Голодомор: скрытый Холокост

Глава 9

Спустя несколько дней после ареста Серёжи, маму вызвали в народный суд в качестве свидетельницы. На повестке значилось, что суд состоится в следующее воскресенье, в первых числах марта, и что имя обвиняемого — Сергей.

Эта новость наводила на страшные размышления. Власти требовали мать давать показания против родного сына. Как свидетельница, она должна будет рассказать о драке между Серёжей и товарищем Хижняком. Мы сознавали, что настоящая причина их столкновения будет игнорирована судом, поскольку любое сопротивление представителям коммунистической партии расценивалось как акт государственной измены, даже если это было самозащитой.

В воскресенье мы вышли из дома и направились туда, что до недавнего времени было нашей церковью. Стоял сильный мороз, и медленно падал снег.

Клуб оказался уже набитым народом, и суд начался. Маме не разрешили присутствовать на собрании, ей сразу же указали на дверь. В качестве свидетеля ей полагалось ждать где-нибудь, пока её не вызовут на заседание суда. Я хотел остаться с ней, но мне не позволили.

Очутившись внутри бывшего церковного помещения, меня, прежде всего, поразила стоявшая тишина. Казалось, мы находились в церкви. Люди сидели молча, прямо глядя перед собой. Все сняли шапки, как это всегда делали раньше во время церковной службы.

Затем моё внимание привлекло чрезмерное внутреннее убранство помещения, если это так можно назвать. На потолке, в самом центре, там, где когда-то висели хрустальные канделябры, коптила керосиновая лампа. На стенах, раньше украшенных иконами и картинами на религиозные темы, теперь красовались портреты партийных и государственных вождей. Над бывшем алтарём, на месте картины «Последняя вечерня», висел огромный плакат, выполненный красными чернилами «РЕЛИГИЯ — ОПИУМ НАРОДА». Святилище переоборудовали под сцену, и трибуну покрали красной материей.

До этого дня мне не приходилось бывать в суде. Ведь у нас на селе никогда не проводилось ни одного судебного заседания. Мы слышали о, так называемом народном суде находившимся в районном центре, но с его работой не сталкивались. Наша сельская община разрешала собственные проблемы, не прибегая к помощи из вне.

Только к полуночи приступили к рассмотрению «дела» моего брата. Его ввели в клуб под конвоем двух милиционеров. За те несколько дней Серёжа очень сильно изменился. Он был грязным и выглядел измученным, и все могли видеть следы побоев на его теле. Под глазами у него были огромные синяки, а на губах и лице — следы запёкшейся крови. Ему связали руки за спиной. Шагая к скамье, предназначенной для обвиняемых, Серёжа смотрел по сторонам, вероятно, выискивая глазами маму и меня. Затем ему приказали сесть.

Официально народный суд являлся высшим выражением воли народа и справедливости судопроизводства. Мы же увидели представителя партии, «тысячника» Цейтлина, беспардонно распоряжавшимся судебным заседанием, словно он был главным судьёй. После объявления начала слушаний по делу моего брата, товарищ Цейтлин быстро поднялся со своего места. Члены народного суда, словно сторонние наблюдатели, хранили молчание. Как и раньше, товарищ Цейтлин произнёс пространную речь на отвлечённую тему, не имеющей ничего общего с происходящим. Мы уже приготовились выслушать длинный монолог. Но, к всеобщему удивлению, он быстро вынес приговор. Как мы и ожидали, Серёжу обвинили в физическом нападении на товарища Хижняка, председателя нашей Сотни. К тому же товарищ Цейтлин добавил и обвинение в нападении на милиционеров. «Преступление» Серёжки, таким образом, преумножилось с момента, когда мы виделись в последний раз. Все мы знали, что это было серьёзным обвинением, особенно после прочтения товарищем Цейтлиным положения, что нападение на представителей власти «имело место при исполнении ими служебных обязанностей». Обстоятельства, при которых всё это произошло, никто даже не выяснял.

Предъявив обвинение, товарищ Цейтлин сразу приступил к допросу.

— Какое ты имел право вмешиваться в работу партийных и государственных представителей? — был его первый вопрос к моему брату.

Серёжа пытался объяснить, что он ни на кого не нападал. Он только хотел отвести руку товарища Хижняка, чтобы предотвратить выстрел в маму, естественный инстинкт и моральное право сына. Но на товарища Цейтлина и его окружение это не произвело никакого впечатления.

— Не наводи тень на плетень, — прошипел товарищ Цейтлин. — Отвечай сейчас же: да или нет. Ты схватил рука товарища Хижняка?

— И да, и нет. Смотря, как на это посмотреть, — сказал Серёжа.

— Да или нет! — продолжал настаивать товарищ Цейтлин.

— Нет, — ответил Серёжа.

И он снова начал объяснять, что происходило в нашем доме.

Но допрашивающих интересовал только факт, что представители власти подверглись нападению во время исполнения своего долга. Допрос продолжался, и по мере его раскручивания, мы слышали, что Серёжа неуверенно повторял: «Да».

В результате допроса нам стала ясна причина, почему у Серёжи были синяки на лице. Так получилось, что во время ареста при нём находились карманные часы. Они принадлежали нашему отцу, и Серёжа очень дорожил ими. На эти часы положил глаз один из тюремных охранников. Он предложил Серёжке что-то в обмен на часы. Мой брат отказался. Тогда охранник-милиционер предложил хорошо накормить его. Сережа снова отказался. Ночью Серёжу вывели из его камеры и приказали отдать часы. После того, как брат в очередной раз сказал «нет», милиционер начал пытаться отнять часы силой. Они успели отдубасить друг друга до синяков, пока не сбежались другие охранники и не связали Серёжку. Подбитый глаз и распухший нос служили неоспоримым доказательством на суде. Но о карманных часах никто не вспомнил.

Товарищ Цейтлин попросил милиционера, который охранял Серёжу в тюрьме: «Товарищ милиционер, повернитесь лицом к собравшимся». Он подчинился, и все увидели кровоподтёки и синяки под глазами. Товарищ Цейтлин поднялся и обратился к суду: «То, что вы видите сейчас на лице товарища милиционера, является результатом второго нападения обвиняемого на представителя власти, так же находившегося при исполнении своих обязанностей. Товарищи, нападавший находится здесь, перед народным судом. Хочу заверить вас, товарищи, что врагу народа не удастся избежать народного возмездия».

Это всё, что он сказал. Но мы поняли, что судьба моего брата уже решена. Серёжа тоже это знал и был заметно взволнован. Он беспомощно оглядывался, словно ища поддержки и защиты.

Между тем, вызвали свидетеля по первому нападению. Это было чем-то новым, поскольку в предыдущих разбирательствах свидетелей не приглашали. Этим первым свидетелем оказался товарищ Хижняк. Он также должен был отвечать только «да» или «нет».

— Обвиняемый затеял драку, товарищ Хижняк?

— Да.

— Обвиняемый хватал вас за руку, в тот момент, когда вы выполняли свои обязанности?

— Да.

— Обвиняемый знал, что вы являетесь представителем партии и правительства?

— Да.

— Обвиняемый подчинился вашему приказу прекратить свои действия?

— Нет.

— Вы испытывали физическую боль, причинённую вам обвиняемым?

Товарищу Хижняку задавалось много других вопросов. На все из них он односложно отвечал «да» или «нет». Затем в качестве свидетеля вызвали женщину, присутствующую в нашем доме в ту ночь.

— Обвиняемый затеял драку с вашим председателем, товарищем Хижняком?

— Да.

— Обвиняемый знал, что председатель и другие члены комиссии, включая вас, находились при исполнении служебного долга, представляя партию и правительства?

— Да.

Затем вызвали милиционера по поводу второго инцидента. Ему было предложено повернуться лицом к сидящим в клубе.

— Кто нанёс вам увечья? — прозвучал первый вопрос.

— Обвиняемый.

— Обвиняемый причинил вам физическую боль?

— Да.

— Он знал, что вы являетесь представителем государства?

— Да.

— Он вас ударил?

— Несколько раз.

Второй милиционер тоже давал свидетельские показания. Он также отвечал только «да» или «нет».

— Вы видели, как обвиняемый избивал милиционера?

— Да.

Когда в качестве свидетеля вызвали маму, она предстала перед судом спокойной и решительной. Товарищ Цейтлин предупредил её об ответственности за дачу ложных показаний, и что учитываться будут только ответы «да» или «нет».

— Перед тем, как я стану отвечать на ваши вопросы, мне хотелось бы знать, где я нахожусь: на партийной конференции или в суде? — спросила мама.

Это был неожиданный поворот событий, особенно — для товарища Цейтлина. Это казалось неслыханным! Никто не осмеливался подвергать сомнению достоинство и мудрость партийного руководителя любого ранга. Мама, конечно, не осознавала, что, решившись задать такой вопрос, она тем самым невольно ухудшала положение Серёжки.

— Это суд, — поторопился ответить товарищ Цейтлин.

— В таком случае, почему я или кто-нибудь другой в этом деле дают ответы вам, партийному представителю, а не судье?

По залу пробежал гул возбуждения. Товарищ Цейтлин не заставил себя долго ждать, и его ответ оказался настолько же неожиданным, как и сам вопрос.

— Ввиду того, что я представляю партию и правительство, я также представляю и закон! — быстро произнёс он и повернулся к судьям, давая им распоряжение продолжать.

Но мама продолжала настаивать на своём, протестуя против несправедливого отношения к её сыну. Всё это время Серёжа сидел со связанными сзади руками, явно испытывая боль. В ответ на её попытку защитить сына, товарищ Цейтлин только рассмеялся. Он снова приказал маме отвечать «да» или «нет».

— Председатель Сотни был в вашем доме?

— Да.

— Ваш сын Сергей схватил за руку товарища Хижняка, когда тот выполнял государственное поручение в вашем доме?

— Но…

— Да или нет? — строго потребовал товарищ Цейтлин, с угрозой смотря на маму.

— Он схватил его за руку, но…

Но маме не позволили закончить. Товарищ Цейтлин повернулся к судьям и что-то сказал им. Тогда мама, чувствуя, что происходит, поднялась во весь рост и прокричала, что её сын только защищал её жизнь.

Но было уже поздно. Судья объявил, что суд имеет достаточно свидетельств, подтверждающих виновность обвиняемого. Затем он приказал маме покинуть трибуну. Она заплакала и кинулась обнимать Серёжку, но милиционерам отдали приказ силой вывести её из театрализованного «зала суда».

После этого суд приступил к расширению обвинений против Серёжи. Товарищ Цейтлин обозвал его контрреволюционером, врагом народа и потребовал передать его дело в вышестоящий суд и в органы Госбезопасности. Всё было сделано так, как приказал товарищ Цейтлин.

Два милиционера под конвоем увели Серёжку из клуба. Это был последний раз, когда мы его видели. На следующее утро всех заключённых увезли из села. Ни один из них не вернулся.

Спустя два года мы получили письмо без подписи. Неизвестный автор сообщил, что Серёжа умер от побоев и истощения на строительстве Беломорского канала.