Голубиная книга. Славянская космогония

Загадка Голубиной книги

Упала с небес книга. Звалась она «Голубиной» — от своей чистоты и небесной святости. Или «Глубинной» — от глубины заключенной в ней премудрости. Не смогли ее прочитать ни святые пророки, ни цари, даже древний царь-великан Волот. Удалось это только Давиду Евсеевичу — святому царю, гусляру и пророку. Говорилось же в книге о том, как начался наш мир: откуда пошли белый свет, солнце, месяц, звезды, заря, гром, ветер, откуда взялись сословия — цари, князья-бояре, крестьяне. И о том, что есть в этом мире самого святого и главного: какой царь над царями царь, какая земля всем землям мать, какое самое главное море, озеро, река, церковь, гора, камень, дерево, трава, зверь, птица. А еще о том, как боролись Правда с Кривдою и где она, Правда, подевалась в этом грешном мире. Подивились все мудрости Давидовой. А царю Волоту был вещий сон, и решил он отдать свою дочь за сына Давида — будущего премудрого царя Соломона.

Так пели те, кого на Руси издавна звали «каликами перехожими». Были то не просто нищие бродяги. Не попрошайки, которые не могли (или не хотели) работать и которым подавали из жалости да ради награды небесной. А странники, ходившие по святым местам. Во времена богатырские были то вовсе не калеки в нынешнем смысле этого слова. (Само слово «калика» — от латинского caliga, «дорожный сапог»). А люди сильные, вооруженные и зачастую не бедные — с увесистыми посохами, порой отделанными дорогой моржовой костью, с бархатными сумами, в железных шапках-шлемах. Ходили они целыми ватагами и сами могли кого угодно калекой сделать. Такими увековечила их былина «Сорок калик со каликою». Калики, повидавшие мир, были начитаны и нередко вольнодумны. Даниил Паломник из Чернигова прославился в конце XII в. как писатель и даже стал героем былин. Он же, видимо, написал по дороге первый трактат о древнерусском язычестве. А Василий Калика, избранный в 1331 г. архиепископом вольного Новгорода, украсил Софийский собор вратами с апокрифическими изображениями и сочинил послание о том, как отважные новгородские мореходы будто бы доплыли до земного рая.

В позднейшие времена, когда кончились усобицы и набеги степняков, странствовать стали в основном люди убогие да увечные. Лишенные физической силы, они сохранили силу духовную. Земных же богатств не имели, да и не хотели иметь. Это они создавали и исполняли «духовные стихи» — песни на религиозные темы. За это их в народе уважали и кормили. Одним из популярнейших духовных стихов и был «Стих о Голубиной книге».

Ученым не известен ни один письменный текст под названием «Голубиная книга». Или хотя бы под другим названием, но с тем же содержанием, что в стихе. Так была ли она, эта таинственная книга? А если была, то кто ее и когда создал? Был ли то православный, еретик или тайный язычник? Ибо с виду стих вполне православен: тут тебе Саваоф, Христос, гора Фаворская, Иерусалим-град… И в то же время его создатели словно бы не читали первой главы Книги Бытия.

О том, что загадочная книга существовала уже в начале XIII в., свидетельствует написанное в 1224–1237 гг. житие Авраамия Смоленского — ученого священника, которого при жизни объявляли еретиком, а после смерти — святым. Обвиняли же в ереси за то, что он читал «г’лубинныя книги». Апострофом здесь передано «титло», заменявшее в рукописи «ъ» («ер»). «Ер» в те времена означал полугласный звук, отчасти исчезнувший, отчасти перешедший в «о» («пълкъ», «въстокъ»). То есть читать можно и «глубинные», и «голубиные». Однако в древнерусских индексах запрещенных книг нет ни «Глубинной», ни «Голубиной» книги. Есть лишь некая «Глубина», но в числе книг дозволенных. Возможно, это Псалтирь, нередко именовавшаяся русскими книжниками «Глубиной» ради «глубины премудрости» царя-псалмопевца Давида. Или же поначалу Церковь отнеслась к православной вроде бы «Глубинной книге» терпимо, но затем обрушилась на сочинение, популярное среди вольнодумцев.

В 1760-х гг. «Стих о Голубиной книге» записал один из первых собирателей русского фольклора, загадочный Кирша Данилов. В первые издания его сборника стих, однако, не вошел. В поле зрения ученых это произведение попало в середине XIX в. Впервые его издал в 1848 г. известный собиратель народных песен П. Киреевский. Наибольшее же количество списков опубликовали в 1860–1861 гг. П. Бессонов в его капитальном издании «Калики перехожие» и В. Варенцов. То были романтические времена господства мифологической школы. Ученые осваивали неисчерпаемые богатства славянского фольклора, находя все новые следы славянских и общеиндоевропейских мифов. Сравнив духовный стих с Ригведой и «Старшей Эддой», «мифологи» сразу поняли: перед ними славянский космогонический миф, восходящий к общеиндоевропейскому и лишь слегка прикрытый народно-православной оболочкой. Именно так оценили «Стих о Голубиной книге» Н. Надеждин, А. Афанасьев, П. Бессонов, Ф. Буслаев. Более осторожны были Н. Тихонравов, А. Пыпин, В. Варенцов, И. Срезневский, А. Котляревский, указывавшие на возможную связь стиха с книжными апокрифами.

Затем настали другие времена — прозаические, буржуазные, — рухнуло крепостное право, разлагалась крестьянская община, хранившая вековое мировоззрение, шли либеральные реформы. В науке восторжествовала позитивистская «школа заимствований». Какая славянская мифология? О ней же почти ничего достоверного не известно. А значит ее вроде как и не было. Индоевропейская мифология? Это вообще одни реконструкции, сиречь фантазии. Лучше заняться серьезным делом: сравнивать фольклорные тексты со вполне осязаемыми письменными памятниками. Так рассуждали виднейшие исследователи духовных стихов А. Н. Веселовский и А. Кирпичников и автор первой монографии о «Голубиной книге» Л. Мочульский. По их мнению, в основе стиха лежат не языческие мифы, а славянские апокрифы, выросшие опять-таки на книжной христианской почве.

В 1960—1970-х гг. начинается новый расцвет изучения славянского язычества. В работах крупнейших славистов Б. А. Рыбакова, В. В. Иванова, В. Н. Топорова воскресают самые сильные стороны мифологической школы. Гораздо шире становится круг источников — письменных, археологических, этнографических. И вот уже в 1971 г. В. Н. Топоров, сопоставив «Стих о Голубиной книге» с целым рядом индийских, иранских, германских, средневековых европейских источников, сделал вывод: в основе их всех — общеиндоевропейский миф о сотворении мира из тела космического гиганта. В 1978 г. тот же автор выдвинул интереснейшую гипотезу: не лежит ли в основе «Глубинной книги» иранский Бундахишн («Сотворение глуби») — зороастрийская космогоническая книга, созданная на основе несохранившейся части Авесты?

Традиции «школы заимствований», впрочем, тоже не умерли. В 1990 г. А. А. Архипов увидел в «Голубиной книге»… еврейскую Тору. На Руси якобы еврейское «сефер тора», «Книга Закона», поняли как «сефер тор», «книга голубя». Но как раз с Торой-Пятикнижием (хоть еврейским, хоть христианским) русский стих слишком расходится, чтобы отождествлять их. А В. Н. Топоров позднее вдруг попытался вывести «Глубинную книгу» из сочинений гностика II в. Валентина. Но запутанные мистические писания гностиков, рассчитанные лишь на «избранных», меньше всего способны были повлиять на фольклор.

И, наконец, совсем недавно появилась и уже выдержала два издания замечательная работа М. Л. Серякова «Голубиная книга — священное сказание русского народа». Обстоятельно, на высоком научном уровне, но вполне доступно исследователь доказывает: таинственная книга — языческий священный текст, замаскированный под христианский древнерусскими «двоеверцами».

По языческим понятиям, не было ничего плохого в том, чтобы наряду со своими богами почитать еще и чужих (например, греческого Христа) или отождествлять своих богов с чужими, лишь бы не отступаться полностью от веры отцов и сохранять уважение к ней. Христианство же видело в этом «двоеверие», явление худшее, чем само язычество. Тем более что дело здесь было вовсе не в плохом знании христианства. «Не токмо же то творят невежи, но и вежи Попове и книжници», — с возмущением писал о почитателях Перуна и Даждьбога анонимный средневековый автор — «христолюбец и ревнитель по правой вере». Гениальный автор «Слова о полку Игореве», пронизанного языческим мировоззрением, вовсе не был врагом христианства: «поганый» у него — ругательство, прилагаемое к внешним врагам Руси. Тем временем в глухих лесах по Збручу все еще стояли священные языческие города, просуществовавшие до самого татарского нашествия, и галицкие князья не пытались устроить против них крестовый поход. В эту эпоху и жил один из «веж попов и книжников», знаток «глубинных книг» — Авраамий Смоленский (ок.1146–1219).

Авраамий происходил из знатной и богатой семьи. Отец его был приближен к князю. Сын, с детства больше всего любивший книги и церковное пение, после смерти родителей раздал имущество беднякам и ушел в монастырь. Начитанный, скромный и послушный монах, став священником, приобрел невероятную популярность в городе как проповедник и учитель. И вдруг на него ополчилось все смоленское духовенство. Авраамия схватили и потащили на суд, призывая сжечь, утопить или распять на стене опасного «еретика». Единственным обвинением было чтение «глубинных [голубиных] книг». Смоленские «христолюбцы» готовы были дойти до глумления над Распятием. Однако на сторону Авраамия встали князь и светская знать. Хотя княжеский суд оправдал вольнодумца, Авраамия изгнали из города. Но вскоре случилась сильная засуха. Епископ тщетно правил молебны. В таких случаях, бывало, владык сгоняли с престолов. И архиерей взмолился к гонимому им «еретику» о прощении. После молитвы Авраамия засуха прекратилась, и он предстал в глазах народа могущественным святым. Умер Авраамий игуменом своего монастыря.

Так что же было в таинственных книгах, известных Авраамию? М. Л. Серяков убедительно доказывает: языческий текст «Голубиной книги», восходящий к общеиндоевропейской древности, существовал уже тогда, когда вещий Олег назвал Киев «матерью городов русских» (в стихе мать городам — Иерусалим, но мать землям — Святорусская земля). И христианизация текста началась уже в конце X–XI вв., когда святым покровителем Руси считался римский Папа Климент, умерший в ссылке в Херсонесе. С XII в. его в этой роли вытеснил св. Андрей. Загадочная книга «Глубина», поначалу терпимая Церковью, существовала уже в XI в. (упоминается в «Изборнике» Святослава 1073 г.). Вполне вероятно поэтому, что именно Авраамий Смоленский и придал «Голубиной книге» тот вид, в котором ее сохранили духовные стихи.

Возможно, знаком был с книгой и новгородский владыка-вольнодумец Василий Калика. По крайней мере, в варианте стиха, записанном на далекой Индигирке среди потомков новгородцев, вместо Давида выступает некий Калига.

Доработка текста, письменного или устного, продолжалась и позже, до XV–XVI вв. включительно. Предсказание, что конец света «при восьмой будет при тысяци», явно появилось не позже 1492 г., 7000 года от сотворения мира, когда все православные народы ожидали Страшного суда. Светопреставление так и не состоялось, зато католик Колумб открыл Америку, изменив этим судьбы мира. А слова о том, что в «Голубиной книге» «напечатано», — вставка, сделанная не ранее начала книгопечатания в России (1564 г.).

В дальнейшем мы будем называть «Голубиной книгой» несохранившийся письменный текст, а «Стихом о Голубиной книге» или просто «стихом» — донесенную до нас каликами перехожими устную версию.

Итак, языческая «Голубиная книга» была! Но разве были у славян-язычников книги и вообще письменность? Заметим, что отсутствие у народа письменности — вовсе не показатель какой-то дикости и тупости. Веды и Авеста долгие века бытовали лишь в устной форме, а кельтские друиды вообще принципиально не записывали своего учения. Славяне же задолго до своего крещения имели письмо (на основе греческого), лишь усовершенствованное в IX в. Кириллом-Константином и Мефодием. Древнейший образец этого письма — надпись на скромном лепном черепке III–IV вв. из селища Рипнев на Западном Буге. И это — имя божества: «Ладо». Известно и еще несколько подлинных славянских дохристианских надписей. (Поддельных, к сожалению, гораздо больше; чего стоит одна только коллекция «приллвицких идолов» с безграмотными, порой непристойными «руническими» надписями, изготовленная в XVIII в. бронзовщиком Г. Шпонгольцем!) Ученые-профессионалы, увы, почти не занимаются ими, избегая всего, связанного с «сенсациями», да еще политизированными.

Письмо было, но были ли книги? Ближайшие соседи и сородичи славян — германцы примерно тогда же создали свои руны (на основе ретоэтрусского алфавита), но употребляли их исключительно для коротких магических надписей и эпитафий. «Эдда» была записана латиницей уже в христианские времена. А что же знаменитая «Велесова книга»? Как ее переводчик и исследователь[1], вынужден разочаровать всех почитателей этой талантливой и мудрой славянской книги. Она создана не в IX, а в XIX–XX вв., и не языческими волхвами, а русским антикварием А. И. Сулакадзевым и славистом-любителем, белоэмигрантом Ю. П. Миролюбовым. Для пропаганды своих патриотических взглядов они избрали не лучший способ, но по крайней мере не искали корысти, как Шпонгольц. Доказательств же того, что в их руках побывал подлинный древний текст, увы, пока что нет. Но разве можно исключить из истории европейской культуры «Песни Оссиана» потому, что их создал не кельтский бард III в., а писавший под его именем в XVIII в. шотландский поэт Дж. Макферсон?

Но все же для того, чтобы сложить миф об упавшей с неба священной книге, нужно иметь книги или, по крайней мере, знать, что это такое. Христианские священные книги были известны славянам по крайней мере с середины IX в. Это русские Псалтирь и Евангелие, виденные Кириллом-Константином в Херсонесе, согласно его житию. (Русская Толковая Палея XV в. даже называет создателем славянской письменности херсонесского русина, а Кирилла — его учеником). Вполне возможно поэтому, что славянские волхвы уже тогда начали создавать в противовес христианскому — свое Священное Писание.

И тут следует вспомнить гипотезу В. Н. Топорова о Бундахишне. Эта книга, созданная зороастрийскими жрецами-мобедами в III–V вв., излагает Дамдаднаск — утраченную космогоническую главу Авесты. Сохранились два варианта Бундахишна: краткий («иранский»), строго ортодоксальный, и «Большой» («индийский»[2]), изобилующий фольклорно-апокрифическими мотивами. Могли ли славяне-язычники знать эту книгу? Во второй половине IX в. русские купцы регулярно ездили из Киева через Хазарию в Рей (нынешний Тегеран) и оттуда в Багдад, добирались даже до Индии и Китая. Об этом писал не кто иной, как арабский географ Ибн Хордадбех, заведовавший тогда почтовой станцией в Рее.

Среди Афанасиев Никитиных IX в. могли быть и волхвы. Другие арабские и персидские авторы тех времен говорят о неких русах, живших на побережье Дагестана и воевавших в VII в. с персами и арабами. Русская «Степенная книга» XVI в. упоминает о войнах Руси с персидским царем Хоздроем. Это Хосров I Ануширван (531–578) или Хосров II Парвиз (590–628). Серебряные сасанидские сосуды обнаружены в Перещепинском кладе на Полтавщине, зарытом в VII в. славянским князем или болгарским ханом.

Что же общего у «Голубиной [глубинной] книги» с Бундахишном? Прежде всего сама тема (сотворение и устройство мира), название, связанное с понятием «глубина», и вопросно-ответная форма (в Большом Бундахишне — Заратуштра спрашивает, Ормузд отвечает). Затем миф о создании мира из частей тела Бога (есть лишь в Большом Бундахишне). И, наконец, представление о главном звере, главной птице, горе, реке. Всего этого недостаточно, чтобы видеть в «Голубиной книге» простой перевод Бундахишна, но в таком подходе и нет нужды. Главное — сама идея «глубинной» книги (а не, скажем, священной песни), повествующей о происхождении и устройстве мира. Идея, общая только славянам и иранцам — в отличие от упомянутого мифа об изначальном первобоге-гиганте, имеющего общеиндоевропейские истоки. Но, чтобы заимствовать что-либо (не в порядке «обезьянничанья»), нужно обладать определенным культурным уровнем. Видимо, волхвы потому и заинтересовались иранской книгой, что нашли в ней нечто близкое славянским мифам и верованиям. Особенно сближало славян и иранцев повышенное внимание к этике, понимание мира как арены борьбы Света и Тьмы, Правды и Кривды, поиски места человека в этой борьбе, путей достижения им чистоты и святости. Сами славянские термины «бог», «вера», «святой», «благо», «зло» и многие другие — иранского происхождения. Это сближение началось даже не в VI в., а много раньше, в скифскую эпоху, когда до славян, звавшихся тогда скифами-пахарями, докатились волны религиозной революции, вызванной в иранском мире Заратуштрой[3].

Космогония и космология древних славян отразились не только в «Стихе о Голубиной книге», но и в апокрифах, колядках, народных легендах, заговорах. Со всеми этими интересными источниками, разбросанными по множеству малодоступных специальных изданий, и знакомит читателя наша книга. Приведены также родственные славянским индоевропейские тексты такого рода — индийские, иранские, греческие, германские, средневековые западноевропейские, а также типологически близкое китайское предание о первочеловеке Паньгу. Каждой группе источников предшествует вводная статья, раскрывающая их место в общей картине славянских представлений о происхождении и устройстве мира. Особое внимание, разумеется, уделено самой «Голубиной книге», чья удивительная судьба еще раз доказывает: рукописи не горят! Ибо сжечь можно пергамент или бересту, но не человеческую мысль.