Год змеи

ПРЕОДОЛЕТЬ СЕБЯ Повесть

Негмат был не в духе. Оттого, что обманулся в своих ожиданиях, в самой крепкой вере в справедливость. Никак он не мог понять, что же такое произошло с управляющим трестом, с его заместителями, начальниками отделов и, наконец, с инструктором отдела транспорта и связи обкома партии, — со всеми, кто составлял высший орган треста — Совет. Почему эти люди вдруг все стали наивными в своих суждениях, хотя еще совсем недавно каждый из них был в его глазах кладезью мудрости, образцом принципиальности и мужественности, честности и непримиримости. Всех их Негмат считал надежной опорой в своих начинаниях, они подсказывали, ободряли, требовали. Сегодня они с недоумением переглядывались друг с другом за столом, пожимали плечами, смотрели на него удивленно, как на пришельца с другой планеты. Что-то чертили на листках перед собой, но весь их вид говорил: что за чушь несет этот товарищ, за кого нас принимает?! Если за младенцев, то мы давно вышли из этого возраста. Если за дилетантов, то не сидели бы здесь.

Да, совершен поворот, только причина Негмату пока неизвестна. Взяли и отчитали его, как мальчишку, да еще и предупредить не забыли, мол, смотри, парень, если что… то и оргвыводы могут последовать. Вот так!

Негмат сидел за рулем служебного «Москвича», из-за которого, — это особый разговор, — выслушал немало неприятных суждений в свой адрес от коллег, директоров автобаз, — по обе стороны дороги проносились поселки, поля созревающего хлопчатника, какие-то громадные щиты с аляповатыми рисунками, дорожные знаки ГАИ, но все это воспринималось им механически, как привычное, на что перестаешь реагировать, хоть и фиксируешь подсознательно. Он изредка бросал взгляд на стрелку указателя скорости, и если она забегала за цифру «80», сбрасывал газ. Впрочем, тоже автоматически, по привычке. Эту скорость он еще в институте определил для себя как самую оптимальную, на тот случай, понятно, если когда-нибудь обзаведется собственными «Жигулями» или, — чем черт не шутит! — персональной легковушкой.

Мысленно Негмат все еще был в большом кабинете управляющего, где за длинным приставным столом сидели члены Совета, а на стульях вдоль стены — приглашенные: директора автопредприятий, главные инженеры, главные специалисты и финансисты.

Совет собрался, как всегда по окончанию квартала, после сдачи подразделениями треста финансовых и статистических отчетов, собрался для того, чтобы обсудить итоги, выслушать товарищей с мест. Сначала выступали работники треста, каждый по своему отделу, приводили массу цифр, доводов, оправдывающих тот или иной промах, высказывали ряд предложений, советов, которые, по их мнению, должны в следующем квартале обеспечить выполнение плановых заданий по всем показателям. Никто из них не обошел вниманием Негмата, так что в этом плане он был вроде именинника. Оно и понятно, автобаза, которой он руководит, самая отстающая в тресте, хуже, чем ее показатели, как скаламбурил начальник отдела эксплуатации треста Салихов, только у нее самой.

— Послушаем директоров, — предложил управляющий Халилов после того, как все трестовские выступили. — Товарищ Урунов, прошу! — Он указал на трибуну, стоявшую в углу кабинета.

Негмат встал за нее, разложил перед собой бумаги. Предыдущие ораторы нарисовали ясную картину состояния дел в его автохозяйстве, добавить ему было нечего. И он молчал, переминаясь с ноги на ногу.

— Ну, мы все — внимание, — напомнил Халилов, повернувшись к нему.

— О чем, собственно, говорить, Улаш Халилович, — произнес Негмат. — Вы все знаете, что коллектив нашего автохозяйства не закончил дела по наведению порядка, на свет выползают все новые и новые промахи прежнего руководства, и я, признаться, не могу сказать, когда все это оборвется. Все, что тут говорили товарищи, в общем-то верно, добавить что-либо я не могу.

— Да-а, — покачал головой первый заместитель управляющего Базаров, — почти два года работает человек и за все это время хоть бы какой сдвиг вперед. Одни неприятности. А ведь база была, товарищи, и какая база! На всю республику гремела, а?!

— Ну, вы знаете, почему она «гремела», — возразил ему Негмат, — и меня послали туда прервать этот пустой звон, навести порядок, а не поддерживать прежнюю «славу». Вот я и навожу, как могу. Во всяком случае, мы уже добились того, что никто нечестно заработанных денег не получает!

— У вас, товарищ Урунов, скоро вообще некому будет получать, — сказал заместитель управляющего по кадрам Цыпин. — Народ-то разбегается весь, можно сказать. В трест посыпались жалобы на вас. — Он вытащил из папки целую пачку писем. — Вот, полюбуйтесь! Из вашей базы и о вас! На промахи прежнего руководства можно ссылаться полгода, максимум год, а потом… потом они уже становятся вашими промахами, мил человек!

— Управляющий трестом «Водстрой» Сабиров, — сказал Халилов, — написал нам, просит, чтобы мы все его заявки на автотранспорт передали в другое автопредприятие. Пишет откровенно, в духе времени, так сказать, что с вами, как с директором, работать невозможно. А где мы возьмем такое хозяйство? Специализированное, призванное обслуживать нужды водников только ваше автохозяйство. Даже не знаю, что и ответить ему?

— Он-то напрасно жалуется, — сказал Негмат, — стройки получают машины вовремя, в нужных количествах, причем, хорошие машины.

— Сколько лет существует ваша база? — спросил управляющий.

— Пятнадцать, — ответил Негмат, подумав, что Халилов это и сам бы обязан был знать.

— Так вот, все пятнадцать лет она была подрядчиком водников, у шоферов выработались определенные навыки в работе с экскаваторщиками, с операторами бетонных узлов, ну и все прочее. А вы все эти связи пообрывали, и те хорошие, — он подчеркнул это интонацией, — машины, что вы выделяете им, не дают должного эффекта.

— Я оборвал только преступные связи, — сказал Негмат. Мысленно он был согласен с управляющим, что почти два года — достаточный срок для перемен к лучшему, но… видно, он неспособен на это. Руководителем надо родиться, не раз говаривал его предшественник. Не получается у Негмата. Круто взял, а протянуть нити не смог.

— Не думаю, чтобы все связи были преступными, — заметил Базаров, — так в нашем обществе не бывает. Не должно быть! Значит, где-то вы перегнули палку, действовали с кондачка, не разобрались по существу. И вот результат — провал по всем параметрам. Если так будете и дальше работать, автобаза сядет на картотеку, тогда и зарплату нечем будет выплачивать.

— Гм, — усмехнулся Цыпин, — его шоферы съедят живьем!

— У треста свободных средств, чтобы поддержать вашу базу, нет, — сказал Халилов, — так что думайте, товарищ директор. Иначе ведь…

Он оборвал фразу на полуслове, но Негмат все понял. Конечно, снимут его с поста директора, поставят другого. Ну и пусть! Если этот другой тоже будет таким же, как он, продолжит его дело, а промахи года два будет сваливать на него, Негмата, хоть какой-то просвет появится. Может, люди начнут понимать, что работать все-таки нужно честно. Правда, за два года тяжело вытравить из умов то, что вдалбливалось полтора десятка лет, но все же…

— Вы мысль Цыпина поняли? — спросил Халилов.

— Понял.

— Не поняли, — покачал головой Халилов. — Смотрите, что у вас получается. Так, — он стал перелистывать отчет, — вот. Коэффициент использования парка… Гм, тут, оказывается, в норме. Пойдем дальше. Объем перевозок в тоннах — семьдесят процентов. По сравнению с тем же периодом прошлого года, — значит, уже при вас, заметьте, — вдвое меньше. А производительность труда… волосы дыбом! Полнейший провал! Ведь с нас, — он обвел рукой членов Совета, — тоже спрашивают, товарищ директор!

— Это точно, — произнес инструктор обкома партии Кулешов, — на прошлом заседании бюро управляющему пришлось попотеть. Я грешным делом решил, что снимут его. Пронесло, ограничились строгим внушением. Но ведь на следующем заседании так уже может и не быть, а? А за что, извините, он должен гореть? Вы не работаете, скажем так, а Халилов голову на плаху?! Перестраиваться нам нужно на ходу. Времени на раскачку не дано. Другие автохозяйства ведь тоже перестраиваются, однако и показатели у них неплохие.

— Может, на тех базах обстановка была другая, — сказал Негмат, — не такая запущенная, как у нас. — Но это был слабый довод, все равно что соломинка для утопающего.

«Мне ясно, почему все члены Совета вдруг стали наивными, — подумал он, выслушав Кулешова. — На заседании бюро, видно, точно такие же слова высказаны Халилову, там тоже, наверно, листали сводки, сравнивали „с тем же периодом прошлого года“, возмущались, упрекали в бездеятельности, возможно, прямо ставили вопрос: способны ли вы руководить, не пора ли на пенсию?.. Конечно же, предупреждали, что нельзя вечно ссылаться на промахи прежнего руководства, что пора и делом заниматься. Теперь, Улаш Халилович, вы все это передаете мне устами Кулешова, как эстафетную палочку».

— Что же делать будем, Негмат Урунович? — произнес главный инженер Бегматов. Он устроился на заднем сидении вместе с председателем месткома Тухватуллиным.

— Работать, — ответил, не оборачиваясь, Негмат. — Сами ведь все слышали, вот и делайте выводы.

— Думаю так, — облокотился о спинку переднего кресла Тухватуллин. — Нечего нам открывать Америку. Как было прежде, так и нужно продолжать. — Это — укатанная дорога, трясти на ней не будет.

— Мнение масс? — спросил Негмат.

— В некотором роде, Негмат Урунович. Наш коллектив, честно говоря, недоволен крутой ломкой.

— И все так думают? — спросил Негмат.

— Откровенно — нет, но по закоулкам если…

— Чего ж тогда, дорогой Хамза-абы, выступая по радио, вы говорили совсем другое? Помнится, там было и это: «Коллектив нашего автохозяйства с большим воодушевлением воспринял решение Шестнадцатого пленума ЦК Компартии Узбекистана. Правильно, давно пора наводить порядок в республике… Наши отчеты должны быть честными, что сделали, за то и получили! Ко всему прочему, приписки наносят громадный нравственный ущерб…» Ну и все в таком роде в течение десяти минут. Там и «наша гордость» фигурировала. Хамид Раимов, помнится, тоже высказывался в этом духе. Теперь что, обратный ход?! Или ваше выступление было неискренним?

— При чем тут радио?! Корреспондент приехал, сам написал текст, а я прочитал только. И Раимову, кстати, он написал. Оказывается, там именно такие выступления нужны были, чтобы показать, как люди воодушевлены решениями пленума. Простые люди, имелось в виду.

— А вы лично воодушевлены или нет? — Негмат задавал вопросы в ироничном тоне, словно бы подшучивал над ним.

— Сначала мне казалось, что все правильно, а теперь, особенно после сегодняшней взбучки… может, поспешили мы, а? Надо было, как в других хозяйствах, присмотреться, оглянуться.

— Оглянуться? Насколько мне помнится, в решениях пленума такого пункта не было. Хамза-абы. И в решениях двадцать седьмого съезда партии тоже нет.

— Не было, — согласился Тухватуллин, — а люди-то бегут от нас. Значит, мы где-то допустили промах, неправильно истолковали решения пленума, слишком круто начали применять законодательство об укреплении дисциплины. Я теперь даже не знаю, как дальше быть. С одной стороны, вроде бы надо гнуть линию на перестройку и решительную борьбу с приписками, а с другой — план надо давать. Как, а?

— Только честно, — ответил на это Бегматов, — и никак иначе. А то, что бегут… рвачи бегут, именно работяги вкалывают. К сожаленью, среди первых оказались и коммунисты.

— Перестройку партия называет революционной мерой, товарищи, — произнес Негмат, — раз так, то и будем действовать по совести своей. Главное, не отступать от начатого, большинство нас поддерживает, а это уже кое-что.

— Не кое-что, а все, — сказал Бегматов. — Хочется ведь, чтоб побыстрее, черт возьми!

— Перестраивать умы никогда не было легкой задачей, — сказал Негмат, — дай бог, если мы в этой пятилетке приведем всех людей, особенно тех, кто ищет легкого хлеба, к мысли, что все-таки надо жить по совести. Что иначе жить нельзя.

— Жили же! — воскликнул Тухватуллин. — И вроде бы неплохо.

— Для кого — неплохо, абы?[8] — сказал Негмат. — Нужно на этот вопрос сначала ответить. Честно ответить! Кто на нашей базе жил отлично? Директор, его подпевалы, верно?

— Да, — помявшись, ответил Тухватуллин. — Но ведь и другим перепадало?!

— В том и беда наша была, — сказал Негмат, — как-нибудь я вам расскажу.

— Вы уже говорили, Негмат Урунович, — съязвил председатель месткома, — Ташпулатову, помните?

— Помню, абы. Зря, что тогда никто не поддержал меня.

— Ха-ха! Чтобы он и нас сплавил, а? Хорошо, вы ушли в райком, а мы куда?..

Эта фраза вернула Негмата в минувшее, в те первые годы, когда он, окончив институт, попал на эту же автобазу…

Автобаза была на хорошем счету, о ней знали в институте, и многие преподаватели в своих лекциях частенько ссылались на опыт ее работы. Когда Негмату вручили направление, ребята позавидовали, мол, повезло человеку!

Приехав, он узнал, что все слышанное им соответствовало действительности. Объемы перевозок хозяйства росли из года в год, о чем говорили красочные диаграммы в кабинете оргпартработы на общественных началах. Правда, потом он узнал, что сюда никто не заходит, да этого и не требовалось. Кабинет существовал, чтобы его показывать приезжим проверяющим.

Там же рассказывалось, как обеспечивается новой техникой это хозяйство, сколько премиальных получают в среднем ежемесячно шоферы, служащие и инженерно-технические работники, вплоть до сторожей. Солидные были премии! На стенах красовались портреты передовиков, написанные маслом приглашенными художниками. О них и сам Негмат немало читал в газетах, слушал рассказы радио и телевидения. Помнится, была даже документальная повесть в республиканском литературном журнале. Словом, знаменитая автобаза. Со знаменитым директором.

Негмата сразу определили инженером по «тб» — технике безопасности, которой, как он выяснил в тот же день, не было и в помине. И если все же автобаза не занимала последних мест в списке автохозяйств, допускавших много ДТП — дорожно-транспортных происшествий — по сводкам ГАИ, то только благодаря имени и связям ее директора Нурмата-ака Ташпулатова, заслуженного автомобилиста Узбекистана, орденоносца.

Ташпулатов, оказывается, еще до войны был шофером, работал на полуторке, а на фронт ушел в кабине нового «ЗИС-5». Вернулся домой членом партии, прекрасным знатоком не только отечественных автомобилей и тягачей, но еще и всяких студебеккеров, доджей, виллисов, оппелей, хорьхов и бог еще знает чего. Стал работать шофером в своей же МТС, вскоре был назначен заведующим гаражом. В начале шестидесятых на территории района было решено возвести крупное водохранилище. Создали мощный автосамосвальный парк для обеспечения его нужд. Директором поставили Ташпулатова.

Автобаза была большая, занимала территорию в пятнадцать гектаров, располагала хорошими гаражами, ремонтными мастерскими, прочими службами. Она имела две автомойки и две артезианские скважины, так что тут проблемы воды не было. Душевые при каждом цехе, клуб, продуктовый магазин, парикмахерская, приемный пункт службы быта, — все это было. Хорошая столовая тоже была. Двор был полностью заасфальтирован, расчерчен белыми линиями, которыми определялись места стоянок автомобилей. Бензиновые самосвалы стояли в одном месте, дизельные — в другом. Они были разделены на три колонны.

Ветераны автобазы рассказывали Негмату, что все это появилось на пустом месте, причем, денег государство отпускало мало, но директор изворачивался, выкручивался, обращался за помощью к друзьям и в конце концов добился, чтобы автобаза приобрела настоящий облик.

Техника безопасности тоже была пустым местом, и Негмат подумал, что предприимчивость директора, если бы ею он обладал сам, возможно, помогла бы в предстоящей работе, но предприимчивости у Негмата не было, значит, нужно искать другие пути. Девушка, которая занимала эту должность до него, была на подхвате — ее и величали «инженером, кто куда пошлет». Она подменяла заболевшего диспетчера, ездила на сбор хлопка и прополку. А из прямых обязанностей она выполняла ту часть, что была связана с разными плакатами и табличками. Такими, как «Не стой под током!», «Не работай без рукавиц», «Чистота не там, где много уборщиков, а там, где мало сорильщиков». Плакаты в немалых количествах присылали из треста. Она только распределяла их по цехам и следила, чтобы таблички были прибиты на стенах.

Познакомившись с состоянием «тб», Негмат прежде всего выбил у директора комнату, довольно просторную, в одном из цехов. Там до этого хранился всякий хлам. Побелил ее сам, нашел столы и стулья, сделал уголок «Знаете ли вы правила дорожного движения», смастерил тренажер для молодых шоферов, в кладовке разыскал щиты с дорожными знаками ГАИ. Сюда стали заходить водители, чьи машины стояли на ремонте, слесари, электросварщики, плотники, ученики из разных цехов. Заходили чаще после обеда, чтобы постучать в домино. Стучали в домино, оглядывались по сторонам и, вольно или невольно, читали все, что было на стенах. Директор был доволен Негматом. Парень, по его мнению, устранял «единственный недостаток» на автобазе. Пока суд да дело, промчался год. Негмата приняли кандидатом в члены партии, и уже через неделю после этого памятного события начались у него неприятности, виновником которых, как ни странно, был он сам.

За год работы Негмат довольно глубоко вник в деятельность автобазы, знал, что и откуда берется, почему коллектив всегда получает премиальные, каким образом перевыполняет планы и обязательства. Кое-что ему не нравилось в этой системе, он пытался завести об этом речь в комитете комсомола, в месткоме, но от него отмахивались, мол, не копайся в грязи, парень, работай! Не старайся превратиться в ту самую паршивую овцу, которая все стадо портит. Однажды его пригласил к себе и директор. Не кричал, просто заметил, что до его ушей доходят разные сплетни о нем, то есть о Негмате, и он не собирается выяснять, насколько это правда, просто советует, чтобы остерегался всяких необоснованных высказываний, мол, люди разные, есть и плохие, и хитрые, которые хотят подставить ножку директору чужими, в данном случае Негмата, руками.

— Что бы ни случилось, — сказал он в заключение, — за работу автобазы я отвечаю персонально. Ты это должен понять и не мешать мне. Как, впрочем, я не мешаю тебе, наоборот, поддерживаю любое начинание. Не делай так, что-бы мое хорошее мнение о тебе было испорчено. Иди, работай!..

— Но недостатки, Нурмат-ака, на самом деле есть, — сказал Негмат, задетый за живое покровительственным тоном директора, — о них говорят на базе, обсуждают по углам. Мы действительно кое-что делаем неправильно и…

— Э, парень, — перебил его директор, — если б людям было дано знать, что в этой жизни правильно, а что неправильно. Вчера было правильно, а сегодня, глядишь, наоборот. Или то, что считалось неправильным, вдруг оказывается идеальным, тем, что именно нам нужно. Я уж столько повидал на своем веку такого, что перестал обращать внимание, делаю свое дело, как крыловский кот Васька. А то, что люди шепчутся по углам… Знаешь, премиальный пирог — блюдо очень даже вкусное, каждый пытается отхватить от него кусок побольше, да не каждому это удается. Вот и осуждают.

«Может, он прав, — думал Негмат, покинув кабинет, — зависть некоторых служит источником всяких сплетен, а директор хочет быть выше них, он гнет свою линию. Выполняет планы, обеспечивает коллектив всем необходимым, выбивает новые машины, находит запчасти. Главное, мгновенно откликается на решения вышестоящих организаций. Только завели речь о подсобных хозяйствах, а ему уже землю отвели, построил там скотный двор, коров накупил, да и огород, дай бог каждому колхозу, завел. В столовой обеды подешевели вдвое, в ларьке и овощи есть, и мясо. И молоко свое».

Сомнения одолевали его, он то склонялся к мнению недовольных, то, вспомнив доводы Ташпулатова, решал не ввязываться ни в какие драчки, быть нейтральным в борьбе различных тайных группировок, борющихся за благосклонность директора и, значит, за блага для себя чуть больше, чем у других.

Негмат не вникал в отчеты автобазы, в путевые листы, в различные требования и тому подобное. Это не было его делом. Просто слушал, как иные шоферы в минуты откровенности с презреньем говорили о своих делишках. Один целый день возил жену прораба по ее собственным делам, а в путевке записали, что бетон доставлял на плотину, да при том выполнил полторы нормы. Другой доставлял в какой-то кишлак горячий асфальт для двора бригадира, а ему в путевку вписывали гравий. А потом выяснилось, что двор был не бригадирским, а товароведа склада автозапчастей Сельхозтехники, который постоянно информировал Ташпулатова о новых поступлениях. И все это оставляло в душе Негмата неприятный осадок, казалось, что он и сам принимает участие в грязных делах, каждый день вымазывается в них, и если это не захватило еще его душу, то только потому, что он упорно сопротивлялся, хотя понимал, что, когда ведут наступление крупными силами и со всех сторон, то придется все равно капитулировать. Быть же вовсе безразличным не позволяли обстоятельства. К нему уже люди привыкли и шли, чтобы поделиться сомнениями, посоветоваться.

Получая кандидатскую карточку, Негмат понимал, что звание коммуниста обязывает его к чему-то большему, чем было до сих пор. Устав требовал от него непримиримости к недостаткам, смелости и упорства в этом деле. И он как-то вместе с дежурным механиком Саттаровым внимательнее обследовал автомобили, выходящие на линию. Пришлось только из колонны карбюраторных машин вернуть сразу восемь. У первого «ЗИЛа» не работали сигналы поворотов, у второго текла тормозная жидкость, у третьего люфтил руль выше нормы.

Это было неслыханным в истории базы «ЧП». Начальник колонны, убедившись в том, что уговорами и прочими доводами не обойтись, вынужден был сообщить об этом Ташпулатову. Тот был болен и отлеживался дома, но, узнав о случившемся, приехал, выслушал все спокойно и отменил решение инженера по «тб» без всяких объяснений. Правда, не распекал всенародно Негмата, как он себе позволял в отношении слесарей и медников, к примеру, снова пригласил к себе в кабинет и, только за ним закрылась дверь, назидательно произнес:

— Я, парень, давал тебе рекомендацию в партию не за тем, чтобы ты вставлял палки в колеса коллектива. Восемь машин для колонны — это полтора процента сверхпланового ее коэффициента использования парка, за которые и ты, между прочим, тоже получаешь премию. — Затем и вовсе миролюбиво добавил: — Не надо ломать дров, не обдумав все до конца, посоветуйся хотя бы со мной. Я не враг себе. Но в твои обязанности входит обеспечение данного показателя. Чтоб это было в последний раз.

Негмат чувствовал себя неуютно, директор своим распоряжением словно бы поставил его в угол, как провинившегося сына, причем обошелся без шлепка по мягкому месту. Но лучше бы он его ударил! Тогда бы Негмат знал, что делать дальше. А тут… обошелся как с несмышленышем. Коллектив это именно так и воспримет. Мол, петушок хотел крикнуть настоящим петушиным голосом, только ему не позволили силенки. Рассвет пропел все-таки главный петух. И от осознания этого хотелось плакать. С другой стороны, то, что директор обходился с ним не как с другими — деликатно, — убеждало Негмата в мысли, что тот его попросту боится. И это не отчаивало его, придавало силы бороться за свои убеждения.

И он не внял совету, тем более, что и главный инженер Бегматов, на которого ссылался директор, одобрял действия Негмата. В присутствии Ташпулатова он помалкивал, но когда заходил к Негмату, подчеркивал, что инженер по «тб» должен быть бескомпромиссным, когда речь идет об исправности машин. Если машина не отвечает требованиям техники безопасности, то она на линии может совершить аварию и, не дай бог, с человеческими жертвами, тогда на скамье подсудимых окажется не директор, не он, главный инженер, а Негмат будет отвечать наравне с шофером. Бегматов преследовал свои цели, о них Негмат узнал спустя годы и за давностью срока простил ему, но сама мысль об ответственности за ДТП была правильной. Это такое дело, от которого нельзя застраховаться. Сегодня нет аварии, завтра будет!

Негмат делал контрольные проверки время от времени, и если попадалась неисправная машина, гнал ее обратно в гараж. Но теперь это были машины с явно выраженными поломками или неисправностями. Директору приходилось мириться с мнением инженера по «тб», делать вид, что его действия не стоят внимания. Но если Негмат позволял себе быть принципиальным в конце месяца, в момент аврала, то попросту отменял его решения, оправдывая свои действия интересами плана или социалистических обязательств.

Прошел еще год. Негмата приняли в члены партии. Это еще больше окрылило его. И однажды… Работал на базе шофер первого класса, мазист Хамид Раимов, уже лет десять. Ездил он только на самосвалах. В последние годы, когда он включился в движение «две пятилетки за одну», ему стали создаваться самые благоприятные условия. План устанавливался ему только на машину, а он ездил еще с прицепом, с тем же объемом вместимости груза. И все, что перевозилось им, шло в счет обязательств. Хотя полагалось и на прицеп устанавливать план, и за него по нормам делать соответствующие скидки, производить доплаты. А не платить двойной заработок. Но базе нужен был такой передовик, вернее, даже не базе, а самому директору, чтобы поддержать его репутацию современного, откликающегося на все новшества, руководителя. Впрочем, Раимов был не один, таких, как он, уже через полгода собралось на целую бригаду, про что в газетах, по радио и телевидению раструбили на всю республику. Ташпулатов тоже ходил в именинниках, сам министр присылал ему поздравления с праздниками, а если он выбирался в столицу с каким-либо делом, входил к нему без доклада. И всегда решал свои дела оперативно и, главное, положительно.

Сначала гремело имя Раимова-шофера, последователя «патриотического почина», затем уже Раимова-бригадира, «дядьки Черномора», как его удачно назвал корреспондент местного радио, узнав, что в бригаде кроме него еще тридцать три водителя. Пока Раимов был один, машину ему меняли на новую через каждые три месяца. За такое время он успевал выжать из нее все, что заводы заложили на несколько лет эксплуатации, потом садился в кабину другой, третьей, четвертой. Когда же собралась целая бригада, меняли им машины в год один раз, но все, что шло для колонны «МАЗ»ов, запчасти, топливные аппараты, резина и другой дефицит, отдавались бригаде Раимова.

Как-то Раимов хотел выехать из гаража на машине с неработающими задними стоп-фонарями прицепа. Их просто он забыл подсоединить. Негмат завернул его в гараж.

— Слушай, мальчик, — стараясь побольнее уколоть его сказал Раимов, выглянув из кабины. Сказал громко, чтобы все вокруг слышали. — Ты знаешь, кто я?

— Знаю, дядя, — в тон ему ответил Негмат, — и тем не менее правила одни для всех!

— Ладно. — Тот отъехал назад, освобождая место для других и, выпрыгнув из кабины, вернулся к нему: — Я пойду к директору и тогда посмотрим, кто из нас кто!

— Хоть к министру, — равнодушно ответил Негмат, даже не обернувшись, что еще больше раззадорило передовика.

Пришел Ташпулатов, начал выяснять, в чем дело. Обошел машину, увидел неприсоединенный провод, воткнул штепсель в гнездо и фонари заработали.

— Теперь выезд разрешается? — миролюбиво спросил он.

— Да, — ответил Негмат, — но было бы лучше, если бы такие пустяки выполнял сам водитель, а не директор автобазы, который годится ему в отцы по возрасту!

— Я вкалываю на плотине и этого достаточно, — огрызнулся Раимов, — хлеб для всех добываю. Подумаешь, забыл подключить стопы!

Вскоре после этого Негмата перевели в райком партии, и все его друзья говорили, что не обошлось без директора. Негмат хороший инженер, но еще лучше, если он будет подальше от автобазы. Провожали его, можно сказать, пышно. На память о работе в автобазе подарили портативный японский магнитофон с записями песен известных в республике исполнителей. Был организован небольшой банкет в комнате «Техники безопасности», где директор, произнося тост, не преминул отметить, что это место отныне будет называться уруновской комнатой. Негмат с тех пор появлялся по делам отдела, не часто, раз-два в месяц, но теперь он был в курсе ее дел больше, чем прежде. Данные поступали в отдел, обрабатывались и обсуждались. Поэтому Негмат в какой-то мере был благодарен Ташпулатову. За содействие перевода в райком, если оно было на самом деле. Здесь Негмат научился мыслить шире, сопоставлять, анализировать, делать выводы. И хоть он был далек от действительной кухни, где пеклись успехи, он знал, где искать их истоки, в каких документах порыться, чтобы подтвердить свои мысли. Словом, партийная работа помогала ему смотреть на вещи шире…

Существует категория людей, для которых в жизни определена самая оптимальная для их способностей должность, вне пределов которой, — будь то вниз или вверх, — они уже непригодны. Хорошо, если кто из них это осознает, тогда и дело идет, и сам он уважаем другими. Но чаще такие люди не хотят мириться с этим, их амбиция не дает покоя, требует преодолеть «потолок», мол, плох тот солдат, который не хочет стать генералом. И люди, поддавшись этому ложному чувству, приходят к краху всего.

Урал Бегматов принадлежал к такой категории, хотя сам, конечно, этого не сознавал. Он тоже, как и Негмат, окончил в Ташкенте институт, автомобилист до мозга костей, машины любит и знает. До автобазы работал в различных хозяйствах, был и инженером по «тб», и начальником колонны, и командовал отделом эксплуатации, ведал службой ремонта, но всюду, где бы он не работал, долго продержаться не мог, потому что не хватало терпения подниматься по ступенькам иерархической лестницы, пытался перепрыгнуть сразу два-три звена, и в результате оказывался в самом начале ее. «Лучший учитель — опыт», — говорит народная мудрость. Бегматов в этом убедился на собственной шкуре. Он понял, что нельзя торопить события, нужно выбирать момент и, главное, стремиться к вершине на плечах других. Тут, если и упадешь, пострадает тот, кто нес тебя.

Ташпулатов взял его главным инженером, когда он после очередного провала сидел дежурным механиком в автобазе соседнего района и уже не надеялся на взлет. Его слишком хорошо знали автомобилисты области, особенно руководители хозяйств, которые тоже спаяны негласной солидарностью между собой, значит, при любых обстоятельствах стараются оградить друг друга от разных напастей. Поэтому Бегматову в этой области уже не приходилось рассчитывать на какое-то продвижение, а начинать все заново, подавшись куда-нибудь на БАМ или Нечерноземье… Было бы это сразу после окончания института, на худой конец, спустя два-три года, когда еще не успел жениться, другой разговор. Теперь же, когда в доме жена и шестеро дочерей, старшие из которых уже почти невесты и требования их растут, как в сказке, не по дням, а по часам, не больно-то решишься! Вот он и сидел дежурным механиком, работал через два дня на третий, а все свободное время стал отдавать приусадебному участку, чтобы таким образом удовлетворить растущие потребности дочерей. Он возмущался до глубины души непостоянством женской моды, считал ее разорительной для отцов. В самом деле, вчера его девочки требовали коротенькие платьица, сегодня им подавай импортные джинсы и — опять же импортные — трикотажные рубашки с погончиками, мужские причем. А до этого были нужны платья из японского «кристалла», каждый метр которого стоил на базаре полторы сотни. Но и отказывать дочерям Бегматов не мог. Сам он инженер, жена — учительница. А дочери… они не хотят считаться с домашними делами, им подай и точка. Конечно, в поселке живут сотни других девушек, которые удовлетворяются малым, но их родители так воспитали, жена же Бегматова, Ханифа, ничего не жалела для своих. Кто-либо из них изъявит какое желание, она разобъется, а достанет!

В том, что у него столько дочерей, виноват он сам. Можно было остановиться и после третьей, но он не согласился, почему-то казалось, что следующий ребенок будет сыном. Ему хотелось сына, это была боль его сердца, не дающая покоя ни днем ни ночью. Ему чудилось, что друзья тайком посмеиваются над ним, мол, неспособен Урал произвести сына, слабак. С тем, что это было определено природой жены или его самого, Бегматов не хотел считаться. Вот и стал обладателем «женской баскетбольной команды», как подшучивали товарищи. И тем самым еще больше подзадоривали его. Он как-то предупредил жену, что, пока не получит от нее сына, не оставит ее в покое, не посчитается с тем, что та каждый год будет по три-четыре месяца находиться в дородовом и послеродовом отпуске. Жена, конечно, возмущалась «тиранством» мужа, но в душе была рада.

И вот, когда уже казалось, на карьере поставлен крест, к нему приехал Ташпулатов. Собственной персоной, что сразу же возвысило его в глазах соседей и знакомых. Не к каждому заявлялся этот человек, да еще и с предложением принять должность главного инженера. Бегматов, понятно, угостил Ташпулатова, как и подобает его разумению о приеме высокопоставленных гостей, и, когда после жирного плова пошла пиала с зеленым чаем, дал согласие.

— Я давно наблюдаю за тобой, Уралбек, — сказал директор, — и должен быть откровенным с тобой, поскольку нам вместе работать. Ты отлично знаешь технику, все болячки и способы лечения, тебя шоферы, как говорится, на мякине не проведут. Ты хороший организатор технической службы, но и только. Если это хорошенько усвоишь, цены тебе не будет. А все, что говорили мне люди, думаю, не стоит выеденного яйца, я тебе верю. Поэтому и приехал сам…

И точно. Бегматов оказался прекрасным главным инженером. Навел порядок в мастерских, добился того, чтобы автомашины вовремя проходили «ТО-1» и «ТО-2», при нем заработали механические нагнетатели масла и смазки, так что люди перестали мучиться со шприцами. Словом, все технические службы работали, как часы. А это не замедлило сказаться на выходе машин в рейс. Правда, ему приходилось мириться с тем, что немало машин уходило с неисправностями, но это уже были допустимые, как он считал, отступления, от которых ни на одном автопредприятии не обойтись. Тем более, на таком. Славу его надо было поддерживать. Не только главному инженеру, но каждому, кто работал тут. Только в этом случае можно было надеяться на успех, ведь говорят, что миром можно и зайца поймать.

Ташпулатов прислушивался к мнению Урала, если у него случался конфликт с кем-то из работников, становился на его сторону, старался, чтобы авторитет технического директора, как он называл его иногда, был непоколебим, как собственный. Постепенно Бегматов забыл о своих прежних неурядицах, ему казалось, что ничего подобного с ним и не случалось, что слава неуживчивого, с большими запросами и высоким мнением о своих возможностях человека принадлежала не ему, а другому, которого он и не знает совсем. С ним начали дружить те, кто отворачивался, не хотел признавать. Одним словом, он уже чувствовал себя на коне. А когда и вовсе утвердился в этом мнении, стал критически оглядываться вокруг. Нет, его не возмущало, что успехи автобазы во многом липовые, что, если ему задаться целью разоблачить все это, никакого труда не составит; пусть, думал он, за это отвечает директор, если это записано в его судьбе, мне же нужно поступать так, чтобы, когда он соберется на пенсию, — случится же это когда-нибудь, — у начальства не было другого мнения о кандидате на его место. Для этого, наряду с добросовестным выполнением своих прямых обязанностей, нужно налаживать дружбу с людьми, не придираться по пустякам, быть доброжелательным к небольшим промахам, но вместе с тем и держать нужную дистанцию, не панибратствовать. Таких люди тоже не любят. Начальник должен быть начальником. В меру строгим, в меру требовательным, в меру всяким другим. Как сам Нурмат-ака, к примеру. Вроде бы никогда не кричит, не ругается, но достаточно сказать слово, и дела как бы сами собой делаются. И он, Урал, приглядывался к методам директора, старался подражать ему во всем, не зная, что среди шоферов успел получить прозвище «тень».

Так бы и ждал Бегматов своего звездного часа, не возмущаясь и не переча директору, если бы не появился Негмат, способный инженер, но еще не побитый жизнью, задиристый и прямой. «Этот не отступится, — подумал он, увидев, как Негмат поставил на место директорского любимчика Раимова, — надо поддерживать в нем сей пыл, авось, до большого скандала дело пойдет, а там…» Но он никак не мог представить себя на месте Ташпулатова, как не пытался, получалось жалкое подобие. Просто не бывал в его шкуре, решил он, а посижу в кресле, пообтешусь, привыкну. Начнут и ко мне ходить начальники колонн после каждой получки, будут провожать на курорты с конвертами «на мелкие расходы», а в доме так вообще изобилие наступит. Все, что нужно, доставят в свежем виде!

Ташпулатов спровадил Негмата в райком партии, и Бегматов немного приуныл, вспомнил о своей прежней тактике и работал не покладая рук. Потом наступили времена резких перемен, на место Ташпулатова пришел Негмат, чего Бегматов меньше всего ожидал, и начал ломку устоявшихся традиций, связей и всего прочего, на чем держалась слава автобазы. Бегматов, опять уже не раздумывая, стал помогать Урунову в его работе, сам вскрывал недостатки, указывал конкретных виновников. И пошло-поехало. Уже на третий месяц шоферы и обслуживающий персонал не получили премиальных. Не все, конечно, а большая часть. Те бригады, что выполняли задания, не остались без нее. Появилось недовольство, по углам стали осуждать нового директора, считали его диктатором, кое-кто «организовал» анонимки в трест и в партийные органы. Приезжали комиссии, убеждались в том, что Урунов гнет именно ту линию, которая нужна, и уезжали восвояси, даже не пожурив его.

Бегматов был на его стороне, доказывал недовольным, что к прошлому возврата уже не будет и самое лучшее, что можно сделать сегодня, это заставить себя самого перестроиться. Ведь план, если честно потрудиться, можно выполнять, значит, и премии получать. Опыт тех, кто так и поступает, лучшее тому подтверждение. Но вот тут с ним не соглашались. Не открыто, разумеется, а мысленно, противились как могли. И все же вынуждены были мириться с перестройкой, тем более, что Урунов устанавливал жесточайший контроль на линии. Он в отличие от своего предшественника больше пропадал там, где работали машины автобазы, проводил хронометражи, измерял «плечи» рейсов — расстояний от места погрузки до места выгрузки, требовал от клиентов, чтобы те заполняли в путевки фактические объемы выполненных работ, а не брали их с потолка.

Все это, как теперь понял Бегматов, послушав, что говорили на Совете треста, было явлением временным. Раз уж начали сравнивать «с тем же периодом прошлого года», считай, что решительные меры не более, чем показуха. Почему-то люди, занимающие очень высокие посты, думают, что все должно происходить, как по мановению волшебной палочки. Ага, решил ты, скажем, что надо обойтись без приписок, тут же все, схватив, как говорится, ноги в руки, бросятся за тобой. Так ведь не бывает. Приписки были средством достижения благополучия не только тех, кто занимался этим непосредственно, а сотен, может, тысяч людей. Взять хотя бы эту автобазу. Все, что она приписывала, делалось не по ее желанию, а было лишь следствием работы клиентов. Нельзя же перевезти того, что не зачерпнули своими ковшами экскаваторы, что не изготовили бетономешалки. Приписанные объемы волей-неволей становились достоянием и автомашин. И все были довольны. Там получали премии и тут. И не только премии, но и ордена, и медали, переходящие знамена, вымпелы, почетные грамоты — все, что положено. Нужен более длительный, чем год-два или даже все пять лет, срок. Перестройка сознания куда сложнее, чем одним росчерком пера отмена традиции. И, словно бы подслушав эту его мысль, заговорил Урунов.

— Вы помните, Урал-ака, одну из работ Ленина, которая была посвящена Сухаревке?

— Гм, — усмехнулся Бегматов, — оттого, что я получил в институте, ничего уже не осталось, брат. Но я с удовольствием послушаю ваш рассказ.

— Так вот, была в Москве площадь, которая называлась Сухаревской, просто Сухаревка, как ее величали в народе. Площадь эта была известна тем, что там располагалось что-то вроде «черного» рынка, барахолки. Там свершались всякие сделки. Совнарком решил снести эту площадь и принял соответствующий декрет. Сухаревку снесли. Так вот Владимир Ильич по этому поводу заметил, что уничтожить площадь не составляло особого труда, но понадобятся десятилетия, чтобы вытравить «дух Сухаревки» из сознания людей. Мне кажется, история повторяется. Очковтирательство и приписки одним росчерком пера отменили, а с психологией пока не решили, как быть. Вернулись опять к старому «по сравнению с тем же периодом прошлого года». Разве за год, за два или пять лет можно устранить то, что вбивалось все последние пятнадцать.

— А ведь я, Негматджан, правда, не зная о работе Ленина, подумал о том же только что. Вы точно прочитали мои мысли. Не знаю, что из этого выйдет, но если будут требовать и «сравнивать»… провал обеспечен! В этом я убежден.

— Что же все-таки предпримем? — спросил Негмат.

— Даже не знаю. Вот если бы был закон, запрещающий принимать ушедшего со своей работы, в связи с перестройкой, шофера на другую автобазу, думаю, был бы резон. А сейчас что? Напишет заявление, два месяца отработает ни шатко ни валко и пошел себе. И его принимают в другом автохозяйстве с распростертыми объятиями, потому что и оттуда ушли недовольные. Может, установить только один день, когда можно менять работу?

— Юрьев день? — рассмеялся Негмат.

— При чем тут Юрий или Иван, — сказал Бегматов, — у наших футболистов такое правило.

— Было бы хорошо, — согласился с ним Тухватуллин.

— Даже с точки зрения трудового законодательства? — улыбнулся Негмат.

— Законодательство это нужно и установить, а мы, профсоюзы, постараемся, чтобы оно соблюдалось. Конечно, такого закона, может, и не нужно принимать, но подумать о том, чтобы люди не летали с места на место теперь уже после двух месяцев стоило бы.

— Предлагают создавать всякие хорошие условия работникам, мол, тогда и не будут уходить, — сказал Негмат.

— Возможно, на каких-то предприятиях это даст эффект, но у нас… у нас же все, что нужно есть, недостает малости — премии, и из-за нее уходят, верно.

— С людьми слабо работаем, — сказал Негмат, повторив мысль инструктора обкома, высказанную им на Совете, — и это касается вас тоже, Хамза-абы…

«Наконец-то!» — мысленно воскликнул Негмат, прочитав решения Шестнадцатого пленума ЦК Компартии Узбекистана. Это был пленум, вошедший в историю партийной организации республики красной строкой. По той откровенности и смелости, с которой были разоблачены допускавшиеся в Узбекистане в последнее десятилетие нарушения норм партийной жизни, приписки, очковтирательство и сопутствующие им другие негативные явления. И, что очень важно, пленум признал, что во всем этом виновны все коммунисты, на каком бы посту они ни работали. Но, в первую очередь, конечно, была вина руководителей. Если бы не их молчаливое согласие с нарушениями, Узбекистану не пришлось бы действовать так решительно и, что скрывать, в ущерб своей славе и авторитету. Молчали, значит, способствовали.

На работе, выкроив несколько минут свободного времени, Негмат бегло просмотрел газету, а уж дома вчитывался внимательно в каждую строчку, подчеркивая красным карандашом наиболее острые моменты.

— Что это у вас вид нынче такой торжествующий, Негмат-ака, — спросила его Розия, вернувшись с работы и раздевая дочь Гульчехру. Она выпустила ее во двор поиграть, прошла на кухню и выложила из сумки продукты в холодильник, переоделась сама и снова появилась в зале, где сидел Негмат. — «Жигули» по лотерее выиграли?

— Ну, во-первых, женушка, я сегодня приготовил ужин, — ответил он, — а главное, ознакомился с решениями Шестнадцатого пленума ЦК Компартии Узбекистана.

Жена Негмата работает экономистом райсельхозуправления, он с ней познакомился в Ташкенте, а поженились они четыре года назад, когда он работал еще на автобазе.

— Что-нибудь интересное? — спросила она.

— Интересное? — воскликнул Негмат, наливая чай и ставя перед женой пиалу. — Ошеломительное, ханум! Вот теперь начнется настоящая работа и у нас в райкоме. — Он вкратце пересказал ей о пленуме.

— Кто бы у нас в управлении копнул поглубже, — сказала она, убирая со стола посуду. — Кругом одни приписки и сплошное очковтирательство!

— Да ну? — удивился Негмат. — А что в кишлаке можно приписать? Вот на автобазе другое дело. Тонны, рейсы, километры! И за все это незаслуженные премии.

— Один маленький пример приведу, — сказала она, улыбнувшись наивности своего мужа. Она подумала, что это, впрочем, вполне естественно, для него же сельское хозяйство — морковь, помидоры да огурцы. — Представьте себе, что коровенка местной породы дает в год тысячу литров молока.

— Тут и представлять не нужно, — сказал он, — это на самом деле так. Местная корова, что породистая коза.

— Тысяча, значит, ее потолок, верно? И сколько бы не тратили на нее кормов, какими бы высококалорийными они не были, больше тысячи литров она не даст. А у нас по району с таких вот коровенок ухитряются надаивать по две тысячи литров. И доярки получают тоже приличные премии.

— Ты что-то путаешь, родная, — усмехнулся он, — сто процентов приписки… это уж слишком. Сто литров, двести куда ни шло, но тысячу…

— Ничего удивительного, — сказала она. — Настоящую тысячу колхозы сдают на молокозавод, а приписанную списывают на телят. И все! Телята существа безъязыкие, подтвердить или опровергнуть приписку не могут, а люди соглашаются с приписками, мол, все верно, телята у нас прожорливые, как Гаргантюа, и им ничего не стоит вылакать тысячу литров молока. Боже мой, да если проверить, то все самые невообразимые приписки и совершаются на селе!

На следующий день Негмат стал свидетелем странных событий. Первый секретарь райкома и председатель райисполкома пришли мрачными, словно только что похоронили самых дорогих сердцу людей. Негмат стоял на крыльце здания, первым поздоровался с ними, а они даже не глянули в его сторону. К началу рабочего дня в райкоме собрались все члены бюро, они почти до обеда сидели в кабинете первого секретаря, о чем-то говорили. Потом члены бюро разъехались по хозяйствам.

О том, что происходило за закрытыми дверями, понемногу становилось известно людям. Первый секретарь райкома, оказывается, встревоженный за дела, поехал сам и послал в колхозы и совхозы членов бюро срочно выправлять то, что еще не потеряно, то есть не успело попасть в сводки статуправления. Это, конечно, сразу же отразилось на показателях района, но у секретаря был веский козырь — решения пленума. Мол, претворяем их уже в жизнь. Мало того, бригадира колхоза «Серп и молот» Худайбердыева, известного не только в районе, но даже и в республике, в срочном порядке обсудили на заседании бюро, исключили из партии за приписки и сняли с работы.

— Худайбердыев стрелочник, — заметил по этому поводу заведующий отделом промышленности и транспорта, непосредственный начальник Негмата Иван Кочкин, — он выполнял установки первого. И теперь страдает!

— Как это выполнял? — спросил Негмат.

— А вот так. У него в бригаде было пятнадцать гектаров лишних площадей, я сам свидетель, он не раз просил начальство учесть эту землю, а ему запрещали даже заикаться о том. Району нужен был маяк, и он был. Урожай с лишней площади распределялся на основную, потому гектар Худайбердыева был самым высокоурожайным. На Героя его метили, а сняли с треском! Вот какие дела творятся на белом свете, товарищ Урунов.

— И первый секретарь…

— Даже не поморщился, — сказал Кочкин. — И все члены бюро вели себя так, словно впервые слышат об этом.

— Я думал, только автобаза имеет возможности приписать, а вчера поговорил с женой, бог мой!..

— Все имели возможность, — сказал Кочкин, — и все использовали эту возможность.

В район приходили разноречивые слухи о том, как с треском летят со своих тепленьких мест высокопоставленные работники. Министры, их заместители, первые секретари обкомов партии и председатели облисполкомов, генеральные директора крупных производственных, аграрно-промышленных объединений. Но в самом районе все еще оставались на местах, и складывалось впечатление, что решения пленума так и не дойдут сюда. Однако вскоре убедились, что это не так. Первого секретаря райкома партии сняли сразу же после завершения хлопкоуборочной кампании. Он только и успел подписать рапорт о выполнении плана. Через день убрали председателя райисполкома. Новый первый секретарь райкома, принципиальный и честный товарищ, как утверждали знавшие его люди, поработав недели две, снял с работы двух самых известных председателей колхозов, бюро исключило их из партии, а прокуратура возбудила уголовные дела. Оказалось, что слава этих хозяйств выросла на дрожжах приписок. Но в отличие от автобазы, где от приписок что-то доставалось всем, колхозники ничего не получали, деньги от бумажных операций шли на оплату тех же операций. Получали те, кто проворачивал их. Плюс, конечно, награды, грамоты и почетные места в президиумах. У колхозников же доходы падали, и они были вынуждены больше заниматься приусадебным участком, нежели делами на общественной земле. Бюро райкома, обсуждая положение в этих колхозах, отметило, что чем больше приписывалось, тем быстрее падала производительность труда. Колхозники получали мало, вместо себя в последние годы стали присылать на работы детишек, ну, а от них и производительность соответствующая. Словом, это был снежный ком, чем дальше скатывался вниз, тем громаднее становился.

А потом подошла очередь и Ташпулатова. Сняли Нурмата-ака, вкатив выговор с занесением в учетную карточку. Послали на его место Негмата, потребовав от него, чтобы он, опираясь на поддержку первичной парторганизации, навел там социалистический порядок. В постановлении райкома так и было записано — социалистический порядок.

— Я, Негматбек, знал, — сказал Ташпулатов, когда сдавал ему дела, — что когда-нибудь наступит всему этому конец. Примерно предполагал, что он будет именно таким. Вечно такое продолжаться не могло. — Он грустно вздохнул. — Жаль, столько труда вложил я в эту базу, столько ночей недосыпал из-за нее, столько здоровья угробил, чтобы вывести в передовые, теперь все полетит к черту!

— Знали, а не действовали, — произнес Негмат. Ему в тот момент было жаль директора, который лично ему не причинил никакого зла, просто убрал с пути, чтобы не мешал, убрал не на такое уж и плохое место. А мог бы и вышвырнуть за ворота запросто, как капиталист какой, тогда он обладал такой силой. Одно слово кому следует, и Негмат тоже пошел бы работать дежурным механиком. В лучшем случае.

— Приходилось тебе когда-нибудь в жизни попадать в большой людской поток? Ну, скажем, выходил ты из душного кинотеатра летом в толпе рвущихся поскорее глотнуть свежего воздуха?

— Случалось, а что?

— Смог бы ты, молодой и сильный, стиснутый со всех сторон плечами, спинами вспотевших людей, выбраться из этой толпы, если бы захотел?

— В таких случаях самое лучшее плыть по воле волн, она все равно выплеснет на улицу, — сказал Негмат.

— Так вот, такие, как я, находились в положении тех, кого стиснули со всех сторон. И это было нашей трагедией. Каждый из нас, кто попытался бы вырваться из толпы, упал бы, его растоптали бы попросту.

— Понимаю, — кивнул Негмат, чтобы посочувствовать ему, хотя, признаться, ничего не понимал. Если человек решит остаться честным, то его трудно сбить с этого пути. В крайнем случае он уйдет, чтобы хоть перед своей совестью быть незапятнанным.

— А тебе придется нелегко, Негматбек, — сказал Ташпулатов, — не знаю почему, но кажется мне, что все это — явление временное, что с тем, что захватило души тысяч и миллионов, справиться не так-то легко. Придется или отступать, или…

— Отступления не будет, Нурмат-ака, — твердо сказал Негмат. — Порядок все равно наведут, потому что дальше так жить нельзя. И это понимают все.

Широкие полномочия — одно, а применение их — дело совсем другое, Негмат это понимал. Поэтому, став директором автобазы, он решил сначала приглядеться, понять механизм приписок, которые совершались не в конторе, а там, где машины работают. С бригадой МАЗов было ясно. Написав приказ о вступлении в должность, Негмат вторым параграфом закрепил за каждой машиной прицеп и установил на него план. Теперь уже невозможно было бы выполнить две пятилетки за одну. Да этого и не нужно было делать. Если бы каждый производственник на своем месте выполнил план честно, всякие «сверхнормы» были бы ни к чему. Они только запутывают учет, вводят в заблуждение госплан, а в конечном итоге страдают те же предприятия, откуда они исходили. Им же устанавливают так называемые напряженные задания, им определяют экономии горючего, резины, смазочных, исходя из достигнутого, в котором было немало другого. Главному инженеру Бегматову Негмат приказал обеспечить исправность спидометров всех машин бригады, причем этот счетчик должен быть запломбирован, как того требуют условия эксплуатации.

— Что ж, теперь, выходит, на нашей автобазе не будет бригады, подхватившей патриотический почин? — с усмешкой, вроде бы издеваясь, спросил Раимов утром, когда слесари устанавливали трос спидометра на его автомобиль.

— Почему же? — ответил Негмат. — У вас лично никто права участвовать в этом движении не отнимал, как и у всей бригады, впрочем. На прицеп должен быть план, это требование инструкции.

— Дураков нет, — снова усмехнулся Раимов, — они уже давно перевелись. Таскай прицеп, а все будут списывать по норме. Этак сразу в трубу вылетишь.

— Вы вроде бы сознательный водитель, бригадир, передовик, — с упреком сказал Негмат, — а того не знаете, что в таких случаях устанавливаются повышенные нормы списания. Так что об этом не беспокойтесь. Вам что действительно нужно сделать, так это знать на отлично маршруты своих рейсов с грузом и без него, слаженность работы с экскаваторщиком. Ведь можно с первого захода точно стать под ковш, а можно минут десять провозиться с этим. Вот тут и ищите резервы, Хамид-ака. — У Негмата не было желания ссориться с бригадиром, да и вообще с кем-либо из членов коллектива. «Действуйте спокойно, не поддавайтесь на провокации, старайтесь показать людям, что вы проводите в жизнь партийную линию». Это были слова Халилова, когда он приехал к нему с направлением райкома партии.

— Все равно ничего не получится, — сказал бригадир. — Мы не привыкли так.

— Придется привыкать, — сказал Негмат. — В добрый путь! И не забудьте глянуть на плакат у ворот.

А там на большом жестяном щите нарисована красивая блондинка с розовым малышом на руках. И подпись: «Возвращайся благополучно, папочка!» Этот плакат заказал Ташпулатов, вернувшись из Сочи. Он там побывал на какой-то автобазе, увидел плакат, попросил фотографа сделать с него цветной снимок, а когда приехал домой, то тут же нашел художника и, заключив с ним трудовое соглашение, вручил ему фотографию. Ну, вот и постарался на… полторы тысячи рублей. Для плаката сделали специальную арматуру из стальных уголков, поставили на место, и блондинка с белозубой улыбкой стала для шоферов автобазы такой же привычной, как штурвал машины. Правда, те, кто был женат на смуглых узбечках, подшучивали, мол, пусть Нурмат-ака сначала сосватает каждому по такой красавице.

— Эх вы, охламоны, — говорил им директор, первые две недели больше всех любовавшийся плакатом, — это же символ. Ее можно было нарисовать и узбечкой, и кореянкой, и даже негритянкой. В ее образе запечатлена мать, хранительница очага…

— Ладно, директор, — произнес Раимов, сплюнув, — гляну на нее. Только она порядком поблекла, пообшарпалась. Нужно новую намалевать, — он сел в кабину, сильно хлопнув дверцей, и резко нажал на газ. — Обязан спешить, не взыщите!

Остальные мазисты не последовали за Раимовым, они выезжали как всегда степенно, без суеты и лишних разговоров. Приказ о спидометрах и твердых планах на прицепы они восприняли беспрекословно, во всяком случае, как бригадир не драли глотки, приняли как удар судьбы, а выяснение отношений с начальством оставили на долю своего вожака. Они верили в Раимова, знали, что тот обязательно найдет выход, не может не найти.

«А плакат и впрямь ободрался,» — подумал Негмат, глянув на него. Он приказал снять его, разобрать арматуру и отнести в кладовку.

Мазисты работали на укладке грунта в тело плотины. Негмат поехал туда, посмотрел, как организована работа, спидометром своей машины измерил расстояние от карьера до плотины, то есть определил «плечо». Вечером, когда бригада вернулась и, помыв машины, поставила на стоянку, Негмат пригласил всех в красный уголок. Там уже находились председатель месткома Тухватуллин и секретарь партбюро Турдыев. В их присутствии он решил обсудить итоги работы за день.

Путевые листы на все машины были заполнены одной рукой. Проставлено одинаковое количество рейсов, указаны равные расстояния от карьера до места выгрузки. Если судить по этим листам, то каждая машина проделала тридцать рейсов с грузом. Все вроде бы верно. Турдыев повертел в руках одну из путевок, потом глянул на директора с плохо скрываемым недоумением, мол, о чем тут можно речь вести.

— Ну что, товарищи, — обратился директор к шоферам, — сегодня приписок не было?

— Какие приписки, Негмат Урунович, — ответил бригадир, не решаясь глядеть ему в глаза. — Сегодня мы выложились до нитки. Кости трещат с непривычки!

— И все-таки не пляшет, Хамид-ака, — сказал Негмат. — Одно плечо равно восьми километрам, это я измерил лично. Туда и обратно — шестнадцать, верно? Тридцать рейсов, следовательно, должно накрутиться четыреста восемьдесят километров, а у вас всего получилось триста двадцать. Вы сделали по двадцать рейсов, товарищи, по десять — приписали. Мне только непонятно, как на это пошел диспетчер мехколонны?!

— Мы сделали ровно столько, сколько записано в путевке, — сказал Раимов, — зачем же унижать нас, товарищ директор? Все-таки наша бригада известная в области!

— Действительно, — произнес Турдыев, — почему мы не должны им верить, Негмат Урунович? Если и приписали несколько рейсов, так пусть за это отвечает диспетчер мехколонны! Думаю, что мы слишком круто хотим изменить все.

— Идти и оглядываться? — спросил его Негмат, подумав, что, если уж и парторг, на которого он, по поручению райкома, должен был опираться, мыслит так, то… Надо посоветоваться с Кочкиным.

— Не верите, — осмелел Раимов, — поедемте на место. Только на МАЗе, измерив длину плеча по его спидометру! — Он был уверен, что никто этого не сделает, потому что и так конец рабочего дня давно истек, а начальство должно сидеть да выяснять какие-то километры.

— Добро, — кивнул Негмат. — Бригада может отдыхать, а с вами, Хамид-ака, мы поедем вместе с Тухватуллиным. Согласны?

Тот пожал плечами. Поездка эта подтвердила выводы Негмата, и на обратном пути бригадир молчал, насупившись. Он кусал губы от злости на себя, за то, что ляпнул, не подумав, и теперь… какими глазами он будет смотреть на свою бригаду? Ведь многие из них видели директора в карьере, догадывались, что неспроста, и когда диспетчер мехколонны спросил у него, записывать ли, как и прежде, он кивнул. Ребята же предупреждали, что надо показать действительную выработку, держать ее несколько дней подряд, а потом понемногу наращивать.

— Мы тут ни при чем, товарищ директор, — наконец произнес он, когда машина подъезжала к автобазе, — это диспетчер чего-то напутал. Завтра разберемся сами!

— Ну ты даешь, бригадир, — воскликнул Тухватуллин. — Час тому назад стоял неприступно, как скала, и доказывал, что в путевках все правильно.

— Я не думал, что вы поедете, — сказал он сумрачно.

— Слушайте, Хамид-ака, — сказал Негмат, — вы должны раз и навсегда понять, что все, что было до нынешнего дня, уже не повторится. Неужели думаете, партия отступится от своего решения?! Уж вам-то, как коммунисту, стыдно не знать этого.

— Все, директор, — произнес бригадир, крепче сжав руль, — больше такое не повторится. В самом деле, что заработали, то и должны получать!

— А что переполучили? — спросил Негмат.

— Путевки пока не закрыты, — сказал Тухватуллин, — так что это поправимо.

— Я бы просил сегодняшние путевки оставить без изменений, — сказал Раимов. — В последний раз, Негмат Урунович. Неудобно нам будет перед экскаваторщиками. У них тоже эти кубометры прошли, как перевыполнение норм!

— Может, простим? — спросил Тухватуллин.

— Нет, Хамза-абы, — ответил Негмат. — В таких вещах даже маленькая слабинка завтра вполне может обернуться против нас. Допустивший одно отступление, позволит и другое. Об этом не раз покойный отец напоминал.

— Разные итоги получатся, — сказал Тухватуллин. — У мехколонны одни, у нас другие. Там, наверху, не дураки сидят, только глянут на сводки, сразу поймут, что к чему!

— А мы при чем? — сказал Негмат. — Мехколонна пусть сама объясняет!

— Ну, смотрите, — произнес Тухватуллин. Чувствовалось, что и он не прочь оставить все, как есть. Хотя бы сегодня.

— Ладно, поехали домой, — сказал Негмат, решив оставить фразу председателя месткома без ответа. Путевые листы бригады он сложил в папку и забрал с собой.

Утром, приняв участие в проверке технического состояния машин, выходящих на линию, и вернув с десяток их в гараж для устранения неполадок, он поехал в райком партии. К Кочкину.

— Ну что, директор, — произнес тот, ответив на приветствие Негмата, — конфликтная ситуация? Сразу же, в конце первого рабочего дня?

— Да, Иван Сергеевич, — кивнул Негмат, — привез вам документы, чтобы сами убедились. Так мы не сможем бороться с приписками.

— Как именно? — спросил Кочкин.

— Тут получается, что приписки нужны мехколонне больше, чем автомобилистам. — И он рассказал обо всем, что было накануне.

Кочкин выслушал его, затем позвонил начальнику мехколонны и пригласил его, а также секретаря парторганизации, председателя месткома профсоюза и председателя группы народного контроля. Минут через двадцать все уже были в кабинете.

— Слушайте, товарищи, — произнес Кочкин, усадив их, — в вашем коллективе знают о решениях Шестнадцатого пленума?

— Конечно, — ответил парторг. — Мы эти решения проработали на открытом партийном собрании, затем провели соответствующую работу в бригадах и на участках. Наши люди горячо одобрили эти решения, считают их выполнение кровным делом!

— Ну, а если без этой напыщенности, по-простому? — сказал Кочкин.

— Решения пленума известны каждому! — воскликнул начальник. — Мы их прорабатывали на собрании.

— Значит, голова диспетчера Туракулова, — произнес Кочкин, усмехнувшись, — имеет защитные свойства. Полюбуйтесь! — Он подал ему стопку путевых листов.

— Да, тут что-то не то, — произнес начальник, внимательно изучив путевку бригадира. Он вытащил из кармана миниатюрный калькулятор и заново пересчитал данные. — Разберемся, виновника строго накажем!

— Не забудьте сообщить своему тресту исправленные итоги, — сказал Кочкин, — немедленно!

— Будет сделано. — Мехколонновцы вышли из райкома вместе с Негматом. Садясь в машину, начальник бросил ему: — Нехорошо начинаешь, директор. Разобрались бы сами, без райкома…

То, что новый директор аннулировал приписанные рейсы, а с ними и все, что следовало, что он лично начал проверять расстояния, распространилось по базе уже на следующее утро. Об этом говорила «молния», висевшая у проходной. Шоферы насторожились. Решили повременить с «липой», особенно в те дни, когда директор появится на местах их работы.

В один из последующих дней позвонили из Ташкента, из министерства автотранспорта. Поинтересовались, почему упала производительность труда и как складываются дела в бригаде Раимова. Оказывается, «передовики» находятся на контроле самого министра. Негмат ответил, что результаты ниже прежних, но они — реальные. Бригада же Раимова работает, как и все остальные, в натяжку выполняет дневные задания.

— Что случилось с ней? — спросил голос в трубке.

Негмат обстоятельно объяснил причину, но его не дослушали, внушили строго:

— Передовиков нужно поддерживать, товарищ Урунов!

На третьем курсе в институте проводится семинар по экономике автомобильного хозяйства. Студенты, в том числе и Негмат, больше недели готовились к нему, заново штудировали учебники, вспоминали примеры, что приводились преподавателями в лекциях, придумывали свои, которые, по их мнению, должны были положительно сказываться на финансовом состоянии автобазы, увеличивать прибыли. Семинар этот был очень важным прежде всею потому, что по его итогам решался вопрос — назначить студенту стипендию на следующий семестр или нет. Поэтому его чаще называли семинаром по экономике студента.

Есть азбучные положения, которые, при умелой их постановке, должны обеспечить эффективность деятельности автопредприятия. Это, к примеру, увеличение коэффициента использования парка, то есть вместо запланированного числа машин выпускать на линию больше. За счет правильной эксплуатации техники, своевременного ухода за ней, применения каких-то новых, придуманных форм увеличения сроков, словом, возможности тут неограничены, все зависит от мастерства, ума водителя. Немаловажное значение имеет и предварительное изучение трассы, ее рельефа. С тем, чтобы, используя инерцию скорости, выключать двигатель, и таким образом экономить горючее. Само собой разумеется, сокращение управленческого персонала и всяких непроизводительных расходов также должно способствовать благополучию экономики. И на этом семинаре, помнится, Негмат выдвинул идею замены персональных машин руководства автохозяйства, в основном «Волг», на малолитражные. Каждая такая замена на сто километров пробега дает экономию в шесть-семь литров высокооктанового бензина.

— Кто едет в «Волге»? — задал вопрос Негмат и сам же ответил: — Директор. Или главный инженер. Может, начальник отдела эксплуатации. Редко, когда машины этих людей загружены полностью. В основном «Волга» везет одного. А когда его нет, шляпу. Да, да, ребята, шляпу, — подтвердил он под дружный хохот группы. — Вы только приглядитесь к персональным машинам, убедитесь, что я прав. Почти на каждой машине, на полочке заднего стекла, лежит шляпа. Фетровая или соломенная. Лежит, когда владелец ее сидит в кабинете, в театре или в гостях. Это как колышек, которым когда-то искатели золота столбили свои участки. Бог с ними, со шляпами. Главное, одного человека вполне успешно может возить и «Москвич» и «Запорожец». К тому же не обязательно руководителю автопредприятия иметь еще и шофера. По-моему, даже стыдно иметь его.

Идея показалась ребятам интересной, они тут же начали подсчитывать, сколько автохозяйств имеется в республике по всем министерствам и ведомствам, сколько начальников, примерно, конечно, ездят на персональных «Волгах», «Уазиках» и других машинах. Подсчитали даже директоров совхозов и председателей колхозов, главных специалистов, имеющих персональный транспорт. Получилась ошеломляющая цифра. По республике вышло около сорока тысяч. При всех прочих равных условиях, машины этих руководителей на сто километров пути экономили около тридцати тонн бензина. Норма пробега установлена в двадцать тысяч километров, то есть две тысячи раз по сто. Шестьдесят тысяч тонн бензина в год можно сэкономить! А зарплата сорока тысяч шоферов, если бы их места заняли сами руководители…

— Ладно, ребята, — сказал руководитель семинара, — обсуждение показало, что вы способны мыслить экономическими категориями, а что касается проведения экспериментов… то, может, кто из вас после института сам станет директором автохозяйства, тогда и попробуете…

Придя на автобазу, Негмат сразу же решил испытать это пожелание. Он обратился с письмом к министру и попросил заменить персональные «Волги» — свою, главного инженера и начальника отдела эксплуатации на малолитражные машины, обосновав просьбу тем, что в борьбе за экономию пример прежде всего должны подавать сами руководители. За министром дело не стало, он тут же выделил «Москвичи» и написал еще приказ, где решение Негмата одобрялось. Руководителям областных трестов и автопредприятий предлагалось заменить все легковые машины на малолитражные. Водителей Негмат сократил своим приказом.

В тресте предложение Негмата не понравилось, и об этом ему сказали откровенно. Мол, не тут нужно искать возможности экономии средств, мол, расходы эти в масштабе автобазы мизерны, не стоящие внимания. Когда любое автохозяйство ворочает миллионами, есть ли смысл вести разговор о тысяче или пяти тысячах. Смешно! Но более всего руководителей треста да и коллег-директоров возмущало то, что Негмат решил ездить сам, без шофера.

— Это же несолидно, — сказал Цыпин, — если, скажем, товарищ Халилов, член обкома партии, депутат облсовета, будет сидеть сам за рулем «Москвича», а какой-то там Ташматов, директоришка быткомбината — восседать, как министр, на заднем сидении «Волги». Так нельзя, дорогой товарищ! У нас есть чувство профессиональной гордости за свое министерство, за должность, наконец. Напрасно вы выступили с этой инициативой, Негмат Урунович. Министр тоже, не подумав, написал приказ и, поди, уже сожалеет.

— Это вам лучше всего узнать у самого министра, — произнес Негмат, — а что касается меня, то я в «Москвиче» чувствую себя ничуть не хуже, чем Ташпулатов — в «Волге». Стыдиться нужно тогда, когда автомобилист не сам за рулем. Какой он, к черту, извините, автомобилист?

«Москвич» мчался быстро, за окнами шумел ветер, до конца пути оставалось около часа.

— Интересно, куда же теперь решил податься Раимов? — произнес Тухватуллин.

Негмат пожал плечами. Ему было все равно, куда пойдет работать этот человек. За прошедшее время он успел столько крови попортить, что Негмат мысленно был доволен, что тот уходит. Раимов побывал почти во всех областных организациях, жаловался, что новый директор не создает нормальных условий для работы бригады, что поэтому обязательство — выполнить две пятилетки за одну — будет сорвано. Позор на всю область! На автобазе побывали десятки комиссий, они проверяли, сопоставляли, но как дело доходило до выводов, терялись. Требования Негмата они находили правильными, но с другой стороны… бригада известная, она, можно сказать, гордость области, и нельзя допускать, чтобы ее слава угасла вот так, за здорово живешь. Однако и доступных, законных путей выхода из тупика не могли подсказать. А Раимов не успокаивался. Он писал новое заявление, теперь уже и на предыдущую комиссию, мол, она пошла на поводу у молодого, неопытного директора. Приезжала новая комиссия, и все повторялось.

— Куда ни пойдет, везде работать надо, — заметил Бегматов. — Ему и у нас было неплохо, просто амбиция не дает покоя. Раньше он шел в президиум любого собрания в районе без приглашения, а теперь его вовсе перестали приглашать. Обидно же!

— Что ни говори, бригада мазистов давала половину прибыли автобазы, — сказал Тухватуллин. — Теперь, если Раимов уйдет, за ним потянутся и его «богатыри».

— Только четверо из них, — сказал Бегматов, — остальные останутся. Я беседовал с ними.

— И те, кто уйдет, вернутся, — сказал Негмат. — Попрыгают с места на место, поймут, что кончилась коту масленица, и придут!

— Есть еще такие места, где не очень-то спешат с выполнением решений пленума, — заметил Тухватуллин. — В гараже сельских строителей пока никаких изменений. Шоферы получают хорошо, а объем работы прежний.

— До поры до времени, — сказал Бегматов. И спросил у Негмата: — Что трест намерен сделать, если мы не сумеем выправить положение? Неужели нас снимут с работы?

— Наверно, сначала разберутся, — предположил Тухватуллин. — У нас и так, если брать фактические, вернее, реальные, достижения не такие уж и плохие. Коэффициент использования парка в норме, а это значит, что машины выходят в рейс нормально.

— Все дело в том, по-моему, — сказал Негмат, — что планы перевозок на прежние годы были неправильно сформированы. Они складывались с учетом приписанных объемов. Поэтому и нормы оказались завышенными, и другие показатели выросли. Плановые, я имею в виду. И теперь, выходит, что ЗИЛы должны брать столько, сколько МАЗы, а на каждый МАЗ запланировано, как на железнодорожную платформу. Надо пересмотреть планы, привести их в соответствие с фактическими возможностями автобазы. Да и не только по нашей системе нужно пересматривать. Нормы выработки экскаваторов, бульдозеров, скреперов, просто тракторов, станков и оборудования надо установить заново. Так, чтобы и технике было под силу, и людям.

— Додумаются, наверно, — сказал Тухватуллин, — а пока шишки будут сыпаться на наши бедные головы!

— С запчастями туго, Негмат Урунович, — произнес Бегматов, — надо что-то предпринимать. Может, мне в министерство съездить? Топливная аппаратура МАЗов держится на честном слове.

— Завтра решим, — ответил Негмат и вспомнил некоторые события, связанные с запчастями. «Душат со всех сторон», — подумал он…

Председателя Сельхозтехники Мурадова Негмат знал и раньше, когда работал инженером по «тб». Нередко видел его на улице, а чаще — в чайхане за шахматами. Широкий в костях, полный, он восседал на чарпае, как гора, подолгу думая над очередным ходом, и добродушно посмеивался над неудачными подсказчиками, которых, как всегда вокруг играющих, собирается немало. Негмат считал, что шахматы, требующие от человека хладнокровия и большой работы мысли, отразились на характере этого человека, как, впрочем, и на внешнем облике. От Мурадова веяло спокойствием. Негмат почему-то думал, что тот никогда не повышает голоса на своих подчиненных, если кто и провинится, по-отечески пожурит, просто посмотрит на него с осуждением, и тому от такого взгляда хоть сквозь землю провалиться.

Потом, когда Негмат перешел в райком, он его узнал ближе и убедился, что был прав в своих предположениях. Этот человек действительно был очень спокойным, покладистым, не лишенным юмора, называл себя слугой двух господ. За работу сельскохозяйственной техники в колхозах и совхозах, за своевременное обеспечение села запасными частями и узлами отчитывался перед сельхозотделом, и за производственную деятельность собственных мастерских и ремонтных цехов — промотделу. К Негмату Мурадов относился с почтением, сохраняя при этом и свое достоинство, не раболепствуя, как иные. Он вел себя, как все, кто обязан признавать райком партии, выполнять его указания, отвечать перед ним за деятельность руководимой организации, но не стелиться ковром под ноги.

Приняв автобазу, Негмат понял, что в партийном аппарате главная роль принадлежит инструктору. Он не принимает ответственных решений, но способен создать определенное мнение у того, кто обладает правом принимать. Поэтому умные руководители никогда не портят отношений с инструкторами, наоборот, выказывают всяческое почтение, стараются расположить к себе. Негмат понял, что Мурадов исходил именно из таких соображений, оказывая, когда он появлялся в Сельхозтехнике по делам, всяческие почести. Тот никогда не отпускал его, не пригласив на обед. А если Негмат появлялся с кем-либо из гостей областного масштаба, то устраивал хороший зиёфат — угощение.

Если Негмат предлагал что-либо по работе, а это случалось всякий раз при посещении Сельхозтехники, Мурадов записывал все это в общую тетрадь, как прилежный ученик. Такие тетради заведены у всех руководителей районных организаций, и они называются талмудами. Без талмуда нет руководителя, это — аксиома. Запись в эту тетрадь означает, что предложение или совет отныне находится на личном контроле. Правда, большинство записанного так и остается в тетради, потому что предлагающих слишком много, и если придерживаться всего, то и работать будет некогда. Руководители действуют по своему разумению, ну, а что касается инструктора, ему не столь и важно, чтобы руководитель исполнил все точь-в-точь. Гораздо важнее, что он записал, восприняв, как прямое указание райкома. Теперь и Негмат сам поступает так же.

Помнится, на следующий день после того, как Негмат пришел на автобазу, одним из первых позвонил ему Мурадов и горячо поздравил с назначением.

— Очень мудрее решение принял райком партии, Негматджан, — сказал он, — послав вас директором. От души рад за вас! Действительно, давно пора открыть дорогу энергичным кадрам. Они, конечно, будут делать ошибки, но зато обладают великолепным качеством современности, чего от нас, стариков, уже не дождешься. Я по себе это знаю. Двадцать лет сижу в одном кресле, а за это время невольно станешь консерватором. Нет, нет, что ни говорите, а консерватизм — болезнь возраста, и тут ничего не поделаешь.

Негмат поблагодарил его за поздравление, подбодрил, мол, вам-то чего беспокоиться. Сельхозтехника работает отлично, приписок нет. Польстил ему:

— Вы, Хасан Мурадович, обладаете большим опытом работы с людьми, умеете сплотить коллектив, причем, убеждаете их словом, я наблюдал не однажды. И поражался вашему таланту. Ни на кого не кричите, не ругаетесь, а дело идет. Если нет возражений, буду и дальше учиться у вас.

— Вы, братишка, прошли хорошую закалку в райкоме партии! Мне, к сожаленью, не выпала такая школа. И тем не менее, если мой опыт поможет вам, сочту для себя великой честью. У моей организации с вашей автобазой всегда были дружеские отношения, мы помогали друг другу бескорыстно и в полную меру. Надеюсь, что эти отношения сохранятся и в дальнейшем.

— О чем разговор, Хасан-ака? — воскликнул Негмат. — Конечно, все деловые связи не только сохранятся, но, думаю, еще более упрочатся.

— Тогда все в порядке, — сказал Мурадов, — желаю успеха!..

Время показало, что Мурадов и Негмат говорили о разных вещах. Однажды Мурадов позвонил Негмату и попросил выделить три самосвала ЗИЛ. Если строго придерживаться устава, как говорится, то Негмат не имел права выделять машины, поскольку автобаза обслуживает только строительство водохранилища. Но кроме устава есть еще жизнь, а она, известно, не всегда считается с предписаниями.

— Надолго? — спросил Негмат.

— Пожалуй, на весь день.

Негмат не стал уточнять, какой груз будут перевозить самосвалы. Утром машины ушли с путевками-нарядами. Вернулись на базу без подписанных документов. Что возили, сколько рейсов сделали, выполнили ли дневную норму, не было известно. Шоферы передали Негмату, что ему сам Мурадов позвонит. Негмат ждал звонка день, два, три… Вынужден был позвонить сам.

— Наши машины работали у вас, — сказал он, поздоровавшись с Мурадовым, — видно, товарищ, который эксплуатировал их, упустил из виду или забыл, но путевые листы не подписал, Хасан-ака. Я пришлю эти бумаги, пусть, пожалуйста, оформят.

— Гм, — усмехнулся Мурадов, выслушав его, — машины выполняли мои указания, значит, я и забыл подписать. Впрочем, если это играет такую большую роль для базы, пришлите, подпишу. Я думал, у нас будет, как и прежде.

— Я не знаю, как было тогда, — сказал Негмат.

— Ташпулатов давал машины без всяких условий и путевок, ну, и я помогал, как мог. Ладно, я приношу извинения, брат, присылайте путевки. — Он положил трубку, не дав и слова сказать Негмату.

Негмат остался в недоумении…

Работу автомашин Сельхозтехника оплатила, правда, проволынив после нескольких напоминаний диспетчерской службы автобазы. Но Мурадов с тех пор перестал звонить, а при встречах в райкоме партии ли, в райисполкоме холодно здоровался и проходил мимо. Спустя месяц, может, чуть больше, начальник отдела снабжения автобазы Кудратов зашел к Негмату и сообщил, что фонды на запчасти в Сельхозтехнике у них уже кончились.

— Только полгода прошло, — удивился Негмат, — а фондов уже нет?! Куда же они подевались?

— У них же нормы на каждую марку автомобиля, подсчитали, вышло, что мы все выбрали.

Негмат вызвал главного бухгалтера и приказал ему доехать туда вместе с Кадыровым и разобраться во всем. Тот съездил. Ему показали нужные бумаги и приказы республиканского объединения и Москвы. Доказали, что автобаза получила все, что положено на год. А машины начали останавливаться. Зачастую из-за пустяка. Шоферы начали ворчать на снабженцев, мол, простых вещей не могут найти.

— Ну, а раньше-то как вы получали запчасти? — спросил Негмат у Кадырова. — По тем же нормам?

— Брали, сколько нужно, — ответил тот, — но зато Сельхозтехника… словом, если туда шли машины, путевки не заполняли.

— Странно! Зачем Мурадов экономил? Работа сделана, надо оплатить ее!

— Ну да, — усмехнулся Кадыров, — у них тоже денег не так много. Экономят, чтобы премии побольше получать.

— А автобаза? — спросил Негмат.

— Списывала на убытки, вернее, на издержки…

Негмат понимал, что он оплошал с Мурадовым, может, и не нужно было затевать все это с путевками, но тогда… Автобаза ведь не на луне расположена, в районе. У нее связи почти со всеми организациями. С водопроводчиками, связистами, нефтебазой, ремстройконторой и бог еще знает с кем. И каждой из них, хоть раз в год, понадобится транспорт. Что ж, нужно выделять и не требовать оплаты?! А потребуешь, сегодня телефоны отключат, завтра воду перекроют, потом — электроэнергию. Правда, восстановят потом, но сколько времени на это уйдет.

Рационализаторы автобазы кое-как снова запустили в работу приспособления для отливки манжетов, ремонта топливной аппаратуры, вместо тормозных накладок стали использовать асбесто-медные ремни. Они были непрочны, но позволяли работать недели две-три. А потом целый день стой! Негмат о состоянии базы несколько раз сообщал в автотрест, а потом махнул рукой, поняв, что никакого ответа, а главное, помощи, он от него не получит. И тому была причина.

Месяца полтора тому назад снабженцы привезли из треста, по централизованным нарядам, кое-какие запчасти, резину и несколько аккумуляторов для ЗИЛа. Одного аккумулятора не хватало. Кадыров сказал директору, что его управляющий трестом Халилов отдал кому-то, а списать велел на эту автобазу.

— А я куда спишу? — спросил его Негмат.

— Надо спросить у Ташпулатова, как он поступал в подобных ситуациях, — посоветовал Кадыров. — У него таких проблем никогда не было.

— Вы же работали при нем, должно быть, знаете?!

— Списывал на какую-нибудь машину, а потом шофер через месячишко составлял акт, что аккумулятор оказался с заводским браком, скажем, с замкнутыми пластинами и все. Ташпулатов накладывал резолюцию «Списать!».

— Как же тогда выдерживал бюджет автобазы? — удивился Негмат.

— Пустяки, Негмат Урунович, — ответил тот. — Раньше у нас денег куры не клевали, не то, что сейчас… копейки считаем!

Негмат решил остаться принципиальным и когда Халилов позвонил ему, поинтересовавшись делами, он напомнил, правда, обвинив в том кладовщика треста, что базе недодали один аккумулятор. Кадыров привез этот несчастный аккумулятор, но… теперь, как не поедет, так или с пустым кузовом возвращается, или же привезет то, что не нужно, то, что увеличивает сверхнормативные остатки на складе. Они сначала накапливаются вроде бы незаметно, а потом отрицательно сказываются на снабжении запчастями. Те, кто должен давать их, говорят, что ваши склады забиты железками, а вы, мол, еще просите…

…Бегматов напомнил о запчастях, но Урунов, пообещав решить этот вопрос завтра, не знал, как поступить. Выхода у него не было. Пожалуешься в обком партии, туда принесут бумажки и докажут, что требования Урунова необоснованны, что его автобаза обеспечена запасными частями на два года вперед. И будут правы, а ты тут хоть в петлю лезь! Вот ведь как могут зажать, не пикнешь, не обвинишь кого-то. Все правильно, а база, если так будет продолжаться, через полгода встанет полностью, до единой машины. Земля тверда, а небо далеко…

Урунов отвез главного инженера домой и вместе с Тухватуллиным поехал на автобазу.

Двор автобазы был залит светом мощных светильников, выстроившихся вдоль заборов со всех сторон. Светильники эти были поставлены еще при Ташпулатове и очень дорого обходились автохозяйству. Каждый из них пожирал в час полкиловатта энергии, а их было больше сотни, и горели они в среднем часов десять в сутки. В копеечку влетали, словом, зато издали они вызывали восхищение. Разноцветные лампы, желтые, голубые, белые, они призваны были подтверждать ту мысль, что автохозяйство достаточно крепко, чтобы позволить себе такую роскошь. И вообще… иллюминация щекочет нервы.

Ворота базы пока были открыты, возвращались машины из дальних рейсов, но таких было мало, а основная техника уже расположилась на отведенных площадках, вдоль широких белых полос, нанесенных на асфальт. ЗИЛы и МАЗы напоминали громадные чудовища, примолкнувшие от усталости! Их лобовые стекла и окна мастерских отражали свет фонарей, и, казалось, что в них застыла сама радуга. Над воротами светились огромные неоновые буквы, объединенные в слово «АВТОБАЗА». По обе стороны этого слова мерцали голубым неоном силуэты грузовиков.

Негмат поставил «Москвич» тут же, рядом с воротами, на небольшой асфальтированной площадке и, решив, что неприятностей на сегодня уже вполне достаточно получено на совете треста, не заглянул в диспетчерскую, чтобы узнать предварительные итоги работы за день. Забежал только на минутку в кабинет и бросил на стол папку с бумагами и талмуд. Сторож, старик-пенсионер, предложил выпить пиалу чая, но он отказался, пожелал ему успешного дежурства и отправился домой. Тухватуллин шел рядом и, чувствуя, что директор не настроен на разговор, молчал. Было уже около десяти, на безлюдной улице лишь изредка проносились мотоциклы или «Жигули», за рулем которых сидели молодые парни, да кое-где в тени деревьев мелькали силуэты влюбленных парочек. Правда, возле кинотеатра толпились подростки, которым на этот раз не удалось проскользнуть мимо контролера без билета. Может, хороший фильм шел. Тогда действительно туда не попадешь, а когда мало публики, контролеры сами пускают ребятишек.

Дойдя до перекрестка, Урунов и Тухватуллин молча распрощались… Эта улица была темной, все фонари на столбах перебили из рогаток мальчишки, конечно, с подсказки парней, чтобы свет не мешал им целоваться с любимыми девушками. Вернее даже, чтобы свет не позволял родителям девушек узнать, кто их обнимает и целует. Такое вот благородство проявлялось парнями. Впрочем, и сам Урунов в свое время чувствовал с Розией себя гораздо увереннее в темноте. А сейчас, признаться, шел домой с неохотой. Дело в том, что у них опять был «период психологической несовместимости», начавшийся позавчера из-за архимодных французских босоножек, в которых, если верить жене, половина дам района уже щеголяет и только ей они заказаны. А когда этот период наступает, он характеризуется полнейшим безразличием Розии к нему. О том, чтобы перекинуться словом, речи быть не может. Она упорно молчит. Утром, в середине дня, вечером и ночью. Кажется, что он и она представители различных национальностей, совершенно не понимающих языка друг друга. Слава аллаху, что переводчик в доме есть — дочь. Она на чистом узбекском языке может сказать ему «Надо купить мяса», и оно на следующий день появляется в холодильнике. Или сообщить матери, что «Папа хочет чай», глядишь, чай уже на столе. Прекрасный семейный толмач!

Урунов открыл дверь своим ключом, разделся в прихожей, и тут из зала выбежала дочь и бросилась на шею. Телевизор был включен на всю громкость, и квартира содрогалась от песни «Учкудук» в исполнении ансамбля «Наво» или «Садо», — Негмат в них не очень разбирался, ему казалось, что все они одинаково кривляются, — тоненько позванивали стекла на дверях комнат и даже вроде бы покачивались лампочки. Оказывается, исполнителем был «Ялла», это уж он потом узнал. Урунов поцеловал дочь в щечку и поставил на пол. Она убежала в зал и тут же вернулась, сообщив, что ужин на столе.

— Я и чаю бы с удовольствием попил, — высказал он свое пожелание.

Она опять убежала к матери и, вернувшись, сказала, что и чай ждет на столе, только не в чайнике, а в термосе. Спросила, не очень ли сильно взгрели его дяденьки-начальники и узнав, что чувствительно, передала эту новость по назначению. Принесла слова утешения, мол, не огорчайтесь, переживем. Тогда Урунов поинтересовался, не прошла ли лихорадка по французским босоножкам, дочь принесла положительный ответ, добавив, что осталась едва уловимая досада, но и она вот-вот улетучится, потому что обувь эта, оказывается, не стоила таких «страстей-мордастей», так как разваливалась на третий день.

— Тогда, — сказал он, — зови маму за стол, и все будем ужинать.

На следующее утро Урунов вышел из дома успокоенный, свежевыбритый, наглаженный, в кипенно-белой сорочке, как в первые дни своей семейной жизни. И он, пока дошел до автобазы, кажется, и позабыл о вчерашних треволнениях еще и потому, что люди, с которыми он встречался на улицах, доброжелательно улыбались ему, словно бы прослышали о его неприятностях и ободряли, мол, не тужи, брат, и не то еще бывает…

Площадки заметно опустели, хотя продолжали освещаться потускневшими в лучах солнца фонарями, там и тут стояли неисправные автомашины. Урунов поздоровался со стариком-сторожем, напомнил ему, что нужно бы отключить освещение, и вошел в кабинет. Только сел за стол, как появился начальник отдела эксплуатации Ваганов, «злой дух», как его мысленно окрестил Негмат. С тех пор, как он пришел сюда директором, не было дня, чтобы Ваганов обрадовал его. Урунов, хотя и привык к этому, а все же по утрам ждал его визита с каким-то неосознанным страхом. Так бывает с человеком, который идет по темной улице незнакомого города — чудится, что из-за угла сейчас нападут разбойники или выскочит злая собака, а может, и сам угол обвалится на тебя. Словом, ничего хорошего Негмат не ждал от Ваганова.

— Так, — произнес Урунов, когда тот сел напротив, держа в руках бумаги. В этом «так» были и вопрос, и предложение не щадить драгоценного директорского здоровья, выкладывать все, как есть.

— Катиться вниз перестали, — ответил тот, — вчера и сегодня, то есть позавчера и вчера, я хотел сказать, показатели сохранились предельные. Дневное задание выполнено на девяносто семь процентов. Еще бы десяток машин выгнать на линию, и план дали б с гаком.

В кабинет неслышно вошла секретарша и забрала со стола «нарастайку» — общую тетрадь, куда заносятся нарастающие результаты работы бригад. Ведется эта тетрадь с самого начала года, так что в ней можно найти любую интересующую цифру за прошедшее время. Но Урунов в последнее время ограничивался докладами Ваганова и не заглядывал в тетрадь, потому что ничего приятного она не преподносила.

— Мазисты? — спросил он.

— У них полный ажур, Негмат Урунович. План в тоннах дали на сто два процента, по грузообороту, конечно, недовыполнили. Плечо коротко.

После ухода Раимова Негмат почти месяц не мог подобрать на его место человека, те, на кого он рассчитывал, подписывая заявление бригадира, подались вместе с ним. И тогда секретарь партбюро предложил кандидатуру молодого коммуниста Шевцова, который работал слесарем-ремонтником. Раньше парень водил МАЗ, а после женитьбы жена поставила условие: или машина, или я, мне надоело, заявила она, что муж приходит каждый день поздно, когда кинотеатр уже прокрутит полсеанса, а в парке народ уже расходится. И он перешел в слесари, где был строгий порядок дня. Теперь у него уже двое детей, жене не до парка и кинотеатра, так что Шевцов имел право поступать по-своему. И он принял бригаду. Когда на открытом партийном собрании обсуждали решения Шестнадцатого пленума ЦК Узбекистана, он выступал и полностью поддержал их, сказав в заключение, что лично сам готов поступиться теми выгодами, которые давали приписки. И вот сумел-таки добиться выполнения плана.

— Сегодня бригада ЗИЛов-самосвальщиков уехала недовольная, — сообщил Ваганов. — Не ту работу, понимаете, им дали. Я их послал в гравийный карьер, а они требовали, чтобы направили возить грунт.

— Какая разница, что возить? — удивился Урунов.

— Гравий дольше грузят, время теряется, — ответил Ваганов.

— Так это же хорошо! — воскликнул Урунов.

— Что хорошо, Негмат Урунович? — спросил Ваганов, растерявшись. — Шоферы недовольны работой, а директор радуется. Непонятно.

— То хорошо, что люди начали учитывать время, дорогой Григорий Павлович. А время — деньги, кумекаешь?!

— Это у американцев так, а у нас…

— У нас тоже должно быть так, только не в такой уродливой форме, брат. Борьба за время — это борьба за производительность. Ну и за заработок. Вам нужно съездить к водникам и потребовать, чтобы они на гравийном карьере поставили хорошие экскаваторы.

— А ведь верно, — улыбнулся Ваганов. До него только сейчас дошла мысль директора. — Я сейчас и поеду.

Потом вошел заведующий гаражом Маллаев. Как всегда, У него был длинный список необходимых запасных частей, которых, увы, на самой базе не было. Урунов ответил на приветствие, взял у него бумажную «скатерть», где указывались нужные для каждого автомобиля запасные части. Мысли о самосвальщиках подняли настроение Урунова, у него появилось желание пошутить. Он изучал бумагу завгара, а сам начал шарить по карманам, изобразив на лице озабоченный вид. Вытаскивал из карманов ручки, расчески, ключи, платок, мелочь, потом снова засовывал их обратно, вставал и прощупывал карманы, ахал и охал до тех пор, пока и сам завгар не стал волноваться.

— Что вы ищете, Негмат Урунович? — тревожно спросил он, подумав, уж не партбилет ли потерял директор. Ничто другое нельзя было искать с таким остервенением.

— Понимаете, Джума-тога, — ответил Негмат озабоченно, — точно помню, что вчера у меня в кармане были все вот эти запчасти, а сейчас, сами видите, никак не могу найти!

Маллаев так громко расхохотался, что секретарша испуганно заглянула в кабинет. За ней вошли Бегматов с Тухватуллиным, а вскоре и секретарь партбюро Турдыев пришел. Они тоже начали смеяться, хотя и не знали причину такого веселья, но уверенные в том, что раз директор и завгар предаются такому стимулятору здоровья, то почему бы и им не подключиться.

— Ну, Негматджан, — произнес, наконец, вытерев слезы, Маллаев, — давно я не смеялся с таким удовольствием. Спасибо за урок. Я все понял, пойду принимать меры. — Он встал, получил свою «скатерть» обратно, аккуратно, сложил ее и сунул в карман. — До свидания!

— В чем дело, Негмат Урунович? — спросил Турдыев.

— Пустяк, — махнул рукой Урунов, — Джуме-тога я передал один совет, высказанный мне самому одним хорошим человеком. — Обратился к Бегматову: — Что можно сделать, чтобы выпустить на линию еще десять машин?

— На этот вопрос скорее должен ответить Кудратов, начальник отдела снабжения, Негмат Урунович.

— И кроме него никто?

Бегматов пожал плечами. Выход, конечно, был, но это был запрещенный прием, как говорят в боксе. Каждая машина стояла, как правило, из-за одной или двух поломок. Сняв одну деталь с этой, переставив на другую, можно, конечно, выпустить на линию требуемое количество, даже и больше, но не дай бог, если об этом пронюхают в тресте… Обвинят в раскулачивании государственного имущества, вкатят солидный выговор и попросят освободить место технического руководителя хозяйства за антитехническое отношение к технике. Но ведь и в других автохозяйствах иногда пользуются этим методом.

— Дозвольте это мне самому решить, — сказал он.

— Пожалуйста, Урал-ака, — воскликнул Урунов, — все карты вам! — Потом он рассказал собравшимся о самосвальщиках-«зиловцах», подчеркнув, что за их недовольством кроется стремление простых людей, пусть и исходя из соображений личной заинтересованности самим подключиться к выполнению решений пленума. — Со временем это станет нормой, и у нас с вами, товарищи, появятся совершенно другие заботы.

— Какие именно? — спросил Тухватуллин.

— Ну вот сейчас, думаю, каждому из нас надо поехать к кому-либо из заказчиков и добиваться того, чтобы они на место погрузки поставили более производительную технику, может, даже организовали предварительное накопление, скажем, того же гравия, организовав двухсменку. У водников возможностей навалом, так пусть они и выкладываются, а не воюют с нами, требуя возврата к прошлому.

Позвонили из треста. Заместитель управляющего по грузовым перевозкам, кому непосредственно подчинялась эта автобаза, Цыпин, поздоровался сквозь зубы и добавил:

— Передали сведения от тебя, Урунов, жаль, что никаких сдвигов после вчерашнего обсуждения нет. Так нельзя, дорогой товарищ. Мы тут, понимаешь ли, время тратили на твою базу, высказывали свои мнения, советовали, а у тебя никаких сдвигов! Что я скажу товарищу Халилову?

— На вашем месте, — разозлился Урунов, — я доложил бы ему, что на этой автобазе показатели уже два дня как стабилизировались, перестали лететь вниз, что это вселяет надежды, ну и еще что-либо в этом роде. И потом… Только вчера обсудили, а уже сегодня — сдвиги?! Я же не старик Хоттабыч.

— Вы мне бросьте свои шуточки, товарищ Урунов, — повысил голос Цыпин. — Принимайте срочные меры, а не то я вынужден буду предлагать руководству сделать выводы. Умники! Что-то среди вашего брата стало много таких. Понаставили пацанов, а ты возись с ними! — И он положил трубку.

Пришел Кудратов, поздоровался и положил на стол бланк доверенности. Бланк не был заполнен.

— Поеду, — развел руками Кудратов, — где смогу договориться, там и заполню.

— А что трест, — спросил Урунов, — ничего не обещает?

— Пока сам Халилов не даст команду, нам ни одной гайки не дадут!

— Сейчас позвоню Улашу Халиловичу, — сказал Негмат и заказал его телефон по междугородной. Вскоре раздался звонок. — Алло, Улаш Халилович! Здравствуйте. Это Урунов говорит.

Наушник тонким, почти женским голосом управляющего поздоровался с Уруновым, сообщил, что сразу понял от кого звонок. Спросил, в чем дело и когда директор начал излагать свою просьбу, оборвал на полуслове:

— Запасов запчастей по вашей базе имеется на два года, нужно же и совесть иметь. В тресте, кроме вашей, еще двенадцать автохозяйств, дорогой. Ничем помочь не могу!

— Дайте, пожалуйста, команду отделу запчастей треста, — взмолился Урунов, — пусть он выяснит, кому нужно то, что у нас в избытке, обменяемся. Отдел же может этим заняться?

— Не морочили бы вы нам головы, Негмат Урунович. Делом надо заниматься, резервы искать, а не клянчить.

— Извините, я не туда попал, — вскипел Урунов и положил трубку. Встал. — Ладно, товарищи, поезжайте по заказчикам, а я побываю в райкоме. Надоело мне все это.

Он зашел к Кочкину, а тот сразу же и повел его к первому секретарю, мол, у него к тебе какое-то срочное дело. Заявление там, что ли, поступило к нему, вот и хочет разобраться лично.

— О чем заявление-то? — поинтересовался Негмат.

— Если б я знал, — пожал плечами Кочкин. — Пошли. Я звонил на базу, искал тебя, а ты уже уехал сюда.

Первый секретарь райкома Джавлиев слыл суровым, бескомпромиссным. Виноват, считал он, отвечай по всей строгости устава партии и закона. В работнике для него самое важное — принципиальность и честность. Любит повторять мысль Ленина о том, что правды не бывает хорошей или плохой, она — правда, или есть, или ее нет. И народу нужна именно такая правда, голая, без прикрас.

— Что там у вас на базе творится, — спросил он, ответив на приветствие Урунова и Кочкина и предложив им сесть. — Лучшие люди уходят!

— Если вы имеете в виду Раимова, — сказал Негмат, — то он не самый лучший. Рвач и карьерист. Привык к дутой славе, теперь бомбит все инстанции заявлениями на меня, мол, не создаю условий.

— Почему бы, собственно, не помочь ему?

— Не могу, Хамид Джавлиевич. Условия для всех должны быть одинаковыми, а рекорды зависят уже от самого работника, от его смекалки, профессиональных навыков.

— Ладно. — Он повернулся к Кочкину: — Пусть директор напишет нам об этом, а уж потом мы как-нибудь ответим заявителю. — Спросил у Урунова: — А сдвиги в деле все-таки есть, или, как прежде, катитесь вниз?

— Остановились. Два дня на достигнутом уровне удержались. Думаю, теперь будем карабкаться вверх. Но я приехал еще и по личному вопросу, Хамид-ака.

— Слушаю.

— Прошу рассмотреть вопрос о моем увольнении. Трест третирует меня, а при такой обстановке работать невозможно. Пойду рядовым инженером.

— Я в курсе вчерашнего обсуждения на Совете треста, — сказал Джалилов, — только что поставили в известность. Ну что ж, и тех товарищей можно понять. Требуют. А насчет решения уйти… Вы автомобилист, верно? Скажите мне, можно сразу остановить тяжело груженную машину так, чтобы она встала, как вкопанная?

— Это зависит от многих условий, — ответил Негмат, — но ни один шофер не нажмет резко, чтобы не опрокинуться самому с машиной. Следовательно, она пройдет какое-то расстояние по инерции.

— Видите, по инерции. А если эта машина нагружена всякими негативными явлениями и мчалась по накатанной дороге, ее ведь тоже не остановишь. Если же учесть и психологический фактор, то такую машину, даже отняв все колеса, невозможно резко притормозить, на брюхе будет ползти. Сейчас важно, чтобы в сознании людей укрепилось убеждение, что за счет приписок и очковтирательства дальше строить благополучие нельзя. Трудно преодолевать себя, но нужно. Работайте с людьми, опирайтесь на коммунистов и комсомольцев, пойдет дело, не может не пойти!

Урунов рассказал о самосвальщиках, работающих на ЗИЛах, поделился своими мыслями.

— Лед, значит, тронулся, а? Это же отлично! Так что заявление пока придержите, Негматджан…

Урунов возвращался на автобазу, нельзя сказать, чтобы окрыленным, но уверенным в том, что партийная организация района разделяет его тревоги, а ее поддержка всегда придает силы. Действительно, назад теперь дороги нет, надо преодолевать себя. И нужно, чтобы это сделал каждый…