бросал его игрушку как можно дальше, и он плыл за ней, словно величавый фрегат. Пожалуй, так в нем проявлялись черты «земноводной» природы лабрадоров: голова возвышается над водой, хвост действует как руль, мощные легкие работают, мокрая гладкая шерсть поблескивает.

Не спуская глаз с плавающего мяча, Стэнли описывал широкий круг, чтобы подплыть к нему сзади, хватал веревочку и устремлялся к берегу. Он действовал решительно, сосредоточенный на своей задаче, и я гордился им.

Было у нас и несколько опасных приключений. Однажды, уже в конце зимы, мы отправились вниз в долину. Там Стэнли помчался по льду озера за брошенным мячом и провалился под лед. Он пытался выбраться из воды, но его передние лапы не находили опоры. Прошло всего несколько минут, но я видел, что он уже устал от своих отчаянных усилий. Меня охватил страх: сейчас его лапы соскользнут и он утонет.

Больше нельзя было оставаться безучастным. Я сбросил башмаки, пробежал по льду, лег рядом с ним — и, конечно, провалился сам.

По счастью, для меня тут было мелко, так что я мог стоять. Мне удалось вытащить Стэнли на прочный лед и вылезти самому. Однако полмили, которые нам пришлось пройти до машины, показались мне самыми длинными в моей жизни; я чувствовал, — еще несколько минут и нам не миновать обморожения.

Но все-таки это было не так страшно, как на Бэттенкилле, куда я привел своих собак поглядеть на паводок, вода в тот момент поднялась почти на четыре метра. Стэнли, как всегда, захотелось сплавать за мячом, и я легкомысленно бросил мяч в воду, не подумав, как там сейчас глубоко, и как быстро мчится мутный поток.

Стэнли прыгнул, его подхватило течение, он запутался в каких-то кустах и траве, которые в обычное время растут на берегу, а теперь вокруг них плескалась вода. Я видел, что его тащит на стремнину, где течение закручивают воронки.

Я ступил в воду, — она была ледяная, от холода заломило кости, — сразу провалился по грудь, поскользнулся на илистом дне и тут же запутался в плавающих растениях, вырванных из земли.

Если бы я мог спокойно подумать, стоит ли мне самому бросаться в ледяную воду спасать Стэнли, то, вероятно, как и большинство не слишком отважных людей, решил бы, что риск чересчур велик. Но в ту минуту я просто не мог видеть, как вода уносит моего лабрадора — невинную жертву собственных инстинктов и моего безрассудства.

Стэнли боролся с течением, но вид у него был испуганный. Я поймал его и тут только обнаружил, что сам оказался в ловушке — мне не удавалось сдвинуться с места. Ноги мои быстро окоченели, а течение, даже в нескольких метрах от берега, было очень сильным. Стэнли пытался удержаться на плаву, однако сил его явно не хватало. Не отпуская его, я старался как-то высвободить ноги и не мог.

Окоченение мое все усиливалось и мне, очевидно, предстояло сделать ужасный выбор: либо отпустить Стэнли, либо замерзнуть. Возможно, даже отпустив его, я все-таки замерзну. Интересно, как воспримут такую смерть Паула и мои друзья. Паула, наверное, решит, что это закономерно, нечто подобное и должно было произойти со мной и моими собаками.

Неужели из-за этого лабрадора я и впрямь никогда больше не увижу свою семью? Но высвободиться мне не удавалось.

Все еще отчаянно дергаясь и не отпуская Стэнли, я вдруг услышал позади громкий всплеск. Что-то тяжелое навалилось мне на голову и на плечи и больно меня царапало. Это Джулиус, следивший за нами с берега, прыгнул и приземлился прямо на меня. Первый раз в жизни Джулиус прыгнул в воду!

Голове моей, конечно, порядком досталось, но этот толчок вырвал меня из ловушки, в которую я попал, когда растения опутали ноги и удерживали меня, не давая двинуться. Я смог оттащить Стэнли от стремнины и подталкивал его до тех пор, пока он наконец не выбрался на берег. Джулиус же повернулся и поплыл сам, прямо как какой-нибудь бобр. «Ах ты обманщик, — думал я. — Ты же прекрасно плаваешь!»

Метрах в ста от нас вниз по течению на мосту, который теперь едва возвышался над водой, собрались люди. Они кричали, махали руками, жестами давали мне понять, что звонят по телефону. Они, видимо, пытались вызвать кого-нибудь на помощь.

Было ужасно холодно, и я побежал к машине. Пока собаки отряхивались, я стащил с себя мокрую одежду и некоторое время простоял нагишом, укрывшись за дощатой будкой на берегу. Джулиус беспокойно вертелся возле нас, а Стэнли кашлял, выплевывая воду, которой он наглотался в реке.

В машине у меня был мешок с вещами, поскольку мы как раз возвращались домой в Нью-Джерси и к реке заехали по пути. Я смог переодеться во все сухое, а запасное белье использовал, чтобы обтереть собак. Все грязную и мокрую одежду я бросил на пол в машине, вытряхнул воду из башмаков, уселся за руль в носках и в таком виде тронулся с места.

Что мог бы я рассказать о случившемся полицейскому, друзьям, всем остальным? Стал бы объяснять, как бросил мяч для моего лабрадора в разлившуюся бурную реку, потом, увидев, что из этого вышло, прыгнул в воду сам, дабы спасти собаку, и едва не утонул? Дурацкий бы вышел рассказ.

Только мы отъехали, как я увидел, мчащиеся по встречной полосе машину шерифа и «скорую», обе ехали с включенными маячками и сиренами. Может быть, они спешили именно к нам? Я не стал этого выяснять.

Когда через несколько часов мы прибыли в Нью-Джерси, я все еще дрожал от холода. Паула, помогая мне разгружаться, с изумлением взглянула на кучу мокрой и грязной одежды.

«Господи, что это…?» — спросила она. Я ответил, что упал. Она не поверила; но не стала вдаваться в подробности. В конце концов у нее есть свои секреты, а у меня — свои.

С нашим трио и раньше, в первое проведенное в горах лето, случались разные неприятности. Однажды гроза застала нас вне дома. Оказалось, что вернуться домой нельзя, — загорелся лес, дорога стала непроезжей. Пришлось почти всю ночь ждать где-то у обочины, пока дорогу расчистят.

В другой раз мы отправились на прогулку вдоль железнодорожной ветки, по которой, казалось, никто давно не ездит. И как раз когда мы проходили по старому ржавому мосту тринадцатиметровой высоты, сзади послышался свист. Еле-еле нам удалось увернуться.

Как-то раз, уже перед самым заходом солнца, мы заблудились в лесу за нашей хижиной. Я надеялся, что Джулиус и Стэнли выручат меня. «Ведите меня домой, ребята!» — скомандовал я, но они лишь глядели на меня, не двигаясь с места. Вообще-то им тоже не хотелось спать под открытым небом. Когда стемнело, я соорудил себе из веток и листьев крайне неудобное ложе, собираясь провести здесь всю ночь. Тут вдруг с дороги до нас донесся шум, мы пошли на этот звук и выбрались из лесу — чуть ли не в нескольких метрах от дома.

Одно из таких приключений закончилось не столь счастливо. Это случилось зимой, на утренней прогулке. Сильный ветер швырял снег прямо в лицо. Мы спустились по крутому склону, я рассчитывал через некоторое время вернуться тем же путем. Однако начав карабкаться по склону, я споткнулся и упал. «Скользко», — подумал я и попробовал снова. И снова упал. А потом еще раз.

Не знаю, почему до меня так долго доходило, — видимо, сознание не хотело воспринимать, — что моя левая нога не слушается. Я не мог на нее опереться.

При мне был мобильник, — очень нужная вещь зимой в сельской местности. Можно было позвонить моему приятелю Джеффу, он жил неподалеку. Но что я ему скажу? Что не могу встать на ноги?

Мои ноги я всегда считал неотъемлемой собственностью. Мысль, что одна из них перестала вдруг мне служить, как она это делала на протяжении полувека, испугала меня.

Внезапно моего лица коснулось чье-то теплое дыхание.

Большая красивая голова Джулиуса прижалась ко мне. Я погладил его и почувствовал, как к глазам подступили слезы. Что случилось с моим телом? Я так люблю ходить; это для меня и отдых, и развлечение; да и думается мне лучше всего на ходу.

Джулиус вдруг зарычал — душераздирающий звук, никогда я такого от него не слышал. Потом он задрал голову и завыл. Он не знал, что случилось, но понял — случилось что-то серьезное. Стэнли, встревоженный, подбежал и лизнул мне лицо.

Мне удалось перекатиться на бок и начать ползти, держась за проволочную растяжку придорожного столба. Джулиус на всем пути до дома не отходил от меня ни на шаг.

Теперь мне приходится носить два фиксатора: один вставляется в башмак, а другой наложен на лодыжку. Ортопед объяснил, что у меня повреждено сухожилие, возможно, это результат какой-то давней незамеченной травмы, из-за которой кости голеностопного сустава страдают уже многие годы. Нога у меня болит. Но я все равно подолгу хожу пешком. Если же я падаю, мне слышится унылый вой Джулиуса. Он знал!

Больше никаких драматических событий с нами в горах не случалось. Зимой мы проводили много времени у камина, — тут нам всегда было тепло. Ну а ночью в горах холодно даже летом. Проснувшись среди ночи, я всегда обнаруживал в постели возле себя двух мирно спящих лабрадоров. В общем-то я был не против такой компании, да мне так было и теплее. Иногда по утрам мы вместе наблюдали, как солнце встает из-за Зеленых гор. Под звуки птичьего хора наше трио устраивалось где-нибудь снаружи, на росистой траве, я — с дымящейся чашкой кофе, а лабрадоры — с особенно большой порцией любимого печенья.

Почти ежедневно мы отправлялись все вместе на длительную прогулку, обычно через Мёрк Форест в Вермонте, это заповедное место нравилось нам всем.

Где-нибудь на полпути я отыскивал бревно, на котором можно посидеть, доставал термос и сэндвичи для себя, собачий корм — для лабрадоров, и мы мирно завтракали.

Мы всегда были вместе — три верных мушкетера.

Наша компания вернулась в горы вместе с новичком, и в первые дни все шло хорошо. Девону понравились горные склоны, он проводил исследование дорог и тропинок, гонялся за бурундуками. С трудом удалось втиснуть в хижину еще одну собачью кровать, но в остальном Девон вполне вписался в наш быт. Однако учитывая его особые потребности, я нашел для него место — пустующий школьный двор — где он мог расходовать избыток энергии, гоняясь за грузовиками, отделенными от собаки забором.

Но вот настало утро, когда мне потребовалось съездить на местную свалку. Я оставил Девона у хижины вместе с лабрадорами. Обычно, если я ненадолго отлучался, они спокойно сидели, глядя на горы. Впрочем, с Девоном не все так просто, он обязательно что-нибудь выкинет. Помня об этом, я подал собакам команду «жди!», подкрепил ее жестом и поехал вниз по дороге. Но уехал недалеко, выключил зажигание, вылез из машины и пошел по придорожному склону вверх. Через несколько минут прямо надо мной из кустов, крадучись медленно и бесшумно, возник Девон. Моя уловка сработала!

Я бросился к нему, крича и бранясь, швыряя в него чем попало: «Мерзкий пес! Назад! Жди!» Он помчался к дому. Я побежал за ним по дороге, все еще крича. Лабрадоры вышли навстречу, виляя хвостами, очень удивленные. Девон подбежал к дому и присел, съёжившись. «Знаю я тебя, злодей, — орал я. — Сказано жди! Вот и нужно было ждать».

Тот же трюк я повторил еще дважды: выключал зажигание и ждал. Никаких признаков этой чертовой собаки. Возвратясь к дому, находил его на том же месте, где оставил. Прогресс.

Очень довольный я поехал на свалку. До нее было всего несколько километров, путь туда занял каких-нибудь десять минут. Моя хижина стоит на вершине горы, к ней поднимается крутая, протяженностью около двух километров, дорога, по сторонам которой виднеются дома, луга и леса. Я только свернул на нее, как из-за сарая справа от меня выглянула украдкой чья-то голова. Девон. Он, оказывается, выждал некоторое время, чтобы не попасть в «ловушку», а потом помчался вниз с горы в том же направлении, в каком уехала моя машина.

Я ударил по тормозам и выскочил на дорогу. Увидев меня, пес мгновенно исчез. «Девон! — закричал я. — Ко мне!»

За сараем что-то шевельнулось. Черно-белое пятно скользнуло снизу вверх по горе и скрылось в высокой траве среди деревьев.

Домой я добирался с максимальной скоростью, какая только возможна при езде по крутой горной дороге на второй передаче. Я думал, что теперь в поисках Девона придется исходить пешком всю эту проклятую гору.

Однако Девон сидел на траве у крыльца между Джулиусом и Стэнли. Все три хвоста виляли. Но только один Девон тяжело дышал.

На следующий день выдалась прекрасная погода, я оставил собак снаружи в полной уверенности, что все будет в порядке. Я часто работал по нескольку часов без перерыва, мне не хотелось все это время держать их взаперти, в особенности когда весеннее солнышко так ласково пригревает. Пусть дремлют на травке, бегают по лугу, любуются окрестностями или гоняются за бурундуками, словом делают все, что пожелают. Поскольку я никуда не уезжал, Девону не придется гоняться за машиной, не нужно убегать.

Минут через десять я все же вышел, чтобы проверить, чем занята эта троица. Девон исчез. Джулиус и Стэнли, казалось, чувствовали даже некоторое облегчение. Я позвал Девона, но он не появился. Прошелся по дороге, по лугу — ни малейшего следа. Охваченный паникой, уже привычной, — столько раз меня ввергал в нее Девон, — с колотящимся сердцем я бегал по лесу, звал его. Никакого ответа.

Я позвонил шерифу, в местное общество охраны животных и ближайшему ветеринару, сообщил им, что Девон исчез. После этого сел в машину и стал ездить по горе вверх и вниз, продолжая звать Девона до тех пор, пока совсем не охрип.

Спустя час, все еще в панике, совсем измотанный, вернулся в дом ждать звонка, которого, я боялся, так и не будет. Испуганная собака может в такой малонаселенной местности убежать далеко, не встретив на своем пути ни дома, ни человека. Здесь легко покалечиться. Господи, какой же я идиот. Когда я, наконец, начну что-то понимать?

Помню, что буквально ломал руки в отчаянии. Девон столько вытерпел, прошел столько испытаний, и все для того, чтобы потеряться в лесу? Он ведь перепугается до смерти и будет чувствовать себя совсем одиноким. А одиночества эта собака боится больше всего на свете! Почему я его не привязал или хотя бы не запер в доме? Я снова звонил соседям и ездил вверх и вниз по дороге. Это была катастрофа.

Часа через два я вновь вышел из дома и в сотый раз позвал Девона. В лесу послышался какой-то шум, и он вдруг вылетел оттуда, весь в грязи, в каком-то мусоре, в репьях. Пес обрадовался мне едва ли не больше, чем я ему: бешено вилял хвостом, прыгал, пытаясь лизнуть меня в лицо, повизгивал и лаял. Я обнимал его с большим чувством, слишком счастливый, чтобы браниться. Он тоже был счастлив. Лишь на миг отлучился, чтобы лизнуть Джулиуса и Стэнли (которые его проигнорировали), и снова вернулся в мои объятия.

До конца дня Девон от меня не отходил. Иногда нужно убежать из дома, чтобы понять, как много он для тебя значит. Пережив все испытания, выпавшие на нашу долю, мы оба уразумели, что терять друг друга не хотим. Все шло не так, как я планировал или надеялся, тем не менее связь между нами укреплялась.

В этот момент я понял, что никогда не смогу отправить его обратно. Это погубило бы его и поселило пустоту в моей душе. Так или иначе, но эту работу я выполнить обязан. Скорей всего, для достижения цели потребуется немало усилий и терпения. Может быть, мне удастся найти какой-то более легкий путь?