Голубиная книга анархиста

Вася за чаем

Вася за чаем вспомнил этот сон и спросил Валю, что это она толковала про семьдесят второе? Валя честно расширила глаза и, прикладывая руки к груди, спрашивала:

– Я-а? Когда-а? Когда, Фасечка?..

Вася махнул рукой и начал собираться на работу.

В шеде было холодно, пахло сеном, кроличьей мочой.

– Эй, новые зеландцы-голодранцы! – воскликнула входя Валя.

– Шубы-то у них богатые, – возразил Вася. – Еще не спущены.

Валя принялась вытаскивать миски, Вася взялся за веник, совок.

Вскоре у шеда раздались голоса, дверь распахнулась, оба обернулись, приглядываясь. В дверях стоял Эдик.

– Ну что, трудовые резервы?! – воскликнул он, проходя внутрь. – Завтракают ушастые? – Он оглянулся. – Заходите, выбирайте!

В шед прошел маленький мужчина в синей куртке, шапке с меховым отворотом и козырьком. Его маленькие глазки беспокойно шарили вокруг. В нем было что-то определенно хомячье.

– Выбирайте, – повторил Эдик. – Любого новозеландца, рожденного в начале зимы. Все мясистые, упитанные…

Хомяк ткнул в сетку.

– Этого? Точно, декабрьский. Счас сделаем. – Эдик хотел сам достать кролика, но остановился и взглянул на Васю. – Давай-ка, малый, извлеки пациента декабриста для нашего постоянного клиента Николая Маркеловича.

Вася двинулся было к клетке, но вдруг остановился. Исподлобья он глядел на Эдика, на мужика в хорошей шапке.

– Ну! – прикрикнул Эдик.

Оглянувшись на клиента, он улыбнулся и объяснил, что это новенький работник. Вася посмотрел на Валю и решительно распахнул клетку, сунул внутрь руку, схватил кролика за уши и потянул. Тот отчаянно упирался. Вася тащил его за уши. Наконец кролик замахал всеми мохнатыми лапами в воздухе… и внезапно оказался на земле – и рванул в противоположную от двери сторону, к Вале. Та взвизгнула. Кролик проскочил у нее между ног и затаился в углу. Валя на него смотрела.

– Эй, деваха! Свинти-ка декабриста! – крикнул ей Эдик.

– Ай, не могу я, не умею, – ответила она.

– Ну, блин, молодежь!.. – в сердцах воскликнул Эдик и отодвинул в сторону Васю, потом Валю и нагнулся, чтобы схватить кролика, да тот вдруг подпрыгнул высоко, сверкая белками глаз, и кинулся мимо, к выходу. – Держите, вашу мать!..

Валя не двинулась, Вася вроде сделал шаг, но схватить и не попытался. Кролик приближался к выходу. И тогда Хомяк выкинул вперед ногу и прижал кролика к брусу косяка. Подбежавший Эдик перехватил кролика за заднюю лапу и поднял высоко, потом поймал вторую лапу, а другой рукой взялся за уши, быстро оглянулся, положил кролика на крышу одной клетки, над которой не было второго яруса и, кхакнув, резко дернул руками в разные стороны, так что послышался хруст рвущихся жил, костей, мышц и звонкий вскрик кролика.

И все было кончено. Вася и Валя ошеломленно глядели.

– Французский метод у вас безупречен, Эдуард, – проговорил Хомяк.

– Хоть университетов мы и не кончали, – откликнулся Эдик.

И они вышли, унося кролика. Валя посмотрела на Васю. Лицо ее было белее снега, глаза глубоко чернели. Губы растягивались в какой-то улыбке.

– Дерьмо… зараза, – выругался Вася, но голос его был смешно высок и пискляв.

Прочистив горло, он выругался еще раз, но сильно картавя:

– Дерльмо, зарлаза…

Валя ничего не говорила.

– Дай мне сигарету, – попросил Вася.

Но она ничего не отвечала.

– Я бы закурил, – снова сказал Вася. – Выкурил бы целый косяк. Слышь, Вальчонок?

– А? – словно бы очнулась она.

– Говорю, дай мне сигарету.

– Нету, там остались, – проговорила Валя.

Она так и стояла столбом, хлопая глазами. А Вася задвигался, снова взялся за веник, совок.

– Ну что, – рассудительно говорил он, – все правильно, зараза, это же не Кэрролл с его искривленными пространствами. Тут так. Да. В Англии тоже тушат крольчатину. Подают с зеленью, соусом…

Валя закашлялась, зажала рукой рот и выбежала вон. Вася удивленно провожал ее взглядом.

– Хых. Хы-хых-хихи… – начал он заходиться своим странным смехом. – Хыхых-хихи-ха…

Валю он нашел в вагончике. Еще издали увидел дымок над трубой вагончика. Внутри было непривычно в этот час тепло. Валя сняла пальто-куртку. Тряпкой она драила стол.

– Ты перепутала, Вальчонок, – сказал Вася. – Убирать надо шед.

Она посмотрела на него и ничего не ответила.

– Ладно, уже скоро обед, – пробормотал Вася.

Но после обеда Валя отказалась идти с Васей в шеды. Вася убеждал ее, уговаривал, ругался, грозил – все бесполезно. Она отмалчивалась, смотрела в сторону и занималась уборкой: мела веником грязный пол, перемещала с места на место всякие вещи…

Наконец он сдался, согласился вторую половину дня отработать и за себя и за нее и ушел.

В пятницу Надежда Васильевна сказала, что завтра банный день и они могут прийти мыться. И на следующий день они пошли в баню, хорошую, бревенчатую, стоявшую на отшибе у реки. Первой мылась Валя, а Вася сидел на колоде, смотрел на оголившиеся берега, словно истекающие черной кровью. Два дня сильно светило мартовское солнце. А зима, как все последние зимы, была малоснежной и не морозной. Лед на реке набухал, темнел. В воздухе пахло весной. Валя долго не выходила, Вася начал уже беспокоиться, не угорела ли она там… Хотя сам же ее предупредил, что одежду пора выстирать, запах уже нестерпимый. Наверное, она и стирала. И наконец вышла в длиннополой своей куртке и в кроссовках, с голыми ногами, держа куль мокрой одежды. Мокрые волосы были заплетены какой-то замысловатой короной, лицо ярко розовело, карие большие глаза блестели. Вася Фуджи глядел на нее озадаченно.

Валя кивнула на дверь, и он пошел мыться. Ей-то он наказал все выстирать, а самому то же делать не хотелось. Да и смены, как говорится, белья нет. Но все же взялся и он за стирку. И, все закончив, хорошенько выкрутил штаны и надел их. Рубашку и свитер надевать не стал, а пальто надел на голое тело, как и Валя. И потопал к вагончику.

В вагончике было прохладно, Валя ходила в куртке.

– С легким паром! – приветствовала она.

Вася взглянул на нее растерянно.

– Ну, так в деревне говорят всегда, – объяснила она.

– А, как в кино, – ответил Вася. – В этом дурацком… постоянно перед Новым годом крутят… Так и называется, зараза…

Вскоре он почувствовал, что в вагончике все-таки холодно, и посетовал, что Валя не удосужилась затопить печку. Да и вещи надо сушить. Он вышел за дровами.

Железная печка быстро нагревала вагончик. Минут через двадцать стало уже жарко. Валя расстегнула пальто.

– А на что повесим-то одежу? – спросила деловито она.

Вася принялся искать веревку, но обнаружил только моток проволоки и натянул ее через весь вагончик. Валя повесила свою одежду, а потом и Васину.

Вася сходил за очередной порцией дров и, вернувшись, чуть не выронил поленья. Валя ходила в трусиках и лифчике. Он стоял и смотрел на нее. Она зыркнула в его сторону.

– Вася? Чего?

Он кашлянул.

– Вот… дерьмо-то… – пробормотал он, сгружая поленья, и снова посмотрел на розовую Валю.

– Чего, чего? – говорила она. – Жарко-то, душно, аж парит, как летом перед грозой.

Вася сел на свою койку в пальто.

– У тебя же штаны мокрые, Васечка, – сказала она, подходя и трогая штанину. – Вон лужи натекли. Сымай. Сушить надо.

– Ладно! Высохнет, – ответил Вася, но встал, пощупал матрас, потом провел рукой внутри пальто.

Пришлось штаны снять и повесить.

– А в лапсердаке не жарко? Не жарко-то? А? А? – говорила Валя заботливо.

– Нет, – ответил Вася, утирая бусины пота на одной щеке, потом на другой.

Быстро темнело, Валя зажгла спичку, склонилась над лампой. Вася отворачивался. И снова смотрел на ее спину, бедра. Корону она развязала, и мокрые концы волос прилипли к спине.

Гребешок лампы затрепетал под закопченным стеклом. Валя наполнила чайник водой, поставила его на печку.

– После бани положена рюмочка-другая, – проговорила она, – а мы попьем чайку. У нас в деревне пили с липовым цветом.

– Водку? – спросил Вася.

– Чай. А водку и не пили совсем.

– Да ну? – спросил Вася.

Она кивнула.

– Ага. Только самогон да бражку, ежли невтерпеж было.

– Хых-хахы-хи-хи, – засмеялся Вася. – А я уж было подумал, там у вас ислам все приняли, что ли.

Валя посмотрела на него и перекрестилась.

– Или… там и была Святая Русь. Так бывает, ищешь, ищешь, а оно рядом, – добавил он.

– Ты ищешь? Васечка? А? А?

– Я? Да это Никкор чего-то замудрил насчет Святой Руси, мол, в поиски ударился. И меня хотел впрячь. Какая еще… хыхыхых-хи-хи-хи… Я же атеист, Вальчонок. Ни во что не верю. А ищу свободу.

Чайник задребезжал крышкой. Валя насыпала заварки.

– Про Святую Русь – это сказки поповские, – говорил Вася, наливая чая в кружку. – Не было никогда. Русь – это вечные пытки да казни. Вот в это поверишь. Меня, зараза, пытали. Я это сам знаю. Теперь гоняют, как зайца, хых, кролика этого новозеландского. Вот дерьмо-то полное.

Валя протянула руку и погладила его по волосам.

– У тебя снова волосы мокнут, – сказала она. – Сыми лапсердак свой.

По лицу Васи и вправду катился пот.

– Что ты, как казах в пустыни, – добавила Валя.

И Вася засмеялся – дробно, мелко, заливисто, заразительно. Так что и Валя не выдержала и стала смеяться – сочно, хорошо, молодо.

– Откуда ты знаешь? – спрашивал он сквозь смех.

– Так Мартыновна говорила.

– А, эта Заратустра… то есть… хых-хи-хи-ха-хиххи…

И тут Валя сквозь заливистый смех позвала:

– Иди ко мне, иди, иди, Васечка.

Вася сразу перестал смеяться.

– Иди, иди, – звала Валя, ставя кружку на стол, вытирая ладонью губы. – Ну иди, чего? Чего ты?.. Или я к тебе…

И она как-то плавно встала. Да, все ее движения обрели пластичность, выразительность.

– Нет! – крикнул Вася фальцетом.

И Валя остановилась.

– Ой, Фуджик, ты чего?

– Ничего, – буркнул он, – и не называй меня так. Все. Спать.

И он скинул лапсердак и завалился в кровать. Валя еще посидела, допивая чай. Потом задула трепещущий гребешок огня и со вздохом улеглась.

Два безукоризненно одетых господина беседовали:

– Им непременно нужно чудо.

– Чудо? Откуда же взяться чуду?

– Они хотят чуда хотя бы на волосок.

– Хм, где мы его возьмем?

– Вынь да положь.

Мне надоело их слушать, и я вышел из помещения, спустился по лестнице и оказался на дне колодца, образованного высотными домами, – взял и полетел вверх. И от моего полета окна почему-то распахивались и выпадали, разбивались вдребезги внизу. А я летел, яростно летел вверх в звоне стекол.

Валя вначале спала без снов, а потом увидела елку, вросшую в угол дома, с единственной веткой, на которой коричневели тяжелые литые шишки… Тут же неподалеку возились друг с дружкой птенец какой-то лесной птички и черный вороненок. А в небе просто серебрилась одинокая звезда и над крышами каких-то гаражей проступал месяц. И все.

В воскресенье они могли отдыхать, а кроликов накормил-напоил бы один Эдик за хорошую оплату. Но Вася вызвался все делать и в воскресенье. А Валя отказалась, ссылаясь на заповедь о выходном дне: «Помни день субботний, чтобы проводить его свято». На возражения Васи, что день-то не субботний, а воскресный вообще-то, она отвечала, что у евреев была суббота, а у православных – воскресенье, а так просто говорится по привычке. Вася не удержался и высказал сомнения насчет выходного у туалетной мафии с Мюсляем во главе. Ну а Валя отвечала, что теперь она не у Мюсляя. И Вася пошел один. Деньги, ему необходимы были деньги, чтобы уйти дальше.

Когда он вернулся в вагончик на обед, там был Эдик.

– Ну вот, сделаю вам проводку, хватит с керосинкой сидеть. Загорится лампочка Ильича, – говорил Эдик, вертя в толстых пальцах моток синей изоленты.

Вася посмотрел на растрепанную Валю.

Эдик с неудовольствием глядел на Васю, почесывал рыжеватые бакенбарды.

– А что, уже обед? – Он посмотрел на часы. – И верно. Ладно, я потом приду.

Как он вышел, Вася повернулся к Вале.

– Ну? – напряженно спросил он.

Валя повела на него крупными глазами.

– Что же ты его не прогнала? – спросил Вася. – Священный же выходной?.. Или он не на все делишки распространяется, проклятье?

И Валя кивнула.

– Да. Сказано было, ибо не человек для субботы, но суббота для него.

– Хых! Хыхых-хи-хи-хи, – засмеялся Вася.

– Когда свалилась в яму овечка, разрешено было ее вытащить, хоть была и суббота.

– Так ты овечка, упавшая? Падшая?

– Я-а? – спросила Валя, прикладывая руки к груди.

– За волосы он тебя тащил?

Валя начала причесывать волосы.

После обеда повстречавшемуся Эдику с легкой складной металлической лестницей на плече Вася сказал, что Валя очень просила не приходить по случаю субботнего священного дня. Эдик озадаченно глядел на Васю.

– Что за чушь? – проговорил он. – Священного?..

Вася кивнул.

– Да, ради субботы.

– Погоди, – пробормотал Эдик, поглаживая округлый, тяжелый, плохо выбритый подбородок, – она что, еврейка?

Вася пожал плечами.

– Но сегодня воскресенье? – спросил с некоторым сомнением Эдик.

– Она крещеная, – сказал Вася.

– Ну и я, например, – сказал Эдик и достал золотой крестик на цепочке.

– А чего же работаешь в священный день отдыха? – спросил Вася.

Эдик вытаращил маленькие синие глазки на Васю, потом усмехнулся.

– Чего ты мне, парень, тут баки забиваешь, ну?

– Ничего не забиваю, – ответил Вася. – Помни день субботний, чтобы проводить его свято.

– Так… субботний же, – сказал Эдик.

– Суббота еврейская стала воскресеньем христианским.

– Как это?

– Да так. Как и вся библия. Как и сам господь бог. Был еврейским, стал христианским.

– Да?..

– Ну. И Христос был еврейским парнем, а стал православным. Ну и католическим, конечно. Еще и протестантским.

– Как это?.. – опешил Эдик.

– А что такого? Это же общеизвестный факт.

– Христос еврей? – спросил Эдик, прищуриваясь.

Вася в свою очередь вытаращился на Эдика и хохотнул.

– Хых-ха! Ха-ха… А кто же? Ариец?

– Чего мелешь… – пробормотал Эдик с угрозой, сдвигая брови.

– Ничего. Гитлер его и не любил, посылал в Тибет экспедиции за свастикой, зараза. Он же родился в Израиле.

– Кто?

– Иисус Христос. Звали его на самом деле Иешуа Га-Ноцри.

– Кого?

– Да Иисуса Христа. Это известно. Вы тут на ферме, конечно… Хых!.. Но вон телек есть. И в школе, наверное, где-то учились.

– Я, парень, автотранспортный колледж закончил, – сказал Эдик. – Имени Е. Г. Трубицына.

– И что, вам там не рассказывали… хотя бы про Булгакова? Да про него и в школе рассказывают.

– Да я целый сериал с женкой и тещей смотрел «Мастер и Маргарита»! – воскликнул Эдик.

– Там же и про Иешуа было.

Эдик почесал подбородок и длинно сплюнул.

– Там же звезд – куча. А еще второстепенных разных. Хрена ли упомнишь всех. Кто его играл?

– Иешуа?

– Ну.

– Не помню… Какая разница?

– Но, постой-ка. Ты говоришь, что этот… Йе… шу-а и есть Иисус? Так, что ли?

– Да.

– Тогда это же Безруков! Серега! Вот.

Довольно глядя на Васю, Эдик вынимал сигареты, закуривал. Предложил и Васе, но тот отрицательно мотнул головой.

– Безруков его и играл, – продолжал Эдик. – Но мне особенно Панкратов-Черный понравился. Классно играет… Опа! Просыпается с бодуна, а тут столик, водочка, икорка… и этот… Басилашвили собственной персоной. Дьявол. И баба, значит, Маргарита, лихо на швабре упражнялась, как в баре стриптизерши с трубой. Как она потом стекла колотила. Круть! Иногда и сам думаешь, такого бы лекарства пузыречек раздобыть да с авоськой булыганов отправиться в полет к администрации в гости. Перебить им все зеркала-окна-компьютеры.

Вася вопросительно смотрел на Эдика. Тот кивнул.

– Да, парень. Это только на первый взгляд тут все тишь да гладь да божья благодать. Боря из кожи вон лезет, крутится… Баба его Светлана… видел?

Вася кивнул.

– Ну вот, – продолжал Эдик, затягиваясь, – еле тут держится, боится. Я вот, например, один. Ну, не считая мамки. Моя сбежала в город. И Светланка Борина намыливается.

– А чего тут бояться? – спросил Вася.

Эдик усмехнулся.

– Знаешь, что такое Управление сельского хозяйства? Это кодла такая мордатых с авторитетами, прущими из пиджаков с такой силой, что те аж трещат!

– Авторитеты? – не понял Вася. – Бандиты?

Эдик расплылся в улыбке, сдвинул синюю бейсболку на затылок.

– Это еще не бандиты, дружок, но, может, хуже бандитов: бездонные! – И он похлопал себя по животу, а потом протянул руку и ударил легонько по животу Васю, дохнув приятно алкоголем. – Ну, у тебя совсем авторитет отсутствует! Так вот эти ребятки с авторитетами запросто пустят по миру. Все на банкетах да ежемесячном отстегивании мяса держится. А так натравят проверяющих свору, санэпидемстанцию, полицию, судебных приставов. Вон, знакомого фермера просто пожгли, и все. А у другого цирк устроили. Он получил кредит по программе «Развитие животноводства». Чтобы гасить кредиты, надо сначала выйти на прибыль, не все же так просто и быстро, как ловля блох в яйцах. А чиновники стали требовать быстрого возвращения. Ну и напустили приставов, те коров за бесценок загнали, дойное стадо стоимостью в одиннадцать миллионов они враз разбазарили за миллион семьсот тысяч. А? Врубаешься? Тут же и продавали возле фермы. А потом гулянку закатили. Да уехали, пьяные и веселые. Так-то. И самое интересное, виновных хрен могут найти. Ну, фермер этот не выдержал, всю семью положил и себе черепушку снес из «Сайги» двенадцатого калибра… А ты говоришь, суббота да этот Йе-шу-а. У фермеров нет ни пятниц, ни суббот. Надо бабки делать, как учит президент. А то завтра пойдешь с голой жопой.

– Да? – спросил Вася. – Я слышал только, как он учил мочить в сорлтире.

– Нет, про бабки тоже учил, один бывший депутат и журналист из Питера, он в документальном фильме рассказывал. Тогда президент еще в свите Собчака работал. Ну и однажды воскликнул: мол, бабки, бабки надо делать!.. Это Юрьевич по компьютеру видел. Все правильно. Бабки еще никому не мешали. Да и в сортире всякую шваль гасить надо. Вон их сколько: америкосы, хохлы-бандеры, на востоке китаезы.

– Хых-хых-хи-х-хихи, – зашелся Вася.

– Ты чего, э? – спросил Эдик, отступая немного и смеривая его взглядом.

– А Управление сельского хозяйства? – напомнил сквозь смех Вася.

– Этих… на этих я бы поля вспахивал, – отозвался Эдик, выстреливая окурок в грязь. – Вот запряг бы – и пошел, и пошел вручную, с плугом, потом с бороной. У нас что тут хреново, агрохолдинг наезжает, зарится на земли. А в Управлении зять директора этого агрох… х…!

Вася продолжал заливаться.

– Да чего ты заходишься? – спросил Эдик.

– Ох… зараза… дерьмо… проклятье… Сейчас. – Вася переводил дыхание. – Только вот… что… Вот. А разве это Управление сельского хозяйства не часть системы?

– Ну. Допустим. – Эдик хмуро смотрел на Васю. – И чего?

– А кто же за всю систему отвечает? Кто ее выстроил и напустил полицейских? Не президент?

– Вон чего, – откликнулся Эдик. – Ты, случаем, не из этих ли, макаревичей там разных, жидобандеровцев, а? А то прикидываетесь… дурачками религиозными, суббота, то се, Йе-шу-а, там.

– Да прлосто сам ход мышления интересен.

– Чего ход?

– Ну логика.