Голодомор: скрытый Холокост

Глава 21

Наконец, пришло время сбора долгожданного урожая 1932 года. Его начало ознаменовали бесконечные политические речи.

Где-то в середине июля мы стали свидетелями прибытия комбайна и двух косилок, а на следующий день в село на грузовиках приехали два небольших отряда военных. Грузовики встали в ряд с уборочными машинами, а солдат поселили в здании школы. Вскоре нам стало известно, что военным запретили покидать школьное здание и заговаривать с местным населением. Вокруг школы днём и ночью стояли караулы. В течение тех двух месяцев, что военнослужащие провела в нашем селе, мы ни разу не видели их на улицах или разговаривающими с кем-нибудь из колхозников.

Вслед за военными прибыли группа студентов и группа рабочих. Студенты были из педагогического института, единственного высшего учебного заведения в районе. Рабочих прислал машиностроительный завод. Этот завод, как мы часто слышали, стал инициатором образования нашего колхоза и с тех пор нёс над нами шефство. Эти две группы новоприбывших разместили в помещении, которое до разрушения церкви служило приходской школой. Все эти новые люди тоже были полностью от нас изолированы.

Объявили, что в следующее воскресенье, поскольку в то время каждое воскресенье было рабочим днём и выходных тогда не было, торжественно откроется компания по уборке хлеба. Ранним воскресным утром все колхозники должны собраться на сельской площади. Поговаривали, что будут раздавать горячую еду. Это сработало! Когда мы подошли, площадь уже до отказа была заполнена людьми, хотя утро только начиналось, и солнце едва показалось над горизонтом. В колхозе люди работали не по часам, а по солнцу: от зари до зари.

Как и во время Первомайской демонстрации, котлы уже шипели в самом центре площади. Вокруг котлов стояло несколько тысячников с ружьями на плечах. Немного дальше в двух грузовиках разместились солдаты. Комбайн с одной стороны окружила группа студентов, а с другой — группа рабочих. Все эти официальные представители и посланцы выглядели весьма торжественно. Они избегали смотреть на нас, оборванных и изголодавшихся колхозников.

Мы все смиренно стояли поодаль от котлов, не отрывая взглядов от дымящей каши. На этот раз никто не лежал на земле, не имея сил подняться или умирая от полного истощения, как это было на Первое Мая. Те люди уже умерли. На площади и вокруг неё выстроились самые выносливые, вырвавшиеся из цепких рук голода. Они выжили потому, что не гнушались есть всё, что находили съедобным, как бы неприятно, невкусно и испорчено это было.

Товарищ Тысячник взобрался на комбайн, чтобы начать то, чего избежать в такой ситуации было нельзя: политическую речь. На этот раз, к всеобщему удивлению, его речь оказалась довольно короткой. Тем не менее, он не забыл напомнить нам, что только колхозы имеют возможность отпраздновать наступление урожайного сезона хорошо организованным и возвышенным образом. Говоря об уборочных машинах и комбайне, на котором он стоял, товарищ Тысячник воспользовался моментом и возвышенно отметил, что только колхозники Советского Союза могут позволить себе иметь такие сельскохозяйственные машины. В конце выступления он призвал нас выразить благодарность Коммунистической партии, за то, что она прислала нам на помощь в уборке нового урожая солдат, студентов и рабочих. Он объявил, что во время уборочной каждому колхознику будут выдавать ежедневно по килограмму хлеба и дважды кормить горячим. Он закончил своё выступлением призывами «Да здравствует Коммунистическая пария!» и «Да здравствуют колхозы!», после чего пригласил всех нас получить причитающуюся порцию каши.

На этот раз толпа организованно выстроилась в очередь и молча продвигалась к заветной цели. Большинство крестьян тащились с опущенной головой, избегая смотреть на тех, кто накладывал в их миски кашу. Они чувствовали себя униженными, потому что их кормили как нищих на виду у прибывших из города.

Потребовалось достаточно много времени, чтобы накормить большую толпу народа. Товарищ Тысячник стал терять терпение и приказал отправляться на работу в поля, хотя вокруг котлов толпилось ещё много людей. Первым пришёл в движение комбайн. На нём возвышался красный флаг, а по бокам были развешаны красные полотна с лозунгами. Они гласили, что колхозники с энтузиазмом выполнят план по сдаче зерна государству. Заурчал мотор, и комбайн медленно тронулся с места. Он поражал своими размерами. В другое время и при других обстоятельствах новизна увиденного непременно бы привлекла внимание сельских жителей. Однако сейчас голодные люди сосредоточились на своей каше. Многие, облизав тарелки, надеялись получить добавку.

Тем временем за комбайном потянулись военные грузовики. За ними двинулись косилки, а дальше растянулась колонна колхозных телег, с сидящими в них рабочими и крестьянами. Процессию завершали пешие колхозники, многие из которых на ходу доедали свою порцию каши.

Было ясно, что вся организация компании по уборке урожая, включая церемонию открытия, проследование на поля и даже сама жатва, была чётко спланирована и выполнена с военной точностью. Подъехав к пшеничному полю, комбайн свернул с дороги налево и начал косить и молотить зерно. Военные выпрыгнули из грузовиков и разбежались по предписанным точкам. Грузовики выстроились таким образом, чтобы поток перемолотого зерна из комбайна ссыпался в кузов.

По другую сторону дороги начали работать косилки, в которые были впряжены лошади. Женщины, шедшие следом, проворно и умело вязали снопы из скошенных стеблей пшеницы, в то время как мужчины подбирали и грузили снопы в телеги, а затем увозили их на молотилки, где работали студенты и рабочие из города.

В начале всё шло гладко, как и планировалось, но вскоре начались перебои. В соответствии с руководством по сдаче зерна государству, зерно нового урожая должно было доставляться после перемолота непосредственно в сборные пункты, в нашем случае — на железнодорожную станцию. Не теряя времени, первый военный грузовик, наполненный зерном, ринулся к станции. Быстро заполнили кузов второго грузовика, а первый ещё не успел вернуться. Не оставалось ничего, как ставить под загрузку обычные телеги, хотя они и не были приспособлены для перевозки зерна. Товарищ Лившиц пообещал районной партийной организации обеспечить бесперебойную работу транспортной «Красной колонны» по вывозу максимально возможного количества зерна с наибольшей скоростью. И он должен сдержать обещание. План по сдаче зерна надо выполнить вовремя. Поэтому он приказал ставить под загрузку телеги, даже не считаясь, что вероятны потери зерна при транспортировке. Вереница телег выстроилась вдоль дороги. На них установили флажки и транспаранты с надписью, что колхозники нашего село добровольно отдают зерно в закрома государства. Это, так называемая, «Красная колонна» сначала сделала крюк к селу, а оттуда направилась на железнодорожную станцию.

«Красная колонна» ещё имела и пропагандистскую задачу: надо было объехать ближайшие деревни и продемонстрировать, что как счастливы наши колхозники доставлять зерно нового урожая государству.

Тем временем, застопорилась работа молотилок, потому что не осталось телег для подвоза снопов. Увидев это, товарищ Лившиц легко и быстро нашёл выход: если нет лошадей, их можно заменить людьми. Поэтому он погнал студентов, рабочих и всех, кто находился в поле, к молотилками, чтобы подносить снопы. «Чего стоите? — кричал он. — Ты и ты! Двигайтесь! Ну, быстрее!». Надо было взять сноп и волочь его к месту, где стояла молотилка. Люди, обхватив снопы со зрелой и сухой пшеницей, суетились на огромном поле, словно муравьи. Конечно, при этом терялось много зерна.

Так началась уборочная страда в нашем селе. На следующей день с МТС прибыло ещё два грузовика, и уборка, более или менее, пошла без проблем. В центре внимания оставался план сдачи зерна государству, и никто не осмеливался заикнуться о нуждах колхозников.

С самого начала до полного завершения уборочных работ, жителям села не было выделено ни одного килограмма пшеницы. Им не оставили ничего. Было объявлено, что всё зерно отправили на железнодорожную станцию. Но потом мы узнали, что там его свалили на землю, накрыли брезентом и оставили гнить.