Голосуйте за Берюрье!

Глава XV

Я оставляю Берюрье заботу комментировать для прессы и для моих коллег перипетии покушения, избежать которого нам удалось по воле провидения, и запираюсь в комиссариате, отдав дежурным приказ никого ко мне не впускать.

– Сегодня с утра, господин комиссар, вам уже дважды звонил Ляплюм, – предупреждает меня секретарь. – Он оставил номер телефона, по которому вы можете его отыскать.

Я прошу соединить меня с ним. Вскоре торопливый голос инспектора Ляплюма ласкает мою евстахиеву трубу.

– Готово, месье комиссар. Я отыскал автора телефонного звонка.

– Не может быть!

– Честное слово!

Он сияет от счастья. Должен признаться, что если он в самом деле нашел корреспондента графа Гаэтана де Марто-и-Фосий, то сделал отличное дело.

– Кто это?

– Женщина. Некая Наташа Баннэ, славянского происхождения. Проживает в одном семейном пансионате на бульваре Пор-Руаяль.

– Чем она занимается?

– Насколько мне известно, ничем. Она красивая блондинка двадцати пяти лет, с большущими голубыми глазами и пепельнорусыми волосами.

– Она живет сама?

– Да.

– Где остановился ты?

– В этом самом пансионате, что и она. Я снял комнату через две двери от ее номера. Жду ваших указаний.

Я размышляю. Ляплюм думает, что нас прервали, и в отчаянии повторяет: «Алло! алло! алло!»

– Успокойся, сынок. Я думаю. Ты должен попытаться с ней познакомиться.

Мое предложение не вызывает у него энтузиазма.

– Безнадежное дело, месье комиссар! Я не обладаю вашей артистичной внешностью. Женщины не бросаются на меня, а когда мне случается овладеть ими, мне достается больше упреков, чем благодарностей.

– Прекрасно, следи за ней, я приеду сам.

Вот так. Это решение пришло неожиданно. Совершенно неожиданно! Я услышал, как говорю это, не испытывая необходимости что-то решать. Что меня подтолкнуло? Желание понюхать парижский воздух.

Я записываю адрес Ляплюма, вешаю трубку, чтобы тут же попросить номер хибары Приди-Папуля.

– Соедините меня с Пино, – прошу я телефонистку после того, как представляюсь.

Звонки принимаются разыскивать этого доходягу. Наконец до меня долетает его насморочный голос, едва различимый, настолько заложены его носовые пазухи.

– А, это ты Сан-А? – мямлит Развалина. – Представь себе, что я страшно простудился. Я как раз думаю, не поспать ли мне...

– Поспишь в другой раз, старик, – решаю я за него, – а сейчас прыгай в машину и езжай в Белькомб-на-Му.

– Что? – задыхается он от возмущения. – Но у меня температура 38,2 градуса!

– Это доказывает, что обмен веществ у тебя функционирует. Делай, что я тебе говорю: это неотложно и серьезно.

– Но что случилось? – хнычет развалина

– Случилось то, что жизнь Берю в опасности. Мне нужен верный и опытный человек, чтобы обеспечить его защиту, улавливаешь?

– Но я...

Я вешаю трубку, чтобы положить конец его рассказу о своем гриппе и своих болях.

Он, должно быть, еще продолжает балаболить там, на другом конце провода. Я знаю, что Насморочный приедет и сделает свою работу. Хилый, болтливый, этот папаша Пино постоянно пребывает одной ногой в могиле, другой на банановой кожуре, но удар держит хорошо

– Есть какие-нибудь новости о Матье Матье? – спрашиваю я у дежурных.

– По-прежнему никаких, – отвечают мне.

Я приказываю моим господам-помощникам раздобыть любой ценой его фотографию

– Когда вы ее найдете, разошлите во все газеты для опубликования и пошлите одну в уголовную картотеку

Мне говорят «Yes», я отвечаю «О'кэй» Затем сажусь в новый автомобиль и устремляюсь в Париж, через Сен-Тюрлюрю, так как рассчитываю заскочить в отель.

Я нахожу Фелицию мертвой от страха и пытаюсь ее успокоить

– Мама, это не меня хотели убрать, а Берю. И вообще все складывается как нельзя лучше.

– Да, ты так считаешь? – восклицает моя добрая дорогая мама.

– Ну да. Надо, чтобы дело шевелилось. Плохо, когда наступает застой. Я отправляюсь в Париж для одной серьезной проверки. А тебе я хочу поручить небольшое расследование.

– Мне? – удивляется моя славная мама.

– Послушай, мама Бомбу сунули под сиденье машины в промежуток между моментом, когда я вывел ее из гаража, и моментом, когда мы в нее сели. Между этими моментами прошло не более десяти минут. Постарайся узнать, кто в это время здесь бродил, кто мог приблизиться к машине.

– Ты не думаешь, что бомбу могли подложить ночью?

– Уверен, что нет. Кто мог предвидеть время нашего выезда из отеля, поскольку, ложась спать, я и сам этого не знал. Поверь мне, сделано это было тогда, когда я говорю.

– Почему ты не хочешь поручить расследование твоим инспекторам? – спрашивает она

Я улыбаюсь ей

– По очень простой причине, мама Здесь деревня. Люди страшатся полиции. Чем больше чиста их совесть, тем больше они ее боятся. Как только легавый приступает к расспросам, они начинают играть в молчанку. К тебе же у них нет недоверия, и они будут говорить. Понимаешь?

– Я сделаю невозможное, – обещает Фелиция.

За эти слова она получает право на супер-гран-родственный поцелуй своего малыша.

Полтора часа спустя я прибываю в столицу

Гостиница оказывается скромным, слегка буржуазным семейным пансионатом, расположенным в глубине двора и – любопытная деталь – напоминающим мне своей атмосферой особняк покойного графа.

В бюро я обнаруживаю достойную особу с седыми, выкрашенными в синий цвет волосами, с головы до ног одетую в сиреневое.

Я справляюсь о Ляплюме, и она вызывает его по внутреннему телефону. Я ожидаю своего сотрудника в салоне, обставленном ивовой мебелью, которая отчаянно жалуется, когда ею пользуются

Появляется Ляплюм в одной рубашке.

– Ну что, парень, – спрашиваю я его, – как твои дела?

– На том же самом месте, – жалуется он – Я попытался было поухаживать за нашей дамой, но это бесполезно!

– Она ушла?

– Нет, она слушает радио в своей комнате.

Несколько секунд я раскачиваюсь в кресле, спрашивая себя, что же следует предпринять

Ляплюм легким и незаметным жестом касается моего плеча

– Вот она, – выдыхает он.

Я вижу идущую девчонку, о которой самое малое, что можно сказать, так это немедленно следует удалить с ее пути всех сердечников. Она так прекрасна, что у вас перехватывает дыхание, разрывается аорта, спинной мозг превращается в серпантин! Ну и девушка, бог мой!

Наташа Баннэ – это ходячее великолепие Я поднимаюсь, словно загипнотизированный, и следую за ней

Она выходит на бульвар с единственным и любимым сыном Фелиции, который следует за ее ножками на каблуках-шпильках. Париж пахнет Парижем в высшей степени. Воздух пропитан нежностью, поскольку летом движение автомобилей незначительно. Я немного обгоняю ее, не в силах оторвать взгляда от красавицы. Что может быть лучше, чем идти по городу с глазами, прикованными к грудям девушки. Груди эти, поверьте мне, стоят грудей Софи Лорен!

Она спускается по Пор-Руаялю к бульвару Сен-Мишель, потом по бульвару Сен-Мишель к кафе «Дюпон-Латен».

Я вхожу вслед за ней в это многошумное заведение. В Латинском квартале на лето всегда остается какое-то количество студентов, с которыми можно завязать знакомство в какой-нибудь пивной. Несколько красивых негров, сопровождаемых красивыми блондинками (что вполне в порядке вещей), и несколько красивых брюнеток, сопровождаемых красивыми блондинами (что также вполне естественно), болтают на многих и разных языках. Моя Наташа усаживается в спокойном уголке за лестницей и заказывает скромную еду в полном соответствии с калорийными рекомендациями «Эля»42.

К счастью, я нахожу свободный столик рядом с ней. Я голоден, как людоед, но воздерживаюсь от пантагрюэлистекого заказа: это выглядело бы несерьезно. В жизни никогда не следует упускать из виду психологическую сторону дела. Неприлично заглатывать сочное мясо, когда собираешься очаровать сестричку, которая мучает свой желудок режимным грейпфрутом с ветчиной. Поэтому я, набирая очки, заказываю полужареное мясо. Она заказывает полбутылки минеральной воды, а я отваживаюсь на кружку пива. В этом есть какая-то новизна, разумность, что-то прогепатическое, если не эпатирующее.

И игра начинается. Наташа не сразу обращает на меня внимание, и напрасно. Если существуют зрелища, которые полностью оправдывают деятельность братьев Лиссак43, ваш покорный слуга как раз и представляет одно из них со своим обволакивающим взглядом.

Сила моего взгляда такова, мой магнетизм настолько мощен, что красавица в конце концов поворачивает свою прекрасную русую головку в мою сторону. Нет надобности всматриваться в глубину ее зрачка, чтобы понять, что мои усилия не пропадают даром. Тут же я начинаю чувствовать себя очень хорошо и понимаю, чего мне не хватало в Белькомбе. Парижа! Парижа, с его пьянящим воздухом, его красавицами, его запахом... Расслабляющий отдых в Сен-Тюрлюрю привел меня к отупению. Здесь я вновь обретаю свой тонус, свою сущность и свою стремительность. Я подобен тем японским бумажным цветам, которые, будучи поставлены в стакан с водой, мгновенно разбухают. Я был сморщен, словно печень, пораженная циррозом. Но бросьте меня в Париж – и свершается чудо.

И, поскольку сегодняшним утром в парижском воздухе ощущается что-то вроде предустановленной гармонии, появляется торговец лотерейными билетами. Тип этот похож на чесоточную крысу с перхотью на плечах. Он передвигается от столика к столику, но дела у него идут плохо. И тут он устремляется к столику Наташи и начинает ей вовсю предлагать купить счастье. Наташа отказывается. Ей хочется, чтобы этот тип оставил ее в покое. Но он продолжает настойчиво к ней цепляться. Сидящая в одиночестве красивая девушка – идеальная жертва. Он становится назойливым. Он даже доходит до того, что нагло кладет перед ее тарелкой лотерейный билет. И тут рыцарь Байяр, способный заменить сливочное масло и шпанскую мушку, встает и устремляется к докучливому приставале.

– Но ведь мадемуазель говорит вам, что ей не нужны билеты! – чеканю я впечатляющим голосом.

Он смотрит на меня, хлопает обсыпанными перхотью ресницами и ворчит:

– Ты чего сюда суешься?

Я сую ему тысячу франков и беру у него три билета.

– Проваливай!

Он сразу же отказывается от выражения недовольства и уходит, пытаясь сохранить достоинство.

– Спасибо, – говорит мне нежное дитя.

Я улыбаюсь ей, держа в руке три билета.

– Давайте поспорим, что я вытащил выигрышные номера!

– Вполне возможно!

– Именно так приходит удача, достаточно почитать «ИсиПари»44, чтобы в этом убедиться. Если я выиграю, разделим выигрыш пополам, согласны?

Ну и вот: это началось, ребята, как в 1914! Спустя четыре минуты мы пьем вместе кофе, а через четверть часа прогуливаемся по бульвару Сен-Мишель. Девочка эта прекрасна и чудесно пахнет. Ее теплота похожа на весеннюю теплоту. Черт возьми, я становлюсь лириком! Придется принять очистительное!

Она говорит мне, что ее зовут Наташа, что меня очень удивляет. Она дочь бывшего русского дипломата, недавно умершего князя Игоря Банничкова. Живет она скудно на маленькую ренту и пишет книгу о традициях молдавско-валашского искусства в современных направлениях.

– У вас много друзей? – спрашиваю я.

– Нет.

У нее едва заметный акцент, унаследованный от папы. Это восхитительно. И я предпринимаю попытку поискать его между ее зубами, настолько он приятен. Она не противится этому. Мы фрахтуем тачку и просим отвезти нас в Булонский лес. Птички и садисты предаются любви в его зарослях. Мы находим более или менее укромный уголок (за нами наблюдают всего лишь сорок восемь любопытных, спрятавшихся в кустах) и начинаем любовное воркование высшего класса со столкновением слизистых и соло в четыре пальца на подвязках.

Я исповедую эту девицу. Есть ли у нее любовники? В этом не было бы ничего удивительного, учитывая ее возраст и физические данные. Она отвечает, что свободна сейчас, что я ее подхватил как раз после разрыва... Меня это заинтересовывает, и мое возбуждение передается также и уху.

– Как может мужчина вас покинуть? – возмущенно взрываюсь я. – Это просто немыслимо.

– Не он меня покинул, а я его!

– Это другое дело. Только не говорите мне, что он вам изменл: я не могу это ни допустить, ни потерпеть.

Она становится серьезной, ее скулы каменеют, взгляд делается неподвижным.

– Нет, это гораздо серьезней.

– Да что вы! Расскажите мне все, любовь моя!

Вместо сорока восьми нас окружают теперь сто двенадцать любопытных, словно японцы в сингальских джунглях во время последней войны. Они сдерживают дыхание, надеясь увидеть заключительную часть наших игр. Девчонка ничего не замечает.

– Я узнала, что этот человек – коммунист! – говорит она.

– Что вы говорите?

– Да, вы не ослышались, – отвечает она живо. – Коммунист.

Я этого не знала. Он был элегантен, благороден. Граф все-таки, и я ему верила. Но, увы! Все рушится. Представляете себе эту шекспировскую драму? Я, дочь великого князя Банничкова, укрывшегося во Франции, разоренного Советами, являюсь любовницей какого-то коммуниста! Я думала, что убью его.

– Расскажите-ка, расскажите-ка мне об этом, это захватывающе. Я понимаю ваши страдания, моя дорогая. И я разделяю ваш справедливый гнев.

Она ловит божью коровку, которая ползет по шву ее чулка, целует ее и возвращает ей свободу.

– Я познакомилась с ним в Париже. Я любила его два года и принадлежала ему.

Это устаревшее изысканное выражение вызывает во мне восторженное тремоло.

Когда в середине двадцатого века девушка заявляет вам по поводу какого-нибудь хмыря, что она «принадлежит» ему, есть отчего взять в руки свои мужские причиндалы, прокалить их с помощью паяльной лампы и окрасить суриком, не так ли?

– Трогательно, – изрыгаю я, – бесконечно трогательно! Ваша жизнь – это роман! Как это прекрасно, как величественно, как великодушно!

Садисты Булонского леса придвигаются на двадцать сантиметров ближе к нам.

Она продолжает.

– Десять дней назад мой друг прислал мне избирательный плакат. На нем под серпом и молотом была его фотография. Как я не умерла в этот момент? Этот вопрос я буду задавать себе всю оставшуюся жизнь. О, человеческий организм более устойчив, чем думают.

– Конечно, – соглашаюсь я. – И что вы сделали?

– Я порвала с ним.

– По телефону?

– Да. Он не заслужил даже прощального письма. Я сказала ему, что запрещаю меня видеть, что я испытываю к нему лишь ненависть и презрение.

– Настоящий кусок жизни! – вкрадчиво говорю я. – Похоже на пьесу Бернстайна, ухудшенного Жоржем Онэ!

– Да, похоже.

Необычайно красивая слеза блестит на ее ресницах. Она моргает, и слеза падает в траву, как капля утренней росы! Ой-ой-ой! Придется принять таблетку аспирина – что-то творится с моей головой.

– И как же этот граф отреагировал?

– Он был в отчаянии! Он умолял меня по телефону! Он клялся, что, если я порву с ним, он покончит с собой. Он открыл ящик стола и сказал, что берет пистолет.

Ноги моего дыхания запутываются в сетях моего изумления.

– Что было дальше, моя нежная красавица?

– Я повесила трубку. Я терпеть не могу угнетающих сцен.

– Он покончил с собой? – каркаю я.

Она пожимает плечами.

– Ну что вы, мужчины слишком трусливы!

Я предпринимаю усилия, достойные похвалы, чтобы восстановить ритм моего дыхания.

– Скажите, прекраснейшая Наташа, очарование глаз, восторг сердца, вы, которая посрамляет розы и заставляет бледнеть утро, вы когда-нибудь читаете газеты?

– Конечно, – говорит она. – Я читаю «Ар», «Кандид» и «Минют».

– Я хочу сказать, ежедневные газеты!

– Нет, – возмущается моя прекрасная блондинка. – Конечно же, нет. Я ненавижу эту скандальную прессу, которая причиняет нам столько зла.

– А телефонный разговор, о котором вы говорите, – это было утром на прошлой неделе? Точнее, во вторник?

Она широко открывает глаза и рот. Ее грудь высоко поднимается. Брови удивленно изгибаются.

– Да, откуда вы это знаете?..

– Я забыл вам сказать, что я обладаю даром ясновидения.

– До такой степени? Это потрясающе!

Она опрокидывается на лужайку и смотрит в голубое небо, в котором застыли легкие облака.

– В самом деле, именно во вторник на прошлой неделе. Вы фантастический человек, – невнятно говорит она, проводя своим шаловливым языком по пухлым губкам.

Я награждаю ее страстным поцелуем.

Когорта наблюдателей испускает вздох и придвигается к нам еще ближе.

– У меня есть лишь один недостаток, – говорю я. – Я являюсь руководителем партячейки своего квартала.

Она фыркает, встает, дает мне пощечину и убегает. Я ее не останавливаю. Мне больше нечего ей сказать, и я знаю, где ее можно найти. Расстроенные садисты рассеиваются по лесу.