Гора сокровищ

Глава 21

Мы с конем научились прекрасно понимать друг друга. Прохладным утром он любил порезвиться, разгоняя кровь по жилам, поэтому, садясь на рассвете в седло, я знал, что ему нужно дать побегать. Едва я вдевал ногу в стремя, как он тут же брал с места в карьер.

Зная эту его особенность, я не терял времени даром. Поставив одну ногу в стремя, я молниеносно вскидывал другую, чтобы успеть попасть в седло.

И конечно же я старался садиться на своего жеребца подальше от лагеря, поскольку, рванувшись с места, он не замечал ничего на своем пути и легко мог сбросить сковородку с завтраком и кофейник прямо в костер, а это самый верный способ нажить врагов среди своих спутников.

В это утро аппалуза носился как угорелый. Он был бодр и здоров, и я дал ему вволю порезвиться. От спокойной езды кони могут облениться, поэтому, когда им хочется побегать и побрыкаться, я даю им такую возможность. И мне безразлично, что думают об этом другие.

Когда конь нарезвился вволю и пришел в хорошее настроение, а заодно нагулял аппетит, я вернулся к костру и спешился.

Иуда уже приготовил завтрак — ему всегда удавалось сделать что-нибудь вкусненькое. За время нашего совместного путешествия я отвык готовить, и это было плохо, поскольку скоро я отправлюсь в горы совсем один и кормить меня будет некому.

Я рассказал Оррину и друзьям о ночном визите Порохового Лица и о своем решении.

— Ты уверен, что должен ехать один, без меня? — спросил Оррин.

— Лучше бы мне поехать с вами, сэр, — сказал Иуда. — Может случиться, что вам понадобится моя помощь.

Тинкер не сказал ничего, но, если бы я позвал его, он пошел бы со мной не задумываясь, и мы оба хорошо это знали.

— Конечно, приятнее идти всей компанией, — сказал я. — Да еще чтобы кто-нибудь на тебя готовил, но когда ты один, то внимательнее прислушиваешься и больше услышишь.

Мы закончили завтрак, и, хотя я старался растянуть свой кофе как можно дольше, он все-таки кончился. Наконец я встал и подошел к лошадям, которых отобрал в дорогу.

— Будь осторожен, Телль, — напутствовал меня Оррин. — Это тебе не мальчишки, играющие в войну, а настоящие убийцы.

Я сел в седло. Утомившись после утренней беготни, конь стоял спокойно. Кроме того, он чувствовал, что я настроен очень серьезно и не потерплю шалостей.

— Я еду, сам не зная куда, — сказал я, — но я хочу проехать по этой тропе, как и отец, в одиночку. Может быть, оказавшись в похожей ситуации, я смогу уловить ход его мыслей.

К тому времени, когда он отправился в горы Ла-Плата, июнь был уже на исходе, а мы знали, что в тот год в горах было мало снега, и к этому времени он уже почти весь сошел. Снег сохранился, наверное, только там, куда не попадают солнечные лучи, да в глубоких ложбинах. Скорее всего, отец поехал по той тропе, о которой говорил мне Пороховое Лицо.

— Я как-то разговорился с одним индейским юношей, — заметил Оррин, — и он сказал мне, что эту тропу называют Тропой Призраков. Говорят, что ее проложили люди, которые ушли от нас еще перед…

— Ладно, ладно, — прервал я его, взяв в руки поводья. — Ты меня знаешь, Оррин. Я поеду прямо к ним, и пусть они попробуют меня напугать.

Когда я проезжал по улице Шалако, — если это можно назвать улицей, — то увидел, что у свежесрубленного дома стоит Нел. Я подъехал к ней и снял шляпу.

— Здравствуйте, мэм, — поприветствовал я ее. — Я уезжаю.

Она взглянула на меня с грустью и нежностью. Я немного смутился, но потом сказал себе: она сделала это потому, что мы с ней вместе спустились с гор, а не потому, что испытывает ко мне какие-то нежные чувства. Я уже привык к тому, что женщины любят со мной поговорить, но когда дело доходит до чего-нибудь более серьезного, удаляются в обществе красавцев, умеющих ловко пускать пыль в глаза. Но я их за это не виню — я простой человек с самой обыкновенной внешностью, который умеет обращаться с лошадьми, оружием и скотом, но не может рассыпаться в любезностях перед женщинами и ухаживать за ними.

— Береги себя, Телль Сэкетт! — сказала вдруг Нел. — Я не хочу, чтобы ты уходил в горы.

— Видишь ли, где-то там, в горах, лежит мой отец и тело его, возможно, никто не похоронил, а мать моя стареет; и мысль о том, что кости ее мужа моют дожди, не дает ей покоя. Я еду туда, чтобы попытаться найти останки отца. И тогда мама обретет наконец покой.

В широко раскрытых глазах Нел было беспокойство.

— Все это прекрасно, — сказала она, — но если ты погибнешь в этих дурацких горах и твои кости тоже будут лежать непогребенными, твоей маме не станет лучше! Как бы я хотела с ней поговорить! Я бы ей сказала! Я бы сказала, что нельзя посылать сына на верную смерть!

— Она не посылала нас на поиски отца, — ответил я. — Это была наша идея. Но если это принесет покой нашей матери, я готов всю жизнь разыскивать могилу отца.

Нел положила руку на мой рукав.

— Телль, обещай мне, что будешь осторожен, а когда вернешься, то зайдешь ко мне.

— Обещаю, — сказал я. — Я проеду мимо твоего дома и поздороваюсь.

— Нет, ты сойдешь с коня и зайдешь в дом! — воскликнула она.

— Стоит ли? Помнится мне, что старый Джек Бен выпускал заряд соли в того, кто осмеливался приударить за его дочерьми.

Нел вспыхнула.

— Но ведь в тебя он никогда не стрелял, так ведь? Раз ты сидишь в седле, значит не получал такого заряда. Иначе бы до сих пор стоял в стременах!

— А я никогда и не подходил близко к его дочерям, — просто ответил я, — потому что не думал, что из этого что-нибудь получится. — Тут я и сам вспыхнул. — Я не умею ухаживать за женщинами, Нел Трелони, у меня это никогда не получалось. Вот если бы их можно было ловить с помощью лассо, я бы…

— Ну тогда катись отсюда! — Нел отступила назад, глядя на меня, как мне показалось, с отвращением. Впрочем, я никогда не умел читать мысли женщины по выражению их лица и никогда не понимал их. Наверное, я с ними слишком мягок. Иногда бывает полезнее грубость.

Тем не менее когда я повернулся, чтобы уехать, Нел помахала мне рукой, и я подумал, что, может быть, и вправду заеду к ней на обратном пути.

На тропу лучше всего выезжать со стороны города Анимас, но я решил, что не стоит показывать людям, куда я направляюсь, поэтому, вместо того чтобы двинуться к Узловой реке, я поехал к реке Лайтнер, а оттуда охотничьими тропами пробрался к тому месту, где Рубиновое ущелье соединяется с долиной Узловой реки.

Это было прекраснейшее место: горы, и лес, и серебристые потоки воды, иногда довольно приличных размеров. Я взобрался по крутому склону на вершину горы и осмотрелся. Деревьев почти не было, тут и там виднелись редкие осины, а за ними темнел густой лес.

Чуть пониже вершины лежал ствол огромной старой ели, вывороченной ветром. Там, где когда-то росла эта ель, образовалась большущая впадина, которая стала потихоньку зарастать травой. Там я оставил пастись своих лошадей, расседлав их, а сам решил разжечь костер, чтобы приготовить ужин. Я набрал сухих дров, которые почти не давали дыма, и, приготовив ужин, поел, а потом уселся на вершине под двумя деревьями, ветви которых росли низко от земли и создавали укрытие.

Я сидел здесь целый час, вслушиваясь в вечернюю тишину. Солнце садилось за соседнюю гору, и последние лучи его золотили вершины грандиозного горного хребта, лежавшего передо мной. В каньоне, простиравшемся у подножия горы, где я сидел, царил покой, и оттуда тянуло холодом, который приятно освежал после жаркого дня.

Где-то прокричала сова; листья осин были совершенно неподвижны. Редко выпадает увидеть такое — обычно они трепещут на ветру.

Хорошо сидеть вот так, наслаждаясь покоем и безмолвием ночной природы — такого покоя не найдешь нигде, только в самых диких местах. Здесь нет места тщеславию и жадности, здесь только тишина и спокойствие. Тут мне пришла в голову мысль, что отец, наверное, не представлял себе иной жизни, кроме этой. Каким счастьем, наверное, было для него сидеть на скалистой вершине и обозревать мир, лежащий у его ног, держа в руках ружье или нож, — он любил этот мир, но бродил по нему как старый волк — с оскаленными зубами.

Я никогда прежде не задумывался над тем, где будут лежать мои кости, когда милосердный Боже призовет мою душу к себе. Но теперь у меня появилось ощущение, что я хотел бы, как и отец, умереть в горах, чтобы дух мой, подхваченный вольным ветром, унесся на небо.

До этого я никогда не задумывался о смерти, ибо там, где есть человек, нет смерти, а там, где есть смерть — нет человека или образа его. Иногда мне кажется, что человек живет не один, а несколько раз, подобно тому как он проходит не одну, а несколько дорог. Я помню, как однажды в ковбойском лагере один человек читал нам о битве древних греков, происходившей много веков назад, и вдруг я весь вспотел, мне стало трудно дышать. Казалось, будто в меня воткнули нож и повернули его.

Человек взглянул на меня, опустил книгу и сказал: «А я и не знал, что я так прекрасно читаю, Сэкетт».

«Да, ты читаешь очень хорошо, — ответил я. — У меня такое чувство, что я сам участвовал в этом сражении».

«Может быть, и участвовал, Телль, может быть».

Впрочем, мне трудно судить о таких вещах. Пора было ложиться спать — в каньон опустились тени и деревья слились в один кромешный мрак.

И тут я ясно услыхал, как где-то тихонько звякнул о камень металл.

Значит… я здесь не один. Рядом со мной кто-то есть.

Мои руки, сжимавшие приклад винтовки, похолодели. Я не пошевелился, а продолжал сидеть, вслушиваясь в тишину. Но звук больше не повторился; тогда я встал и, стараясь шагать бесшумно, словно кошка, отправился назад, к лагерю.

На месте костра тлели угли.

Я подвел коней ближе к костру и, привязав их к колышкам по обе стороны от своей постели, улегся спать. Теперь никто, будь то человек или животное, не подойдет ко мне незамеченным — кони сразу почуют его и забеспокоятся, а я сплю очень чутко.

Ночью меня разбудил какой-то звук, и некоторое время я лежал без сна. Надо мной пролетел виргинский филин, гонимый то ли голодом, то ли какой другой нуждой. А может быть, он, подобно мне, просто любит ночной лес и получает удовольствие, выписывая круги среди темных елей, похожих в темноте на колонны.

Все животные, обитающие в горах и ведущие ночной образ жизни — мои родственные души. Я так же, как и они, люблю ночную прохладу, небо, усыпанное звездами, и внезапные камнепады, низвергающиеся вниз с головокружительной высоты.

Подобно им, я иногда теряю чувство времени и забываю о том, что надо считать года, — для меня существует только смена времен года, а сколько их сменилось — не так важно.

Наконец я снова уснул и проснулся, когда уже начало светать.

Выбравшись из-под одеяла, я посмотрел на золу, оставшуюся от костра. Сегодня я не буду разжигать костер, чтобы те, кто преследовал меня, не учуяли запах дыма, если они, конечно, не учуяли его еще вчера. Сначала наденем шляпу, как и подобает уважающему себя ковбою, за ней — сапоги, а потом привычным движением обернем пояс с кобурой вокруг талии. Потоптавшись, чтобы размять сапоги, я оседлал коней, бесшумно надел на них упряжь, а потом собрал золу и разбросал ее, чтобы от костра не осталось и следа.

Еще несколько минут ушло на то, чтобы уничтожить следы сапог на земле, а также поднять примятую постелью траву. Хороший следопыт заметит, конечно, что здесь был лагерь, но чтобы определить, кто здесь ночевал и сколько человек, даже ему потребуется время. Наконец я вскочил в седло и поехал между деревьями на север.

В том месте, где ущелье Хеффернан соединяется с каньоном Узловой реки, каньон делает изгиб, и здесь, под прикрытием его склонов, я пересек реку и углубился в ущелье Хеффернан.

Не успев проехать и нескольких ярдов, я увидел на стволе осины характерную зарубку отца. Он делал ее всегда с помощью топора, а не ножа — отец не любил лезвие ножа за его блеск. «Если хочешь найти путь, по которому я шел, — частенько говаривал он, — смотри очень внимательно».

Это была его зарубка, а когда футов через пятьдесят я увидел еще одну, сомнения мои окончательно рассеялись.

— Все в порядке, — сказал я коню. — Это та тропа. Та, которую мы с тобой искали.

Аппалуза прядал ушами, прислушиваясь к моим словам. Мы поехали дальше. Время от времени я оглядывался назад, но не замечал ничего подозрительного. Впрочем, кто знает, что скрывается в этой чаще?

Отец оставил и еще одну зарубку на дереве, но я чуть было не проехал мимо нее. Ель была большой и старой, она лежала сбоку от тропы. Бросив на нее взгляд, я каким-то чудом заметил зарубку, но дальше деревьев не было.

По тропе давно уже никто не ездил. То там то сям попадались камни, упавшие со склонов гор, однако следов крупных оползней не было видно. Аппалуза осторожно пробирался среди камней, а лошадь оленьей масти следовала за ним.

Подъем становился все круче и круче. Высоко в горах виднелся край цирка, в котором располагалась Камберлендская впадина. Надо мной возвышался Буранный пик, высота которого превышала двадцать тысяч фунтов, а слева высилась гора Камберленд, почти не уступавшая ему по размерам. Вершины обоих гор были безлесыми — граница леса лежала на триста метров ниже, — а на голых склонах еще виднелись островки снега, который заполнял все трещины и расщелины. Там было царство холода и ветра.

Подняв воротник куртки, я втянул голову в плечи, пытаясь защититься от холодного ветра. Тропа была узкой и проходила вдоль обрыва. Поскользнись копыто, и ты вместе с конем полетишь вниз. Там и сям попадались островки льда — старого, темного льда — и старого снега.

В некоторых местах тропа была настолько узкой, что я касался коленом скалы. С другой стороны был крутой обрыв, заканчивавшийся внизу откосом, который простирался до границы леса. Там выстроились сильные, благородные деревья — словно заслон тем разрушительным силам, которые устремлялись на них с вершины. Впереди обрыв кончался и начинался склон, хоть и крутой, но все-таки склон.

Кинув взгляд назад, я заметил как далеко внизу из леса выехал всадник, а за ним еще и еще.

Я не знал ни этих людей, ни их лошадей. Может быть, если бы у меня был бинокль, я и разглядел бы кого-нибудь знакомого, только зачем? Если они смогут догнать меня, я узнаю, что это за люди, а они тоже получат возможность познакомиться со мной. Похоже, эти люди не понимали: если гонишься за кем-то, нельзя терять ни минуты. Мозги у них, наверное, заняты всякой ерундой, что мешает им трезво оценивать ситуацию.

Эти люди, можно не сомневаться, гнались за мной, и конечно же они не были моими друзьями. Если нам все-таки придется встретиться, без стрельбы не обойтись, но я вовсе не собираюсь предоставить им такую возможность. У меня дело — я ищу следы отца.

Впереди и справа расстилалась величественная горная страна — всюду, куда ни кинь взгляд, громоздились горы, покрытые лесом; кое-где виднелись голые скалы. Взгляду моему предстали высокогорные долины и луга. Небо над головой было неправдоподобно синим, по нему плыли легкие пушистые облачка, без которых невозможно представить небо над Ла-Платой и Сан-Хуан. Что бы ни ждало меня впереди, я не мог не восхищаться красотой этих грандиозных гор, и еще я знал, что это страна настоящих мужчин.

Тропа повернула, и я потерял преследователей из виду. Рядом с тропой я увидел пятнышко нежно-голубого цвета — мне показалось, что на камнях, потрескавшихся от мороза, и на гравии, окружавшем их, присел отдохнуть кусочек неба — на самом деле это были альпийские незабудки. А внизу, на крутом склоне, по которому, если, не дай Бог, упадешь, будешь катиться вместе с лошадью футов семьсот или восемьсот, росли лилии, отливавшие на солнце золотом.

Последние несколько футов до вершины оказались самыми трудными — аппалузе пришлось карабкаться по камням, но он привычен к этому, а лошадь оленьей масти, похоже, готова была идти за ним куда угодно.

Когда мы наконец взобрались на вершину, нашим глазам предстало зрелище, которое трудно описать. Прямо перед нами расстилалась огромная впадина, открывавшаяся в одном месте в каньон реки Ла-Платы, которая и вытекала из этой впадины. Слева располагалась еще одна ледниковая ложбина, а впереди тонкой ниточкой петляла древняя индейская тропа. Она вилась среди высокой зеленой травы, расцвеченной цветами всевозможных видов и окраски.

А вокруг, насколько хватало глаз, громоздились горы. Я находился на высоте двенадцать тысяч футов над уровнем моря. Далеко на севере возвышался огромный шпиль горы Голова Ящерицы, а рядом виднелась вершина Инженерной горы. К востоку располагались Игольная гора, горы Белый Купол и Король Бури, а также Пирамида Рио-Гранде, рядом с которой находится гора Рио-Гранде. Этот вид породил во мне чувство преклонения перед величием природы, описать которое у меня не хватает слов.

На старину аппалузу, похоже, тоже произвела впечатление открывшаяся нашим глазам картина, но когда я направил его на тропу, бежавшую между потрескавшимися от мороза камнями и участками гравия прямо к центру огромного цирка, он недовольно фыркнул.

Этот ледниковый цирк напоминал кратер гигантского вулкана, с той лишь только разницей, что дно его занимала долина, а не озеро раскаленной лавы.

Человек, лежавший под елью, занял эту позицию еще на рассвете. Винтовку «шарп», одну из самых лучших дальнобойных винтовок, он положил на ствол поваленного дерева. Он держал под наблюдением всю впадину, и ничего не могло укрыться от его глаз. Увидев, что Телль Сэкетт появился на краю цирка, человек обрадовался. Никогда еще сто долларов не давались ему так легко, ведь убить Сэкетта отсюда — пара пустяков.

Он всегда убивал свои жертвы с первого выстрела — безжалостный человек, питавший пристрастие к оружию, и в особенности к винтовкам. Он ждал, пока Сэкетт подъедет поближе, чтобы выстрелить наверняка.

Человек мысленно выбрал место, где тропинка, до сих пор спускавшаяся довольно круто, немного выравнивалась. Когда Сэкетт доедет до этого места, он выстрелит. До Сэкетта было приблизительно четыре сотни ярдов, может быть, чуть больше. С такого расстояния он убивал лося, а бывали случаи, когда ему приходилось стрелять и на тысячу ярдов.

Человек прицелился, подождал немного и снова прицелился. Сэкетту оставалось проехать еще двадцать ярдов… Человек устроился поудобнее и приготовился стрелять. Говорят, что этот Сэкетт — опасный противник. Ну ничего, скоро он будет мертвецом.

Человек взял под прицел грудь Телля чуть пониже плеча, глубоко вздохнул, выдохнул и спустил курок.

Но человек и его намерения часто становятся игрушками судьбы. Убийца предусмотрел все, что можно было предусмотреть, — расстояние, время и тот факт, что Сэкетт находится по меньшей мере на полторы сотни футов выше, чем он. Меткий стрелок, он все продумал.

Он уже видел Сэкетта мертвым; через секунду после того, как прогремит выстрел, Телль Сэкетт будет лежать на тропе в луже собственной крови.

Но убийцу подвело то, чего он никак не ожидал — неглубокая выбоина на тропе.

Совсем недавно со склона цирка сошла небольшая лавина, она пересекла тропу и оставила в ней углубление — всего-то с фут глубиной.

И в ту самую минуту, когда убийца нажал на спуск, конь Телля ступил в эту выбоину. Этого оказалось достаточно — пуля, вместо того чтобы попасть в грудь Теллю, оцарапала ему ухо.

Резкая боль в ухе, вспышка выстрела и звук его — все, казалось, произошло одновременно. Но отец учил нас — если в тебя стреляют, не стой на месте, не будь живой мишенью.

До центра цирка оставалось добрых сто пятьдесят ярдов, я ехал по голому склону и был виден как на ладони. Но у меня не было времени на раздумья, и я не стал его терять: резко наклонившись вбок, я выпал из седла, держа в руке винчестер. Я упал, как и намеревался, на плечо и, переворачиваясь с боку на бок, покатился вниз по склону к центру цирка, прижимая к себе винтовку. В душе моей закипала ярость.

Никто не убедит меня, что стрелявший специально сидел в засаде, чтобы меня убить. Это просто самонадеянный охотник за скальпами, а я терпеть не могу, когда в меня стреляют даже не представившись. Это, по-моему, самая подлая вещь на свете.

Докатившись до дна цирка, я услыхал еще один выстрел — судя по звуку, стреляли из крупнокалиберной винтовки, с которой обычно охотятся на бизонов. Убийца быстро перезарядил ее, но на этот раз пуля даже не оцарапала меня. Тем не менее я понял, что лучше куда-нибудь спрятаться, и покатился дальше по траве, пока наконец не очутился в яме. Там я встал на колени и, опираясь о локти, вскинул винтовку на плечо, а сам посмотрел на то место, откуда я скатился, стараясь оценить расстояние.

Убийца наверняка считает — девять шансов из десяти, — что убил меня первым же выстрелом, поскольку я сразу же упал. Вполне возможно, что он подождет немного, и, если я не встану, пойдет посмотреть, умер ли я, и тут-то я его убью. Он найдет мертвое тело — но не мое, а свое.

Аппалуза остановился только на мгновение. Это был умный конь, он понимал, что ему нечего делать на голом склоне, и начал спешно спускаться в центр цирка. Вьючная лошадь шла за ним — она была веревкой привязана к седлу жеребца. Мне еще понадобятся лошади, поэтому я не должен упускать их из виду. Они спустились на дно цирка и стали щипать траву.

Прокатившись пятьдесят ярдов или более, я очутился в котловане, рядом с высоким холмом земли, которую, по-видимому, принес сюда небольшой ледник, спустившийся с края цирка.

Ухо мое кровоточило и сильно болело, что только усиливало мою ярость. Этот человек мне за все ответит.

Стараясь держать винтовку так, чтобы от нее не отражались солнечные зайчики, я прополз позади холмика и, оказавшись с другой его стороны, осторожно оглядел те ели, откуда прозвучал выстрел.

Никого.

Прошло несколько минут, и тут мне в голову пришла мысль, от которой меня бросило в жар.

Люди, которых я видел, поднимаясь в гору, скоро окажутся на склоне цирка, и перед ними откроется его панорама. Этот придурок с винтовкой меня не видит, вернее, я надеялся, что не видит, зато для тех преследователей, что вот-вот появятся на склоне цирка, я буду как на ладони.

Меня обложили со всех сторон — пришел мой конец.

В меня стреляли не один раз в жизни и частенько ранили, но я не придавал этому особого значения — с кем не бывает. Однако получить пулю в сердце или в желудок — все мое существо восставало против этого.

Беда в том, что мне негде спрятаться. Я виден со всех сторон. Разве что зарыться в землю. Все укрытия не превышают двух-трех дюймов высоты — для меня явно маловато.

Но одно я знал точно — те люди на склоне цирка и тот, кто в меня стрелял, узнают, где раки зимуют. Я тоже буду стрелять, и их лошади понесутся вниз не разбирая дороги или встанут на дыбы.

Неожиданно до моих ушей донесся слабый звук, я осторожно повернулся.

На опушке елового леса неподвижно стоял мужчина, держа винтовку наготове.

Я продвинул винтовку вперед и стал ждать. Человек постоял, потом сделал два шага и снова застыл на месте. С того места, где я упал с лошади, когда он выстрелил, я бы его не увидел — он сливался с деревьями, но отсюда он был виден как на ладони. Человек сделал еще один шаг вперед, и в эту самую минуту один из преследователей, очевидно, заметил меня. Он поднял винтовку и спустил курок. В тот же самый момент я выстрелил в человека на опушке, вскочил на ноги и, пригнувшись, бросился бежать.

Я не надеялся, что смогу серьезно ранить его, поскольку у меня не было времени прицелиться, но пуля все-таки попала в него. Он увидел, как я побежал, и выстрелил, но для этого ему пришлось повернуться вправо, а поскольку я ранил его в правый бок, то он промахнулся. Я добрался до зарослей травы, из которых тут и там торчали валуны, и упал на землю, перевернулся три раза с боку на бок, потом опять вскочил и нырнул в лес.

Здесь я обернулся и выстрелил три раза в группу людей, стоявших на склоне цирка. Выстрелы прозвучали один за другим. Я стрелял с расстояния семи-восьми сотен футов, а может, и больше, но посланные мной пули сделали свое дело.

Как я и предполагал, лошади от страха совсем взбесились. Одна из них прыгнула прямо вниз и, потеряв равновесие, упала на колени, сбросив всадника. Она поехала было вниз, но каким-то чудом ей удалось встать на ноги, и она понеслась на дно цирка.

Другая лошадь во весь опор рванулась вниз по узкой тропинке. Всадник, отчаянно пытаясь удержаться, обеими руками вцепился в ее гриву. Оказавшись на дне цирка, лошадь вдруг резко остановилась. Всадник перелетел через ее голову и со всего маху шлепнулся на землю, встал вгорячах, но тут же снова упал.

Двое других исчезли за склоном цирка. Я бежал не останавливаясь, ведь где-то в этом лесу прячется убийца, который несколько минут назад чуть было не отправил меня на тот свет.

Если я ранил его, мне крупно повезло, но скорее всего, моя пуля пролетела рядом или только оцарапала его.

Я бежал по склону, держась в тени деревьев. Я бежал вниз, поскольку это было легче всего. Потом перешел на шаг и стал пробираться к тому месту, где пасся аппалуза.

На склоне было много ям и впадин, кое-где попадались деревья и кусты, но в основном склон порос травой и цветами. Невдалеке возвышался край цирка, и я направился туда — то прячась в густой траве, то пробираясь по-пластунски, то короткими перебежками.

Впрочем, на такой высоте много не побегаешь. Даже я, привыкший к жизни в горах, быстро выдохся. Наконец я присел между тремя древними елями с толстыми стволами, пытаясь восстановить дыхание и высматривая, куда подевались мои преследователи и где были лошади.

Мои лошади паслись в ста ярдах от меня, а лошадь одного из моих врагов с седлом на брюхе стояла, широко расставив ноги, как раз посередине между мной и ее упавшим хозяином.

Воспользовавшись небольшой передышкой, я зарядил винтовку и задумался над ситуацией. Двое из моих преследователей находятся здесь же, на дне цирка, правда, один из них пострадал так сильно, что вряд ли на что-нибудь способен. Другой, а вместе с ним и тот, что стрелял в меня, прятались где-то неподалеку.

Время тянулось медленно. Стали сгущаться сумерки. Край цирка светился в лучах заходящего солнца, а облака порозовели. Вдруг послышался чей-то крик — похоже на женский голос. Но откуда здесь взяться женщине?

Глядя на лошадей, я решил попробовать добраться до них и, пригнувшись, стал пробираться в густой траве, которая местами доходила мне до пояса.

Интересно, кто нанял этих убийц? Андре Бастон и Хиппо Суон? Вполне возможно. Они уже однажды пытались убить меня, так почему бы не попробовать снова? Убийство в наши дни — вещь недорогая. И почти безопасная. Многие люди уходят на Запад, и многие не возвращаются, и никто никогда не задает вопросов.

Лошади паслись неподалеку, но мне понадобилось время, чтобы добраться до них. Я старался двигаться так, чтобы остаться незамеченным, и при этом напряженно вслушивался, но ничего подозрительного не услышал. Вдруг, в ту самую минуту, когда солнце село и край цирка стал погружаться во тьму, появился всадник. Он постоял немного и начал спускаться по тропинке. Я видел его, а у него перед глазами была завеса упавшей темноты.

Я приблизился к коню, он навострил уши и сделал шаг ко мне, должно быть недоумевая, почему это я ползу по земле.

— Стой, дружок! — прошептал я. — Прошу тебя, стой.

Он тут же остановился, я протянул руку, схватил поводья и подтянул аппалузу поближе. Потом очень осторожно встал на ноги.

Вдруг, буквально у меня под локтем, раздался голос — женский голос. От неожиданности у меня мурашки побежали по коже.

— Мне кажется, я ранена. Помогите мне, прошу вас.