Голубой молоточек. Охота за сокровищами. - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Росс Макдональд (ч. 4)

— Это череп Ричарда Чентри? — спросил Маккендрик.

— Не знаю. Клянусь Богом, не знаю!

— А что ты знаешь?

— Немногое, — пробормотал он, глядя в пол. — Я всегда был туп.

— Это правда, но не до такой же степени. В прежние времена ты умел о себе позаботиться, Рико. Бегал за девушками, но не позволял им водить себя за нос. Ты бы не совершил убийство ради какой-нибудь бабы, которая повертела перед тобой задницей. Для этого у тебя хватало ума.

Рико начал что-то бормотать себе под нос, слишком тихо, чтобы можно было разобрать.

Маккендрик наклонился вперед.

— Что ты говоришь, Рико? — резко спросил он. — Говори громче, парень, это может быть важным!

Рико послушно кивнул головой:

— Это и есть важно. Я не имел с этим ничего общего.

— Ничего общего с убийством?

— Да. Это все ее делишки. Моя совесть чиста. Она велела мне закопать его, и я исполнил. Потом, через двадцать пять лет, велела откопать снова. Больше я ничего не сделал.

— Ничего больше ты не сделал, — тихо, язвительно заметил Маккендрик. — Всего-навсего похоронил убитого человека, а потом откопал его и попытался утопить кости в море. Зачем тебе было это делать, если ты не убивал его?

— Она мне велела.

— Кто?

— Миссис Чентри.

— Велела закопать труп мужа?

Маккендрик поднялся с кресла и наклонился над допрашиваемым, который начал покачивать головой то влево, то вправо, словно стараясь стряхнуть с себя тяжесть его тени.

— Это не был труп ее мужа.

— А чей?

— Какого-то человека, который однажды позвонил в дверь, примерно лет двадцать пять назад. Он хотел повидаться с мистером Чентри. Я сказал ему, что мистер Чентри работает в своей мастерской и что он никого не принимает без предварительной договоренности. Но человек заявил, что его он наверняка примет, как только услышит фамилию.

— А как была его фамилия? — спросил Маккендрик.

— Мне очень жаль, но я не помню.

— Как он выглядел?

— Обыкновенно. Был бледный и слабый, как будто больной. Я только помню, что говорил он с трудом, словно пережил инсульт или что-то в этом роде. Голос у него был как у старого бродяги, хотя ему было не так уж много лет.

— Сколько примерно?

— Лет тридцать. Во всяком случае больше, чем мне тогда.

— А во что он был одет?

— В какие-то жалкие тряпки. На нем был коричневый костюм, явно не по росту. Я еще подумал тогда, что, наверное, он получил его от Армии Спасения.

— Ты отвел его к мистеру Чентри?

— Она это сделала. Потом они довольно долго разговаривали втроем в мастерской.

— О чем они говорили? — спросил я.

— Я не слушал. Она закрыла за собой дверь, такую толстую, дубовую, толщиной не меньше трех дюймов. Спустя какое-то время миссис Чентри вышла вместе с ним и проводила его до ворот.

Маккендрик презрительно кашлянул:

— Да ведь ты только что сказал нам, что сам его хоронил. Ты отказываешься от своих предыдущих показаний?

— Нет, сэр. Это случилось позднее, в конце недели, когда он явился с женщиной и маленьким мальчиком.

— Какой женщиной? Каким мальчиком?

— Ей было около тридцати. Довольно стройная, но в общем ничего особенного, довольно заурядная брюнетка. Мальчику было лет семь или восемь. Он вел себя очень спокойно, не задавал никаких вопросов, как другие дети. Кажется, он за все время не произнес ни слова. И ничего удивительного. Очевидно, он присутствовал при том, что случилось.

— А что случилось?

— Точно я не знаю, — медленно начал Рико, — я при этом не присутствовал. Но когда все было кончено, в оранжерее остался лежать в старом мешке его труп. Она сказала мне, что с ним случился удар, он упал, стукнулся головой и умер на месте. И что я должен его похоронить, потому что она не желает неприятностей. Еще она сказала, что если я окажу ей услугу и закопаю его, она тоже будет ко мне добра…

— Поэтому ты уже двадцать пять лет не вылезаешь из ее постели, — с отвращением проговорил Маккендрик. — А тот бедняга все это время лежал в земле в качестве удобрения для ее орхидей. Ведь так?

Рико опустил голову и принялся всматриваться в исцарапанный пол у своих ног.

— Может, и так. Только я его не убивал.

— Но скрывал преступника, кем бы он ни был. Кто же его убил?

— Не знаю. Меня при этом не было.

— И лежа с ней в кровати в течение двадцати пяти лет, ты не нашел времени спросить, кто его убил?

— Нет, сэр. Это было не мое дело.

— Зато теперь оно твое. Вы все в этом замешаны, надеюсь, ты это понимаешь… Ты, мистер Чентри, его жена и та брюнетка с маленьким мальчиком. — Маккендрик снова поднял череп и придвинул его, как напоминание о смерти, к самому лицу Рико. — Так ты уверен, что это не мистер Чентри?

— Нет, сэр. То есть да, сэр, уверен, что это не он.

— Откуда тебе это известно? Ведь ты закопал его в мешке?

— Она сказала, что это тот, второй, мужчина в коричневом костюме.

— И ты основываешься только на ее словах?

— Да, сэр.

— На словах миссис Чентри?

— Да.

Маккендрик бросил еще один долгий мрачный взгляд на череп, после чего перевел глаза на меня:

— Вы хотите задать какие-нибудь вопросы?

— Да, капитан, благодарю вас. Разумеется, хочу. — Я повернулся к Рико: — Если предположить, что этот череп принадлежит не Ричарду Чентри, то что, по твоему мнению, могло с ним случиться?

— Мне всегда казалось, что он просто ушел.

— Почему?

— Не знаю.

— Ты видел его с тех пор? Получал от него какие-нибудь известия?

— Нет. Он оставил письмо… Вы, наверное, видели его в музее.

— Видел. Когда он его написал?

— Не знаю.

— После убийства того мужчины и перед своим уходом?

— Я не знаю, когда он его написал. С тех пор я никогда его больше не видел и не разговаривал с ним.

— А миссис Чентри не говорила тебе, куда он ушел?

— Нет, сэр. По-моему, она сама не знает.

— Он взял что-нибудь с собой?

— Насколько мне известно, ничего. Она занималась его вещами после исчезновения.

— Миссис Чентри переживала из-за его ухода?

— Не знаю. Она не говорила со мной об этом.

— Даже в постели?

Рико покраснел:

— Нет, сэр.

— А что случилось с той брюнеткой и мальчиком? Ты видел их с тех пор?

— Нет. Да я их и не искал. Никто мне этого не приказывал.

— А что тебе приказывали?

— Заниматься домом и теми, кто в нем живет. Я стараюсь, как могу.

— Теперь там остался только один человек, да?

— Ну да. Миссис Чентри.

— Вы думаете, она пожелает отвечать на вопросы? — обратился я к Маккендрику.

— Я еще не готов к ее допросу, — неестественным тоном проговорил он. — Мне необходимо переговорить об этом со своим начальством.

Лично я предпочел бы обговорить кое-какие вопросы с его подчиненными, но не мог этого сделать без его согласия. Я подождал, пока Рико отведут в камеру, и, когда мы остались в кабинете одни, сказал, что, по моему мнению, могло случиться с Бетти Сиддон.

Маккендрик нервными движениями перекладывал что-то на своем письменном столе. Лицо его сделалось багровым, словно он страдал гипертонией.

— Сегодня ночью я уже не могу ничего предпринять в отношении этой Сиддон, — прервал он меня наконец. — Да и не стал бы ничего делать, даже если бы у меня были люди.

Женщины постоянно куда-то исчезают по своим делам. Она красивая девушка… Наверное, задержалась где-нибудь на квартире у своего дружка.

Я чуть не заехал ему в зубы. Сидя в кресле, я пытался справиться с бешенством, холодно кипевшим в моей голове на манер жидкого газа. В конце концов я решил соблюдать осторожность, понимая, что, стоит мне потерять контроль над собой, и я буду отстранен от следствия.

Взвесив все это, я сосредоточил внимание на черепе, напоминая себе, что с возрастом люди должны становиться рассудительнее.

— Вообще-то, ее дружок — это я, — произнес я, немного овладев собой.

— Я так и думал. Впрочем, у меня не настолько много людей, чтобы приказать им ходить по всем домам и стучаться во все двери. Вы напрасно за нее волнуетесь, уверяю вас. Она достаточно умна и хорошо знает свой город. Если в течение ночи она не вернется, утром мы взвесим ситуацию.

Он начал говорить таким тоном, будто уже стал начальником полиции. Я подумал, что мне бы этого очень не хотелось, но, по иронии судьбы, именно мне предстояло помогать ему в достижении этой цели.

— Вы разрешите представить вам несколько предложений и просьб, капитан?

Он бросил нетерпеливый взгляд на стенные электрические часы — было около полуночи.

— После того, что вы сделали, я не могу вам отказать.

— Давайте постараемся точно установить дату смерти того человека. По всей вероятности, она стыкуется со временем исчезновения Чентри. Потом следует проверить, кто еще исчез в это время здесь и во всей южной Калифорнии, причем особое внимание нужно обратить на больницы и психиатрические лечебницы. Из того, что сказал Рико, можно сделать вывод о психическом заболевании покойного. — Я протянул руку, чтобы прикоснуться к жалкому, продавленному черепу.

— Мы бы и так все это сделали в процессе обычной следственной процедуры, — отозвался Маккендрик.

— Ясное дело. Но здесь ситуация необычная. Я думаю, что вам следует приняться за рассылку депеш.

— И все из-за того, что вы переживаете за свою девушку?

— Я переживаю и за многих других. Ведь мы не следим за давно закончившимися историями, имея дело с преступлениями, совершаемыми сейчас. В частности, убийствами.

А я чувствую, что все они связаны между собой.

— Каким же это образом?

— Исчезновение Чентри кажется мне ключом ко всему делу. — Я бегло обрисовал ему остальные события, начиная с убийства Уильяма Мида, совершенного тридцать два года назад в Аризоне, и кончая смертями двух торговцев картинами — Пола Граймса и Джейкоба Уитмора.

— Но откуда такая уверенность, что они связаны между собой?

— Потому что между этими людьми существовали многочисленные и разнообразные связи. Граймс был учителем Чентри и его близким другом. Граймс купил портрет Милдред Мид у Уитмора. Уильям Мид был братом Чентри и сыном Милдред Мид. Милдред кажется мне одной из двух главных героинь нашей драмы. Вторая, несомненно, миссис Чентри. Если бы удалось добраться до этих женщин и заставить их говорить…

— Миссис Чентри отпадает, — прервал меня Маккендрик. — По крайней мере, пока. Я не могу вызвать ее на допрос, основываясь только на показаниях Рико. — Он посмотрел на меня так, словно хотел что-то добавить, но воздержался.

— А Милдред Мид?

Маккендрик покраснел от гнева или от стыда:

— Кто такая эта Милдред Мид? Я никогда о ней не слышал.

Я показал ему фотографию портрета, рассказав связанную с ним историю.

— Вероятно, ей известны все обстоятельства дела лучше, чем кому бы то ни было, — сказал я в заключение. — Возможно, лишь за исключением миссис Чентри.

— А где мы можем найти Милдред Мид? Она в городе?

— До недавнего времени она здесь жила. Скорее всего, и продолжает жить, в одном из приютов для выздоравливающих. Именно ее разыскивала Бетти Сиддон.

Некоторое время Маккендрик неподвижно сидел в кресле, испытующе глядя на меня. Его лицо, наподобие луны, претерпевало различные фазы: гнев, недовольство, одобрение, приправленное грубоватым юмором.

— О'кей, — проговорил он наконец. — Ваша взяла. Мы объедем все приюты и посмотрим, удастся ли разыскать этих двух женщин.

— Я могу принять участие в поисках?

— Нет. Я намерен руководить ими лично.

Я подумал, что пришло время вновь поговорить с Фрэдом. Конечно, я бы предпочел побеседовать с миссис Чентри, но Маккендрик взял ее под свою защиту, а я не хотел портить с ним отношения как раз в тот момент, когда он согласился пойти мне навстречу.

Проехав через весь город, я остановился на Олив-стрит. Тени под деревьями были густые и темные, словно запекшаяся кровь. Высокий серый дом, на всех четырех этажах которого горел свет, показался по сравнению с ними довольно веселым. Из-за двери раздавались голоса.

Когда я постучал, они стихли. Миссис Джонсон подошла к двери в своем белом халате. В глазах ее было что-то такое, чему я не мог найти объяснения. Лицо выглядело серым и утомленным. У нее был вид человека, находящегося на пределе физических и психических сил, который может не выдержать, если на него надавить.

— В чем дело? — спросила она.

— Я хотел взглянуть, как себя чувствует Фрэд. Мне только что стало известно, что его освободили.

— Благодаря мистеру Лэкнеру. — Она повысила голос, как будто эта фраза адресовалась не только мне. — Вы его знаете? Они сидят с Фрэдом в гостиной.

Молодой длинноволосый адвокат встретил меня рукопожатием, которое, казалось, окрепло в течение дня, и обратился ко мне по фамилии, сказав, что очень рад меня видеть.

— Мне также очень приятно, — ответил я и поздравил с успешным проведением акции по освобождению Фрэда.

В эту минуту даже Фрэд улыбался, хотя и довольно неуверенно, как будто у него не было повода для радости.

В комнате царила атмосфера какой-то временности, словно эта была декорация к пьесе, снятой с репертуара вскоре после премьеры, уже очень давно. Старый диван и стулья из одного гарнитура почти провалились в пол, портьеры на окнах выглядели слегка обтрепанными, сквозь протертый ковер просвечивал деревянный пол.

Джонсон стоял в дверях, как привидение из разрушенного дома. Лицо его было красным и влажным, то же самое можно было сказать и о глазах, а дыхание напоминало порывы ветра из винного погреба. Очевидно, он не узнал меня, но посмотрел с явной враждебностью, как будто некогда, в отдаленном прошлом, я нанес ему незабываемую обиду.

— Мы знакомы?

— Ну конечно! — воскликнула миссис Джонсон. — Разумеется, вы знакомы. Ведь это мистер Арчер.

— Я так и подумал. Это вы засадили моего сына в тюрьму.

Фрэд вскочил с места; он был бледен и взволнован.

— Ничего подобного, папа! Пожалуйста, не говори таких вещей.

— Говорю тебе, это правда. Ты хочешь сказать, что я лгу?

Лэкнер встал между отцом и сыном.

— Сейчас не время для семейных ссор, — сказал он. — Мы счастливы, что оказались снова все вместе, не так ли?

— Я не чувствую себя счастливым, — заявил Джонсон. — Я чувствую себя просто ужасно, и хотите знать почему? Потому что этот коварный сукин сын, — он протянул дрожащий палец в моем направлении, — отравляет атмосферу моего дома. И я должен ясно объявить, что, если он останется здесь еще хотя бы одну минуту, я убью его, черт побери! — Он сделал шаг в мою сторону. — Понимаешь ты, сукин сын? Это ты, мерзавец, привез моего сына обратно и посадил его в тюрьму.

— Я привез его обратно, — возразил я, — но не думал сажать в тюрьму. Эта идея пришла в голову кое-кому другому.

— Но ты выдал его им. Я знаю. И ты тоже знаешь.

— Пожалуй, будет лучше, если я уйду, — проговорил я, обращаясь к миссис Джонсон.

— Нет. Я вас очень прошу. — Она прикоснулась пальцами к своему опухшему лицу. — Сегодня он сам не свой. Целый день пил. Он страшно впечатлителен… Для него это было тяжелое потрясение. Правда, дорогой?

— Перестань хныкать, — сказал Джонсон. — Ты всю жизнь хныкаешь и жалуешься, и я ничего не имею против, пока мы одни. Но когда в доме этот человек, ты не можешь чувствовать себя в безопасности. Он желает нам зла, и ты сама это знаешь. Если он не удалится раньше, чем я сосчитаю до десяти, я выкину его силой.

Я чуть не рассмеялся ему в лицо. Он был толстым, неуклюжим увальнем, и его слова объяснялись лишь болезненным возбуждением. Может быть, когда-то, много лет назад, он и мог исполнить свою угрозу, но сейчас он сделался неловким и медлительным от чрезмерного употребления алкоголя, преждевременно состарившись. Его лицо и тело были покрыты толстым слоем жира, и я даже не мог себе представить, как он выглядел в молодости.

Джонсон принялся считать. Мы с Лэкнером, обменявшись взглядами, вышли из комнаты. Не переставая вести счет, Джонсон проводил нас до выхода и с шумом захлопнул входную дверь.

— Боже мой! — сказал Лэкнер. — И что только заставляет людей делать такие глупости?

— Пьянство, — отозвался я. — Он безнадежный алкоголик.

— Я и сам вижу. Но почему он запил?

— От отчаяния. Он в отчаянии от того, что превратился в инвалида. В этой трущобе он живет уже Бог знает сколько лет. Наверное, с того времени, когда Фрэд был еще маленьким мальчиком. Он пытается уморить себя алкоголем, но безрезультатно.

— И все же я не могу этого понять.

— Я тоже не могу. У каждого пьяницы свои мотивы, но все кончают одинаково: размягчением мозга и циррозом печени.

Оба мы, словно ища виноватого, одновременно подняли глаза к небу. Но над шеренгой темных оливковых деревьев, гуськом марширующей по противоположной стороне улицы, проносились тучи и не было видно даже звезд.

— По правде говоря, — сказал Лэкнер, — я не знаю, что и думать об этом мальчике.

— Вы имеете в виду Фрэда?

— Да. Вообще-то я не должен называть его так. Наверное, он моих лет.

— Насколько мне известно, ему тридцать два года.

— В самом деле? В таком случае он на год старше меня. Но мне он показался страшно незрелым для своего возраста.

— Его психическое развитие замедлено жизнью в этом доме.

— В сущности, в чем проблема этого дома? Ведь если хоть немного привести его в порядок, он выглядел бы совсем неплохо. И наверное, раньше так оно и было.

— Несчастье этого дома заключается в его обитателях, — пояснил я. — Существуют семьи, члены которых должны проживать в разных городах, даже в разных штатах, если возможно, и писать друг другу не чаще одного ¡раза в год. Вы могли бы предложить это Фрэду, если, разумеется, вам удастся спасти его от тюрьмы.

— Надеюсь, что удастся. Миссис Баймейер — человек немстительный. Она очень милая женщина, когда имеешь с ней дело вне ее семьи.

— Это тоже одно из тех семейств, члены которых должны писать письма не чаще раза в год, — заметил я. — И желательно не отправлять их. То, что Дорис и Фрэд подружились, отнюдь не случайно. Их дома, хотя и не разбиты, но серьезно повреждены. Как и они сами.

Лэкнер покачал старательно причесанной головой. Когда я стоял так в призрачном лунном свете, пробивавшемся из-за туч, мне вдруг на минуту показалось, что история повторяется и все мы когда-то уже жили раньше. Я не помнил точно, как тогда развивались события и каков был финал, но чувствовал, что окончание их до известной степени зависит от меня.

— Фрэд не объяснил вам, зачем он вообще брал эту картину? — спросил я Лэкнера.

— Нет, убедительных объяснений я от него не получил. А вы говорили с ним об этом деле?

— Он хотел продемонстрировать свои профессиональные знания и доказать Баймейерам, что он на что-то годен. Таковы, по крайней мере, были его осознанные мотивы.

— А неосознанные?

— Я в них не уверен. Чтобы ответить на этот вопрос, пришлось бы созвать консилиум психиатров, но думаю, что и они едва ли смогли бы ответить. Как и многие другие жители города, Фрэд помешан на этом Ричарде Чентри.

— Значит, вы полагаете, что он действительно написал эту картину?

— Так считает Фрэд, а он специалист.

— Он себя таковым не считает, — заметил Лэкнер. — Ведь он еще не закончил обучение.

— Так или иначе, у него есть право на собственное мнение. И он полагает, что Чентри написал эту картину недавно, возможно даже в этом году.

— Откуда он может это знать?

— На основании состояния красочного слоя. Так он говорит.

— И вы в это верите?

— Не верил до сегодняшнего вечера. Я был склонен считать, что Чентри нет в живых.

— А теперь вы изменили мнение?

— Да. Я думаю, что Чентри жив и неплохо себя чувствует.

— Где же он?

— Возможно, здесь, в городе, — ответил я. — Я нечасто полагаюсь на предчувствия. Но сегодня у меня такое ощущение, что Чентри стоит за моей спиной и заглядывает мне через плечо.

Я уже почти готов был рассказать ему о человеческих останках, выкопанных миссис Чентри и Рико в оранжерее. Но эта новость еще не разошлась по городу, и, рассказывая об этом, я бы нарушил свой основной принцип: никогда и никому не говорить больше, чем ему следует знать, потому что он непременно перескажет кому-нибудь еще.

В этот момент из дома появился Джерард Джонсон и, пошатываясь, начал спускаться с лестницы.

Он напоминал двигавшегося на ощупь мертвеца, но его глаза, нос или алкогольный радар почуяли мое присутствие; топча газон, он двинулся в мою сторону.

— Ты еще здесь, сукин сын?

— Здесь, мистер Джонсон.

— Не называй меня «мистер Джонсон»! Я знаю, что ты думаешь. Ты презираешь меня, считаешь старым пьяницей. Но я скажу тебе одно: провалиться мне на этом месте, если я не стою больше, чем ты, и я могу тебе это доказать.

Я не стал спрашивать, каким образом он собирается это сделать. Да у меня и не было времени. Он сунул руку в карман своих мешковатых брюк и вытащил никелированный револьвер, вроде тех, которые именуют «специальной покупкой для субботнего вечера». Я услышал щелчок курка и бросился под ноги Джонсону. Он упал на землю.

Я быстро подскочил к нему и отобрал револьвер, который оказался незаряженным. Я почувствовал, что у меня дрожат руки.

Джерард Джонсон с трудом поднялся на ноги и принялся орать во всю глотку. Он орал на меня, на жену и на сына, которые показались на крыльце. Лексикон, которым он пользовался, можно было с полным правом назвать подзаборным. Он орал все громче, проклиная на чем свет стоит свой дом, дома, стоявшие по другую сторону улицы, и наконец, всю улицу.

Повсюду зажигались все новые огни, но никто не выглянул из окна и не вышел на порог. Возможно, если бы кто-то это сделал, Джонсон почувствовал бы себя не таким одиноким.

Наконец над ним сжалился его собственный сын, Фрэд. Сойдя с крыльца, он обнял его сзади.

— Папа, прошу тебя, веди себя по-человечески.

Джонсон некоторое время еще продолжал вырываться и кричать, но постепенно голос его становился тише.

Лицо Фрэда было мокрым от слез. Тем временем небо очистилось от туч и показалась луна.

Воздух неожиданно сделался иным — чище, свежее, бодрее. Фрэд обнял Джонсона и ввел его по ступенькам в дом. Зрелище блудного сына, окружавшего отцовской заботой собственного отца, было грустным и трогательным. У Джонсона надежд больше не было, но у Фрэда еще оставался шанс. Лэкнер согласился со мной. Прежде чем он уехал на своей «тойоте», я передал ему отнятый у Джонсона револьвер.

Фрэд не запер входную дверь. Вскоре из дома вышла миссис Джонсон и присела на ступеньку. Движения у нее были неуверенные, как у заблудившегося животного. Падавший с неба лунный свет серебрил ее халат.

— Я хочу извиниться перед вами.

— За что?

— За все это. — Она неловко протянула руку в сторону, будто отталкивала или, наоборот, притягивала что-то к себе. Ее жест, казалось, обнимал высокий дом с его обитателями и всем содержимым, соседей, улицу, темные оливковые деревья, их еще более темные тени и луну, заливавшую все холодным светом.

— Вам не за что просить прощения, — сказал я. — Свою профессию я избрал добровольно, или она избрала меня. Мне приходится часто сталкиваться с человеческим горем, но я не ищу другой работы.

— Я понимаю, что вы хотите сказать. Я медсестра. Завтра могу оказаться безработной. Когда Фрэда выпустили, мне просто необходимо было быть дома, и я самовольно ушла с работы. Самое время вернуться обратно.

— Могу я вас подвезти?

Она окинула меня подозрительным взглядом, как будто побаивалась, не начну ли я к ней приставать, несмотря на ее возраст и толщину.

— Это очень мило с вашей стороны, — решилась она наконец. — Фрэд оставил наш автомобиль где-то в Аризоне. Не знаю, стоит ли заботиться о том, чтобы пригнать его обратно.

Прежде чем сесть самому, я открыл ей дверцу. Она отреагировала так, словно давно отвыкла от подобного.

— Я хочу задать вам один вопрос, — сказал я, когда мы оба уселись в машину. — Вы не обязаны отвечать. Но если вы это сделаете, обещаю никому не говорить того, что услышу.

Она беспокойно заерзала на сиденье и повернула ко мне лицо:

— Кто-то уже успел меня оговорить?

— Вы ничего не хотите сказать относительно тех наркотиков, которые взяли в больнице?

— Я признаю, что взяла несколько пузырьков с таблетками. Но брала я их не для себя, и у меня не было никаких дурных намерений. Я хотела испытать их на Джерарде. Проверить, не начнет ли он меньше пить. Наверное, с формальной точки зрения меня можно обвинить в даче лекарств без должной медицинской квалификации. Но почти все мои знакомые медсестры поступают точно так же. — Она еще раз взглянула на меня и тревожно спросила: — Они собираются подать жалобу?

— Мне об этом ничего не известно.

— А почему вы заговорили на эту тему?

— Я узнал о лекарствах от одной из работающих в больнице медсестер. Она объяснила мне, почему вас уволили.

— Это был лишь предлог. Но я могу вам сказать, из-за чего я лишилась работы. Там были люди, которые меня не любили. — Мы как раз проезжали мимо больницы, и она обвиняющим жестом протянула палец в направлении ярко освещенного здания. — Возможно, у меня не самый легкий характер. Но я хорошая медсестра, и они не имели права меня увольнять. А вы не имели права касаться этой темы в разговоре с ними.

— Я считаю, что у меня есть такое право, мэм.

— А кто вас уполномочил?

— Я веду расследование по делу о двух убийствах и пропаже картины. Вам это известно.

— Вы полагаете, мне известно, где находится эта картина? Я понятия не имею. И Фрэд тоже. Мы не воры. Может быть, у нас есть кое-какие семейные проблемы, но мы не такие.

— Я никогда и не утверждал этого. Но под воздействием наркотиков люди меняются. В этот момент их легко склонить к разным поступкам.

— Меня никто ни к чему склонить не может. Я признаю, что взяла несколько таблеток и дала их Джерарду. Теперь мне приходится за это расплачиваться. До конца жизни я буду работать во всяких подозрительных домах для престарелых. Если мне вообще повезет и я не потеряю работу.

После этих слов она погрузилась в угрюмое молчание ине произнесла ни звука до самого конца пути. Когда мы подъехали к приюту для выздоравливающих «Ля Палома», я, прежде чем она вышла из машины, рассказал ей о двух разыскиваемых мною женщинах: Милдред Мид и Бетти Сиддон.

Она выслушала меня с тем же мрачным выражением лица.

— Что смогу, я сделаю. Я дам знать своим знакомым медсестрам из других приютов. — Немного поколебавшись, она добавила с таким видом, словно выражение благодарности давалось ей с трудом: — Фрэд рассказал мне, как вы отнеслись к нему в Аризоне. Я ценю это. В конце концов, ведь я его мать, — закончила она как бы с удивлением. Затем вышла из машины и тяжелыми шагами направилась по асфальтовой дорожке к слабо освещенному дому. За стеной, окружавшей автостоянку, проносилась непрерывная цепочка машин. Дойдя до входной двери, миссис Джонсон обернулась и помахала мне на прощанье рукой.

Спустя несколько секунд она снова появилась в дверях в сопровождении двоих полицейских, один из которых был в форме. Вторым был капитан Маккендрик. Когда они приблизились, я услышал ее возмущенные возгласы; миссис Джонсон протестовала, говоря, что они не имеют права нападать на нее в темноте, что она ни в чем невиновная женщина, спешащая на работу.

Маккендрик мимоходом взглянул на ее гневное, перепуганное лицо:

— Вы ведь миссис Джонсон, не так ли? Мать Фрэда Джонсона?

— Верно, — холодно проговорила она. — Но это еще не дает вам права пугать меня.

— Я вовсе не хотел вас пугать. Мне очень жаль.

— Вам и должно быть жаль. — Она воспользовалась своим временным перевесом. — Вы не имеете права ни издеваться надо мной, ни прибегать к насилию. У нас есть хороший адвокат, который займется вами, если вы будете так поступать.

Маккендрик беспомощно возвел глаза к небу, потом посмотрел на меня:

— Ну скажите, что я сделал плохого? Просто нечаянно натолкнулся в темноте на женщину. Попросил прощения. Что мне, на колени становиться?

— Миссис Джонсон сегодня немного взволнована.

Она кивнула головой, подтверждая мои слова:

— Конечно, взволнована. Да и вообще, что вы здесь делаете, капитан?

— Ищу одну женщину.

— Мисс Сиддон?

— Верно. — Маккендрик испытующе посмотрел на нее: — А откуда вам известно о мисс Сиддон?

— От мистера Арчера. Он просил меня позвонить медсестрам, работающим в домах для престарелых. Я обещала сделать это, если позволит время, и намерена сдержать слово. Я могу идти?

— Пожалуйста, — отозвался Маккендрик. — Никто и не думает ограничивать вашу свободу. Но что касается звонков в другие приюты, мне это не кажется удачной идеей. Мы бы предпочли застать их врасплох.

Миссис Джонсон вторично вошла в дом и больше уже не появилась.

— Трудно договориться с этой бабой, — буркнул Маккендрик.

— Она пережила несколько трудных дней. Можно мне поговорить с вами с глазу на глаз, капитан?

Красноречивым жестом он отослал полицейского, тот сел в служебную машину. Мы отошли как можно дальше от зданий и от автострады. Калифорнийский дуб, каким-то чудом выживший в этой асфальтовой пустыне, укрыл нас в своей тени.

— Что вас сюда привело? — спросил я.

— Донос. Кто-то сообщил по телефону, что нам следует поискать здесь мисс Сиддон. Поэтому я приехал лично. Мы прочесали весь дом и не напали на след этой женщины или кого-нибудь, кто бы ее напоминал.

— А кто вам звонил?

— Звонок был анонимный. Явно какая-то женщина хотела вызвать замешательство. Миссис Джонсон легко наживает врагов. Ее вышвырнули из больницы… Вам, наверное, это известно?

— Да, она мне говорила. Капитан, вы не просите у меня совета, но я все же дам его вам. Боюсь, что, предложив обыскать все дома для престарелых, я толкнул вас на ложный путь. Я не призываю вас отменить операцию, но считаю, что вам следовало бы сосредоточить усилия кое на чем ином.

— Вы имеете в виду миссис Чентри, ведь так? — спросил Маккендрик после продолжительного молчания.

— Мне кажется, что она представляет собой центральную точку всего этого дела.

— Но у вас нет уверенности.

— Думаю, что есть.

— Вашего мнения недостаточно, Арчер. Я не могу выступить против этой женщины, не имея доказательств, которые пригвоздили бы ее.

Я оставил машину в конце улицы, на которой жила миссис Чентри, и пешком подошел к ее дому. Из видневшегося за ним ущелья поднимался туман. Чуть дальше, на вершине холма, стоял освещенный холодным светом дом Баймейеров. Вилла миссис Чентри была темна и тиха.

Я постучал в дверь. Очевидно, у меня было подсознательное подозрение, что я не застану ее или найду мертвой, поэтому меня поразила немедленная реакция.

— Кто там? — спросила она из-за двери, словно ожидала за ней всю ночь. — Рико?

Я не отвечал. Довольно длительное время мы стояли по разные стороны двери в выжидательном молчании. Тишину нарушал лишь шорох волн, доносившийся с пляжа.

— Кто там? — повторила она взволнованным голосом.

— Арчер.

— Уходите.

— Вы предпочитаете, чтобы я прислал капитана Маккендрика?

Снова воцарилась тишина, отмеряемая всплесками моря. Наконец она повернула ключ и открыла дверь.

Ни в прихожей, ни в других помещениях, которые я мог отсюда видеть, не было света. На фоне темноты лицо миссис Чентри и ее волосы отливали серебряным блеском. На ней было закрытое темное платье, подчеркивавшее ее вдовство и будившее во мне сомнения относительно этого факта.

— Пожалуйста, войдите, если это так необходимо, — холодно и тихо произнесла она.

Я вошел следом за ней в гостиную, в которой вчера происходил прием. Она зажгла стоявший за креслом торшер и застыла возле него в неподвижности. Мы смотрели друг на друга в глухой тишине. В гостиной уже не слышалось отголосков минувшего приема.

— Я знаю людей вроде вас, — проговорила она наконец. — Вы один из тех самозваных экспертов, которые не могут не совать нос в чужие дела. Вы просто не можете видеть, как кто-то живет своей жизнью, вам непременно хочется вмешаться, ведь так?

Она раскраснелась, возможно, под влиянием гнева. Но ее высказывания, очевидно, были продиктованы и другими мотивами.

— И это вы называете жизнью? — спросил я. — Сокрытие убийства ради человека, которого вы не видели уже двадцать пять лет?

Сожительство с таким взрослым ребенком, как Рико, только бы сохранить тайну?

Словно под влиянием внезапного изменения освещения, ее лицо сделалось вдруг бесцветным, а глаза резко потемнели.

— Никто не давал вам права говорить со мной подобным образом!

— Советую вам привыкать к этому. Когда люди из окружной прокуратуры возбудят дело в Верховном суде, они не станут выбирать слов.

— Это дело никогда не дойдет до суда. Вообще нет никакого дела. — Но в ее глазах я видел тревогу и замешательство, которые она тщетно пыталась скрыть.

— Не надо притворяться. Двадцать пять лет назад в этом доме был убит человек. Я не знаю, кто он такой, но вы, полагаю, знаете. Рико закопал его в оранжерее. Сегодня, с вашей помощью, он выкопал кости и положил в мешок с грузом. К несчастью для вас обоих, я поймал его прежде, чем он успел выбросить мешок в море. Вы хотите знать, где теперь находятся эти кости?

Миссис Чентри отвернулась от меня, не желая этого знать. Неожиданно она осела в кресло, словно ноги отказались ей служить. Закрыв лицо руками, она, кажется, пыталась разрыдаться.

Стоя над ней, я прислушивался к звукам ее отчаяния. Она была красива и беспомощна, но я почему-то не мог вызвать в себе сочувствия к ней. Она выстроила свою жизнь на останках погибшего, и смерть овладела значительной частью ее личности.

— Где теперь эти кости? — спросила она, как будто наши мысли развивались параллельно.

— У капитана Маккендрика. Ваш друг Рико во всем признался.

Она мысленно взвешивала значение этих слов. Услышав их, она словно сделалась меньше. Но ум и решительность по-прежнему не оставляли ее.

— Думаю, что мы с Маккендриком сумеем договориться, — заявила она. — Он очень честолюбив. Не знаю, как пойдет дело с вами. Но ведь вы работаете ради денег, не так ли?

— Я зарабатываю столько, сколько мне нужно.

Она наклонилась вперед, упершись в колени украшенными кольцами руками.

— Я имею в виду большие деньги. Сумму, которую вы не смогли бы скопить за всю жизнь. Вам бы не пришлось работать.

— А я люблю свою работу.

Досада, отразившаяся на ее лице, сделала его почти некрасивым. Она ударила сжатыми кулаками по коленям:

— Бросьте ваши шутки. Я говорю серьезно.

— Я тоже. Мне не нужны ваши деньги. Но возможно, я соглашусь на взятку в виде информации.

— И что я получу в обмен на эту взятку?

— Шанс выпутаться, если только это возможно.

— Вы что же, хотите выступить в роли Господа Бога?

— Не совсем. Мне просто хочется понять, почему такая женщина, как вы, имеющая все, чего только можно пожелать, пытается скрыть убийство.

— Не убийство. Это был несчастный случай.

— И кто повинен в нем?

— Ведь вы мне не верите, правда?

— Вы еще не сказали ничего такого, во что можно было бы верить или не верить. Я знаю только, что вы выкопали кости и велели Рико утопить их в море. Вы совершили глупость. Нужно было оставить их под землей, в оранжерее.

— Не разделяю вашего мнения. Я совершила ошибку, доверившись Рико. Мне нужно было сделать это самой.

— Чей это был труп, миссис Чентри?

Она потрясла головой, как будто прошлое осаждало ее, словно пчелиный рой.

— Я не знала этого человека. Он пришел и сказал, что хочет повидаться с моим мужем. Ричарду не нужно было принимать его, и он не сделал бы этого, но фамилия мужчины ему явно о чем-то говорила. Он приказал Рико впустить его в мастерскую. Когда я вторично увидела его, он уже был мертв.

— Как его звали?

— Не помню.

— Вы присутствовали при разговоре Рико с ним?

— Да. По крайней мере, какое-то время.

— А потом, когда Рико закапывал труп?

— Я знала об этом, но лично не присутствовала.

— Рико утверждает, что это вы отдали ему распоряжение.

— Вероятно, в каком-то смысле так оно и было. Я передала ему пожелание мужа.

— Где находился ваш муж во время погребения?

— Писал в мастерской свое прощальное письмо. — Странно, — добавила она помолчав, — он всегда говорил, что когда-нибудь уйдет именно таким образом, оставив все и начав новую, свободную жизнь.

И когда подвернулся случай, он так и поступил.

— Вы знаете, куда он ушел?

— Нет. С тех пор он не давал о себе знать.

— Вы думаете, он жив?

— Надеюсь, что да. Он был… и есть, в конце концов, великий человек.

Она позволила себе уронить несколько слезинок, явно стремясь вернуть утраченные позиции и заново воссоздать трогательный миф о Чентри из новых и старых фрагментов, которые оказались под рукой.

— Почему он убил того мужчину в коричневом костюме?

— Я не знаю, убил ли он его. Это мог быть просто несчастный случай.

— Это он так утверждал?

— Не помню. Мы не говорили на эту тему. Он написал письмо и ушел.

— Значит, вы не знаете, как и почему был убит тот мужчина?

— Понятия не имею.

— И муж ничего вам не объяснил?

— Нет. Ричард покинул дом с такой поспешностью, что не было времени для объяснений.

— А я слышал, что все происходило иначе. Рико утверждает, что вы с мужем какое-то время разговаривали с тем человеком в мастерской. О чем шла речь?

— Не помню, чтобы я участвовала в разговоре.

— А вот Рико помнит.

— Он лжет.

— Большинство мужчин прибегает ко лжи в критической ситуации. Впрочем, как и большинство женщин.

Она начала терять уверенность в себе, место которой постепенно занимала злость.

— Не могли бы вы избавить меня от ваших обобщений? Я много пережила в течение последних двадцати четырех часов, и выслушивание пошлых сентенций заурядного частного детектива выше моих сил.

Она произнесла это взволнованным голосом, очевидно, переставая владеть собой.

— Вы много пережили в течение последних двадцати пяти лет, — заметил я. — И ситуация будет ухудшаться, если вы не сделаете усилий, чтобы закончить это дело.

С минуту она сидела, погрузившись в молчание, как будто всматривалась в непогребенное прошлое.

— Как его закончить? — спросила она наконец.

— Скажите, что на самом деле случилось и почему.

— Я уже сделала это.

— Нет, мэм. Вы опустили некоторые важные подробности. Кем был мужчина в коричневом костюме, почему он сюда явился? Он приходил дважды и во второй раз, когда и был убит, привел с собой женщину и маленького мальчика.

Она молча переваривала эту информацию, напоминая человека, переживающего укороченный процесс старения. Она не пыталась закрыть глаза или оттолкнуть мои слова от себя. У меня было такое чувство, что она давно ожидала этой минуты.

— Значит, Рико вам все рассказал?

— Он болтал без передышки. Вы выбрали себе в сообщники неподходящего партнера.

— Я его не выбирала. Просто он оказался под рукой. — Она пристально взглянула на меня, будто прикидывала, не могу ли я занять в ее жизни место Рико. — У меня не было выбора.

— Всегда есть какой-то выход.

Она откинула назад свою красивую голову и провела ладонью по волосам жестом, говорившим о глубокой подавленности.

— Легко вам говорить. Труднее осуществить это на практике.

— Сейчас у вас тоже есть выбор, — сказал я. — Вы можете оказать мне помощь…

— Но ведь я и пытаюсь это делать.

— Да. Но скрываете часть правды. Вы можете помочь прояснить это дело. Если вы сделаете это, я постараюсь максимально помочь вам.

— Я не нуждаюсь в ваших благодеяниях, — отрезала она, но внимательно следила за выражением моего лица, пытаясь прочитать на нем смысл моих слов.

— Вы совершаете ошибку, пытаясь выгораживать мужа. Вас могут обвинить в соучастии в убийстве.

— Это было не убийство, а несчастный случай. Тот мужчина находился в плачевном состоянии. Мой муж мог толкнуть или ударить его. Но у него не было намерения убивать.

— Откуда вам это известно?

— Он сам мне сказал. И он не лгал.

— А он сказал вам, кто этот человек?

— Да.

— Как его звали?

Она поспешно покачала головой:

— Я не помню. Какой-то человек, которого муж знал еще по армии. Он был ранен на Тихом океане и провел несколько лет в госпитале для инвалидов — ветеранов войны. Когда его наконец выписали, он приехал сюда, чтобы повидаться с мужем. Очевидно, он слышал, что Ричард добился признания как художник, и приехал погреться в лучах его славы.

— А кем была та женщина и мальчик?

— Его жена и сын. Он привел их, когда пришел вторично, чтобы они познакомились с моим мужем.

— Они отдавали себе отчет в том, что ваш муж его убил?

— Не знаю. Я даже не уверена, что так было на самом деле.

— Но вы допускали такую возможность?

— Да. Вынуждена была допускать. Я ждала известий от той женщины. Неделями не могла спать. Но она так и не явилась. Иногда мне даже кажется, что все происшедшее — просто плод моего воображения.

— Кости, которые откопал Рико, не являются плодом воображения.

— Знаю. Я имею в виду ту женщину и мальчика.

— Что с ними сталось?

— Они просто ушли… я не знаю куда. А я продолжала жить собственной жизнью, как умела.

В голосе миссис Чентри я почувствовал жалость к самой себе; однако взгляд ее оставался холодным и подозрительным. В моем присутствии она старалась держать себя в руках, но поза, в которой она сидела, выражала смирение и покорность.

Море под нами стонало, гремело и ползало, как умирающий, безуспешно пытающийся вернуться к жизни. Я вздрогнул. Миссис Чентри коснулась моего колена острыми ногтями:

— Вам холодно?

— Да, пожалуй.

— Я могла бы включить отопление.

Улыбка, сопутствовавшая ее словам, придавала им некую двусмысленность, но была явно вымученной.

— Я должен идти.

— И я останусь совсем одна.

Она испустила преувеличенно шутливый вздох, последние тоны которого были, однако, отмечены непритворным отчаянием. По-видимому, она начинала отдавать себе отчет в масштабах своего одиночества.

— Скоро к вам заявятся гости.

Она сплела ладони и судорожно стиснула их.

— Вы имеете в виду полицейских?

— Утром, очевидно, следует ожидать визита Маккендрика… если только он не вздумает явиться раньше.

— Я думала, что вы собираетесь мне помочь, — тихо сказала она.

— Я так и сделаю, если вы дадите мне шанс. Но вы так и не сказали всего. А некоторые ваши слова откровенная неправда.

Она бросила на меня возмущенный взгляд, но ее гнев был тщательно отмерен.

— Я не лгала.

— Может быть, вы сами того не хотели. Когда двадцать пять лет живешь ненастоящей жизнью, можно наконец утратить чувство реальности.

— Вы хотите сказать, что я помешанная?

— Скорее, что вы обманываете не только меня, но и себя.

— В чем же я вас обманула?

— Вы сказали, что убитый мужчина был знакомым вашего мужа по армии. Но мне случайно стало известно, что Чентри никогда не служил в армии. Такая неточность ставит под сомнение весь ваш рассказ.

Она покраснела, прикусила нижнюю губу и посмотрела на меня с видом преступника, пойманного за руку.

— Я неточно выразилась. Я хотела сказать, что, когда они познакомились, тот мужчина служил в армии. Но Ричард, конечно, не служил.

— Не хотите ли вы внести в свой рассказ еще какие-либо поправки?

— Если вы мне подскажете, где я ошиблась.

— Это совсем не смешно, мэм, — произнес я, внезапно ощутив прилив ярости. — Уже несколько человек лишились жизни, а другим грозит опасность.

— Не с моей стороны. Я в жизни никому не причинила зла.

— Вы просто пассивно стояли рядом.

— Не по своей воле. — Она старалась придать своему лицу выражение достоинства, но без особого успеха. — Я не знаю, что произошло между Ричардом и тем мужчиной. Понятия не имею, как складывались их отношения.

— Мне говорили, что у вашего супруга были бисексуальные наклонности.

— В самом деле? Первый раз слышу.

— То есть вы хотите сказать, что у него их не было?

— Как-то об этом никогда не заходил разговор. Почему вам кажется это столь важным?

— Потому что это, возможно, принципиальная деталь во всем деле.

— Сомневаюсь. Ричард не придавал сексуальным проблемам особого значения. Живопись возбуждала его в гораздо большей степени, чем я.

Она сделала печальную мину, бросив на меня взгляд, чтобы проверить эффект от своих слов. Не знаю почему, но это разозлило меня еще больше. Мне уже смертельно надоела эта женщина со своим враньем, — возможно, и со своей правдой. Мне приходилось сидеть здесь и обмениваться с ней пустыми фразами, в то время как женщине, судьба которой меня по-настоящему волновала, угрожала опасность.

— Вам известно, где находится Бетти Сиддон?

Она покачала своей серебряной головой:

— К сожалению, нет. С Бетти Джо что-то случилось?

— Она пошла разыскивать Милдред Мид и сама куда-то пропала. Может быть, вы знаете, где я могу найти Милдред?

— Нет, не знаю. Она звонила мне несколько месяцев назад, когда приехала в город. Но я не захотела с ней встречаться. Мне не хотелось пробуждать все эти воспоминания.

— В таком случае вам не следовало выкапывать кости, — заметил я.

Она внезапно выругалась, послав меня ко всем чертям, что прозвучало неискренне, будто было адресовано ей самой. Серая тень ненависти к себе, словно вуаль, опустилась на ее лицо.

— Зачем вы их выкопали? — спросил я.

Она довольно долго молчала.

— Просто поддалась панике, — призналась она наконец.

— Почему?

— Боялась, что будут обыскивать дом и мне придется отвечать за смерть того человека.

Она смотрела на меня сквозь пальцы, как будто уже находилась за решеткой.

— Кто-нибудь угрожал вам доносом?

Она не ответила. Я счел это подтверждением моих слов.

— Кто это был, миссис Чентри?

— Я не знаю. Она не явилась сюда. Просто позвонила прошлой ночью, угрожая, что расскажет полиции все, что знает.

Думаю, это была женщина, которая приходила сюда с мальчиком в день смерти того человека.

— Чего она потребовала от вас?

— Денег. — Она отняла руки от лица; губы ее были искривлены, глаза глядели враждебно.

— Сколько?

— Точной суммы она не назвала. Наверное, много.

— Когда вы должны вручить их?

— Завтра. Она сказала, что позвонит. И чтобы я приготовила к тому времени столько, сколько смогу.

— Вы намерены это исполнить?

— Намеревалась. Но теперь это не имеет смысла, не так ли? Разве что мне как-то удастся договориться с вами. — Погрузив ладони в волосы, она подняла подбородок, обеими руками придерживая голову, словно произведение искусства, которое она готова заложить или продать.

— Я сделаю, что в моих силах, — отозвался я. — Но вам не удастся избавиться от Маккендрика. Если вы поможете ему закрыть это расследование, он будет вам благодарен. Думаю, вам необходимо сейчас же с ним связаться.

— Нет. Мне надо подумать. Вы можете подождать до утра?

— Подожду, но при одном условии: вы не будете предпринимать никаких необдуманных шагов.

— То есть не вздумаю сбежать?

— Или покончить с собой.

Она резко и сердито покачала головой:

— Я собираюсь оставаться на месте и бороться. Надеюсь, что вы будете на моей стороне.

Я не стал брать на себя никаких обязательств. Когда я поднялся, готовясь уходить, у меня было такое ощущение, что с окутанных тенью стен на меня смотрят в глаза висевших там портретов. Миссис Чентри проводила меня до двери.

— Пожалуйста, не судите меня чересчур сурово. Я понимаю, что произвожу впечатление человека, испорченного до мозга костей. Но уверяю вас, что, совершая различные поступки или воздерживаясь от них, я, в общем-то, не имела выбора. Моя жизнь была не особенно сладкой, даже перед уходом мужа. А с момента его исчезновения она превратилась в настоящий ад.

— С Рико.

— Да. С Рико. Я уже сказала, что у меня не было выбора.

Она стояла рядом, прикрыв настороженные глаза ресницами, словно собиралась сделать очередной неудачный выбор.

— Более тридцати лет назад в Аризоне был убит молодой солдат по имени Уильям Мид, — сказал я. — Он был внебрачным сыном Феликса Чентри и Милдред Мид, то есть братом вашего мужа.

Она отреагировала на мои слова так, словно я ее ударил, — подняла брови и опустила нижнюю губу. Но не произнесла ни слова.

— Ваш муж уехал из Аризоны сразу же после этого, и существовало подозрение, что это он убил Уильяма Мида. Так ли это было на самом деле?

— Но зачем? Какие у него могли быть мотивы?

— Я надеялся, что вы мне подскажете. Не связывали ли их с Уильямом интимные отношения?

— Нет. Конечно, нет.

Но ее отрицание выглядело не слишком убедительно.

Я оставил ее одну и поехал вдоль побережья в южном направлении. На шоссе по-прежнему было довольно оживленное движение. Хотя время было еще не слишком позднее, я чувствовал себя усталым. Длинный, почти беспредметный разговор с миссис Чентри лишил меня остатков энергии. Я заскочил в свой мотель, надеясь получить какое-нибудь известие от Бетти.

Однако его не оказалось. Зато я узнал, что Паола Граймс ожидает моего звонка в гостинице «Монте-Кристо». Не без труда мне удалось наконец дозвониться до коммутатора, и я попросил соединить меня с ее номером. Она взяла трубку после первого же гудка:

— Алло?

— Говорит Арчер.

— Наконец-то! Голос был сухой и сердитый. — Мать сказала, что дала вам деньги для меня. Пятьдесят долларов. Они мне нужны. Без них я не могу выехать из этой блошиной дыры. Вдобавок ко всему мой пикап не хочет заводиться.

— Сейчас я принесу деньги. Я уже пытался передать их.

— Нужно было оставить у администратора.

— Только не у этого. До свидания, Паола.

Когда я подъехал к гостинице, она уже ждала меня в холле. Я обратил внимание на то, что она причесалась, умылась и подкрасилась.

Впрочем, у нее был грустный вид, и она не гармонировала с ночными бабочками и их поклонниками.

Я вручил ей пятьдесят долларов. Она пересчитала их и засунула в лифчик.

— Достаточно, чтобы оплатить счет?

— Думаю, что по сегодняшний день хватит. Что будет завтра, не знаю. Полиция запретила мне покидать город, но не хочет выплатить даже части денег, оставшихся после отца. У него при себе оказалось много наличных.

— Ты их получишь… или твоя мать.

— А может, мои правнуки? — с горечью сказала она. — Я не доверяю легавым и не люблю этот город. Они убили моего отца, и боюсь, что убьют и меня.

Ее страх был заразителен. Вслед за Паолой я начал смотреть на холл ее глазами — как на зал ожидания для заблудших душ на одну ночь, которая длится бесконечно.

— Кто убил твоего отца?

Она покачала головой, и ее черные волосы упали на лицо, как ночные сумерки.

— Я не хочу об этом говорить. Не здесь.

— Мы могли бы поговорить в твоем номере.

— Нет. Об этом не может быть и речи. — Она бросила на меня взгляд, полный маниакального страха, выглядывая из-под своих черных волос, как затравленный зверек. — В номере может быть установлено подслушивающее устройство.

— Кто бы это мог его установить?

— Может, полиция, а может, убийцы. Какая разница? Все стоят друг друга.

— Тогда выйдем на улицу и сядем в мою машину.

— Нет, спасибо.

— Тогда пойдем пройдемся, Паола.

К моему удивлению, она согласилась. Мы вышли из гостиницы и замешались в толпу прохожих. Стоявшие по другую сторону улицы пальмы покачивали листьями над пустыми павильонами, в которых торговали предметами искусства. Позади них вздымались, падали и снова поднимались белые фосфоресцирующие волны — словно отмеривая время и пространство.

Мы продолжали идти по тротуару, и волнение Паолы постепенно уменьшалось. Наши шаги, казалось, жили единым ритмом с морем. Над нами открылось небо, бледно освещенное низко висевшей над горизонтом луной.

Паола коснулась моей руки:

— Вы спрашивали, кто убил моего отца.

— Спрашивал.

— Хотите знать, что я об этом думаю?

— Да.

— Понимаете, я мысленно повторяла про себя все, что говорил отец. Он верил, что Ричард Чентри жив и проживает здесь, в Санта-Тересе, под вымышленным именем. Он был также убежден, что это Чентри написал портрет Милдред Мид. Когда я впервые его увидела, мне тоже так показалось. Я не утверждаю, что разбираюсь в этом так же хорошо, как отец, но у меня сложилось впечатление, что это работа Чентри.

— А вы уверены, что отец говорил искренне, Паола? Ведь за картину Чентри он мог получить гораздо больше.

— Я знаю, и он также отдавал себе в этом отчет. Именно поэтому он и стремился доказать ее подлинность. В течение последних дней своей жизни он пытался разыскать Чентри и доказать, что это его произведение. Он даже нашел Милдред Мид, которая теперь живет здесь. Она была любимой моделью Чентри, хотя, разумеется, не позировала для этого портрета. Она уже старая женщина.

— Вы ее видели?

Она утвердительно кивнула головой:

— Отец привел меня к ней за несколько дней до своей смерти. Она дружила в Аризоне с моей матерью, и я знала ее, когда еще была ребенком. Наверное, отец надеялся, что мое присутствие развяжет ей язык. Но Милдред Мид немногое сказала в тот день.

— Где она живет?

— В районе, застроенном такими маленькими домиками. Она только что переехала туда. Кажется, он называется Магнолия Корт. Там в центре растет большая магнолия.

— Это здесь, в Санта-Тересе?

— Да, в самом центре города. Она сказала, что наняла этот домик, потому что не может уже много ходить. Впрочем, она была не слишком разговорчива.

— Почему?

— По-моему, она боялась. Мой отец расспрашивал ее о Ричарде Чентри. Жив он или умер. И он ли написал тот портрет. Но она не хотела об этом говорить. Заявила, что не видела Чентри больше тридцати лет и надеется, что он давно умер. Она казалась сильно озлобленной.

— Это и не удивительно. Не исключено, что Чентри убил ее сына Уильяма.

— А также моего отца. Возможно, отец добрался до него, распутывая историю той картины, и в результате был убит.

Голос у нее был тихий и испуганный. Она подозрительно поглядывала на пальмы и низко висевшую луну, словно они были лишь дешевыми декорациями, скрывавшими подлинные джунгли этого мира.

— Мне необходимо уехать из этого города. Полиция велела мне остаться, потому что я нужна как свидетельница. Но они не гарантировали мне охрану.

— От кого? — спросил я, хотя знал ответ наперед.

— От Ричарда Чентри. От кого же еще? Он убил моего отца, я чувствую это кожей. Но я не знаю, как он выглядит и где находится. Это может быть любой из мужчин, которых я встречаю на улице.

Она постепенно повышала голос, так что наконец прохожие стали на нас оглядываться. Мы приблизились к ресторану; через открытую дверь оттуда доносились звуки джазовой музыки. Я ввел ее и усадил за столик. Зал был настолько длинный и узкий, что напоминал туннель, а расположившийся в конце его оркестр ассоциировался с приближающимся поездом.

— Не нравится мне эта музыка, — сказала она.

— Ничего. Зато выпивка не повредит.

Она покачала темноволосой головой.

— Я не могу пить. Спиртное приводит меня в бешенство. Так же было с моим отцом. Он говорил, что именно поэтому предпочел наркотики. — Она заткнула уши ладонями и закрыла глаза. — Я хочу уйти отсюда.

Я взял ее за руку и поднял со стула. Она шла такими неверными и робкими шагами, что мне пришлось почти тащить ее к выходу. На улице она окидывала прохожих подозрительным взглядом, как будто готова была в любую секунду поднять крик, если бы кто-то вдруг обратил на нее особое внимание. Она была на грани истерики.

Я схватил ее под руку и быстро повел в направлении гостиницы. Она начала упираться.

— Я не желаю туда возвращаться. Терпеть не могу эту конуру. Целую ночь там стучали, шатались по коридору, шептались, не давали мне уснуть. Там пристают ко всем женщинам подряд.

— Так переезжай оттуда.

— Я не знаю, куда деться. Наверное, я могла бы вернуться в галерею. У меня там есть маленькая комнатка за магазином. Но я боюсь.

— Потому что там нет отца?

— Нет. — Она сплела руки и содрогнулась. — Потому что он может вернуться.

Я почувствовал, что меня пробрал озноб. У меня не было полной уверенности в том, что девушка рехнулась, но не подлежало сомнению — она близка к этому.

Продолжая вести себя подобным образом, к утру она будет готова.

По разным причинам я чувствовал себя ответственным за нее. Я заключил негласный договор с силами, управляющими этим миром, что если позабочусь о Паоле, то кто-нибудь другой, возможно, позаботится о Бетти.

Я отвел девушку в отель «Монте-Кристо», оплатил счет, помог ей упаковаться и донес чемодан до машины.

— Куда мы едем? — спросила она, идя рядом со мной.

— Я сниму вам комнату в моем мотеле. Он стоит рядом с пристанью для яхт, и там намного спокойнее. Если проголодаешься, можешь пойти в ресторан на углу. Он открыт всю ночь.

— Я давно проголодалась, — сказала она. — Ничего не ела с самого утра.

Я купил ей в ресторане сандвич, а затем поместил ее в моем мотеле, решив возложить расходы на Баймейера. Ведь она была свидетельницей.

Потом вышел из мотеля, не заходя в свой номер. Но, садясь в автомобиль, я вдруг подумал, что меня может поджидать Бетти, и заглянул в комнату. Она была пуста.

Мне оставалось одно: продолжать расследование, пока оно не приведет меня к Бетти. Только бы это не случилось слишком поздно.

Крона магнолии висела над рядами домиков, словно привязанная к стволу туча. Только в одном из домиков горел свет, приглушенный опущенным жалюзи. Я постучал в сетчатую наружную дверь.

За ней послышался какой-то шорох, а затем дыхание прислушивавшегося человека.

— Кто там? — послышался наконец женский голос.

— Меня зовут Арчер. Я частный детектив, работаю на Джека Баймейера.

— Ну и проваливайте к дьяволу, — последовал спокойный ответ. — А прежде чем это сделать, можете заглянуть к Баймейеру и предложить ему отправиться туда вместе с вами.

— Охотно, мисс Мид. Я тоже не люблю этого сукина сына.

Она открыла внутреннюю дверь, демонстрируя на фоне освещенной комнаты очертания своей маленькой, изящной фигурки.

— Я не расслышала вашу фамилию.

— Арчер. Лью Арчер.

— Вас прислал Джек Баймейер?

— Не совсем так. У него украли картину — ваш портрет. Я надеялся, что вы поможете мне найти ее.

— Откуда Джек прознал, что я живу здесь? Я не говорила об этом ни единому человеку.

— Меня прислала Паола Граймс.

— Теперь понятно. Я сделала глупость, впустив ее в дом. — Она выпрямилась, словно собиралась захлопнуть дверь перед моим носом. — Она непутевый член непутевой семьи.

— Сегодня утром я разговаривал в Коппер-Сити с ее матерью, Хуанитой. Она велела передать вам от нее поклон.

— Да? Очень мило с ее стороны.

Я назвал нужный пароль. Она подошла ближе, чтобы отворить наружную дверь. До этого трудно было угадать ее возраст, но теперь я заметил, что она прихрамывает и раскачивается при ходьбе, напоминая морскую птицу, с легкостью скользящую по волнам океана, но с трудом ковыляющую по земле.

Ее седая голова также напоминала птичью. У нее был высокий лоб, правильные черты лица, несколько впалые щеки, тонкий, прямой нос и живые, острые глаза. Заметив, что я разглядываю ее, она улыбнулась. У нее не хватало одного переднего зуба, поэтому улыбка была немного плутовской.

— Я вам нравлюсь? Не могу сказать, чтобы старость положительно влияла на мою красоту.

— Это правда.

— Ну и очень хорошо, — проговорила она, по-прежнему улыбаясь. — Моя внешность подверглась многочисленным испытаниям, но я не жалуюсь. Женщина не может иметь все сразу. Я много путешествовала — преимущественно первым классом — и знала знаменитых и умных людей.

— С одним из них я познакомился вчера в Тусоне.

— С Лэшмэном?

— Да.

— Что у него новенького?

— Он стареет. Но по-прежнему пишет. По правде говоря, когда я там был, он как раз работал над очередным вашим портретом.

Она немного помолчала. Потом подняла голову, и в ее глазах я увидел пустоту.

— Я изображена на нем такой, какая я сейчас, или такой, какой была прежде?

— Такой, как прежде.

— Разумеется, иначе и быть не могло. Ведь он не видел меня с тех пор, как я по-настоящему состарилась. — Она говорила о себе так, как будто была прекрасным, но к сожалению, непрочным произведением искусства: японской икебаной или мелодией, написанной человеком, не знавшим нотной грамоты. — Но хватит обо мне. Рассказывайте, что поделывает Хуанита.

Она уселась в кресло, стоявшее под лампой, а я поместился напротив. Коротко я рассказал ей о Хуаните Граймс, потом о ее бывшем муже, Поле, и о его гибели.

Казалось, она была потрясена услышанным.

— Не могу поверить в смерть Пола. Он был здесь с дочерью всего несколько дней назад.

— Она говорила мне об этом. Кажется, он хотел, чтобы вы удостоверили подлинность своего портрета.

— Да, ему хотелось именно этого. К сожалению, я не смогла припомнить ту картину. У него при себе была лишь маленькая фотография с нее, а меня писали столько раз, что я уж давно счет потеряла. Должна вам признаться, мне надоели картины; в особенности те, на которых представлено мое собственное лицо. С момента, как поселилась здесь, я не повесила ни одной, хотя у меня их множество в боковой комнате. — Она показала рукой на голые стены. — Не хочу, чтобы они напоминали мне о том, что я давно потеряла.

— Понимаю. Но не посмотрите ли вы еще раз на фотографию с картины?

— С моего портрета?

— Вероятно, да. Это та самая, которой интересовался Пол Граймс.

Я передал ей фотографию. Она тщательно осмотрела ее при свете лампы, а потом издала какой-то нечленораздельный звук, означавший, что она узнала портрет.

— Вы его когда-нибудь раньше видели, мисс Мид?

— Я вижу его в третий раз. И второй в течение этого вечера. Но я по-прежнему не могу сказать, кто и когда его нарисовал. Он несомненно похож на произведение Чентри, но я не помню, чтобы мне приходилось позировать для этого портрета.

— Некоторые утверждают, что он написан по памяти, без модели, к тому же, возможно, очень недавно.

— То же самое говорила сегодня вечером та молодая женщина.

— Какая женщина?

— Журналистка из здешней газеты. Я ей сказала, что не даю интервью, но она проявила такую настойчивость, что в конце концов я позволила ей прийти. Должна признаться, она произвела на меня приятное впечатление. Но ей от меня было мало толку.

— Ее звали Бетти Сиддон?

— Точно. Бетти Сиддон. Вы ее знаете?

— Я пытался с ней связаться. Она не сказала вам, куда собирается идти от вас?

— Сказала, что едет на какой-то пляж… кажется, Сикамор Бич.

— Может, Сикамор Пойнт?

— Да, пожалуй, вы правы. Так или иначе, человек, который продал Граймсу эту картину, позавчера утонул. Как его звали?

— Джейк Уитмор. Но он не утонул. Его утопили в пресной воде, скорее всего, в ванне.

Она была потрясена моим сообщением, хотя я вовсе не ставил перед собой такую цель. Лицо ее сделалось каким-то безжизненным и бесцветным; черты его оставались красивыми, но глаза стали мертвыми, словно глазницы статуи.

Она пошевелила бледно-фиолетовыми губами:

— Так, значит, этот Уитмор был убит?

— Такого мнения придерживаются полиция и коронер.

— Господи Иисусе! — Она дышала тяжело, как бегун после длинной дистанции.

— Может быть, принести вам воды, мисс Мид?

— У меня есть кое-что получше. — Она показала рукой на стоявший у стены буфет. — Там стоит бутылка виски «Джек Дэниелс». И стаканы. Налейте и себе заодно. Мне — без воды. Двойной.

Я вынул бутылку и налил, как она просила. Она выпила одним глотком, попросила еще один двойной и вновь одним духом опорожнила свой стакан. После этого лицо ее снова оживилось и обрело прежний цвет.

— Глотните и вы, — сказала она. — Ненавижу пить в одиночестве.

Я стал подумывать, не алкоголичка ли она, и пришел к заключению, что мои подозрения небезосновательны.

— Почему вы на меня так смотрите? — спросила она. — Я смешно выгляжу?

Вы видите в моих глазах что-то странное?

— Нет, что вы!

— Тогда нечего на меня так пялиться.

— Извините. Впрочем, мне уже пора.

— Вы интересуетесь этой мисс Сиддон, да?

— Интересуюсь. Вы прочли мои мысли.

— Я знаю мужчин, — сказала она. — А она не слишком молода для вас?

— Возможно. Когда она приходила?

— Я не смотрела на часы. Был ранний вечер.

— А как она вас разыскала?

— Позвонила в… — Внезапно она прикусила язык. Потом, после короткого напряженного молчания, добавила: — Понятия не имею.

— Вы начали говорить, что она куда-то позвонила.

— Я так сказала? Значит, вам известно больше, чем мне. Видимо, я думала о чем-то другом. Если вам нужно идти, я вас не задерживаю. Только поставьте бутылку на таком расстоянии, чтобы я могла до нее дотянуться, ладно?

Она коснулась белой сморщенной ладонью поверхности столика, стоявшего возле ее кресла.

— Я еще не ухожу, — отозвался я.

— Откровенно говоря, я бы предпочла, чтобы вы ушли. Я очень устала. Впрочем, я сказала вам все, что знаю.

— Сильно сомневаюсь в этом, мисс Мид. Будучи в Аризоне, я ознакомился с рядом чрезвычайно интересных фактов. Оказывается, в начале сороковых годов ваш сын Уильям был убит и брошен в пустыне неизвестным преступником.

Ее лицо изменилось и побледнело.

— Хуанита Граймс всегда была чересчур болтлива.

— Не она была моим главным источником информации. Убийство вашего сына — общеизвестный факт. Я разговаривал с человеком, который обнаружил его тело и проводил расследование по этому делу. С шерифом Брозертоном.

— И что из того?

— Вы не хотите знать, кто убил вашего сына?

— Теперь это уже не имеет значения, — ответила она. — Какая разница? Он мертв. Мертв уже тридцать два года.

— Но, по моему мнению, человек, который его убил, жив.

— Откуда вам это известно?

— Я кожей чувствую. Хотя имеются и многочисленные косвенные доказательства. Погибли еще два человека: Пол Граймс и Джейкоб Уитмор. А также мужчина, останки которого выкопали сегодня в оранжерее Ричарда Чентри.

Она хотела что-то сказать, но ей это удалось лишь со второй попытки:

— Что это за мужчина?

— Его личность пока не установили, но это лишь вопрос времени. Он появился двадцать пять лет назад в доме мистера и миссис Чентри вместе с какой-то женщиной и маленьким мальчиком. Между ним и Чентри произошла ссора, перешедшая в драку. Согласно известной мне версии, он упал, ударился головой и умер. Чентри закопали его.

— Вам это известно от миссис Чентри?

— В частности, и от нее.

Она широко открыла глаза, вследствие чего ее лицо словно съежилось и уменьшилось.

— Что еще она вам сказала?

— Пожалуй, это все. Она должна сказать еще что-то?

— Это я вас спрашиваю.

— А я подозреваю, что вы-то знаете ответ. Почему Джек Баймейер купил вам дом в каньоне Чентри?

— Потому что я его об этом попросила.

— Джек Баймейер не настолько щедр.

— Ко мне в то время он был щедр. — На лице ее появился легкий румянец, осевший на скулах. — Действительно, с возрастом он изменился не в лучшую сторону. Как и я.

— А я предполагаю, что Баймейер купил вам тот дом по поручению семейства Чентри. Или, может быть, они подарили вам его при посредничестве Баймейера?

— С какой стати им было это делать?

— Чтобы добиться вашего молчания при расследовании обстоятельств убийства Уильяма.

— Смерть Уильяма была общеизвестным фактом. Кому нужно было мое молчание?

— Его убийце. Предполагаю, что им был Ричард Чентри. Сразу же после этого он переехал из Аризоны в Калифорнию. Следствие против него было прекращено, если вообще возбуждалось. Вы же свои подозрения оставили при себе.

Она покачала головой:

— Вы меня не знаете. Я любила сына. Когда мне показали тело Уильяма, я чуть сама не умерла.

И не забывайте, он также принадлежал к тому семейству. Феликс Чентри был его отцом. Между Уильямом и Ричардом не было никаких столкновений.

— Почему же тогда Ричард уехал из Аризоны сразу после смерти Уильяма?

— Не знаю. Может потому, что боялся быть убитым.

— Он так утверждал?

— Я никогда не говорила с ним об этом. И даже не видела его с тех пор.

— Со времени смерти Уильяма?

— Да. Я не видела его тридцать два года. А в течение двадцати пяти лет никто не знает, что с ним и куда он подевался. Только сегодня я узнала от вас, почему это произошло. — Она беспокойно задвигалась и взглянула на стоявшую рядом бутылку. — Если вы намерены пробыть у меня еще некоторое время, то можете налить мне еще. И себе тоже.

— Нет, спасибо. Еще несколько вопросов, и я оставлю вас в покое. Кажется, после вашего сына осталась вдова с маленьким ребенком?

Выражение ее глаз изменилось, как будто она смотрела в далекое прошлое.

— Кажется, да.

— Значит, вы не уверены в этом?

— Мне говорили о них. Но я их никогда не видела.

— Почему?

— Это случилось не по моей воле. Просто они как сквозь землю провалились. До меня дошли слухи, что та женщина, вдова сына, вышла за кого-то другого и взяла его фамилию.

— Вам известна эта фамилия?

— К сожалению, нет. Они никогда не пытались вступить со мной в контакт.

— Вы думаете, они находились в контакте с Ричардом Чентри?

— Откуда я могу знать? — сказала она отворачиваясь.

— А та женщина с мальчиком, которые двадцать пять лет назад посетили дом Ричарда Чентри… не могли это быть вдова Уильяма и ее сын?

— Понятия не имею. Мне кажется, вы пытаетесь связать весьма отдаленные дела.

— Я вынужден это делать. Разгадка лежит в далеком прошлом. Вы не догадываетесь, кто мог быть тот мужчина, которого убили и похоронили в оранжерее?

— Не имею ни малейшего понятия.

— А это не мог быть ваш сын Уильям?

— Вы с ума сошли! Уильям был убит в Аризоне в сорок третьем году, то есть семью годами раньше.

— Вы видели его труп?

— Да.

— Говорят, он был сильно обезображен. Вы были в состоянии опознать его с полной уверенностью?

— Да. Мой сын Уильям умер тридцать два года назад.

— А что сталось с его останками, после того как вы их опознали?

— Мне точно не известно.

— Это странно.

— Неужели? Как вам известно, у него была в Калифорнии жена. Она потребовала, чтобы тело отослали ей, и там его похоронила. Я не возражала. Мертвый человек уходит навсегда. Не имеет никакого значения, где он будет погребен. — Она говорила сухим, равнодушным тоном, но у меня было такое впечатление, что она сознательно душит в себе чувства. Словно читая мои мысли, она добавила: — Когда я умру, а это, наверное, случится скоро, я хочу, чтобы мое тело сожгли и прах развеяли в пустыне поблизости от Тусона.

— Неподалеку от Лэшмэна?

Она взглянула на меня с раздражением и одновременно с интересом:

— Вы чертовски много знаете.

— А вы чертовски мало хотите мне сказать, Милдред, — отозвался я. — Так где же, в конце концов, был похоронен Уильям?

— Кажется, где-то в Калифорнии.

— Вы когда-нибудь были на его могиле?

— Нет, я не знаю, где она находится.

— И вам неизвестно, где проживает его вдова?

— Нет. Я никогда не интересовалась родственниками. Я ушла из своей семьи, когда мне было четырнадцать лет, еще в Денвере, и никогда не возвращалась. Да и не скучала по ней.

Но она продолжала вглядываться полуприкрытыми глазами в отдаленное прошлое, словно желала проследить весь свой жизненный путь. Быть может, она испытала то же, что и я: подземный толчок достаточной силы, чтобы заставить мертвеца встать из могилы.

Когда я добрался до Сикамор Пойнт, часы в моем автомобиле показывали почти три. Море кашляло сквозь сон у подножия пляжа. Я тоже едва не поддался искушению соснуть на переднем сиденье машины.

Но в домике Джейкоба Уитмора горел свет, и я пережил момент надежды, что застану в нем Бетти. Однако оказалось, что Джесси Гейбл одна.

Стоило мне войти в освещенную комнату, как я заметил происшедшую с Джесси метаморфозу: движения ее были более решительными, глаза глядели смелее. Я почувствовал запах спиртного, но она вовсе не казалась пьяной. Она указала мне на стул.

— Вы должны мне сто долларов, — заявила она. — Я узнала фамилию женщины, которая продала Джейку ту картину.

— Кто же это такая?

Она наклонилась над столом, положив руку мне на плечо:

— Минуточку. Не спешите так. Откуда я могу знать, есть ли у вас эти сто долларов?

Я отсчитал и положил на стол требуемую сумму. Она потянулась было за деньгами, но я схватил их прежде, чем она успела к ним прикоснуться.

— Эй! — крикнула она. — Это мои деньги.

— Вы еще не назвали мне имя той женщины.

Она покачала головой. Ее светлые волосы упали на плечи, как шелковая шаль.

— Вы мне не доверяете?

— Доверял, пока вы доверяли мне.

— Вы говорите совсем как Джейк. Он всегда умел все поставить с ног на голову.

— Кто продал ему картину?

— Скажу, когда получу деньги.

Я положил на стол пятьдесят долларов:

— Здесь половина. Вторую половину вы получите, когда назовете фамилию.

— Мои сведения стоят дороже. Это серьезное дело. Мне сказали, что я должна получить за них большую награду.

Не поднимаясь со стула, я наблюдал за ее лицом. Два дня назад, когда я появился здесь впервые, она, как мне показалось, не заботилась так о деньгах.

— Кто же должен заплатить эту награду?

— Редакция газеты.

— Это вам пообещала Бетти Сиддон?

— В общем, да. Она сказала, что мне хорошо заплатят за эту информацию.

— И вы сказали ей, кто эта женщина?

Она отвела взгляд и уставилась в темный угол комнаты.

— Мисс Сиддон сказала, что это очень важно. А я не была уверена, придете ли вы еще. Вы же знаете, как у меня обстоят дела. Я нуждаюсь в деньгах.

Я знал, как обстоят дела. Знал я и то, что она продавала кости Джейкоба Уитмора, а я у нее их покупал. Я положил на стол остальные пятьдесят долларов.

Джесси снова потянулась за ними, но рука ее опустилась на полпути. Она взглянула на меня так, будто я собирался помешать ей. Мне уже прискучили эти игры.

— Возьмите же их наконец, — сказал я.

Она сгребла десяти- и двадцатидолларовые купюры и сунула их под рубашку, за лифчик, виновато посмотрев при этом на меня, готовая расплакаться.

— Не будем терять времени, Джесси, — сказал я. — Что это за женщина?

— Ее фамилия миссис Джонсон, — произнесла она тихим, неуверенным голосом.

— Мать Фрэда?

— Не знаю, чья она мать.

— Как ее зовут?

— Не знаю. Стэнли Мейер сообщил мне только ее фамилию.

— Какой Стэнли Мейер?

— Он работает санитаром в больнице. Художник-любитель. Продает свои картины во время ярмарок на пляже. Его киоск стоит рядом с будкой Джейка. Он видел, как Джейк покупал у нее ту картину.

— Вы имеете в виду женский портрет, который Джейк продал затем Полу Граймсу?

Она утвердительно кивнула:

— Ведь вас эта картина интересует, да?

— Да. Стэнли Мейер описал вам ту женщину?

— Более или менее. Он сказал, что она среднего возраста, лет пятидесяти, высокая, толстая. У нее темные, седеющие волосы.

— А он не говорил, как она была одета?

— Нет.

— Откуда ему известна ее фамилия?

— Он знает ее по больнице. Миссис Джонсон работала там медсестрой, пока ее не выгнали.

— А за что ее выгнали?

— Мейер понятия не имеет. Знает только, что потом она работала в доме для выздоравливающих «Ля Палома».

— Что еще он рассказал об этой миссис Джонсон?

— Больше я ничего не помню.

— Вы все это сказали Бетти Сиддон?

— Да.

— Как давно она была у вас?

— Точно не могу сказать. Джейк терпеть не мог часов. Он читал, что мы должны определять время по солнцу, как индейцы из племени чумашей.

— Бетти Сиддон была здесь перед заходом солнца или после?

— После. Теперь я вспомнила: она пришла сразу после вашего отъезда.

— Вы сказали ей, что я здесь был?

— Нет.

— А она не говорила, когда уезжала, куда собирается?

— Точно она не сказала. Но спрашивала про тот дом для выздоравливающих, «Ля Палома». Ей хотелось проверить, там ли работает сейчас миссис Джонсон.

Обратно я возвращался по почти пустынной автостраде, навстречу попадались лишь немногочисленные грузовики. Я чувствовал, что оставил позади барьер, отделявший конец ночи от холодного раннего утра, и в состоянии обходиться без сна, в случае необходимости, еще целый день.

Оставив машину на стоянке возле приюта «Ля Палома», я нажал звонок служебного входа. Внутри послышались бормотание и шлепающие шаги. Дверь приоткрылась на цепочке, и я увидел чернокожую медсестру.

— Я был здесь вчера вечером, — сказал я.

— Я вас помню. Если вы ищете миссис Джонсон, то пришли неудачно. Она второй раз за ночь оставила дом на меня. Я чуть жива от усталости, а до конца смены еще много часов. Разговор с вами не облегчает мне работу.

— Я вас понимаю. Мне тоже пришлось всю ночь работать.

Она недоверчиво посмотрела на меня:

— Чем же вы занимались?

— Я детектив. Вы позволите мне войти и немного поговорить с вами, мисс…

— Миссис. Миссис Холмэн. — Она со вздохом сняла цепочку. — Хорошо. Только побыстрее.

Мы остановились, прислонившись к стене, в темном вестибюле. Вздохи и стоны пациентов, вперемешку с неравномерным шумом, доносившимся с автострады, сливались в аккомпанемент, сопутствовавший музыке раннего утра.

Лицо девушки растворялось в темноте, а ее глаза казались блестящими глазами ночи.

— Что вы хотите узнать? — спросила она.

— Почему миссис Джонсон пошла домой?

— Позвонил Фрэд. Это ее сын. И сказал, что старик снова сходит с ума. Он жуткий пьяница, и только она способна его утихомирить, когда он в таком состоянии. Она взяла такси и поехала домой. Я на нее не в обиде: в конце концов, нужно же было что-то делать. — Она глубоко вздохнула; я почувствовал в темноте тепло ее дыхания. — Я не могу осуждать миссис Джонсон. У меня у самой есть пьяницы в семье.

— Вы когда-нибудь были у нее дома?

— Нет, — решительно отозвалась она. — Если у вас больше нет вопросов, то не стоит терять время.

— У меня еще несколько вопросов. Это очень важно… вопрос жизни и смерти.

— Чьей жизни? — удивленно спросила она. — Чьей смерти?

— Одной женщины по имени Бетти Сиддон. Она работает в редакции здешней газеты.

Я услышал, как она глубоко вздохнула.

— Вы слышали раньше это имя?

— Да. Слышала. Она звонила из редакции в самом начале моего дежурства. Ей хотелось знать, есть ли среди наших пациентов женщина по имени Милдред Мид. Я ответила ей, что эта женщина находилась у нас какое-то время, но теперь переехала. Ей захотелось самостоятельности, и она наняла домик в Магнолия Корт. Впрочем, мисс Мид поселилась у нас вследствие связей с миссис Джонсон.

— Каких связей?

— Они в родственных отношениях друг с другом.

— В каких именно?

— Они мне не говорили.

— Миссис Джонсон знала о звонке мисс Сиддон?

— Нет. Я не хотела ее волновать. После отъезда мисс Мид она была очень недовольна. Можно сказать, что она отнеслась к этому, как к личному оскорблению. Они тогда ужасно поссорились. Откровенно говоря, чуть не разодрались. Обе они слишком вспыльчивы и легко теряют контроль над собой, как мне кажется.

Ее красноречие показалось мне наигранным; у меня было такое впечатление, что своими словами она создает дымовую завесу, заслоняющую от меня то, что мне хотелось знать.

— Мисс Сиддон приезжала сюда сегодня вечером? — спросил я напрямик.

— Нет. — Ответ прозвучал столь же решительно. Но ее ресницы слегка подрагивали, как будто пытались скрыть какую-то мысль.

— Если она здесь была, вы должны непременно сказать мне об этом. Ей может угрожать серьезная опасность.

— Мне очень жаль, но я ее не видела.

— Это правда, миссис Холмэн?

— Перестаньте сверлить мне дырку на голове! — неожиданно взорвалась она. — Я очень сожалею, что происходит что-то недоброе и что ваша знакомая впуталась в неприятную историю. Но это не моя вина. Может быть, вам больше нечего делать, а меня ждет работа.

Я неохотно простился с ней, чувствуя, что она знает больше, чем говорит. Атмосфера дома призрения, с его стариками, болезнями и подавляемой болью, сопутствовала мне до самого дома Джонсонов.

Высокий старый дом был погружен в темноту. Казалось, он висел надо мной на фоне звезд, как мрачное прошлое, состоящее из нескольких слоев, означающих ряд поколений. Я постучал в дверь, затем, не дождавшись ответа, еще раз.

У меня было желание заорать на дом, как ранее Джерард Джонсон, и я начинал подумывать, не схожу ли, подобно ему, с ума. Облокотившись на стену, я посмотрел на тихую улицу. Я поставил машину за углом, поэтому проезжая часть была совершенно пуста. Над зарослями оливковых деревьев показалась бледная полоска неба, которая все больше светлела.

Утренний холод пробрал меня до самых костей. Очнувшись, я принялся так сильно колотить в дверь, что отбил пальцы и стал посасывать их, сунув в рот.

Из-за двери донесся голос Джерарда Джонсона:

— Кто там?

— Арчер. Откройте, пожалуйста.

— Не могу. Она ушла и заперла меня на ключ! — хрипло заскулил он.

— Куда она пошла?

— Кажется, в свой дом призрения… «Ля Палома». Сегодня у нее ночное дежурство.

— Я только что оттуда. Миссис Джонсон вторично ушла с работы.

— Ей не следует этого делать. Она потеряет и это место. Нам придется жить на пособие. Не знаю, что с нами будет.

— Где Фрэд?

— Не знаю.

— Мне хотелось задать ему множество разных вопросов, касающихся его жены и пропавшей картины, но меня обескуражили его бессмысленные ответы. Я пожелал ему через дверь спокойной ночи и отправился в полицию.

Маккендрика я застал в его кабинете; он выглядел почти так же, как семь или восемь часов назад. Под глазами у него я заметил синие мешки, но взгляд был острым и настороженным; он был тщательно выбрит.

— Похоже, вы не выспались, — обратился он ко мне.

— Я совсем не ложился. Все пытался разыскать Бетти Сиддон.

Маккендрик сделал такой глубокий вдох, что под ним даже стул затрещал, а затем с шумом выпустил воздух.

— Почему вас это так волнует? Мы не можем следить за каждым движением репортера в течение двадцати четырех часов в сутки.

— Я знаю. Но мы имеем дело с необычным случаем. Думаю, стоит обыскать дом Джонсонов.

— У вас есть основания полагать, что мисс Сиддон находится там?

— Ничего конкретного. Но существует вероятность и даже подозрение, что пропавшая картина находится именно там. Она уже прошла через руки миссис Джонсон, а потом через руки ее сына Фрэда.

Я напомнил Маккендрику все известные нам факты: что Фрэд Джонсон украл или позаимствовал картину из дома Баймейеров и что её потом украли из музея или, согласно ранее выдвинутой Фрэдом версии, из дома Джонсонов. К этому я добавил полученную от Джесси Гейбл информацию, свидетельствовавшую о том, что Уитмор купил картину у миссис Джонсон.

— Все это очень интересно, — равнодушным тоном отозвался Маккендрик, — но у меня сейчас нет времени разыскивать мисс Сиддон. А также искать исчезнувшую, украденную или пропавшую картину, которая, по всей вероятности, не представляет особой ценности.

— Зато девушка представляет. А картина — ключ ко всей этой дьявольской загадке.

Маккендрик тяжело навалился на стол:

— Это ваша девушка, верно?

— Я еще в этом не уверен.

— Но она вас интересует?

— Очень, — ответил я.

— А исчезнувший портрет — это та картина, которую вам поручили найти, ведь так?

— Ну, предположим.

— И поэтому вы считаете, что она является ключом ко всей загадке, да?

— Я этого не говорил, капитан. Мне кажется, что девушка и картина играют важную роль вне зависимости от того, каково мое личное отношение к ним.

— Это вы так думаете. Я бы хотел, чтобы вы пошли в ванную и внимательно рассмотрели себя в зеркале. Можете воспользоваться моей электробритвой. Она в шкафчике за зеркалом. Свет включается с левой стороны.

Я зашел в ванную и оглядел свое лицо; оно было бледным и усталым. Я сделал гримасу, чтобы оживить его, но глаза не изменили выражения, оставаясь стеклянными и матовыми.

После того как я побрился и умылся, мой внешний вид слегка улучшился, но не исчезли беспокойство и усталость, сковывавшие все тело.

Когда я вернулся в кабинет, Маккендрик внимательно посмотрел на меня:

— Вы себя лучше чувствуете?

— Немного лучше.

— Сколько времени прошло с тех пор, как вы ели?

Я взглянул на часы: было без десяти семь.

— Часов девять или десять.

— И за все это время вы не сомкнули глаз?

— Нет.

— Ладно, пойдем позавтракаем. Джо открывает в семь.

Джо был владельцем ресторанчика для рабочих; зал и бар начали уже заполняться посетителями. В прокуренном помещении царила атмосфера легкого, шутливого оптимизма, как будто начинавшийся день предвещал что-то радостное.

Мы заняли один из столиков, усевшись друг против друга. Ожидая, пока подадут завтрак, мы обсудили за кофе весь ход следствия. Я с досадой подумал о том, что до сих пор не сказал ему о своем разговоре с миссис Чентри; я понимал, что необходимо это сделать, прежде чем он узнает об этом сам.

Однако я отложил свое намерение до того момента, пока не подкреплюсь солидной порцией съестного.

Мы позавтракали беконом с ветчиной, картофелем-фри и гренками, а на закуску потребовали шарлотку и ванильное мороженое.

Покончив с едой, мы заказали еще по чашке кофе.

— Я навестил вчера вечером миссис Чентри, — сообщил я наконец.

Его лицо тотчас же застыло, а в уголках глаз показались морщинки.

— Ведь я просил вас не делать этого.

— Мне это казалось совершенно необходимым. Каждый из нас действует на основании собственных принципов, капитан.

— Несомненно.

Я имел в виду, что свободу его действий сдерживали различные соображения политического характера; он был стальным кулаком города, концентрировавшим в себе всю его сокрушительную силу, но обязан был пользоваться этой силой в соответствии с пожеланиями жителей. Даже теперь он, казалось, прислушивался к их многочисленным голосам, раздававшимся в том числе и здесь, в большом прокуренном зале ресторана, где мы сидели.

Постепенно его лицо разгладилось и перестало напоминать глыбу потрескавшегося цемента. Глаза оставались равнодушными.

— И что же вы узнали от миссис Чентри?

Я довольно подробно пересказал ему наш разговор, подчеркнув роль мужчины в коричневом костюме, кости которого откопали Рико и миссис Чентри. От волнения лицо капитана раскраснелось.

— Она сказала вам, откуда взялся тот парень?

— По всей вероятности, перед этим он находился в госпитале для инвалидов войны.

Маккендрик ударил ладонью по столику, так что чашки, зазвенев, подпрыгнули. Сидевшие неподалеку посетители, несомненно, слышали шум, но никто не обернулся.

— Почему, черт возьми, вы не сказали об этом раньше? Ведь если он лежал в госпитале для инвалидов, мы наверняка сможем установить его личность на основании найденных костей!

Он положил на стол три долларовых банкнота, поднялся со стула и покинул зал.

Я тоже расплатился и вышел на улицу. Был уже девятый час; город пробуждался к жизни. Я шел по Главной улице, надеясь, что смогу пробудиться вместе с ним, пока не очутился перед зданием редакции.

Никто не видел Бетти и не получал от нее никаких известий.

Вернувшись на стоянку, я сел в машину и поехал в сторону побережья. Мною руководила полуосознанная надежда: если я вернусь в комнату, где начался мой роман с Бетти, то застану ее там.

Однако ее не оказалось. Я бросился на постель и попытался обо всем забыть, но меня продолжали преследовать сны о разгневанных мертвецах.

Я проснулся отдохнувшим около полудня и выглянул в окно на залив, разрезанный на длинные, светлые, блестящие полоски полуопущенным жалюзи. Несколько яхтсменов направляли свои суда в море, пользуясь легким южным ветерком. Внезапно в памяти у меня всплыла одна существенная подробность.

Шериф Брозертон рассказывал мне в Аризоне о солдате по фамилии Уилсон или Джексон, который был другом Уильяма, убитого сына Милдред Мид. Тогда же он сказал, что после войны получил от него открытку, отправленную из госпиталя для инвалидов в Калифорнии.

Сняв трубку, я заказал разговор с постом шерифа Брозертона в Коппер-Сити. После краткого ожидания я услышал его голос:

— Рад, что вы меня поймали, Арчер. Я как раз собирался пойти перекусить. Как поживает дочурка Баймейеров? Надеюсь, она благополучно добралась до дому и теперь находится в полной безопасности, с семьей?

— Да, она дома. Не знаю только, в безопасности ли.

— Как это так? В собственной-то семье? — Брозертон явно полагал, что, спасая Дорис, мы тем самым обеспечили ей вечное счастье.

— Она довольно неуравновешенна и не слишком ладит с отцом. Но раз уж речь зашла о нем, мне бы хотелось задать вам один вопрос, заранее извиняюсь, если повторюсь. Скажите, Баймейер повлиял в какой-то степени на прекращение расследования по делу об убийстве Уильяма Мида?

— Вы уже спрашивали об этом. И я сказал вам, что не знаю.

— А существовала такая возможность?

— У Баймейера не было причин добиваться этого. В то время он находился в близких отношениях с матерью Уильяма. Я говорю вам только то, что общеизвестно.

— А Милдред Мид хотела, чтобы расследование было продолжено?

— Не знаю, что она думала на этот счет. Она разговаривала по этому поводу на более высоком уровне, — Последние слова он произнес сухим тоном, словно намереваясь прервать беседу.

— Милдред Мид требовала, чтобы Ричарда Чентри доставили из Калифорнии и допросили?

— Не помню, чтобы она выдвигала такое предложение. Чего вы добиваетесь, Арчер?

— Пока сам не знаю. Но одно из ваших сообщений по поводу дела Мида может иметь очень важное значение. Вы как-то упомянули, что товарищ Уильяма по армии приезжал в Аризону и разговаривал с вами о его гибели.

— Верно. Я даже вспоминал его недавно. Знаете, он связался со мной уже после войны. Прислал открытку из Лос-Анджелеса, из госпиталя для инвалидов, спрашивал, не открылись ли в деле Уильяма Мида какие-нибудь новые обстоятельства. Я ответил ему, что нет.

— Вы не помните, как он подписал ту открытку?

— Кажется, Джексон, — поколебавшись, отозвался шериф. — Джерри Джексон. У него был довольно неразборчивый почерк.

— А может, Джерри Джонсон?

Шериф снова некоторое время молчал. Я слышал пробегавшие по проводам неясные голоса — полузабытые воспоминания, снова пробужденные к жизни.

— Пожалуй, да, — отозвался он наконец. — Эта открытка должна находиться в моих бумагах. Я все надеялся, что когда-нибудь смогу послать бедняге конкретный ответ. Но этого так и не случилось.

— Может быть, вам еще придется это сделать.

Во всяком случае я не теряю надежды.

— Вы кого-нибудь подозревали, шериф?

— А вы?

— Нет. Но я не вел расследование по тому делу.

Я коснулся болезненной темы.

— Я тоже не вел, — с горечью произнес он. — У меня его отобрали.

— Кто?

— Люди, у которых было достаточно власти, чтобы сделать это. Я не намерен называть никаких фамилий.

— Ричард Чентри подозревался в убийстве брата?

— Это ни для кого не секрет. Я уже говорил вам, что его поспешно вывезли за границы штата. Насколько мне известно, он не вернулся.

— Значит, между ними были какие-то конфликты?

— Не знаю, можно ли это назвать конфликтом. Скорее, здоровым соперничеством. Конкуренцией. Оба хотели стать художниками. Оба хотели жениться на одной и той же девушке. Можно сказать, что Ричард победил в обоих раундах. И к тому же унаследовал семейное состояние.

— Но его счастье длилось всего семь лет.

— Да, я слышал.

— Вы не догадываетесь, что бы такое могло с ним приключиться?

— Нет. Не догадываюсь. Это не моя территория. А кроме того, у меня кое с кем назначена встреча, и я должен заканчивать разговор, не то опоздаю. До свидания. — И он положил трубку.

Я вышел в коридор и постучался к Паоле. За дверью послышались тихие шаги.

— Кто там? — спросила она.

Я назвал себя, и она открыла дверь. Похоже было, что ее, как и меня, мучили дурные сновидения и она еще не полностью от них очнулась.

— В чем дело?

— Мне нужно задать еще несколько вопросов.

— Я уже все рассказала.

— Я в этом не уверен.

Она попыталась закрыть дверь, но я успел придержать ее. Мы оба чувствовали тяжесть друг друга и силу противостоящей воли.

— Вы не хотите узнать, кто убил вашего отца, Паола? Она внимательно взглянула на мое лицо, но в ее темных глазах я не заметил особой надежды.

— Вы точно это знаете?

— Узнаю. Но мне нужна помощь. Я могу войти?

— Я сама выйду.

Мы уселись в плетеные кресла, стоявшие в конце коридора, у окна. При этом Паола отодвинула свое кресло, чтобы ее не видно было с улицы.

— Чего вы боитесь, Паола?

— Глупый вопрос. Позавчера вечером убили моего отца. А я продолжаю торчать в этом паршивом городишке.

— Кого вы боитесь?

— Ричарда Чентри. Это наверняка он. Его здесь считают кем-то вроде героя, потому что никто не знает, каким он был сукиным сыном.

— Вы его знали?

— В общем-то, нет. Я родилась слишком поздно. Но отец и мать знали его очень хорошо. В Коппер-Сити о нем ходили довольно странные слухи. О нем и о его незаконнорожденном брате, Уильяме Миде.

— Что за слухи?

Между ее черными бровями залегли две глубокие складки.

— Я слышала, что Ричард Чентри украл картины брата. Оба были способными художниками, но у Уильяма был настоящий талант. Ричард копировал его стиль, а когда Уильяма забрали в армию, присвоил его рисунки и картины и выдал за свои. А кроме того, увел у него девушку.

— Теперешнюю миссис Чентри?

— Выходит, так.

Постепенно она все больше наклонялась в сторону окна, как светолюбивое растение, но глаза ее оставались мрачными и встревоженными. Внезапно она отдернула голову, как будто заметила на улице целившихся в нее снайперов.

Потом она пошла за мной в комнату и во время моего телефонного разговора с Маккендриком стояла в дверях. Я поделился с ним сведениями, добытыми сегодня утром.

— Фамилия Джонсон достаточно распространенная, — прервал меня Маккендрик. — Но я бы не особенно удивился, узнав, что это наш Джерард Джонсон с Олив-стрит.

— Я тоже. Если Джерард был ранен на войне и находился некоторое время в госпитале, легко объяснить все его выходки.

— По крайней мере, некоторые из них. Мы можем допросить его по этому поводу. Но сначала я бы хотел передать дополнительные данные в госпиталя для инвалидов войны.

— Дополнительные данные?

— Вот именно. Ваш приятель Пурвис обследовал кости, которые вы доставили нам вчера вечером, и обнаружил на них следы, напоминающие повреждения, оставленные шрапнелью. Оказалось, что покойный проходил специальный курс лечения. Так вот, Пурвис теперь связывается с госпиталями для инвалидов.

— А что вы предпринимаете по делу Бетти Сиддон?

— Она до сих пор не появилась?

Голос Маккендрика приобрел скучающий оттенок. Я с грохотом бросил трубку и некоторое время сидел неподвижно, жалея, что не сумел справиться со злостью, и думая, что предпринять дальше.

Я снова поехал в центр и навестил редакцию газеты. От Бетти по-прежнему не поступало никаких известий. У ее подруги Фэй Брайтон были красные глаза. Она сообщила мне о подозрительном телефонном звонке — ее собеседница отказалась назвать свое имя и номер телефона.

— Она вам угрожала?

— В общем-то, нет. Скорее, показалась встревоженной. Ей хотелось знать, не случилось ли чего-нибудь с Бетти. Когда я спросила, почему это ее интересует, она повесила трубку.

— В котором часу она позвонила?

— Сегодня утром, около десяти. Мне нужно было дать ей разговориться. Если бы я подошла к ней более тактично, возможно, она сказала бы больше.

— Вам показалось, что она что-то знает?

— Да, мне так показалось, — ответила она, немного подумав. — По-моему, она была напугана или чувствовала себя виноватой. Она говорила вежливо, но каким-то странным голосом. — Миссис Брайтон немного подумала, как бы подбирая нужные слова. — Это могла быть негритянка, образованная негритянка.

Я тотчас вспомнил чернокожую медсестру из дома призрения «Ля Палома». Миссис Холмэн. Я попросил у миссис Брайтон телефонную книгу и попытался разыскать в ней эту фамилию, однако безуспешно. Там ее не оказалось.

Мне нужен был какой-то человек, связанный с местной негритянской общиной. Единственным, кто пришел мне на ум, был владелец магазина, торговавшего спиртным, у которого я приобрел две бутылки виски для Джерри Джонсона. Я отправился туда и застал его за прилавком.

— Еще немного виски из Теннесси? — спросил он.

— Это всегда не помешает.

— Две четвертинки? — улыбнулся он, снисходя к моей экстравагантности.

— На этот раз попробую взять сразу полкварты.

Когда он укладывал бутылку в пакет, я спросил у него, не знает ли он медсестру по фамилии Холмэн. Он с интересом взглянул на меня, но тут же отвел глаза.

— Кажется, слышал о такой. Хотя лично не знаком. Я знаю ее мужа.

— Она ухаживала за моей знакомой, — сказал я. — В доме призрения, где она работает. «Ля Палома». Мне хочется сделать ей небольшой подарок.

— Если вы имеете в виду это, он указал на бутылку, — я могу его вручить.

— Я бы предпочел сделать это лично.

— Как хотите. Миссис Холмэн живет почти на углу Ноупал и Мартинес. Третий дом от угла, перед ним еще растет такое большое дерево. Вам нужно поехать отсюда в южном направлении, повернуть на пятую улицу и проехать один квартал в сторону океана.

Я поблагодарил его, заплатил за виски и поехал в южном направлении. Указанное дерево было единственным зеленым оазисом на всем отрезке улицы, застроенном двухэтажными деревянными домишками. В тени его растрепанной кроны стоял кузов старого лимузина марки «шевроле» образца тысяча девятьсот сорок шестого года, служивший местом игр для темнокожих детишек.

Миссис Холмэн наблюдала за ними с крыльца. Увидев меня, она вздрогнула и машинально сделала шаг к двери. Потом, опомнившись, оперлась на нее спиной и попыталась мне улыбнуться, но глаза ее оставались серьезными.

— Добрый день, — сказал я.

— Здравствуйте.

— Это ваши дети?

— Один мой. — Она не указала, который именно. — Чем могу служить?

— Я по-прежнему разыскиваю мисс Сиддон. Волнуюсь за нее. Мне подумалось, что, может, вы тоже волнуетесь.

— Не знаю, с чего вы это взяли, — отозвалась она с наигранным равнодушием.

— Вы не звонили сегодня утром в редакцию?

Она глянула поверх моего плеча на детей. Те сидели тихо, словно им было не по себе в перистой тени дерева.

— Может, и звонила… Что из этого?

— Если вы могли это сделать, то можете и со мной поговорить. Я не пытаюсь вас ни во что вмешивать, просто мне необходимо разыскать Бетти Сиддон. Боюсь, что ей грозит опасность. И вы тоже так считаете.

— Я этого не говорила.

— Не обязательно говорить. Вы видели вчера вечером мисс Сиддон в «Ля Палома»?

Она медленно кивнула головой:

— Видела.

— Когда?

— Ранним вечером. Она приехала к миссис Джонсон, и они о чем-то беседовали в одном из пустых залов. Не знаю, о чем они говорили, но в конце концов они вышли вместе и уехали на машине мисс Сиддон, не сказав мне ни слова.

— Значит, прошедшей ночью миссис Джонсон дважды уходила с работы?

— Видимо, да.

— Когда она вернулась в приют, там была полиция. Верно?

— Возможно.

— Вам хорошо известно, что так и было. Они наверняка сказали вам, что ищут.

— Может, и сказали. Не помню. — Она говорила очень тихо, стоя неподвижно, в большом замешательстве.

— Вы должны это помнить, миссис Холмэн. Полицейские искали Милдред Мид и Бетти Сиддон. Наверняка они спрашивали вас о них.

— Может, и спрашивали. Я устала. У меня масса дел, а позади трудная ночь.

— Возможно, вам придется пережить еще более трудный день.

— Как вы смеете мне угрожать? — внезапно вспыхнула она.

Дети, игравшие в кузове «шевроле», испуганно застыли на месте. Маленькая девочка, как я догадался, дочь миссис Холмэн, закрыла лицо руками и принялась тихо всхлипывать.

— А как вы смеете меня обманывать? — сказал я. — Я вам не враг и вовсе не хочу, чтобы вас привлекали к ответственности. Но придется это сделать, если вы не скажете правду.

Она посмотрела на плакавшего у меня за спиной ребенка.

— Ладно, — проговорила она, — пусть будет так. Миссис Джонсон просила меня не говорить полиции, что они обе — мисс Мид и мисс Сиддон — были в «Ля Палома». Я так и знала, что это грозит неприятностями. Мне следовало догадаться.

Она быстро прошла мимо меня и открыла дверцу «шевроле». Уезжая, я видел, что она сидит внутри с дочерью на руках, окруженная стайкой молчаливых детей.

Я снова поехал на Олив-стрит. При ярком свете полуденного солнца дом Джонсонов казался диковинным и угрюмым, словно длинное старческое лицо, на котором застыла гримаса отвращения к окружающему.

Припарковав машину на противоположной стороне улицы, я попытался представить себе, что произошло или может происходить там сейчас. Даже если бы я был уверен, что Бетти находится там, я бы не мог наперед сказать, удастся ли мне ее разыскать. Дом был старый, полный закоулков, а я совсем не знал его.

По улице пронеслась маленькая «тойота», двигаясь в направлении больницы. Сидевший за рулем мужчина напоминал адвоката Фрэда Джонсона, Лэкнера. Он остановил машину кварталом дальше, неподалеку от того места, где был убит Пол Граймс. Я услышал тихий звук открывающейся, а затем захлопывающейся дверцы «тойоты», но не видел, вышел ли кто-нибудь из нее, так как мне заслоняли обзор деревья.

Вытащив из машины бутылку виски и револьвер, я разместил их в карманах пиджака, после чего пересек улицу и постучал в дверь дома Джонсонов.

Внезапно я услышал шорох и прильнул к стене с револьвером наизготовку. Пышно разросшиеся кусты у крыльца слегка пошевелились, и оттуда послышался тихий голос Фрэда Джонсона:

— Мистер Арчер?

— Он самый.

Фрэд перепрыгнул через балюстраду; он двигался, как человек, сызмальства привыкший скрываться от неприятностей. Лицо его было бледно.

— Где ты был, Фрэд?

— В конторе мистера Лэкнера. Он только что меня привез.

— Ты считаешь, что по-прежнему нуждаешься в адвокате?

Он опустил голову, чтобы я не видел его лица:

— Пожалуй, да.

— Почему?

— Мистер Лэкнер посоветовал мне не разговаривать ни с кем на эту тему.

— Тебе придется об этом говорить, Фрэд.

— Я знаю. Он сказал то же самое. Но он хочет, чтобы я это делал в его присутствии.

— Куда он поехал?

— Переговорить с капитаном Маккендриком.

— О чем?

Фрэд понизил голос, как будто стены дома могли его подслушать:

— Мне нельзя раскрывать секрет.

— Ты кое-чем обязан мне, Фрэд. На тебе лежит долг благодарности.

Я помог тебе избавиться от тюрьмы. Если бы не я, ты бы сидел сейчас в камере, в Коппер-Сити.

— Но на мне лежит также долг благодарности в отношении матери и отца.

Я схватил его за плечи. Он весь дрожал; усы свисали на губы, как символ его непрочной и ущербной мужественности.

— Что же совершили твои родители, Фрэд? — спросил я как можно мягче.

— Не знаю. — Он с трудом проглотил слюну, и его язык пошевелился во рту, словно маленькое слепое создание, отыскивающее выход.

— Они прячут в доме какую-то женщину?

Он с мрачным видом утвердительно кивнул:

— Я слышал на чердаке женский голос.

— Что она там делает?

— Не знаю. С ней был мой отец.

— Когда ты это слышал?

— Сегодня на рассвете. Наверное, она находилась там всю ночь.

Я встряхнул его. Голова Фрэда качнулась взад и вперед, словно в бессмысленном приветственном жесте. Я отпустил его, опасаясь сломать ему шею.

— Почему ты не сказал мне об этом раньше?

— Я не знал, что там происходит. Мне казалось, что я узнал ее голос. Но я не был уверен, что это мисс Сиддон, пока не обнаружил перед домом ее автомобиль.

— А за кого ты принял ее до этого?

— За женщину, которую он привел с улицы, может быть, из больницы. Прежде он, случалось, заманивал их в дом и заставлял раздеваться. С тех пор мать и начала запирать его.

— Он не в своем уме?

— Не знаю. — Глаза Фрэда наполнились слезами, и он отвел взгляд. — Мистер Лэкнер считает, что он опасен. По его мнению, полиция должна забрать его и поместить в закрытую лечебницу.

Мне тоже так казалось, но я не был уверен, что это удастся осуществить, не подвергая чрезмерной опасности жизнь других. Я хотел, чтобы Бетти осталась жива, если только ее уже не убили.

— У тебя есть ключ от дома, Фрэд?

— Да. Я сделал себе запасной.

— Впусти меня внутрь.

— Мне нельзя этого делать. Я должен ждать здесь мистера Лэкнера с полицией.

— Хорошо, стой и жди их. Дай мне только ключ.

Он вытащил его из кармана и неохотно передал мне, словно лишался при этом изрядной доли индивидуальности. Когда он вновь заговорил, голос его звучал уже несколько ниже, как будто утрата индивидуальности пошла ему на пользу:

— Я пойду с вами. Мне известна планировка дома.

Я вернул ему ключ, и он сунул его в замок. Сразу же за дверью, у нижней ступеньки лестницы, поджидала миссис Джонсон. Она адресовала мне жутковатую смущенную улыбку, какую можно видеть на лицах покойников, после того как похоронных дел мастер исполнит свою задачу.

— Чем могу быть полезна?

— Тем, что уйдете с дороги. Я пришел к вашему мужу.

Ее фальшивая улыбка сменилась ожесточенной гримасой.

— Что ты наболтал этому человеку? — обратилась она к Фрэду.

— Мы должны удержать отца, мама.

Лицо миссис Джонсон снова изменило выражение — оно словно соответствовало раздвоенности ее жизни. Мне показалось, что она вот-вот плюнет в своего сына или проклянет его, а потом, сломленная, разразится рыданиями.

— Я никогда не умела ладить с этим сумасшедшим.

— Вы подниметесь со мной наверх, чтобы поговорить с ним? — спросил я.

— Я пыталась это сделать еще ночью. Но он сказал, что если я не оставлю его в покое, то он застрелит ее и себя.

— У него там револьвер?

— Он всегда у него был. Наверное, даже не один. Когда он напивался, я, бывало, обыскивала весь дом, но мне не удалось ничего найти.

— Он когда-нибудь пускал их в ход?

— Нет. Он только болтает. — Но на ее лице были написаны теперь страх и нерешительность.

— Как ему удалось заманить наверх мисс Сиддон? Она отвела взгляд своих серьезных темных глаз: — Не знаю.

— Это вы ее туда отвели?

— Нет. Я никогда не решилась бы на такое.

— Но ведь ты ее привела! — вмешался сын.

— И что из того? Она сама этого хотела. Говорила, что ей необходимо поговорить с ним, а он как раз находился наверху.

Я не могу отвечать за каждую журналистку, которая обманом проникает в мой дом.

Я отстранил ее и стал подниматься по лестнице; Фрэд двинулся вслед за мной. Поднявшись на второй этаж, я оказался в темном холле. Фрэд прошел мимо меня и включил свет. На двери чердака все так же висел замок.

— Это твоя мать закрыла?

— Наверное, она. Она панически боится, что он уйдет от нее, как тогда, когда он уехал в Британскую Колумбию.

— Спустись вниз и возьми у нее ключ.

Фрэд сбежал по ступенькам.

— Кто там? — раздался голос Джонсона из-за двери, ведущей на чердак. Голос был хриплым и испуганным.

— Арчер. Я ваш друг.

— У меня нет друзей.

— Позавчера я принес вам немного виски из Теннесси.

— Это бы мне сейчас пригодилось, — отозвался он помолчав. — Я не спал всю ночь.

Фрэд взбежал наверх, прыгая через две ступеньки и торжествующе протягивая мне маленький ключик.

— Кто там ходит? — спросил Джонсон.

Фрэд взглядом дал понять, чтобы я сам ответил, одновременно передавая мне ключ от висячего замка. Впечатление было такое, что тем самым он вручает мне и всю власть, какую еще можно было иметь в этом доме.

— Это ваш сын, Фрэд, — ответил я.

— Велите ему уйти, — потребовал Джонсон. — И если вы можете мне дать немного виски, я вам буду очень признателен.

Но времени для обмена любезностями уже не оставалось. Вдали послышался звук полицейской сирены, который стих перед домом. Повинуясь внезапному импульсу, я отпер замок, вынул револьвер и снял его с предохранителя.

— Что вы там делаете? — спросил Джонсон.

— Несу вам виски.

На крыльце послышались тяжелые шаги. Левой рукой я снял замок и толкнул дверь.

Джонсон сидел у лестницы, ведущей на чердак. Рядом с ним лежал на ступеньке маленький револьвер. Он потянулся за ним, но чересчур медленно.

Я успел наступить ему на руку и схватил револьвер. Прижав ушибленные пальцы ко рту, он посмотрел на меня с упреком — как на человека, обманувшего его доверие.

Оттолкнув его, я вбежал на чердак, в оборудованную там мастерскую. Там сидела на кухонном стуле Бетти Сиддон, имея на себе лишь кусок бельевой веревки, который удерживал ее в вертикальном положении.

Глаза ее были закрыты, лицо бледно и неподвижно. На мгновение мне показалось, что она мертва, и земля зашаталась у меня под ногами.

Но когда я, встав на колени, перерезал шнур, Бетти, живая, упала в мои объятия. Я крепко обнял ее. Она пошевелилась и открыла глаза:

— Ты долго не приходил.

— Я был глуп.

Это я сделала глупость, — возразила она. — Мне не следовало являться сюда одной. Он пригрозил мне револьвером и приказал раздеться. Потом связал и написал мой портрет.

Неоконченный портрет, обращенный к нам, стоял на испачканном красками мольберте. Он напомнил мне картины, которые я видел в течение последних дней в музее, в доме миссис Чентри и в квартире Милдред Мид. Хотя я по-прежнему не мог в это поверить, все указывало на то, что громко скуливший пьянчуга, которого капитан Маккендрик только что арестовал у подножия лестницы, ведущей на чердак, не кто иной, как исчезнувший художник Чентри.