Голос из хора: Стихи, поэмы

Зрячему зрителю — зряше ли? зря ли пляшу? —

И надзирателю — с оптикой в призрачном оке —

Этот театр на ладони я преподношу, —

Чем не вместилище действа, игры и мороки?

Игрище... зрелище... маленьких кукол вертеп...

Или судилище судеб под хор и вприсядку...

Точно любителю торта — монетку на хлеб,

Точно любителю омутов — старую кадку.

Впрочем, сочтемся, всего и не оговорить;

Что до условий — не мы выбираем, — но нас ли?

Милый читатель, все рампы на свете погасли,

В ночь на светило оконце пора отворить.

Милый читатель, пора надзирать нам и зреть,

Вместе дышать этим временем яви подлунной.

Ночь на приколе, и жизни осталось на треть,

Кожи шагреневой, некогда золоторунной.

Вот объявился — а мы не заметили... — час,

Новая эра настала — а мы проморгали.

Что до луны, то, конечно, и ей не до нас,

Ни основной, ни ее оборотной медали.

Падает занавес листьев — стоп-кадр затяжной,

Преодолеть предлагая и гордость, и робость

Зрячему зрителю — прочерк в графе именной —

И надзирателю — вместо фамилии пропуск —

Всем анонимам, готовым назваться за мной,

И имярекам театра по имени — глобус...

Наш шар крутящийся отчалил под музыку известных сфер от повседневнейшей секунды в моря магические мер... Какая музыка хлобыщет в проемы раковин ушных! Какие дурочки трепещут у тусклых лампочек ночных! По августам летает птичка, Моммина плачет у стола, а Джельсомина лошадь в бричку, фургон забросив, запрягла. Ладо, Нато, Котэ, Кето пошли к Годо играть в лото. Погоде свойственно быть ясной, когда у облака в тени вокруг Ремедиос Прекрасной парят четыре простыни. Еще бежит от космодрома ополоумевший верблюд, а — йо-хо-хо! — бутылку рома пятнадцать пьют и не допьют. И бьют часы пятнадцать раз: все спят у нас! все спят у нас! у нас — все дома. И, наплевав на нас вполне, твоя любовь летит ко мне, тебя забыв в глубоком сне на чьей-то койке; ау! — до третьих петухов... — ура! — до первых петухов... увы... — до энных петухов, — до птицы-тройки! Наш шар отчаливает, — брысь, знакомый берег! Наш шар отваливает ввысь, — привет вам, пеленг... Привет вам, длящимся пока, чтоб воплотиться, поющим в лётные века, — привет вам, птицы!

Заветною дорожкой —

то травы, то торосы, —

С танцоркой-хромоножкой

певец хриплоголосый.

Шоссейкой без названья —

то свей, а то бетонка, —

С певцом из Зачуланья танцорка-пошехонка.

Еще она споет нам, а он еще станцует,

Мазилы-холстомеры портреты с них срисуют.

За горы и долины — куда они? — куда-то! —

Хромая балерина с певцом своим хрипатым.

Танцорка шкандыбает, певец неровно дышит.

Его никто не видит,

ее никто не слышит.

Мост зависал над водой, как ему и положено

(«Сплошное «между»...»),

Соединял правое с левым — с берегом брег.

Один из многих мостов разновременных земных рек.

Мосты!.. струны... дуги... колоссы из-под опоки...

Прутики через потоки...

Деревенские мосты излук

И японские мосты разлук;

Мост короля Людовика Святого, донимающий

нас с весны,

Понтонные мосты войны

(Остальные она взрывала и жгла),

Космический мост, факирская веревочка

в неземные дела;

Мосты разведенные, надвое разломанные,

к небу воздевшие руки,

Мосты поворотные и бесповоротные,

берущие нас на поруки;

Единственно, ради чего стоило обращать

в столицу сей болотистый форпост:

Чтобы перекинуть через здешние стиксы

каждый ныне существующий мост!

Снизу рябь и катерочки, сверху чайка Джонатан; всех излечивают воды, как известный шарлатан... Если плохо вам реальность в ощущении дана, если вы давно не пьете, ибо проку нет с вина, если в свой давно не тянет ни в чужие города, — на мосту постойте: это панацея хоть куда! А сегодня вечер с солнцем, золотистых роз костер; через мост идет Актриса, а за ней бредет Актер: он забыл погладить брюки и почистить сапоги, он идет в карманы руки, видно с левой встал ноги; мимо бликов ряби водной на гранитном берегу, посреди весны холодной — улыбнись мне на бегу... — над нетающею льдиной под небесною канвой за актрисою Алиной в разлетайке меховой.

...Пьесу почти дочитали. Пауза. Или цезура.

Стулья стоят вразнобой; этот сегодня — скамья,

Тот — старый дом угловой: стулья играют в театр!

Дети-актеры расставили их по указке взрослого дяди.

Велено было поверить, что швабра — старая липа.

Приказано было считать, что ширма — новая яхта.

В паузе стул растерялся: он уже не скульптура,

Но и в себя превратиться еще не успел...

На притворившейся дверью скамейке слушает струны Актер.

Солнечный луч прорывается сквозь занавеску,

Луч полон пыли — частиц или античастиц.

Над оркестровою ямой летает пушинка.

Белое перышко плещется в тусклом пространстве,

Не собираясь упасть и взлететь не пытаясь.

Белое перышко сна из детских подушек,

Призрак дыханья джазмена, негра с трубою,

Видимая снежинка Иерихона.

Кто же в ухо поет мне, когда мне не спится:

«Ах, жила-была птица, жила-была птица...»?

А когда ночь приляжет за стенкой дневною,

Что за перышко пляшет в сквозняке надо мною?

А когда сны теснятся — осенние стаи, —

Что за области снятся? куда улетаю?

И шепотом сосед Актеру: — Ты

Сейчас ее и сочинил? — Да что ты! Позавчера.

— А перышко? — Какое?

— Вон то, в луче. — Случайность. Совпаденье.

Пора ничейная моя, пора вечерняя,

День схлынул, будни уводя, а ночь помедлила.

Уже обязанности спят; права не спят еще...

Явь отдыхает в уголке, сон не работает.

Вступает эта тайна тайн: вечеря вечера.

Сыграет Завтра первый тайм,

Едва Вчера последний такт

Погасит свечи нам.

Вечерний звон, как много дум, навек простясь,

где отчий дом,

Вечерний звон, ничейный час, где я любил

в последний раз.

Влечений звон, ночевий мир,

нейтральных зон стозвездный тир.

Пора венчальная моя, пора вечерняя,

Пора врачебная, пора целебная.

Валерьяновый, сиреневый, весенний вечерок; фея звездный приповесила на веточку чулок; в замке ходит Кастелянша, привиденье хоть куда. Отражается в закате речки ртутная вода. Облака плывут отарой у луны на поводу, и бредет Актер с гитарой, напевая на ходу. Загорается фонарик, на посту Геракл кимарит, и богиня в здешний скит постной теткою глядит. Статуи, направив лики кто на ост, а кто на вест, думают, что Петр Великий — Первый Камень здешних мест. Газ играет роль кумира или вечного огня. Дремлет корюшка, проныра, и. о. щуки и линя. Лестнице темно и гулко, недобитый спит витраж, отсыревшей штукатуркой осыпается мираж чьей-то жизни, чьих-то кукол, чьих-то комнат и квартир. И, раскинув звездный купол, в Шапито играет мир. Коммунальным коридором пробирается Актер. С потолка корыта хором распевают во весь хор:

Светозарный,

Синезрачный,

Светлоокий,

Женонравный,

Земнородный,

Злополучный,

Дожделивый,

Буревейный...

Он смеется, ключ роняя, покачнувшись у дверей. Вот и комната родная, отворить бы поскорей. На тахте, весьма потертой, две рубашки распростерты; на столе стаканы в ряд десятигранные стоят, сыр лежит, заварка гибнет, и соседствуют вполне недолистанный Нагибин и зачитанный Фурнье. На стене висит картина, кубистический мотив; на другой глядит Ирина в запьяневший объектив... Отражает тихий омут, зазеркальная река, не тебя — кого другого! — слева правая щека, справа левая рука; земляничную полянку нам являет эта гладь, жизни сей антимирянку, вроде бы — рукой подать (той, которая там — правая рука, или той, что здесь, и левая пока?..)... С глазу на глаз и прочувствуй, расхрабрясь навеселе:

вот искусство для искусства — отражение в стекле!

Вот и сны вломились в окна,

И до третьих петухов

От врагов уйти не мог он:

Лишь проснувшись, был таков...

И в воде его топили,

И стреляли-то в упор,

И в снега его влепили,

Одного — в такой простор...

Самолеты завывали,

Танки падали с горы,

Гуманоиды сновали,

И мелькали топоры;

Стрекотали пулеметы,

Шпаги плыли и штыки,

И невидимое что-то

Видел он из-под руки.

Он бежал из трюмов, тюрем, подземелий, лагерей,

Лабиринтов и подполий, изб без окон и дверей,

Заколоченных вагонов, замурованных гробниц,

Из времен, должно быть, оных, генетических зениц.

И когда он лег на травы и почти дышать устал,

Отыскалась и управа:

день

настал!

День, куда мы в тебе подевались,

куда ты нас денешь, сегодня?

Яви образ, светлейшее донце, денечек!

Кто в тебе суетится, дно суток, тому

не до ночи,

Полной сроков, и звезд, и пространств.

День-деньской! привиденье земное, причуда

Скоростей, и осей, и орбит, и Соляриса свыше...

Так обыденны мы, так поденны,

товарищ дневальный; нам в очи

Светом бьет наш денек — тень обширнейшей ночи,

Из которой в которую нас увлекает транзит.

Погляди — это что там по курсу сквозит?

НЛО? ПМГ? ИТР? ЗПТ? ТЧК?

Чей локаторный блеск ненароком словила щека?

Чей две ракушки ушек прилипчивый приняли шелест?

Реки ждут наводнений, гуляют, вскипая и щерясь,

Ветерок нарастает и носится над мостовой.

Наш Актер пробирается к рюмочной на Моховой.

Нежить местная, пьяницы и алкоголик сугубый;

Два голубчика в замше («...впились точно в

соску, суккубы...»).

Деловых и бездельных, увы, тут полно

обоюдно, —

Все на дне подгуляли... на дню... и лепечут

подблюдно...

На Актере сосед в обольстительной

фетровой шляпе

Сфокусировал взор, улыбаясь: — А кто ж ты

такой?

— Я толпа, дорогой. Нас так много, что всех

не упомнишь.

— Уж не больше, чем нас. — Все возможно. — Но

меньше, чем их.

— Кто б тебе возражал — я не стану. — А ты

не из наших.

Я-то сразу тебя раскусил: не из наших,

и точка.

— Ваши — это какие? — А ты не

растреплешь, салажка?

— Никому. Никогда. Ни за что. — Дай шепну на

ушко.

— Только ухо-то не откуси. — Да на что ты

мне сдался?..

Я — из «Мафияфильма». — Откуда ты взял это

слово?

— Ниоткуда не взял, оно было еще до меня.

— Ох и врать ты, соседушко. Но я и впрямь

не из ваших.

— Так скажи, из каких. — Дай и я тебе в ухо

шушукну.

— Ну? — Из «Магияфильма»... — Ты шутишь?

— Да нет, это точно.

— Если точно, так точно — до встречи,

которая будет!

— Ну, прощай. — Мы увидимся. — Вряд ли.

— Увидимся, братец.

А скажи, ты там кто? — Где, в театре?

— У ваших... ты кто?

— Капитан. — Тут сосед даже рюмку поставил,

Положил бутерброд и воззрился, расширив

зрачки.

И Актер рассмеялся. В ответ — ни улыбки,

ни звука.

Человека как сдуло — он вымелся прочь

моментально.

«Интересно, — подумал Актер, — а откуда

он знает про пьесу?»

И пошел восвояси. А ветер толкал его в спину.

«...день...тень...дань...лень...дней...с ней...свей...

слей...динь-дон...сгинь, сон...вкривь-вкось...

вплавь, врозь...»

Он придумывал рифмы. Гитара была терпелива.

Наконец он настроил ее и сказал:

— Ну, послушай... —

Друг сидел перед ним озабоченный и

остраненный.

Но, должно быть, и слушал.

От дум, головушка, от дум — куда деваться?

Готов лететь я наобум, на БАМ податься;

К своей голубушке бегу, к своей сударушке бегу,

И говорю ей: не могу, ведь мне не двадцать...

Она меня не поняла, моя родная,

И приняла, и обняла, и пил до дна я...

Веками длится кутерьма, Земля, как Дания, — тюрьма,

Ты это знаешь и сама, и я-то знаю!

И если крутит мною зло, как пожелает,

Оно посеяло зело, — пусть пожинает.

Я небылицу доплету — и больше петь я не пойду

Тем, кто закажет лабуду и поживает!..

— Да что с тобой сегодня? — Что со мною?

Ты лучше вспомни, что ты натворил.

— Когда? — Вчера. — Разбил у Худа чашку.

Возможно, две. Когда разбогатею,

Придется подарить ему сервиз.

— Я не о том. — О чем же? — Ты забыл?

— В чем дело-то? — Ты лишнее сказал

В пивной соседу. Что ты — Капитан.

— И что? — Зачем болтаешь? — Пошутил.

Но в той дурацкой пьесе, там, в театре,

Я вправду — Капитан! — О пьесе ты смолчал.

И он решил, что ты на самом деле...

— Пойди проспись. — Тебя теперь прикончат.

— Так ты всерьез? — Серьезней не бывает.

— Какой-то бред! — Должно быть, сам ты сбрендил.

В какую ты игру теперь ввязался?

— В игру? По Брехту, или по Гольдони...

Точней, по Станиславскому К. С.!

— В чужую ты игру ввязался, дурень!

— А кто тебе сказал... — Неважно это.

Послушай, уезжай. — Куда? Зачем?

Я в эти бредни, извини, не верю.

— Подумай. Я тебя предупредил.

— Дай лучше я тебе еще спою.

— Свою? — Ну да, естественно, свою.

В пол-Сибири времена настежь, хоть пляши.

Я один, она одна, — больше ни души.

Я один, она одна в облаках порош.

— Эй, голубушка, страна, ты куда идешь? —

Мне с сумою не смолчать на пути в тюрьму,

Ну а ей мне отвечать вроде ни к чему.

Но простор такой открыт — по иголке стог! —

И она мне говорит: — Далеко, сынок...

— Скажи хоть что-нибудь. — Я все тебе сказал.

— Опять о том же? — Да. Будь осторожен.

— В чем осторожен? С кем? — Во всем. Со всеми.

— Ты, сокол, начитался детективов,

А я давно их, голубь, не читал.

Да и играл в них, правда что, не часто.

— Тебя убьют. — Ну что ж, туда дорога!

— Да прекрати смеяться! — Не смеши.

— Послушай, тут все средства хороши,

Тут речь о жизни. Может, ты уедешь?

В кино отсняться... город поменять...

В больницу лечь, — убежище что надо...

— Мне не нужны убежища! — Стук в дверь.

Соседка говорит: «Вас к телефону».

Актер идет по коридору вдаль.

Над головою тенькают корыта.

Велосипеды звякают о сани.

— Я слушаю. — Я жду вас, Капитан,

В пятнадцать сорок у Фонтанки, тридцать.

Я вас спрошу: «Как мне проехать в порт?»

А вы ответите: «А я не здешний». —

Гудки, гудки, гудки, гудки, гудки.

Он возвращается. — Случилось что-то? —

— Похоже, что я вправду Капитан.

Должно быть, расшутился режиссер.

— Ты все-таки не веришь? — Сам не знаю.

— Так спой еще. — Я путаю, кто я.

Дай в роль войти. — Уж лучше бы ты вышел

Из этой роли. — Но ведь я — актер!

А мир — театр?! За это мы и выпьем!

Любовь моя, речушка, речонка, русалочка, грязнулька, девчонка; кому — великих рек хороводы, а мне — твои заштатные воды... Пейзажи подетальны фатально: кому — Фонтенебло, мне — Фонтанка! Кому — вид на Неву: золотая! Кому — все острова с Голодая... Кому — из подворотни с изнанкой пейзаж, как исподлобья: Фонтанка. Фигуры дорогих и любимых, свидания (простимся прибрежно...); Фонтанка, я тобою ловима во неводы годов, брешей мрежных! Дворец с расчетверенным конюшим во времени, стоп-кадре внезапном, в пейзаже с рыжим замком воздушным, с воздушным апельсиновым замком... Фонтанка, деревенская прорубь... Царева закордонная одурь... Привычный к наводнениям короб гранитный, обрамляющий воду... Ты взглядом сих чудес не укради: деталь судьбы — по стогу иголка! — с времен петровских по речной глади бермудская плывет треуголка... Фонтанка, фантастический образ, извечный перелив с недоливом, какой-то счастья солнечный проблеск на зеркальце лица горделивом... Пройдитесь мимо лодок, коллега, как только что герой вдоль Фонтанки; любимый, ты добрел бы до брега развеять страшный сон по утрянке... Все прощения мои — Фонтанка, все прощания мои — Фонтанка, всех событий моих фон — Фонтанка, ты — обитель сна и сон, Фонтанка! Где мои семнадцать лет? — ходят по Фонтанке. Где мои семнадцать бед? — ходят по Фонтанке. Где тебя сегодня нет? где назавтра встречу? — В Зазеркалье... — Повтори! — Милая, в Заречье!

Хор:

Зазеркальный,

Заповедный,

Буревейный,

Волноломный,

Велемирный,

Влагоносный,

Ветроградный,

Деннонощный,

Вранограйный!

«Вот теперь Фонтанка, тридцать,

О шести колоннах дом.

Та-та-та... фанданго... птица...

Тет-а-тет... перед котом...

Тет-а-тет с котом... пичуга...

Кошки-мышки (кто есть кто?)...

Так и так: дверь, арка, угол,

Лотерея, цирк, лото...

Вот теперь мне чур-чура:

Начинается игра!»

Актеру солнышко в лицо вечернее глядит

И золотой своей пыльцой как гримом золотит...

Он входит в роль, стуча ногой в гранит и в тротуар,

Закуривая, как Габен, вздохнув, как Бельмондо.

Ему доподлинно видны

(От желтой — от пыльцы — стены):

Веселый купол цирковой,

Брат Джонатан над головой

И замок с тонкой золотой

Подсвеченной иглой.

Он апельсинов, замок мой

Воздушный;

Но только вот в нем древний царь,

Какой-то древний царь был встарь

Задушен...

Потом привыкли — что ж, тела,

Перешагни — и дале;

Традиционные дела:

Душили и шагали.

Актер смотрел на чайку ввысь

И вбок на Летний сад,

Наискосок на гастроном,

И в пустошь сквера за углом,

И в темный двор — назад.

«Вот, день, и сходишь ты на нет,

Лишаясь видимых примет;

Еще чуть-чуть — кого ж я жду? —

И фонари включат в саду,

И древний планетарий свой

Творец крутнет над головой;

Он телевизор-мир включит,

Где мы — помеха...»

А в звонком воздухе звучит:

«Как в порт проехать?»

Как он крутнул на каблуке,

Чтоб обернуться!

Чтобы вглядеться в холодке!

Чтоб убедиться, что не слух

Его подводит!

Что не воображенью дань —

Презент бытийства!

Потехе местной из потех —

Куда потешней...

Он отвечал (что ж в дрожь,

как в смех?):

— А я не здешний. —

Как собеседнику в глаза,

Так и весне во образа

Лазури вешней

Он отвечал (но в смех, как в дрожь...

Зато и месяц был как нож):

— А я не здешний... —

Или царицыным лугам,

Они же марсовы поля

(А месяц был как ятаган),

Всем малым внутренним богам,

Великим внешним

Он отвечал как наизусть

(Секундам — бысть, и пасть, и пусть...):

— А я не здешний! —

А тот, кому он отвечал,

Его неспешно изучал.

Перед Актером

Стоял солист (а дрожь, как смех...),

Или скорей — один и он, которым имя легион,

Или точней — один из тех, что больше хором.

Умыт, побрит, чуть удлинен, в спортивке белой,

Был этот Некто усреднен рукой умелой.

Кроссовки, шапка «Адидас» (у нас надета; а у вас?),

Аполлонийский профиль, глаз Ленэмальера;

Голографический изыск в бегах на чей-то страх и риск,

Почти химера.

Так был он молод и блестящ,

Что увидал Актер свой плащ

Его глазами:

— пятно — полпуговицы нет —

— помятый вид — за сорок лет —

— пойте с нами —

— пейте с нами —

— шейте сами... —

— Вы Капитан? Я очень рад!

Мы ждем вас много дней подряд.

— Дождались, значит?

— Теперь дела пойдут на лад.

— Бегом поскачут.

— Вам, вероятно, позвонят

На той неделе...

Вы всё скрываетесь? — Велят.

— А где? — В постели.

— В чьей, Капитан? да вы шутник!

— Так, самоучка.

Пока в свою постель проник.

Со сном и случка.

— Простите, Капитан. — Прощу.

— Вы не сердитесь.

Ваш адрес? Я вас навещу.

— Нет, не трудитесь.

(«Мне, что ж, мерещится? Вон тот

Фотограф с ФЭДом

С японским... дом; мост; во дает...

Меня с соседом...

Нет: это прямо детектив!

Флажочки с волком!

Уже пошел... ну и ретив...

Уже нащелкал...»)

— Вы с кем-нибудь встречались? — Да.

— А с кем? — («Однако».)

— Они ребята хоть куда.

— Бывает всяко.

Вам лучше было б, по всему,

Уйти в подполье одному.

— Проснулись крысы...

— Не понимаю вас. — Подвал,

Подполье. Влажный материал.

Судьбы кулисы.

— Опять вы шутите? — Капкан

И крысоловки;

И сало цело... — Капитан...

— Как люди, ловки.

— Прощайте, Капитан. — Пока.

— Вам позвонят наверняка,

Как обещались. —

Актер глядит издалека.

Походка паренька легка.

«А что ж встречались мы?.. Дурак!

Как — что встречались? —

Чтобы тебя успели снять

В альбом семейный.

Да с кем я говорил? Опять

Сон снится сдуру и не встать,

Сон нелинейный...

Весенний сон; апрельский гриль,

Старинный вальс подзвездных миль...

Полощется Фонтанка вплавь...

Но, черт возьми, ведь это явь!»

«Милая моя, я почти не сплю, кажется, вот-вот веки разлеплю. К спичкам и часам тянется рука. Я уже с тобой, хоть ты далека. Только что во сне я тебя встречал, с памятью своей образ твой сличал. Ты моя жена где-то взаперти, оба мы с тобой призраки почти... Встречу я рассвет именем твоим, в явь оно пароль, ибо сон, как дым, а и жизнь, как сон, сюра окоем, а реален час, где — с тобой вдвоем... Накроили жизнь как бы вкривь и вкось; я уж не пойму, что такое врозь: утро речью вслух начинать, спеша?.. Здешние ли мы? — здешние, душа...»

Пока, душа, тростиночка, ты — яви негатив,

Поставлю я пластиночку, туды ее в мотив!

Ведь радио замаялось, вздохнуть-то не дает:

Я в свитере по темечко — событий недолет...

Пусть отдохнет трансляция, язык-то без костей,

Да полон рот забот, вестей со всяких волостей.

Всё минусы да минусы; на плюсны встать бы

в плюс!

И вот он начинается, заутренний мой блюз,

Меня со мной сшивающий мелодии стежок —

Иголочка, вращение, негроидный кружок;

И вот он начинается, заветный блюз, с утра,

Жизнь вяло просыпается — игра давно бодра!

И вот он начинается, негроидный мотив,

И за собой меня ведет, на шаг опередив...

«...опередив...аперитив...а ты ретив...»

Из ночных снов в воронку утра нас затягивает

поток.

Быт колеблется лодкой утлой — чушь,

байдарочка, тишь, быток.

А уж сон-то был — вековой, с небосводом

над головой.

А уж сон-то был — гляди в оба: небоскребы

и недоскребы.

А уж сон-то был — боевик, глаз от яви

за ночь отвык.

Утро вечера мудренее. Протирай, чувачок,

зрачок!

Ясный час пробужденья! чок тает за ночь,

раз иже с нею.

Утро — норма! Янус начал! открывашка,

отмычка, пилка.

Антитезою всем ночам — утро! мигов земных

копилка!

На тебя глядит позаочь

Световых лет транжирка, ночь.

И в это утречко Актер

В оконном стеклышке.

Откашлялся, глаза протер,

Глядит на солнышко.

Он на паркет босой ступает,

Как в воду темную пловец.

Сурово свитер надевает,

Как в цирк собравшийся борец.

Он темен ликом, как скульптура,

Отлитая по образцу.

И собранность ему к лицу.

Он гайаватовским индейцем

Бесшумно движется, для действа

Весь — камертон, а не мотив,

Походку вялую свинтив.

В нем просыпается чутье

Звериных наших меньших братьев.

Всей кожей бытия литье

Как тигр он чувствует; как платье,

Сегодня впору мир ему,

Настолько он его частица,

Что уж в миру, а не в дому

Ему пора б и очутиться.

И он выходит за порог,

За все пороги восприятья.

Вдоль примелькавшихся домов,

Мелькающих лет десять кряду,

Под купол городских дымов,

В воздушные потоки яда.

Прохожих мало в этот час.

Весна рассеянна, как осень.

И вдруг, сорвавшись с крыши, пласт

Обвалом горным — сзади — оземь.

Волною воздуха обдав

Его подстриженный затылок,

Холодным ужасом объяв.

Но страх пришел чуть припоздав.

На миг. На вздох. На «ох!». На шаг.

И лишь чуть-чуть звенит в ушах.

И лишь случайный пешеход:

— А ты везучий! —

Да дальний невский пароход —

Гудок летучий.

Да голос внутренний: привет,

Привет падучий...

Конгломерат из кирпича,

Известки, пыли.

И, разогнавшись, сгоряча

Актер почти бежал, шепча

Молитвы были.

«Однако, что ты за ходок! Бегун с полянки. Но, право, славный холодок днесь по утрянке. Кирпич из анекдота... дичь... кирпич в порядке... Ну, повезло, братва: кирпич не срезал пятки. Но и с чего бы... ладно б жесть... и ветра нету... Случайность это, ваша честь, подбрось монету. Подкинь, зубами дробь не бей, орел, знать, с нею; сегодня решка, воробей, дыши ровнее!»

А далее улица тихо текла.

Он на мостовую — а из-за угла

Машина сверкнула, чернее крыла

Вороны, которой за двести,

И вóрона По, что на месте.

Его чуть задело крыло на лету.

Он встал с мостовой.

«Нет, я так не дойду...

Что ж там, впереди? Ох, опять повезло...

Ну, локоть, ну ладно, бывает.

Опять не орел выпадает».

— Ты жив ли, сыночек? — старушка в платке

С авоською вечной в столетней руке.

— Жив, бабушка, жив еще вроде...

— Кто ж бегает так, молодой человек?

— Так нынче все, дяденька, ходят. —

«О Господи, что ж еще там, впереди?

Мост? хоть через мост одному не ходи —

Обвалится! — или утопят...

Да что уж за утро?!» — И он закурил

И кофе попить с уголка зарулил,

Себя успокоить. Но что-то

Смущало: фальшивая нота.

То вилка соседа скрипела в «НАРПИТ»,

То кошка стонала, которая спит

За тюлем в окне пирожковой;

То с улицы тип загляделся в упор.

То тень померещилась: крыса?..

Ни сцены, ни зала, ни пива на спор,

Кулисы, кулисы, кулисы...

«Ну, люди — актеры, и мир-то — кино;

А чей хоть сценарий? эй! чей? не смешно...

И кто там, ребятки, за кадром?

Кто там за восходом с закатом?

Ну, мафии... магии... полно балдеть...

Играется партия, пешка.

Воробышек! можешь, чирикнув, лететь:

Сегодня на денежке — решка...»

Чем нас утро ни томило, догорел рассвет дотла. Репетиция, мой милый, репетиция с утра. Действий будущих наметки, дней прикидка наугад, реплик сводки, реплик сплетки, мизансцены напрокат. Роли выучены дивно, маски розданы давно; восприятье раздвоив нам, полсюжета мне дано. Мир — театр, а мы миряне, мы актеры, мой родной; чуть глаза открыв, мы рани говорим свой текст входной... Я и рада бы собою забежать к тебе сама, но не ради нас с тобою сброшюрована зима. И не в нашу честь, мой сокол, этих весен ясен смех, это солнышко высоко, освещающее всех. Я с тобой помимо роли, событийности извне, всей старинной правдой боли как ножом по новизне. Я скажу — а ты не слушай; я ступлю — а ты не вслед; я люблю тебя как душу, о которой слуху нет. Ты — неназванное средство от забвенья и беды, эфемерное наследство сна на среду со среды. Яви яд цежу по капле, явь пестра, как Бешен луг. А к утру колоду краплю — на тебя гадать, мой друг! А потом оно приходит, это утречко без слез, и по сцене нас разводит — репетиция всерьез.

Сыграем пьесу, мой дружок, дай плащ поплоше;

Сыграем правду, мой дружок, чего уж проще?

Пора язык мне развязать, сказать: «Гад!» — гаду,

Пора о жизни рассказать как есть, как надо.

Ведь жить по совести легко и не готовясь,

Да, жить по совести легко, на то и совесть.

Сыграем правду, мой дружок, и мы герои, —

Пусть вспоминают, мой дружок, и нас с тобою.

Нехорошо у нас в дому, у нас неладно,

Нехорошо у нас тому, кому повадно.

Красиво жить не запретишь, на то и опыт,

И честно жить не запретишь, — а впрочем, могут...

Как птица и поэт поет — не как прикажут.

А ты меня достань-ка влёт, суфлер на страже!

Палили, били, как могли, вели, пороли;

Но и опять мы короли — на то и роли.

Сыграем правду поутру — и день займется,

Сыграем правду поутру — и нам зачтется!

Опять на сцене перерыв.

Опять поет, глаза прикрыв,

Актер с гитарой.

— По новой начал сочинять?

— Зачем? По старой. —

Прервался песенки мотив,

Опять на сцене перерыв,

А сцена настежь.

— Зачем с утра, дружок, поешь?

Ты, часом, голос не сорвешь?

— Зачем? На счастье ж! —

Поет он, звуки перекрыв

Кулис и улиц.

Опять на сцене перерыв,

А утро длится, как порыв,

И мы проснулись.

— Зачем ты тратишься с утра?

— Зачем? На то, брат, и игра!

«...перерыв... проторив... на тариф... мимо ив... перерыв... перелив... недолив... подарив... под орех...»

— Всех попрошу на свои места.

(«Золотые слова, маэстро.

Но если площадка моя занята,

Занимаю не свое место.

А если сосед решил встать за меня,

Что прикажете делать?

То ли драться, его тесня,

То ли снять штаны и бегать;

То ли ждать, пока надоест

Тем, кто нас гонит с наших же мест...»)

— Всех попрошу на свои места. —

А сцена пока пуста.

— Всех попрошу на свои места! —

Утро зачитывает нас с листа.

С кем ты воюешь?

Если б знать, с кем я воюю...

Но — люди, — те, кто против нас?

Ну, вряд ли...

Тени?

Цепь привидений — так точней — ряд

привидений...

Скажи, чего они хотят?

Я сам не знаю.

Быть может, власти?

Может быть, моя льняная.

Зачем им власть?

Чтоб чем-то быть. Ничто ревниво.

И только-то?

Но и взялись они ретиво.

Они готовы сеять смерть, пожать ее же.

Чтоб чем-то быть?

Представь себе, и это тоже.

Так это заговор теней?

Ничтожеств, что ли...

Пора вглядеться в пустоту в упор, до боли,

Пора понять, что гол король, чего б ни шил он;

Но мы одеты, Боже мой, но мы-то живы!

Мы во плоти! воплощены! мы суть сей соти!

Стоп, стоп, да там не те слова, дружочек, врете.

Елена, «заговор теней», Алина, снова!

Так это заговор теней?

Молчи. Ни слова.

Но ты хоть знаешь, кто они?

Молчи. Ни звука!

Но я-то знаю, кто они, вот в чем вся штука!

Они — полуденная пыль, времен полова,

Все, что вчера уже старо, им нынче ново,

Они — тот деготь, что в меду сиюминутно,

Тот дивный сброд, чье имя «навь» из яви смутной;

Они из праха в пустоту летят, ветшая,

В ничто, подобное себе, нас обращая;

Сомненья червь жрет их умы, пожрав их души,

Дождь, разрушая мир, поет для них все глуше.

Их всходы — палая листва в разгаре тлена,

Повапленные грóбы суть они, Елена;

Они наместники гордынь, тщеты солдаты,

Всей нашей дури вековой координаты,

Они в миру антимиры, песок в осоте...

Стоп, стоп, да дайте же мне роль, что вы несете...

Ночь — сутки прочь.

Ночь — гора с плеч.

Ночь — для предтеч.

Видимо, дни сквозь днище

Ночи текут — куда?

С мертвой водой

В чаше одной

Живая вода...

Днище бездонной бочки,

Где световые точки,

Перелетев за мрак,

Точно находят зрак.

Зреть — наблюдать, что зримо.

Ночь, ты неотвратима!

Око на сотни зенок,

Черный твой свет поденок

Манит на огонек...

Ночь, я в твоих просторах,

В водах твоих и створах

Меньше, чем окунек.

Видно, недаром нонче

С нами начальник ночи,

Снявший с дневных сует

Сон — провиденья след.

Где ты сиюнощь, свет мой,

Там ли, в постели утлой,

Тут, в миражах моих?

— В космосе на двоих.

Мы прижились в здешних лывах, в мокретени местных вех. Изо всех ночей дождливых эта ночь дождливей всех. Я мрачна, и ты неласков, и эфир в сетях помех. Изо всех ночей ненастных эта ночь ненастней всех.

«...рощ... дождь... тощ... дождь... все дождества божеств... все тождества тождеств...»

Вечной ночи лампы здешней

Нить подвинуться велит;

С кем на кромке тьмы кромешной

Друг Актера говорит?

Собеседник подетальный,

Свет неоновой луны;

Профиль вроде бы медальный

(С оборотной стороны...);

Привиденье Командора?

То ли сэр, а то ли сюр.

Соло некоего хора, —

Чур меня и всех нас — чур!

Биоробот с баритоном,

Рукотворное «оно»,

В фешенебельных притонах

Размещенное давно.

...да, и братство наше свято,

Что и видно по всему.

А трактат о свойствах ядов

Вам, голуба, ни к чему.

Я люблю его под вечер,

Как бестселлер, листануть;

Медичи патент не вечен,

Есть покруче что-нибудь.

Вот — безвкусен и приятен

И бесцветен — чудный яд!

Ты, приняв противоядье,

Пей его как лимонад...

Что же дальше?

Собутыльник

От инфаркта... ну, а ты...

А луна-то как светильник

В кабинете темноты!

Да, прекраснейшее время —

Листопадничества срок,

Упадающий на темя

Золотящийся венок.

Люди осени...

Пожалуй!

Люди осени сплошной,

Меда истинного жала

Власти вечной и хмельной,

Горечи былого хмеля

И божественных забав.

Мы свое еще не спели,

Тень величия заспав.

Да, мы боги и герои,

Жертвы истинных страстей,

Ряд осенних ос из роя,

Пира гости из гостей.

Безъязыкая людская

И безликая плотва —

Это наша мастерская,

Фон, сопутствие, канва.

Но...

Ну хватит, поболтали.

Баста. Чао. Жду звонка.

....................................

Позолотою потали

Светят окна теремка.

Цедит ночь свой яд по капле в наши черные зрачки. Небосклон ее поваплен, всюду яркие значки. Мыши встали, крысы встали, дружно бодрствуют ежи, кому надо, те достали подходящие ножи. Окуляры, объективы — вся оптическая муть дула целит на светила, в неразгаданную суть... Макромир от микромира отделяем мы, как грань; майна, Марс! амеба, вира! — с траектории не грянь. Я люблю тебя в апреле так, как в августе люблю, тяготея из Карелий к абсолютному нулю: всей тоской ночного яда и весенним дележом, триединою дриадой и душою нагишом... Все обиды прикипели, и сошелся клином свет. Я люблю тебя в апреле суетой моих сует. Ну, а в августе, стозвонном, точно колба для светил, в безвоздушии озонном колесницы без удил, я люблю тебя так важно, мой исполненный зарок, так бессовестно бумажно — каждой буквой этих строк! Каждой буквой, каждой букой, проступающей из мглы, где безлуньем забаюкан домовой из-под полы, где плывут — куда и деться! — сквозь эфировы слои, сквозь божественные тексты эти глупости мои (все семь пятниц на неделе черновик, всплакнув, белю): «Я люблю тебя в апреле так, как в августе люблю!»

Что там тарабанит счастье, сквозь целую жизнь маня?

Что там счастье долдонит про тебя и меня?

Если я в это поверю, на всем я поставлю крест,

Если я счастью поверю, все прочее мне надоест!

Ах, правда что детский лепет, — только уши развесь!

Ох, ну и врет, ну и лепит: мол, «вместе» — счастье и есть.

Не верю я этой вести, этой новости на авось:

Ну, мы-то, допустим, вместе, а мир-то — сплошное «врозь».

А может, расчет несложен, и неверен ход, как на грех,

И рай для двоих возможен в огромном аду на всех?..

«...врозь...брось... брысь... близь... врозь... гроздь...

гость...ость...ось...кость...рысь...рось...Рось...

Русь...просьб...грусть...»

— Ну, ты сегодня и играл! — Как? — Так...

— Да так ли?

— Всего себя отвыдавал, как есть, по капле!

— Я говорю ему, шепчу: сбавь хоть немного,

Ведь сдохнешь... — А я ей в ответ: туда дорога!

— Твое здоровье! — Мне налей.

— Твое здоровье!

— А с чем бутылка-то? — Как с чем?

Не видишь — с кровью?

— Ох, прекрати... — А кровь-то чья? —

Медвежья, дура.

— Любаша, Вера, Надя! — Пей!

— Алина, Шура... —

Василий, сядь. — Дай, Коля, стул.

— И хлеб в придачу.

Куда ж ты, милый, нас завез?

— К себе на дачу.

— Ну и хоромы! — А твой друг? — Вот был — да вышел.

— Ну и халупа! — И луна видна сквозь крышу...

— Любаша, выпей. Вера, ешь. Куда, Надюша?

— А мне пора. Ночь на дворе. Цветы как души.

— Прощай. — Пока. — Пора. — Привет. — Еще не вечер.

— Уже не вечер! — Ты куда? — Весне навстречу.

— Где расписание? — Пошли. — Вон электричка.

— Друг, что глядишь из-за угла? — Вошло в привычку.

— Как в роль вошел, так выйди к нам. — Не так-то просто.

— Шажок на зюйд, шажок на вест и два по осту!

— Ты все смеешься... — Мне всплакнуть? — Для кинопробы.

— Для фотопробы я уже. — Смотри же в оба!

— Куда глядеть? — Смотри вокруг! — Ох, проморгаю...

— Луна ушла. — Звезда пришла... — Фата-моргана.

— Привет. — Пока. — Пора. — Прощай.

— Пока. — До завтра.

— Что за дорожка через сад. — Какие астры.

— Какие астры? — Погоди. — Постой! — Послушай...

— Куда ты, Люба? — Я пошла. Цветы как души...

— Как ты играл! Как никогда! — Да брось. — Да точно!

— А помнишь этот монолог на ставке очной?

— А помнишь этот диалог второго акта?

— Что там шумит? — Что там шуршит? — Мотор по тракту.

— Садись за стол. — Вот это да! — Да знай же меру.

— Цветы как души. Лунный сад. Куда ты, Вера?

— Сегодня водка-то горчит. — Зато горчица

Сладка, как мед. — Ты снова пьешь? — А что случится?

— Сегодня сон чегой-то врозь с сей ночью летней!

— Что там скрипит? — Земная ось. — Какой ты бледный.

— А что со мной? — Ты задремал. — А кто там воет?

— Товарный поезд. — Все ушли? — Теперь нас двое.

— Мне нездоровится слегка. — Ложись. — Придется.

— Никак, ты петь собрался? — Да, пока поется.

— Пока поется, Капитан? — Что ж ты осекся?

— Что там шуршит? — Коза идет. Гроза пасется.

Как будто застит мне глаза. — Воды? — Не стоит.

Уже прошло. Чуть-чуть устал. Пустяк. Пустое.

— Дай мне гитару. — Ни за что. Пусть дремлет рядом.

— Цветы как души. Тьма как тьма. И лес за садом.

— Мне что-то дышится едва. — Пульс очень слабый.

Где телефон? — Провал. Трава. Сова. Силлабо...

— Где телефон? — Он наверху. И нем как рыба.

— Я вызову врача. — Беги. Иди. Спасибо.

— Ты подремли. — Я подремлю...

...легко и стойко...

Наливка. Насыпь. Накипь. Ночь. Нагар. Настойка.

— Что ты сказал? — Да просто так. — Дать одеяло?

— Кто там прошел? Чья это тень? Темно мне стало.

— Где телефон? — Он наверху. И черен впрочем...

— Я вызову врача. — Беги. Спеши не очень.

— Что, Капитан? — Уже легко. Бывает хуже.

Цветы как души... Облака. Лавины. Лужи.

Еще легко. Уже тепло. Ох, ну и фирма!

Мафияфильм, тебе привет с Магияфильма!

— Что говоришь? — Что говорю? Что говорится!

Прощай, товарищ пешеход! Привет вам, птицы!

А пальцы сводит... и слегка пошла раскрутка...

— Где телефон? — Он наверху... Ох, ну и шутка...

— Я позвоню. — Ты позвони. Темно и поздно.

А губы холодит... весна... свежо и росно...

Постылый пост стакан поставь я сплю во сне я

Эй там на вахте рулевой держи ровнее

Ост-вест прощай прощай зюйд норд держитесь братцы

Там впереди водоворот куда деваться

Вот только воздуху-то нет и свету мало

И выплывает из глубин стена тумана

Еще немного и бело и успокоюсь

Как грохотали поезда — последний поезд!

...пояс... поезд... полюс... полис... выезд...

выест... витязь... вылез... отрок... отклик... подступ...

отзвук... прокат... плакат... прикид... прячь... плач...

плащ... плющ... лабуда... Ладога... лабуда...

лебеда... лабуда... Лапута... бело... бюро... перо...

бело... брело... крыло... день... ночь...дань... дочь...

даль... длань... врозь... всклянь... звон колокольчика...

запах ковыля на ветру... к утру... и ракитовый

куст и солнце сквозь ветлу

Хор:

Светозарный

Синезрачный

Земнородный

Злополучный

Легкодушный

Легкоплывный

Деннонощный

Буревейный

Громогласный

Животворный

Беспечальный

Долгожданный!