Голодомор: скрытый Холокост

Глава 5

«Только вы, в нашей любимой стране, владеете тракторами, этими мощными машинами, которые будут работать для вас.… Но враги народа вынашивают заговор против наших любимых партии и правительства!», — прокричал комиссар. Он поднял обе руки к верху. И, словно по подсказке, зазвонили церковные колокола. Колокольный звон раздавался всё громче и громче. Толпа замерла в молчании. Все устремили свои взоры на церковь.

Никто не знал, кто подал сигнал или отдал приказ. Но когда товарищ комиссар, указывая рукой на церковь, сказал, что колокольный набат специально спровоцирован врагами народа, чтобы саботировать его выступление, агитаторов словно прорвало. Всё пришло в движение. Радом с трактором чей-то голос прокричал: «Долой церковь!». Его подхватил другой голос, и это призыв стал раздаваться с разных концов площади.

Неожиданно вокруг возникли плакаты, написанные белым на красном фоне, «Долой церковь!», «Да здравствует коллективное хозяйство!», «Да здравствует Коммунистическая партия!», «Давай!», — гремел голос. «Давай!», — вторил ему другой.

Крича «ура», словно солдаты перед рукопашным боем, толпа стихийно ринулась по направлению к церкви. Добежав до цели, они стали бросать камни, бутылки и палки, разбивая окна и двери.

Перед церковной стеной появились длинные лестницы, и дюжина агитаторов быстро добралась до купола. Затем на крест набросили длинные верёвки. И, подбадриваемые криком, смехом и бранью, приезжие агитаторы дёргали за верёвки до тех пор, пока крест не упал, расплющив крышу. Затем сняли колокола и сломали купол.

Одновременно с активностью на крыше другая группа приезжих агитаторов рыскала внутри церкви. Всё внутреннее убранство подверглось разрушению. То, что когда-то было прекрасной церковью, гордостью всего нашего села, за считанные минуты превратилось в руины.

Жители оказались неспособными защитить место своего богослужения. Когда началось это безумие, некоторые из них стали расходиться по домам, но большинство застыло на месте, сняв шапки и читая молитвы.

Мы поняли, что эта политическая оргия была тщательно спланирована и организована. Трактор был гвоздём программы, а партийный комиссар, без всяких сомнений, являлся командующим всей операцией. Теперь мы были уверены, что колокольный набат во время выступления комиссара тоже стал частью общего плана, и звонили в колокола сами пропагандисты. Мы осознали, что шаблонные фразы и нарисованные плакаты были заготовлены задолго до появления в нашем селе.

Церковь, а точнее то, что от неё осталось, стала служить сельским клубом. Каждый вечер пропагандисты отплясывали на том месте, где раньше располагался церковный алтарь.

Никто не знал, куда во время атаки на церковь, подевался наш батюшка. Это произошло воскресным утром, и ему следовало отстоять службу, но его в церкви не оказалось. Позже мы узнали, что он стал предательски сотрудничать с агитационной бригадой. Его звали Иван Бондарь.

Бондарь обладал талантом пользоваться случаем и извлекать из всякой ситуации личную выгоду. Ещё в прошлом году он служил в церкви дьяконом. Он был высокого роста, имел приятную внешность и зычный голос. Он умел читать и писать, что позволяло считать его образованным человеком. Многие жители села верили, что со временем он мог бы стать хорошим приходским священником. Никто не сомневался, что и сам он лелеял мечту о собственном приходе, поскольку он стал отпускать бороду, а это являлось неотъемлемой чертой служителей Православной Церкви. Затем пришло время коллективизации, и правительство приступило к компании против церкви. Бондарь неожиданно исчез из села.

По поводу его исчезновения было немало слухов. Кто-то считал, что его арестовали. Некоторые утверждали, что он, предчувствуя надвигающуюся опасность, вынужден был бежать и скрываться, оставив на селе семью. Но незадолго до прихода Агитационной бригады он вновь объявился в нашем селе. За время отсутствия он отпустил длинные волосы и претендовал на звание святого.

Однажды субботним утром, когда наступила время утренней службы, никто иной, как Бондарь взошёл на алтарь. Без малейшего колебания он объявил, что теперь он является нашим настоящим приходским священником. Словно стараясь избежать расспросов и возмущений, он немедленно запел песнопение своим громким басом. Мы так никогда и не услышали никаких объяснений.

В тот же день нам стало известно, что пропал наш бывший священник. Для нас навсегда осталось загадкой, что с ним случилось. Вероятнее всего предыдущей ночью он был увезён куда-то чекистами.

Все эти события произошли до разрушения церкви. Некоторые старики, церковные служители, пытались докопаться до истины, но всё напрасно. Бондарь хранил молчание, новые представители власти — тоже. Вскоре некоторые старые служители церкви и наиболее неугомонные селяне стали исчезать. Затем по селу начали от одного к другому передаваться слухи, что новый батюшка на исповедях очень интересуется политическими взглядами каждого кающегося. Внезапно нас озарила догадка: новый «батюшка» являлся осведомителем и провокатором! То, что Бондарь остался цел и невредим после лютого нападения бригады приезжих агитаторов на церковь, только усилило наше подозрение. Никто не мог припомнить, что видел его в тот роковой день. Не было сомнений, что накануне развернувшихся событий он получил указания и предупреждения от своих новых хозяев.

После того, как Агитационный отряд оставил позади себя наше село и руины церкви, Бондарь сбросил с себя маску. Теперь он открыто появлялся с коммунистами и представителями власти, разделяя их политику. Стало ясно, почему наш приходской священник не протестовал против разрушения церкви и не пытался восстановить церковную службу. Он старался быть там, где собирались товарищ Цейтлин и другие партийные работники. На каждом собрании он говорил, как один из представителей власти. Интересно отметить, что он продолжал отращивать свою прекрасную бороду и длинные волосы. На самом деле, он всё ещё выглядел как священник.

Мы вскоре узнали, что товарищ Цейтлин и другие «товарищи», называли его Святой — товарищ Святой. С другой стороны, жители села придумали своё прозвище. Мы стали называть его Иудой — товарищем Иудой.

Отряд провёл с нами около недели. Нам не разрешалось покидать пределы села, за исключением полевых работ. Вечерами мы должны были сидеть по домам и слушать речи агитаторов.

В пятницу отряд тронулся в направлении ближайшей деревни, где слышался грохот орудий.

Но нас не оставили в покое. Армия, а за ней и Агитационный отряд, продемонстрировали нам назначение партийной политики. Суть была ясной: партия и правительство приказали провести всеобщую коллективизацию, и приказ должен быть выполнен.

Таким образом, мы оказались в ловушке, из которой не было выхода. Самыми грубыми методами крестьян загоняли в колхозы.

Когда последняя колонна Агитационного отряда покинула сельскую площадь, мы думали, что на время нас оставят в покое. Мы были измученными, сбитыми с толку и оглохшими от шума. Всех сильно заботила коллективизация наших хозяйств. Лишённый земли, крестьянин терял свой материальный достаток и свободу. Всего лишь за несколько недель произошло столько неслыханных и устрашающих событий. Толпы людей наводнили наши дворы и поели наши съестные припасы, даже не спрашивая на это разрешения, а наша любимая церковь теперь стояла в развалинах. Мы были напуганы. Казалось, что надвигается что-то ужасное, и мы не видели спасения.

В следующую субботу, последнюю субботу февраля, менее неделе после ухода Агитационного отряда, в наше село прибыли очередные незнакомцы. На это раз ими оказались сотрудники ГПУ, небольшой отряд внутренних войск и множество милиционеров. Везде, даже в самых глухих закоулках села, расхаживал патруль. Нас охватил ужас, кода мы увидели тяжёлую орудийную пушку, установленную на руинах церкви, и охраняемую тремя солдатами. Несколько пулемётов было расставлено вокруг площади.

Мы сделали открытие, что нас надёжно охраняют. Караулы были выставлены на каждой дороге, ведущей из села. Они следили за всеми, кто проезжал через село. Эти караулы не только требовали предъявить документы, но и обыскивали личные вещи. Каждый человек был обязан дать детальный отчёт, куда и зачем он едет.

Мы приняли грубость и беззаконие как должное. Нас не удивила бы вероятность быть арестованными без предъявления ордера или лишиться собственности. Мы уже привыкли к непомерным поборам и вымогательствам под разными предлогами. Но мы всё-таки не ожидали, что контроль станет простираться на ежедневные дела.

Тем же субботним днём жители села были растревожены посланцами, бегающими от дома к дому и призывающих всех собраться на следующий день на митинге. Глава каждой семьи обязан присутствовать на площади. Иного выбора не было.

Посреди площади стояла деревянная сцена, на которой агитаторы отплясывали неделю назад. Теперь она предназначалась для произнесения речей и сбора представителей власти. На сцене разместили портреты партийных и правительственных деятелей. А под портретами пестрели партийные призывы.

Сцену окружали вооруженные часовые. Прямо на нас смотрело дуло орудия, установленное на руинах крепости. Вокруг площади прохаживались полностью вооружённые солдаты. И посреди площади, на сильном морозе стояли крестьяне, согнанные в кучу, молчаливые, но напряжённые.

В назначенное время на платформу забрались представители власти. Школьники запели гимн. Учитель дирижировал ими, жестом призывая и крестьян присоединиться, но они хранили молчание.

Как только затихли последние слова гимна, председатель сельского совета открыл митинг и представил районное начальство.

На сцене стояли три комиссара. Один являлся комиссаром ГПУ, другой был комиссаром районной партийной организации (мы его уже встречали, когда он командовал Агитационным отрядом), и третий — комиссар МТС (Моторно-тракторной станции). На трибуне находились также и представители сельского начальства. «Тысячник», товарищ Цейтлин, Председатель сельсовета и руководители комнезёма и комсомола стояли плечом к плечу позади районных комиссаров.

После вступления председатель сельсовета дал слово партийному комиссару. Товарищ комиссар начал свою речь со всей помпой типичного партийного оратора. Он выступил вперёд, откашлялся в кулак, отпил воды из стакана, услужливо поднесённым товарищем Цейтлиным, бросил равнодушный взгляд на толпящихся крестьян и начал.

Это была типичная речь, которую мы не раз слышали из уст партийцев. Он процитировал всех отцов коммунизма и рассказал обо всех революциях, свершившихся со времён Адама и Евы. Он описал невыносимую жизнь крестьянства в буржуазных странах, и подчеркнул, как безжалостно они эксплуатировались «акулами капитализма».

Затем, изменив тон, он заговорил о счастливой жизни в Советском Союзе. Рай существовал только в Советском Союзе, настоящий рай на земле.

«Возможно ли, чтобы подобный митинг проводился где-нибудь ещё в мире, в какой-нибудь капиталистической стране?», — горестно спросил он. И сам же поспешно ответил: «Нет! И ещё раз нет! Там крестьяне не имеют такой свободы как вы. Они лишены этого права. Они даже не имеют возможности проводить подобные митинги…».

Его риторическая истерия продолжалась. Несколько раз он повторялся. Только после того, как были упомянуты все части света и заклеймены «империалистические акулы», он закончил своё выступление, призвав крестьян вступить в колхоз. При этом он не забыл предупредить, что среди нас было много кулаков.

«Кулаки — это наши враги! — прокричал он. — И мы должны уничтожить их как социальный класс. Этим акулам нет места среди миролюбивых рыб». Затем он описал кулаков как дьявольских пособников капиталистов, готовящих нанести удар по Советской власти.

«Долой их всех! — заорал он. — Долой каждого кулака! Долой каждого члена кулацкой семьи!».

После того, как он выкрикнул эти лозунги, все стоявшие на трибуне, солдаты, милиционеры и дети громко захлопали.

Но крестьяне только молча переглядывались и не аплодировали. Хлопанье в ладоши в знак согласия и воодушевления стало новомодной городской традицией, но мы, крестьяне, воздержались от такого проявления энтузиазма.

Видя такую реакцию, представители власти замешкались, но ситуацию спас комиссар ГПУ. Как только стихли аплодисменты, он вышел вперёд и занял место предыдущего оратора. Он говорил простым и ясным языком.

«Товарищи! — начал он, глядя поверх крестьян ледяным взором. — Товарищи! Так приятно было выслушать замечательную и правдивую речь нашего дорогого товарища комиссара. Но ужасно видеть, что высоко патриотичные слова нашего уважаемого комиссара игнорируются и бойкотируются врагами народа».

Крестьяне с чувством надвигающейся беды тревожно переглядывались друг с другом. Комиссар, выдержав паузу, продолжал: «Происходящее сейчас является лучшим подтверждением присутствия среди собравшихся врагов народа. Товарищ комиссар говорил от имени и по поручению наших любимых Коммунистической партии и народного правительства. Он говорил от имени всеми нами любимого вождя, товарища…». Гром аплодисментов прервал его выступление. Он замолчал. Аплодисменты продолжали усиливаться. На этот раз крестьяне энергично захлопали. Они очень хорошо его поняли. Как только всё стихло, комиссар продолжил: «Товарищи! Слова предыдущего оратора — это слова партии…». Кто-то опять начал аплодировать, но комиссар не обратил на это внимания и стал говорить дальше: «Но, товарищи, вы встретили эти слова молчанием, а, значит — с оппозицией». Он выдержал паузу.

«Для меня, как комиссара ГПУ, это означает, что среди вас находятся враги народа — кулаки — эти капиталистические элементы, которые не сочувствуют сказанным словам. Они желают видеть товарища комиссара вздёрнутым на верёвке, а не поддерживать его речь радостными аплодисментами».

Оценивая эффект произнесённых слов на слушателей, он остановился на несколько минут, оглядывая собравшихся. Затем стал угрожать, говоря сквозь зубы: «Мы возьмём быка за рога. Я вынужден предупредить вас, что даже самое незначительное сопротивление нашим любимым партии и народному правительству будет безжалостно подавлено. Мы раздавим вас как мерзкого червяка!».

Этими словами он закончил своё выступление. Громкие аплодисменты разнеслись по площади. Крестьяне, виновато оглядываясь вокруг себя, быстро били в ладоши, и вдруг всё стихло.

Крестьяне смотрели на платформу. Прямо перед ними, на развалинах церкви, они увидели направленный в их сторону пулемёт. Вокруг площади в полной боевой готовности стояли солдаты.

Тишина была нарушена председателем сельсовета, объявившим следующего оратора. Один за другим выступили все собравшиеся на платформе. В их числе оказались даже несколько крестьян, большинство из которых являлись хорошо известными членами комнезёма и активными сторонниками коммунистического режима у нас на селе.

Но мы уже не слушали. Мы механически хлопали в ладоши после каждой произнесённой речи, уже не вникая в суть сказанного. Представители власти ясно дали понять, что жители села должны стать колхозниками, иначе их ждала ссылка в Сибирь. Они говорили об уничтожении кулака так, как будто речь шла о сельскохозяйственном паразите или заразном животном. Они утверждали, что мы тоже должны принять участие в их ликвидации. Нас не учили, как это делать, но нам дали понять, что все средства будут хороши.

Хотя в то время я и был ещё мальчишкой, но после каждого выступления я задавался вопросами. Кто такие кулаки? Кого можно считать кулаками? Я спрашивал сам себя: принадлежит ли наш сосед к кулакам? А моя собственная семья и родственники? Мы тоже кулаки?

Кто-то прокричал: «Что значит кулак?». Партийный комиссар ответил: «Кулак — это эксплуататор бедняков. Это пережиток прошлого, и поэтому они подлежат уничтожению. Кулаками считаются и те, кто не принимает политику партии и правительства. Их тоже следует уничтожить». Такое объяснение позволяло любого заклеймить кулаком.

В то время как зимнее солнце садилось за церковными руинами, товарищ Цейтлин внёс предложение послать от имени жителей села телеграмму в Центральный Комитет Коммунистической партии и Советскому правительству с выражением глубокой признательности за процветающую и счастливую жизнь жителей советской деревни, и в частности — за внедрение коллективного хозяйства. Как и на собрании Сотни здесь поднялся только один вопрос: «Кто против?». Поскольку никто не решился высказаться против, телеграмму одобрили единодушно.

Когда аплодисменты закончились, ведущий собрание зачитал неизбежное итоговое решение. Оно гласило, что крестьяне счастливы вступить в колхоз, и что они обещают партии и правительству коллективизацию села к Первомайским праздникам. И опять, поскольку никто не возражал, резолюция собрания была принята, и митинг окончен.