Гомункул

V ТЕНИ НА СТЕНЕ

Окутывавшая кладбище Хаммерсмит тьма была исключительной. Ни единой звезды не мерцало на затянутом тучами небе, а редкие газовые фонари, горевшие в овальных каменных нишах разбросанных там и сям склепов, не освещали ничего, кроме стайки очумелой мошкары, вылетавшей из темноты, тупо носившейся вокруг пламени и снова исчезавшей в ночи. Тяжелый речной туман придавил землю, старые тисы и ольхи, чьи кривые ветви, затеняя дорожки, роняли влагу на шею и плечи Уиллиса Пьюла, неуклюже давившего ногой на край лопаты. Выругавшись, он поднял воротник пальто.

Замшевым перчаткам пришел конец, а на ладони, прямо под большим пальцем, грозил прорваться пузырь мозоли величиной с пенни.

Пьюл всмотрелся в лицо напарника. Этот человек вызывал в нем двойное отвращение: во-первых, из-за крайней нищеты, а во-вторых, из-за тупоумия. Лицо его не выражало ровным счетом ничего. Хотя нет, не совсем. В нем читался страх, а иногда, стоило вдруг ветке скрипнуть над головой или зашелестеть листве, щеки напарника начинала сотрясать дрожь ужаса. Усмехнувшись, Пьюл поднял левую ступню и резко надавил ею на лопату. Нога соскользнула, лопата ушла в землю всего на дюйм-другой и завалилась набок.

В такой работе есть что-то крайне безвкусное, но сегодняшнюю добычу нельзя было доверить одному землекопу. Отчего в таком случае именно Пьюл орудует второй лопатой, а не сам Нарбондо, Пьюл затруднился бы ответить. Если их застанут здесь, можно ничуть не сомневаться, что доктор со своей двуколкой немедленно исчезнут и Пьюлу придется объясняться с констеблем в одиночестве.

Ничего, однажды это изменится. Пьюл попытался сквозь мрак разглядеть дома на Паллисер-роуд, но стволы деревьев уже за десять футов отсюда начинали расплываться в призрачном тумане, а слабый свет его лишь наполовину открытого фонари, казалось, делал окружающие надгробия и склепы даже более темными и расплывчатыми, чем прежде.

Внезапный бой далеких часов, басовитый и печальный в тумане, заставил Пьюла вздрогнуть и выронить лопату. Улыбка порхнула по губам и глазам его напарника, но тут же исчезла, сменившись привычным выражением вялого равнодушия. Кипя от злости, Пьюл подобрал лопату, ухватил у основания ясеневого черенка и с силой вонзил в грязь. Лезвие ушло вглубь лишь на несколько дюймов, где встретило отпор от крышки гроба, отозвавшийся в обеих руках Пьюла внезапной резкой болью. Дернувшись, Пьюл опрометчиво вскрикнул и снова уронил инструмент.

Его напарник, ни разу не промахнувшись, отгреб землю с крышки ящика. Лопата скользила по дереву вдоль и поперек; скрежет казался неестественно громким в суровой тишине. Свою лопату Пьюл так и оставил в земле. Хватит с него.

Он вновь нагнулся над могильным камнем, разбитым в куски годы назад и наполовину скрывшимся под грязью и мхом. Некоторые куски бесследно исчезли. Самый крупный обломок, около квадратного фута, покрывали глубокие, угловатые буквы, складывающиеся в окончание фамилии: «…КОТТ», а ниже виднелись цифра восемь и скрытое лозой плечо вырезанного в камне скелета. В гробу лежали останки Джоанны Сауткотт. Ее сын-притворщик, сам уже почти труп, в пляс пустится от радости при виде ее изъеденных червями костей. С точки зрения Пьюла, один рассыпающийся скелет мало чем отличался от другого такого же.

Гроб, пробывший в земле изрядное количество лет, выглядел на удивление прочным; только один угол вроде бы уступил постоянной сырости и подгнил; дерево расползлось по линии волокон на длинные, дряблые щепки. Напарник Пьюла сполз в яму поближе к изголовью и окопал ящик, чтобы суметь ухватиться за края, вслед за чем рывком его приподнял.

Пьюл тоже вцепился в гроб, пытаясь вытянуть повыше из ямы. Низ проклятого ящика оказался мокрым, пальцы вязли в липких кусках грязи пополам с насекомыми. Гроб начал выскальзывать из рук Пьюла, затем вдруг осел с пронзительным треском, и нижние доски раздались посередине, извергнув поток мусора, засыпавшего лицо напарника в яме. Из днища гроба выскользнул обернутый в грязно-белую ткань костяк и неуклюже перевалился на бок. Складки гнилого савана разорвались, явив миру длинные пряди спутанных волос и давно истлевшее лицо покойницы. Обрывки плоти свисали со скул, будто грибы на трухлявом стволе, и желтоватая кость под ними тускло блестела в свете фонаря.

Пьюл застыл как вкопанный, держа в руках по обломку гнилых боковин. Напарник в разрытой могиле, казалось, задыхался. Лицо его, отвернутое в сторону от весело оскаленного черепа, покраснело и словно вспухло. Огромным усилием воли он сохранил спокойствие, юзом выбрался из-под жутких останков, отполз в сторону на несколько драгоценных дюймов и очень медленно и целеустремленно выбрался из ямы. А затем, не обронив ни слова, спокойно и твердо зашагал прочь, к освещенным склепам вдали, и наконец растворился в тумане.

Сперва Пьюл подавил желание окрикнуть его, потом — позвать на подмогу Нарбондо. Раскатав на земле брезент, он стиснул зубы, сполз в яму и обхватил укутанный в саван скелет. Он переправил его наверх, обернул тканью и потащился, волоча сверток по мокрой траве, в сторону дороги, обходя источники света и натыкаясь на могилы. Оставшийся позади зияющий черный прямоугольник раскопа скрылся в тумане, поглотившем в скором времени и размытый желтый огонек прикрытого заслонкой фонаря.

Билл Кракен очнулся в чужой кровати. Быть того не может. Он ни на секунду не верил, что находится в собственной убогой комнатушке. Он ощущал приятную легкость, словно парил в нескольких дюймах над постелью, а в ушах его стоял неровный шум, напомнивший о холодной ночи, которую он провел как-то ранней весной в здании консервной фабрики на речном берегу в Лаймхаусе. Но это не Лаймхаус. И ему было очень тепло и уютно под стеганым пуховым одеялом, каких он не видел уже лет пятнадцать, не меньше.

Голова казалась громадной. Дотронувшись до лба, он обнаружил, что тот обмотан бинтами, словно у египетской мумии. В груди чувствовалась тупая боль, точно туда лягнула лошадь. На маленьком прикроватном столике лежала знакомая книга. Он узнал потрепанный охристый переплет, длинный кусок которого заворачивался сам по себе, будто у кого-то имелась неврастеническая привычка крутить его большим и указательным пальцами во время чтения. То были «Сообщения о лондонских философах» Уильяма Эшблесса.

Счастливый, Кракен схватил книгу и уставился на обложку. Точно в центре, словно кто-то потрудился вычислить ее местоположение, зияла дыра — круглая, будто след от кончика пальца. Раскрыв книгу, он страницу за страницей проследил маленькое углубление, ведшее к конусообразной свинцовой пуле, чей носик упирался в сто восемнадцатую страницу, будто не пожелав проветрить заодно и трактат о поэтике. Кракен прочел с полстраницы. Там человечество разделялось на два противоборствующих лагеря, словно готовые к сражению армии: поэты, или мудрецы, по одну сторону, а люди действия, или полоумки, — по другую. Кракен не был уверен в здравости этих рассуждений, но отказ пули повредить страницу призывал приглядеться к ним повнимательнее.

Во внезапном озарении Кракен сообразил вдруг, что за пуля застряла в его книге. Чудо! Его спас перст Божий, вне всяких сомнений. Котелок исчез, а с ним и средства к существованию, но Кракену все равно уже тошно от этих гороховых стручков. Лучше будет вернуться к торговле кальмарами. Если тебе заедут по кумполу кальмаром, ущерб окажется не так уж велик.

Кракен вздрогнул — где-то в доме вдруг послышался шум. В полуоткрытую дверь ему было видно вторую комнату, освещенную газовой лампой. На стене танцевали чьи-то тени: вот кто-то встал, надо полагать, из кресла, бурно потряс руками и вновь уселся или просто отошел от светильника. Тень принадлежала женщине, сюда долетал и ее голос.

Кракена мало интересовали заботы этой леди — по правде сказать, его не занимало ничего, кроме личностей его благодетелей. Заговорил мужчина. Появилась вторая тень, сжимавшаяся на выбеленной стене, делаясь все резче. В поле зрения вплыли плечо, затем голова… голова капитана Пауэрса! Это объясняло присутствие рядом с томиком Эшблесса глиняных трубок, кисета с табаком и спичек. Значит, в темноте за окном скрывалась Джермин-стрит, а спасителем Кракена был капитан Пауэрс. И конечно, целое собрание лондонских философов.

За дверью послышались всхлипывания. «Я так не могу!» — простонала женщина. Некоторое время капитан Пауэрс молчал, но в итоге рыдания стихли, и только тогда тишину нарушил его голос: «В Индиях… — Кракен расслышал только часть. — …Сент-Иву стоит довериться».

Дальше неразборчиво. Затем неожиданно пылко, громогласно прозвучали слова: «Пусть только попробуют!» Тень женщины появилась снова и обмяла тень капитана. Кракен подобрал Эшблесса и стал праздно перелистывать его, украдкой поглядывая поверх корешка.

Капитан появился вслед за своей тенью, под стук костяной ноги. Он повозился с замком стоявшего у стены морского сундучка, распахнул его и принялся вытаскивать всякую всячину: медную подзорную трубу, секстант[26], пару абордажных сабель, связанных вместе кожаным ремешком, идола, вырезанного из розового дерева, голову свиньи из слоновой кости. Затем поднялось второе дно — дубовая дощечка, похожая на кусок половицы за сундуком. Кракен приподнялся на кровати. Похоже, это и был кусок пола. Капитан перегнулся пополам, и верхняя часть его туловища исчезла в недрах сундука; левой рукой он придерживался за край стенки, правой тянулся вниз. Когда же он выпрямился вновь, в руке у него оказался зажат деревянный ящичек, очень гладкий и расписанный какими-то мелкими картинками. Капитан стоял слишком далеко и в слишком плотной тени, чтобы Кракен мог толком их разглядеть.

— Тайник надежен? — спросила женщина.

— Я же много лет хранил здесь шкатулку, не так ли? — твердо ответствовал капитан. — Теперь о ее существовании знаете только вы, ясно? Еще несколько дней, какая-то неделя — и Джек ее получит.

Капитан снова нагнулся над сундуком, спрятал ящичек и опустил дубовую доску. Потом очень аккуратно сложил все, что вынимал прежде, поверх нее.

Кракен смотрел, выпучив глаза. Ему хотелось завопить, но это было бы слишком опасно. Здесь клубились важные секреты. Кракен был мелкой рыбешкой в очень глубоких водах — почти мертвой рыбешкой. Отложив Эшблесса на столик, он подтянул одеяло к подбородку и прикрыл глаза. Кракен устал, и голова жутко болела. Когда же он проснулся, солнце играючи пронзало тонкие занавески у его изголовья, а капитан Пауэрс сидел рядом и преспокойно покуривал трубку.

Сент-Ив вглядывался в маленькое туалетное зеркало на прикроватном столике, а за оконной рамой свистел ветер. Он сдул с глаз долой вчерашнее яркое солнце и теперь так хлестал по стеклам ветвью китайского вяза, будто ярился, встретив сопротивление, не позволявшее ему пробиться в комнату и согреться у камелька. Со стороны ветра было весьма дурно так обращаться с нежной зеленью листьев, которые всего неделю как проглянули в поисках весны и вдруг попали под удар неприветливой стихии, разодравшей их в клочья.

Сент-Ив нанес побольше клея на подкладку фальшивых усов. Неловко получится, если их сорвет внезапным порывом. Изобразил на голове тощий клин челки, а брови зачесал вверх, возвращая себе сходство со взъерошенной обезьяной — в точности как и накануне. Одному богу ведомо, что ветер сотворит с его маскировкой; усилит ее, будем надеяться. Сент-Ив поднялся, накинул длинный плащ, сунул рукопись Оулсби под ковер, взял свежеотремонтированные часы и вышел в коридор. Там помедлил в задумчивости и вернулся в комнату. Не стоило привлекать к манускрипту лишнего внимания, лучше спрятать его на виду. Сент-Ив достал бумаги из-под ковра, переложил на ночной столик, растормошил всю стопку, а поверх бросил книгу и трубку — для пущей убедительности.

Пребывая в самом гнусном настроении, он тащился по улице с часами под мышкой. Похоже, сделано было чертовски мало. Он в Лондоне уже почти месяц, но еще даже краем глаза не видел легендарный корабль пришельца. И совершенно не представлял, что станет делать, если новый визит на Уордор-стрит увенчается удачей. Корабль в любом случае невероятно стар. Может статься, от него сохранилась лишь ржавая скорлупа, не годная ни на что, кроме как служить диковинным экспонатом, и скорее всего давно превращенная в некий омерзительный предмет телесного удовлетворения.

В конце концов, его собственный корабль почти готов к полету в глубины космоса. Со дня на день он получит оксигенатор — возможно, уже этим вечером Кибл доставит его на заседание «Трисмегиста». Если так, наутро Сент-Ив отбудет. Ему не придется блуждать в новых туманах. Уловка с часами либо выгорит, либо нет. Так или иначе, уже скоро он направится домой.

С другой стороны, события развивались в весьма необычном ключе — вся эта свистопляска с Нарбондо, Келсо Дрейком и беднягой Киблом. Но Сент-Ив прежде всего был служителем науки и лишь во вторую очередь — детективом-любителем. Клуб «Трисмегист» и без него справится. Кроме того, друзья всегда могут вызвать Сент-Ива из Харрогейта, если для устранения угрозы потребуется его содействие.

Он подошел к черному ходу особняка на Уордор-стрит и позвонил. Деревянно-кирпичное строение в старом немецком стиле прятало за собою уютный дворик, где рядом с замусоренным прудиком томился большой гранитный фонтан с журчащей, плюющейся водой скульптурой рыбы по центру. От чаши фонтана к грязному проулку вела мощенная булыжником дорожка. Несколько занавешенных кроваво-красной тканью окон слепо таращились во двор. «А внутри, похоже, темно, как в могиле, — подумал Сент-Ив, — что странно для такого денька, ветреного и ясного». Он позвонил еще раз.

С выигрышной позиции, занятой Сент-Ивом, проулок, оканчивавшийся, видимо, перекрестком с Бродуик-стрит, просматривался на добрую сотню футов. В другом конце он завершался тупиком: каменной стеной, гребень которой щетинился бутылочными осколками. Наконец Сент-Ив заслышал чье-то шарканье. Дверь приотворилась, и в щель выглянула грузная женщина, бледная, как обескровленный труп. Сент-Ив непроизвольно дернулся, затенил глаза козырьком ладони и быстро сообразил, что ее лицо покрыто мукой. Монументальный и по неясной причине чистый от муки нос торчал вперед, как горная вершина над облачной пеленой. Женщина молча рассматривала его сквозь прищур мясистых век.

— Часовщик, — объявил Сент-Ив, широко ей улыбаясь. Если что и давало ему абсолютное преимущество, так это знание, что постоянно хмурые люди не имеют для этого ни малейшего повода. Объяснялось это глупостью — глупостью, которая почти что призывала скорее ею воспользоваться. Женщина что-то промычала в ответ.

— Я отремонтировал ваши часы, — заверил ее Сент-Ив, демонстрируя означенный предмет. Женщина провела тыльной стороной ладони по щеке, размазывая муку, гулко шмыгнула носом. Потянулась было к часам, но Сент-Ив отвел их в сторону, на безопасное расстояние.

— Надобно утрясти вопрос об оплате, — сказал он, улыбаясь даже шире прежнего.

Женщина исчезла в сумраке дома, оставив дверь открытой нараспашку. Едва ли это следовало счесть за приглашение войти, но упускать столь удобный случай Сент-Ив не пожелал.

Он шагнул внутрь с намерением сначала хорошенько оглядеться, но остановился, едва затворив за собой дверь. За столом, перемешивая костяшки домино, сидел свирепого вида мужчина, чей нависший лоб пересекала сплошная линия бровей. В его облике было что-то зловещее, нездоровое и почти идиотическое. Шляпа высотой с печную трубу, измятая и заляпанная, красовалась на столе рядом с домино. Мужчина медленно поднял глаза на вошедшего. Сент-Ив изобразил улыбку, и это слабое движение лицевых мышц привело доминошника в ярость. Он начал подниматься с недвусмысленным выражением на физиономии. Его остановило только появление упрямого лакея, накануне вручившего Сент-Иву сломанные часы. Вокруг него, заполняя кухню, сгущалась атмосфера необъяснимой угрозы — неуловимая завеса, плывшая по воздуху потоком горючего газа, только и ждущего искры.

— Сколько? — спросил лакей, перекладывая на ладони монеты.

Сент-Ив одарил его лучезарным взглядом.

— Два фунта шесть шиллингов, — ответил он, не выпуская часы из рук.

Глаза лакея чуть не выкатились из орбит:

— Что-что?

— Два фунта шесть.

— Да новые обойдутся дешевле!

— Стекло, — солгал Сент-Ив, — пришлось запрессовывать в печи. Такие неоткуда взять. Сложный процесс, весьма сложный. Ужасающие нагрев и давление. Эти чертовы штуки нередко взрываются, разнося на куски всех, кто окажется поблизости.

— Вы забрали часы вчера, — сощурился лакей, — а теперь рассуждаете о нагреве, давлении и взрывах? Да тут всего на час работы! Даже на полчаса.

— На деле, — заявил Сент-Ив, снова привирая, — за это вы и платите. В Лондоне нет другого часовщика, чтоб управился так быстро. Кажется, я упоминал, что это сложный процесс? Жуткий жар. Воистину чрезвычайный.

Не дослушав объяснений Сент-Ива, лакей развернулся на пятках и ушел из кухни в глубину дома. Сент-Ив последовал за ним, надеясь, что доминошник вернется к игре, а раздутая кухарка оставит возню с тесаками для мяса и позаботится о выпечке. Лакей свернул в длинный коридор, явно не ведая, что Сент-Ив идет за ним по пятам. Из невидимых комнат выплывали чьи-то голоса. За поворотом налево обнаружилась застланная ковром, плавно изгибающаяся лестница.

Сердце Сент-Ива грохотало, как колеса поезда в чистом поле. Он решился подняться наверх. Быстренько осмотрится, сделает вид, что заблудился. Что они могут сделать, застрелить его? Это маловероятно. Да и с чего бы? Все еще сжимая в руках часы, Сент-Ив поднялся, шагая через две ступеньки, на площадку в цветных пятнах света, льющегося сквозь витражные окна, под которыми стояла тяжелая дубовая скамья в стиле времен короля Иакова с подлокотниками и спинкой. Пустынный коридор тянулся в обе стороны: справа полдюжины закрытых дверей, а в конце короткого коридора слева деревянная балюстрада, наверняка служившая балконом, нависшим над просторным залом с высоким потолком. Наконец-то! Оштукатуренные стены коридора были увешаны медными бра, освещавшими балюстраду.

Сент-Ив замер в нерешительности: подняться еще выше или заглянуть за балюстраду? Где-то хлопнула дверь. Он повернулся к лестнице, бесшумно ставя ногу на громадную медноцветную розу ковровой дорожки. Тремя ступеньками выше постоял, пригнулся и, скрытый углом восходящей стены лестничного проема, выглянул между двух точеных столбиков перил. По коридору к площадке внизу медленно плелся, подволакивая ноги, старик, бесцеремонно столкнувший его с крыльца днем ранее. Безучастный ко всему вокруг, он словно пребывал в месмерическом трансе[27]. Взгляд пустой, даже безжизненный, углы рта опущены, словно старика обуяло глубокое раскаяние, или тяжкий недуг, или же, паче чаяния, и то и другое вместе. Плащ измят и замаран, а руки заметно трясутся — то ли от немощи, то ли от изнеможения.

Первым порывом Сент-Ива было осведомиться, не нужна ли пожилому человеку помощь: в подобном состоянии тот вполне мог скатиться вниз по лестнице головою вперед. Но царящая в доме атмосфера зла и жути лишь заставила исследователя поглубже вжаться в тень. Не лучшее время для рыцарских жестов. Старик прислонился к стене, чуть пришел в себя и облизнул губы. Утерев лицо ладонью, он оставил на нем диковатое, хоть и удовлетворенное выражение. Сент-Ив медленно выпрямился, полный решимости взглянуть на площадку третьего этажа. Кухню он покинул с минуту тому назад; ясно же, что в любой момент его могут хватиться и начать поиски. И, по-прежнему глядя вниз, он попятился на ступеньку выше, уже занятую чьей-то ногой в ботинке.

— Так вот вы где!.. — вырвалось у Сент-Ива, который даже в этой идиотской ситуации постарался, хоть и не слишком убедительно, принять вид оскорбленного достоинства. На самом же деле он отчасти ожидал, что его самого спустят с лестницы. Обернувшись, Сент-Ив увидел перед собой невероятно тучного мужчину в тюрбане. Несколькими ступенями выше стоял еще один тип, с вывернутой, искалеченной рукой. Оба уперли свои невидящие взгляды то ли в Сент-Ива, то ли мимо — точно определить ему не удалось. Он уставился в ответ, не дождался реакции и на всякий случай глянул через плечо: быть может, нечто, достойное столь пристального внимания, как раз поднималось по лестнице? Как бы не так, ступени пустовали.

Сент-Ив снова уставился на этих двоих: лица их, безжизненно-белые, в прожилках голубоватых вен, наводили на мысли о призраках; глаза неподвижны, словно стеклянные. Сент-Ив видел медленную и ритмичную пульсацию на шее толстяка в тюрбане, словно тот сохранил жабры, полученные на какой-то ранней стадии эмбрионального развития. Рука его вцепилась в локоть Сент-Ива, нога шагнула вперед. Если бы Сент-Ив не отступил добровольно, то оказался бы сбит и оба пересчитали бы ступеньки. Успевший немного оправиться старик встретил всю процессию на площадке второго этажа. Охваченный внезапным приступом ярости, он метнул в Сент-Ива грозный взгляд.

— Гнездо несказанного греха, — прохрипел он.

Сент-Ив улыбнулся ему.

— Я починил часы… — начал он, однако старик не обратил на эту реплику никакого внимания. Очевидно, вместо того чтобы прислушиваться к чьим-либо словам, он предпочитал говорить сам.

— Дети мои, — обратился он к бледным мужчинам. Оба отвесили ему по неглубокому поклону, но ни один и рта не раскрыл.

— Мне задолжали два фунта шесть шиллингом за заботу об этих часах, — объявил Сент-Ив, вдруг заподозрив в старике управляющего заведением. Для простого посетителя он, кажется, слишком хорошо здесь ориентировался.

— Ничего об этом не знаю, — был ему ответ. — Какое мне дело до часов? Вечность, вот что занимает мои мысли. Духовность. Помоги мне спуститься, дитя мое…

Тип с вывихом руки тут же шагнул со ступеней — даже не задев ногой первую из них — и, завалясь вперед, покатился по лестнице, словно мешок с луком; в завершающем кувырке он вылетел с площадки, приземлился внизу и остался лежать там не шевелясь. Его спутника в тюрбане этот кульбит, кажется, ничуть не обеспокоил, зато старик обеими руками ухватился за перила и со всею возможной поспешностью приступил к спуску, скрипя ступенями и охая на каждом шагу. Сент-Ив и толстяк в тюрбане машинально последовали за ним.

И как раз в этот момент в комнату ворвался пропавший лакей, по пятам за которым следовал игрок в домино — в том же измятом цилиндре в стиле «печная труба» и с пистолетом в правой руке. Старик взмахом руки запретил им приближаться и склонился над неподвижным телом. Упавший вздрогнул, неуверенно поднялся — на колени, а затем и на ноги, — и зашагал прямиком вперед, где врезался в широкую конторку с откидной столешницей, притулившуюся у стены, выбил из-под нее ножку и снова повалился, увлекая с собой и конторку, и все прочее — чернильницу, пресс-папье и конторские книги.

Крутнувшись на петлях, столешница треснула упавшего по голове, а из недр стола дождем посыпались разнообразные и странные предметы: каучуковая маска индийского демона с растянутыми в широком зевке губами; колоссальный корсет из китового уса с медными крючками застежек; кожаная узда, соединенная с блоком и набором веревок непонятного назначения, будто эта сбруя и ее носитель должны к чему-то подвешиваться, возможно, к потолку; и наконец, медный шар величиной с грейпфрут, из которого забил фонтан искр. Лакей и старик немедленно бросились к этому шару, но лакей оказался шустрее: подхватив шар, он оттолкнул старика и, забросив добычу назад в ящик упавшего стола, захлопнул крышку. «Да что за?..» — вопросил себя Сент-Ив, в равной степени пораженный как неимоверным количеством загадочного хлама, так и необъяснимым поведением барахтавшегося в нем мужчины.

Разъяренный лакей ухватил старика за шиворот плаща, не позволяя тому поспешить на помощь придавленному.

— Дитя мое! — всхлипывал старик. — Мальчик мой! Милый мо…

Но фраза осталась незавершенной. С застывшей на лице тупой ухмылкой Печная Труба запихнул пистолет во внутренний карман куртки, нагнулся и выдернул упавшего из кучи-малы, потянув за уши, одно из которых вскоре оторвалось. Брезгливо отбросив его, он пнул свою жертву в висок. Из дыры на месте оторванного уха не вытекло ни капли крови. Загадка на загадке. Сент-Ив начал подумывать о проулке за домом. Главное — не перепутать направления, чтобы не вбежать в глухую стену тупика. Никто здесь не собирался выплачивать ему два фунта шесть шиллингов за ремонт часов. Никто вообще не собирался платить ему за злополучные часы. Надежда только на то, что старик, кем бы он ни был, и его чудаковатые подопечные отвлекут на себя лакея и его злобного сообщника, занятого методичным выколачиванием жизни из изломанного, наполовину безухого существа на полу.

Сент-Ив на удивление легко высвободил руку и, продолжая держать тяжеленные часы, бочком обогнул стул.

— Забирайте отсюда эту падаль, — прошипел лакей старику, который беспомощно хныкал, найдя защиту в объятиях своего тучного друга в тюрбане. — И никогда больше не приводите! Никто не давал вам права на такие вольности.

Отшатнувшись от толстяка, старик расправил плечи, театральным жестом отбросил плащ и принялся изрыгать хриплые проклятия. Сент-Ив торопливо ретировался и скрылся в кухне, сопровождаемый потоками ругани в исполнении лакея, решившего поспорить о том, кто из них в итоге будет проклят. На полпути к задней двери Сент-Ив встретил зловещую ухмылку на лице беззубой, осыпанной мукой кухарки, которая перегородила ему дорогу, угрожающе похлопывая плоской стороной большого тесака по мясистой ладони.

Сент-Ив не был расположен к беседе. Он врезался прямиком в толстуху, и опустившийся нож звонко врубился в железный корпус часов, точно меж согнутыми пальцами Сент-Ива. Невольно вскрикнув, он уронил свою ношу и выбежал во двор, где, подобрав полы плаща правой рукой, перемахнул через низкую ограду в проулок и устремился к перекрестку, от которого его отделяла добрая сотня футов непроглядного тумана. Не смея оглянуться, он размышлял на бегу о пистолете в кармане у Печной Трубы. Тогда-то и сообразил вдруг, что это за громила: перед внутренним взором Сент-Ива всплыло то же злобное лицо, которое глядело вниз из чердачного окна Кибла в обрамлении озаренных вспышками молний дождливых ночных небес.