Город семи грехов

Город семи грехов Стихотворение в прозе

И вот Он вошёл в Город семи грехов. Ворота города изображали все наслаждения, что можно получить, войдя в них, и все пороки этого города изображали бронзовые ворота.

И, вступив на улицу первого греха, увидел Он ложь в своём чистом проявлении, где лавочник обманывал покупателя, а юноша — девушку, признаваясь ей в любви. И спросил Он этого юношу:

— Зачем ты говоришь слова любви деве, коль не любишь её?

На что был дан ответ Ему:

— Мне нравится смотреть на её влюблённые в меня глаза.

И опечалился Он, и пошёл Он на улицу второго греха, и увидел Он правителя города в дорогом платье, что называл себя великим и заставлял рабов своих целовать себе ноги. И спросил Он в недоумении:

— Зачем же ты унижаешь раба своего?

На что был дан ответ Ему:

— Рабы благодарят меня так за то, что я позволяю им жить.

И плохо стало Ему от слов этих, и пошёл Он на улицу, где обитал третий грех города. В грязи была улица, и зловония доносились от каждого дома, а в окне одного из домов Он увидел пьяного мужа, бьющего жену свою и сына своего. И спросил Он мужа:

— За что ты бьёшь семью свою?

На что был дан ответ Ему:

— Жена вздумала перечить мне, а сын встал на её защиту, поэтому долг мой бить их за это.

И вот, едва не плача, вышел Он на четвёртую улицу, и увидел Он цветные ткани и красные лампады, а из домов доносились стоны страсти. Женщины стояли по обе стороны дороги и манили к себе мужчин своей наготою. И спросил Он одну из женщин в красном платье:

— Где дом твой, ведь место твоё там?

На что был дан ответ Ему:

— Мой дом там, где хорошо платят, другого мне и не нужно.

И ушёл Он с этой улицы на улицу пятого греха, и увидел Он женщину, убившую свою соседку. И спросил Он у женщины:

— Что заставило тебя убить несчастную?

На что был дан ответ Ему:

— Она не захотела отдать мне верёвку для сушки белья, вот пришлось отобрать силою!

В ужасе покинул Он пятую улицу, и вышел Он на улицу шестого греха. И взору Его предстал карнавал, где на каждом было по несколько масок и каждый говорил друг о друге, злословя и сплетничая. И спросил Он одного в маске:

— Что заставляет вас так плохо отзываться о ближнем своём?

На что был дан ответ Ему:

— Мы вас не знаем, поэтому вы недостойны общества нашего, как и наших мнений о вас.

И вот, растерявшись, Он свернул в переулок, который привёл Его на улицу последнего, седьмого греха, где посреди большой площади стоял величественный собор, в котором шла вечерняя служба.

Исполненный счастья, побежал Он к собору, но то, что Он увидел, переступив порог, ранило сердце Его. Золочёные стены, статуи и иконы, обрамлённые драгоценными камнями, сияли вокруг нищих людей, жертвующих свои сбережения священнослужителю.

И увидел Он слепую старуху, что отдала свою последнюю монету, и спросил Он её:

— Зачем ты жертвуешь последним?

На что был дан ответ Ему:

— Чтобы видеть Бога.

В недоумении подошёл Он к священнослужителю и спросил его:

— Зачем вы берёте последнее у них?

На что был дан ответ Ему:

— Чтобы славить имя Бога!

В гневе бежал Он из собора и оказался на площади, заполненной толпою, что пришла посмотреть на сожжение еретика.

И спросил Он у одного старика, что с радостью наблюдал за процессией:

— За что его хотят предать огню?

На что был дан ответ Ему:

— За то, что он не верил словам первосвященника.

Ноги еле держали Его, из ладоней и стоп Его сочилась кровь. И приблизился Он к готовому принять смерть еретику. И, плача, спросил Он его:

— За что же тебя отправили на столь ужасную смерть?

На что был дан ответ Ему:

— За то, что славил имя Твоё.

2003, редакция 2018

Воля и Суд Притча

На холме, окружённом широким рвом, стоял замок короля Лантирона, а вокруг замка были бескрайние поля. Лантирон владел огромным королевством, состоявшим из зависимых земель, плативших ему большие налоги. Король вёл кровопролитные войны, захватывая всё новые и новые земли, разоряя крепости и поместья, собственноручно убивая их жителей, будь то рыцари или слуги, — все были для него врагами. Лантирон силою собирал налоги и наказывал жестоко всех, кто не платил и не соблюдал его законы. Вот такой был жестокий король Лантирон.

Но однажды Лантирон зашёл слишком далеко и в своей жестокости, и в своей жадности. И тогда могучее войско заморского короля Сартона вторглось в его земли, сжигая всё на своём пути. И двух полнолуний не миновало, как воины Сартона уже стояли возле огромного замка Лантирона, запуская горящие стрелы в окна высоких башен. И было сражение, что длилось днями и ночами, не имевшими счёту, и было пролито столько крови, что ров стал красен и его легко можно было перейти по телам. Войска Лантирона редели день ото дня, и, когда сопротивление их пало, Сартон ворвался в замок и без промедления отрубил голову Лантирону и поднял её над крепостью под радостные крики победившей армии. Но был у Лантирона сын, и Сартон обыскал каждый угол замка, заглянул за каждую дверь, но так и не нашёл единственного наследника покорённого королевства. И понял Сартон, что не будет он спать спокойно, пока не убьёт сына Лантирона, молодого Гентрода.

Гентрод стоял во главе последних воинов, что храбро сражались за короля Лантирона, но, узнав, что его отца убил Сартон, преисполнился ненависти и понял, что не будет у него более спокойного дня, пока не убьёт он Сартона.

И велел Гентрод своему отряду отступать, скрыться в непроходимых лесах, чтобы окрепнуть силами и пополнить ряды свои новыми воинами. Много полнолуний Гентрод собирал огромное войско, обходя разрушенные отцовские земли и вторгаясь в маленькие поселения. Пришло время, и Гентрод с великой силой вторгся в некогда принадлежавший его отцу замок, где теперь заседал Сартон. И было сражение, такое, что сыпались стены крепости и падали башни. И настал момент, которого так ждали Гентрод и Сартон. Долго шёл бой между ними, но когда все свечи сгорели в канделябрах и тьма окутала каменные коридоры замка, тогда Сартон пронзил клинком Гентрода. И подумал Сартон, что убил сына Лантирона, но Гентрод встал и поразил мечом сердце Сартона. И так была свершена месть за отца. Но спустя мгновение упал Гентрод и к утру умер от полученного ранения.

И когда веки Гентрода сомкнулись, его душа предстала перед Архангелом Михаилом и Отцом Небесным, что восседал в молчании на высоком троне. И, не дожидаясь решения Божьего Суда, попросил Гентрод, чтобы его пустили в Рай Небесный повидаться с отцом и сказать ему, что он совершил отмщение. И была выполнена его просьба. Но когда оказался он в прекрасном Раю Небесном, благоухающем ароматами цветов, дотоле невиданных, и убаюкивающем нежной музыкой, дотоле неслыханной, нигде не нашёл он своего отца Лантирона. Время его пребывания в Раю подходило к концу, и тут он увидел Сартона, лежащего на поляне медового клевера. В гневе вышедши из Рая, спросил Гентрод Архангела Михаила, почему не встретил в Раю отца своего Лантирона. В ответ Архангел Михаил открыл пред ним двери Ада. И как только Гентрод ступил на колючую от терновника землю Ада, где были слышны крики замученных пытками и стенания обезумевших от вечной боли, он увидел там отца своего Лантирона, привязанного к железному столбу. В гневе вернулся из Ада Гентрод. И спросил он у Архангела Михаила, почему так несправедлив Суд Божий. И обратился он с воздетыми руками к Богу. И тогда доселе хранивший молчание Отец Небесный ответил Гентроду громко:

— Твой отец и весь род твой убивали невинных жён и детей, покоряя всё новые и новые земли Мои; вы проливали кровь детей Моих и побивали камнями пророков, посланных Мною, чтобы образумить ваш нечестивый род. И не мог Я более этого терпеть, и отправил Я войско Сартона, чтобы он выполнил Волю Мою и прекратил истребление детей Моих. И как ты смеешь говорить Мне, что несправедливы Воля Моя и Суд Мой?!

И наступило молчание в Зале Суда.

2003, редакция 2018

Страсти монаха Притча

И отворились перед странником ворота, ведущие во двор большого древнего монастыря. И когда вступил он во двор, его окружили облачённые в серые одеяния монахи с удивлением и молчанием, ибо перед ними стоял сбежавший много лет назад брат их. Ноги монаха были босы и изранены, а тело обмотано в грязные отрепья; чёрные грязные волосы паклями спадали на вытянутое лицо и худые плечи.

— О, братья мои, десять лет минуло, как я не ступал в обитель, не произносил слово Божие, не пел гимны Господу и не принимал причастия святого. И нет мне прощения Божьего, и нет мне пощады от могущественных ангелов Его. Могу ли я молить вас о смягчении сердец ваших и позволении войти в духовную обитель и быть снова среди вас?

И вышел к покаявшемуся монаху Старший Отец монастыря и, перекрестив его, впустил в монашескую обедню со словами:

— Не мне и не нам всем судить тебя, ибо на это Воля Божия, нам лишь даровано прощать. Ступай, опомнившийся, омой руки и лицо свои лавандовой водою, смени одежды и прими хлеба нашего, что и твой теперь, возлюбленный брат.

И последовал беглый монах по указу Старшего Отца, и вкусил он хлеба пшеничного, и испил воды с медовым привкусом. И в новых чистых одеждах он отправился на вечернюю мессу, но, как ни старался вспомнить он слова песнопений, ничего не получалось, и тогда совсем молодой монах протянул ему книгу, шёпотом молвив:

— Десять лет назад ты дал мне книгу о далёких землях, теперь мой черёд ответить, держи молитвенник.

Настал вечер, и монахи ушли в кельи свои молиться и спать до рассвета, чтобы затем снова начать утро с молитвою на устах и пребывать весь день в благодати и праведности. Но раскаявшийся монах задержался в саду монастыря. Слушал он шелест яблони, и видел он мерцание звёзд, и слёзы из глаз его падали на землю.

— Почему же ты плачешь?

— А, это ты, юный брат, что дал мне молитвенник?

— Почему же ты плачешь, коль вернулся в дом братьев своих?

— Сложно сказать, брат.

— Помнишь ли ты меня? Много лет назад меня оставили родители у стен этого монастыря. Ты читал мне сказки, тогда как другие читали Слово Божие.

— Михаил, неужели это ты? Да, ты, только теперь уже стал братом Михаилом.

— Скажи мне, почему из глаз твоих льются слёзы?

— Я плачу от радости быть здесь.

— Неужели все эти годы ты не получал радости?

— Ты слишком много спрашиваешь, Михаил.

— Нет, мне всего лишь интересно, брат Антоний.

— Будь острожен, ибо любознательность нередко приводит к греху.

— Грех — какое интересное слово. Я о нём много прочёл в книге, что ты перед своим побегом дал мне.

— Та книга изменила и погубила всю мою жизнь.

— И как же она изменила жизнь твою, брат Антоний, ведь там говорится лишь о других землях и богатствах их?

— А также о грехах и пагубности, Михаил.

— Ну и что из этого? Те дальние края столь прекрасны!

— Дальние края… Я их все исходил и вкусил все богатства их.

— Расскажи мне о богатствах тех дальних краёв.

— Зачем тебе знать это?

— Затем, что все эти годы я думал о дальних землях, в которые ты ушёл, как праведный монах каждый день думает о Царствии Небесном. Я представлял стремительный звонкий ручей, из которого ты пил под тенью не виданных мною никогда пальм. Я представлял стены богатых городов, в которые ты входил. Скажи мне, что ты видел за этими стенами? Скажи мне, что ты познал за ними? Скажи мне, зачем ты сбежал из монастыря?!

— Я познал всё, что только может дать жизнь, но так и не могу понять, почему я оставил десять лет назад обитель. Сами демоны уводили меня. Сразу же за стенами монастыря я пустился бежать. Я бежал по полям, спотыкался и летел кубарем со склонов, собирая одеянием своим пыльцу цветов и семена трав. Я вкушал плоды с деревьев, прокрадывался в сады близ деревень и, собрав в узел съестного, отправлялся в путь, неизвестный ни мне, ни всем монахам. Я шёл длинными дорогами и бесконечными полями, через лесные дебри и болота. Меня кусали ночью комары, а днём пчелы, солнце жгло белую кожу. За мной гнались лесные разбойники, но я спрятался от них в камышах, стоя по пояс в болотной тине. И вот через много дней я оказался у стен большого города. И были ворота его из бронзы, а стены из выточенного камня, и из сердца города доносились музыка и ароматы, пьянящие разум.

— И что же ты делал в том городе?

— Как только ступили ноги мои на площадь города, как меня подхватил хоровод, и не заметил я, как тело моё облачилось в цветные одежды, а волосы украсили цветы. Я не просил питья — мне давали сладкое вино из самых лучших погребов, я не просил еды — мне преподносили все яства от богатого стола. И был я среди них своим.

— И что же? Что же? Не молчи!

— В первую же ночь я предался наслаждениям, что давно жили во мне и не находили выхода на волю. И в последующие дни я вкушал плоды с древа наслаждений, и чем больше я их поглощал, тем больше мне хотелось других, доселе неизвестных. Голод рос во мне, как и желание быть открывателем всё новых и новых удовольствий. И тогда я посягал на новые рубежи греха и, вкусив оттуда, жаждал открыть следующие. Ах, мне ночи были днями, ибо бодрствовал я при луне, а дни были ночами, ибо спал я при солнце. Звёзды манили меня к наслаждениям, и я любил ночь, как и любил предавать себя греху в темноте. Я использовал духовные знания не для славы Господа, а для обогащения мирской своей жизни. И вскоре пальцы мои засияли перстнями, а руки браслетами, я то и дело менял наряды, ни разу не надевая одно и то же дважды. Мой дом был весь из мрамора, а в покоях стояли статуи, и многие из них изображали меня во весь рост. Я отбирал самых лучших девушек и юношей из родительских домов, чтобы, обучив их танцам и речам, службе и подчинению, продать купцам-перекупщикам.

— А они, как же они?

— Слушались. Они слушались меня, ведь я много платил и им, и их семьям. Мой дворец красовался на холме, и весь город принадлежал мне, ворота я сделал золотыми, а тех людей, что пустили меня в свой хоровод, я наделил жемчугом и серебром. Но вскоре желаниям моим стало тесно в стенах одного города, и я собрал армию покорять другие города, ибо там, я думал, можно познать новые ощущения. Но не прошло и двух недель, как моя армия была разбита, а город мой горел в огне. Все люди, служившие мне, были кто убит, кто пленён, те же, что остались на свободе, предали меня. И бежал я из своего города в чём был с пустыми руками. Через день голод стал мучить меня, но не меньше, чем от голода, тело страдало, лишившись наслаждений. И тогда увидел я нищих по дороге, и в руках у них был хлеб. Я предлагал им перстни, все перстни, что были у меня на пальцах, но они лишь гнали меня. Я преследовал их целый день, и, когда они пошли к реке омыться, я прокрался и забрал их последний хлеб. Если бы ты знал, как мне было весело тогда, я чувствовал себя победителем. И это была моя последняя ложная победа. Из всех деревень меня гнали; в одной грубые люди сняли с меня перстни и плащ, кинув взамен грязное отрепье. Я бежал из одних земель в другие, чтобы оттуда бежать в новые. Желания мои не получали насыщения, и вопль рвался из груди. Терзания были столь сильны, что я бил себя прутьями: вся спина моя была в крови, но жажда наслаждений не уходила. Я ел горькие травы, чтобы вызвать рвоту и отвращение к себе, я обмазывался тушами мёртвых животных, чтобы ненавидеть свою плоть и стыдиться её. Я бежал по ветру, чтобы он уносил зловонный запах от ноздрей моих. Затем я купался в реке и превозносил воду, как благодать. О, как я плакал тогда от радости, если бы ты знал это чувство, ты бы понял меня.

— Говори. Говори, какова была жизнь твоя!

— И затем я опять шёл туда, куда смотрели глаза мои. Леса и поля с реками сменялись каменными степями, где дул сильный ветер, а солнце пекло моё лицо. Степи сменялись песчаными пустынями, где сандалии мои износились до дыр, а кожа загрубела от солнца, губы потрескались от жары и стали, как кора дуба, язык от жажды высох так, что скрёб о зубы. Ноги несли меня туда, куда было угодно ветру, а глаза были полны песка, что резал, как нож. И тогда меня схватили люди на горбатых животных, они связали мои обессиленные руки и ноги. Я хотел кричать, но из моих уст вырывался лишь жалкий хрип, тогда они дали мне выпить воды, и я взмолился им, как богам. Но эти боги были жестоки со мной, они тащили меня по земле и издевались надо мной до самого города, где продали во дворец султана рабом.

— Рабом?

— Да, когда-то я и сам имел слуг, но я никогда не обращался с ними так, как обращались со мной мои хозяева. За малейшее неповиновение меня бросали в помойную яму на три дня или били до потери сознания розгами. А самое отвратное было есть с ладоней вельмож восточные сладости, и самое ненавистное — слышать их ухмылки и смех.

— И ты всё это терпел? Неужели у тебя хватало сил терпеть всё это?

— Я позабыл, кто я есть, и всё стало для меня несущественным. Ночь сменяла день, солнце луну, но для меня не было их, ибо я потерял счёт дням рабства своего. Но однажды в подвал, где спали я и другие рабы, вошли стражники и сказали, что султан умер от странной болезни и нас по велению нового правителя отпускают на волю. И уже через мгновение я покидал большой город, где был рабом. Некие люди дали мне скудную одежду и немного еды. Но тогда…

— Что, что тогда? Не молчи, Антоний!

— Но я не знал, куда мне идти. Моё тело ещё болело от ударов плетей, и душа всё не возвращалась ко мне. Я присоединился к циркачам, которые путешествовали большим караваном. Я проехал с ними много вёрст, был в таких городах, где женщины ходят в высоких головных уборах, а мужчины в стальных доспехах. Мы останавливались на ночь в маленьких трактирах посреди дороги, где за столами пьяные пастухи распевали песни о лугах, на которых цветут жёлтые лилии. Но не долго пробыл я среди циркачей: прока им от меня не было никакого, и они оставили меня посреди поля синих цветов. И двинулся я тропами через луга, леса, переправлялся через реки. Моей пищей были жёлуди и корни растений. Моё тело исхудало, а руки были изрезаны и исколоты колючими ветвями шиповника. В один пасмурный день я вышел к полуразрушенным стенам города, что были мне знакомы, ибо именно этим городом я когда-то владел, получая все возможные наслаждения. Радость и слёзы были со мной, когда я вступил на главную городскую площадь. Но на этот раз меня встретили голодные люди в рваных одеждах. И сказал я им, что несколько лет назад правил в этом городе, но никто не верил мне, все лишь смеялись надо мной, ведь я был ещё беднее их: мои ноги были обмотаны чёрными тряпками, а тело едва прикрывала мешковина. И когда одна женщина, подойдя ко мне, сказала, что я действительно бывший властелин города, все стали бросать камни в меня, даже дети бросали и старики. Я молил о пощаде, но слышал лишь обвинения за их голод и нищету. Еле держась на ногах, весь в крови, я выбрался из когда-то прекрасного и богатого города. Навстречу мне попался мальчик, я протянул к нему свои руки, моля о помощи, но он лишь плюнул мне в лицо.

— Как жестоки они были с тобой. Ведь когда-то ты давал им хлеб и золото — и чем же сей люд отплатил тебе! Воистину говорю тебе, несправедлива судьба твоя!

— Нет, Михаил, всё было справедливо, ибо я давал им хлеб и золото за чистоту их. Они ели с роскошного стола и носили дорогие одежды, купленные за наслаждения и грехи, а не за добро. Однажды, когда раны мои зажили, я сидел под большим старым дубом. Мне вспоминались все грехи мои, и, всё больше ненавидя себя, я понимал, почему мои бывшие горожане кидали камни в меня и что за каждый грех, совершённый с удовольствием, я расплачиваюсь страданиями. На всех землях, о которых я читал в книге, что дал тебе, я побывал. Я видел многие города с порядками, так не похожими на монашеские, вкушал запретное и горькое, радость и отчаяние, счастье и горе. Я познал добро и зло в людях, но больше того я познал, что́ есть добро и зло во мне самом и откуда проистекает зло и греховное устремление. И больше мне ничего не хотелось в этой жизни, я отпустил все желания и был готов принять смерть. Не помню, сколько я так просидел под дубом; помню, что, когда встал на едва окрепшие ноги, взял в руки ветвь взамен опоры и пошёл по дорогам. И были это те дороги, что вели меня когда-то прочь из монастыря. И встречались мне те же разбойники в лесу, но на этот раз они не преграждали мне путь, а лишь провожали меня молчанием. Болота пропускали меня через трясину, а камыши расступались. Ветер помогал мне идти в гору, с которой я однажды бежал, окрылённый свободой. Во сне или наяву ко мне приходили осиянные нимбом святые отцы, они с улыбкой смотрели на меня и протягивали ко мне руки свои. А я, а я лишь рыдал и просил прощения у них… И вот я оказался перед этими стенами, Михаил, и понял я, что нет ничего прекраснее в мире этих стен и что счастье моё, всё богатство моё не за пределами монашеской обители, а в ней самой.

— Какая судьба! Я и представить себе не мог такой жизни, про которую поведал мне ты.

— Моя жизнь здесь, Михаил.

— Однако десять лет назад ты считал иначе.

— Но ведь то было десять лет назад.

— Но почему же ты решил, что дом твой и счастье твоё здесь? Ведь там, вдали, куда прекраснее земли!

— Они есть ничто, там тьма правит.

— Разве же они не дали исполнение твоих желаний?

— А вместе с тем и страданий.

— Но ты ведь был счастлив?!

— Мне казалось, что я был счастлив. Да и длилось такое счастье всего несколько полнолуний, но даже и тогда я страдал: вкушая плоды наслаждений с улыбкою, я испытывал боль души, пусть и скрытую.

— Ну нет… Я бы не страдал на твоём месте сейчас.

— Ты дерзок и слеп, Михаил. Не следовало мне рассказывать тебе всего этого, не следовало.

— Но ты рассказал. Зачем же ты мне всё это поведал?

— Чтобы уберечь тебя от греха и ошибок.

— Уберечь? От ошибок? Нет, ты хвастался мне, ты разжёг во мне пламя жажды открытий. И не успокоюсь я, пока не утолю эту жажду.

— Михаил, Михаил! Остановись, не иди за пределы обители.

— Я давно открыл затвор у ворот, Антоний. Уже несколько лет я всё желал уйти. И вот, когда ты пришёл, я понял, что час настал.

— Ты будешь сожалеть потом, уже здесь.

— Я не вернусь сюда. Я пойду по дорогам, где не ступал ты. И забуду, навсегда забуду обратный путь.

— Не говори так, ведь рано или поздно ты раскаешься в словах своих.

— Пойдём со мной, Антоний. Мы будем править миром вместе.

— Нет, мне быть в этих стенах до конца дней. А ты ступай, коль не нашёл Бога здесь, так потеряй всё, чтобы обрести Его.

— Скажи мне на прощание добрые слова, Антоний!

— Помни путь обратный, Михаил. Я буду ждать тебя.

— Я забуду путь обратный. Прощай, Антоний!

— Ты уже ушёл, Михаил. Но я ведь знаю, что ты вернёшься.

2003, редакция 2018

Вавилонская башня Новое прочтение

Высокие горы скрылись в океанских пучинах вместе с последними надеждами о возращении домой. Несколько лет трясений земли и вод разрушали в пыль и грязь деревни и города, вздымавшиеся волны уносили лодки, урожай и жизни в океан. Ничего не уцелело на месте великой империи, только воспоминания, которые выжившие будут передавать своим детям и завещать пересказывать потомкам.

Их осталось всего несколько сотен, и они не знали, есть ли ещё кто-нибудь кроме них на всём белом свете. Птицы привели их большой, но повреждённый штормами корабль в плодородную землю, по обе стороны которой текли великие реки, утоляющие жажду и дающие пищу.

Спустя год после потопа, когда был собран первый урожай и уже созревал второй, старший из выживших в потопе, Ханох, провозгласил:

— Мы оплакали нашу великую родину и ушедших родных. Но Отец Всевышний любит нас, Он спас наши жизни и даровал нам землю прекрасную, солнце и небо ясное. Мы собираем богатый урожай и строим дома для семей наших. Пришло время воздать хвалу Всевышнему и возвести в честь Него и во имя Его храм до небес, чтобы всяк наш потомок зрел величие Творца, а Всевышний и далее был милостив к нам.

С восторгом были приняты слова Ханоха. Не успел он узнать мнение каждого, как все вскочили с мест своих и прокричали:

— Да! Воистину храм Отцу Небесному построим!

И все единогласно решили, что начнут уже с завтрашнего восхода солнца. И Ханох, вдобавок к своему почтенному статусу, стал главным архитектором храма.

Первые лучи солнца едва взошли над реками Тигр и Евфрат, а весь народ от мала до велика уже стоял у дома Ханоха в готовности услышать первые приказы, чтобы строить храм Всевышнему.

— Послушайте меня, — начал Ханох, — мы должны создать великий храм, самый высокий, выше тех, что были у нас до потопа, чтобы Отец Небесный видел нашу любовь к Нему и почтение и более не посылал бы потоп на род людской! Всем будет работа: кому-то придётся добывать камень и жечь кирпичи, кому-то — доставлять их на место, кому-то — укладывать стены, кому-то — расписывать их, а кто-то будет пасти скот и выращивать хлеб, чтобы все были сыты.

Сотни мужчин и женщин единодушно приветствовали речи Ханоха и принялись за работу под его руководством, безоговорочно выполняя все поручения, веруя в благое дело. За подбор и подготовку камня и кирпича отвечал Йерахмиэль, за доставку строительного материала самый сильный из всех — Шимшон, он мог собственноручно поднять огромный гранитный монолит и нести его от рудника до места возведения храма. Шимшону помогали многие великие мужи, в том числе и Эфрам, у которого было много сыновей: столь великую радость ему даровала жена его Гила. За возведение стен храма взялись Хаим и Зеэв, а с ними — десять дюжин мужей. Когда-то Хаим строил порт в большом городе, а Зеэв работал на него. Расписывать стены храма было доверено обладавшим чувством прекрасного Хилелю и Аарону, а Хилель к тому же хорошо помнил священные тексты отцов. За разведение и уход скота ответственным был молодой Ицхак, чья прекрасная жена Йона из шерсти овец ткала ковры для возводимого храма. Таира и Мейрав стали главными стряпчими, а потому и одними из самых уважаемых жён всей общины. Илана и Лилах вызвались создать вокруг храма сад деревьев и цветов.

И вот, когда огромное поле было расчищено под будущий храм, перед всем собравшимся народом вышел Ханох и произнёс речь, что дала им ещё большую силу и веру.

— Сегодня ранним утренним часом я услышал голос Всевышнего, и Он сказал мне, каким должен быть храм Его и что нам следует делать, чтобы быть в Его милости.

Воодушевлённый ропот пронёсся по рядам, и некоторые стали падать на колени со слезами на глазах.

— Всевышний сказал, что нужно построить пирамиду, на плоской вершине которой возвести Его храм. Он также велел, велел всем нам, — сделал акцент Ханох, — работать каждый день, за исключением дней полной луны, когда нужно посвящать всё своё время молитвам.

Восторженные крики были слышны далеко за долиной, ибо столь велика была радость узреть среди своих пророка. И все ринулись строить пирамиду. Зеэв сказал, что он участвовал в строительстве одной пирамиды в старые времена, а Хилель поспешил принести из своей спасённой библиотеки энциклопедию о великих строениях прошлого.

Каждое утро Ханох выходил на поле и передавал послания от Всевышнего о доблестном труде и великой миссии их народа для всей жизни, для земли и даже Небес. И все прерывали в этот час свою работу — таково было почтение к Ханоху. Ханоха стали именовать пророком и освободили от всякого труда, все его нужды удовлетворялись усилиями всех: будь то строительство нового дома или шитьё ритуальных платьев. Со временем жена Зеэва, сообразительная Галия, начала записывать послания Всевышнего, переданные через пророка Ханоха, на большую доску перед возводимой пирамидой. Теперь каждый мог видеть наставления Небес и перечитывать их в минуту отдыха. Пророк Ханох теперь был настолько занят своим служением Всевышнему, что перестал приходить по утрам к строителям, все послания он озвучивал Галие, а она уже передавала их остальным. Уважаемой стала Галия, все подходили к ней, чтобы спросить о посланиях Ханоха.

— Скажи, дорогая Галия, не поведал ли сегодня Всевышний нашему пророку Ханоху, какие цветы мне посадить вокруг храма? — спрашивала Лилах.

— К сожалению, нет, может быть, завтра мы об этом узнаем, — отвечала Галия.

И Лилах приходила к Галие на следующий день и в последующие дни, чтобы узнать про цветы или про что-нибудь ещё.

Пирамида строилась, вот уже первые два уровня были готовы.

Работа ладилась быстро и верно, каждый помогал друг другу, и никто не был в обиде.

— Так я тебе уже дала миску супа и три лепёшки, сколько же тебе ещё?! — причитала на кухне старая Мейрав, когда к ней заглядывал вечно голодный Шимшон.

— Уж больно тяжелы гранитные плиты, Мейрав. Ох, не будет завтра больше красивых плит для облицовки из северного карьера, не будет, — заводил Шимшон жалобную песнь, которая неизменно действовала на Мейрав: та вздыхала и тут же находила дополнительную лепёшку хлеба и миску супа для Шимшона.

Когда уже третий уровень пирамиды был готов и все в едином порыве начали возводить четвёртый, на строительное поле вышел пророк Ханох, и был он явно серьёзен, и взгляд его был строг.

— Сие было испытание нам. Всевышний испытал нашу веру и нашу способность идти за Ним. И мы пошли за Ним и стали строить пирамиду, но зачем нам нужна пирамида — этот мираж былой империи, что скрылась под водами морскими? Зачем нам возвращать то, что уже ушло и погибло?

Никто ничего не мог понять, все оставили свои дела и слушали пророка Ханоха, словно статуи, не шевелясь.

— Зачем нам идти назад, когда Всевышний велит нам идти вперёд, — продолжал пророк Ханох, — зачем нам оглядываться на смерть, когда впереди жизнь?

Ханох подошёл к доске, на которой Галия записывала его послания, и несколькими движениями мела нарисовал башню.

— Вот что велит Всевышний нам поставить здесь во имя Его. И наверху этой башни, под самыми облаками, возвести храм в Его честь!

— Но как же так? — воскликнул Хаим. — Мы ведь возвели уже почти четыре уровня пирамиды!

— Хаим, ты ведь праведный сын? Преклони колени и ступай исполнять Его послание, — грозно изрёк пророк Ханох, так что вопросов больше ни у кого не осталось.

— Нужно всего лишь разобрать углы — вот и будет основа башни, — сказал Хилель.

— Я без труда сделаю это, — поспешил вставить Зеэв.

— А я уже соткала первый храмовый ковёр, и на нём изображения пирамиды, — забеспокоилась Йона.

— Давай его нам на кухню, — нашла решение Таира.

— А для нас с Шимшоном ничего не изменится, — радостно заявил Эфрам, — мы как доставляли камни и обжигали кирпичи, так и будем.

— Вот и хорошо, — одобрил их пророк Ханох и отправился в свой новый дом продолжать свою службу.

И все с прежним усердием принялись строить башню. К её вершине должна была вести лестница, идущая по спирали до самого храма. Через некоторое время все уже осознали, что башня — наилучшее решение для нового храма.

— Мне будет легче расписывать стены, а надписи будет удобнее рассматривать, подымаясь по башне, — утверждал Аарон.

— На каждом уровне башни я посажу прекрасные цветы и кустарники, так что башня будет, как сад, — планировала Лилах.

Хаим тоже видел, что у башни много преимуществ, и не задавал более вопросов, к тому же какие могут быть вопросы, если сам Всевышний велел построить башню — Ему ведь виднее.

Так прошло три года. Стены башни выросли настолько, что были видны из любой точки города, а также с противоположного берега Евфрата. Хилель и Аарон уже расписывали нижние уровни, а Йона соткала две дюжины ковров. Галия и её помощницы увековечили послания пророка Ханоха в табличках, для которых был построен отдельный зал записей. Теперь каждый, вместо того чтобы стоять в очереди к дому пророка, мог пройти сюда и при помощи Галии найти ответ в одной из табличек. И всё бы шло хорошо и дальше, если бы не четвёртая годовщина строительства, которая совпала с багряно-красной луной, когда пророк Ханох созвал всех на площади у строящейся башни.

— Нам кажется, что мир благословил наши земли, что покой и счастье поселились в наших домах на века, так знайте же, что благоденствие это может закончиться уже скоро.

Тревожное волнение прокатилось по рядам после первых слов пророка Ханоха.

— Среди нас есть те, кто отошёл от заветов Всевышнего, — продолжал пророк. — Среди нас есть те, кто усомнился во мне как в истинном пророке, а там, где есть сомнение, там есть зло, а там, где есть зло, там погибель.

В рядах раздались возгласы.

— Кто же это? Кто предатель, кто враг? — кричали из толпы.

В одно мгновение чувство мира и любви покинуло жителей долины.

— Хаим! — воззвал пророк Ханох. — Ты есть тот, кто посеял в наших рядах сомнения, ты есть тот, в ком растёт зло и погибель!

Как гром и молния прозвучали слова пророка, все расступились вокруг Хаима и, оторопелые, уставились на него. Хаим, выронив инструмент из своих рук, даже молвить ничего не мог.

— Хаим, ты не уразумел послания Всевышнего и не принял Его волю построить башню. Тебе, как опытному строителю, было удобнее продолжить строительство пирамиды, ведь ты их возводил ранее. Тогда, когда все преклонили колени и без колебаний принялись возводить башню, ты продолжал сомневаться и смущать остальных. Возлюбленные, — призвал народ пророк Ханох, — я призываю вас сейчас озвучить, кого склонял к сомнениям Хаим. Вы должны признаться, и тогда прощение вам будет даровано.

— Да, возлюбленный пророк Ханох, Хаим не раз делился со мной своими сомнениями, — заявил из рядов Зеэв. — Он всё недоумевал, почему Всевышний сразу не повелел нам строить башню. Прости меня, брат Хаим, но во благо твоё я должен был сказать правду.

— Вот узрите, сколько лет среди нас жил обманщик, тайный враг, что к тому же ещё и возводил стены храма. Хаим, я изгоняю тебя из нашей общины и всей долины, тебе не место среди нас более, — огласил приговор пророк Ханох.

Приговор был суров и не мог быть оспорен. Все приняли его как должное, и никто, уходя с площади, не посмотрел в сторону одиноко стоящего, отверженного всеми Хаима. На следующее утро Хаим со своей семьёй покинул долину, никто не знал, куда они направились.

Строительство башни продолжалось без Хаима, его каменный дом был разобран, а камни ушли на общее дело. Зеэв стал главным строителем и ускорил темпы возведения башни, что не могло не понравиться пророку Ханоху. Вскоре Зеэв получил от пророка титул главного хранителя и защитника возводимого храма, а его жена Галия удостоилась титула хранительницы зала записей. Пророк Ханох стал раздавать титулы и другим, особо отличившимся в служении и преданности жителям долины. После того как Илане достался титул за усердную подготовку парка около башни, её близкая подруга Лилах, ответственная за украшение храма цветами и не получившая титула, отправилась, как обычно, к Галие в надежде узнать ответ, когда же и она обретёт свой титул. Галия, недолго думая, пошла к пророку Ханоху и поведала ему о вопросе Лилах. Незамедлительно, в тот же вечер, пророк Ханох собрал всех на площади у башни, ударил в бронзовый диск и начал свою речь:

— Изобилие есть дар Небес. Изобилие даруется избранным, тем, кто заслужил его. Однако среди нас есть те, кто желает большего изобилия, чем ему положено, чем заслужено его трудом. Речь идёт о тебе, Лилах, о твоём постоянном желании знать больше и иметь больше, чем положено. Лилах, подойди ко мне ближе. — Пророк жестом подозвал запуганную молодую женщину. — Разве тебе мало того, что ты имеешь, разве тебе недостаточно знаний и посланий от Всевышнего, что выходят ежедневно для всех?!

Лилах молчала. Ей нечего было сказать, чувство вины захлестнуло её и лишило дара речи. Далее пророк велел всем высказаться о Лилах — не отыщутся ли в ней ещё какие-нибудь грехи? И вначале царило безмолвие в рядах, но вот кто-то заявил, что Лилах тоже сомневалась в необходимости башни, как и Хаим, и тогда уже одно за другим посыпались свидетельства греховности Лилах.

— Она всегда поёт странные песни в саду и разговаривает со своими цветами, как древние язычники, а в посланиях нашего пророка говорится, что нельзя разговаривать с духами, — громко прокричала одна женщина из толпы.

— Лилах считала, что для её сада выделено меньше места, чем полагалось бы, — тихо, словно боясь быть услышанной Лилах, сказала её дорогая подруга Илана.

— Да она и на обед всегда опаздывала, — добавила сердито Мейрав.

Со всех сторон звучали обвинения Лилах. Не дожидаясь приговора пророка Ханоха, Зеэв велел ей убираться из общины. Все поддержали это решение, и бедная Лилах тем же вечером отправилась в долгий, никому не известный путь.

— Кто ещё вечно хочет большего, чем имеет, кто ещё таит в себе зло? — грозно вопросил пророк Ханох толпу. — Наша задача — очистить наши ряды от тех, кто наводит на нас новый потоп. Храм Всевышнему подобает строить только чистым ученикам!

Это были последние слова пророка Ханоха в тот вечер. Но ещё никогда его слова, или послания с Небес, как некоторые говорили, не имели столь сильного эффекта и не оставляли по себе столь долгих обсуждений и толков.

— Скажи, Гила, нет ли во мне греха и скрытого зла, которых я сам не могу видеть в себе? — спрашивал свою жену Эфрам.

— Что ты, что ты, даже не говори об этом, вдруг услышат соседи и заподозрят что-нибудь нечистое в доме нашем, — отвечала тихо его жена.

И так стало в каждом доме. Страх быть изгнанным, как чума, передавался от мужей и жён детям. Семьи больше не ходили по вечерам друг к другу в гости, а их дети больше не играли вместе в долине двух рек. Йона работала до глубокой ночи, число заказов на ковры возросло: все принялись украшать ими стены, чтобы соседям или прохожим были не слышны разговоры в домах.

Возведение башни замедлилось, ибо радость покинула всех. Как плесень покрывает сырые своды подвалов, так подозрительность захватила умы всех жителей долины. Аарон уже не был уверен, что Хилель выбирает правильные сюжеты для росписи стен, а Мейрав более не доверяла Таире готовить по рецептам пророка Ханоха. Никто не стремился помогать друг другу, поэтому Йерахмиэль, ответственный за подбор строительного камня, сам отправился на поиски месторождения мрамора для облицовки храма, а силачу Шимшону пришлось теперь всегда оставаться голодным, ибо Мейрав уже никогда, ни при каких уговорах и просьбах, не давала ему добавки на обед. Пророк Ханох знал про это, ибо он велел своим помощникам докладывать ему обо всём, что происходит на возведении башни, и поощрял тех, кто по собственному побуждению приходил к нему с докладом.

Однажды солнечным днём пастух Ицхак, как обычно, пас овец на окраине города. Каково же было его удивление, смешанное с испугом и недоумением, когда увидел он пророка Ханоха, собирающего полевые цветы в полном одиночестве. Ицхака раздирали противоречивые мысли: подойти к пророку и поприветствовать его — или пройти незамеченным, чтобы не отвлечь его от, быть может, важной миссии. Однако любопытство молодого Ицхака взяло верх, и он, а за ним и его стадо овец приблизились к пророку Ханоху.

— Мой вам поклон, великий пророк Ханох! Нужна ли вам моя помощь?

— А чем ты можешь помочь мне, пастух Ицхак? — обречённо спросил пророк.

— А-а-а, ну, может быть, вам нужна помощь в сборе цветов? На той вон поляне больше ромашек, кстати, — неуклюже, боясь быть осуждённым, молвил Ицхак, размахивая руками в разные стороны.

— Мой дорогой Ицхак, не цветы я собирать вышел, а души выискивать, преисполненные верой. Завяла вера в сердцах наших, нет более огня в глазах, исчез аромат благодати в общине нашей, — печально произнёс пророк. — Великие мужи и жёны не могут оставить грехи свои: вот Хилель всё время умничает, а Шимшон никак не совладает со страстями своего тела. Как же мне с этим всем одному справиться?! — закончил пророк, послав вопрос в бескрайнее поле.

«Он всё знает. Всевышний ему рассказывает о каждом из нас», — наивно подумал Ицхак и, чтобы утешить пророка, решил сказать что-то многозначительное:

— Мы будем вам помогать, пророк Ханох, мы станем лучше. Укажите нам путь.

— Хорошо тебе рассуждать, Ицхак, когда за тобой всегда следуют твои овцы.

— Мы и есть ваши овцы, ведите нас, пророк Ханох! — с горящими глазами сказал Ицхак.

Однако пастух Ицхак даже не предполагал, какие последствия будут иметь его слова для всех жителей долины. Пророк Ханох бросил сорванные цветы и побежал к бесконечно устремляющейся ввысь башне, ставшей символом его верховенства.

Никто не ожидал увидеть пророка Ханоха посреди дня на площади перед возводимой башней. Даже всезнающая Галия была удивлена.

— Послушайте, мне только что было дано послание Всевышнего! Подойдите и внемлите новому направлению для народа нашего, — громко произнёс пророк.

Зеэв звонко ударил в бронзовый диск, призывая всех остановить строительство и спуститься с башни, чтобы послушать новое важное послание.

— Вы строили храм, чтобы умилостивить Всевышнего и воздать Ему хвалу. Велика башня, и нет ей конца и краю. Много сил было потрачено и пота пролито. Вы доказали свою любовь к делу. Так докажите свою любовь к Всевышнему и Его пророку — последуйте за ним, оставьте дела ваши, оставьте нажитое и следуйте за ним, велю вам!

После этих слов во всей долине воцарилось молчание. Никто не знал, что нужно сказать, никто не знал даже, что́ об этом следует думать. Пророк Ханох отправился к себе. Он надеялся, что все тут же пойдут за ним, но никто не осмелился ступить за ним первым, ибо велико было непонимание.

Зеэв ударил в бронзовый диск, призывая вернуться к строительству башни, но Хилель вышел из рядов и взял слово:

— Подождите, братья! Пророк Ханох велел нам оставить все дела наши. А наше главное дело — это башня и храм на вершине её. Поэтому не нужно возвращаться назад и укладывать стены.

— С каких это пор ты стал трактователем нашего возлюбленного пророка Ханоха? — гневно спросил Зеэв.

— Тебе не давали такого титула, — добавила его жена Галия.

— Тогда поясни нам, Галия, обладатель главного титула хранителя зала записей, о чём сказал пророк Ханох?! — прокричал из дальних рядов Шимшон, и была в его голосе ненависть, которую ранее никто в нём не замечал.

— Тихо! Молчать! — повысил голос Зеэв. — Всем на башне продолжать работу. Наступит утро, мы получим новое послание от пророка Ханоха, как обычно, и будем знать, что делать дальше.

— Да кто ты такой, чтобы командовать нами? — во весь голос прорычал Шимшон и, выйдя вперёд, встал перед Зеэвом.

— Я главный стражник и хранитель башни и храма, защитник пророка Ханоха, специально для тебя повторяю свои титулы! Уходи, Шимшон, тебе не место среди нас. Твоя злость вскрылась, как чумная опухоль, а пророк Ханох велел нам всем очиститься от зла.

— Зеэв, ты грязный волк, ты не смеешь меня прогонять! — заявил Шимшон и ещё ближе подошёл к Зеэву.

Галия, а вместе с ней все служители зала записей и подчинённые Зеэву строители стали выкрикивать:

— Уходи, Шимшон, тебе нет места среди нас.

В ярости Шимшон схватил огромный гранитный монолит и со всей силы ударил им о стену башни, так что по ней побежала большая трещина. В толпе закричали, и Зеэву потребовалось немало усилий, чтобы всех успокоить. Шимшон, увидев результат своего гнева, бросился прочь с площади. Зеэв три раза ударил в бронзовый диск и опять призвал народ вернуться на строительство. Но не все повиновались ему.

— Зеэв, опомнись! Первым был Хаим, славный и чистейший душою, затем была невинная, как маргаритка, Лилах, и вот теперь сильнейший и самый искренний из всех Шимшон. Скольких ты ещё исключишь и прогонишь из общины? — спросил Зеэва Эфрам, обращаясь при этом и ко всем оставшимся.

— Защищая предателей нашего пророка Ханоха, ты сам становишься предателем, Эфрам. Если тебе хочется уйти, уходи из долины и общины нашей, — заключил Зеэв.

Гила бросилась, чтобы увести своего мужа Эфрама от гнева Зеэва, но было поздно. Эфрам уже принял решение и сказал Гиле, что поутру они и все их дети покинут общину и отправятся искать новые земли к западу от долины.

Снова Зеэв принялся ударять в бронзовый диск, сопровождая удары указаниями:

— Через три дня мы приступим к возведению храма на вершине башни, и к следующему полнолунию храм будет готов во имя Всевышнего и пророка Его Ханоха.

Зеэв ожидал восторженных криков, но услышал их от немногих своих сотоварищей, что следовали за ним в надежде получить от пророка титулы. Строительство башни продолжилось, но из-за отсутствия Шимшона и Эфрама работа уже не велась так слаженно и быстро, на верхней площадке не хватало кирпичей и камней.

Через три дня и две ночи, как того хотел Ханох, башня была закончена и первые колонны храма уже возводились на еле видимой снизу вершине искусственной горы. Когда едва пробившиеся над горизонтом рассветные лучи осветили башню, достигавшую небес, и Мейрав с Таирой только принялись разжигать свои печи на кухне, на площадь вбежала Галия. Три раза она ударила в бронзовый диск, а потом ещё и ещё, чтобы каждый услышал и вышел на площадь, ибо у неё было срочное послание от пророка Ханоха. Волновалась Галия, и руки её дрожали. Когда все собрались вокруг неё, Галия заговорила:

— Только что с первыми лучами солнца наш возлюбленный пророк Ханох дал первое послание за три дня. И послание это гласит…

Галия принялась зачитывать.

— Не стоит, Галия, я сам, — сказал пророк Ханох, тихо подошедший к толпе. И, встав на большой камень, пророк Ханох сказал: — Не услышали вы речи мои, не оставили вы дел своих, не пошли вы за мной, когда я призвал вас. Вы рабы дел своих, а башня сия — тюрьма ваша. Только избранные услышат и последуют за Всевышним прямо здесь и сейчас. Последуйте за мной в новые земли, где мы создадим новую общину и возведём алтарь миру.

И пророк Ханох, ничего больше не говоря и не отвечая на вопросы, двинулся по дороге, ведущей из их славной общины — долины двух рек, Евфрата и Тигра.

— Я иду за вами, пророк Ханох, — произнесла со слезами Галия и направилась уже за ним, как ей перегородил путь её муж Зеэв.

— Ты жена моя, и тебе не велено уходить без спроса мужа твоего. Ты должна быть со мной, и нам нужно достроить храм.

— Пророк Ханох сказал, что уже ничего не нужно здесь. Если ты не пойдёшь, то пойду я одна, — молвила Галия и обошла Зеэва, впервые не послушавшись его.

Ропот, переходящий во всеобщее возбуждение и растерянность, охватил всю долину. Никто даже не обратил внимания на Йерахмиэля, вернувшегося с вестями о том, что он нашёл на востоке зелёный мрамор для храма. Мейрав и Таира так жарко спорили о том, что им делать дальше, что совсем забыли о своих печах, где в котлах закипало масло, так что оно вспыхнуло пламенем и перешло в пожар. Никто не заметил, как загорелись кладовые со всеми запасами хлеба и зерна.

Пророк Ханох тогда уже вышел за ворота, а вместе с ним несколько его самых верных последователей. Не оглядываясь, они направились, кажется, на восток, как потом рассказывал Хилель.

Пожар перекинулся с кладовых на зал записей. Поскольку Галия и все служители ушли с пророком, некому было позаботиться о сохранности посланий, все ринулись спасать свои дома, опасаясь, что пламя доберётся до их крова.

К обеду, когда половина города сгорела дотла и пожар затих так же быстро, как и начался, собрал Зеэв всех оставшихся на площади у башни тремя ударами о бронзовый диск.

— Всевышний послал нам испытания. Нас бросили наши жёны… Но мы восстанем из пепла. От нас ушли слабые. Мы, сильные, создадим новый мир. Ханох, ты слышишь? Вы, слабые, нас оставили. Ты больше не пророк нам! Никто и некогда не произнесёт твоего имени в храме! — кричал Зеэв под возгласы своих немногочисленных сторонников.

И вот уже в скором времени все упоминания пророка Ханоха были стёрты со стен башни, Зеэв провозгласил себя первым царём и раздал титулы приближённым. Вместе с ними он пытался достроить храм. Зеэв верил, что если начатое будет завершено, Всевышний отметит его и сделает своим пророком.

Однако непонимание, распространяясь сильнее, чем плесень по самым дальним углам, поражает душу человека, лишая его оснований творить и жить. Оставшиеся жители уже не видели смысла в башне и не понимали, зачем строить храм. Всё больше и больше людей оставляли Зеэва наедине с его одержимой мечтой. Появились новые заботы: голод подкрадывался к порогу их домов, и с каждым днём новые семьи покидали город и долину. Мейрав и Таира бежали почти сразу после пожара, так что некому было печь хлеб, да и не из чего — всё уничтожил огонь; Илана ушла на поиски Лилах в надежде получить от неё прощение.

И вот как-то утром, в первый день нового месяца, с площади раздался крик Йоны, на который поспешили последние жители долины. Внизу, под башней, лежало окровавленное тело Зеэва. Одни показывали пальцем на его стражников, подозревая, что те скинули его со стен, другие говорили, что он просто поскользнулся и упал с верхней лестницы, третьи якобы видели Шимшона, вернувшегося, чтобы расправиться с Зеэвом, а четвёртые и вовсе предполагали, что это был гнев Всевышнего за оскорбление пророка Ханоха.

Так или иначе, но с гибелью Зеэва уже никто не поднимался по бесконечным ступеням башни, чтобы завершить строительство храма. Более того, все боялись даже подходить к ней, как к чему-то проклятому, дабы не прогневить Всевышнего. Урожай в тот год не удался, и последние семьи, собрав нажитое, отправились в долгий путь на запад в поисках новых плодородных земель.

Остались только пастух Ицхак и его прекрасная Йона, ибо пастух не мог оставить овец своих и полюбившиеся поля долины Евфрата и Тигра. Ицхак показывал башню своим детям, но не мог объяснить, как и зачем её строили, ведь пастухи ничего не понимают в строительстве и далеки от высоких материй. Внуки их принялись разбирать башню на кирпичи и камни, чтобы строить себе новые дома, и уже через пять поколений от башни остались только первые каменные ряды, на которых решено было устроить большую рыночную площадь.

Только далеко, у истоков реки Евфрат, мудрый Хилель в глубокой старости оставил записи с преданиями о великой башне в городе, который позже стали именовать Вавилон.

Персонажи названы древними еврейскими именами, наделёнными сакральным, зачастую каббалистическим смыслом.

Мужские имена

Женские имена

Ноябрь 2018

Город и Художник Символическая притча на актуальный сюжет

Каждое утро Художник выходил за ворота Города семи грехов в поисках новых откровений, которые являлись пред ним словно по расписанию с непостижимым постоянством. Вдали от городских стен, в пустынных дюнах, куда обычно никто не ходит, перед Художником возникали, как миражи, картины величественных городов, верблюжьи караваны с торговцами в разноцветных одеждах и оазисы с финиковыми пальмами. Порой Художник видел переливы воздуха на горизонте, подобно прохладному морю подступавшие к пустыне зелёною волною. Художник мог часами сидеть, облокотившись на серопесчаный камень, и записывать в уголках своего сознания новые сюжеты мистических сказок, которые он, вернувшись, расскажет всем, кого встретит в родном городе.

И когда уже луна освещала дорогу, Художник возвращался домой. В Городе семи грехов его, как обычно, ждала толпа зевак в предвкушении нынешней истории дня. И он рассказывал им о большом пурпурном цветке, что растёт в ущельях скал, где добывают аметист, и о хрустальных городах, из которых доносится музыка ангелов, дарующая избавление от печали и тоски. С каждым днём людей, желающих услышать рассказы, становилось всё больше и больше, и Художник всё виртуознее играл словами, окрашивая их новыми оттенками, так что непослушные дети стояли заворожённые, а у женщин на глазах появлялись слёзы, даже мужчины забывали о своих делах и молча внимали Художнику.

Так было каждый день каждого месяца много лет подряд: все ждали Художника, чтобы окунуться в волшебный мир красоты, который самим бы им никогда не увидеть. И вот однажды отправился, как всегда, Художник в пустыню — наблюдать чудесные явления и извлекать мотивы для новых сказок. Присел он на песок, облокотившись на серопесчаный камень, и странная картина предстала перед ним: горы были просто горы, и песок имел свой обычный, серый цвет, небо больше не излучало разноцветных лучей, никаких образов не возникло перед его взором, хрустальные города не показывали своих башен и стен.

Расстроился Художник, и страшные сомнения начали терзать его душу. Не всё ли, что видел он до сих пор, было иллюзией, ложью, ничего этого не существовало, и он обманывал всех многие годы?

И когда вечером Художник вернулся в родной Город семи грехов, народ, как обычно, уже ждал его. Дети просили рассказать сказки, их родители хотели услышать о чудесах, которых им никогда не узреть. Но Художник молчал, он молчал, как статуя в старом парке. Все стали требовать историй, угрожая ему, но Художник не проронил ни звука. И тогда главный судья Города семи грехов заявил, что Художнику более не место в их великом городе. В тот же час его прогнали вон — так выбрасывают из дома ненужную, бесполезную вещь. Никто больше не видел его, никто больше не слышал о Художнике.

С тех пор в Городе семи грехов действует закон, запрещающий рассказывать истории о том, что происходит за стенами города.

Январь 2019