Год змеи

ГОД ЗМЕИ Роман

Он уткнулся в ее волосы, пахнущие весной, сказал тихо:

— Красивая ты.

— Мне многие говорили это, Махмуд-ака. Но слышать такое от вас — счастье. — Она обернула к нему взволнованное лицо. — Хотите, расскажу о себе?

Он приподнял голову, чтобы лучше видеть ее всю — молодую, нежную. Улыбнулся.

— Ты уже делала это однажды, помнишь, на ферме?

— Там я для газеты, а тут…

— А почему ты отвечала тогда невпопад? — мягко перебил он ее.

— Да вы так смотрели…

— Неужели! — воскликнул он весело.

— Думала, съесть меня решили.

— Зря беспокоилась, — пошутил он, — я всегда был добр к хорошеньким женщинам.

— А много у вас их было? — в голосе ее послышались ревнивые нотки.

— Ни одной. Как увидел тебя, сразу решил — другая мне не нужна!

…Той осенью Махмуд приехал в совхоз «Восток», чтобы написать очерк о молодой доярке. Обратился к секретарю комитета комсомола, долговязому парню с усиками, чтобы подсказал кандидатуру, и тот, не задумываясь, назвал Майсару Азимову. А потом вызвался и познакомить корреспондента с нею. Пешком пошли на ферму, благо находилась она недалеко, на окраине центральной усадьбы. Пока шли, секретарь сообщил, что девушке двадцать один год. Окончив среднюю школу с золотой медалью, Майсара не стала поступать в институт, осталась в совхозе.

— Сразу пошла на ферму? — спросил Махмуд.

— Нет. Тут она недавно. До этого работала в хлопководческой бригаде. А потом по призыву обкома комсомола пошла дояркой.

— Патриотка, — заметил Махмуд, решив использовать этот момент в будущем очерке.

— Красавица! — воскликнул секретарь. И Махмуд не мог понять, чего больше в его тоне — гордости или грусти. Точно сожалел парень о том, что не ему принадлежит такое сокровище.

— Красавица, говорите, тогда стоит поспешить, — посоветовал он.

— В каком смысле? — не понял секретарь.

— Ну, чтоб другие не перехватили.

— Она уже замужем. Когда объявила, что не хочет в институт, родители разозлились и выдали ее за троюродного брата. Муж — тракторист.

— Наверное, и он под стать ей?

— Ничего особенного. — Ответ был подчеркнуто равнодушным.

Майсара и впрямь была красива. И не просто красива, а как-то притягательно хороша — от ее одухотворенного лица трудно было оторвать взгляд. Вот только руки показались большими, не совсем гармонирующими с хрупкой фигурой. Но в том ничего удивительного не было. У большинства женщин в кишлаке именно такие руки, потому что рано познают они физический труд.

Ферма выглядела убого. Низкие ее коровники, казалось, утопали в навозе. Коровы были тощими и грязными. Уход за ними назывался беспривязным, и потому бродили они по двору как неприкаянные. Несколько девушек, старик-пастух да пожилая женщина, вооружившись лопатами-грабарками, чистили стойла.

— Здравствуйте, красавицы! — бодро поздоровался с ними секретарь.

— Здравствуйте, Холмат-ака, — нестройно ответили девушки, продолжая заниматься своим делом.

— А что, механизмы до сих пор не пустили? — спросил он удивленно.

— А кто должен пустить их? — подал голос пастух.

— Как кто? Механик ваш…

— Халим, что ли? — хихикнула одна из девушек.

— Халим, кто же еще, — подтвердил секретарь.

Пожилая женщина оперлась на грабарку и сказала со злостью:

— С тех пор как ему приказали машины починить, запой у него начался. Три недели уже не просыхает.

— Ладно, я сегодня же разберусь, — пообещал Холмат, явно смущенный тем, что подобные разговоры ведутся в присутствии корреспондента. — А сейчас… Майсара, товарищ из газеты хочет побеседовать с тобой.

Невысокая девушка отбросила в сторону лопату и подошла к ним. Подняла на Махмуда глаза, и тут он буквально потерял дар речи. Мгновенно ему пришло на ум — именно таких красавиц имели в виду поэты Востока, создавая образы Зухры, Ширин, Лейли. Удлиненное лицо, чистая, отливающая персиковым цветом кожа, точеный с едва заметной горбинкой нос, огромные черные глаза, вбирающие в себя мир с детской непосредственностью, и маленькая родинка на округлом подбородке.

Махмуд пригласил ее присесть на скамейку, что стояла во дворе. Майсара была явно смущена — держалась скованно и отвечала с каким-то вроде бы сомнением — а нужно ли все это.

Услышав, что в последнее время надои от закрепленных за Майсарой коров резко снизились, секретарь, присутствовавший при беседе, вновь удивился:

— Ну как же так, Майсара! Мы надеялись на тебя… и вдруг… стыдно, сестренка, стыдно!

— За что стыдно-то, сынок? — спросила у него пожилая женщина, выглянувшая из коровника.

— Как за что, тетушка Икбал? На ферму пришла по комсомольскому призыву, чтобы подтянуть отстающих, повысить удои…

— Молоко ведь не Майсара дает, а коровы. Она и так, бедная, старается… — сердито сказала тетушка Икбал.

— Значит, плохо старается, — заметил секретарь, — комсомолка должна быть впереди!

— Ты бы, сынок, принял самих коров в комсомол, да на них и кричал.

Девушки дружно захохотали и высыпали из коровника, надеясь развлечься. Но Холмат метнул в их сторону такой грозный взгляд, что смех сразу оборвался. Доярки присмирели и вновь принялись за работу.

Махмуд написал очерк, один из тех дежурных материалов, без которых немыслима районная газета. Похвалил, конечно, Майсару, что откликнулась на призыв обкома комсомола, но комсомольского секретаря покритиковал, считая, что в беспорядках есть и его вина.

В тот же год Майсару избрали депутатом кишлачного Совета, она стала председательствовать, а Махмуд оказался членом этого исполкома как директор совхоза, как депутат, естественно.

А сейчас она — рядом, стыдливо прикрыла веки, нежная, желанная. Время бежит. Казалось, еще мгновенье назад была ночь, и вот уже бледная полоса света пробивается сквозь шторы.

— Махмуд-ака, скажите, — начала Майсара, и вдруг смолкла.

— Я слушаю, говори же…

— Только честно, ладно? Вы специально устроили так, чтобы мы оказались в этой гостинице?

— Нет. Честное слово, нет!

Это было правдой. Еще дома они знали, что им забронированы места в гостинице «Узбекистан». Поэтому, когда прилетели в Ташкент, Махмуд и не спешил туда, уверенный, что все в порядке. До вечера еще было далеко, и он пригласил Майсару в Музей искусств. А потом они ужинали в ресторане на крыше гостиницы «Ташкент», любовались радужными струями фонтана перед оперным театром.

В своей гостинице появились где-то уже около одиннадцати. И тут им сказали, что места их отданы приехавшим на совещание сверх лимита, предложили поехать в гостиницу «Турист», что за городом. Администратор тут же позвонила туда и сообщила фамилии Махмуда и Майсары. Их приняли. Он устроился в «люксе», так как других номеров уже не было, а ее подселили к пожилой женщине. По просьбе Махмуда горничная принесла чайник зеленого чая, и он пригласил Майсару выпить пару пиал на сон грядущий…

— Ох, ака, как плохо все получилось, — вздохнула Майсара, но в этом вздохе не было сожаления. — Как я теперь в глаза людям буду смотреть? Что мужу скажу, жене вашей? Наконец, женщине в номере?

— О моей жене пусть твоя голова не болит, — сказал он, — я холост.

— Шутите?

— Ничуть. Я женюсь на тебе, уведу от мужа!

— Тогда нас обоих… Нет, нет, пусть уж лучше эта ночь будет нам подарком судьбы!

Махмуд задумчиво смотрел на ее прекрасное лицо. Странно, но до этой минуты ему и в голову не приходила мысль о предстоящем. Он был поглощен обрушившимся на него счастьем. Но… день наступал. И теперь… Ему не хотелось думать и теперь, но он понимал — думать придется, как придется и решение принимать. Твердо знал только одно — сердце никогда не согласится с тем, что ночь эта была нечаянным, вроде бы украденным подарком. Не ночь ему нужна, а жизнь с этой женщиной.

Но Махмуд чувствовал, Майсара еще не осознала до конца происшедшего с ними, и потому не время сейчас требовать от нее серьезного шага.

— По-моему, ты собиралась поведать о себе, — сказал он, придавая тону беспечность.

Она положила голову ему на грудь, подумав, что он поступил разумно, сменив тему разговора. Что они могут сейчас сказать друг другу, кроме слов любви?!

— Вы говорите, красивая? — Майсара подняла голову, заглянула ему в лицо, ища подтверждения. — Да, мы, женщины, рано начинаем осознавать силу своих чар. Да вот только редко какой приходится извлечь выгоду из них. Раньше хоть выгадывали родители — чем прекраснее невеста, тем больший калым с жениха запрашивали.

— За тебя бы много дали, — сказал Махмуд.

— Раньше? Не знаю. А теперь мои родители и свадьбу-то за свой счет справили, лишь бы поскорее избавиться от строптивой дочери. В их глазах я была именно такой! Как же, медалистка, и не хочет поступать в институт, сама от своего счастья отказывается!

— Но почему же все-таки ты не пошла в институт? — Махмуду это действительно было интересно. Красивая, умная девушка, и пренебрегла городом, его возможностями.

— Если честно, не строила никаких великих планов. Заканчивая школу, так и не знала, кем же хочу стать. Вот и осталась дома.

— В общем-то, разумно решила, — подумав, сказал Махмуд и неожиданно спросил: — А мужа ты любишь?

— Не знаю. Он мне нравился, наверно потому и вышла за него. Но увидела тогда вас на ферме… И сама не пойму, что со мной случилось, стала думать о вас, мечтать о новой встрече… — Она вновь вздохнула, и теперь в ее вздохе чувствовалась тревога. — Что же со мной будет?

— Станешь моей женой! Вот и все.

— Думаете, это так просто?! Потерять голову — одного мига достаточно, а вот каяться потом иногда всю жизнь приходится. Сколько таких приходят ко мне в исполком! Просят помочь, да разве склеишь разбитый кувшин? А теперь вот сама…

— Не терзай себя, ведь ты поступила, как сердце велит.

Ему показалось, что при этих словах Майсара чуточку отодвинулась, и Махмуд подумал, что сейчас она упрекнет его за дерзость, за то, что воспользовался ее доверчивостью.

Но Майсара произнесла задумчиво:

— Ладно, когда вода поднимается над головой, уже неважно — на сколько выше!

Совещание было посвящено заготовкам продукции животноводства в индивидуальном секторе, то есть у колхозников или рабочих совхозов. Ничего нового сказано не было, просто кое-кому дали накачку за ослабление темпов заготовок, предложили подтянуться, советовали равняться на передовых и так далее.

У Махмуда по обсуждаемому вопросу было свое собственное мнение, он считал, что задачу надо решать кардинально, а не так — когда руководители хозяйства и кишлачного Совета ходят, образно говоря, с протянутой рукой по дворам и умоляют — продайте, ради бога, молока, масла, мяса. Но пока его мнением не очень-то интересовались. Но, как бы то ни было, совещание прошло, день был убит, и где-то наверняка, поставят галочку — мероприятие проведено.

— Знаешь, чего я сейчас больше всего хочу? — спросил Махмуд, когда они с Майсарой приехали в аэропорт.

— Еще не научилась отгадывать ваши мысли, ака, — улыбнулась она.

— А мысли мужа?

— Они просты — чтобы трактор завтра не подвел, чтобы бригадир не придирался, чтобы… А чего же хотите вы?

— Неужели не догадываешься? — прошептал он ей на ухо.

Майсара смутилась, сейчас, днем, страстные его слова казались ей вольными, хотя слышать их было отрадно.

Поддавшись его настроению, она так же тихо спросила:

— Так вы любите меня? — И, перехватив его восторженный взгляд, продолжала: — Как жить дальше, Махмуд-ака?

— Если бы я знал…

— Но вы же мужчина. Директор, наконец!

Они рассмеялись.

Директор… Махмуд хорошо помнит, как он им стал. Вызвали в райком партии и сказали, что, судя по статьям, особенно тем, с которыми он выступал в областной и республиканской печати, болячки сельского хозяйства ему известны довольно хорошо, он умеет ставить правильный диагноз и, главное, прописывает верное лекарство. И поскольку по образованию он агроном, то райком и решил рекомендовать его директором совхоза. Махмуд поблагодарил первого секретаря за оказанное доверие, но выразил при этом сомнение — справится ли.

— Вам двадцать семь? — спросил Базаров, как бы уточняя то, что ему уже известно.

— Двадцать семь, — подтвердил Махмуд.

— О, самое время дерзать, проявить себя, утвердить. Вопрос о вашем директорстве согласован с обкомом партии. Думаю, там захотят побеседовать с вами.

— Вы не даете мне даже подумать? — удивился Махмуд. Он понимал, что раз вопрос уже решен наверху, его мнение никакого веса иметь не будет.

— Почему же не даем, — рассмеялся Базаров. — В вашем распоряжении, — секретарь посмотрел на часы, — весь нынешний вечер и, понятно, ночь. Завтра утром нужно быть в Термезе.

— Ясно. Но только, все же, почему именно на моей кандидатуре остановились?

Базаров минуту-другую задумчиво смотрел на Шарипова, а затем, словно бы не столько собеседнику, сколько себе, ответил:

— Главным аргументом послужило не то, что вы специалист по сельскому хозяйству, главным для нас было ваше отношение к родной земле — неравнодушное, сыновнее.

Он посмотрел на Махмуда и улыбнулся.

— Что, смущают высокие слова?!

…А Махмуд не столько смутился, сколько был удивлен — точности формулировки. Все верно, он любит эту землю, на которой рожден. Махмуд местный, из этого же района. После школы уехал учиться, поступил в Ташкентский сельхозинститут. Отец умер от белой горячки, когда он был еще на втором курсе. Мать, рано постаревшая женщина, измученная пьяными дебошами непутевого мужа, наконец-то свободно вздохнула. Была у Махмуда и старшая сестра Инобат, но она уже жила своей семьей. После института вернулся агрономом в родной кишлак и столкнулся со столькими проблемами, что понял — надо бить тревогу. Стал активно писать, и надо же, не прошло года, как его пригласили в районную газету, в сельхозотдел. Редактор сумел убедить Шарипова, что, работая корреспондентом, он сможет принести гораздо больше пользы, ведь придется вскрывать недостатки не только в своем хозяйстве, но в масштабе района. Махмуд колебался недолго — в колхозе у него уже назрел серьезный конфликт с председателем, видевшим в молодом агрономе всего лишь возмутителя спокойствия, но не разглядевшим в нем разумного, делового специалиста.

И вот ситуация — он вновь возвращается в хозяйство. В райкоме партии решили — пусть практически реализует все свои превосходные идеи.

— Пойдете в «Восток», — сказал Базаров.

— Я уже догадался, — кивнул Шарипов.

Вышел из райкома партии Махмуд в глубокой задумчивости. Он еще не знал, как отнестись к новому повороту в судьбе. А родные, как они отнесутся?

«Ну, матери все равно, буду я директором совхоза или командиром космического корабля, — думал он, направляясь в ставшую родной редакцию, — для нее главное, чтобы я не пил, не дебоширил, не подметал улицы по пятнадцать суток. Сестре, конечно, будет радость. Теперь заважничает, точно не я, а она назначена директором совхоза».

На дворе январь — южный, сурхандарьинский. Снег лежал серыми холмиками под деревьями, которые так и не сумели скинуть наряд полностью. Погода стояла ясная: на голубом небе светило ярко солнце и хоть и мало грело, но снег на мостовых и тротуарах распускало тут же. Промчится машина, и если зазеваешься, быть тебе забрызганным с ног до головы. Январь — начало года. «Время для назначения удачное выбрали, — мелькнула мысль, — в случае чего вину мне не на кого будет свалить. Год-то мне „открывать“ придется».

…Нужно было объяснить, почему отсутствовал на планерке. И Махмуд первым делом заглянул в кабинет редактора. Халил-ака Зияев, высокий пятидесятилетний мужчина с солидным брюшком и одутловатым лицом, сидел в кресле, уйдя в свои мысли. Увидев Махмуда, встрепенулся:

— Важные дела были?

Махмуд улыбнулся нехитрой игре — редактор делал вид, что ему ничего неизвестно.

— Был в райкоме партии, — ответил он, пожав протянутую руку, и сел к приставному столику.

— Насчет статьи договаривался?

— Ухожу из редакции, Халил-ака, — сказал Махмуд, подумав, что, может, тот и впрямь пока еще не в курсе дела. Так оно и оказалось, об этом свидетельствовала редакторская реакция — от неожиданности тот даже вскочил с места.

— Позволь узнать — куда? Или это секрет? — в голосе Халила-ака сквозила обида.

— Нет, — равнодушно ответил Махмуд, — не секрет. Пока стану директором совхоза.

— Пока. А потом?

— Посмотрю, может, министром сельского хозяйства пойду.

— Не компостируй мозги, старик, — взорвался директор. — Выкладывай все начистоту.

— Честно говорю! Базаров предложил пост директора совхоза «Восток».

— Вот так, братец, — произнес редактор таким тоном, словно произносил прощальное слово у изголовья усопшего, — готовишь вас, готовишь, пестуешь, как родное дитя, сделаешь человеком, и тут появляется какой-то дядя и, даже не поставив в известность… Уж это-то мог сделать товарищ Базаров! — Помолчал, видимо, дожидаясь сочувствия Махмуда, но не услышав его, продолжил: — Как в воду глядел. Когда ты написал статью о ферме колхоза «Красная звезда», я подумал: «Этот парень плохо кончит, потому что… дотошен». А вообще, — Зияев смягчился, — все правильно, Махмуд. Продовольственную программу должны осуществлять те, кто знает, как это делать.

— А я подумываю, не отказаться ли, Халил-ака, — неожиданно для самого себя сказал Махмуд, — вот поеду в обком и откажусь.

— Туда ездят не для того, чтобы отказываться, понял? И я уверен — все началось именно с той статьи.

Махмуд написал ее полтора года назад. Разоблачил дутую славу и доярок, и животноводов «Красной звезды», которые для того, чтобы дать высокие показатели, «химичили» с маслом, купленным в городском магазине. Сдавали его на молкомбинат по эквиваленту, повторяя эту операцию семь-восемь раз. Кроме того, списывали на каждого рожденного теленка по тонне молока. А в результате этого колхозные буренки стали рекордсменками района. Махмуд, не без помощи честных работников фермы, разобрался во всей этой механике и написал разгромную статью, которую, — правда, лишь после того, как она была перепечатана областной газетой, — обсудили на заседании бюро райкома партии. Влетело тогда многим. А бывший председатель «Красной звезды» до сих пор не разговаривает с Махмудом, даже не отвечает на приветствия, если случайно сталкивается с ним.

— Одно дело вскрывать чужие недостатки, и совсем другое — самому работать с людьми, — задумчиво проговорил Махмуд.

И вдруг лицо Халила-ака осветила добрая улыбка.

— А я верю, у тебя получится. Сдай в секретариат, что за тобой числится и, как говорится, в добрый путь! Но к нам заглядывай, здесь ты всегда найдешь и поддержку, и дружеский совет.

— Обязательно, Халил-ака!..

…На перерыв Махмуд обычно ходил в чайхану. Вместе с теми, кто в это время находился в редакции. А сейчас ему показалось, что между ним и газетчиками уже пролегла какая-то незримая черта. И он пошел домой. Мать, увидев Махмуда в дверях, вскочила с курпачи, на которой сидела, занятая шитьем, и спросила с тревогой:

— Что случилось, сынок?

— Все в порядке, мать, — ответил он и, разувшись, прошел на ту же курпачу, сел, скрестив ноги. — Если накормишь обедом, важной вестью поделюсь.

— Накормлю, конечно, накормлю, мой ягненочек, — радостно воскликнула хола, убрав в шкатулку тряпки и нитки. — Я шурпу на бараньем мясе сварила, вкусная, язык проглотишь. — Спросила, улыбнувшись: — А бесплатно ты разве не можешь меня обрадовать?

— Могу, но за шурпу вернее! Понимаешь, посылают меня директором совхоза.

— О, небо! — Она присела на корточки у порога, так и не донеся касу до дастархана. — Кому в голову пришла такая идея?!

— Райкому партии, — ответил Махмуд.

— Ну, в райкоме люди сидят толковые, — тут же сменила пластинку мать, — раз посылают, значит, знают, что делают. Кого попало не пошлют.

Махмуд улыбнулся ее простодушию и уточнил:

— В «Восток» посылают.

— Это где директор недавно погиб?

— Туда.

— Говорят, хороший был человек. А все ваши машины, автострады! Гоняете сломя голову.

Погибшего директора Махмуд уважал. А вот главного агронома Рахима Шайманова, который сейчас там делами заправлял, недолюбливал.

— Народ-то там хороший, сынок? — спросила мать.

— Народ плохим не бывает, — сказал Махмуд, — плохими бывают отдельные люди, в том числе и руководители.

— Наверно, жить-то надо будет там? — спросила мать не без тревоги, ставя перед ним касу с шурпой, источающей острый запах специй.

— Ну что ж, переедем, — бодро ответил Махмуд.

Мать внимательно посмотрела на него, сказала твердо:

— Я останусь тут. Возьму к себе внучку Надиру, чтобы не скучно было.

— Посмотрим, мать. Посмотрим.

…На заседании секретариата обкома партии с Махмудом долго беседовали о состоянии совхозных дел, о перспективах развития сельского хозяйства на ближайшие годы, и он понял, насколько пока неглубоки его знания проблем села. Сомнения вновь охватили его душу — правильно ли он сделал, что дал согласие.

Первый секретарь обкома партии Кариев словно прочел его мысли.

— Должен предупредить вас, — сказал он напоследок, — трудно вам будет. Прежде всего потому, что главные специалисты совхоза — воспитанники бывшего директора, пусть земля ему будет пухом. Так или иначе, он успел привить им свои взгляды, суть которых сводилась к следующему — хозяйство крепкое, рентабельное, заработки у людей не хуже, чем у соседей, а потому и не нужно особенно менять устоявшиеся традиции, ломать систему, обеспечивающую спокойное существование. Но жизнь без новшества — болото. То, что сегодня приносит успех, завтра обернется тормозом. Ваша задача довести это понимание до сознания каждого работника совхоза. Но и с коллективом считаться надо. Значит, следует обдумывать каждый шаг, чтобы не наломать дров. Советоваться с людьми, уметь убеждать.

«Боевая программа на ближайшую пятилетку», — такой вывод сделал для себя Махмуд после заседания.

Почувствовав, видно, что Махмуд в аграрной политике партии на современном этапе кое-что все-таки не уловил, Кариев предложил Шарипову задержаться в обкоме и зайти к нему, как только закончится заседание. «Побеседуем», — сказал он. Однако в должности его утвердили.

Предложение первого секретаря, понятно, заинтриговало Махмуда, но и насторожило. Он был растерян, если говорить откровенно. С одной стороны, вроде бы хозяйство ему доверяют, поскольку утвердили, но с другой… что значит «побеседуем»? Экзамен на зрелость хотят устроить, что ли?! Он терялся в догадках, и то время, что пришлось ждать окончания заседания секретариата, показалось ему вечностью. Наконец его пригласили в кабинет.

— Статьи ваши о сельских проблемах, опубликованные и в районной газете, и в областных органах печати, мне известны. Вы очень правильно находите истоки проблем. Уверен, со многими из них столкнетесь и в «Востоке». И все, естественно, нужно решать. Но если вы приметесь исправлять все сразу — провал обеспечен. Хочу посоветовать обратиться за помощью к самим рабочим и специалистам, вместе с ними выработать главную линию. А уж затем, когда убедитесь, что рядом с вами единомышленники, можно будет перейти и к фронтальному наступлению на недостатки. Совхоз хорошо знаете?

— В общих чертах, — ответил Махмуд, — как журналист, может, чуточку глубже.

— Ну а с чего бы вы начали свою работу, кроме текущих дел, разумеется?

— С внедрения в практику тонковолокнистого хлопчатника, — ответил не задумываясь Махмуд, — с более полного использования системы севооборота, без которого разговоры о поднятии животноводства будут пустым звуком…

— Ну что ж, думаю, верно определились, — сказал Кариев. — Верно!

— О чем это вы со стюардессой так весело щебетали? — спросила Майсара с иронией, когда самолет приземлился в Термезе.

— Она выясняла, почему голубка, которая села в самолет со мной, вдруг упорхнула к старой клушке, — в тон ей ответил Махмуд. — А, кстати, кто она?

— Саломат-апа.

— Да? Исчерпывающе.

Майсара рассмеялась.

— Она председатель кишлачного Совета, как и я, только стаж работы у нее, наверное, лет на двадцать побольше.

— Ну и какие мировые проблемы вы обсуждали?

— Работа да семья, — ответила Майсара, обобщив в этих двух словах полуторачасовой разговор. Оглянулась по сторонам, словно хотела убедиться, что собеседница не идет рядом, и добавила: — Нет, оказывается, таких людей, у которых жизнь была бы безоблачной. Я всегда завидовала этой женщине, считала ее самой счастливой в Сурхандарье, а ее семью — образцовой. Ее муж Сафар-ака работает учителем истории, человек в кишлаке уважаемый. Сама постоянно на виду. А в семье… господи, неужели и меня когда-нибудь такое ждет!

— Детей у нее много? — спросил Махмуд.

— Шестнадцать.

— Ого! Ну, тебе волноваться нечего, сначала нужно семерых по лавкам рассадить!

— Это несложно, было бы желание, Махмуд-ака!

— Извини, что интересуюсь, почему до сих пор не обзавелась хотя бы одним ребенком?

— Была у меня дочка, умерла. Я так убивалась, что думала — сама умру. А теперь вот…

Махмуд понял, что коснулся деликатной темы, и поспешил исправить положение:

— Так что же за неприятности у этой женщины?

— Женили они сына, а сноха вскоре после свадьбы родила. Позор, решили родители, и стали упрекать невестку. А она в слезы — ваш, говорит, это внук. Стали разбираться, все правильно…

— Тогда и разговора нет. Просто не стали дожидаться штампа в паспорте, и все. Сегодняшняя молодежь плюет на предрассудки, — сказал Махмуд.

— Но кишлак… С ним приходится считаться, Махмуд-ака. У него свои обычаи, свои взгляды. Саломат-апа почувствовала это на себе. Их семью перестали приглашать в гости, на свадьбы.

— Да, в кишлаке вся жизнь на виду, тут не прощают промахов, — согласился Махмуд и подумал: «А что сказали бы земляки, узнай они о том, что произошло в Ташкенте?»

Да уж, из этого следует только одно — пока его отношения с Майсарой не определились, следует заставить себя, — хотя он и не представлял, возможно ли это, — держаться с ней так, словно ничего не случилось.

И тут его сознание ожгла мысль — ее же, видно, муж встречать будет. Спросил с плохо скрываемой ревностью:

— Он придет?

Майсара мгновенно поняла, о ком речь. Ответила с подчеркнутым равнодушием:

— Конкретно не договаривались, но кто знает…

— Как бы я хотел, чтобы он не приехал! — воскликнул Махмуд.

— А что это даст? Говорят, перед смертью не надышишься.

— Я думаю о жизни, о нашей с тобой жизни!

— Ох, Махмуд-ака, не говорите так, не разрывайте мне душу.

Несмотря на поздний час, в аэропорту толпился народ. Оказалось здесь и много знакомых, Майсара и Махмуд вынуждены были раскланиваться с ними, и разговор их сам собой прервался. Просторная площадь перед зданием аэропорта была забита машинами. Махмуд задержался на крыльце и стал искать свой «уазик». Наконец увидел его почти у выезда с площади. «Уазик» был новенький, светлой окраски. Его выделили совхозу по настоянию первого секретаря обкома партии Кариева. Махмуд обернулся, чтобы пригласить Майсару в машину, и замер, увидев, что рядом с ней уже стоит муж. Кудрату было лет тридцать. Среднего роста, худощавый, с черной копной вьющихся волос, он был по-своему красив. Он уже успел взять из рук жены чемоданчик и что-то оживленно рассказывал ей.

— Здравствуйте, Махмуд-ака, — поздоровался он первым увидев Шарипова, и протянул руку.

Махмуд ответил на пожатие и почувствовал, как предательски дрогнула его рука. Он торопливо отнял ее и спросил просто так, лишь бы о чем-то спросить:

— Давно ждете?

— С самого обеда, — весело ответил Кудрат. — Утомились порядком. Собрались было уезжать, да Панджи предложил все-таки дождаться последнего самолета. Он сказал, что завтра утром состоится бюро райкома, а вы приглашены туда. Значит, обязательно должны вернуться.

— Все знает, — произнес Махмуд и натянуто рассмеялся. Нет, как ни старался, спокойно вести себя в присутствии мужа Майсары он не мог.

Подошел Панджи, и Махмуд облегченно вздохнул — можно было переключиться на общение со своим шофером, парнем смышленым и, к счастью, сдержанным. В армии Панджи тоже сидел за рулем, а этот «уазик» сам же и гнал с ульяновского автозавода. Технику любит, машина у него всегда так надраена, точно вот только сошла с конвейера, хотя спидометр уже «выдал» тридцать тысяч километров. Но главное достоинство шофера, по мнению Махмуда, заключается в том, что он никогда не вмешивается в разговоры, что ведутся в машине. Сам на вопросы отвечает точно и кратко. Слава о нем идет хорошая, недаром его уже пытался переманить на свою «Волгу» первый секретарь райкома Базаров. Но парень не согласился.

— Что там завтра в райкоме? — спросил у него Махмуд поспешно.

— Телефонограмма была, Махмуд-ака. У вас на столе лежит.

— Кто-нибудь познакомился с ней?

— Главный зоотехник. Он весь день сегодня готовит материалы.

— Хорошо. Поехали.

— Может, на нашем «жигуленке» поедете, товарищ директор, — предложила Майсара, — дорога дальняя все же?

— «Жигули» комфортнее, — вслед за ней подхватил Кудрат, — да и нам веселее будет.

— Ну, у вас и без меня есть о чем поговорить, — сказал Махмуд…

Ночь Махмуду выпала мучительная, другой такой он и не помнил. Если бы он только знал, в какой омут увлечет его любовь! Он-то думал, раз им с Майсарой хорошо вдвоем, раз они любят друг друга, то и мудрить нечего. Поженятся — и весь разговор. Но грезы — это одно, а жизнь — другое. Сегодня, после встречи с Кудратом в аэропорту, понял Махмуд, как непросто придется им с Майсарой, ведь они живут в кишлаке, а здесь вся жизнь — на виду.

Он ворочался с боку на бок, не в силах прийти ни к какому решению. И лишь под утро, когда петухи начали свой предрассветный концерт, забылся тяжелым сном.

— Директор-бобо, а директор-бобо!

Махмуд открыл глаза и увидел склонившегося над кроватью главного зоотехника Саттара-ака.

— Неудобно лежали, наверно, — сказал тот, — стонали. — Он присел на стул. — Пора вставать, Махмуд Шарипович.

— Да. — Махмуд встряхнул тяжелой головой, вскочил с постели. Спросил с преувеличенным безразличием: — Ничего не говорил во сне?

— Только стонали.

Махмуд промолчал, мысленно поблагодарив небо, что не вылетело во сне ее имя. О! Тогда бы новость мгновенно облетела совхоз. Он знает, что в совхозе его не любят, знает — за что. Не все, конечно, есть уже и союзники. Но многие убеждены, что Махмуд выскочка, и не ждут от директора решительно ничего хорошего. В основном это люди, как говорится, среднего звена. Открыто против не выступают, не хотят наживать врага в обкоме — а именно там, по слухам, у нового директора «своя рука». Но вот рядовым работникам свое отношение навязать сумели. Махмуд не раз слышал, как трактористы и поливальщики обвиняли его в том, что заработки их упали. Да уж, узнай в совхозе об их отношениях с Майсарой, не миновать ему скандала, анонимка-то, во всяком случае, обеспечена.

— Одну минутку, Саттар-ака, — сказал Махмуд и вышел во двор.

Утренняя прохлада освежила его, прогнала сон. Сторож хлопотал на кухне, готовя завтрак. Увидев Махмуда, он спросил, можно ли подавать на стол. Махмуд кивнул.

— Дела у нас, Махмуд Шарипович, неважные, — сказал главный зоотехник, когда директор, побрившись и надев чистую рубашку, сел за стол. — По сравнению с прошлым годом совхоз не добился успехов ни по одному показателю. Куда ни посмотришь — провал!

— Так уж и провал, — сказал спокойно Махмуд, почувствовав в словах зоотехника упрек. «Если бы все шло по-старому, не пришлось бы сегодня изворачиваться», — отчетливо расслышал он в словах Саттара-ака. Махмуд разлил чай в пиалы и одну поставил перед зоотехником. — Прошу!

— Конечно, провал, — повторил Саттар-ака упрямо. — План заготовки грубых кормов выполнен наполовину, люцерны за три укоса получили намного меньше, чем в прошлом году. Единственно, с чем справился совхоз, так это с силосом, но скотина жива не только им. Придется покупать комбикорма — значит, себестоимость продукции поползет вверх.

— Но это будет то, что есть фактически? — спросил Махмуд.

— Кому она нужна, такая правда? — воскликнул зоотехник.

— Мне, вам, Саттар-ака, — ответил Махмуд, — нашим детям и внукам. Правда всем нужна.

— Я вас не совсем понимаю, Махмудджан, — произнес Саттар-ака с досадой. — Скот за полгода съел, помимо того, что ему давали на фермах, до черта травы и колючки. Ведь это реальные корма, пусть и на лугах, отчего же их не включить в счет выполнения плана и не списать тут же в расход? Так ведь исстари ведется.

— А теперь так не будет, — отрезал Махмуд. — Я уже предупреждал об этом. За подножный корм, если его провести по документам как заготовленный, нужно платить, но ведь ни одна корова или баран не смогут расписаться в ведомости, — шутливо заключил он.

— Люди распишутся. Как всегда!

— И получат денежки?

— Разве плохо, если мы, руководители совхоза, дадим возможность заготовщикам кормов заработать по лишней сотенке?

— Не заработать, Саттар-ака, не заработать, а сорвать с государства.

Этот спор между ними ведется с тех пор, как Махмуд пришел в совхоз. Более того, Махмуд не только разговоры разговаривает, он сразу же издал приказ и обязал соответствующие службы составлять отчеты только по реальным показателям. А Саттар-ака не теряет надежды переубедить директора, доказать ему, что неверным путем он пошел, путем, который уже оборачивается, как он выражается, провалами. Не может он понять того, что изменился дух времени, что Махмуд остро ощущает это, потому и взял прежде всего курс на искоренение приписок.

Когда он впервые встретился с первым секретарем райкома партии Базаровым, тот, рассказывая о трудностях работы, особо подчеркнул вред, наносимый сельскохозяйственной экономике приписками, обнаружить которые непосвященному человеку трудно. В чем тут дело? Если раньше приписывали открыто, просто увеличивали показатели в сводках, то теперь поступают хитро. Приписывают за счет производства. Ну, например, так, как только что предлагал Махмуду главный зоотехник. Попробуй докажи, скажем, три месяца спустя, что корова или овца съела меньше, чем это указано на бумаге. Ну, а если она, потребив указанное количество корма, не дала нужной продукции или не набрала ожидаемого веса, значит, сама и виновата, порода у нее такая. Вот и весь сказ!

Работая в газете, Махмуд много внимания уделял вопросам животноводства, знал эту сторону дела довольно хорошо со всеми плюсами и минусами, потому и решил, что как только возьмет бразды правления в свои руки, тут же пресечет всякие махинации на счет скота. Именно об этом гласил самый первый его приказ по хозяйству, многим пришедшийся не по душе.

К восьми часам к гостинице подъехал секретарь парткома совхоза Малик Суяров, тридцатилетний крепыш, окончивший недавно ВПШ. Он узнал, по какому поводу вызывают директора и главного зоотехника в район, и покачал головой:

— По головке не погладят, Махмуд Шарипович.

— Верно, — согласился Махмуд. — А что делать? Отчитываемся о том, что есть. Вернемся, станем решать вопрос с фермами и отарами. Скот всяких там начальников возвратим хозяевам, пусть за свой счет содержат.

— Что вы еще задумали? — воскликнул Саттар-ака. — Если сделаем это, пострадает прежде всего совхоз. Ну вот смотрите — на одной из ферм содержатся корова и телка председателя райсельхозтехники. Зато мы не знаем забот с запасными частями и вообще с техникой. Нет уж, позвольте мне как руководителю отрасли не согласиться с вами и ответственность за последствия взять на себя.

— Берите, — великодушно согласился Махмуд. — Но весь частный скот с ферм и из отар придется все-таки убрать. В том числе и скотину работников совхоза.

В парке совхоза построена чайхана. Там по вечерам собираются старики, чтобы за пиалой чая обсудить мировые проблемы, а заодно и проблемы родного кишлака. Захаживают сюда и молодые, чтобы посидеть за шахматной доской, просто поболтать. Махмуд тоже часто бывает там, охотно слушает стариков, спрашивает их совета. Разговоры, рассказы старых, честных тружеников лишний раз подтвердили его догадку о том, что на шее совхоза сидит немало паразитов, доводящихся кому кумом, кому сватом или братом. То, что он пытается исключить из сводок липу, поддерживается всеми честными людьми кишлака. А то зачастую получается так, что рабочие совхоза и сами не знают, что же они наработали. По их подсчетам получается одно, а в бухгалтерию идет совсем иная цифирь, как правило, завышенная. Кому-то хочется, чтобы цифры отвечали желаемому результату, а не действительному. И в эту игру втягиваются невольно все труженики совхоза, да только не всем эта нечестная игра нравится.

После завтрака все разошлись по своим кабинетам. Махмуд условился с главным зоотехником о времени выезда в район и стал просматривать бумаги. Вскоре хлопнула дверь приемной, по комнате застучали каблучки секретарши. Зульфия — модница, одевается по-городскому и, понятно, задает тон всей молодежи кишлака. Нынче и в кишлаке все чаще стали встречаться девушки в джинсах. Ну а Зульфия — так будто с обложки модного журнала сошла. Все на ней в обтяжечку, все подчеркивает, обрисовывает стройную, точеную фигурку. И стрижка ей идет, и подкрашенные ресницы, вот только красить губы яркой помадой Махмуд ей отсоветовал, сказал, что это взрослит ее. И двадцатилетняя кокетка послушалась, особенно тогда, когда узнала, что он холост.

В поклонниках у Зульфии недостатка нет. Когда бы Махмуд ни вышел в приемную — возле нее обязательно кто-нибудь крутится. Чаще всего — школьный историк, длинноногий парень в очках; секретарь комитета комсомола тоже охотно торчит в приемной. Но Зульфия со всеми холодна и даже официальна. У нее иные планы. Она хочет понравиться директору-бобо, которому всего-то двадцать семь. Зульфия так активно заботится о нем, что это стало бросаться в глаза конторским. Махмуд был равнодушен к моднице, хотя и позволял иногда комплименты в ее адрес. Весьма безобидные — но однако же комплименты. Он видел, как ликовала Зульфия, слушая их. Может быть, в душе ее даже родилась надежда. И вот теперь… Разве сможет он теперь говорить комплименты какой-нибудь другой женщине, кроме Майсары. А Зульфия?! Нельзя же вот так вдруг перейти на официальный тон, но и поддерживать надежду в ней он не имеет права. Оставалось надеяться на счастливый случай, который поможет ему поговорить с Зульфией по душам.

— Здравствуйте, Махмуд-ака! — Зульфия вошла в кабинет с подносом, на котором стояли чайник и пиалы. — Успешно съездили в столицу?

— Спасибо, Зульфия-ханум, — ответил он, — достойных вашего внимания событий не произошло.

— Но вид у вас усталый… работы было много?

«Ну и глазастая же ты, милая!» — подумал он и ответил:

— Дорога утомительная. А тут что новенького?

— Ничего, в общем-то, бумаги я сложила на вашем столе.

— Спасибо, я уже все просмотрел, можете забрать. — Он подвинул папку к углу стола.

— В магазины не заходили? — осмелилась она спросить.

— Да нет, — Махмуд улыбнулся.

— Жаль. А вот я охотно бы походила по ташкентским магазинам.

— Ну что ж, — сказал он весело, — на следующее совещание пошлем вас, с таким расчетом, чтобы и дело было сделано, и магазины не были забыты!

Она рассмеялась его шутке и, взяв папку, вышла из кабинета. Махмуд посмотрел ей вслед, подумал: «Хороша ты, девка, да только сердце мое принадлежит другой».

…Оставалось минут пятнадцать до отъезда, и Махмуд снял было уже трубку, намереваясь позвонить Майсаре, но не решился. Телефон в совхозе хоть и автоматический, но, в отличие от городской системы, здесь одна линия соединяет сразу несколько аппаратов, так что, поинтересовавшись делами какого-то отделения, можно попутно узнать, кого сегодня поколотил муж, что спрятал под прилавок продавец универмага и десяток других самых разнообразных новостей. Сейчас же ему меньше всего хотелось, чтобы разговор его с Майсарой услышал еще кто-то.

Кишлачный Совет располагался в новом двухэтажном здании на окраине кишлака. На нижнем этаже размещается «Дом счастья», где регистрируются браки и новорожденные. Возле здания разбит уютный скверик. Проезжая мимо Совета, он увидел, что салатного цвета «Москвич», на котором обычно Майсара разъезжает, стоит в тени под виноградником. Значит, она здесь, на работе, значит, у нее все в порядке. На душе от этой мысли стало спокойней. Всю дорогу, пока ехал в район, улыбался своим мыслям, которые так или иначе, но все были связаны с Майсарой.

Совещание было очередным, рядовым. И ни у одного из руководителей хозяйств не было уверенности в том, что оно остро необходимо. Разными подсчетами занимается статистика. Но почему никому не придет в голову подсчитать, сколько времени уходит на разного рода совещания. Времени, энергии, средств.

Взять хотя бы нынешний разбор. Махмуд сидел и с усмешкой думал: «Разве наши далекие предки не знали, что для того, чтобы прокормить прирученную козу зимой, кормом нужно запастись летом? Знали и, наверно, делали это тихо-мирно, не просиживая штаны в залах. Мы же обязательно должны втиснуть пару сотен человек в тесное помещение, сделать для них обстоятельный доклад на тему „дважды два четыре“, потом послушать некоторых сидящих в зале и убедиться, что и у них дважды два дает все тот же результат».

На разборе сначала заведующий сельхозотделом убеждал битый час директоров совхозов и председателей колхозов, главных специалистов хозяйств и работников откормочных комплексов в том, что без достаточного запаса кормов невозможно развивать общественное животноводство. Махмуд мысленно добавил — и индивидуальное тоже. Он хотел было высказать эту аксиому вслух, но воздержался, решив, что его могут неправильно понять. Мало того, еще и обвинят в неуважении вышестоящих товарищей. После того как завотделом решил, что его поняли, он перешел к конкретным указаниям и упрекам.

Оказалось, что в совхозе «Восток» дела обстоят неплохо поэтому его и не склоняли на разные лады, только предупредили руководителей, что надо поднажать, усилить и так далее. Предстоящие задачи были участниками совещания аккуратно записаны в блокноты. На том разбор в районном масштабе и закончился.

— Почему так получается, Махмуд Шарипович, — удивлялся Саттар-ака, когда они покидали здание райкома, — говорим-говорим, а мяса все-таки нет?

— Ученые-селекционеры, бездельники, — усмехнулся Шарипов. — Давно пора вывести каких-нибудь бронтозавров мясного направления, которые питались бы листьями деревьев, а на весах тянули тонн двести! А молоко… Тут хорошо скрестить корову с китом!

Полуденное солнце, висевшее над райцентром, совсем не было похоже на майское. Это скорее было солнце саратана. Над асфальтом дрожал дымок марева, деревья стояли понурые, листья их казались увядшими. Может, где-то там, в вышине слепяще-голубого неба, и носились ветры, но здесь, в поселке, воздух казался застывшим.

— Заедем ко мне на минутку, — сказал Махмуд шоферу, когда Исаков устроился на заднем сиденье. Саттар-ака мужчина крупный, весит больше центнера, так что просто сесть — не может, ему надо — устроиться.

— Время обеда, Махмуд Шарипович, — оживился зоотехник, глянув на часы. — Кумри-хола наверняка приготовила что-нибудь вкусное.

Работники совхоза уже не раз бывали в доме директора, так что о мастерстве его матери знают не понаслышке. А она свято чтит узбекский обычай — пришел гость, накорми его, а уж потом делами интересуйся. Саттар-ака потому предложение директора заглянуть к нему принял с удовольствием. — Надо бы предупредить ее, — запоздало спохватился Махмуд.

— Не догадались, — сокрушенно заохал зоотехник, — ну, ничего, мне сейчас и лепешка с водой в радость будет.

Шофер многозначительно хмыкнул, и Махмуд понял, что парень уже побывал у него, видно, сказал, что именно Исаков в гостях будет, следовательно, готовить нужно побольше.

Мать действительно ждала их. На чарпае в центре дворика, под густой кроной чинары, на хан-тахте был расстелен дастархан. По краям чарпаи брошены узкие одеяла — курпачи, подушки, чтобы люди при надобности могли облокотиться. На дастархане стоял большой чайник, завернутый в махровое полотенце, пиалы. Услышав стук калитки, она выглянула из кухни, поздоровалась с Исаковым, кивнула сыну и, предложив побаловаться пока чайком, снова исчезла. Панджи отправился помочь ей.

— А ведь хола права, — сказал Исаков, разуваясь, он приготовился посидеть капитально.

— В чем? — Махмуд присел на краешек чарпаи, как и положено хозяину дома.

— Что нужно отдохнуть. Не знаю, кто как, а я после подобных совещаний чувствую себя разбитым, точно на мне воду возили.

— Обычное совещание, — равнодушно заметил Махмуд.

— Э, директор-бобо! Стукнет вам шестьдесят, и вы заметите, как тяжелы такие многочасовые сидения. У меня, можно сказать, полжизни на это ушло.

— Ваша правда, — согласился Махмуд, — многовато совещаемся. Но что делать? Видно, все-таки они нужны, эти разборы.

И однако сам Махмуд многое сделал, чтобы резко сократить потери времени. На треть уменьшил всякие планерки и разборы, запретил главным специалистам без нужды вызывать людей в контору. Раньше, например, нередко случалось так — утром собирает бригадиров главный инженер, в полдень — главный агроном, а вечером — обязательно директор. Хотя все знали, что основную нагрузку в совхозном производстве несут именно бригадиры. Вывоз навоза на поля — спрос с них, заготовка кормов — отвечают бригадиры, кукурузу на зерно нужно вовремя просеять — бригадиры поспевай. Хлопотная, нервная работа. И Махмуд решил хоть малость поднять престиж бригадирской должности — дал бригадирам большую самостоятельность, и отчитываться они стали только за то, что предусмотрено хозяйственными планами бригад. Будь его воля, он бы в масштабе района преобразования произвел — не позволил бы так время разбазаривать. Но, как говорится, каждый сверчок знай свой шесток.

— Время такое, задачи усложнились, Саттар-ака, — повторил Махмуд мысль, услышанную в обкоме партии, когда его утверждали на должность. — И сложные задачи, конечно, нужно решать сообща. Да вот только во всем должна быть разумность, рациональность.

— Трудновато вам, пожилым, стало справляться со сложностями. Скорее бы на пенсию! — вздохнул Исаков.

— Молодым нужны ваши опыт и знания, — сказал Махмуд, — так что рано вы о пенсии заговорили, не отпустим мы вас.

— «Нужны», — передразнил Саттар-ака Шарипова, — много вы считаетесь с моим опытом, Махмудджан! Я вам предлагаю одно, вы же делаете совсем другое.

— Ну, это частности, — успокоил его Махмуд, — наши разногласия касаются лишь одного — приписок, во всем остальном я вам предоставляю полную свободу действий.

Панджи принес на большом блюде дымящийся, источающий аромат плов. Он сел рядом с Исаковым, снял с горки плова куски мяса, нарезал маленькими ломтиками и снова водрузил на место. Подошла хозяйка и произнесла извиняющимся тоном:

— Если плов получился неважный, не вините, спешила.

— О, холаджан, — воскликнул Саттар-ака, — я нутром чувствую, плов отличный! — И торжественно приступил к трапезе.

Мать с улыбкой посмотрела на гостя, перевела пытливый взгляд на сына:

— Как слетал, Махмудджан?

— Нормально, мать.

— Ничего племянникам не купил?

— А что им нужно-то?

— Обувь хорошая нужна.

— Обувь хорошая всем нужна, — усмехнулся Махмуд. — Да где взять ее?

Мать недоверчиво покачала головой — как где, в Ташкенте, конечно. По ее представлениям, в Ташкенте все должно быть.

Плов получился что надо, и зоотехник воздал ему должное. Ни одной рисинки не оставил на блюде.

— Теперь бы, директор-бобо, после чайничка ароматного чая, вздремнуть малость…

Мать даже лицом посветлела от этих слов Исакова — конечно, отдохнуть надо, куда спешить-то! Все равно всех дел не переделаешь. И она настроилась на свою любимую волну — Махмуд сейчас сыт, умиротворен, тут ему и высказать заветные мысли. Правда, сын эти заветные мысли наизусть знает, ведь слышит он их регулярно последние три-четыре года.

— Уважаемый Саттар-ака, — обратилась мать к гостю, — какое главное дело человек на земле должен сделать? — И, не дожидаясь ответа, объявила, точно сделала открытие мирового значения. — Потомство после себя оставить. А иначе — зачем и жить на свете? А сын мой как поступает? Вон и волосы уже белые нити прошили, а он все в джигитах ходит.

— Вы правы, хола, — охотно поддержал беседу зоотехник, — мужчине не пристало ходить в бобылях. Но у нашего директора были объективные причины. Учился, а потом в газете работал… — Последнее было произнесено таким тоном, словно жизнь и работа газетчика исключали семью, детей. — А теперь вот масса забот у него, некогда о себе подумать. Десять тысяч человек в совхозе, и о каждом помнить надо. Да-а, сейчас на горбу иного руководителя такая ноша, что порой удивляешься, как это он не подломится! Взять хотя бы меня. Под моим началом полсотни чабанов, да столько же доярок с пастухами. Кроме них, те, кто по бригадам заготавливает сено, выращивает кукурузу и люцерну. Если взять еще семьи — вся тысяча и выйдет. А уж что говорить о директоре! Нет, конечно, Махмудджан должен иметь семью — служебное положение обязывает. Но тут и вам надо постараться, хола. Давно бы подыскали ему юную красавицу да сосватали.

— Ох-хо, юную, — воскликнула мать, — да где я теперь ее возьму?! Ему под тридцать, скажут — старик. Тут если какая вдовушка согласится, и то рада будешь!

— Что вы, вдовушка! — приподнялся с подушки зоотехник. — Вы только позвольте, так я ему нецелованную найду в кишлаке. Родители посчитают за счастье породниться с таким орлом.

— Ладно, мать, будет вам вдовушка! — подал голос Махмуд. — Вот станет полегче с делами, займусь поисками невесты.

В дороге Исаков долго молчал, прикрыв веки. Затем, возвращаясь к обсуждавшейся с Кумри-холой теме, произнес:

— Мать негоже обижать, директор-бобо. Ей хочется ваше счастье увидеть, внуков понянчить.

— У нее уже семеро их, — ответил Махмуд, — для гордости, думаю, вполне достаточно, а?

— Дети дочери… одно. У них и фамилия другая… А вот ваши дети…

Саттар-ака еще что-то говорил, но его слова уже не доходили до сознания Махмуда. Он тоже думал о семье, о счастье, о детях. И все это связывал только с одной женщиной — Майсарой. Как она провела ночь, о чем говорила с мужем, свекровью? Ей, пожалуй, труднее, чем мне, думал он, ведь она вынуждена играть свою роль в окружении самых близких людей, чья реакция на малейшую фальшь будет мгновенной и может вызвать цепь предположений и подозрений. Сможет ли она выдержать эту роль или… опомнившись, решит, что ночь в столичной гостинице была случайной, необдуманной?! Махмуду очень хотелось бы увидеться с ней, поговорить. Но как это сделать?

Встретиться случайно? Это исключено, потому что их встречи всегда носят официальный характер — или она приезжает к нему в контору, или он — к ней в Совет. А просто так… Ну, увидятся, раз, два… а потом пойдут пересуды, ведь на селе ничего утаить нельзя.

Но как же так? Почему они должны скрываться? Что из того, что она замужем? Ну, вышла, думала, стерпится-слюбится. Не получилось. И вот пришла настоящая любовь. Так почему же эту настоящую любовь надо прятать?! Несправедливо.

Будь на то воля Махмуда, объявил бы он о их любви всенародно. Он уверен — выдержал бы, не сломался под тяжестью упреков, осуждений, насмешек. Но готова ли к этому Майсара?

— Да вы меня совсем не слушаете, — вдруг отрезвил его обиженный голос Саттара-ака.

— Чем же вас «шелковый» не устраивает? — спросил Махмуд, показывая тем самым, что внимательно следил за речью зоотехника, хотя единственное, что уловил, это сетования на тонковолокнистый хлопчатник.

— Намучаемся мы с ним, — подтвердил свою мысль зоотехник, — смотрите, как густо растет. Настоящие джунгли!

Машина уже свернула с магистрали и пылила по совхозному большаку, где местами от асфальтового покрытия оставалось только название. Колдобин и рытвин тут хватало, не зря шоферы окрестили эту дорогу «Прощай, колеса!». Однако дурной славе должен был прийти конец. Ремонт дороги включили в план года районного ДРСУ, которое обещало привести ее в порядок к началу хлопкоуборочной кампании. По обе стороны большака расстилались изумрудные поля тонковолокнистого хлопчатника. Кусты его росли так густо, что издали поле можно было принять за клеверное.

— Ничего, Саттар-ака, — ответил Махмуд, — пробьемся! Кто говорил, что будет легко?! Однако колхозы Ангорского района всю жизнь выращивали тонковолокнистый и процветают.

— Там народ уже опытный в этом смысле, а мы… Для нас «шелковый», что кот в мешке.

— И мы станем опытными, — сказал Махмуд. — Перед уборкой пошлем своих механизаторов к термезчанам, пусть научатся зазоры шпинделей регулировать. Пойдет дело!

Подъехали к полевому стану первой бригады, что прилепился почти к самой дороге. Там уже, в тени раскидистой ивы, стоял «москвич» кишлачного Совета. Махмуд почувствовал, как враз пересохло во рту. Бросил косой взгляд на Исакова — не заметил ли его волнения.

А тот удивленно воскликнул:

— А раис-опа что тут делает?

— Сейчас узнаем, — как можно безразличнее ответил Махмуд. Предложил шоферу: — Панджи, притормози-ка.

Майсара и сама не понимала, что с ней происходит, какое-то нервное возбуждение охватило ее, пока они стояли втроем, разговаривали. Она без конца задавала вопросы Махмуду и даже осмелилась взять его за руку, точно это не муж ее был рядом, а посторонний человек. Но вот Махмуд уехал, и из нее точно выпустили воздух. Она сникла, почувствовав душевную пустоту.

Кудрат тут же отметил перемену, происшедшую в ней, подумал: «Молодец жена, не позволила себе раскиснуть при постороннем человеке». Когда сели в машину, отъехали, спросил с сочувствием:

— Устала?

— Да, — ответила она, мысленно поблагодарив мужа за предположение. Решила и дальше играть на этом.

— Трудно вам, начальникам, — вздохнул Кудрат, — сколько времени отдаете всяким совещаниям. О чем в Ташкенте-то речь шла?

— О мясе да молоке. Сейчас это главная тема любого совещания, где бы оно ни созывалось.

— Разговоры! — усмехнулся Кудрат. — Сколько ни говори: «халва», во рту от этого слаще не станет.

— Вы это скажите тем, кто собирает нас на совещания, — посоветовала Майсара.

— Скажу, если придется! Мне за должность не надо дрожать, «уволят» с трактора, дадут в руки кетмень!

— Я, что ли, дрожу за нее? — вспыхнула Майсара.

— Ладно, успокойся, — ласково проговорил Кудрат, — я ведь не имел в виду тебя. — И без всякой связи добавил: — Мне и Шарипов показался уставшим.

Майсару точно током прошило. Первое, что пришло на ум, — муж заподозрил что-то и теперь хочет поймать ее на слове. Хотела ответить равнодушно, но против ее воли в голосе прозвучало участие.

— Ему тоже нелегко, ака. За все спрос с него!

— Понимаю. Был бы таким же опытным, как Мардан-ака, другой разговор, а то ведь молод еще…

Майсара обрадовалась, когда Кудрат, высадив ее у дома, решил немедленно отправиться на полевой стан. Она даже не стала расспрашивать его о причине такой спешки. Но Кудрат сам объяснил:

— Понимаешь, никак не можем найти общий язык с этим тонковолокнистым. Я целый день проторчал в аэропорту, придется теперь ночью работать. Не скучай, отдохни как следует.

Свекровь встретила Майсару как всегда, радушно, усадила на чарпаю, напоила чаем. Принялась расспрашивать о поездке. Майсара отвечала бодро, а сама испытывала такое чувство, словно ее должны вот-вот уличить в воровстве. Кое-как досидев до конца чаепития, поспешила в свою комнату и уснула тревожным сном. Проснулась рано, все с той же тревогой в душе. Наскоро позавтракала и пешком отправилась в Совет. Из ворот и калиток дворов ребятишки выгоняли скот и вели к площади у коллектора, где собиралось стадо. Коровы брели неохотно, то и дело оглядывались, мычали, казалось, они что-то наказывали на своем языке остающимся дома телятам. Спешили на работу женщины, неся в узелках обед. Иногда, оставляя длинный шлейф сизого дыма от непрогретых моторов, проносились со страшным треском мотоциклы. И стар и млад здоровались с Майсарой, она отвечала им кивком головы или улыбкой. Утренняя прохлада взбодрила ее, а встречи с людьми отвлекли от мыслей о Махмуде. А вскоре она и сама не заметила, как расправила плечи, подняла голову и пошла легко, пружинисто. И встречные мужчины бросали на нее восхищенные взгляды, потому что не только красивым было лицо председателя кишлачного Совета, оно было одухотворенным.

Рабочий день Майсара начала так же, как и десятки тысяч больших и маленьких руководителей, — с просмотра почты. В папке было несколько жалоб земляков, их она читала машинально, потому что, глянув на фамилию автора, уже знала, о чем человек пишет. В кишлаке новости распространяются быстро, так что Майсара всегда была в курсе происходящего.

Покончив с почтой, взглянула на часы и подумала — а ведь он уже давно на работе, мог бы позвонить. Но Махмуд не позвонил ни утром, ни в обед. И радостное желание сменилось щемящей грустью.

Она тут же с поспешностью, свойственной всем влюбленным, обвинила его в неблагодарности. Пока добивался своего, лисицей увивался, а теперь вот и позвонить не хочет. Но через минуту ей стало стыдно подобных мыслей, и она решительно оправдала его — не позвонил — значит, занят.

Но работать спокойно уже не могла. Увидеть, хоть мельком увидеть его. Во второй половине дня, побывав в нескольких бригадах, она приехала на полевой стан первой, правильно рассчитав, что Махмуд, возвращаясь из района, обязательно заметит ее «Москвич».

Майсара увидела в окно конторки, где сидела вместе с бригадиром, как свернула к полевому стану машина директора. Захотелось вскочить, броситься навстречу. Махмуду одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять, как она взволнована.

— О, раис-опа, — воскликнул он весело, — вы уже приступили к выполнению задания?

А глаза его сказали другое: «Как ты, родная?»

— Да вот думаем с Турсунпулатом-ака, — ответила она, — как собрать у населения излишки. Я уже в четырех бригадах побывала, с людьми посоветовалась, нужна ваша помощь. — А на нежный вопрос, который прочитала в его глазах, ответила также взглядом: «Измучилась, думая о вас. Не знаю, надолго ли меня хватит».

— Какая помощь? О чем, собственно, речь? — вмешался в разговор Исаков. — Кишлачному Совету поручено провести сбор продукции у частных лиц, пусть у него и болит голова. У руководства совхоза своих забот по горло!

— Я ведь не с вами разговариваю, а с директором совхоза, — резко перебила его Майсара. А глаза ее сказали Махмуду: «Придумайте же что-нибудь, без вас ничто не мило».

— Обязательно поможем, — кивнул Махмуд. И успокоил взглядом: «Потерпи, любимая, я найду выход!»

— Мы пришли к такому выводу, Махмуд Шарипович, — неторопливо вступил в беседу бригадир. — Молоко у людей есть, многие хотят его продать, но времени, чтобы самим носить излишки на приемный пункт, сами знаете, нет. Тонковолокнистый этот много сил требует. Нужно выделить молоковоз, рядом с шофером посадить кого-либо из бухгалтерии, пусть они каждое утро, только пораньше, объезжают дворы. Расчет можно вести подекадно, наличными.

Бригадиру Сахибову под сорок, он малоразговорчив и спокоен. Как валун, думает о нем Майсара. Но для руководителя это не недостаток. Бригадир все время с людьми, а люди не уважают болтливых и легкомысленных, им по душе те, кто мало говорит, да много делает. Советы Сахибова всегда коротки и дельны. Если что-то пообещает — разобьется в лепешку, а сделает. Работников своих в обиду не дает. Если что — не боится вину на свои плечи принять.

Поэтому его слово в бригаде — закон. До сих пор бригада была в числе передовых в совхозе, как получится дальше, покажет осень. Однако, судя по состоянию хлопчатника, можно сделать вывод, что и нынче сахибовцы не будут плестись в хвосте Махмуд внимательно выслушал бригадира, кивнул:

— Завтра же выделим. У нас три молоковоза, а делом занята лишь одна машина, на двух других заведующие фермами ездят. Пересадим их на мотоциклы. — Помолчал и сказал задумчиво: — С молоком проще. А вот как с мясом быть?!

— Есть одна идея, Махмуд-ака, — живо проговорила Майсара, — рабочие подсказали. Но и тут без администрации совхоза не обойтись.

— В чем суть идеи?

И вновь неспешно повел речь бригадир:

— Совхоз дает бригадам ссуду на покупку скота для откорма, и они, выделив помещение рядом с полевым станом или построив легкий навес, выращивают бычков или баранов.

— А корма? — спросил Исаков.

— Обойдемся. По краям карт растет много травы, скосим, в коллекторах тоже ничего не оставим. Со временем посеем немного кукурузы — на силос и на зерно. Может, государство что выделит…

— Сколько вы намереваетесь купить скота? — спросил Махмуд.

— На первый случай пять-шесть бычков, — ответил бригадир, — на большее пока силенок не хватит. Временно будем содержать скот в чьем-нибудь хлеве. Думаю, через три-четыре оборота сумеем вернуть ссуду и тогда будем работать на чистую прибыль.

— Расчеты мы составили, Махмуд Шарипович, — сказала Майсара, — надо, чтобы экономисты проверили и внесли поправки.

О том, что приусадебные участки села производят до тридцати процентов валового продукта сельского хозяйства страны, Махмуду известно. Теперь, если откормом займутся и коллективы бригад… весомая прибавка получится!

В совхозе «Восток» рабочие издавна откармливают личных бычков. Некоторые так наловчились, что за один год получают по две-три тысячи чистой прибыли. Так что в успехе предложения Майсары и Сахибова Махмуд не сомневался, смущало другое — не повлияет ли этот новый способ производства мяса на личные хозяйства. С точки зрения экономики, иметь двадцать бычков по дворам важнее, чем пять — в бригаде. И он спросил об этом у бригадира.

Рабочий от личной выгоды никогда не откажется, он будет откармливать своих бычков, как и прежде. Причем, участвовать в откорме скота бригады ему даже сподручнее, потому что никто не будет стоять над душой и требовать, чтобы он поскорее сдал своего бычка, мол, план горит, хотя бычок этот и не достиг нужной кондиции. Бывало, что килограммов сто пятьдесят не дотягивал, а заставляли сдавать. То область нужно выручать, то район, то совхоз!

— Если же купить телку, — высказала мнение Майсара, — то она даст потомство и молоко для бригадных яслей.

— Тоже правильно, — поддержал ее Сахибов.

Махмуд задумался. Главное для совхозного производства, конечно, тонковолокнистый и корма. Но если бригада сама предлагает новшество, почему бы не согласиться? «Эх, не в газете я сейчас, — пожалел Махмуд, — ухватился бы крепко за эту идею, постарался донести до всех хозяйств. Может, еще и премию Союза журналистов отхватил бы за серию актуальных материалов». От этой мысли даже сердце у него защемило. Подумал: «Как знать, а вдруг и вернусь еще в любимую газету. А пока… пока доверено другое дело, и его надо выполнять на совесть!»

— Вот что, товарищи, — сказал он, — дело для нас новое, хотя, как я слыхал, кое-где оно уже практикуется, поэтому давайте, пока не получим хорошие результаты, не будем трезвонить на весь белый свет. Иначе придется работать на сенсацию, в угоду бумаге, а это всегда приводит к отрицательным итогам.

— Поняли, — одобрительно кивнул бригадир, — а вопрос со ссудой все же помогите решить.

— Посоветуюсь с главным бухгалтером, — ответил Махмуд, — может, изыщем средства. Только не шуметь.

— А разве не распространим опыт? — удивился Исаков. — Они же здорово придумали!

— Предложим остальным бригадам, кто пожелает, препятствий не станем чинить, — сказал Махмуд. — Это первое. Второе — не надо торопить события. Будем торопиться медленно — как японцы. И пока попробуем увеличить заготовку мяса и молока по линии кишлачного Совета. Раис-апа, — он повернулся к Майсаре, — может, не работникам бухгалтерии, а депутатам дадим поручение — пусть по очереди занимаются заготовками. Придет мой черед, и я поеду по кишлаку.

— Ладно, я составлю график. Начну с себя, Махмуд Шарипович.

— Иначе и быть не может, — сказал Исаков, — председатель обязан пример подавать.

— Молоковоз пусть выезжает до восхода солнца, — сказала она. И, словно бы вспомнив, добавила: — Да, сегодня вечером в райкоме партии состоится заседание Совета по культуре быта. Приглашают меня и вас, Махмуд Шарипович.

— Когда надо быть там?

— В девять. Заезжайте к нам пораньше, поужинаете с нами.

— Хоп. Буду ровно в восемь.

В кишлаке существует хороший обычай. Если появляется новый человек на селе, то, пока он живет один, его приглашают на обед, на ужин. То в один двор, то в другой. Поэтому приглашение Майсары не вызвало ни у кого подозрений.

— Что делает время с людьми, — произнес Исаков, как только они отъехали от полевого стана. — Когда Майсара работала у меня дояркой, глаза боялась поднять от смущения, а теперь вон какой голос прорезался!

— Независимый? — спросил Махмуд.

— Да уж и не знаю, резко она меня оборвала!

— Да ведь и ее понять можно, со всех сторон нажимают — давай, давай! То молоко, то мясо.

— И то правильно, — согласился зоотехник. — И каждый ведь приказ-то погромче отдать норовит. А от начальственных окриков человек черствеет. Грубеет душа…

Как они обрадовались очередному вызову в райцентр! В сердце каждого затеплилась надежда — а что если удастся побыть вдвоем.

Махмуд с вечера позвонил своему приятелю, секретарю газеты Бахраму, и попросил уступить на вечер квартиру. Тот согласился, сказал, что ключ будет лежать под ковриком возле двери. Махмуд не знал, как сложатся обстоятельства и понадобится ли эта квартира вообще, но он молил его величество Случай, чтобы тот смилостивился и устроил свидание с любимой.

Когда они прибыли в райком, им сообщили, что повестка дня заседания солидная, и Махмуд отправил шофера к себе домой, чтобы телевизор посмотрел, отдохнул на чарпае. Заседание началось ровно в девять — первый секретарь пунктуален, сам никогда не опаздывает и другим не позволяет этого. Как председатель Совета Базаров сразу предупредил собравшихся, что через полтора часа у него встреча с первым секретарем обкома партии, поэтому докладчики должны быть предельно кратки. Махмуд прикинул — до Термеза полчаса езды. Значит, заседание продлится не более часа. Так оно и было — уложились в отведенный Базаровым час.

— Чья квартира, Махмуд-ака? — спросила Майсара, когда он привел ее к Бахраму.

— Все равно не поверишь, если скажу «моя», — ответил Махмуд, включив свет. — А ну, догадайся.

Он сел на диван, и Майсара опустилась рядом, робко прислонила голову к его плечу. Шла и боялась, что их заметит кто-нибудь из знакомых. Обошлось. Она облегченно вздохнула. Осмотрелась внимательно, сказала:

— Судя по разбросанным где попало вещам, по тому, что пыль давно не вытиралась, здесь живет холостяк, причем, совершенно беззаботный мужчина. Вон ту рубашку в полоску я видела на ком-то, только не припомню, на ком.

— Шерлок Холмс и тот не смог бы высказать более точную догадку! — воскликнул он и обнял ее.

— Потушите свет, — попросила она, — эта яркая лампочка мне кажется лишним свидетелем.

Махмуд щелкнул выключателем, вернулся к ней.

— Сколько времени нам отпущено?

— Неограниченно.

— О, если бы это было так! Я устала от игры, живу двойной жизнью… иду домой и думаю, что же такое придумать, чтобы муж не приставал, чтобы свекровь не лезла в душу. Она и так уже заметила, что я «какая-то не такая».

— Переходи жить ко мне, мать будет рада! — с готовностью предложил Махмуд.

— Вы думаете, это так просто? А моя работа? Как я буду людям в глаза смотреть? Ведь меня потому и избрали, что считают достойной. Что скажут в кишлаке, узнав, что я оставила мужа без всякой на то причины?

— Разве любовь не причина? — начиная нервничать, спросил Махмуд.

— Только для нас двоих.

— Тогда предлагай свое решенье, я на все согласен. Я хочу тебя видеть, слышать, целовать. Хочу знать, что ты принадлежишь только мне и никому другому!

— Если бы оно было у меня, это решенье, — прошептала она.

Часы Махмуда лежат на столе. Он никогда не слышал их хода, потому что не придавал этому значения, а сейчас кажется — они так громко идут, что слышно на улице. И оттого, что слышит ход времени, Махмуд чувствует себя словно бы приговоренным. Нет, не к смерти, гораздо к большему — к разлуке с любимой.

— Долго же вы заседали, — сказала мать, когда они пришли, наконец, домой. — Панджи уже давно спит без задних ног! Чай я сейчас приготовлю.

— Спасибо, холаджан, — поблагодарила Майсара, — пора возвращаться. В следующий раз я обязательно посижу с вами.

Махмуд принялся будить шофера.

— Странные времена настали, — вздохнула хола, убирая с чарпаи дастархан. — Что заставляет женщин таскаться по ночам на всякие собрания, вместо того чтобы заниматься мужем, детьми!

— Работа такая, мать, — сказал Махмуд. — Просто не управляемся мы днем, вот и занимаем время у ночи. — Он повернулся к Майсаре: — Раис-апа, прошу в машину.

Она попрощалась с матерью и села на заднее сиденье. Махмуд устроился рядом. Панджи завел мотор. В дороге они принялись оживленно обсуждать вопросы, рассмотренные на заседании Совета. Тут не только Панджи, но даже и самый проницательный сыщик не смог бы ничего заподозрить. Наконец Майсара громко, так, чтобы слышал шофер, попросила у Махмуда разрешения прислониться к его плечу.

— Устала я, директор-бобо, хочу вздремнуть..

Махмуд охотно придвинулся к ней и всю дорогу блаженствовал от близости любимой. Майсара же только прикоснулась к его плечу, тут же уснула. Как ребенок…

Было около двух часов ночи, когда Махмуд оказался в гостинице. Возбуждение все еще не улеглось в нем, и он лежал с открытыми глазами, мысленно перебирал в памяти то, чем была наполнена их встреча.

Сейчас ему немного стыдно, но каких-нибудь два часа назад он настойчиво расспрашивал ее о муже, их отношениях, хотя и представлял, как нелегко отвечать молодой женщине.

— Как поступит? — в голосе Майсары тревога. — Скорее всего, уедет из кишлака… Странно! Первые годы замужества каждое его слово мне казалось умным, значительным. Сейчас слушаю его равнодушно, а подчас и вовсе не слушаю. Раньше был Кудрат для меня самым стройным, обаятельным. Теперь вдруг заметила, что сутулится он как-то некрасиво.

— Это потому, — сказал он, не скрывая радости, — что не любишь ты его. Да, кстати, почему он такой молчаливый?

— Вы кто? Директор совхоза. Он это понимает, потому и молчал почтительно. А так Кудрат очень разговорчивый, особенно любит детство вспоминать, тут уж его не остановишь. Любит похвастаться.

— Еще что любит?

— Меня.

— Тебя нельзя не любить, — сказал пылко Махмуд и не удержался от поцелуя.

— Он тоже так говорит.

— Ну хоть в одном наши взгляды совпадают! — воскликнул Махмуд не без ревности.

— Не в одном, — возразила Майсара лукаво. — Кудрат поддерживает все наши начинания. Он убежден: теперь-то в совхозе будет порядок…

— Ну, дорогая, — сказал он, рассмеявшись, — это уже грубая лесть. На такие лестные откровенности способна разве что моя Зульфия.

Сказав это, он осекся и бросил осторожный взгляд на Майсару — и как это его угораздило не к месту употребить такое обязывающее слово — «моя».

Майсара молчала секунду-другую, а затем, вздохнув, произнесла:

— Эффектная она, эта Зульфия!

— Может быть, — как можно равнодушнее сказал Махмуд, но сквозь это нарочитое равнодушие пробивались, однако, нотки восхищения.

— Она же вам нравится! — В голосе Майсары был упрек, мол, нечего скрытничать.

— Что значит — «нравится»? — спросил он грубовато. — Зульфия добросовестный работник, заботливый секретарь и… — Он замолчал, обдумывая, что бы еще доброго сказать о девушке.

— Незамужняя, — с иронией добавила Майсара, — родители современные, ни в чем не стесняют дочь, не интересуются, с кем и где бывает!

Махмуд подумал, что разговор о секретарше даже в шутливом тоне может, чего доброго, привести к ссоре, и ласково прошептал:

— Родная, люблю-то я тебя! И никакой Зульфие с тобой не сравниться.

Она подняла на него лучистые глаза:

— Это правда?!

…Уснул Махмуд тогда, когда над Бабатагом заалела полоска зари. Уснул с мыслью, что он — счастливый человек, ведь есть на свете такое чудо, как Майсара.

Шариповы всю жизнь жили в райцентре, скота своего у них никогда не было — дворик маленький, тесный, где его там держать. Да и необходимости особой в скоте не было. Мясо на базаре выбирали, какое душе угодно, — хочешь грудинку, хочешь филей или ложное ребрышко, молоко хозяйки из соседнего кишлака каждое утро приносили почти парное. Так было. Но как-то незаметно все переменилось. В мясном ряду нынче продавцы больше на дельцов похожи. За твои же собственные деньги набросают тебе костей, обрезков каких-то нечистых, и при этом возразить не смей, тут же нахамят — дескать, заведи себе собственного барана.

Кумри-хола возмущение свое высказывала в основном сыну.

— Потребление на душу населения растет, вот и ощущается нехватка продуктов, — ответил он ей как-то цитатой из передовицы районной газеты.

— Морочишь ты мне голову, а толком объяснить не можешь, — вспыхнула мать, добавив обидное: — А еще пять лет в институте учился!

— Вы всегда так, мама, — сказал он, — чуть что, «мяса нет, молока нет», а того не хотите понять, что дом ваш устлан коврами, в шкафу десятка полтора платьев, и каждое минимум по сотне. А вы говорите — «вот раньше»… Да разве все это было тридцать лет назад? Демагогия — вот как можно назвать ваше недовольство.

— Я не знаю, что такое демагогия, сынок, — возразила хола, — только и ты запомни: благополучие человека измеряется не вещами, а тем, что на дастархане у него…

Подобные беседы с матерью у Махмуда случаются регулярно. Если она возвращается с базара, а под рукой оказывается сын, все — считай, беседа состоится. Тон у нее обычно сердитый, словно это он, Махмуд, во всем виноват.

На этот раз поводом для беседы послужили ранние помидоры. В конце мая они только появляются на базаре, потому и дорогие. Махмуд был в Термезе, а на обратном пути решил заглянуть домой, тем более, что и время было обеденное. Мать приготовила шурпу. Посадила она сына и Панджи на чарпаю, поставила перед ними дымящиеся касы, а к мясу, что было в отдельной чашке, подала свежие огурцы и помидоры.

— Ого! — воскликнул Махмуд, подмигнул шоферу. — Видал, какая роскошь. На совхозных грядках пока таких нет.

— Десятку за эту роскошь выложила, — проворчала Кумри-хола. — Эти стервецы такие цены заламывают, будто не базар это, а ювелирный магазин.

— Не надо было покупать, — заметил Махмуд.

— Тебе хотела угодить, сынок, — вздохнула Кумри-хола.

— Спасибо, — сказал Махмуд. — В получку возмещу ущерб. Верну вам десятку.

— Ты ее тому разбойнику отдай, он из твоего совхоза…

— Он, что, сам об этом сказал? — заволновался Махмуд.

— От базаркома узнала. Я ведь возмущаться стала, тут базарком подошел. С усмешечкой и доложил — у сына, мол, вашего работает.

— Какой он из себя, этот тип? — поинтересовался Панджи.

— А кто же его разглядывал? Нос во всю рожу да глаза наглые — это я успела заметить.

— Наркомнос, — сказал шофер. — Это же Ачил-палван…

Речь шла о Маматове, любимце прежнего директора. Маматов работал в совхозе с момента его образования. Несколько лет был трактористом, потом Мардан-ака назначил его бригадиром. Разные слухи ходили о его бригадирстве. Махмуд решил разобраться, имеют ли они под собой почву. И выяснил, что бывший директор покровительствовал своему родственнику. Прежде всего прирезал его бригаде двадцать гектаров лишних земель. Земли эти нигде не учитывались, но урожай с них распределялся на «законные» шестьдесят гектаров бригадных площадей. Потому и урожайность в бригаде Маматова выходила самой высокой. А это — слава, ордена, почетные грамоты. Махмуд провел обмер площадей всех бригад, в том числе и Маматова. Лишнее отобрал. И Ачил-палван расхотел быть бригадиром. Заявление принес.

— Почему оставляете бригаду? — поинтересовался Махмуд.

— В этом году сядем с урожайностью, земли-то мало, теперь уж никакая слава не поможет, — признался Маматов. — Зачем же мне позориться?

Махмуд не сдержался и обвинил Ачил-палвана в том, что он нечестно получил свои награды.

— Слава ваша искусственная, легковесная, — почти кричал он в лицо Маматову. — А вот теперь, когда предстоит работать по-настоящему, вы отходите в сторонку. Так поступают трусы, а не палваны!

Маматова заело, он разорвал заявление и ушел, хлопнув дверью. Через несколько дней снова появился в кабинете Махмуда. Опять с заявлением, в котором настоятельно просил поставить его на самый трудный участок. Махмуд посоветовался с секретарем парткома Суяровым, и решили они дать Ачил-палвану овощеводческую бригаду, причем, с организацией работы по безнарядной системе. Овощеводство в хлопководческих хозяйствах действительно самая тяжелая отрасль, она всегда нерентабельна, обычно половина того, что выращено, пропадает на корню, потому что наступает уборка хлопка, и об овощах уже ни у кого голова не болит.

Маматов попросил не бригаду, а звено, поставив условием, что будет обрабатывать выделенную ему площадь только с помощью членов своей семьи — отца, матери, двух братьев с женами. Так в совхозе появилось первое звено, работающее на семейном подряде. Закрепили за звеном шесть гектаров земли, дали новый пропашной трактор, как и положено, план сева спустили, указав сроки сева. Предполагалось, что это звено своей продукцией будет обеспечивать внутрихозяйственные нужды, то есть детские сады и ясли, больницу, полевые станы, где в период массовых кампаний готовятся горячие обеды. Излишки овощей должны были поступать в ларьки, которых в кишлаках совхоза предостаточно. Все, что положено, звену дали. В том числе и полиэтиленовую пленку, чтобы на участках раннего сева защищать слабые растения от заморозков…

…А нос у Маматова и в самом деле выдающийся. В поллица, прыщавый, с большими, как пещеры, ноздрями. А в кишлаке острословов всегда хватало. Маматова еще в школе прозвали «Наркомносом». С тех пор кличка так и приклеилась к нему.

Пообедав, Махмуд заехал на базар, чтобы убедиться в правоте матери. Однако там уже никого не было. Это и понятно. Ранние помидоры на прилавке не залежатся. Люди не останавливаются перед ценой, когда речь заходит о том, чтобы сделать приятное больным родственникам, любимым внукам или детям. Вот и Кумри-хола выложила свою десятку, побаловать Махмуда.

Директора рынка, которого мать по старой памяти называла базаркомом, он тоже не нашел. Спросил о нем у кладовщика весовой, но тот пожал плечами. И все-таки Махмуд узнал точно — помидорами торговал именно Ачил Маматов. Об этом ему сказали многие знакомые.

Приехав в совхоз, Шарипов разыскал секретаря парткома Суярова и председателя рабочкома Наркузиева, посадил их в свою машину и повез в звено Наркомноса. Дело в том, что лично он был тогда против семейного подряда Маматова, видя в том лазейку для всяких махинаций. На хлопковом поле создать такое звено не страшно, сырец, кроме государства, никто не купит, да и за продажу его можно под суд попасть, потому что — монополия государства. А овощи… Когда Махмуд возражал против семейного звена, он еще не представлял, как именно можно «схимичить», но интуиция подсказывала ему, что там, где продукцию можно продать, не слишком честный человек своего не упустит. Похоже, опасения его оправдывались. Ну а Суярова и Наркузиева он взял за тем, чтобы они сами увидели, как Маматов «оправдывает» их доверие. Они, помнится, с восторгом приняли инициативу бывшего бригадира, видя в том новый, весьма эффективный способ повышения производительности, организации труда. И настояли на назначении Маматова.

Сейчас Махмуд объявил, что они едут в звено Ачил-палвана смотреть созревшие помидоры. О том, что произошло на базаре, умолчал.

— Духота-то какая! — воскликнул Наркузиев, сев рядом с шофером.

— Кажется, нынешнее лето покажет нам мать из Учкургана, — сказал Суяров.

Узбекское «мать из Учкургана» то же, что русское «кузькина мать».

И верно, небо казалось белым, расплавленным ослепительно ярким солнцем. Ничто не шелохнется, ни былинка у дороги, ни листок на дереве, точно воздух застыл навсегда. Пот застилает глаза, губы слипаются от жажды.

— И такое в конце мая, Махмуд Шарипович, — сказал Наркузиев, — а что нас ждет в июле!

В июле наступает саратан — самое жаркое время года. Но кто может предсказать, каким он будет?! Гидрометцентр? Скорее всего, и его службы вряд ли будут точны. Но зато потом, когда саратан останется позади, метеоцентр объявит, что такая жара наблюдалась шестьдесят семь лет назад, тогда сгорела вся растительность на древней земле Сурхана, десятки людей погибли от солнечного удара, а о скоте и говорить нечего.

— Саратан нам не страшен — воды в Южносурханском хранилище полная чаша, — ответил Махмуд. — А вода есть — тонковолокнистый будет расти нормально.

— При отсутствии практики у наших хлопкоробов это, — заметил Суяров, — еще, как говорится, бабка надвое сказала.

— Не беспокойтесь, Малик Суярович, район и область своевременно подскажут, что и как нужно делать.

— Это верно, — кивнул Наркузиев, — подскажут. Хорошо, что есть на свете руководители — в районах, в областях. Не знаю, как бы и хозяйствовали дехкане без них!

Было непонятно, всерьез он говорит это или иронизирует. Тон будто серьезный, а слова — насмешка. Махмуд промолчал, он и сам против мелочной опеки, но тонковолокнистый был для хозяйства делом новым, и подсказка сейчас просто необходима.

…Огород Маматова разместился на одной огромной карте квадратной формы. С юга он был отделен от хлопковых полей глубоким дренажным коллектором, с востока и запада проходили ок-арыки, по берегам которых стояли шелковицы с тонкими веточками новых побегов. Прежние ветки были срублены для выкормки шелкопряда, а к следующему апрелю, когда снова придет сезон коконов, побеги эти дадут обильную листву.

В центре карты было устроено возвышение на высоких сваях. К нему подходила дорога. Под возвышением, называемом сури, стояли запыленные «Жигули», казавшиеся серыми, хотя, насколько знал Махмуд, машина палвана была голубого цвета. Вся карта расчерчена мелкими оросителями на прямоугольники и квадраты, большие и поменьше. На ближайшем прямоугольнике — плантация огурцов. Их сезон уже проходил, на желтых пожухлых грядках кое-где виднелись бурые огурцы-великаны, оставленные на семена. Далее шли участки помидоров, болгарского перца, баклажанов, свеклы, капусты. Были и травы разные — петрушка, укроп, кинза, райхон.

Маматов был наверху, на сури. Он лежал на раскладушке и, видимо, спал, потому что спустился к гостям лишь после того, как Панджи несколько раз просигналил.

— Хорманг, палван! Не уставайте! — приветствовал его Суяров.

— Спасибо, Малик-ака. — Маматов поздоровался с прибывшими и пригласил их наверх. Крикнул юноше, дремавшему на заднем сиденье «Жигулей», чтобы позаботился о чае.

— О, да тут ветерок! — радостно воскликнул Наркузиев, поднявшись на сури.

— Предки наши не глупцами были, — сказал палван. — Они испокон устраивали сури посреди поля. Хуш келибсиз, товарищи! Добро пожаловать! Прошу на курпачи. — Он сложил раскладушку и швырнул ее вниз.

— Заехали посмотреть, как тут у вас, — сказал Суяров, — что созрело, что уже отошло, а что — на подходе.

— Помидоры на подходе, у некоторых уже бока краснеют. Все остальное созрело, каждое утро снабжаем детские сады, ясли, больнице выделяем, на полевые станы отвозим. Жарко вот, боюсь, как бы не спалило наши овощи.

— Поливайте только ночью, — посоветовал Махмуд. — На одном из совещаний в обкоме эту идею выдвинул опытный хлопкороб из Денауского района.

— Придется, директор-бобо.

Юноша принес дастархан, и Маматов расстелил его перед гостями. Затем спустился вниз и принес на блюде целую гору трав, несколько огурцов и парочку полузрелых помидоров. Следом за ним появился парень с чайником чая и пиалами, поставил все это на дастархан и тут же сбегал за кислым молоком.

— Прошу, — произнес звеньевой и подал пример — взял пучок травы, обмакнул его в кислое молоко, посыпал солью и отправил в рот. Махмуд тоже попробовал так — оказалось вкусно.

— Когда же помидоры созреют? — поинтересовался он как бы между прочим.

— Примерно через недельку можно будет снять первый урожай, — ответил звеньевой. — Небольшой, конечно. А вообще, директор-бобо, когда начнется массовый сбор помидоров, понадобится помощь. Своими силами мы не справимся.

— У вас подряд, — сказал Махмуд, — платить помощникам будете из своих сметных расходов.

— Заплатим, лишь бы урожай не пропал!

Допив чай, гости поблагодарили Маматова и стали спускаться вниз. И тут Махмуд заметил несколько ящиков, что стояли рядом с машиной. Ящики были накрыты брезентом. Подошел, откинул брезент — красные, крупные, точно на подбор, помидоры засверкали на солнце.

— А это что такое? — спросил он Наркомноса.

С удивлением смотрели на звеньевого и Суяров с Наркузиевым. Выходило — помидоры-то созрели. Палван и сам удивленно пожал плечами, дескать, понятия не имею, откуда взялись эти ящики. Крикнул:

— Эй, Хамро, что в ящиках-то?

— Как что? — не понял вопроса парень. — Вы же велели спелые помидоры уложить в них!

— Зачем? — спросил у юноши Суяров.

Хамро опустил голову, проговорил тихо:

— Ачил-ака знает. Он приказал…

— Так, что ли? — повернулся к Маматову секретарь парткома.

— Ничего я не приказывал, — отмахнулся Ачил-палван, — выдумывает мальчишка.

— Мы же взрослые люди, Ачил-палван, — укорил его Наркузиев, — неужели за дурачков нас принимаете?

— Я объясню, товарищи, — сказал Махмуд. — Сегодня утром Маматов на рынке райцентра торговал помидорами. Брал по десятке за килограмм. Эти ящики приготовлены к очередному торговому вояжу.

— Что же это вы, палван, совхоз подводите, — произнес Суяров осуждающе. — Сначала своих работников надо обеспечить, а уж потом на базар везти.

— Какой смысл в базаре, когда им будет красная цена — полтинник, — усмехнулся Маматов. — Свои подождут, ака. Через неделю я их завалю помидорами…

— Нет, брат, — перебил его Наркузиев, — на такой семейный подряд мы не согласны. Бесчестный он!

— Эх, палван, как вы подвели меня! — воскликнул в сердцах Суяров. — Я ведь действительно поверил, что вы хотите работать на самом трудном участке. Оказывается, вот для чего вам нужен был подряд!

— Эти помидоры созрели на моем собственном участке, — нагло заявил Маматов, — я их под пленкой растил.

— Что ж, поедем и посмотрим, насколько вы правы, — предложил ему Суяров. — Садитесь в машину.

Но Ачил-палван не шелохнулся, видно, не предполагал, что так обернется дело. Махмуд молча смотрел на дельца и с горечью видел, что и тени раскаяния нет на его лице. Да, этот человек уже привык грести под себя. И если бы он один был такой. Немало развелось их, любителей урвать любой ценой. Как-то в составе рейдовой бригады народного контроля Махмуд проверял колхозные ларьки на рынке. И там выяснилось, что продавцы ларьков самый лучший товар, — будь то помидоры, персики, дыни, — сбывают «налево» частным торговцам. Сами же продавали то, что перекупщики брать отказывались. Естественно, такие фрукты-овощи никто не покупал. Их списывали — дескать, сгнили. Чем Маматов лучше тех продавцов!

— Помидоры сейчас же отвезете на склад, сдадите по весу, а там уж мы сами распределим их в хозяйстве. И с завтрашнего дня здесь будут находиться члены группы народного контроля, — жестко объявил Махмуд…

«Неудачника даже на верблюде пес покусает». Главный агроном совхоза Рахим Шайманов считал, что эта пословица — про него.

Двадцать лет назад окончил он сельхозинститут с отличием. Его однокурсник Мумин Турапов получил диплом синего цвета, а вкладыш к нему пестрел «международными» отметками. В институте Рахим парил на Тулпаре, с Мумином знался только потому, что тот был земляком. Троечники льстиво заглядывали ему в глаза и готовы были исполнить любое его желание, лишь бы он не отказывал им в своем покровительстве.

В Термезе пути однокашников разошлись. Рахима послали главным агрономом в совхоз «Восток», а Мумина назначили участковым агрономом только что созданного целинного совхоза. Встречались они редко, лишь тогда, когда Мумин приезжал в родной кишлак навестить мать. Встречи были неравноправными. Рахим, как и прежде, относился к своему приятелю снисходительно, уверенный, что тот так и будет середнячком. Мумин не обижался, не старался Рахима переубедить, но охотно учился на практике, много читал, был в курсе всего нового. И каково же было удивление Рахима, когда он узнал, что Мумин назначен директором совхоза «Восток», его прямым начальником. Обидно показалось это Рахиму, он собирался уйти в другое хозяйство, но райком не отпустил. Более того, ему сказали, что Мумин направлен в «Восток», чтобы внедрить комплексную механизацию в хлопководство, поскольку имеет опыт, а Шайманов, как главный агроном, обязан быть ему опорой. Добавили — это твой партийный долг. И Шайманов смирился.

В общем-то, и «Восток» целинный совхоз. Он был создан в начале пятидесятых годов переселенцами с гор и теми, кто приехал по оргнабору из различных районов области и соседнего Таджикистана. Когда хозяйство только начиналось, кругом вздымались лишь барханы да рос янтак — верблюжья колючка. Люди с помощью мощной техники сняли песчаный слой, разровняли землю, провели арыки и коллекторы, а «приход» воды превратил эти места в цветущий оазис. Здешние гранаты ни по вкусу, ни по величине не уступают знаменитым дашнабадским. С первого дня в совхозе выращивался средневолокнистый хлопчатник. И несмотря на то, что по сравнению с «шелковым» он гораздо легче поддается механизации — особенно уборка, — к технике в то время все еще относились с недоверием, всячески тормозили ее приход на поля. Прежнего директора сняли как антимеханизатора, Шайманова в должности оставили, но вкатили «строгача» по партийной линии за безынициативность.

Пришел Турапов. Механизацию стал внедрять круто. Утвердил напряженные планы для бригад и отделений, а тех, кто увиливал от их выполнения, наказывал. У директора много способов воздействовать на несогласного с его линией. Может премии лишить, отнести в начет перерасходы по смете, прижать с минеральными удобрениями. Тот, кто неуклонно выполнял указания директора, дружил с техникой, пользовался его покровительством и имел немалые выгоды. Дело хоть и со скрипом, а пошло. Года через три о «Востоке» заговорили повсюду. Его ставили в пример на разных слетах и совещаниях, зачастили сюда корреспонденты газет, телевидения и радио. Посыпались награды, в то время их не жалели. Отмечался и труд Шайманова, но всегда на одну ступеньку ниже директорского. Если Турапову давали орден Трудового Красного Знамени, то главному агроному — «Знак Почета». Настало время, когда хлопкоробы «Востока» уже просто не могли обходиться без техники, и передового директора можно было смело переводить на ступеньку выше. Турапов возглавил областной трест совхозов. Шайманов втайне надеялся, что Мумин рекомендует его вместо себя, но когда директором пришел Мурад Базаров, понял, что обком партии не может забыть его безынициативности. Снова наполнила сердце обида. Он стал искать утешения в вине.

А Мумин продолжал расти. Когда по соседству образовался новый целинный район, Турапова послали туда первым секретарем райкома партии. Через несколько лет его избрали председателем облисполкома. Совсем изменился человек. Бывшего своего институтского кумира при встречах и не замечал, а если и здоровался, то протягивал руку только для того, чтобы ее пожали…

К тому времени, когда Махмуд пришел в «Восток», Шайманов уже совсем сник и мыслил о себе только как о неудачнике. Он любил пофилософствовать, а предварительно, как правило, подогревал себя с помощью спиртного.

— Вот я и думаю, — сказал он как-то Махмуду, которого зазвал в гости вскоре после его прихода в «Восток», — если верблюд, на котором я еду по жизни, мой красный диплом, то я готов немедленно обменять его на самую маленькую самостоятельную должность, чтобы доказать кое-кому…

— Вы и так самостоятельны, Рахим-ака, — перебил его Махмуд. — Вы — самое ответственное лицо в проведении аграрной политики партии. Вы учите дехкан новейшим методам работы. Напрасно скромничаете!

— Э-э, — махнул Шайманов рукой, — прошлого не воротишь, но иногда, обидно до слез. Ну вот скажите честно, разве я не смог бы руководить, скажем, нашим же совхозом, как Мумин или Базаров? Да если бы мне приказали, я бы горы свернул!

— Наверно, вся суть в том, Рахим-ака, — мягко заметил Махмуд, — что дело надо делать, не дожидаясь приказов.

— Это смотря какое дело. Попробуй-ка внедрить новинку, в твоих действиях сразу подкоп под авторитет усмотрят. Ну а способов избавиться от слишком ретивого работничка — масса.

— А по-моему, — сказал Махмуд, — если каждый специалист — главный агроном, бригадир, тракторист или доярка — будут делать свое дело с любовью, думая о выгоде хозяйства, самому же директору будет легче. У него тогда появится возможность отвлечься от текучки, подумать о перспективах развития хозяйства.

— Руководителей, поощряющих чужие начинания, я что-то пока не встречал, — сказал Шайманов. — А если вы — именно такой, что ж, буду вам первым помощником.

— Я не собираюсь препятствовать инициативе работника, если она направлена на пользу дела.

— Нелегко вам будет, директор-бобо, проводить свои идеи в жизнь. Ведь людей у нас годами приучали совсем к иной практике, — покачал головой Шайманов. — Не думаю, что вы найдете союзников, особенно среди тех, кого искусственно делали передовиками, растили в теплицах кумовства и родства. Но люди не хотят верить этим «искусственникам», ведь баллоны славы надували на глазах народа — где приписками, где лишними гектарами… Тут способов тьма! Спросите, почему молчал? А что я, съел свой разум, чтобы идти против всей этой братии?! У меня, — он указал рукой в дальний угол двора, где на чарпае ужинала семья, — вон их сколько! Махфират, Саодат, Шарафат, Малахат, Санобар, Гульсара, Гульчехра, Гульнара… — Он запнулся, сбившись со счета, и крикнул: — Жена, кто там у тебя после Гульнары?

— Надира, Вазира, Ильхом, — ответила та, улыбаясь, а старшие дочери негромко прыснули. Видно, уже привыкли к тому, что отец не может перечислить их всех по именам.

— Вот, целый женский батальон! Я обязан их накормить, одеть, обуть, да чтоб не хуже, чем у других. Приходилось оглядываться, прежде чем инициативу проявлять.

Махмуд неожиданно спросил:

— Что нужно сделать сегодня, чтобы поднять экономику, как считаете?

— Скажите откровенно — зачем вас сюда прислали?

— Откровенно? — Махмуд подумал, что без главного агронома ему в работе ничего не добиться и лучше уж сразу посвятить его в планы. — Решено совхоз специализировать на тонковолокнистом хлопке, причем таком, что дает первый тип волокна.

— «Шелковый» на двух с половиной тысячах гектаров?! — воскликнул ошарашенно Шайманов.

Махмуд улыбнулся — цифра действительно внушительная. Кивнул:

— Да. Сразу на всем клине.

— А сроки? — спросил хозяин.

— В этом году. Вам, Рахим-ака, предстоит подумать над всеми аспектами этого плана.

— Сразу говорю: я — пас. Сначала нужно психологию сломать, а на это потребуется время.

— Времени у нас нет, стране сырье высшего качества требуется уже сегодня. Проведем семинар с бригадирами и механизаторами, пригласим мастеров и специалистов. И главное — поставим все бригады в одинаковые условия!

— Какой сорт будет сеять совхоз?

— Рекомендуют «Термез-17». Урожайный и скороспелый, легко поддается машинной уборке.

— Кто рекомендует-то?

— Областная опытная станция, она и вывела этот сорт.

— Тоже мне мичуринцы, — произнес Шайманов с иронией. — А впрочем, меня это не касается, можете хоть «Термез-120» сеять. С меня довольно! Завтра же подам заявление об уходе.

— А как же идеи, Рахим-ака? — спросил невинно Махмуд.

— Какие идеи?

— Но вы же утверждали, что можете доказать кое-кому…

Шайманов помолчал, затем вскинул голову и проговорил:

— Верно, идеи есть… Но сейчас я немного пьян… Вот отосплюсь…

Махмуд смерил его жестким взглядом:

— И больше чтобы я не чувствовал от вас запаха водки. Мне нужен агроном с трезвой головой.

Помолчал и заключил:

— Итак, жду от вас расчеты, анализы… Одним словом, конкретные предложения.

Шайманов оказался прав, предсказав, сколько придется хлебнуть с этим тонковолокнистым. До начала сева все вроде бы шло нормально — семинар провели; посевные операции, особенности обработки показывали на практике в поле. Главный агроном, к удивлению, после того памятного разговора за дело взялся с энтузиазмом. По его инициативе накануне сева была создана комиссия, которая проверила готовность бригад. Кое у кого из бригадиров в ходе проверки пришлось изъять припрятанные семена средневолокнистого — ими собирались втихомолку засеять поля. Некоторые управляющие отделениями и бригадиры открыто выражали недовольство действиями нового директора, даже приклеили ему ярлык — «выскочка».

Но вот выступить на собрании и честно изложить свою позицию никто почему-то не хотел.

Весна выдалась благополучной. До двадцатых чисел марта дождило, потом солнце сразу пригрело землю, дальше синоптики осадков не обещали, и совхоз начал массовый сев. Ни Махмуд, ни Шайманов, как они того ни хотели, не смогли проследить за работой всех пятидесяти трех бригад, и оказалось, что в некоторых из них, самых дальних, все-таки изловчились посеять семена средневолокнистого, хотя в сводке значился тонковолокнистый. В общей сложности пятая часть всего клина была засеяна прежним хлопчатником. Узнали же об этом неделю спустя, после того как появились всходы.

— Что будем делать? — спросил Шайманов.

— А что вы предлагаете? — Махмуд, по правде говоря, не ожидал подобного самовольства.

Шайманов молчал — чувствовалось, что он не решается взять ответственность на себя.

— Пересеем за счет виновных, — твердо объявил Махмуд.

— Может, не стоит, — покачал головой Шайманов. — Упустим сроки… А это важно! Тонковолокнистый более капризен, чем обычный хлопчатник.

— Я уже однажды говорил вам, Рахим-ака, — сказал Махмуд, — что послан сюда, чтобы проводить новую аграрную политику. И я буду ее проводить, потому что и сам понимаю все ее преимущества. Так что никаких поблажек тем, кто хочет жить по старинке, делать не буду. Где бригадиры взяли семена, ведь комиссия совхоза у них все отобрала?

— Кое-кто сумел припрятать запасы прошлого года, а некоторым удалось, видимо, на хлопкозаводе купить. Сейчас ведь как? Деньги есть, а все остальное — вопрос энергичности.

— Выходит, грош цена нашим семинарам?

— Нет, почему же, эффективность — восемьдесят процентов. Для первого раза это совсем неплохо! — Шайманов помолчал: — Результаты новшества на селе проявляются быстро, практически за год. А хлопчатника — за сезон! И тем не менее, село — особенно консервативно. Это идет от психологии крестьянина. Как он рассуждает? Посмотрю, что у соседа получится, а потом уж решу — стоит ли связываться. А время бежит. Нередко новшество так долго внедряется, что успевает состариться и в свою очередь начинает тормозить производство.

— Ну, а чего наши бригадиры испугались? — спросил с досадой Махмуд.

— Многого, — подумав, ответил Шайманов. — И в первую очередь, машинной уборки. Они ведь знают, какой спрос за правильное использование техники, за подготовку полей к машинному сбору.

— Согласен. Но трудности одинаковы для всего совхоза, и, однако ж, остальные бригады пошли на эти трудности. Стоило бы вообще-то поснимать этих трусов, да ладно, ограничимся пока начетом, пересеем за их счет!

— Тогда я дам команду?!

— И немедленно, Рахим-ака!

…Не успели пересеять, а уже первая комиссия по жалобе бригадиров прибыла в «Восток». Возглавил ее председатель рапо, первый заместитель председателя райисполкома Холматов — важный, изрекающий только прописные истины товарищ. Он вошел в кабинет Махмуда величественно, всем своим видом давая понять, что только необходимость заставляет его встретиться с директором. За ним появились друг за другом еще пять человек. Махмуд не выбежал на середину кабинета, чтобы, полусогнувшись, пожать протянутую руку, но из-за стола встал.

— Прошу, Низам-ака, — приветствовал он Холматова и указал место за приставным столиком.

Холматов неторопливо осмотрел кабинет, задержал взгляд на почвенной карте совхоза, что висела на стене, и уж затем только осведомился:

— О цели моего приезда знаете?

— Нетрудно догадаться, — ответил Махмуд. — Раз приехали со специалистами, значит, предстоит проверка.

— Верно. Заявление поступило на имя первого секретаря райкома партии. От бригадиров ваших.

— О чем оно, если не секрет?

— О неправильных действиях руководства совхоза. Вам нужно ознакомиться с ним и написать объяснение. Таков порядок. А уж потом мы сделаем выводы.

Махмуд пробежал глазами жалобу. Тут же, на листке из блокнота, изложил по этому поводу свое желание — дескать, приказ суровый издал для того, чтобы раз и навсегда покончить с самоуправством, несущим вред хозяйству.

Комиссия измерила площади пересева и согласилась с тем, что бригадиры проявили недисциплинированность. Но, однако ж, пришла к решению, что:

1. Директор Шарипов не имел права перечеркивать труд сотен людей и заставлять пересевать поля.

2. Для наказания виновных вполне достаточно было бы выговора.

3. В результате пересева затрачено много лишнего труда и средств.

4. Результаты пересева — непредсказуемы.

Авторы жалобы торжествовали. И хотя в выводах комиссии ничего не было сказано о денежном начете на провинившихся, в следующем письме уже на имя начальника областного производственного управления сельского хозяйства, появилось требование отменить приказ о начете, поскольку он наносит ущерб материальным интересам трудящихся.

Явились новые члены комиссии.

— Не успокоятся, пока не добьются своего, — сказал Махмуду начальник отдела растениеводства управления Урунов. — Отмените приказ, и будем считать инцидент исчерпанным.

— Ну нет, — возмутился Махмуд. — Я свое решение считаю правильным. И не советую вам идти на поводу у жалобщиков только потому, что они пишут во все инстанции.

— Не горячитесь, Махмуд Шарипович, — сказал Урунов. — Если уж человек сказал «а», ему ничего не остается, как произнести «б». Выводы комиссии райкома партии вы приняли как верные, иначе бы написали о своем несогласии с ними. Ну а чего же теперь-то хотите?!

Логично, думал Махмуд, но если я отменю свой приказ, грош мне цена как директору. Тем более, что о тяжбе этой знают в совхозе даже дети, и все с интересом ждут, чем она кончится. Он покачал головой:

— Нет, не отменю.

— «Котельщик сам решает, где ставить котлу ушко», — развел руками проверяющий. — Я свое дело сделал, предупредил вас…

А жалобы продолжались, и «кампания» комиссий растянулась ровно на месяц. Председатель последней из них по-дружески сказал:

— Да плюньте вы на этот начет, ведь и сумма-то для совхоза мизерная. Неужели вам не дорого время, нервы, наконец, — работать надо, а не с комиссиями валандаться.

Надоело все это Махмуду, он отправился в райком партии.

Первый секретарь выслушал внимательно всю историю, предложил написать докладную.

— Рассмотрим на заседании бюро, думаю, поддержим вас полностью, — сказал Базаров. — Поставим в известность областные организации.

На этом все и кончилось. Бригадиры работают как миленькие, не получая зарплаты. К директору относятся терпимо, но в любой момент могут подставить ножку. Об этом Махмуд знает…

Махмуд стал плохо спать по ночам. Если бы кому-нибудь сказал причину, наверное, засмеяли бы. Да, из-за женщины, из-за любовной лихорадки. Перебирая в памяти все их нехитрые разговоры, каждому слову ее придавал он особый, значительный смысл.

Вот и в это совсем еще раннее утро голова его занята Майсарой. И не сказать, чтобы только отрадными были мысли о ней. Нужно было как-то решать задачу извечного «любовного треугольника».

Зазвонил телефон, Махмуд стремительно схватил трубку — начинались дела, и это отвлекало, снимало душевную боль.

— Доброе утро, Махмуд Шарипович, жду вас на шир-чай.

Шарипов несколько удивился звонку, ведь Шайманов после того первого их застолья в гости к себе директора почему-то не приглашал.

«Что бы там ни было, пойду, — решил Махмуд. — Беседа с единомышленником все-таки куда приятней, чем беспомощное обдумывание задачи с несколькими неизвестными».

Улица была оживленной. У калитки одного из домов, на скамейке, важно поглаживая бороды, сидели старики. Бессонница поднимает их раньше петухов, и они, собравшись группками, наблюдают за жизнью кишлака, обмениваются новостями, обсуждают какие-то свои проблемы. Увидев директора, старики привстали и, прижав руку к груди, поздоровались с ним, слегка наклонив головы. Он ответил им тем же. И подумал — удивляются, небось, аксакалы, что с утра прохаживаюсь по центральной улице. Привыкли, наверное, уже к тому, что день и ночь на машине гоняю.

— Вы, надеюсь, не забыли о своем предложении? — спросил Шайманов, убирая касы с дастархана.

Махмуд своему агроному каждый день что-нибудь предлагает, разве упомнишь все.

Шайманов, видя растерянность на лице директора, рассмеялся.

— В первое посещение моего скромного дома, — сказал он, протянув гостю пиалу с чаем, — вы посоветовали мне разработать идею, которая поднимала бы экономику хозяйства.

Махмуд облегченно вздохнул:

— Ах, вот в чем дело. Как же, как же, помню.

— Так вот, идея у меня уже тогда была, но я сам относился к ней скептически. После разговора с вами вернулся к ней, сделал кое-какие расчеты. В общем получается так… если мы осуществим это, совхоз получит ощутимые выгоды — улучшив руководство хозяйством, значительно сократив управленческий персонал.

Суть идеи Шайманова заключалась в том, чтобы вместо одиннадцати отделений создать в совхозе пять или шесть агроучастков, которые в перспективе должны располагать собственными поселками городского типа. Предполагалось, что кормодобыча выделится в особое звено производства, и оно будет строить свои отношения с фермами на коммерческой основе. Словом, внедрится коллективный подряд на более широкой основе. Главное, это позволит полностью ввести травопольный севооборот, который сейчас, не секрет, практикуется в зависимости от настроения бригадиров. Те же, как правило, стараются побольше площадей засеять хлопчатником, а не люцерной.

Идея была хорошей, но…

— Рахим-ака, — сказал Махмуд, — наша основная задача сейчас — тонковолокнистый. Мне кажется, пока что не следует распылять силы. Может ведь получиться так, что, пытаясь убить двух зайцев, мы упустим обоих. Вы должны, конечно, заняться вопросами перекройки карт землепользования, но пока все же не забывать — тонковолокнистый для «Востока» тоже новшество. Пусть наши хлопкоробы как следует освоят его.

Шайманов кивнул и вышел проводить директора. У калитки уже стоял «газик».

— Я съезжу в район, мне нужно побывать в биологической лаборатории, — сказал Шайманов. И добавил: — А вы везучий, директор-бобо, ведь поля пока чистые, ни одной тли не видать.

— Дай бог, чтоб и дальше так было! — воскликнул Махмуд.

— И все-таки надо быть готовым к неожиданностям. Биологический метод — отличная штука. Одни насекомые пожирают других, спасают урожай. Да за такой метод ученым сразу Ленинскую премию надо давать.

Последние слова Шайманов говорил, уже усаживаясь в «газик».

Солнце заметно припекало, улица опустела. Махмуд шел по тротуару, обдумывая только что состоявшийся разговор. Похоже, агроном начинает осознавать себя человеком, необходимым совхозу. А с таким уже можно смелее дела делать. Если идея Шайманова найдет поддержку в парткоме и вышестоящих организациях, они со временем крупную реорганизацию в совхозе произведут.

К этим планам они и председателя кишлачного Совета подключат. При этой мысли Махмуд улыбнулся — а ведь он ни на секунду не переставал думать о ней, только думы эти были где-то глубоко в подсознании.

Рядом скрипнули тормоза, и он услышал голос Майсары:

— Что это вы пешком, директор-бобо?

Он смутился, словно его застали на месте преступления, ведь последняя мысль его была — о ней. Но, увидев сияющие глаза, успокоился.

— Садитесь, подвезу, а заодно и кое-что сообщу вам, — сказала Майсара.

Махмуд устроился на заднем сиденье, шофер тронул машину.

— Слушаю, раис-апа.

— Зульфия ваша, — Майсара подчеркнула это — «ваша», — сбилась с ног. Разыскивает своего шефа. Где вы пропадали?

— Шир-чаем угощался, не смог отказаться от приглашения Шайманова.

— О, тогда и я вас приглашаю. Надеюсь, мне тоже не откажете?

— Спасибо, приду. А что же все-таки случилось? Почему Зульфия меня разыскивала?

— Не знаю, спросила о вас, сказала, что срочно нужны.

Машина развернулась у крыльца конторы. Выходя, Махмуд нежно посмотрел на молодую женщину. Хотелось сказать что-нибудь ласковое, доброе, но вместо этого спросил:

— Как молоко заготавливается?

— Сегодня наш секретарь с шофером ездили. Узнаю, позвоню.

Махмуд кивнул:

— А на шир-чай приду. Завтра утром.

В конторе его, оказывается, ждал управляющий третьим отделением Пулат-ака Бабаев. Это был высокий полный мужчина лет пятидесяти. Несмотря на жару, он облачился в костюм, а на голове красовалась соломенная шляпа.

— Что случилось? — спросил Махмуд, приглашая управляющего в кабинет.

— Язык тонковолокнистого для меня пока что непонятнее китайского, — проворчал тот. — Не могу понять, что с ним в моем отделении происходит! Цветы опадают, а это ведь завтрашние коробочки!

— Может, от жары? — предположил Махмуд.

Бабаев пожал плечами. Что гадать, говорил этот жест, сказано ведь — не понимаю его языка! Махмуд, так и не раскрыв папку с почтой, встал из-за стола:

— Едемте! Хочу сам посмотреть.

Внешне поля отделения казались благополучными. Перед глазами расстилались темно-зеленые квадраты, рядки кустов были усеяны желтыми и сиреневыми цветами. Растения стояли густо, казалось, ветки их переплелись и создали сплошной покров. На всех картах кипела работа. На одних поливальщики следили, чтобы струи воды равномерно текли в борозды, на других — стрекотали культиваторы, разрыхляя почву и внося подкормку. Женщины и подростки тяпками выпалывали сорняки. То и дело подъезжали тракторы с прицепами, груженными органикой. Создавался ее запас для шарбатных поливов.

Панджи остановил машину. Махмуд с управляющим прошли в глубь поля, и тогда только директор увидел опавшие цветы. Их было много. Создавалось впечатление, что их нарочно кто-то пообрывал. Махмуд нагнулся, чтобы поднять опавший цвет, и почувствовал, что от влажной земли ударил в лицо горячий пар. Он сразу понял, в чем дело. Влага, испаряясь, не пробивала густую крону растений и создавала таким образом парниковый эффект. Цветы опадали.

— А там, где культиваторы работают, — спросил он, тоже так же?

— Не обратил внимания, директор-бобо, — смутился управляющий.

— Давайте посмотрим. — Махмуд нашел узкое место в коллекторе и перешел на соседнее поле, где культиватор разрыхлял почву. Тяжело дыша, перебрался за ним и Бабаев. Махмуд присел на корточки и стал осматривать кусты. Опавших цветов почти не было. Увидел это и управляющий. Когда Махмуд глянул на него, он развел руками — мол, ничего не понимаю.

У Махмуда были пока предположения. Но он знал психологию дехкан — раз ты руководитель, значит, обязан подсказать выход. К этому людей приучила многолетняя практика — подсказки сверху. Махмуд и сам был свидетелем такой практики. Полтора года назад вторым секретарем райкома партии избрали Гладышева, профессионального строителя. Так председатели колхозов с иронией рассказывали, что уже на третий день после пленума, на котором его утвердили, он приехал на поле и принялся распекать бригадиров за то, что неправильно работают. Сам же он о хлопке имел скудное представление.

— Что же делать? — спросил Бабаев.

— Надо посоветоваться со специалистами, Пулат-ака, — ответил Махмуд, — а пока… нужно сделать так, чтобы влаги в борозде было немного. Может, через одну борозду поливать, обязательно тонкой струей, пусть поглубже вода проникает. И еще одно. С сегодняшнего дня переходите на ночные поливы. Я позвоню на опытную станцию, поговорю с учеными, думаю, подскажут решение. Встретимся вечером в конторе…

Махмуд побывал еще в нескольких бригадах, вместе с бригадирами осмотрел поля. И там кое-где цветы опали. Однако звонить на опытную станцию ему не пришлось. На столе у него лежала телефонограмма из райкома партии за подписью Базарова и Холматова. Оказывается, парниковый эффект обнаружился во многих хозяйствах. Рекомендации по устранению его совпадали с теми, что на свой страх и риск дал Махмуд Бабаеву.

«Ай-да директор-бобо!» — похвалил себя мысленно Махмуд…

Обстановка в доме стала какой-то натянутой. Свекровь все о чем-то задумывается, тяжело вздыхает. Неужели заподозрила что-то? А может, ей просто нездоровится — вон как печет, дышать нечем. Да нет, печальна она по другой причине: сердце матери — тонкий и точный инструмент, его не обманешь. Но что делать, если Майсаре все труднее скрывать свои чувства.

И дома, и на работе. Иногда наступает такая минута, что хочется бросить все, наплевать на приличия и бежать к нему.

Но уже в следующее мгновенье наступает отрезвление. Майсара думает — ты не просто любящая женщина, ты в первую очередь лицо, облеченное доверием. Ты — власть в родном кишлаке. Репутация твоя должна быть безупречной. Авторитет завоевать нелегко, а лишиться его можно за один день. И Майсара берется за работу. Хорошо, что ее много. Надо в поле побывать, на полевых станах бригад, проверить, как работают детские садики и ясли, выяснить, созданы ли условия кормящим матерям… А в сердце всегда надежда, что встретит она где-нибудь в этом огромном хозяйстве Махмуда. Увидит глаза его, убедится, что любит он ее, — и уже легче, отраднее жить.

Зазвонил телефон. Майсара схватила поспешно трубку. Звонили из райкома, просили предупредить директора — его не оказалось на месте, — что в совхоз на целый день прибывает первый секретарь, товарищ Базаров.

Майсара пообещала разыскать Махмуда и поставить его в известность. Но это оказалось делом непростым — Шарипов в это время находился вместе с Суяровым в звене Наркомноса. Разбирался с очередным «чепе». Палван, узнав, что к его участку прикреплены контролеры — учетчик Наркулов и помощник бухгалтера отдела растениеводства Хамраев, не очень-то расстроился. Он организовал в первый же их приход «небольшой» зиёфат[1]. Заколол молоденького барашка, сварил шурпу, а часть мяса, предварительно замариновав его, испек в тандыре. Несколько бутылок охлажденной водки дополнили дастархан. Словом, угостил их на славу. А провожая, просил только об одном, чтобы поверили в его честность. После памятного приема контролеры в звене не объявлялись. И палван продолжал торговлю на базаре. Пока не попался представителям комитета районного народного контроля. И вот директор и парторг вновь поставлены перед неблаговидным фактом.

— Не везет мне, директор-бобо, — с напускной чистосердечностью признался палван. — Шайтан попутал. Думаю — помидоров много стало, отвезу-ка немного на базар. И попался!

— А у народного контроля есть данные, что вы и не прекращали ими торговать, — жестко произнес Суяров.

— Как я выяснил, совхозных контролеров он подкупил, — сказал Махмуд. — Недорого ему это обошлось — барашка заколол да водки купил.

— Ну, что ж, придется вопрос о вас выносить на заседание парткома, не оправдали вы нашего доверия, будете отвечать по всей строгости партийной дисциплины! — заключил строго Суяров.

Маматов молчал. Вид у него был жалкий, и у Махмуда на какой-то миг появилась мысль — не обращать внимания на инцидент, плюнуть. Но нет, делать этого нельзя. И наказывать действительно надо по партийной линии, тут никакие начеты не помогут. Не тот эффект. Продавал-то он по десятке, пусть потом по пятерке, за килограмм, а совхозу возместит убытки по госцене. Махмуд вспомнил чабана из колхоза имени Куйбышева. Весной прошлого года райком в составе комиссии послал Махмуда проверить состояние овец на фермах этого хозяйства. Следовало провести ревизию поголовья. В отаре некоего Мусурманкулова, шестидесятилетнего старика богатырского вида, не хватило пятьдесят четыре овцы. Куда они подевались, чабан вразумительно ответить не мог. То ли волки задрали, то ли где-нибудь в сае, среди пышной травы затерялись. Решено было составить акт. И тут чабан удивил всех.

— Товарищи, — взмолился он, хитровато сощурив глазки, — укажите в акте, что не хватило сто пятьдесят овец!

— Это почему же? — воскликнули хором проверяющие.

— Знаете, — непосредственно, как ребенок, объяснил чабан, — если укажете сто пятьдесят овец, сто я могу продать на базаре, сотни по полторы за каждую. А колхоз с меня взыщет по тридцать рублей за голову. За счет разницы я и покрою недостачу.

— Не слишком жирно будет, ата? — возмутился Махмуд.

— Колхоз не обеднеет, а я… под старость лет избегу позора, — ничуть не смутился чабан.

— Колхоз взыщет с него по балансовой стоимости, — сказал тогда председатель комиссии, инструктор сельхозотдела райкома, и никто не возмутился, потому что, поступи они иначе, чабан этот принесет посох в правление и оставит в кабинете председателя, мол, с меня хватит, на отдых пора, а за отарой пусть побегают молодые. Но молодежь нынешняя не хочет идти в чабаны, вот и держат за горло руководителей хозяйств подобные старики.

…После беседы с Маматовым Махмуд вернулся в контору злой. Злой от своего бессилия, он знал, что таких вот палванов и партийное взыскание не проймет. Под суд бы их, дельцов, отдавать следовало.

Он сел за стол и не успел решить, за какую бумажку приняться, как вошла Зульфия. Сказала, что председатель кишлачного Совета уже час разыскивает его по срочному делу. Он сразу забыл о Наркомносе, беспокойство овладело им. Искала — неужели что-то случилось?

Торопливо набрал служебный номер Майсары.

— Наконец-то! — воскликнула она, услышав голос Махмуда. — А я с ног сбилась, разыскивая вас, Махмуд-ака. Здравствуйте!

— Что произошло? — спросил он, волнуясь.

— Товарищ Базаров приедет через час. На целый день. Просили предупредить вас.

Он облегченно вздохнул, не удержался, сказал:

— А я уж бог знает что подумал. Волнуюсь за тебя.

— А я за вас, ака, — почти прошептала она и, чтобы не сказать лишнего, повесила трубку.

Махмуд попросил Зульфию заварить покрепче чай, вызвал главного бухгалтера Сабирджана Хурматова и поручил ему организовать обед на самом тенистом полевом стане. Вскоре появился Малик Суяров. Он, оказывается, уже не только знал о прибытии Базарова, но и успел побывать во многих отделениях, приказал привести в порядок полевые станы, сезонные детские ясли и сады. Засуетились и секретарь комитета комсомола, и председатель рабочкома. Рабочком-бобо отправил своих помощников, чтобы посмотрели, в каком состоянии щиты, на которые еще весной были наклеены разные бумаги по социалистическому соревнованию — обязательства бригад, ведомости выполнения норм выработки рабочими, разные лозунги… Словом, намеревались встретить первого секретаря райкома партии должным образом, ведь тот проведет в совхозе весь день, а значит, успеет заглянуть всюду.

С тех пор как первым секретарем стал Базаров, в районе происходят заметные изменения. Не враз, постепенно, но происходят. Так думают руководители колхозов и совхозов, с которыми Махмуд встречается на активах и собраниях. Главное, чему они радуются, — стало «легче дышать». Райком ставит очередные задачи, и в основном предоставляет хозяйствам возможность «своим умом» решать их. Не дергает руководителей по пустякам, не пытается вникать в каждую мелочь.

Чтобы первый секретарь весь день посвятил одному хозяйству, на это у него должны быть веские причины.

«Какие?» — думает Шарипов. Совхоз «Восток» перешел на производство тонковолокнистого не без конфликтов, не без трудностей. Может быть, Базаров решил детально ознакомиться с делами, чтобы указать на промахи, похвалить за успехи? Одним словом, подбодрить? Ведь он, Махмуд Шарипов, — его, Базарова, кандидатура.

Махмуд был уверен, что первый, конечно же, видел состояние посевов на тех картах, что подходят к тракту. Но беда в том, что бригадиры полям, лежащим близ больших дорог, уделяют куда больше внимания, чем остальным. Тут поля просто радуют глаз.

Махмуд не раз предупреждал бригадиров, чтобы не забывали и глубинку. Раз в неделю он вместе то с одним, то с другим управляющим отделением обходил дальние поля, и хотя не считал себя специалистом высшего класса, тем не менее, подсушку, сорняки замечал тут же. Определял сроки устранения недостатков. Если к сроку указание не выполнялось, бил виновника рублем по карману. Теперь ему не приходится дважды повторять распоряжения такого рода.

И все же, ожидая Базарова в своем кабинете, Махмуд невольно морщился при мысли, что секретарь обнаружит какой-нибудь просчет…

Базаров прибыл ровно в одиннадцать. Его сопровождал заведующий сельхозотделом. Махмуд приготовился к встрече — разложил на столе разные сводки по сельхозработам, от заготовок грубых кормов до продажи государству продуктов животноводства. Базаров бросил беглый взгляд на бумаги, усмехнулся:

— Так, директор, рассказывайте, — сказал Базаров, отпив глоток чая из поставленной перед ним пиалы, — как дела, как закончилась война с консерваторами?

Махмуд кратко доложил о том, что сейчас происходит в хозяйстве, какие проблемы встали в связи с переходом на тонковолокнистый, какие решения приняты.

— Показатели у вас, — сказал Базаров, — примерно такие же, как среднерайонные. Правда, за последнюю неделю существенно увеличились заготовки молока по индивидуальному сектору, но тут, видимо, нужно похвалить председателя кишлачного Совета.

— Мы выделили ей новый молоковоз, Мурад Базарович, — сказал Махмуд, — наказали бригадирам, чтобы оказывали содействие.

— И все-таки, — улыбнулся Базаров, — лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Поедемте. — И уже в пути поинтересовался, что делается для увеличения производства мяса.

Махмуд ждал этого вопроса и стал охотно рассказывать о том, что решила первая бригада, совершенно забыв, что сам же запретил «трезвонить» о начинании раньше времени.

Базаров слушал внимательно, стал уточнять детали. Но тут выяснилось, что Махмуд пока еще смутно представлял взаимоотношения совхоза с бригадами. Ограничатся ли они выдачей денежной ссуды? Возникнут ли потом определенные сложности с кормами, с материалами для строительства помещений? И так далее…

— Это же прекрасно! — воскликнул Базаров. — Прекрасно, что инициатива исходит от самих рабочих, что люди коллективно подключаются к решению главной проблемы сегодняшнего дня — увеличению животноводства. Вот, Анвар Усманович, — повернулся секретарь к заведующему сельхозотделом, — мы с вами не додумались до этого, а люди смекнули, что это — выгодно. И хозяйству, и им лично. Опыт нужно немедленно распространять на весь район.

Махмуд смущенно молчал — а что же теперь скажет первая бригада, которую он настойчиво просил «не болтать»?!

— А сейчас дайте команду, чтобы к семи вечера все бригадиры совхоза собрались в конторе. Хочу поговорить с вами, — сказал Базаров.

Махмуд попросил на минутку остановиться, вышел из райкомовской «Волги» и дал своему шоферу команду, чтобы тот объехал все бригады.

— Правильно сделали, — сказал Базаров, когда Махмуд снова сел. — На здешний телефон надежды нет.

До вечера объезжали поля. Базаров частенько оставлял машину на обочине дороги, а сам шел пешком через всю карту, неторопливо, будто изучал каждый кустик. Махмуд и Усманов следовали за ним, и у директора почему-то при очередной продолжительной задержке начинали бегать мурашки по спине. Но Базаров молчал, шел дальше. И так — до обеда.

Обед организовали на одном из лучших полевых станов. Тут в свое время райком проводил семинар секретарей парткомов и заведующих детскими дошкольными учреждениями хозяйств. Здание, где находятся контора и комната отдыха, — двухэтажное, легкое, кажется, что сделано из ажурных решеток. Его окружает высокая стена плакучих ив, купающих свои косы в прозрачной воде хауза.

Гостей принимали под навесом.

Подали шурпу. За едой Махмуд подробно рассказал о предложении Шайманова.

— Как он думает строить отношения между кормодобывающей бригадой и фермами? — спросил Базаров.

— Купля-продажа, — ответил Махмуд, — как в торговле. Получила ферма за месяц, например, тонну витаминной муки, бухгалтерия списывает с ее счета на счет бригады нужную сумму. Если количество корма некондиционное, цена его ниже. При условии выполнения планов заготовки кормов по видам, качественного хранения их и своевременного обеспечивания ферм бригада будет ежемесячно получать премии. Создадим свою лабораторию для определения качества кормов.

— В принципе задумано хорошо, — сказал Базаров, — но… Вот это «но» немало прекрасных идей загубило! Любители легкой жизни начнут искать лазейки и могут угробить дело!

— Может, не разрывать, а напротив — соединить кормодобычу и животноводство в одно целое? — высказал мнение Усманов.

— Корма и так сейчас — один из самостоятельных участков животноводства, — ответил Базаров и спросил у Махмуда: — Значит, хозяином кормов будет бригада?

— Да. Мы ставим перед собой две цели, Мурад Базарович. Первая — определить «звено», ответственное за внедрение севооборотов. Бригада, на которую возложена кормозаготовка, не позволит засевать площади, отведенные под люцерну, хлопчатником. Она будет заинтересована в том, чтобы получить больше той продукции, которую должна производить. Вторая и главная — обеспечить общественный скот кормами не на бумаге, а в действительности!

— И третья, как я понимаю, — подсказал Базаров, — исключить приписки за счет производства. Фермы не согласятся подписывать бумаги на несуществующие корма.

— Правильно.

— Что же, директор, — сказал Мурад Базарович, — пробуйте, даст начинание эффект, поддержим. Но в любом случае нужно дождаться конца года. Иначе хлопководческие бригады, выращивающие сейчас и корма, остынут к люцерне и прочим травам, а животноводческая бригада… все неудачи спишет на организационный период. Это мы умеем делать! А скот в результате останется без корма!

— Приписки можно исключить, если установить действенный контроль, — сказал Усманов.

— Беда в том, что приписками занимаются часто сами руководители, — заметил Базаров. — Они заставляют подчиненных завышать цифры, чтобы сводки выглядели благополучными. Дехкане же молчат, потому что им эта якобы сделанная, а на самом деле липовая работа оплачивается. Сегодня путь развития села один — коллективный подряд. Труд должен оцениваться по конечному результату.

— Если судить по нашему недавнему горькому опыту, — заметил Махмуд, — то и здесь, оказывается, немало лазеечек. — Он рассказал о Наркомносе и его художествах.

— Вот поэтому каждое новое начинание должно быть досконально продумано, — сказал Базаров. — А Маматова стоит партийного билета лишить, несмотря на все его прежние заслуги.

До вечера знакомились Базаров и Усманов с состоянием хлопчатника, посевов кукурузы, люцерны, побывали на бахчах и огородах. А ровно в семь, как и было условлено, началось совещание бригадиров, управляющих отделениями, главных специалистов. Майсара тоже присутствовала. Она сидела рядом с Махмудом за столом президиума, касаясь плечом его плеча. Базаров подошел к трибуне.

«Раз в течение дня не было серьезных замечаний, — думал Махмуд, — вряд ли он станет тратить время на критику». Но Шарипов недооценил способностей первого секретаря. Тот успел за день составить довольно четкое представление о том, что происходит в хозяйстве. Не упустил из виду ничего.

— Товарищи, ссылаться на то, что совхоз без подготовки, сразу перешел на тонковолокнистый, и этим оправдывать свои промахи, — сказал Базаров, — это, по меньшей мере, несерьезно. Новый сорт мало чем отличается от прежних, он требует лишь иных форм ухода. Директор ваш, конечно, человек здесь новый, но осваиваться с практикой хозяйствования ему нужно энергичней. За промахи мы его по головке не погладим.

Базаров откровенно поделился опасениями насчет наступающего лета. Судя по всему, оно обещало быть необычно жарким. Ранняя жара уже принесла проблемы — во многих хозяйствах на растениях опали цветы, не успев завязаться в коробочки.

— И тут нельзя винить дехкан, потому что явление это необычное, — сказал секретарь. — Пока догадались, как с этим бороться, время было упущено. Но теперь опыт борьбы есть, и даже уже разработаны рекомендации.

Базаров долгих речей не любил и потому быстро закруглился, предоставив слово директору.

— Говори о первой бригаде, — шепнул он Махмуду, садясь на место.

Шарипов вышел к трибуне. Делать было нечего — сказав «а», говори и «б». И хоть наставлял он первую бригаду язык за зубами держать, сам же сейчас вынужден был заявить о начинании с трибуны, в присутствии первого секретаря — а это значит, всему району, а то и области станет известно. Кратко изложил суть идеи.

И… посыпались вопросы. Бригадиров интересовало, найдет ли совхоз средства на ссуды для всех бригад, какую помощь ожидать от хозяйства, как быть с теми, кто откармливает скот в личном хозяйстве?

Махмуд отвечал обстоятельно, потому что успели они в парткоме обсудить это «чужое» для бригад дело, во всяком случае, на коллективных началах в области скот не откармливали.

— Дело стоящее, друзья, — сказал с места Базаров. — Если каждая бригада к тому, что продаст государству, откормит хотя бы одного бычка для бригадного «стола», и это польза делу, и это — увеличение общественного поголовья. Ну, а откормит кто-то бычка дома, хвала и ему. Одним словом, надо исходить из возможностей бригады и каждого ее члена, ведь вы прежде всего — хлопкоробы. Ну а что касается средств на ссуды… у совхоза не хватит денег, — государство поможет, мы этот вопрос с госбанком через обком партии решим. Будем добиваться и выделения хозяйству комбикормов.

— Тогда дело пойдет, райком-бобо, — крикнул один из бригадиров.

— Может, мы сейчас же и примем обращение ко всем хлопкоробам района, а то и области? Думаю, обком партии одобрит его, газеты опубликуют.

— Э-э, нет, обком-бобо, — возразили из зала. — Рано трубить на весь свет.

— Научены горьким опытом, райком-бобо, — поднялся со своего места управляющий пятым отделением Умарали-ака, один из ветеранов совхоза. Ему около семидесяти, но он полон сил и энергии. Его зычный голос сразу же привлек внимание. — Вон Гагаринский район на всю республику расхвастался, что выполнит пятилетку за три года, а сам в прошлом году все планы завалил. Дело для нас новое, стоит подождать результатов. Слово красно делом!

Сошлись на том, что пригласят корреспондента областной газеты, но только после того, как каждая бригада приобретет скот. Однако позднее Махмуд узнал, что Базаров во время поездок по другим хозяйствам рассказывал о начинании в совхозе «Восток», так что опыт этот стал внедряться в районе задолго до того, как появилась статья в газете.

Совещание подходило к концу. В заключение Базаров сказал, что со следующего года в области, ну и, конечно, в их районе начнет внедряться коллективный подряд во всех хлопководческих и овощеводческих бригадах, на некоторых фермах.

— Подрядная система — основной двигатель в выполнении продовольственной программы, — заявил первый секретарь, — никакие иные формы организации труда не дадут нужного эффекта.

Совещание объявили закрытым, и Махмуд облегченно вздохнул. День испытаний закончился.

А через несколько дней в совхозе состоялось заседание парткома. На повестку дня вынесли два вопроса — разработка мероприятий по устранению недостатков и персональное дело Ачила Маматова. Первый вопрос обсудили довольно быстро, у каждого нашлись конкретные дельные соображения. Дело оставалось за малым — их нужно было добросовестно выполнять.

О Наркомносе докладывал председатель группы народного контроля, он же главный экономист совхоза Самад Каххаров, невысокого роста сорокалетний мужчина с крупными чертами лица. Он держал в руках тощую папку. Пригласили и самого Маматова, посадили отдельно, в конце длинного стола, за которым сидели члены парткома.

— Товарищи, — сказал, прокашлявшись, Каххаров, — звено Маматова первым в нашем совхозе перешло на подряд — самую передовую форму организации труда. Все вы знаете, какие надежды на подряд возлагает районный комитет партии. Ачилбек, — он кивнул в сторону приунывшего Маматова, — в нашем многотысячном коллективе прокладывает тропу остальным. А это очень большая ответственность. Прежде чем перейти к изложению существа дела, мне бы хотелось рассказать о некоторых предварительных итогах деятельности звена. Обычно наш совхоз, да и весь район, к слову, начинает массовую сдачу огурцов заготовительным организациям где-то в конце мая, когда их и на базаре уже продают почти по государственной цене. А в этом году мы поставили для областного центра и для отправки в города РСФСР сорок тонн первосортных огурцов уже в начале мая. Никогда совхоз не снимал по двести центнеров с гектара этой продукции, а звено Маматова сумело получить, доказав, что такой урожай возможен на наших землях. Своевременно стал совхоз поставлять и другие овощи и травы-специи, а помидоры, из-за которых весь сыр-бор, в достаточном количестве получают полевые станы, ясли, сады и больница. Словом, звено трудится отлично, и я думаю, что конец года покажет, на что способен подряд. Уверен, что заработки членов звена будут не ниже заработков механизаторов, наших самых высокооплачиваемых работников…

Махмуд сразу сообразил, что Каххаров задался целью выгородить Наркомноса, свести обсуждение его поступка к случайной ошибке, да и ту утопить в мудреных рассуждениях, в цифрах, в перечислении былых заслуг. Суяров и Майсара тоже это поняли, они слушали главного экономиста с едва заметной усмешкой.

А тот продолжал:

— Я лично, товарищи, изучал организацию труда в звене. Во-первых, каждый метр земли используется предельно рационально, вся площадь хорошо обработана и удобрена органикой, сорняка нет и в помине. И главное — высокая производительность думаю, ни в одном подразделении совхоза пока такой нет. Опыт звена Маматова достоин всемерного распространения. — Каххаров минуту молчал, затем огорченно вздохнул. — Не обошлось в этом новом деле и без промахов. Конечно, поступок Маматова достоин наказания, но, учитывая его прежние заслуги перед совхозом, ограничимся порицанием. Сегодняшнее обсуждение, считаю, послужит ему уроком. А наказание — это ведь позор для всего совхоза — Маматов-то известное в районе лицо, а не какой-нибудь ахалай-махалай.

Он сел и стал вытирать платком пот, обильно катившийся со лба.

— Сколько раз появлялся на базаре, бригадир? — спросил Наркузиев.

— Дважды, Одынакул-ака, всего-то два раза и выехал, — стал уверять Маматов.

— Может, еще бывали случаи, Ачилбек? — сказал Суяров.

— Откуда, Малик-ака?! Дважды шайтан меня попутал. Виноват я, конечно. Вину признаю.

— Балли, йигит! — воскликнул управляющий пятым отделением Умарали Усманов. — По-мужски поступаешь, не боишься отвечать за вину. Я думаю, товарищ Каххаров прав, нужно ограничиться строгим предупреждением. Маматов еще молод, если мы выгоним его из партии, неизвестно, чем это для него кончится! Кадры надо воспитывать, так нас партия учит!

— До каких пор его воспитывать-то? — с иронией проговорил Махмуд. — Мужчина тем и ценен, что обязан полной мерой отвечать за свои поступки, а коммунист — тем более. Товарищи же говорят о палване так, будто он еще ребенок.

— Никто так не утверждает, — сказал главный зоотехник Саттаров, — нам ли, многое повидавшим на своем веку, губить парня поспешным решением. А вот за повторный проступок такого рода — лишим его права быть в партии.

— Ну а как быть с контролерами, Самад-ака? — спросил Махмуд у Каххарова.

— Их поведение обсудим на заседании группы народного контроля, всыплем им за халатность.

Махмуд кивнул, с этим он был согласен. А вот мягкость старых коммунистов по отношению к Маматову не одобрял. Особенно ему не понравились слова Каххара о том, что не надо заводить «громкого дела» на палвана, не стоит «выносить сор из избы».

— Как-то жалостливый сказал об одном не слишком порядочном человеке: «Он, конечно, сукин сын, но ведь наш же сукин сын». Наш, — усмехнулся Махмуд. — Мне кажется, у нас та же ситуация. Наш он и мы защищаем Маматова. А авторитет партийной организации, как учил Ленин, держится на том, что она способна вовремя очищать свои ряды от нестойких элементов. Я вижу, что нахожусь в меньшинстве, и все-таки считаю, что поступок не ошибка, как тут пытаются представить, а проявление стяжательской сути. Палван просто решил положить в карман лишние деньжата, воспользовавшись ситуацией.

— Вы хотите сказать, что Маматов преступник? — вскинулся Каххаров.

— В данном случае — да.

— О-о, директор-бобо, — произнес Усманов, — так мы весь совхоз зачислим в преступники. Кто-то торгует молоком, кто-то — гранатами. И каждый старается продать подороже, потому что вложил в это труд.

— Он ведь не с приусадебного участка собирал помидоры, — сказал Махмуд, — а с общественного огорода.

— И все же… Надо дать молодому коммунисту шанс доказать, что он может жить и трудиться честно, — сказал свое слово парторг, — я предлагаю объявить Маматову выговор без занесения в личное дело.

И члены парткома проголосовали за это предложение.

«Поглупеть от любви к женщине может только умный мужчина». Эту фразу Махмуд недавно вычитал на странице юмора в «Литературке» и подумал — «Это обо мне». Правда, будучи самокритичным, он посчитал, что меру его ума определять не ему, а другим, но если исходить из факта, что в двадцать семь лет ему доверили совхоз, он все же не дурак. Сейчас дураков не ставят руководить коллективами, хотя, говорят, было и такое время. Итак, он не дурак! А вот как подумает о Майсаре — куда весь его ум девается! Он готов на любую глупость, только бы увидеть ее, поговорить, коснуться в приветствии мягкой ладошки. Но нельзя ему, не имеет он права на глупости. Ведь он — руководитель. И на него смотрят не только сотни рабочих его коллектива, но и те, кто доверил ему этот коллектив. Не зря же Базаров провел в совхозе целый день. Махмуд считает, что Базаров тем самым хотел подчеркнуть, что райком партии постоянно держит молодых руководителей в поле зрения, следит за их работой, всегда готов помочь и советом, и делом. Одним словом, ему помогают встать на ноги, окрепнуть. Но так будет не до бесконечности. Придет час, и с него спросят по всем параметрам, точно так же, как с уже хорошо проварившихся в котле руководительских забот директоров.

Махмуд заметил, что совершенно не может оставаться один. Мысли сразу же об одном — как разрубить узел, который так крепко и запутанно завязала судьба.

На работу он приходит теперь чуть свет, прежде чем сесть за обязательную почту, долго стоит у распахнутого окна. Люди проходят мимо конторы, здороваются с ним, останавливаются, чтобы перекинуться парой слов. Он отвечает на приветствия, расспросы, а думает… о Майсаре, и ждет — не пройдет ли она по улице.

Вот и солнце выкатилось, последних коров торопливо провожают в стадо хозяйки. Где-то, несмотря на ранний час, на всю «катушку» врубили магнитофон. Наверно, с радиокомитетских пленок переписано, думает Махмуд без всякой связи с тем, чем забита его голова, очень чисто звучит. Когда записывают с идущего концерта, помех много бывает…

В конторе стали появляться люди. Махмуд слышит, как хлопают двери кабинетов. Скоро и Зульфия придет, а он все торчит у окна. Надо просмотреть почту. Затрезвонил телефон. Махмуд сел за стол и снял трубку. Услышал голос Бахрама.

— Алло, Махмуд?! — вопит тот, будто звонит из Антарктиды, а не из райцентра.

— Слушаю, старик! — смеется Махмуд, он рад этому звонку.

— Салют, директор-бобо! Второй день тебе звоню, никак не поймаю! Где пропадаешь?

— В поле, где же еще! — ответил Махмуд.

— Слушай, у вас что, Базаров целый день провел?

— Было дело.

— Вот здорово! — воскликнул Бахрам.

— Это для кого как, — усмехнулся Махмуд.

— У меня задание — написать отчет. Материал нужен в номер. Расскажи о главном, остальное… дело техники… Я бы приехал к тебе, давно не виделись, да, сам понимаешь, времени в обрез.

Конечно, Махмуд понимал его, сам не раз попадал в цейтнот. Рассказал другу об основных моментах знакомства Базарова с совхозными делами, его советах и рекомендациях.

Потом начался у Махмуда с Бахрамом обычный, как они, журналисты, выражались, треп.

— Если не секрет, с кем ты был тогда у меня? — спросил Бахрам.

— Секрет, старик. Совершенно секретно!

— Тогда молчу! — Бахрам начал рассказывать о какой-то азербайджаночке, которая появилась недавно в районе. — Понимаешь, очень яркой показалась, а при ближайшем знакомстве увидел — гримируется она.

— Ох, не люблю я накрашенных, — поддержал его Махмуд. — Ненастоящими мне кажутся.

В кабинет вошла Зульфия, как обычно, вся в обтяжечку. Она подошла к столу, поздоровалась негромко и стала ждать, пока Махмуд закончит разговор.

— Почту просмотрели? — спросила она, когда он положил трубку.

— Не успел, но сейчас я это сделаю. — Махмуд подвинул папку и раскрыл ее.

Зульфия не уходила. Махмуд поднял на нее вопросительный взгляд.

— Директор-бобо, — девушка заметно волновалась, — кого вы имели в виду, когда говорили, что не любите слишком модных? Меня?

— Что ты, сестренка, — смутился Махмуд и обругал себя мысленно идиотом — кричал на всю вселенную, а она за дверью была. — Ты — совершенно иное дело, Зульфия. Ты, пусть тебя не оскорбляет сравнение, как дом моды в кишлаке. Глядя на тебя, и другие девушки преображаются.

Зульфия радостно улыбнулась:

— Спасибо.

— А вообще-то, — осмелел Шарипов, — честно говоря, мне нравятся женщины, одевающиеся просто, но со вкусом. И не скрывающие настоящего своего лица под маской из косметики.

Она смотрела на него с удивлением, затем повернулась и молча пошла к двери, а Махмуд отметил, что сегодня походка у нее более спокойная, она даже бедрами не покачивала, как обычно.

Надо было работать, и он открыл папку с очередной почтой. Это занятие каждое утро приводит его в уныние. Столько бумаг, что удивляешься, как это бумажная промышленность страны успевает обеспечивать учреждения, главным образом, вышестоящие, своей продукцией. Сколько машинисток стучат на «оптимах» и «ятранях», чтобы сообщить ему о том, что нужно экономно расходовать поливную воду или минеральные удобрения! Скольким людям приходится протирать штаны, чтобы придумать это, отредактировать, согласовать с инстанциями? Директору не дают покоя ни рапо, ни облпо, ни министры — союзный и республиканский — по прямой линии, и десяток других — по косвенным, которым нужно отвечать или хотя бы подписывать ответы, придуманные работниками совхоза. Сколько хозяйство должно угробить бумаги на эти ответы, на конверты, затратить денег на пересылку по адресатам!

Сегодня опять полная папка. Большую часть бумаг Махмуд адресует отделам, часть заявлений — в партком или рабочком, а жалобы на табельщиков решает оставить при себе, чтобы лично заняться расследованием. В них идет речь о приписках механизаторам невыполненных работ. Табельщики надеялись часть суммы положить в карман. Хитро. Махмуд решил проверить факты. Если они подтвердятся, подумал он, придется кое-кого строго наказать…

Махмуд накладывает резолюции на бумагах, а думает о Майсаре. Рука как-то автоматически выводит: «Гл. буху! К исполнению!», «Гл. зоотехнику! Прошу разобраться!», «Гл. инженеру! Срочно обеспечьте!» И так до последнего листа.

Зульфия принесла чай, молча поставила на стол и, забрав папку, вышла. Надо бы сказать ей что-нибудь приятное и смешное, как всегда, поднять настроение, но, как назло, ни одна шутка, ни один комплимент не шли на ум. Даже за чай не поблагодарил.

Зашел Шайманов, поздоровался, спросил:

— Оправдали Наркомноса?

— Ага. Потерпел я поражение, Рахим-ака, — ответил Махмуд, — и не могу понять — почему?

— Потому, директор-бобо, что вы недостаточно хорошо познакомились с жизнью совхоза, — сказал главный агроном.

Появился Суяров, и Шайманов замолчал. Секретарь парткома стремительно прошел от двери к столу, поздоровался с Махмудом и главным агрономом, сел. Он знал об идее Шайманова, поинтересовался:

— Что показывают расчеты, Рахим-ака?

Шайманов вкратце изложил суть предстоящих преобразований, если, конечно, начинание будет одобрено.

— Вот именно, — охладил его пыл Махмуд. — У нас первоочередная задача — тонковолокнистый.

— Тогда я еду в четвертое отделение, — сказал Шайманов. — Заниматься первоочередной задачей.

— Меня пригласили на семинар пропагандистов, — засобирался и Суяров, — повезу всех руководителей кружков.

— Добро, а я побываю на полях, — сказал Махмуд, — загляну в первую бригаду, посмотрю, что за скот они купили. Вечером встречаемся здесь.

— У Сахибова я был уже, — сказал Суяров, — пять бычков двухлеток он купил. Но главное — снес бульдозером насыпь коллектора и, распахав это место, посеял тыкву. На корм.

…Шарипов пропадал в бригадах, распекал кого надо, советовал, требовал. Весь без остатка отдавался делам, и все-таки образ Майсары незримо сопровождал его. Нет, спасения от любви не было. А увидеть любимую не удавалось, даже звонить ей не решался.

А на следующий день ему преподнесла сюрприз Зульфия. Утром вошла в его кабинет скромница в платье из ханатласа, на голове — голубая прозрачная косыночка, волосы заплетены в две тугие косы, одна из которых небрежно брошена на грудь. И никакой косметики. Девушка была свежа, как утро, и прекрасна, как Зухра.

— Ого! — воскликнул он невольно. — Неужели у меня такая красивая секретарша?

— Что делать, Махмуд-ака, — ответила она грустно, но не без кокетства, — секретарши обязаны подстраиваться под вкусы своих директоров.

— Спасибо, сестренка, что сделала мне приятное, — произнес Махмуд растроганно, — почту я просмотрел, можешь забрать. Если крепким чаем обрадуешь, расцелую.

Она вспыхнула и опустила глаза. А Махмуд, глядя ей вслед, подумал, что ему обязательно нужно поговорить с ней откровенно. Сказать правду. Конечно, не упомянув имени Майсары…

И случай такой представился. Вернее, сама Зульфия вновь удивила его. Обычно девушка являлась точно в восемь. А тут до начала рабочего дня оставалось не меньше часа. Вид у нее был не то растерянный, не то обиженный.

— Почему мы сегодня так мрачны? — спросил Махмуд, поздоровавшись.

— Мне нужно поговорить с вами, Махмуд-ака, — сказала она и, не дожидаясь приглашения, вошла за ним в кабинет.

— Прошу, — Махмуд указал на кресло за журнальным столиком.

Она долго собиралась с духом, потом как-то обреченно махнула рукой и объявила — быстро, на первый взгляд, бессмысленно, но для него понятно.

— Я люблю, ради вас готова на любую жертву… А вы… все шутите. Неужели я вам не нравлюсь ни капельки? — Она замолчала, испуганно посмотрела ему в глаза и вдруг воскликнула: — Господи, какую околесицу несу!

— Может, ты устала, сестренка, — смущенно произнес Махмуд, догадываясь, почему девушка решилась на этот шаг. Он не скупился на комплименты, на приятные слова, а она… построила на этих комплиментах надежды на счастье… — Отдохни, я дам отпуск.

— Ничего вы не поняли, Махмуд-ака, — прошептала Зульфия чуть не плача.

— Я все понял, — сказал серьезно Махмуд. — Но пойми и ты меня. Мое сердце отдано другой. Я тебя люблю, как сестренку, оставайся ею.

— Догадываюсь, кто она. Вот дура, почему я раньше не хотела этого замечать? — Зульфия вскочила и поспешно вышла из кабинета.

За полгода, товарищ директор, сказал себе Махмуд, оставшись один, ты уже столько драм и комедий повидал в своем кабинете… Но то, что случилось только что… Захочешь, не придумаешь. Не предугадаешь. Так тебе и надо, директор! В другой раз умнее будешь, не станешь так необдуманно говорить девушкам комплименты.

Ему было искренне жаль Зульфию. Но что он мог поделать с собой? Любил-то он другую.

…Хвала счастливому случаю! Пусть никогда не иссякнет река его сострадания к людям, пусть он всегда приносит: страждущим — теплый угол, жаждущим — глоток воды, а влюбленным — желанные встречи!

Тетушка Зебо собралась в Байсун, на свадьбу какого-то родственника. И Махмуд был рад этому случаю.

— Кудрат должен отвезти мать и вернуться, — сказала Майсара, заскочив будто по делу на минуту в гостиницу. — Завтра буду вас ждать!

И тут же ушла. Он обратил внимание на то, что она назвала мужа просто Кудратом, без обычного уважительного «ака», и подумал, что Майсара, видно, сделала уже выбор и ему теперь недолго осталось мучиться ревностью. Только бы не покинула ее решимость.

Тетушка Зебо не очень-то и хотела ехать в этот Байсун! Трястись сто пятьдесят километров по горным серпантинам даже на такой комфортабельной машине, как «Жигули», согласитесь, не для ее возраста забава — ей уже за шестьдесят.

Зебо-хола несколько раз пыталась поговорить с сыном по душам. Согласие в семье стала разъедать невидимая ржа, а ведь хола, не зная покоя, делала все возможное, чтобы в доме не иссякал ручеек взаимного уважения и любви. Ей казалось, что она добилась этого. Ходила по кишлаку с гордо поднятой головой, не стыдилась смотреть людям в глаза, при случае хвасталась перед сверстницами своей счастливой старостью.

Но что-то вдруг незримо изменилось в семейных отношениях. Что именно — она еще пока не понимала, но чувствовала — исчезли теплота, открытость, доверие… Тетушка мучилась неведением, ей хотелось понять, откуда она исходит, эта тревога, чтобы знать, как изгнать ее, как восстановить ту душевную теплоту, что объединяла их под одной крышей?

Но от ее попыток затеять откровенный разговор сын всякий раз отмахивался, мол, все в порядке, мать, не терзай себя и меня оставь в покое. А однажды он даже рассердился, сказал, что ему порядком надоели все ее охи да ахи!

И вот, пришла открытка от троюродного племянника Анвара, приглашающего на свадьбу. Тетушка решила поехать. Поговорила с сыном, тот вызвался отвезти ее туда, поскольку в бригаде стало полегче с работой. «Теперь-то ты никуда не денешься, сыночек, — подумала она, — мы с тобой обо всем переговорим, за три часа дороги все на свете можно обсудить!» И стала готовиться к поездке. Одежду подобрала соответствующую случаю, испекла жирных, на сметане, слоеных патыров — лепешек из пресного теста, густо посыпала их сахаром, в целлофановый пакет запаковала отрез «кристаллона» — подарок невесте, купила в магазине дорогую рубашку для жениха. Дастархан у нее получился приличный, Кудрат еле уместил его в багажнике.

Под вечер, когда зной начал спадать, выехали из кишлака. С разговором тетушка Зебо не спешила. «Пусть проедет половину пути, — подумала она, — а там и начну. Даже если и рассердится сын, назад не повернет уже». Она устроилась поудобнее и молча поглядывала по сторонам. Тянулись бесконечные хлопковые поля. Кое-где работали тракторы, а по дороге проносились машины, большие и длинные, как паровозы, чуть поменьше — обыкновенные трехтонки, масса легковушек, мелькали поселки и фермы, по обочинам изредка плелись стада овец, которых чабаны, видно, гнали на мясокомбинат. Упругий ветер, влетавший в окна, был горячим, тетушку разморило, и она вскоре закрыла глаза и задремала.

Очнулась в Сайропе, когда Кудрат остановил машину.

— Здесь лучшие в Сурхандарье шашлыки, мать, — сказал он, — может, поедим?

— А чай тут есть? — спросила хола.

— О-о, тоже самый лучший в области!

— Хорошо, сынок, — согласилась она, — давай перекусим.

Они направились к чайхане, где под огромной чинарой стояли столики. Кудрат, посадив мать, пошел к шашлычнику, сделал заказ и, купив лепешку, принес чайник чая с пиалами. От широкого ручья, что вытекал из родника, веяло прохладой, с гор дул свежий ветер, листья чинары шуршали, словно бы разговаривая с ветром, и было так приятно сидеть тут, вслушиваясь в шум на площади, что ни о чем не хотелось думать.

Шашлык и вправду был отменным — нежным, ароматным, хорошо промаринованным. Хола видела, что сын пришел в благодушное расположение, и она отважилась спросить:

— Кудратджан, сынок, что же все-таки происходит в нашем доме?

— А что происходит? — вскинул на мать вроде бы удивленный взгляд сын, поняв, что ему не избежать этого неприятного разговора.

— Не чувствуешь разве, что в доме поселилось безразличие? И может быть, даже хуже. Какая кошка между вами пробежала?

— Никакая! Видишь, сколько работы в совхозе, некогда нам, а тебе бог знает что показалось. Майсара — начальство, тебе бы давно это понять надо. У нее заботы — обо всем кишлаке. А особенно сейчас, когда на ней лежит заготовка молока и яиц.

— Не притворяйся, сын! — воскликнула хола, рассердившись. — Прекрасно понимаешь, что речь о другом. Майсара и полгода назад была начальством, забот тоже хватало. Отмахиваешься? Но ведь так не может быть всегда, надо же разобраться!

— Придет время — разберемся. Сейчас не до этого, — сказал он, опуская глаза.

— Тебе не до этого, Майсаре — тоже, а туча висит над домом, над моей душой, — произнесла с горечью тетушка.

— Не придумывай себе волнений. Береги здоровье, мать, жизнь и так коротка.

В этой браваде она видела желание скрыть душевную боль, обиду. Она подумала — может, сын и сам не знает причины, по которой Майсара вдруг изменилась. Может быть, она еще станет прежней, и Кудрат прав, что не торопит события? А может, напротив, стоит выяснить причину, чтобы сноха, в случае чего, не зашла слишком далеко?

— Сынок, — сказала она, — ты не обижайся на мать-старуху, но чудится мне иногда, что у твоей жены появился кто-то. Потому и стала она равнодушна к дому.

— Совсем спятила, — всплеснул руками Кудрат. — Кто она, твоя невестка? Председатель Совета. Всегда на виду. Не думаю, чтобы Майсара съела свой разум.

— А если все-таки окажется, что я права?

— Вот что, мать, — произнес он с укором, — вы с родителями Майсары поженили нас тогда, когда мы еще мало что понимали в любви. Кого теперь винить, если Майсара вдруг полюбила?!

— Но теперь ведь поздно уже новые семьи строить.

— Нам что, по сто лет?! — проворчал Кудрат.

— Неужели тебя это ничуть не трогает, сынок?

— Трогает, — на лице его отразилось страдание. — Но что я могу поделать?

— У меня впереди осталось немного, — сказала мать, — если печаль и дальше будет разъедать душу, умру!

— Поживи пока в Байсуне, — предложил Кудрат.

— Сколько это — «пока»? — вздохнула хола.

В глубоком молчании продолжили они путь.

Впереди показались огни Байсуна. С высоты известняковой гряды Аккутал, что опоясывает плато, на котором стоит город, с юго-запада, взору открылось море мерцающих огней — казалось, звезды рассыпались тут. А вокруг высились черные ломаные спины гор, словно бы на своих каменных плечах держащие огромный бархатно-черный свод неба.

— Красота какая! — воскликнула тетушка.

— Город, и этим все сказано, — заметил сын…

Тетушка Зебо любовалась огнями, а мыслями была в далекой юности. И она подумала, что зря уехала из Байсуна.

— Умру, похорони меня здесь, — сказала она Кудрату…

Узбек, если он дитя гор, как правило, — потомственный животновод и виноградарь; рожденный в степях — прекрасный знаток каракульских овец. Ну а тот, кто вырос в оазисе, в душе своей — хлопкороб, хотя по роду занятий может быть кем угодно — учителем, врачом, журналистом. Махмуд, можно сказать, урожденный хлопкороб. С тех пор как он помнит себя, хлопок, белоснежный и пушистый, всегда окружал его. Он возникал строчками бисера на полях весной, затем разливался изумрудным морем, простреленным желтыми и сиреневыми цветами, а осенью плыл по дорогам в прицепах и автомашинах, вздымался белыми бунтами на заготпунктах. О трудностях работы хлопкороба Махмуд знал не из рассказов, а по собственному опыту. Уже начиная где-то с пятого класса, школьники работали в страду на полях. Становясь старше, особенно в студенческие годы, где предстоящая профессия сама предполагала это, он познавал проблемы хлопкового поля, о которых иногда в аудитории, а чаще — на полевых станах Голодной степи, где проходили практику, возникали горячие споры. Потом, работая в газете и встречаясь с опытными хлопкоробами, Махмуд понял, что предметы многих споров студенческой поры были всего-навсего рассуждениями дилетантов, но вместе с тем кое-что в них было и насущным, требовавшим своего решения.

Одной из таких проблем, по его мнению, было увеличение выхода волокна, который в последние несколько лет резко сократился, хотя сырца, то есть той продукции, что дает поле, становилось больше и больше. В чем тут дело?! Мнений тут много, порой противоречивых, а точных рекомендаций нет. Недавно он вычитал, что зло увидели в том, что хлопкоочистительные заводы находятся в распоряжении другого министерства, а не сельского хозяйства. Даже предложили отдать заводы рапо, мол, пусть рабочие-хлопкоочистители после сезона переработки, образно говоря, выходят в поле с кетменем. Предложение, над рациональностью которого еще, конечно, думать и думать! Но в одном Махмуд был согласен с учеными. Село должно строить свои отношения с государством по чистому волокну. В том, что сокращалось производство волокна, он не винил промышленность. Тут село, и только село виновно. Сказались негативные явления — приписки и очковтирательство. Хлопкоуборочная техника, которая, что скрывать, еще далека от совершенства, тоже вносит свой отрицательный вклад — она смешивает сорта, и, тем не менее, весь сырец машинного сбора принимается первым сортом. Так случилось потому, что хлопковые хозяйства с недоверием относились к уборочным машинам, надо было их заинтересовать. Вот почему машинный сбор весь шел первым сортом, хотя шпиндели собирали с куста и высококачественный хлопок, и тот, который едва тянул на третий. Теперь кончилась эта малина — с нынешнего года хозяйства будут получать за то, что реально сдают. Строго по сортам. Правда, цены на сырец значительно повысили, село в любом случае в убытке не окажется, но зато государство хоть будет знать, за что оно платит!

Недостатков у хлопкоуборочных машин много. Кроме того, что перемешивают сорта, они еще наносят большой ущерб и семенам. Вытянув из коробочки волокно, шпиндели передают его щеткам, а потом мощная струя воздуха засасывает дольки в бункер, причем, так сильно бьет ими по стальной сетке, что семена дробятся, становятся непригодными для сева. Каждый год хлопкоробы пересевают значительные участки, потому что всходы оказываются редкими. Там, где вместо целого семени упала часть его, естественно, ничего не произрастает. А пересев — это всегда дополнительные затраты — на семена, на оплату труда механизаторов, на покупку горючего и так далее. Но главное — упускаются оптимальные сроки. Поздние всходы дают поздний урожай, при этом нарушается технология ухода.

И еще одно. Машина требует одновременного созревания всего поля, раскрытия трех четвертей коробочек на каждом кусте. Дефолиация, то есть обезлиствление хлопчатника, проводится при четырех-пяти раскрытых коробочках, то есть, когда на кусте лишь четверть будущего урожая. Дефолиант прекращает развитие, и, таким образом, то, что завязалось в августе, остается недозревшим, хотя при другой технологии ухода, при обработке до конца сентября, могло бы дать качественное волокно.

Все это Махмуд знал и, когда пришел в совхоз, после долгих размышлений, после бесед с бывалыми хлопкоробами, решил попробовать на свой страх и риск новую технологию. Когда он поделился своими мыслями с главным агрономом, тот рассмеялся:

— Кто вам позволит, Махмудджан, идти против течения? У нас этого не любят. Вас назовут авантюристом, шарлатаном, приклеют ярлык антимеханизатора. Нет, в масштабе совхоза этого делать не следует.

— А в масштабе отделения?

— Лучше, если для эксперимента выберем по одной бригаде в каждом отделении, — посоветовал Шайманов и предупредил: — Но чтобы об этом знали только вы, я и тот бригадир, где будет проводиться эксперимент. А если уж бригадир попадется, пусть берет всю ответственность на себя.

— Найдутся такие бригадиры? — спросил Махмуд.

— Нужно подумать.

Суть предложения Махмуда заключалась в том, чтобы перевернуть процесс уборки. Если ее обычно начинают машины и завершают руки людей, будет наоборот. Что это даст? По мнению Махмуда, продлится вегетационный период, и тогда успеют созреть все коробочки на кусте, поля дадут полновесный урожай. При этом не нужно только прекращать поливы, хлопчатник жив водой — это всем известно. Махмуд определил и сроки такой формы уборки. Весь сентябрь и первую декаду октября в поле работают люди. Проходя по междурядьям, они способствуют тому, чтобы увеличивался доступ воздуха к растениям. После того как первые и вторые сорта будут убраны с нижних и средних ярусов кустов, производится обезлиствление, называемое десикацией. Через неделю на обнаженных кустах останутся одни раскрытые коробочки. Тут и пустить хлопкоуборочные комбайны. За пару проходов по полям они соберут весь урожай, а то, что упало на землю, очистят подборщики. Наконец, в работу включатся куракоуборочные машины. Где-то в последних числах октября они завершат уборку, и на смену им придут пахари.

Преимущества предложения Махмуда? Более массовое созревание хлопчатника, более чистый его сбор и, главное, — более полный. А вовремя поднятая зябь дает возможность земле отдохнуть и набраться сил.

Были и неясности. Например, не было известно, как задуманное Махмудом отразится на финансовом состоянии бригады, на средней урожайности с гектара. По его предварительным подсчетам выходило, что получится не хуже, чем в других бригадах, но насколько «не хуже»? Это мог сказать только конец уборки. Выигрывалось время, улучшались условия труда людей, но эти вещи абстрактны, если не подкреплены материальным результатом.

…Шайманов целую неделю беседовал с бригадирами, которым верил, как себе, уговаривал их подключиться к эксперименту. Те соглашались, что нужно искать пути сокращения сроков уборки, более эффективного использования машин, но как только речь заходила о конкретном предложении, отводили взгляды, и становилось ясно, что они не спешат стать зачинателями. Это и естественно, идти по проторенной тропке всегда легче, бесхлопотнее. Главный агроном уговорил троих, и среди них бригадира Сахибова.

— Тонковолокнистый нам пока мало знаком, — мудро рассудил он, — и не все ли равно, по какой системе мы уберем его! — Спросил: — Вот только как быть со сводкой о дефолиации?

Серьезный вопрос. Дефолиация такое дело, за просрочку которого можно и серьезные неприятности нажить. Когда наступают ее сроки, из района и области чуть не каждый час требуют данные. Обнаружится липа — жди беду! Шайманов знает об этом.

— Ответственность беру на себя! — сказал он твердо.

Условились, что об этом никто не будет знать. Согласился с предложением Шайманова и бригадир шестой бригады девятого отделения Маматназаров. Угодья этой бригады раскинулись на берегу Карасу, в самой глубине территории совхоза, куда не только районное или областное, но даже и совхозное-то начальство заглядывало редко. Махмуд, к примеру, там пока один раз только был.

Вот и все, что удалось Шайманову.

— Ну, что ж, Рахим-ака, — сказал Шарипов, услышав об этом, — начнем с малого. Это даже и лучше, сорвется дело — потеря невелика, убытки возместим за счет хозяйства, надеюсь, они будут небольшими. Но будущее все-таки за машинной уборкой.

Удивительное время — конец августа. Саратан позади, зной идет на убыль, солнце днем еще яростно палит, но к вечеру оно словно бы уже изнемогает. Духота спадает, работается легче. Вода в арыках становится тихой и прозрачной, на ветвях деревьев повисает густая мохнатая паутина, а в небе изредка появляются перья облаков, напоминая о предстоящей осени. Завершается уборка кукурузы на зерно, а освободившиеся площади тут же распахиваются, чтобы в них легли опять ее семена. К концу осени они дадут сочный корм для скота.

Плоды на яблонях во дворах зарумянились, янтарными стали кисти винограда, и вокруг них все больше кружится шмелей. На вершинах дальних гор расширилась граница снежного покрова. На подходе осень.

Хлопчатник начал раскрывать свои коробочки, напоминая дехканам, что наступает самая ответственная пора в их жизни — «белая» страда.

Какой она выдастся нынче, оправдает ли надежды хлопкороба, позволит ли ему сдержать слово, данное еще весной на республиканском курултае передовиков сельского хозяйства в Ташкенте?

Об этом думает первый секретарь райкома партии Мурад Базаров.

Партия принимает решительные меры по резкому улучшению стиля руководства, по наведению порядка в сельскохозяйственном производстве. Созданы агропромышленные объединения, которые призваны отвечать за конечный результат работы в этой отрасли. Но работники агропрома не очень-то решительны в действиях. Сказывается инерция. Без райкома партии сами ничего не предпринимают. Так же, как и хозяйства, все еще дожидаются райкомовских директив. Неоднократно на совещаниях предлагал Базаров руководителям, агрономам, труженикам откровеннее, смелее высказываться. Его выслушивали, одобрительно кивали, многозначительно переглядывались — мол, мягко стелет секретарь… И от смелых выступлений воздерживались, думая каждый про себя — вот когда кто-то из нас займет ваше место, тогда и появится смелость в суждениях. И то лишь в своем собственном кабинете, а не в кабинете вышестоящего товарища.

Базаров, в общем-то, понимает людей. Их приучали к подобному стилю поведения. Не иметь собственного мнения, а если и иметь, то держать его при себе и таким образом уходить от ответственности, стало своего рода болезнью, и одними призывами избавляться от нее мало что изменишь. Это следствие того, что одно время критерием любого авторитета являлась Госпожа Должность.

Шум кондиционера едва уловим, он напоминает жужжание мухи, бьющейся о стекло. Базаров привык к этому жужжанию, оно не мешает думать, не мешает работать. Потому и не выключает кондиционер, хотя тот работает сейчас вхолостую — окно-то открыто. Человек сегодня лишен возможности жить в абсолютной тишине, для этого нужно обитать где-нибудь в глухомани гор, по соседству со снежным человеком. А так… едешь в машине — гудит мотор. Сидишь в кабинете — грохочут машины на улице. Пришел домой — телевизор включен. Шум как невидимая паутина окутывает наше бытие. Иногда раздражает, а иногда, напротив, — успокаивает. Вот как сейчас, когда есть основания волноваться.

Хозяйства, потерявшие урожай в саратан, конечно же, не дадут даже плана, все-таки он агроном и понимает, что к чему.

Крестьяне, по его мнению, самые верные специалисты села, редко ошибающиеся в прогнозах, утверждали, что тонковолокнистый, несмотря на необычайную жару, все-таки удался, однако ни один из них не смог сказать, каким же на самом деле будет урожай. Многое зависит от погоды. Ударят морозы рано — один урожай, будет тепло — совсем другой, а если к тому же и поливов не прекращать — третий.

Какой сложится страда? В общих чертах даст об этом представление сегодняшнее заседание бюро, на которое приглашены руководители хозяйств, главные агрономы, председатель районного агропромышленного объединения. Он, Базаров, попросит доложить товарищей о делах, потребует правды, а они — известно — постараются быть настолько объективными, насколько, по их мнению, необходимо, чтобы не слишком расстраивать райком-бобо.

Страда предстояла нелегкая. Об этом знали все, кому положено. Только большинство не хотело признаваться в этом, чтобы не прослыть паникерами. Кто знает, как сложатся обстоятельства. Может случиться, что, провалив все задания и графики, ты будешь, однако, на общем фоне выглядеть терпимо. Речи об оргвыводах тогда не будет. А признаться в самом начале пути, что ты вряд ли осилишь его, значит, дать основание думать о тебе как о неумехе. Обдумывая все это, Базаров решил, что после заседания бюро позвонит в обком и откровенно поделится своими опасениями об урожае. Может случиться, что район даже плана не даст, но партийная организация, понятно, будет принимать все меры, чтобы не было этого.

Привычка приходить на работу рано осталась еще с тех пор, когда был он директором совхоза. Тогда и научился обдумывать предстоящий день у раскрытого окна.

Итак, он уже мысленно прикинул, кто и что может ему доложить. В основном, как обстоят дела в хозяйствах, он знал. Знал и о том, что в совхозе «Восток» задуман эксперимент. Шарипов ищет свои пути руководства хозяйством. Конечно, если в республике узнают, что в совхозе решили начать уборку руками, а машины пустить в конце, влетит и директору, и ему, секретарю райкома, — куда, скажут, смотрел. Но, может, страда нынешнего года требует именно такого метода — позволяющего продлить вегетационный период. А это — повышение урожайности. И не даст ли этот метод возможность установить причины снижения выхода волокна на заводах? Пусть пробует Шарипов. Это все же лучше, чем слепо следовать указаниям, даже самым ценным.

Базаров глянул на часы — до начала работы оставалось пять минут. Он слышал, как хлопали двери кабинетов, подтягивались сотрудники аппарата. Пора садиться за стол. А решение надо принимать вместе с работниками района. И вместе же выполнять его!

Махмуд решил на заре побывать на полях.

На одной из карт встретился ему поливальщик Кахраман-ака. Старик сидел на берегу арыка. Увидев Махмуда, поднялся.

— Это вы, директор-бобо! Ассалам алейкум!

— Ваалейкум, — ответил Махмуд.

— Проверяете, не спят ли поливальщики? — сказал Кахраман-ака.

— Угадали, ака. Вода в эту пору чаще всего сбрасывается в коллектор. Но вы молодец, Кахраман-ака! — Он поздоровался с мирабом[2] за руку. — Ночи уже прохладные.

— Да, пришлось халат натянуть, — ответил поливальщик, — а вот вы легко одеты.

— Я закаленный.

— Ну, что показал осмотр? — спросил Кахраман-ака.

— Мирабы работают, — неопределенно ответил Махмуд.

— В нашей смене все ребята добросовестные, — сказал поливальщик, — что Нигмат, что Сабир.

— Не раскрывается хлопок? — спросил Махмуд.

— На некоторых кустах уже по две-три коробочки. Чудной этот хлопок!

— Чем же?

— Нежный какой-то, пушистый, кажется, в нем и веса-то нет…

Да, подумал Махмуд, «шелковый» еще не раз удивит востоковцев. Вспомнил лето. В период массового цветенья поля напоминали волшебные ковры. В те дни Сахибов и сказал Махмуду:

— Как увидели эту красоту женщины, сразу простили вам строгость, с какой заставляли сеять. Тогда, что и говорить, недовольных было много!

— Женщины — существа чувствительные, — заметил присутствующий при этом управляющий отделением Пирмат Саатов, — глянули они на разноцветье, и души их разомлели. Посмотрим, что они запоют во время уборки!

— Дело привычное, Пирмат-ака, будут собирать, как всегда.

— Э, нет, — возразил управляющий, — как всегда, не пойдет! Посудите сами. Коробочка белого весит пять граммов, а коробочка «шелкового» — от силы два. Сколько движений нужно сделать сборщице, чтобы собрать те же сто килограммов? В два раза больше!

— Зато в два раза больше и получит! — ответил Сахибов.

Правильно рассуждает бригадир, решил Махмуд. В Сахибове подкупали немногословие, умение рассудить по-житейски мудро. Хоть и был тонковолокнистый незнакомцем для востоковцев, агрономы подсчитали, что совхоз может получить в среднем по сорок пять центнеров и дать два плана. Махмуд принял их прогнозы к сведению, и только. Издавна известно — урожай не тот, что на корню, а тот, что в амбаре. Конец страды, которую еще нужно провести на должном уровне, покажет реальный результат…

И сейчас в ответ на восклицание поливальщика Махмуд ответил с улыбкой:

— «Шелковый», а вес у него есть. После уборки все это зазвенит в кармане!

— Дай-то бог.

— Русская пословица говорит — бог-то бог, да сам не будь плох, — заметил Шарипов, — помните о ней.

— Когда уборку начнем, директор-бобо?

— Посоветуемся со специалистами, — ответил Махмуд, — а потом уж наметим сроки.

Он неторопливо продолжил путь.

На востоке светлела полоска неба, пели петухи разноголосо и громко, деревья приобрели ясные очертания, виден стал Бабатаг, возвышающийся вдали горбатой черной стеной.

Сторож крепко спал под навесом. Махмуд прошел мимо него.

Когда он с полотенцем вышел во двор, сторож уже встал.

— Что-то долго вас не было.

— Проверял работу поливальщиков, тога. Вернулся, а вы спите!

Сторож смутился, сказал поспешно:

— Сейчас завтрак подам.

На столе лежала районная газета за вчерашний день. Махмуд стал просматривать материалы. Всякий раз, когда он брал «свою» газету в руки, становилось как-то грустно на душе. Сейчас бы войти в редакцию, окунуться в ее беспокойную, шумную атмосферу. Но…

Газета, как всегда, была набита информацией и заметками об ушедшем дне, и только передовица, написанная напыщенным слогом редактора, напоминала читателям о предстоящей страде, указывала, что и как нужно сделать в оставшийся период. «Спасибо и на этом, — мысленно поблагодарил он редактора, — постараемся встретить страду во всеоружии, если пользоваться вашей терминологией».

— Директор уже встал? — услышал голос главного агронома.

— Давно.

Вошел Шайманов, и Махмуд по его нетерпеливому виду понял, что он еле удерживает какую-то новость.

— Прошу, — Махмуд указал на стул.

— С вас суюнчи, Махмуд Шарипович, — заявил радостно агроном. — Своими глазами видел, раскрывается тонковолокнистый! Сейчас вот ехал сюда, остановил машину, прошел в глубь поля — сияют шелком коробочки! Урожай рано созрел!

— Суюнчи, конечно, за мной, — рассмеялся Махмуд, — но только потому, что вы опередили меня самого. У газетчиков это называется «вставить фитиль». А вообще… ночью я проверял работу поливальщиков, сам видел.

— Фитиль так фитиль!

— Когда дефолиацию начнем? — спросил Махмуд. — Надо бы поехать к летчикам и заранее договориться насчет самолетов.

— Перебьемся без них, — сказал Шайманов. — У меня свои расчеты. — Он раскрыл папку, чтобы вытащить бумаги.

— Сначала позавтракаем, — остановил его Махмуд, — на голодный желудок умные мысли не приходят. Прошу!

— Верно. — Главный агроном ел и попутно советовал: — С дефолиацией спешить не надо, райком подскажет, когда начать. Нам только следует запастись химикалиями да технику подготовить…

«Как же, брат, вымуштровали тебя за двадцать лет, — думал Махмуд, слушая Шайманова, — совсем лишили самостоятельности. Даже в том, что имеет самое непосредственное к тебе отношение, в том, где ты по долгу службы обязан задавать тон, хочешь заручиться поддержкой райкома, чтобы потом, в случае чего, на него же свалить вину».

…Вести о раскрывшихся коробочках стали поступать из всех бригад и отделений, и каждый сообщавший, видимо, считал, что делает это первым, поскольку обязательно упоминал о суюнчи.

— Это говорит о том, — сказал Махмуд на объединенном заседании парткома и совета главных специалистов, где обсуждался вопрос о страде, — что совхозная агрономическая служба хорошо поработала, обеспечила равномерное созревание урожая на всей площади, значит, уборку, можно закончить в самые сжатые сроки.

— Несомненно, директор-бобо, — воскликнул Шайманов. — Нам можно ставить пятерку с плюсом!

— Ну, скромностью вы не страдаете! — заметил Суяров.

— Речь-то обо всей службе нашей, Малик Суярович.

— Пятерку с плюсом после дефолиации поставим, — сказал Махмуд.

Совещались недолго. Предварительные наметки главного инженера об организации уборочно-транспортного отряда и звеньев были рассмотрены еще месяц назад в кабинете Махмуда, теперь же уточняли детали, обсуждали, что должны сделать отделы и отрасли совхоза. Определили размеры премий для бригад и отделений, занявших первые места в соревновании. Совхозу предстояло сдать две тысячи тонн семенного хлопка, поэтому позаботились о том, чтобы хорошо организовать работу сборщиц. Между прочим, хлопок на семена впервые собирали руками, и Махмуд подумал, что, видно, дошло, наконец, до кого-то что-то разумное. Надоело каждый год пересевать площади с неудовлетворительными всходами.

— Машины несовершенны, Махмуд Шарипович, — заметил главный инженер Абдулла Ниязов, сверстник Махмуда, — потери будут большими. И подборщики несовершенны, придется много ручного труда вкладывать.

— А какая страда проходила без этого? — спросил у него Шайманов. — Другие хозяйства в одинаковых с нами условиях, так что будем довольствоваться тем, что есть.

— Я вот думаю об этих отрядах — уборочно-транспортных. Раньше каждый тракторист убирал урожай только в своей бригаде, — сказал управляющий пятым отделением Уразов, — а теперь что? Мои механизаторы будут работать в соседнем отделении, а у меня хлопок поплывет?

— В вашем отделении будут работать два звена, — ответил главный инженер, — по пять машин в каждом. За два дня бригада должна выполнить план. Пока звенья пройдут по всем бригадам, в первой подойдет время повторного съема. Зато обслуживать машины легче, да и механизаторов кормить удобнее, все работают на одном месте.

— Кормежка никогда не была проблемой, — усмехнулся управляющий, — тут каждый бригадир сам решал — что и как.

— Теперь они это право уступят вам, Самад-ака, — нашелся Ниязов, и все рассмеялись, глянув на помрачневшее лицо управляющего. Было ясно, почему звенья смущают его, — лишнюю работенку ему подваливают.

— Еще какие вопросы! — спросил Махмуд.

— Пока все ясно, — сказал член парткома, тракторист из второго отделения Сафаров, — такая система мне лично нравится. Раньше как было? Наберешь бункер и полдня ждешь тележку, которую по приказу механика отдали черт знает куда или перехватили из другой бригады. Теперь наши тележки никуда не уйдут!

Майсара сидит по правую сторону от Махмуда, третьей после Суярова и Ниязова. Лицо у нее сосредоточенное, чувствуется, что она внимательно слушает выступающих. Махмуд видит ее профиль. Она не участвует в дискуссии, а ему хочется слышать ее голос. А о чем она думает? О делах? О нем?

— Мы каждый год, — сказал Суяров, прервав мысли Махмуда, — закрепляем членов парткома за отделениями. Может, продолжим традицию?

— Уполномоченными? — спросил Шарипов.

— Да.

— Вредная традиция, порочная. Пусть каждый везет свой воз сам. Нам нужно знать, кто на что способен. Впереди предстоят большие дела, и поэтому очень важно, чтобы руководители, независимо от рангов, работали в полную силу. Каждый на своем месте.

Когда заседание подходило к концу, позвонили из райкома, сказали, что Базаров хочет встретиться с Шариповым, предложили через полчаса подъехать к перекрестку на главной магистрали. Поскольку обо всем уже было переговорено, решили свернуть дебаты. На встречу с секретарем Махмуд пригласил с собой Суярова.

— …Все правильно решили, — одобрил Базаров меры, которые наметили востоковцы в связи с уборкой урожая. — Каков прогноз?

— Если поднатужимся, Мурад-ака, — ответил Шарипов, — дадим полтора плана. План с четвертью — железно!

— Скромничаете, — заметил Базаров, — совхоз вырастил прекрасный урожай и вполне может справиться с двумя планами.

— Я не люблю делать поспешных обещаний, — произнес Махмуд твердо.

— В северных районах области урожай неважный, поэтому обком предложил нам подумать, не сможем ли мы, — не только наш район, но и другие, производящие тонковолокнистый, — дать то, что область недополучит там. Нацеливайте востоковцев на два плана.

— Самад-тога как в воду глядел, — усмехнулся Махмуд.

— То есть?

— Сегодня на заседании я сказал: быстро завершим уборку, начнем пахать, чтобы зябь была своевременной, а он спрашивает: «А кто вам разрешит? Пока область не выйдет с обязательствами, нечего и думать о пахоте».

— Вы уберите в сжатые сроки урожай, а там посмотрим, — неопределенно посоветовал Базаров.

— А почему это должно быть заботой райкома, а не совхоза? — спросил Махмуд.

— Традиция, — ответил Базаров с иронией. Однако Махмуд не смог понять, осуждает первый секретарь райкома эту традицию или нет…

Майсара обещала Махмуду решиться, наконец, на выяснение отношений с мужем. Обещала. Но как только предоставляется такая возможность, вся ее решительность исчезает, словно роса на солнце. Жалость закрадывается в душу. К мужу, к свекрови, к собственным родителям, с которыми, к слову, так и не наладила отношений. Со свекровью она куда откровенней, чем с родной матерью. Была. Теперь Майсара ни с кем не делится думами. Попав в сложный житейский переплет, она сама хочет выпутаться из этой паутины, но для этого, чувствует, не хватает ей смелости.

Может, и на этот раз все осталось бы по-прежнему, если бы не Кудрат. Вернулся он из Байсуна на следующий день вечером. Майсара только что пришла с работы и собирала на стол, чтобы вместе с соседкой, которая подоила их корову, сесть за ужин. Занимаясь делами, она думала о Махмуде. Сегодня им не довелось встретиться, директор с утра уехал по бригадам, сопровождая председателя облапо. И неизвестно, когда вернулся, так как даже не позвонил. А ей иногда и телефонного разговора достаточно, чтобы определить его настроение. По его голосу она может сказать — один он в кабинете или там кто-то есть, занят срочным делом или отдыхает. Но он не позвонил, а самой ей это делать не хочется. Потому что чувствует, каждый ее звонок Зульфия воспринимает как личную обиду, отвечает так вызывающе, точно она одна на всем белом свете имеет право общаться с директором. Глупая! Махмуд-ака безразличен к ней, пора бы ей это понять и расстаться со своей надеждой. Ведь ее чувства видны всем. Вот я, думает Майсара, никогда не выдаю себя.

Она и не подозревала, что ее чувства давно не секрет ни для мужа, ни для свекрови. Единственно, что они не знали точно, так это того, кто он, ее возлюбленный.

Кудрат вернулся уставшим. Молча поужинал, выпил пару пиал чая и, оставив Майсару с соседкой, ушел в комнату. Майсара подумала, что он сейчас соберется и уедет в бригаду на своем мотоцикле, но Кудрат не спешил, и она поняла, что сегодня должно произойти, наконец, то, на что она не решалась. Пусть, подумала она, чем быстрее, тем лучше, надоело жить таясь.

Проводив соседку, Майсара убрала дастархан и нерешительно направилась в комнату. Взялась за ручку двери и услышала стук своего взволнованного сердца. Ей не хотелось объясняться, но сделать это когда-нибудь да предстояло. И она вошла.

Кудрат сидел, уставившись в телевизор. Майсара присела на другой конец курпачи и спросила, придав тону как можно больше заинтересованности:

— Как там, в Байсуне?.

Кудрат пожал плечами, мол, чего тут спрашивать, нормально. Он и сам сейчас чувствовал неуверенность, хотя по дороге из Байсуна твердо решил выяснить все-таки отношения с женой. Но одно дело — решить, а другое — сделать это.

— Свадьба началась? — Майсара задавала вопросы как-то механически, лишь бы не молчать.

— Сейчас в самом разгаре, — ответил Кудрат нехотя.

— Остались бы еще на день, чего спешить-то, работа никуда не денется!

— За нее я и не волнуюсь, — сказал Кудрат, — за тебя вот…

— А чего за меня волноваться? — Майсара придала голосу беспечность. — Маленькая, что ли!

— Ну, ладно, Майсара, хватит играть в прятки, — сказал решительно Кудрат. — Давай серьезно поговорим.

— Давайте, — кивнула она и тем самым подтвердила, что подозрения мужа обоснованны. — Слушаю.

— Я не упрекаю тебя ни в чем, ни в чем не обвиняю. Ты вроде бы очень-то уж сильно и не изменила своего отношения, и все-таки я чувствую… стала иной. Верно?

— Верно, Кудрат-ака.

— Так вот, Майсара, — сказал он тихо, — поступай, как велит тебе сердце. Судьба нас соединила случайно и счастьем не очень побаловала. Ни тебя, ни меня. И если вдруг ты поняла, что можешь быть счастлива с другим, — голос его прервался, — я не буду тебя удерживать.

Он встал и стремительно вышел из комнаты, а через минуту его мотоцикл уже трещал за калиткой.

Майсара не проводила его, осталась сидеть на курпаче, отрешенно глядя на экран телевизора. Вот и все, подумала она, когда стих шум мотоцикла. Теперь никто никому не в тягость. И разозлилась. Оказывается, Кудрат никогда не любил ее, жил с ней потому, что «случайно соединила судьба», а она-то до того, как ее сердце завоевал Махмуд, была уверена, что любима. Ну и пусть, так даже лучше! По крайней мере, не о чем жалеть! И все же… Надо признать, что он поступает порядочно. Другой бы в амбицию ударился — муж, имею права! Можно представить, что сейчас у него в душе.

Но дело сделано. Утром надо будет сообщить Махмуду-ака о состоявшемся разговоре, вместе они и подумают, как дальше быть. Может, соберется она и уйдет к нему. Но ночь длинна, пока Майсара, наконец, уснула, много мыслей пронеслось в ее голове. И решение ее изменилось. Все-таки она не последняя спица в колесе, чтобы вот так, с бухты-барахты, уйти из дома. Люди не поймут! Вполне может случиться, что обвинят во всем Шарипова, скажут — сбил женщину с пути истинного, и не просто женщину, а председателя кишлачного Совета, человека, облеченного высоким доверием земляков, В такие моменты не вникают в суть, оправдывать поступки любовью не станут, ее вообще не примут в расчет. Народ-то пошел грамотный и языкастый, ни на какие твои высокие полномочия не посмотрят, выскажет все как есть.

Ей ужасно захотелось рассказать кому-нибудь о своей любви, попросить совета, ведь так это нелегко — разрушить семью, какой бы эта семья ни была. А тем более, если была она благополучной.

И вдруг ей пришла в голову странная идея — признаться во всем, не называя, конечно, имени любимого, первому секретарю райкома партии. Базаров мудрый человек, ему она откроется, как отцу. Решила поехать прямо с утра, не откладывая дела в долгий ящик, понимая, что стоит ей промедлить, струсить, упустить день-два, потом уж ее туда на аркане не затащишь. Если честно, не доверяла себе. Пока не остыло в ней это решение, надо преодолеть робость и стыд, открыться Базарову. А начнутся новые размышления — прощайте, Махмуд-ака!

— Я не интересуюсь именем человека, овладевшего вашим сердцем, — произнес Базаров, внимательно выслушав ее сбивчивый рассказ. — Уверен, он достоин вашей любви. Майсарахон. Посоветовать, как быть? Сначала, пожалуй, одно мнение. Владимир Ильич Ленин, говоря о равноправии женщин, подчеркивал, что настоящее равноправие возможно лишь в том случае, если женщины будут свободны в выборе любви. Что следует отсюда? Не надо бояться своей любви! Ею гордятся, за нее борются! Но только в том случае, если она, любовь ваша, — настоящая. Так вот мой вам совет — не спешите, проверьте себя, проверьте и его чувство. И если убедитесь, что он — ваша судьба, поступайте, как велит сердце. Только, как говорят протоколисты, одна сноска — не принимайте решения, пока не пройдет уборочная, пока не улягутся страсти вокруг нее. Я понимаю, что говорить такое, когда речь идет о любви, о судьбе, не очень-то, вроде бы, и уместно. Но вы ведь и сами знаете, круговерть страды, которая начнется не сегодня-завтра, захватит всех, и вас в том числе. В страду все личное как-то невольно отходит на задний план. Верно?

Поблагодарив его за прием, Майсара вышла из кабинета.

Теплый осенний день встретил ее золотой улыбкой, чинары негромко перешептывались с ветерком. По тротуару спешили люди, занятые своими мыслями и делами. А ей казалось, что все смотрят на нее благосклонно, одобряя ее смелость. Конечно, Базаров догадался, о ком идет речь, но деликатность не позволила ему упомянуть имя Махмуда. Однако не зря секретарь предупредил о страде, дал понять, что догадывается. Базаров прав, страда захватит всех, и ее тоже, уборка не будет считаться с личными переживаниями. Ну что ж, она, Майсара, подождет. Но теперь у нее есть уверенность, что за свою любовь она не предстанет в качестве обвиняемой на партийном собрании. Любовь — запретная тема для собраний. Настоящая любовь.

Белая страда — особая пора в жизни не только хлопкороба, но и каждого жителя республики. Каждый оказывается так или иначе причастным к ее напряженному ритму.

Страда неистова, она стирает грани суток, диктует свой жесткий распорядок и заставляет подстраиваться под ее ритм — так колонна солдат вовлекает случайного прохожего в четкий свой марш.

Нынешняя уборка началась необычно. В середине августа «свыше» поступило распоряжение начать ручной сбор немедленно, собирать все раскрывшиеся коробочки. И оказалось, что то, что собирались делать Махмуд и Шайманов только в трех бригадах тайно, шествовало открыто по всей области. И не только в долине Сурхана, но и в двух соседних областях.

— Отлично, — обрадовался Шайманов, услышав этот приказ, — вегетация продлится, значит, и несозревшие коробочки успеют дойти до кондиции. Вам, Махмуд Шарипович, нужно теперь с высоты своего директорского холма, как главнокомандующему, наблюдать за ходом уборки, умело использовать резервы, не вмешиваясь пока в действия отдельных подразделений. Особенно тех, где командиры опытные, потому что им всегда на месте виднее.

Махмуд кивнул.

— Нам, не без помощи Базарова, разумеется, выделено десять хлопкоуборочных комбайнов специально для тонковолокнистого.

— Добро, передам Абдулле, чтобы сегодня же перегнал их из Термеза. Охотников на эти машины будет много, поэтому, думаю, пусть рабочком сам распределяет их.

— Поступим еще демократичнее, — распорядился Махмуд, — у нас десять уборочных звеньев, каждому выделим по одной машине, и пусть механизаторы сами решают, кого на них посадить…

Подготовка к дефолиации хлопчатника шла нормально. Можно было хоть завтра начинать ее, но Базаров предложил не спешить. Почему? Да потому, что яды, высушив листья, прекратят фотосинтез, и коробочки верхнего яруса так и останутся недозревшими, а это потеря значительной части урожая. Первый секретарь райкома знает тонковолокнистый хорошо, и если он советует, нужно прислушаться, решил Махмуд. Но поступило распоряжение обкома, чтобы эту работу начали немедленно. Заведующий сельхозотделом обкома партии сказал, что это указание лично первого секретаря, и добавил:

— И пусть авиаторы встают пораньше, тогда яды дадут хороший эффект. А днем не мешает им поспать до тех пор, пока жара не спадет. Вечером снова подниматься в небо.

Махмуд пообещал исполнить распоряжение, а вечером позвонил Базарову, мол, что же делать.

— Торопись медленно, — прозвучало в ответ. Следом объяснение: — Кариев не завтра же приедет с проверкой, а пока соберется, как раз и срок дефолиации подойдет. Об урожае думать надо, директор, в нынешнем году нашему району достанется на орехи. Северная зона, сам видел, едва вытянет три четверти плана. За них мы будем отдуваться. Если есть возможность, нужно обеспечить полевые станы печками и углем, чтобы потом не метаться по области в поисках всего этого. Чувствую я, будем убирать хлопок и при снеге…

Но при всем том совхоз «Восток» первым в области приступил к машинной уборке. Двадцать пятого сентября. В хозяйство понаехали корреспонденты радио, телевидения, областных газет. Редактор районки Халил-ака прибыл собственной персоной. Когда Махмуда предупредили, что будет нашествие журналистов, он поручил заботу о них Суярову и Ниязову. Махмуд по себе знает, что журналисты самые желанные гости, их везде встречают радушно и гостеприимно. Секретарь парткома и главный инженер потом целую неделю слышали свои голоса по радио, читали свои статьи и интервью в газетах, смотрели себя по телевизору. Халила-ака Махмуд увез в самое дальнее, девятое отделение совхоза.

— Я же тебе говорил, старик, — сказал редактор, устраиваясь поудобнее на заднем сиденье, — что ты сможешь повести дело. Как в воду глядел, верно?

— Верно, — согласился Махмуд и сделал поправку: — Верно то, что вы говорили мне это, а как получилось, по-моему, рано еще судить. Еще возможны варианты.

— Даже Базаров сказал, — заметил редактор, — а он словами не разбрасывается, что у вас лучший урожай в районе.

— Видно, мне повезло, — сказал Махмуд.

— Может, но я лично в везение не верю. Обычно везет тому, кто вкалывает и дело знает. Ты и в нашем деле разбираешься неплохо, а теперь вот, вижу, и хлопкоробское постиг.

— Лесть портит человека, — рассмеялся Махмуд, — не меньше чем власть.

— А ты похвалу критически воспринимай, понял? Не заносись! В своем седле ты сидишь прочно, и пока Базаров у нас первым, не вылетишь из него. Этот мужик, оказывается, знает людей, сразу видит, кто на что способен. А твой внутренний барометр точно улавливает то, что нужно на данный момент, и это, замечу, отменное качество. Пусть оно тебе не изменяет.

— Спасибо, ака.

— А чего это ты оторвал меня от коллег, а? — спросил редактор.

— Соскучился по вас, — произнес Махмуд. — Устроимся где-нибудь вдали от шума городского, и я вам дам интервью.

— Мы запланировали репортаж. Начало массового сбора отметим крепким чаем, Махмуд. С водкой завязал, брат.

— Будет чай, — успокоил его Махмуд.

Еще утром Махмуду позвонил управляющий отделением и пригласил в гости, сообщив, что два бригадира, на чьих полях начнется машинный сбор, сложились и купили овцу. Ну, а там, где баранина, там и шурпа, и запеченное в тандыре мясо. Махмуд, встретив редактора, сразу же вспомнил о приглашении. Хотелось свободно посидеть, поболтать с Халилом-ака, ведь Махмуд так и не избавился еще от тоски по прежней работе, по дежурствам, «строкам в номер», по спорам с линотипистками и по тому чувству, которое знакомо каждому газетчику, державшему в руках свежий, пахнущий краской номер.

— Хоп, — сказал редактор, — чувствую, что везешь меня на зиёфат, только имей в виду, что утром за моей подписью надиктуешь машинистке репортаж. Надеюсь, не забыл, как это делается?

— Помню. Как там Бахрам? — спросил он.

— Высох, ветром качает парня.

— С чего бы? — удивился Махмуд.

— Нашел в кого влюбиться — в помощника прокурора, а она на него, как Райкин говорит, пилюет.

— Неужели в Газизу-ханум?

— А что, ты ее знаешь? — усмехнулся редактор.

— Не видел, но слышал, что такая особа появилась в районе и все от нее без ума.

— Счастливчик, что не видел. Это же Медуза Горгона какая-то, глянешь на нее и застынешь, точно тебя кондрашка хватила. Ну ладно, когда приедем? Надоело трястись в твоей колымаге. Не «уазик», а трактор прямо, а я, дурак, добиваюсь его! Возьму лучше «Жигули».

— Дают?

— Хоть сегодня, — небрежно ответил редактор.

Махмуд понял, что мечта редактора о вездеходе сгорела синим пламенем, и теперь он настраивает общественное мнение на «Жигули». Хитер старик!

Редактор уехал под вечер. Он не очень-то интересовался машинами, посмотрел, как они вошли в поле, и тут же заскучал. Махмуд предложил ему отдохнуть малость на полевом стане, а сам остался с рабочими.

Неповторимая это картина — комбайны в море хлопка! Как настоящие голубые корабли, плывут они в зелено-серебристом просторе, плывут величаво, не спеша, и каждый метр пройденного пути наполняет бункер белоснежным сырцом, а когда хлопок набивается доверху, кажется — парус подняли. Махмуд пошел вслед за комбайном, за ним направились управляющий и механик отделения. И все трое, точно по команде, замерли — земля в междурядье была усыпана хлопком, как ранним снегом.

— Больше, чем от средневолокнистого, — сказал командующий.

— Может, зазоры у шпинделей великоваты? — спросил Махмуд у механика.

— Меньше нельзя, директор-бобо, — ответил тот, — иначе они станут захватывать и зеленые коробочки, заготпункт штрафами за качество изведет нас! Пустим подборщики.

— А где они? — спросил Махмуд недовольным тоном.

— В гараже. Завтра тут будут!

— Хорошо бы их сразу вслед за комбайнами пустить, пока не слежался хлопок-то.

— Сейчас пошлю людей…

Проводив редактора, Махмуд поехал по другим отделениям. Везде, как часто пишет Бахрам, «звенела симфония труда». Гудели моторами комбайны, прицепы наполнялись сырьем, и тракторы вытаскивали их на магистральную дорогу, чтобы составить поезда. На участках элитного хлопка мелькали красные косынки сборщиц. К шести часам вечера у ворот заготпункта собралась длинная вереница груженного сырцом транспорта, на бортах многих тележек и автомобилей алели полотнища. Оказывается, телевизионщики уговорили Суярова организовать «красный обоз», провели небольшой митинг, так что и Махмуду посчастливилось попасть в кадр.

Всякое большое дело, по мнению Махмуда, имеет много общего с маховиком, которому усилие нужно на первых порах, чтобы раскрутиться. Дальше он уже сам начнет вертеться. Так и уборочная кампания. Первая неделя частенько пробуксовывает — ломается техника, много времени уходит на чистку шпинделей… Правда, новые машины имели сменные шпиндели, что облегчало эту работу, но новых было только десять, а в совхозе работало больше сотни машин. К тому же механики-водители первую неделю никак не могли приспособиться к тонковолокнистому. Но вскоре не только нашли к нему подход, но даже кое-что свое стали придумывать.

Отличился Кудрат. У него был старенький четырехрядный «Узбекистан», в котором он уже несколько лет собирал хлопок. Тонн по четыреста за сезон. Говорили, что он сам ремонтирует машину, поэтому и собирает хорошо. А в этот сезон Кудрат додумался до простого, но весьма эффективного усовершенствования. Его новшество исключало пресс-подборщики из комплекса механизированного съема урожая. Потери образуются потому, что у комбайнов не хватает воздуха, чтобы засасывать в бункер сырец со всего куста одновременно, сыроватые хлопья оказываются на земле. В принципе мощность вентилятора рассчитана на полный съем, но в местах стыковки труб-воздуховодов всегда образуются щели, куда засасывается воздух со стороны, ослабляющий силу втягивания. Кудрат обмотал стыки обыкновенной изоляционной лентой и таким образом намного уменьшил потери. Простота и доступность предложения позволили всем механизаторам применить этот способ и сэкономить массу средств и сил.

Когда Ниязов, распираемый радостью, рассказывал Махмуду о предложении Кудрата и той выгоде, которую получит совхоз, Махмуд молчал. Он не знал, как ему реагировать. То есть, конечно, это было просто здорово, новшество действительно влияло на результаты сбора. Но, с другой стороны, ему вдруг подумалось: «Что, директор-бобо, а соперник-то твой башковитый! Ты вот не додумался до такой элементарщины». И тут же другой голос возмутился в нем: «Ну, озарило мужика, только какое это имеет отношение к личному?!» И Махмуд посмотрел прямо в глаза Ниязову:

— Молодец, Кудрат!

А маховик страды крутился все быстрее. В первую декаду совхоз сдавал хлопка по два процента по плану, во вторую декаду наращивал темпы сбора, заключительную — держался на четырех с половиной процентах. То ли потому, что Махмуд дал волю своим главным специалистам, чтобы каждый на своем месте командовал самостоятельно, то ли оттого, что погода благоприятствовала, но хлопок, как говорят на селе, «вышел», и казалось Шарипову, что совхозу присуждают переходящее Красное знамя — района, потом области и даже республики. Он грезил наяву.

Распорядок дня был поставлен с ног на голову. Едва проснувшись и позавтракав, Махмуд мчался в бригады, встречался с механизаторами и сборщицами, смотрел, как они питаются, отдыхают, а к вечеру приезжал на заготпункт и до полуночи, пока не проходила через весы последняя тележка, находился там. На заготпункт к полуночи съезжались главный агроном, главный инженер, секретарь парткома, нередко и другие главные специалисты, уверенные, что обязательно найдут здесь директора. Собирались сюда и управляющие отделениями, и почти каждый день приезжала Майсара. Разговаривали они взглядами.

На заготпункте, под большим навесом чайханы, подводились итоги дня, намечались задания на следующий, чествовались бригады, выполнившие план пятидневки, — в совхозе это уже стало традицией, и Махмуд не отменил ее, не видя в том ничего крамольного. Бригадир, чья бригада вышла на план, привозил на заготпункт запеченного в тандыре барана, и все, что к нему положено. Сначала он сдает рапорт директору и секретарю парткома, принимает поздравления, а затем, расстелив дастархан, проявляет хлебосольство. В самой бригаде в тот же день тоже торжества. Вечером туда приезжает агитбригада, а по радио, после выступления Суярова или Шайманова, которые сообщают об успехе бригады, рассказывают о ходе уборочной, звучит концерт для победителей.

Это так здорово поднимает настроение людей!

Где-то часа в два ночи Махмуд приезжает в контору. Расписанную по исполнителям почту оставляет на столе, а утром Зульфия раздает эти бумаги по инстанциям.

Махмуд давно уже заметил одну очень важную деталь страды. Если выращен хороший урожай, то сам по себе в душе рождается высокий настрой, он невольно втягивает человека в орбиту кампании, даже отъявленных лентяев не оставляет в стороне, и не нужно никаких призывов и громких фраз. Но если урожай не радует, то тут ни брань, ни взывания к совести, ни угрозы не дают желаемого результата. Все идет наперекосяк, ни порядка, ни системы, что называется! А там начинают давить всякого рода уполномоченные, гнут свою линию, заставляют делать то, что сам никогда бы не начал, и тем самым вносят еще больший разлад в механику уборки. Начинается нервотрепка. Непрерывно созываются всякие совещания и активы, заседания и разборы, где люди, призванные организовать работу, вынуждены протирать штаны за ненужными разговорами по нескольку часов кряду, выслушивать общеизвестные истины. И чем больше таких собраний, тем хуже результаты, они, говоря языком математика, обратно пропорциональны словам. Естественно — и без того кошки скребут на душе, а тут еще ее и нудными речами терзают!

Заметил Махмуд и то, что болезнь заседательства принимает эпидемический характер там, где проваливается дело. Причем, рост числа заседаний не зависит от воли того или иного руководителя, он складывается как бы стихийно, незаметно для глаза, и кажется, что люди хотят заменить разговорами живое дело. Ничего подобного не было в эту страду. По меньшей мере, в первые два ее месяца. Ни один бригадир не пожаловался директору на плохую трудовую дисциплину, чувствовалось, что царило всеобщее взаимопонимание, а это вело хозяйство к первому заветному рубежу — быстрому и уверенному выполнению плана. Промахи, естественно, были, без них немыслимо нормальное течение жизни, но за них не снимали семь шкур, ограничивались в лучшем случае внушением.

С началом страды Махмуд стал просыпаться в шесть утра, правда, первые несколько дней его будил сторож, потом стал срабатывать внутренний «будильник». А время это в сутках неопределенное. Еще не светло, но уже и не темно, земля и небо окрашены в серый цвет, деревья и дома — в черный. А на улице уже оживление. Мужчины и женщины, юноши и девушки, подвязав фартуки, отправляются в поле, разговаривают громко, шутки и смех взрывают тишину, утренний покой. Хорошее время — страда!

К годовщине Октября совхоз сдал три тысячи тонн сырца сверх плана. Там, где двадцать пять центнеров средневолокнистого считались недостижимой мечтой, получили по тридцать шесть тонковолокнистого, в полтора раза больше. Не только совхозные агрономы, но и специалисты рапо удивлялись подобному феномену, высказывая при этом различные, порой прямо противоположные, суждения. Но ближе всех к истине, как считал Махмуд, был Шайманов.

— Земля была поражена вилтом, — сказал он, — вилт душил прежние сорта, а тонковолокнистый к этому заболеванию устойчив. Если учесть, что мы раньше все годы обильно удобряли поля, то нынешний хлопчатник мог вытянуть все, что было в земле, и не поскупился на отдачу.

— Знали об этом, а тонковолокнистый не сеяли, — произнес Махмуд с ноткой укора.

— Совхоз и при вашем предшественнике не был убыточным, — ответил главный агроном, — хоть и не мог похвастаться замечательными, как принято говорить, успехами. Жили вроде бы не хуже других, и это было главным мерилом всей хозяйственной политики Мардана-ака. Зачем рисковать, если и так неплохо?

Наверно, мне этого не понять, — сказал Махмуд, — ведь при таком подходе развитие должно остановиться.

— Верно. Но тем и отличается старость от молодости, что она, то есть старость, всегда осторожна. И очень редко готова на перемены, обычно старается найти сто причин, лишь бы оставалось все по-старому…

На полях стояла поредевшая, ободранная и поэтому кажущаяся жалкой гуза-пая — стебли хлопчатника. Местами, где больше влаги, стебли пускали свежие побеги, а изредка и цветком, чудом уцелевшим в тисках шпинделей, удивляли взоры. Можно было приступать к завершающей стадии уборки, пускать куракоуборочные агрегаты, но…

Теоретически считается, что сырец низкого сорта невыгоден — ни хозяйству, ни государству. Для хозяйства — так вообще одни убытки. И все же существует практика так называемой «последней коробочки», которая предполагает, что каждый грамм сырца, независимо от качества, должен быть собран и сдан. Она ничего общего с экономикой не имеет, у нее престижный характер. «Последняя коробочка» в масштабе совхоза может быть небольшой, десять тонн, к примеру: по району — уже сотня, а по области — десятки тысяч. А если по республике!.. В итоге — слава, ордена, медали и прочие премии и награды. Итак, ежегодно, как правило, очень высокое начальство дает указание — убрать все, до последней коробочки. Иногда Махмуд думает: если бы тех, кто никак не может расстаться с такой практикой, предупредили серьезно, мол, в конце мы подсчитаем, во что обошлась «последняя коробочка» государству, и за убыточную разницу строго накажем, вплоть до снятия с постов, а то и отдачи под суд, — тогда подобная практика умерла бы тихой смертью. Однако до сих пор не нашлись такие, кто взял бы на себя смелость это пресечь.

Между прочим, кампания «последней коробочки» больше всего распространяется именно на тонковолокнистый хлопчатник.

Дело в том, что коробочки у него маленькие и жесткие, комбайны неспособны выбрать из них весь хлопок, остаются ощипки — крошечные хлопья, которые белеют, точно выпавший снег, и создают ложное впечатление, будто осталась на полях половина урожая. Для начальства, не всегда вполне компетентного, важно, что белеет, а сколько хлопка и выгоден ли его сбор государству — никакого значения не имеет. Дается команда — выбрать оставшееся, а иначе не разрешают поднимать зябь. Ощипки собирают руками, а это все равно, что копать иглой колодец.

Перекрыв план в полтора раза, востоковцы намеревались пустить на поля куракоуборочные агрегаты, но кто-то из высокого начальства, проезжая мимо полей совхоза, увидел эти злосчастные ощипки, и Седьмого ноября, в день праздника, прибыла в хозяйство колонна автобусов из областного центра, доставив полторы тысячи человек. Председатель райисполкома Курбанов разыскал Махмуда и приказал немедленно обеспечить прибывших фартуками, кипяченой водой, велел указать поля, где сбор даст наибольший эффект, предложил, чтобы кассир совхоза, имея при себе наличные, разъезжал по бригадам и рассчитывался со сборщиками за каждый день.

— Платите по сорок копеек за килограмм, — распорядился он. — Решение райисполкома уже принято.

— У нас свои наметки завершения уборки, — сказал Шайманов, — и помощники совхозу не нужны.

— Что же вы наметили? — с иронией спросил председатель райисполкома, сорокалетний мужчина с волевым, если не сказать жестким, лицом. Только в присутствии первого секретаря райкома он старается быть мягким и деликатным, но уж если выпадает случай лично ему власть употребить, поблажек от него не жди.

— Подбор завершим механизмами, — ответил главный агроном.

— Это всегда успеется, — возразил Курбанов. — Вы же знаете, что область пока не справилась с планом, а там еще и обязательства есть. Поэтому не будем разводить дискуссий, нужно выполнять распоряжения. Если хотите спокойно жить, — добавил он, усмехнувшись.

— В копеечку влетит это совхозу, — сказал, едва сдерживая раздражение, Махмуд:

— Ничего, «Восток» нынче столько денег огреб, что если и потратит немного, не обеднеет. Трагедии, во всяком случае, не произойдет!

— Предлагаете народные деньги пустить на ветер? — не удержался от замечания Шайманов.

— А хлопок чей?

Делать было нечего, Махмуд распорядился выдать фартуки, которые спустя неделю пришлось списать на издержки, потому что мало кто вернул их обратно. А когда совхоз получил счет от автобусного парка, у Махмуда волосы встали дыбом. За каждый автобус предлагалось выплатить по сто двадцать пять рублей. То, что собрали горожане, стоило всего семьсот рублей, хотя за сбор им было оплачено восемьсот. И это стало повторяться каждый день, под нажимом свыше, и Махмуд ходил точно побитый, не смея взглянуть людям в глаза.

Через неделю пошли дожди, и механизаторы буквально дежурили на полевых станах, ожидая приказа — пустить куракоуборочную технику. Однако приказа все не было. А в один прекрасный день случилось прямо-таки нашествие. В совхоз прибыла колонна — автобусов сто, не меньше, — и вместе с ней опять же председатель райисполкома Курбанов. Он сказал Махмуду, что остатки урожая на полях «Востока» отданы одному из северных районов, не выполнившему плана, хлопкоробы того района сами будут собирать его, а забота совхоза — создать сносные условия для них. Если местные рабочие изъявят желание помочь, прекрасно, если нет, неволить их никто не станет. Однако школа, заявил Курбанов, с первого по десятый класс, обязана выходить в поле вместе с учителями, директором, завучем.

А дожди учащались, шли чуть ли не через день, холодные, нудные. К двадцатому ноября они перешли в мокрый снег, а к утру следующего дня упали заморозки, и земля стала твердой, как камень. В те дни, оказывается, произошло событие, о котором Махмуд узнал позже, когда нагрянула комиссия из Москвы. Случилось вот что. Учитель первого класса Надир Саатов в первый же день заморозков, видя, как детишки съежились, сникли под ледяным ветром, плюнул на все предупреждения об ответственности и повел их домой. А тут, как на грех, председатель райисполкома ехал. Увидел возвращающихся в кишлак детей, ну и спросил строгим тоном у учителя, кто разрешил. Учитель сослался на мороз и сказал — совесть разрешила.

— Слушайте, домулло, — жестко произнес Курбанов, — разве распоряжение райисполкома для вас не обязательно? Подумаешь, жалко ему стало! Дети одеты и обуты, слава богу, с этим сегодня нет проблемы, а каждый грамм собранного сырца приближает область к заветному рубежу, который позволит всем трудящимся ходить с гордо поднятой головой. Разве вы против этого?

— Нет, — ответил учитель, — но в такой мороз дети должны сидеть дома, в тепле, им даже в школу нельзя идти. Работа же в поле противопоказана вообще!

— Кому решать, что можно и что нельзя детям, почтенный, — язвительно осведомился Курбанов, — вам, учителю кишлака? Или райисполкому? Мы знаем, что делаем, и никому не позволим нарушать наши установки! Немедленно поворачивайте класс в поле!

— Дети в поле не пойдут, — разозлился Саатов.

Ребятишки стояли на обочине дороги и испуганно смотрели на орущего Курбанова.

— Бегите домой и первым делом согрейтесь. Ответственность я беру на себя! — приказал им учитель.

— Считайте, что с сегодняшнего дня вы уже не учитель, — пригрозил председатель райисполкома. — Я постараюсь, чтобы вас убрали из школы.

Оскорбленный Саатов, имеющий за плечами тридцатилетний стаж работы и звание заслуженного учителя республики, написал в Москву и в Ташкент. Два письма.

Возможно, поэтому республиканская комиссия появилась так быстро. Три человека прибыли в сопровождении десятка областных и районных представителей. Сразу — в партком совхоза, куда пригласили и Махмуда. Дали и ему прочесть письмо Саатова. Конечно, в нем учитель несколько сгустил краски, но было видно, что писал дома в большом волнении.

Доводы Саатова, однако, были железными. Приучать детей к труду, писал он, конечно же, надо, но труд этот должен быть разумным, и главное — вовремя. А выключать школьников из процесса обучения на целую четверть, а иногда и того больше, — не только неразумно, но и недальновидно. Ведь остальной год программу будут гнать, не очень-то заботясь о том, как ее усвоили ученики. Вот и видят с ранней поры ребятишки, что совсем не своим делом занимаются. И при этом еще привыкают к авральной системе.

Но самое интересное во всем этом, что труд на позднем подборе ощипков — бессмыслен. Сырец в эту пору столь низкого качества, что мало на что годится, и школьники, растущие в семьях профессиональных хлопкоробов, знают об этом.

Махмуд закончил чтение письма и подумал о том, что почти полностью согласен с позицией учителя. Будь это во власти Махмуда, он запретил бы принимать сырец низких сортов, пусть им кормят скот — в подобном корме много полезных веществ, ведь семена дают масло и жмых одновременно.

— Что вы думаете по поводу этой писанины? — спросил у него руководитель группы, мужчина лет сорока, державшийся так важно, точно в его руках находилась судьба не только автора, но и всего совхоза.

Махмуд пожал плечами.

— Мы хотим узнать правду, — уточнил тот.

— Ну, если так, — сказал Махмуд, — тогда приглашаю вас на поля.

— Зачем?. — спросил заместитель председателя облисполкома, возглавляющий комиссию из области. И незаметно наступил Шарипову на ногу — дескать, к чему ты все это затеваешь.

Но представитель из Ташкента тут же подхватил мысль Махмуда:

— В самом деле, познакомимся с событиями на месте.

И Махмуд повез их на поля, где работали рабочие северных районов, причем, были среди них и местные школьники младших классов. Погода стояла холодная, ветреная; гости были одеты по-зимнему, но, постояв немного и поговорив с людьми, стали пританцовывать, чтобы согреться. Махмуд считал — то, что сейчас комиссия видела, лучший комментарий к письму учителя.

— Сигнализировал бы в облисполком, — произнес с обидой зампред облисполкома, когда проверяющие вернулись в гостиницу, где был приготовлен обед, — мы сами бы во всем разобрались. Стоило ли тревожить республиканские организации, отрывать людей от важных дел.

Но руководитель комиссии оказался деликатным товарищем.

— Не будем спорить, друзья, перед обедом, зачем портить аппетит? Успеем еще поговорить.

За обедом гости расспрашивали о совхозе, о его людях, передовиках, о том, что намерена сделать парторганизация для увеличения вклада хозяйства в Продовольственную программу. Махмуд и Суяров обстоятельно, насколько это возможно за обеденным столом, рассказали о своих планах, затронув и вопрос о выделении кормопроизводства в особую отрасль — самостоятельную, хозрасчетную.

— Но вернемся к письму учителя, — предложил руководитель комиссии, когда перешли к чаю. Он обратился к зампреду облисполкома: — Почему и сегодня, двадцатого декабря, ученики третьего класса собирают хлопок?

— Сегодня же исправим этот промах, — засуетился зампред, не зная, куда спрятать глаза. — Я доложу руководству, мы примем самые жесткие меры к нарушителям.

— Первому секретарю обкома партии мы сообщим обо всем сами, — сказал глава комиссии.

Пригласили самого учителя.

— Вас вернули на работу? — поинтересовались члены комиссии.

— Нет, — покачал головой Саатов.

— Мы приносим вам извинения и обещаем — справедливость будет восстановлена.

К концу декабря, когда шли то дожди, то снег, совхозу разрешили, наконец, поднимать зябь. К тому времени область кое-как «вышла» с обязательствами, правда, не с теми, что принимались дополнительно в середине года, а с теми, что были записаны на республиканском курултае передовиков в самом начале. Разница между первыми и вторыми составляла пятьдесят тысяч тонн, но о них уже никто не вспоминал, вели себя так, точно вторых, повышенных, обязательств не существовало.

Итак, зябь поднимать стали не тогда, когда было удобно и выгодно хозяйству, а когда обком нашел это нужным. И Махмуд подумал, что Самад-тога оказался прав, предсказав, что «самовольничать» им не позволят. Этот факт оставил в душе Шарипова горький осадок, порой уже не хотелось ни перестраивать технологию, ни идти на иные нововведения. К чему все это, если тебя вяжут по рукам и ногам командами.

Но настроения эти были недолгими, Махмуда вскоре подхватила волна подъема, что царила в совхозе после успешно завершенной страды. Да и сама страда, может, впервые в истории совхоза, проходила в атмосфере какой-то радостной приподнятости. Урожай выдался обильным, и люди были полны решимости весь его убрать, во что бы то ни стало, не считаясь со временем, не жалея сил. «Восток» всегда числился в середняках — не вырывался вперед, но и не плелся в хвосте. Но нынешний урожай расшевелил сердца, заставил их биться в едином ритме, а души объединил одним желанием — победить. Люди в «Востоке», казалось, осознали, что от их вдохновенного труда, от их отношения к делу зависит, будет ли этот год для хозяйства поворотным, смогут ли они вырваться из середняков.

Отшумела белая страда, начались зимние работы.

Пока механизаторы выкорчевывали гуза-паю и поднимали зябь, бухгалтерия подводила итоги года. В банк на счет совхоза поступило шесть миллионов рублей, «Восток» рассчитался со всеми прежними долгами и процентами от ссуд. По словам главного бухгалтера выходило, что в среднем на каждый заработанный рубль рабочие получат по полтора рубля премии.

Нашлось наконец время вплотную заняться и предложениями Шайманова.

— Прежде чем излагать основные аспекты перестройки, — начал Шайманов свою речь на объединенном заседании парткома и совета главных специалистов, — хочу остановиться на итогах минувшей страды. Распространяться об успехах не буду, они известны. Замечу только, что наши дехкане, хотя и был для них тонковолокнистый новинкой, быстро разобрались в его агротехнике, преодолели трудности маловодья и добрый урожай накопили.

Однако «большой» хлопок показал наши уязвимые места. Дороги в совхозе никуда не годятся. Не от хорошей жизни, конечно, но, стремясь оградить пашни, мы проводили их по насыпям коллекторов, что чуть было не привело к аварии. То, что посевные карты густо разделены арыками и дренажными коллекторами, мешало на полную мощность использовать уборочную технику — много времени уходило на перегонку комбайнов с одного поля на другое. Площадки хирманов малы, сырец нередко приходилось сушить на полотне дороги. Всего этого мы избежим в будущем, если перестроим в корне структуру хозяйства.

Шайманов подробно рассказал об агроучастках, о конкретной специализации отраслей совхоза, об их взаимоотношениях, добавил, что мелкие бригады — анахронизм, они тормозят внедрение комплексной механизации хлопководства. Наступила пора крупных бригад. Потом поразмышлял вслух о безнарядной системе. Система эта предполагает высокосознательное отношение к труду, укрепление чувства коллективизма и товарищества, повышение ответственности за результаты своего труда. Перестройка — дело не одного года, потребуется на это несколько лет. Внедрение безнарядной системы повлечет за собой изменение и облика кишлаков. Люди будут жить в поселках, напоминающих маленькие города, причем, со всеми присущими городу инженерными коммуникациями и удобствами.

И конечно, не мог не сказать о севообороте. Земля поражена вилтом, и только севооборот способен ее излечить. Да и интересы животноводства требуют, чтобы больше было кормов с хорошим содержанием белков и каротина. Посевные площади под травами должны увеличиться.

— Как, — усмехнулся Уразов, управляющий отделением, — новые земли освоим?

— Многие арыки, которые нынче разграничивают поля бригад, зароем, продумаем со специалистами вопросы мелиорации и планировки, возможно, и на закрытые дренажи перейдем, тогда и вовсе гектаров семьсот прибавится. В недавнем прошлом таким угодьем владел целый колхоз, товарищи.

— Нарисовано прекрасно, — сказал Сафаров, — а где мы деньги возьмем? Четыре новых поселка возвести — это не четыре курятника построить.

— Три поселка, — поправил его Шайманов. — Центральная усадьба будет одновременно и поселком одного из агроучастков. Она построена по генплану, потребуется некоторая реконструкция, и только. Если мы ежегодно сможем выделять по два миллиона рублей на реорганизацию, за шесть-семь лет вполне управимся. Подумаем о жилкооперативе, тогда привлечем и средства самих востоковцев.

— А люди что получат? — не унимался Уразов. — У них тоже, как теперь утверждают, будут расти потребности.

— Совхоз, надеюсь, не остановится на достигнутом, — ответил главный агроном. — По моим подсчетам, уже в следующем году животноводство если и не даст прибыли ощутимой, то станет рентабельным. Государство поможет!

— Народ не пойдет на эту авантюру, — решительно заявил Уразов.

— А вы почему от имени народа говорите! — вспыхнул Суяров. — Думаю, люди поймут, что перестройка продиктована временем.

Уразов — старый, кадровый руководитель. Раньше лет пятнадцать председательствовал в колхозе. Было это сразу после войны. Чувствовал себя в номенклатуре прочно. Но колхоз был в горах, считался малоперспективным, и когда обком партии призвал горцев переселяться на целину, дехкане охотно откликнулись на призыв. Уразов противился переезду, но в конце концов и ему пришлось покинуть родной кишлак. Члены этого колхоза образовали в совхозе новое отделение, а управляющим опять-таки поставили Уразова. Теперь, видно, он чувствует, что с этим постом ему придется расстаться, тем более, что Шайманов предупредил — агроучастками будут руководить молодые агрономы, и не просто агрономы, а те из них, кто наиболее предприимчив, умеет считать народную копейку.

— Мы двадцать лет были вроде бы на хорошем счету в районе, — произнес Уразов, — но не догадывались связать свои надежды с тонковолокнистым, а он, оказывается, самый подходящий для наших почв. И, как видите, смогли получить высокий урожай и при старой структуре. Выходит, что структура тут ни при чем. Согласен, кормодобычу нужно выделить в отдельную отрасль, а все остальное трогать не следует.

— Так, по-вашему, и усадьбы укреплять не надо?

— Разве небольшие кишлаки помешали нашему успеху? — вопросом на вопрос ответил управляющий. — Мне кажется, надо семь раз отмерить, а уж потом отрезать. Ведь перестройка касается судеб тысяч.

— Что же вы предлагаете? — спросил его Шайманов.

Уразов пожал плечами.

— Кто будет, скажем так, курировать кормодобывающую бригаду? — произнес Исаков. — Я как главный зоотехник вроде имею право, а вы как главный агроном, Рахим-ака, тем более. Не окажется ли отрасль слугой двух господ?

— Не волнуйтесь, — ответил Шайманов, — она будет слугой дела.

— Бригадир приравнивается к рангу главного специалиста.

— Я за то, чтобы исчезли крошечные кишлачки, — сказала Майсара, — и потому готова голосовать за проект.

Суяров предложил, наконец, проголосовать. Голосование сделали тайным. Получив протокол совместного заседания, Махмуд написал обширный приказ по совхозу. Правда, вопросы назначения начальников агроучастков остались открытыми, но руководители укрупненных бригад были утверждены. Как ни странно, руководителем отрасли кормопроизводства и севооборота партком и совет специалистов рекомендовали Самада-тога Уразова. Махмуд удивился поначалу, тем более, что Уразов был против нововведений. Но, поразмыслив, он решил, что, может быть, это и правильно. У Самада-тога большой опыт руководящей работы, кроме того, и это главное, как горец он отлично знает животноводство, разбирается в кормовых культурах, да и у людей пользуется авторитетом. Заменить никогда не поздно, думал Махмуд, подписывая приказ на него, а будет у него получаться — пусть работает.

Зебо-хола поездкой осталась довольна, она и не заметила, как вместо трех дней прогостила целую неделю. Свадебные хлопоты подхватили ее, закружили. Два первых дня шла свадьба, дом ее родственников был полон гостей, под очагами непрерывно горел огонь, в котлах варились шурпа и плов, над двором стоял пряный дух жарящихся шашлыков. Потом еще два дня ушли на то, чтобы обслуживать запоздавших по каким-либо причинам родственников и знакомых, считавших своим долгом зайти и поздравить молодоженов. Ну, а последние три дня из этой недели молодожены и их родственники, в том числе и хола, сами ходили в гости к близким, родителям невесты и их родственникам. Хола уже и не помнит, сколько домов ей пришлось посетить и сколько разных блюд отведать.

Торжественное и радостное настроение передавалось и ей, тревога за сына и невестку, за дом как-то отошла на задний план. Вспоминая о доме и скотине, хола думала, что они не останутся без присмотра, соседка позаботится, да и сноха, наверно, будет что-то делать, зная, что свекрови нет дома. Когда тетушка Зебо собралась обратно, хозяева приготовили ей дастархан, пожалуй, не меньше, чем привезла она, положили туда и патыров, и самсы, отрезы на платья — ей самой и Майсаре, рубашку для Кудрата. Помогли сесть в автобус.

Шофер оказался парнем жизнерадостным и услужливым, когда доехали до «родного» перекрестка, помог вынести дастархан и даже через дорогу перенес. От такой доброты хода расчувствовалась и спросила парня, не довезет ли он ее до дома.

— Сделай, сынок, доброе дело, — принялась она упрашивать шофера, — чаем напою.

— Нет, апа, — рассмеялся тот. — Автобус рейсовый, ходит по расписанию, сворачивать не имею права.

Было еще жарко. В автобусе жара эта не чувствовалась, там ветерок гулял по салону, а как только сошла, так и обволокло ее зноем.

Постояв малость, хола отошла под акации и осмотрелась. В поле, что примыкало к магистрали, женщины собирали хлопок. Она не поверила своим глазам, протерла их платком — нет, точно, собирают. Что же такое творится с нашим директором, подумала она, почему он отдал под ручной сбор поле, где испокон веку работали машины? Прежний-то это поле держал до тех пор, пока на нем все коробочки не раскроются, чтобы начальство, проезжая мимо, видело — под машинный сбор оно готовится. А этот… видать, никого не боится. Молод, вот и петушится.

Приехала хола в кишлак на попутке, которую в кишлаке называют «летучкой». Совхозный механик, что сидел в кабине рядом с шофером, увидев ее, велел остановиться, помог дастархан донести, втиснул его в закрытую коробку кузова, подсадил и холу. Машина была на жесткой подвеске, так что хола ехала, точно на арбе. Она уж и не рада была, что села, но, слава аллаху, добралась до кишлака целой и невредимой.

Дома никого не было. Хола поставила свой груз на супу в тени дерева, присела на шалчу[3], отдохнула с полчаса. Со стороны сада дул ветерок, вероятно, с поля, что за коллектором, которое поливали, и хола, взбодрившись немного, встала и оглядела двор. Сходила в хлев, побывала на кухне. Всюду чистота, видно, что подметали нынче утром. Нашла ключи под половиком у двери, вошла в комнаты, но и там все было прибрано. Она развернула дастархан, выложила все из него, затем почаевничала со сладкими свадебными патырами и, прихватив кое-что из угощенья, решила заглянуть к соседке, поинтересоваться, как тут без нее молодые обходились, часто ли бывали дома, да и вообще… Дома тревога снова овладела ее душой.

Соседка обрадовалась ей, усадила на супу, приготовила чай, принялась рассказывать новости. Оказывается, команду собирать хлопок руками дал не директор, указание поступило сверху, так что Шарипов тут ни при чем. И хорошо, что так распорядились, сказала соседка, люди хоть немного чистый хлопок пособирают, а не подбор, как всегда. Что касается дома холы, то тут все в порядке. Правда, Кудрат совсем редко появляется, все там, на полевом стане, ночует. Но это и понятно, уже дефолиацию начали, не сегодня-завтра пойдут машины, а их ведь проверить нужно. Зато сноха холы вечером всегда дома, корову сама доит и утром всю скотину сама отгоняет в стадо, двор подметает, и только потом уезжает на работу. Но и ей, бедняжке, видно, нелегко, мотается по всему совхозу, к тому же и молоко собирает у рабочих, а по вечерам на хлопкозаводе пропадает.

Хола едва удержалась от соблазна спросить, не сходились ли ее дети вдвоем за ужином или обедом, но вовремя спохватилась, подумав, что соседка сразу догадается, в чем дело, и, не дай бог, начнет сама расспрашивать. Она такая сорока — вытянет все, что нужно, а потом растрещит по всему кишлаку. Поблагодарив соседку за помощь, хола вернулась к себе, обильно полила супу, расстелила на ней палас, на который бросила курпачу и подушку, и прилегла. Очнулась она, заслышав стук калитки и голос Майсары:

— Приезжай к восьми часам, Тахирбек, как всегда.

Тахир был шофером кишлачного Совета, и хола не стала слушать, что сноха еще будет говорить ему. Этот молоденький паренек не мог быть соперником Кудрата, потому что, во-первых, Майсара не такая дура, чтобы связываться со своим подчиненным, а во-вторых, что может взять зрелая женщина от такого сопляка?

Увидев свекровь, Майсара спросила ласково:

— Хорошо ли съездили, анаджан?

Это «анаджан» — мамочка — растрогало Зебо-холу, она сразу же позабыла про все свои обиды. Простила снохе недавнее равнодушие, решив, что просто устает она — работы много, потому и бывает порой неразговорчива, сдержанна. А вот неделю не видела свекровь и вон как подобрела, аж светится вся от радости, мамочкой называет, как всегда бывало.

— Спасибо, дочка, — ответила хола, засуетившись, — ты садись вот тут, отдохни, я соберу быстренько поесть и расскажу тебе обо всем, если время у тебя будет.

— Два часа в моем распоряжении, — ответила Майсара, подойдя к супе и дав свекрови обнять себя и поцеловать в лоб.

Было шесть часов. Солнце еще стояло высоко, но уже не палило, как в полдень. С поля все дул ветерок, было свежо. Хола, собрав на поднос легкий ужин из продуктов, что привезла со свадьбы, поставила все перед невесткой, устроилась рядом на супе. Разлив чай, Зебо-хола принялась расспрашивать о здоровье, о делах, наконец, решилась задать вопрос о сыне.

— А как Кудратджан? Видитесь с ним?

— Редко, — ответила Майсара, — когда он появляется дома, меня не бывает, и наоборот. Встречаемся на полевом стане — днем и ночью механизаторы работают, готовятся к уборке. Да и у меня самой минуты нет свободной.

— Ну, теперь, дочка, можешь заниматься своими делами спокойно, — сказала хола и замолчала. Хотела было спросить, не поговорила ли невестка с Кудратом откровенно, но побоялась обидеть ее; прежде чем сделать это, она должна узнать все от сына. Может, и не возникнет необходимости вмешиваться в их дела.

Дня через два после приезда холы заскочил домой и Кудрат. Мать угостила его вкусным борщом, сваренным по-узбекски, увидела, что он все такой же ровный, спокойный, и не стала интересоваться тем, что ее волновало. Подумала, видимо, наладилось все у детей, иначе заметила бы она тревогу, волненье сыновнее, это ведь, как шило, которого не утаишь в мешке. Собравшись вновь в бригаду, Кудрат предупредил, что не появится теперь, видимо, до конца уборки, разве что переодеться да помыться заскочит.

— Ну, если что понадобится, передам через Майсару, — сказала хола, кивнув, — она ведь каждый день видится с тобой.

И уже через минуту услышала она треск его мотоцикла за калиткой.

А вскоре разнесло кишлачное радио по домам призыв парторга Суярова. Всех жителей совхоза приглашал он принять участие в уборке богатого урожая. Хола стала выходить на сбор и так втянулась в это дело, что уже на третий день сдала на весы шестьдесят килограммов, все равно что и молодые женщины.

Страда началась. Тут уж и вовсе редко оказывались члены ее семьи за одним столом. Ничего, думала Зебо-хола, кончится уборка, соберемся все вместе и заживем счастливо, как было до сих пор. Уверенность, что все будет как прежде, и даже лучше, чем прежде, крепла оттого, что отмечала хола на лице Майсары первые признаки того, что ждет она ребенка. Радостью, светлыми надеждами наполнялась душа матери при мысли, что и ей выпадет скоро счастье — нянчить внуков.

Две декады сентября Сурхандарья, что называется, гремела по всей республике. За успехи в каждую из декад области присуждалось переходящее Красное знамя, а к нему прилагались и награды. В Сурхандарью повалили корреспонденты газет, телевидения и радио, несколько раз ее показывало ЦТ в программе «Время».

Успехов добивались за это время и два района, один — производящий тонковолокнистый хлопок, второй — средневолокнистый. Им тоже выделялись автомобили. Ну, а хозяйствам не было счета. Между ними итоги республиканского соревнования подводились каждую пятидневку, и почти все знамена, предназначавшиеся колхозам и совхозам, присуждались сурхандарьинцам. Никто из журналистов, да и руководящих работников из столицы, не интересовался, каким образом область, обычно числящаяся во время уборки в лучшем случае среди «середняков», вдруг вырвалась вперед и удивляет всех высокими темпами, хотя отлично известно, что тонковолокнистый как раз-таки сдерживает показатели, почему его и сеют неохотно в других областях. Но для самой южной области — Сурхандарьи — тонковолокнистый традиционен, здесь его разводят на больших площадях, а потом несут тяжкий крест уборки чуть ли не до нового года. Правда, в начале шестидесятых годов тонковолокнистый был потеснен белым хлопком, потому что в то время особенно настойчиво внедрялась хлопкоуборочная техника, а «шелковый» и до сих пор, спустя двадцать лет, несмотря на то, что появилось новое поколение комбайнов, все еще плохо поддается комплексной механизации. Ну а потом, под сильным давлением перерабатывающей промышленности, его вновь стали настойчиво внедрять. И с образованием новых целинных районов площади его значительно расширились.

Секрет же того, что никто не поинтересовался ни темпами, ни истоками успехов, был прост. Для республики, вступившей в страду, уже с первых часов ее нужен был — «Пример». И волей обстоятельств таким удобным «Примером» стала Сурхандарья. В Ташкенте высокие товарищи получили возможность сказать другим областям — что же вы, дескать, медлите у себя, посмотрите на Сурхандарью! Там две трети хлопка составляет тонковолокнистый, а как она жмет! В Сурхандарье, мол, партийная организация глубоко осознает свой долг перед страной, трудящиеся области единодушно откликнулись на призыв руководящих органов Узбекистана — и вот результат.

А природу этого результата в Сурхандарье знали все, начиная от секретаря обкома партии и кончая каждым бригадиром хозяйств. Дело в том, что республиканская сводка уборочной дается традиционно с первого сентября, а в Сурхандарье страду начали в середине августа. До первого сентября тут было уже накоплено процентов пятнадцать планового сырца. Вот эти проценты и добавлялись в равномерных дозах к ежедневным оперативным данным в первых двух декадах сентября. Почти по проценту в день! Такие же запасы процентов были и в Хорезмской области, и в Каракалпакии, где жаркое лето не столь ощутимо отразилось на накоплении урожая, но, видимо, там запасов было чуть поменьше, и хлопкоробы тех областей не имели возможности приплюсовывать сразу по проценту. Но и они в начальной стадии уборки шли впереди, а это тоже — знамена и все прочее к ним.

Многие руководители хозяйств, и Шарипов в том числе, неодобрительно относились к подобной практике, приравнивая ее к очковтирательству. А Махмуд считал ее еще и аморальной, ведь каждый хлопкороб, мало-мальски опытный, знал ежедневный точный процент выработки по хозяйству, мог легко высчитать этот процент по району, по области. Не говоря уже о том, что каждый знал о сроках, когда началась страда. Однако руководители республики «спускали» указание, и не выполнить это указание, значило — поплатиться должностью.

Итак, Сурхандарья шла впереди. Ее успехи за первые две декады были высоко оценены. И «в ответ на высокую оценку» труда от области потребовали принятия дополнительных обязательств — сдать государству сверх намеченного еще пятьдесят тысяч тонн. Руководители области, однако, хорошо знали положение дел на полях и имели все основания считать, что если удастся «вытянуть» план, то и это уже будет удачей. С трудом удалось им доказать нереальность предлагаемых дополнительных обязательств для всей области. А вот отдельным хозяйствам их все-таки навязали. На областном активе, где высокие гости из Ташкента вручали Сурхандарье переходящее Красное знамя, Шарипов выступил с заявлением о том, что его совхоз берет на себя обязательство дать полтора плана. «Надо», — сказали ему до начала актива в обкоме, и он не осмелился ослушаться.

Потом, после страды, вспоминая эту горячую пору, взвешивая все плюсы и минусы ее, он устыдился вдруг той атмосферы ажиотажа, созданию которой способствовал и сам. Махмуд был реалистом и честным человеком и не мог не видеть, что в угоду процентам людей заставляют идти на разного рода ухищрения. И на ложь в том числе. Главное — обязательства принять. А вот как, за счет чего они будут выполнены, да и выполнят ли их вообще, никого уже не интересует. И вот Шарипов, который по убеждениям своим был противником всякого рода очковтирательства, тем не менее должен был следовать той практике, которая существовала в республике.

Одной из негативных сторон этой практики Шарипов считал и массовое привлечение к уборке школьников. Дело доходило до смешного — хозяйствам иногда труд школьников и студентов не только не приносил выгоды, но и просто был в убыток. Но тем не менее, если руководители какого-нибудь района с середины сентября не запрашивали помощи, это рассматривалось как нечто ненормальное. Даже делались выводы: дескать, плохо подготовились к уборке, не смогли решить вопросы обеспечения питанием, фартуками, не сумели определить места дислокации.

Махмуд с усмешкой прокручивает в памяти те события, что начались вскоре после того, как их область назвали «маяком соревнования». В октябре, когда заметно стали падать темпы уборки, от руководителей области все так же требовали высоких показателей. Взяться же им было неоткуда. Но, тем не менее, в хозяйства устремились «представители», наделенные полномочиями. Задачей их было заставить хозяйства «дать» эти показатели, ведь и руководство области обещало еще более высокому начальству мобилизовать все силы, обратиться к тем слоям населения, которые пока что не принимают участия в уборке, с просьбой выйти в поле.

В июне и в июле по всей республике стояла необычная жара, температура в Сурхандарье в иные дни достигала пятидесяти двух градусов в тени. Хлопчатник хоть и теплолюбивая культура, однако и для него есть свой предел. Летние цветы опали, и таким образом весомая доля урожая не была накоплена. Правда, в конце июля, когда жара немного спала, начали завязываться новые коробочки, но они теперь должны были созреть где-то в конце декабря, в крайнем случае, если ускорить развитие с помощью усиленной подкормки, в середине. Да и то при благоприятной погоде. Но сырца не было; естественно, и темпы снижались. И тут уж вся область сидела, что называется, в южных районах, где на каждый куст приходилось разве что не по одному сборщику. Но руководство обещало изыскать резервы. И никто не стал считаться с мнением руководителей районов и хозяйств и спрашивать, нужны ли им помощники. Их стали привозить целыми колоннами автобусов, и вся недолга.

Конечно, можно было бы придерживаться средних процентов сбора, приписывая каждый день понемногу, а потом, когда рапорт был бы сдан, еще месяц свозить на заготпункты сырец самого последнего, может, десятого сорта, выковыривая его из редких несозревших коробочек. Но такого указания свыше не поступило, сами же руководители хозяйств делать это не осмеливались, хотя и бригады, и многие специалисты советовали этот нехитрый, но тоже не совсем безобидный способ. Однако, как говорится, то хорошо, что хорошо кончается. В десятых числах декабря, когда на юге области уже ничего не осталось, начал раскрываться хлопчатник на севере, все силы были брошены туда, и показатели снова поползли вверх. Сурхандарья, отставшая от других областей почти на десять процентов, нагнала их, и закончила уборку четвертой. Одним словом, обошлось без оргвыводов.

Да только плохо было то, что вся «механика» была известна всем и каждому. Именно эта «механика» мешала разумным новшествам. В передовых хозяйствах каждого района были созданы экспериментальные севооборотные участки и многие хлопководческие бригады переведены на подряд. Эти бригады на первых порах страды показывали хорошие результаты, в них выше, чем в других, была производительность труда, заметно снижалась себестоимость сырца. А когда темпы стали притормаживаться, в область приехали уполномоченные из столицы, приказали мобилизовать всех на сбор, причем заставляли платить по самой высшей ставке, чтобы заинтересовать людей, и все первоначальные успехи этих бригад полетели. Идею севооборотных участков и хозрасчетных бригад вынашивали долго, десятки раз советовались со специалистами, заставляя их делать расчеты с учетом особенностей природных условий, водообеспеченности, плодородия почв. Казалось — все было взвешено, все учтено.

Но когда страда подошла к концу, стало ясно, что, если и в будущем обстоятельства будут складываться точно так же, если практика хозяйствования не переменится, эффекта от новшеств не дождешься.

О результатах опыта опросили руководителей всех хозяйств — они вынуждены были доложить о неудаче. Когда же вызвали в райком для отчета Шарипова, разговор получился иным.

— Несмотря ни на что, — заявил Махмуд, — свой эксперимент мы довели до конца. По нашей просьбе хлопкоочистители переработали сырец трех бригад отдельно. По сортам и срокам уборки.

— И что же вышло? — спросил первый секретарь, подумав, что этот парень оказался настойчивым, раз уж в такой кутерьме не забывал об опыте.

— Средняя урожайность гектара ниже, чем в соседних бригадах, на один центнер. Зато выход волокна выше почти на пять процентов, доходы рабочих тоже выше примерно на четыреста рублей по расчетам за год. Себестоимость сырца ниже рублей на десять, за счет этого и премиальные выше.

— Хорошо, — кивнул секретарь, — что намерены делать дальше?

— Будем перестраивать структуру совхоза по-своему, — ответил Мамхуд, — а опыт трех бригад повторим еще пару лет, убедимся в правильности, и тогда внедрим повсеместно. Но одно уже известно — выход волокна выше, а качество его лучше!

— Выходит, вся рота шла не в ногу, лишь совхоз «Восток» — в ногу, — с досадой произнес секретарь. Ему показалось странным, что выношенная им, проверенная расчетами идея о севооборотных участках отвергается этим молодым директором. Подумал, что такое своевольство допускать нельзя — иначе все руководители начнут действовать кто во что горазд и цель не будет достигнута.

— Почему же один «Восток» в ногу? — смутился Махмуд, но отступать и не подумал. — Мы идем туда, куда вы призываете, только по свой тропе.

— Ну, ладно, — заключил секретарь, — пробуйте, пожалуйста, только хорошенько обдумывайте каждый шаг, время покажет, кто прав.

Размышляя обо всем этом, Шарипов еще не знал, что впереди — такие события, которые ответят на многие его вопросы и сомнения. И главное из них — Шестнадцатый пленум ЦК Компартии Узбекистана.

Да здравствует Случай! Махмуд как знал, что судьба смилостивится над ними, вознаградит за терпение. Да, терпение открывает любые двери. Теперь он верил в это.

Отшумела страда, вспахали поля. И началась пора свадеб. Случалось, в один день их проходило по нескольку, и на каждой то ли Махмуд, то ли Суяров обязаны были побывать, поздравить молодоженов и вручить подарки. Так что теперь по вечерам на планерках не только определялись задачи на завтрашний день, но и решался вопрос, кто к кому пойдет на свадьбу. Не пойдешь — обида на всю жизнь. Прощалось, если кто-то отсутствовал по уважительной причине. А причин таких, правда, появилось множество. Во время уборки собрания и совещания откладывались до лучших дней, теперь же вышестоящие организации стали наверстывать упущенное, всякого рода мероприятия следовали один за другим. Не успеет Махмуд вернуться с совещания из областного центра, как его уже ждет телефонограмма из района. Приглашают на слет шелководов или конференцию общества любителей книги, на собрание актива по внедрению безнарядной системы или же на занятие школы партхозактива.

Приглашали на все мероприятия и Майсару. Они часто оказывались вместе, сидели рядом, чувствовали тепло друг друга, и страстным, неодолимым становилось их желание остаться наедине.

Сегодня все складывалось как нельзя лучше. С утра шофер Махмуда Панджи попросил отпустить его на день — двоюродный брат его женился, надо было помочь. В таких случаях нужно идти навстречу, тем более, что серьезной поездки вроде не намечалось. Шарипов отпустил шофера. Махмуд, придя в совхоз, научился ездить на машине, даже несколько раз самостоятельно побывал в Термезе.

Панджи сказал, что заправил бензином оба бака, показал, как нужно подключать запасной. Махмуд в этот день хотел побывать только на одной из ферм, решил, что туда он и сам сумеет съездить. Но перед обедом позвонил заведующий орготделом райкома партии Курбанов и сообщил, что вечером в облисполкоме созывается совещание руководителей хозяйств и председателей кишлачных Советов по вопросам составления планов социального развития. Просил предупредить и Азимову.

— Машина у меня сломана, — сказала Майсара, — если найдете место в своей, поеду.

— У вас всего пятнадцать минут на сборы, — сказал он, — иначе опоздаем. Я заеду.

Еще не зная, как сложатся обстоятельства, Махмуд все же решил позвонить своему другу Бахраму по телефону, который выходит прямо на АТС и никем не прослушивается. Поговорив с другом о том о сем, Махмуд спросил, нельзя ли будет воспользоваться его квартирой, если она, конечно, не будет занята помощником прокурора Газизой.

— Ты-то откуда слышал о ней? — спросил Бахрам.

— От тебя. Когда ты нахваливал ее, я сделал вывод — друг мой влюблен по уши.

— Догадливый! Вообще-то на улице холодина, да уж ладно, сделаю тебе приятное, смотаюсь на ночь в кишлак. Ключ ты знаешь где.

— Спасибо, старик, — поблагодарил его Шарипов.

Махмуд подъехал к дому Майсары и посигналил. Вышел Кудрат, поздоровался с директором спокойно, уважительно. Шарипов подумал, что Кудрату, видно, здорово, досталось во время уборочной — лицо обветренное, худое. Или… дело в другом? Может, догадывается он о чувствах жены, страдает? Хозяин пригласил Шарипова в дом, на чай, но директор решительно отказался, сославшись на то, что они и так опаздывают. А с опоздавшими обходятся круто — поднимут перед всеми и начнут, не выбирая особенно выражений, выговаривать.

Вышла Майсара, спросила:

— Вы что, сами за рулем?

— У Панджи брат женится, пришлось отпустить, — сказал Махмуд.

— Может, Кудрат-ака нас отвезет? — Майсара глянула на мужа.

— Что ты! — воскликнул тот. — Десять человек ждут на ферме, там за каждую лопату навоза такая драчка…

— Жаль, — произнес Махмуд, обрадовавшись, однако, тому, что у Кудрата хватило ума не согласиться.

— Когда ждать, ханум? — спросил Азимов у жены.

— Как закончится совещание, — ответил Махмуд за нее, — доставлю вашу жену, не волнуйтесь. Но предупреждаю, что заседают сейчас подолгу, может, вернемся поздно.

— Холодно, не забудьте слить воду, — предупредил Кудрат.

— У меня в машине антифриз, — ответил Махмуд.

Майсара устроилась, кивнула Кудрату, а когда выехали из кишлака, спросила:

— Правда, что совещание, или…

— Что «или»? — улыбнулся Махмуд.

— Вы придумали его?

— Придумал. Лопнуло мое терпение, чувствую, что схожу с ума, а ты обещала, что после страды…

— Я помню, — перебила она его.

— Так вот, страда прошла, — он попытался обнять ее одной рукой.

— Осторожно, на дороге лед, — уклонилась она от ответа.

«А что, если мы не поедем на это совещание, — подумал он, — не станут же нас искать! А с другой стороны, не исключено, что Курбанову прикажут узнать, в чем дело, тот начнет наводить справки по телефону, выяснит, что уехали, всполошится — не случилась ли авария на дороге, поднимет районную милицию, и тогда… Впрочем, а почему бы и не сделать так, этим лишь ускорится объяснение Майсары с мужем. Будет известна конкретная причина…»

— О чем задумались, Махмуд-ака?

— О тебе думаю, о себе, — ответил он. — Чем дольше тянется неопределенность, тем, мне кажется, дальше ты становишься от меня. Боюсь потерять любимую.

— Чувствую, у нас будет время наговориться, — мягко заметила она, — а сейчас смотрите за дорогой, шоферу нельзя волноваться.

Совещание было на удивление коротким, и Махмуд воздал хвалу Случаю. С докладом выступил председатель областной плановой комиссии, а вопросов к нему ни у кого не было. Народ нынче пошел ушлый — обходится без выяснения подробностей, потому что так быстрее отпускают. Когда председатель облисполкома поинтересовался, есть ли вопросы, зал дружно ответил: «Все ясно!»

На дворе уже было темно, город зажег фонари, светились окна в домах. За тот час, что продолжалось совещание, машина не успела остыть, и мотор завелся, Как говорят шоферы, с полуоборота.

— Теперь куда? — спросила Майсара, сев рядом.

— Доверься мне, родная.

К семи они добрались до райцентра. Было уже совсем темно. Махмуд поставил машину в дальний угол двора, под деревьями.

— Опять сюда? — спросила она шепотом.

— Что же делать, если ты не хочешь войти в мой дом хозяйкой? — произнес он.

В квартире было жарко, казалось что в батареях не горячая вода, а плавленый металл.

— Я проголодалась, — сказала она.

— В холодильнике, как признался мой друг, полно деликатесов.

— Надеюсь, хозяин не обидится, если мы возьмем оттуда кое-что, — она отправилась на кухню. Открыв холодильник, ахнула:

— Сегодня у вас будет отменный ужин!

— Готовь побольше, чтобы и хозяину осталось.

Майсара готовила ужин, а он то и дело появлялся на кухне и нетерпеливо обнимал ее, целовал, мешая работать.

Она показалась ему сегодня другой, не такой, какую он знал прежде, что-то неуловимо новое появилось в ней. Она и раньше была нежна с ним, а сегодня ее нежность казалась особенной, какой-то трогательной, хрупкой.

— Странно ты ведешь сегодня себя, — сказал он напрямик.

— Соскучилась, Махмуд-ака. Хочу наглядеться, хочу наполнить свою душу вами, но это, наверное, невозможно, — ответила Майсара, и в голосе ее он услышал боль.

Майсара приготовила плов. Он был таким вкусным, что Махмуд подумал: на что мать моя мастерица, но ей далеко до Майсары. Казалось, молодая женщина вложила в него всю душу. Пока она убирала посуду со стола и мыла ее на кухне, Махмуд пил чай. А потом удобно улегся на диване и стал ждать Майсару. Она пришла, прилегла рядом, теплая и тихая, как уснувший ребенок. Молчала, словно что-то обдумывала. Затем вдруг стала целовать его. Но странно, поцелуи ее в этот раз показались ему… материнскими. Была в них какая-то осторожность, заботливость и… печаль. Подумал, что так могла бы целовать мать, провожающая куда-то сына и знающая, что уже никогда больше не встретится с ним.

— Признайся честно, — сказал он, — что с тобой происходит, родная? Не терзай меня!

— Признаюсь, ака. — Она приподняла голову, заглянула ему в лицо: — Эта наша встреча — последняя!

— Что ты сказала? — воскликнул Махмуд, не поверив своим ушам. — Как у тебя язык повернулся? Может, ты разлюбила меня!

— Может, именно это мне и нужно было сказать, Махмуд-ака, — прошептала она. — Иначе не разрубить наш узел.

— Ничего не понимаю! — Махмуд вскочил с дивана. Майсара так ошарашила его, что он лишился способности воспринимать реальность. Он ожидал чего угодно, но не такого коварства. Он согласен ждать следующей встречи месяц, два, год, но лишь бы была надежда на нее. И вдруг! — Ну почему, родная моя? Почему!

— Мне нелегко было решиться на это. Но иначе не могу, потому что я не просто женщина, а доверенное лицо тысяч и тысяч востоковцев. Они верят мне.

— Ну при чем все это? — вспылил он невольно. — Эти люди верят и мне, только мы-то любим друг друга, не можем друг без друга. Или не так?

— Так.

— Тогда в чем дело?

— Вы же сами говорили, что в совхозе произойдет маленькая революция. Я вижу, как она совершается, какие намечаются преобразования; впереди долгий путь, конец его почти не виден. Сейчас, в данную минуту, вы не сможете воспринять мои слова как разумное решение, но пройдет время… Ведь вы, только вы сможете осуществить задуманное… Если же мы объявим о своих чувствах, если я уйду из-за вас от мужа, люди перестанут нам верить. И мне, и вам. Как же мы сможем руководить ими?

— Я никогда не откажусь от тебя и никому не отдам!

— Махмуд-ака, я работаю среди людей. Когда началась перестройка, по-разному отнеслись к ней в совхозе. У вас много противников, больше, чем вы думаете. Вас и без того ждут изрядная нервотрепка и нелегкие испытания. А вы своим противникам хотите дать в руки и этот козырь.

Она права, подумал он. Права в том, что борьба предстоит нелегкая. Вспомнилось, что произошло в первый месяц перестройки. Рабочие девятого и седьмого отделений, конечно, не сами, им все равно, лишь бы платили хорошо, а под чью-то диктовку, написали пространное письмо в Президиум Верховного Совета республики, обвиняя его в авантюризме и даже вредительстве. Письмо вернулось в райком партии, писавших вызвали на беседу. Вернулись они в совхоз вроде бы смирившимися, но как знать, не попытается ли кто-то вновь накалить страсти. Махмуд продолжает получать письма-угрозы, письма-предупреждения: мол, парень откажись ты от своей идеи, пока не поздно, иначе выйдет она тебе боком. Махмуд складывает их в сейф для истории. Да, Майсара права, предстоит борьба, но бороться они должны вместе. Таково его убеждение.

— Извини, родная, — сказал он. — Не могу уловить логики в твоих рассуждениях. Ты ведь клянешься, что любишь меня, а раз так, значит, должна разделить со мной все, что ждет меня впереди.

— Вы для меня дороже жизни, Махмуд-ака! — воскликнула Майсара. И вдруг разрыдалась.

— Поедем сейчас же к твоему мужу, я ему всю объясню сам!

— Махмуд-ака, прошу вас, не обдумав как следует последствий, не совершайте этого шага. Все дело в том, что мы с вами не имеем права на ошибки…

Майсара уехала с мужем в Москву, на ВДНХ. Обком профсоюза работников сельского хозяйства назвал Кудрата одним из победителей социалистического соревнования механизаторов и выделил ему путевку. Шарипов думал, что Майсара нарочно уехала с ним, чтобы Махмуд не натворил под горячую руку глупостей. А может быть, просто примирилась с мыслью, что не дано им быть счастливыми?! Как бы то ни было, отъезд Майсары подействовал на него столь сильно, что он был близок к отчаянью, и состояние его было заметно всем. Куда делись его энергия, убежденность, казалось, обязанности директора он исполняет механически, не вкладывая в это души.

Сегодня выпал первый снег. Тихо, поэтому хлопья падают на землю отвесно, плотной стеной, в которой тают очертания кишлака, деревьев, не успевших сбросить полностью листву. Придорожная пожухлая трава уже давным-давно стала белой, деревья словно бы надели маскхалаты, а дорога все еще черна и блестит от тающего снега. Как всегда, он пришел в контору раньше всех. Но если прежде его приводила сюда тайная надежда на, пусть и мимолетную, встречу с Майсарой, то теперь гонит тоска. В конторе пробудет совсем немного — решит самые неотложные вопросы, затем уедет куда-нибудь в отделение, если не вызовут на очередное совещание. Среди людей он вроде бы забывает о себе.

Всю эту неделю Махмуд не был дома, но ехать туда и не хочется. Разговоры матери о том, что ему, немолодому человеку, пора обзаводиться семьей, что должность обязывает к солидности, а это невозможно при его холостяцкой жизни, слышать сейчас было бы невыносимо. Мать права, тысячу раз права, но семью свою он может создать только с одной женщиной. А женщина эта, кажется, отказалась от него.

Снег идет. Тишина стоит необыкновенная, чудится, что земля замерла от радости, дождавшись, наконец, белого, пушистого убранства. Махмуд стоит у окна, устремив невидящий взгляд вдаль, чуть ссутулившись, засунув руки в карманы. И неотступно думает об одном, — почему уехала Майсара? Испугалась тех испытаний, что выпадут на их долю? Нет, этого не может быть. Она пойдет за любимым на край света, это он понял… Значит… Да, революция, большая или такая крошечная, как у них в совхозе, всегда что-то разрушает, но конечная ее цель — созидание. Майсара это поняла сердцем. Она за преобразования, за то, чтобы людям, которым она служит, жилось лучше, комфортнее, чтобы совхоз рос, выходил в передовые хозяйства, а не застревал среди середняков. И она полагает, что, жертвуя своей любовью, развязывает ему руки, уберегает от осложнений, могущих повлиять на его судьбу. Он вспомнил, с какой страстностью она говорила ему все это. Вспомнил ее печальную нежность. И еще он вспомнил, что не только ее поведение тогда удивило его, но и внешность. Губы ее заметно припухли, кожа на лице кое-где потемнела. И вдруг его поразила догадка — вот откуда в ее ласках оттенок осторожности, трогательности, материнства. Она не только прощалась с ним, она прислушивалась к тому, что было внутри ее, она уже делила свою любовь между ним и тем существом, что зародилось в ней.

Лоб Махмуда покрылся холодной испариной. Да как же он позволил ей уехать! Почему вообще ждал, чтобы именно она решилась на столь ответственный шаг — уйти из семьи. А где он-то был? Почему давным-давно не явился в дом Кудрата не как вор, как честный человек, и не сказал правды — они с Майсарой не мыслят жизни друг без друга. И неправда, что в кишлаке не поймут их. Конечно, охотники бросить камень найдутся. Но ведь они, он и Майсара, будут вместе, а еще будут рядом те, кому чуждо ханжество…

…— Доброе утро, Махмуд-ака! — Голос Зульфии вернул его издалека, может быть, из Москвы, по улицам которой ходила сейчас его любимая.

— Здравствуй, сестренка, — ответил Махмуд и радостно улыбнулся. — С прекрасной погодой тебя.

Зульфия во все глаза глядела на своего директора. Уж она-то, как никто другой, знала, в каком мрачном состоянии духа пребывал он всю неделю, более того, знала — и почему!

— А вы помните, какой сегодня день?

— Ну, если внимательно посмотреть на календарь…

— Я не об этом, Махмуд-ака, — перебила его Зульфия.

Махмуд пожал плечами, мол, какая разница — день как день. Как сотни прошедших.

— Ровно год назад, вы вошли в этот кабинет хозяином, — сказала девушка с грустью.

— Це-е-е-лый год! — воскликнул Махмуд, вложив в эту фразу боль, любовь и все, что пережил и передумал за это время.

— Всего лишь год, Махмуд-ака, — поправила Зульфия. — Год змеи — по восточному календарю. Говорят, человек, влюбившийся в этом году, обретет счастье.

— Я его обрел, сестренка!

Он помолчал, посмотрел ей прямо в глаза и добавил:

— И она обретет! Клянусь. А твой год — впереди…