Голый на маскараде

Глава 11

В субботу, около полудня Леонид Максимович Волохов перегнулся над парапетом и плюнул в неспешные волны Невы-реки. Потом подумал, покопался в карманах и кинул в воду десять копеек.

– Что ты там делаешь? – нервно спросила Виктория.

– Отмечаюсь. – ответил Леня.

– В чем отмечаешся?

– В том, что я через двенадцать лет снова здесь. И, может быть, ещё через двенадцать лет вернусь снова.

– В этом весь ритуал?

– Ага, – кивнул Леня, – Сперва плюнуть, чтоб показать превосходство москвича, а потом подарить волнам десять копеек, чтоб снова сюда вернуться. Отец так и сделал, но больше не вернулся. Мы именно на этом месте, напротив Летнего сада плевались.

– Папаша твой, – резко начала было Вика, но смягчилась. – Ты весь, наверное, в своего отца. Хватит ерундой заниматься. Закончил ритуал?

– Да.

Леня оттолкнулся от парапета и Вика уверенно потащила его за собой, поскольку этот визит к брегам Невы возле Летнего сада, был единственным, что он выпросил у Вики в самолете. Остальную программу разработала она: поход в Русский музей, прогулка по Невскому проспекту, перекусон в кафе «Север», Московский вокзал, «Красная стрела» – домой. Каков был смысл и цель этого вояжа Леня не спрашивал. Попросту с раннего утра, ещё на Внуковском аэродроме, напрочь отключил свою волю и всяческие личные желания и, словно ребенок малый, плелся за Викторией, выполняя её как указания, так и прихоти: «Не отставай. Дай свой паспорт, я возьму билеты. Не лапай меня за задницу. Пошли – обьявили регистрацию. Что ты на мои сиськи уставился, словно дикий грузин?! Сядь рядом. Заткнись, от тебя ничего умного не услышишь. Ленечка, не обижайся, меня просто трясет, дело очень важное, как закончим – все тебе будет, чего захочешь,честное слово, я хорошая, но когда не такая злая.»

До Русского музея они добрались быстро и Леня приметил, что Вика становилась все сосредоточенней, решительно ничего не понимала, когда он пытался обратить её внимание на сверкающий шпиль Адмиралтейства, поскольку «адмиралтейской иглой» любовался сам Александр Сергеевич Пушкин.

В музее Вика разом подошла к скучающей старушке в гардеробе:

– Как мне найти Алевтину Марковну?

С преувеличенной петербуржской вежливостью гардеробщица обьяснила, как следует пройти по галлерее, спутится в подвал, полавировать по коридорам, найти короткую лестницу, а там и будет кабинет Алевтины Марковны. Леня решил было, что визит к этой неизвестной ему даме для него смысла не имеет и сказал Вике.

– Я бы по залам походил, это же музей мирового класса.

– В следующий раз. – обрезала Вика. – Пойдешь со мной.

Боялась ли она чего или чувствовала себя неуверенно, Леня не понял.

Поблукав по коридорам, они в конце концов, нашли нужный кабинет и обнаружили в нем белую, как снег, женщину с моложавым лицом, но сильно трясущимися руками. Она вся состояла из внешних контрастов – рыхлое, лишенное формы тело и ясные глаза на обрюзгщем лице. Определить её возраст было невозможно – верных шестьдесят, но и восемьдесят не исключены. Она неторопливо оторвалась от большой чашки кофе, когда Вика сказала.

– Здравствуйте, Алевтина Марковна. Я звонила вам из Москвы. Виктория Лобова.

– Здарвствуй, зравствуй, деточка! – приветливо запела владелица крошечного кабинета в подвале. – Садись и кавалер твой пусть присядет. Я тебя жду, как договорились. Ну, и кем же ты приходишся нашему питерскому флотоводцу Сергею Митрофановичу Остроухову?

Вика раскрыла сумочку и потянула из неё пачку каких-то бумаг, документов, часть из которых, как приметил Лення, пожелетели от времени, самые ветхие были закатаны в пластик.

– Сергей Остроухов мой прямой прадед. – проговорила Вика. – Моя родословная линия от Остроухова вся заверена официально и...

– О, Господи! – прерывая её, всплеснула руками Алевтина Марковна. Да не надо мне твоих сертификатов! Сейчас все ассенизаторы до седьмого колена такие сертификаты добывают, что корни их предедов растут прямо из царского дворца! Я, деточка, лицо неофицальное, в делах твоих ничем реальным помочь не могу и даже сведений конретных дать не смогу. Подожди-ка, значит Николай Сергеевич Остроухов был твоим дедом?

– Да. По матери. Но я его, конечно, не знала. Он умер в сороковом.

– Не умер, а погиб в лагерях. Это я установила, но по делу, о котором ты хлопочешь, сведения весьма скудны, к сожалению.

Леня в течение этого разговора, хоть и был очень внимателен, но ничего не понимал.

Алевтина Марковна извлекла из стола толстую книгу в потемневшем переплете, аккуратно раскрыла её на закладке, осторожно перевернула несколько листов, продолжая говорить ровно,с легкой иронией.

– Ныне у нас обьявился легион несчитанный дворян и высших аристократов. В старом Петербурге их было много меньше. Если все эти потомки вернут себе свои наследственные дворцы и хоромы, простым людям вовсе негде будет жить... Так, нашла твое дело. Значит, официально архив музея имеет следующие сведения. Всю свою частную коллекцию, собирать которую начал ещё твой прадед, Сергей Митрофанович Остроухов, твой дед передал нашему Музею за год до своего ареста, то есть в тридцать восьмом году. Об этом отметка есть: музей принял коллекцию ценностей, упакованных в два ящика. Эти ящики даже не раскрывали. Далее прослеживается, что в феврале сорок второго года этот груз был эвакуирован в тыл – немцы уже были возле Ленинграда. Есть кое-какой послевоенный след возвращения коллекции в музей. И в пятьдест пятом году эту колекцию востребовал Лобов Дмитрий Николаевич.

– Это мой отец. – нервно сказала Вика. – Он получил эту коллекци?

– Сведений нет. И сколько я не расспрашивала наших трухлявых архиевариусов, никто ничего точно сказать не мог. Есть только заявление вашего батюшки с просьбой вернуть семейную коллекцию. Это все чем я могу тебя огорчить, деточка.

– Подождите, Алевтина Марковна. Отец получил эту коллекцию, она была в семье до его смерти, но потом её снова вернули в музей! Вернули моя мама и тетка Ольга!

– Таких сведений нет. – твердо ответила Алевтина Марковна. – Я в это время уже работала здесь и, прости, деточка, не помню такого. В пятидесятые и шестидесятые годы никто в музей уже ничего ценного не возвращал и не дарил, практически.

– Но что хотя бы входило в коллекцию?! – потеряно спросила Вика.

Женщина развела руками.

– Даже приблизительно ничего сказать не могу!

– Вы уверены, что в подвалах музея этой коллекции нет? – нахмурившись спросила Вика.

Ответ прозвучал с легкой обидой.

– После вашегоо звонка из Москвы я просмотрела всё, сверила все инвентарные номера, более упоминаний о коллекции Остроухова у нас нет.

– Да что хотя бы было в этих ящиках?! – с веселой злостью спросила Вика. – Ведь кто-то мог знать, сплетни должны были ходить, слухи что там было?!

– Конечно, деточка. – грустно улыбнулась Алевтина Марковна. – Ваш прадедушка-флотоводец увлекался русской живописью, итальянской миниатюрой, китайским фарфором, это в аналах истории старого Петербурга было широко известно. Видимо там были работы великого Фаберже, фарфор времен Екатерины,картины ранних абстракционистов, но все это, к сожалению развеял ветер истории.

– Ветер? Истории?! – повторила Вика. – А это, извините, как понимать?

Женщина глубоко вздохнула, сразу стала старше, слабей, беспомощней.

– Вещи чаще всего переживают своих владельцев. Учти – Революция, Отечественная Война, Блокада а потом наша Перестройка и всеобщее воровство национального масштаба. Вы знаете, молодые люди, сколько подлинных раритетов, истиных шедевров вывезено из России за последнии пять-семь леть?

– Да нет... Я не в курсе.

– Так вот, я вам скажу. Если сложить вместе всё, что продали в двадцатые годы за границу комиссары и что украли фашисты Гитлера во время войны, то получится лишь часть тех ценностей, что сбагрили за границу, продали за доллары наши патриоты последних лет. И хотите скажу, где вам, деточка, следует поискать следы ваших семейных сокровищь, если они все-таки есть?

– Где?

– На международных аукционах. Кристи или Солби.

– Но надо же хоть приблизительно знать – ЧТО искать! – отчаяно выкрикнула Виктория.

– Ваши семейные предания должны были сохранить память...

– В семейных преданиях последней была моя тетка Ольга Лимоноваа! выпалила Ывика. – А эта сволочь держала меня на крючке и ничего не говорила!

Алевтина Марковна осеклась, но пропустила мимо ушей «сволочь», однако все же похолодела тоном.

– Вот даже как?

– Вот так! Матушка, когда умирала, велела тетке все мне отдать в совершеннолетие, а тетка заявила, что я... Что я получу все после её смерти! Смерть наступила, но ни документов, ни завещаний – ничего! Куда мне деваться?! – она неожиданно круто повернулась и сказала требовательно. Ленечка, я тебя попрошу, подожди меня, по залам походи, картины посмотри.

– Как хочешь.

Леня вышел из кабинета, тут же запутался в коридорах и вместо залов музея оказался на улице.

Он принялся прогуливаться вдоль центрального фасада музея, прикидывая факты так и эдак, и ему казалось, что многое в смерти Лимоновой прояснилось. Определялся источник доходов Лимоновой, на которые она могла содержать юного любовника, дарить ему атомобили и вывозить на курорты. Скорее всего, семейную коллекцию она нашла и потихоньку пользовалась ею, поддерживая свою жизнь и свои тайные страсти. Но кто-то ещё проведал о ценностях секретарши и этот «кто-то» вознамерился принять участие в растранжиривании богатств. Вывод казался очевидным, но слишком простым. Все это было бы хорошо для кино, теле-сериала или дамского любовного романа. А для реальной жизни в событийном ряду были слишком много романтики, слишком стервозной злодейкой вырисовывалась Ольга Федоровна Лимонова, которая, по мнению Лени, хоть и была стервой, но чтоб эдак грабить племянницу – это черезчур. Не в её характере. Лимонова всегда сохраняла внешнюю респектабельность своей жизни. А наследство не передавала Виктории только потому, что боялась, как бы юная красавица, Олимпийская призерша и девушка активная – быстренько не пустила по ветру все, что накопили поколения. Вывод – опять же в стиле романтического кино.

Но и в этом случае следовало сделать поправку на Время. В последнии годы, когда из-за рубежа в Россию стали возвращаться потомки эмигрантов, обьявились и местные потомки аристократии и вместе с правнуками знаменитых купцов, все они требовали возвращения родовых поместий, особныков и предприятий. Все могло быть – Время в России как бы спрессовалось, резко приблизилась к сегодняшней жизни эпоха начала века с её интересами, а семьдесят лет советской власти будто в пропасть между этими вехами провалились. Что уж там говорить о изрядно нелепом возрождении казачества, если дорогой шеф фирмы «Кураре» Степ-Степ Куравель искал «русский путь» опираясь на дореволюционные традиции, отметая все идейные достижения эпохи строительства социализма. И не он один эдак мыслил, не он один искал опоры для Будущего – на свалке умерших Идей.

Лене казалось, что он уже нащупывает в сумбуре бессвязных фактов центральное зерно истины, когда что-то внешнее отвлекло его внимание. Поначалу он не сообразил, в чем дело, оторвался от размышлений, присмотрелся и к беспредельному удивлению зафиксировал – к Русскому музею нетопропливой походкой двигается никто иной, как его, Лёнин, благодетель, приговоренный к скорой смерти – Степ-Степ Куравель!

Он был упакован в отличную летнюю пару песочного цвета, легкие сандали, с небольшим кейсом в руках. Голова Куравля была покрыты каскеткой с таким длинным козырьком, что борода его, казалось, росла прямо из под шапочки. Но даже не явление начальника как такового поразило Леню, а то, что под руку его держала могучая, слоноподобная женщина с крутыми, скульптурными формами, в ярком и легком платье. По возрасту она казалась ровесницей Куравля, обута была в тяжелые, кажется даже мужские ботинки. Пара двигалась через площадь к лестнице дворца неторопливо, сосредоточенно, словно в Храм. Ранее Леня не наблюдал в начальнике тяги к высокому Искусству – это было несомненным влиянием его Петербургской подруги. Или, ударила в голову Лени шальная мысль, – Степ-Степу потребовалось в Музее нечто совершенно иное, далекое от искусства. Забавным показалось и то, что никаких следов недавнего приступа радикулита, а уж тем более грядущей кончины в походке и осанке шефа не наблюдалось.

Да нет же, вдруг догадался Леня – это первая жена Куравля и если исходить из этого, то президент наносил своей первой семье свой прощальный, перед Вечным Расставанием визит... И для этого надо идти в Музей? Хотя у пожилых людей свои причуды – быть может там, в Музеее, когда-то начинасль их любовь?

Леня ещё не успел осмыслить увиденное, как обнаружил, что навстречу Куравлю с подругой из дверей музея вышла Виктория. Леня напрягся, предполагая, что сейчас может многое проясниться.

Куравель первым увидел Вику, приветсоввал её радстным жестом, поцеловал руку, что-то сказал, а та отвечала рассеяно и явно стремилась сократить встречу до обмена привествиями, словно куда-то торопилась. Куравель не представил женщин друг другу, Вика быстро попрощалась и отошла от пожилой пары. Неизвестно почему, эта холодная встреча настолько обрадовало Леню, что он облегченно перевел дыхание. Куравель со своей слонихой ушли к музею, а Вика шла мимо Лени, не замечая его.

– Ну, как дела? – окликнул Леня.

Она словно запнулась, взглянула на Леню отсутствующим взглядом и бросила равнодушно.

– Поезжай домой.

– Подожди, – опешил Леня. – Ты ещё узнала что-нибудь?

– Про что?

– Да про свой семейный клад, или как там, про коллекцию. Разве Алевтина Марковна больше ничего не сказала?

– Ничего. – сухо произнесла Вика. – Но эта жирная свинья все знает. Знает, что, когда и сколько своровали. Знает, кто воровал. Но за такие знания требуются оплата. Деньги – вперед.

– Мне показалось, что Алевтина Марковна не такая...

– Все они одинаковы.

– Но зачем ты меня потянула с собой?

Виктория косо улыбнулась.

– А вдруг что-нибудь нашлось?

– Значит я – для охраны?

– Считай как хочешь. У меня здесь дел ещё на день другой.У тебя деньги на поезд есть?

Сказано было так, словно она расплачивалась с водителем такси Деньги есть. – проговорил Леня. – Но мы же приехали вместе, ты сказала...

– Отстань от меня! – холодно и капризно прервала она. – Отстань. Ну что ты глаза вылупил? Ждешь, чтоб я тебе прямо сказала, что я с дураками не вожусь? Не нужен ты мне. А если как следует подумаешь, то поймешь, что и я тебе не нужна.

Она отвернулась и пошагала так, что какое-либо преследование, просьбы, уговоры – исключались.

Неизвестно, как чувствует себя собака, когда хозяин вышибает её пинком из теплой избы на мороз. Но Леня плелся по улице ощущая в груди просто физическую боль от этого «пинка». Догонять Вику и требовать обьснений, дело напрасное – напорешся на ещё большие унижения, только и всего.

Заведение «Русские пельмени» подвернулось к нему как раз ко времени и Леня сьел свою привычную двойную порцию, вкуса не почувствовал и обычной радости насыщения не ощутил.

А улицы Санкт-Петербурга стали для него настолько неприятны, что он решил более сюда никогда не приезжать.

До сумерек он таскался неизвестно где, потом припомнил, что надо найти вокзал и позаботится о своем возвращении в столицу. Оказалось, что Невский проспект как раз в этот вокзал и упирается. Леня нашел кассы и даже не удивился, обнаружив в очереди за билетами Степана Степановича Куравля. Начальник тоже его заметил, похлопал глазами, дернул себя за бороду и воскликнул.

– Леня, а ты тут как оказался?!

– Так. – обьяснил Леня.

– Давай возмем спальное купе на двоих! Я плачу, не стеняйся! Мне тебе такое надо рассказать, это же уму непостижимо! На всю ночь до Москвы разговора хватит!

Но разговор этот он начал почти тут же, едва купил билеты.

– Леонид, это крушение мироздания! Я перестал понимать конструкцию общества! Оказалось, что у нашей Ольги Федоровны был совершенно неподобающий ей любовник! Просто мальчишка, сопляк, сутенер, то есть альфонс! И она тратила на него все свои средства! Ты об этом не знал?

– Знал. – ответил Леня.

– Вот как? Надо же было мне сказать!

– Зачем?

– Да, конечно, извини. Но ведь дело и хуже того! Оказалось, что Ольга была замужем! И не разведена! У неё здесь в Питере муж родной, но они вместе не жили уже лет десять, ты представляешь?!

– Нет.

– Черт возьми, Ленька! Твою толстую шкуру никакая информация не прошибает! Он мне в Москву позвонил, узнал про смерть своей супруги, я в поезд вскочил и приехал сюда «стрелой». Это же несчастный, бедный человек! В Москве бомжи живут лучше чем он! И голодает и холодает в коммунальной квартире. В общем, последней надеждой живет, что после смерти жены ему хоть что-то перепадет!

– Что?

– Ему, в общем-то, немного надо. Тысячу долларов. На операцию какая-то опухоль у него на ноге. Я уж и расспрашивать не стал. Юридически, по закону, он имеет право на все, что осталось от жены.

– А что-то осталось? – без интереса спросил Леня.

– Да в том-то и дела, что этот убогий старикашка бормочет про какие-то царские ценности, но он уже маразматик. Я ему дал немного денег и научил, куда следует обращаться по поводу наследства.

– Только ради этого вы сюда и приехали? – спросил Леня.

Кукравель взглянул на него удивленно, но как показалось Лене – со вспыхнувшим, настородженным подозрением во взгляде.

– Ради этого. Но меня просто зашатало, когда мне про любовника сообщили, про шикарную жизнь, которую она этому сутенеру, то есть альфонсу устроила! Ужас, что мне в милиции про неё рассказали! Такой удар по репутации фирмы! Именно в тот момент, когда мы выходим на стабильную международную орбиту!

– Какую? – рассеяно спросил Леня, считая, что не в репутации фирмы дело, а в том, что прикрывшись этой причиной, Степ-Степ сбежал от молодой жены в Питер на свидание со своей бвшей женой в мужских ботинках.

– Леонид Максимович! Скажу вам по большому секрету, что очень скоро мы получим большой госудраственный заказ! И будем его конролировать! То есть распределять сами миллионы, которые вложим в самые надежнейшие фирмы мира! Самые выдающиеся и передовые! В нашей приемной станут в очередь все «рокфеллеры» и шейхи эмиратов! Все нам будут целовать руки, вымаливая нашей милости!

Леня, плохо знакомый с экономикой, – поднапряг мозги.

– Вы хотите сказать, что будете распоряжаться бюджетными средствами, которые выделит правительство на заказ медицинских препаратов для всей страны?

– В этом духе,мой дорогой! В этом разрезе! О деталях дела мы с тобой и проговорим всю ночь до Москвы.

Степ-Степ Куравель переоценил свои возможности – у него не хватило сил, чтоб всю ночь напролет говорить о делах и клеймить презрением свою бывшую секретаршу. Они выпили бутылку коньяка, как то традиционно положено в экспрессе «Красная стрела», и почти сразу заснули, чтоб проснуться уже в родной столице.

На перроне вокзала Куравель тронул Леню за руку, почесал бороду и сказал смущенно.

– Я надеюсь, малыш, что у тебя хватит ума, чтобы не оговориться ненароком при моей Дине о моем визите в Петербург? Мне здесь видишщь ли надо было ликвидировать кое какие материальные проблемы, личного порядка.

Леня кивнул и пошагал к метро – вот так-то: Куравель бодрился из последних сил, он все-таки умирал, а там, в Питере, прощался с первой женой, детьми, «ликвидировал мматериальные проблемы», чего молодой Дине знать не следовало.

Так или иначе, но будщее фирмы «Кураре» представялось в этом свете весьма непонятным. Что разыгрывали между собой Куравль и Фраков казалось решительно непонятным. Скорее всего Куравель стремился обеспечить после своей кончины хорошее существование всех: Дину, жену, детей и Фракова. А потому из последних сил наращивал мощность своей фирмы «Кураре», чтобы она была неиссякаемым источником благостсояния его наследников.