Горбатая гора

Кровожадный конь

Зима 1886/87 года выдалась ужасной. Об этом, черт побери, говорится в каждой истории наптх равнин. Слишком много рогатого скота разводили на этой земле в то засушливое лето. Ранний мокрый снег так примерз к земле, что скотина не могла пробраться сквозь наст к траве. А потом начались снежные бури и ужасный холод, так что скотина дохла и множество туш валялось в канавах и оврагах.

Молодой ковбой из Монтаны, непонятно по какой причине сэкономивший на пальто и рукавицах и вложивший всю свою зарплату в прекрасную пару ботинок ручной работы, направлялся в сторону Вайоминга, надеясь, что там будет теплее, — это было южнее того места, где он находился. В ту ночь он замерз на западном берегу Паудер-ривер, что текла вверх от Техаса и славилась своей шириной и глубиной — дюйм в глубину и милю в ширину.

На следующий день три ковбоя из Бокс-Спринг, что недалеко от Саггса, проезжали мимо его трупа, голубого, как точильный камень, и наполовину засыпанного снегом. Это были здравомыслящие и бравые ребята. На них красовались пальто, шерстяные шапки, толстые шерстяные шарфы, обмотанные вокруг шапок под щетинистыми подбородками, и перчатки из овчины. Двое из них считались счастливчиками — их ноги были обуты в хорошие ботинки и шерстяные носки. Третий, Дирт Шитс, косоглазый пьяница с жирными волосами, тоже чувствовал себя довольно неплохо, но ему не повезло с обувью — ботинки оказались старыми и дырявыми, а носков не было и в помине.

— Надо же, у этого молодчика мой размер обуви, — сказал Шитс, завидев труп, и впервые за весь день слез с лошади.

Он потянул левый ботинок ковбоя из Монтаны, но тот накрепко примерз к ноге. Да и с правым дела обстояли не лучше.

— Хренов сукин сын, — ругнулся Шитс. — Ладно, я их отрежу а после ужина займусь разморозкой. — И, вытащив бови-нож, он отпилил голени парня из Монтаны, как раз по линии верха ботинок, а потом сунул обутые обрубки ступней в седельную сумку, восхищаясь прекрасно выделанной кожей, расшитой карточными мастями — червами и трефами.

Ковбои поехали дальше вниз по реке, ища пристанища, но по дороге увязли в каких-то болотах, потратив большую часть дня на то, чтобы выбраться оттуда.

— Уже слишком поздно искать хорошую ночлежку, — решили они. — Лачуга старого Гриса должна быть где-то недалеко. У него найдется чернослив или еще какие-нибудь сласти и, по крайней мере, есть горячая печка.

Температура падала, в такой холод замерзала даже слюна, и ковбои не рисковали даже отлить, боясь, что отморозят хозяйство и окажутся примерзшими к земле до весны. Они пришли к выводу, что было больше минус сорока.

Лачуга обнаружилась в сорока милях к северу. Старик Грис открыл гостям дверь.

— Входите, кто бы вы ни были — хоть ковбои, хоть торговцы, мне плевать, — сказал он.

— Привяжи наших лошадей где-нибудь в сарае, — велели они ему.

— В сарае? — удивился старик. — Да у меня его сроду не было. Там есть навес за поленницей, оттуда их не снесет ветром. И авось не замерзнут. Своих-то коней я в доме держу. Уж не обессудьте, балую я их. Спите, где найдете место, только не тревожьте того гребаного гнедого, а тот он быстренько выкинет вас вон. Он норовистый конь. Берите стулья, — продолжал Грис, — у меня есть тушенка, и очень хочется поболтать. А еще я сейчас достану из духовки горячие бисквиты.

Вечер прошел замечательно: ковбои ели, пили, играли в карты, обменивались небылицами, грелись у печки. Грис не забывал угощать лошадей. Единственным недоразумением, с точки зрения гостей, оказался тот факт, что хозяин обобрал их, как липку, взяв с них за ночлег три доллара и сорок центов.

Около полуночи старый Грис загасил лампу и завалился на свою койку, а три ковбоя растянулись на полу. Шитс сунул свой трофей за печку, положил голову на седло и уснул.

Он проснулся за полчаса до рассвета, вспомнил, что сегодня у его матери день рождения и, если он хочет послать ей обычную сентиментальную поздравительную телеграмму, ему нужно побыстрее скакать в Оверлендское отделение телеграфа, закрывающееся в полдень. Осмотрев свой ужасный трофей, парень обнаружил, что тот полностью разморозился. И тогда Шитс стащил с обрубков носки и ботинки и сразу же нацепил их на себя. Оставив голые обрубки ступней парня из Монтаны и свои ботинки в углу возле посудного шкафа, Шитс выскользнул на улицу, оседлал лошадь и поскакал в сторону Оверленда. Ветер был несильным, и холодный воздух приятно освежал.

Старый Грис проснулся на восходе солнца, смолол кофейные зерна, зажарил бекон и, посмотрел на своих спящих гостей, сказал:

— Кофе готов.

И тут гнедой конь пихнул ногой нечто очень похожее на мужскую ступню. Старик пригляделся пристальнее.

— Скверное начало дня, — озабоченно сказал он, — это же мужская ступня. А вот и еще одна. Он пересчитал гостей. Вместо трех их оказалось только двое.

— Просыпайтесь, уцелевшие! — завопил Грис. — Ради бога просыпайтесь и вставайте!

Два ковбоя заворочались на полу и уставились на старика, который в ужасе показывал на валявшиеся у ног жеребца ступни.

— Он съел Шитса! — Бушевал старик. — О, я знал, что это норовистый жеребец, но чтобы съесть человека целиком? Ах ты, гребаный дикарь! — закричал он на гнедого и вытолкнул его на обжигающий холод. — Ты больше никогда не будешь есть человечину! Ты будешь жить на снегу вместе с волками, ты, исчадие ада! — Однако, честно говоря, старику даже понравилось чувствовать себя хозяином лошади, способной сожрать целиком ковбоя.

А уцелевшие ковбои с Вокс-Спринг уже встали и пили кофе. Они искоса посмотрели на старика и демонстративно подтянули пояса с пистолетами.

— Ох, ребята, простите меня ради бога! Какая ужасная трагедия! — сказал старый Грис. — Я и не знал, что этот гнедой такое кошмарное животное. Вот что, пусть это останется между нами. У меня есть сорок долларов золотом, да еще и те три сорок, что я взял у вас прошлым вечером. Доедайте бекон и не волнуйтесь. Хватит с нас проблем.

Нет, ковбои вовсе не собирались поднимать шум. Они просто положили тяжелые деньги в свои седельные сумки, выпили еще по чашке кофе, оседлали лошадей и поскакали в расцветающее вокруг утро.

Встретив Шитса вечером в ночлежке, они кивнули ему, поздравили с днем рождения матери, но ничего не сказали о гнедом и сорока трех с мелочью долларах. Ведь эта сумма прекрасно делилась на двоих.