Город за рекой

2

После недолгих блужданий он неожиданно оказался на территории двора, окруженного невысокими строениями. Внешне они мало чем отличались от домов на площади с фонтаном, только от них веяло устоявшимся жилым духом, как от обитаемых помещений. Во фронтоны многих зданий были несимметрично вделаны квадры и обломки колонн, по всей видимости, отдельные части, ранее принадлежавшие каким-то более древним сооружениям. Двор покрывали истертые каменные плиты, только местами еще проглядывал геометрический узор инкрустированного мозаичного орнамента. В щелях между плитами разросся мох, из трещин там и сям торчали пучки выжженной солнцем травы. Кое-где плиты были выломаны, вероятно, уже в более позднее время, и на их месте устроены узкие цветочные газоны. Несколько широких, сильно избитых ступеней вели вверх, к полукруглой арке, которая, возможно, когда-то была частью внутренних ворот старинного дворца.

В обширное помещение этого бывшего дворца встроены были в разных направлениях ряды домов, расположение которых соответствовало внутренней планировке залов и мощным сводам прежнего сооружения. Высокие оконные пролеты заделаны были кирпичной кладкой, так что теперь от них оставались лишь небольшие люки; крошечные балконы висели в воздухе, точно открытые клетки для птиц. Полы и лестницы были из дорогого камня и странно контрастировали с убогостью более поздних построек. Яркий свет делал еще более ослепительными освещенные поверхности и более густыми тени. Первоначально древний дворец, должно быть, был сооружен в форме прямоугольника по типу укрепленного замка. По крайним строениям, возведенным на месте внешних стен, можно было составить представление о размерах сооружения в целом. Три стороны его обращены были к городской территории, северный же фасад выходил на пустырь, круто спускавшийся к галечному руслу большой реки, той самой реки, которую Роберт переезжал по железнодорожному мосту. Там, где ее излучина ближе всего подходила к городу, и стоял дворец — или комплекс строений, располагавшийся ныне на его месте, — Префектура города.

В нижних этажах всех этих строений, которые сообщались одно с другим, в отгороженных помещениях, похожих на соты, сидели за мраморными столами мужчины и женщины. Одни перебирали бумаги, ставили на них какие-то отметки или штемпелевали, другие оформляли документы, листали пухлые подшивки, которые доставали из стальных шкафов. Груды папок переносились с места на место, из одной папки что-то изымалось, в другую добавлялось. Вся эта работа проделывалась без особого усердия и интереса, по давно отлаженной схеме. Когда мужчины и женщины поднимали глаза от бумаг, то взгляд их отражал пустую серьезность. Важная отрешенность их гладких лиц оттенялась зелеными головными уборами, напоминавшими тюрбаны. На всех служащих были совершенно одинаковые форменные куртки в серую и желтую полоску, единственное, что их отличало, — это нашитые на правом рукаве эмблемы, соответствующие значению и рангу занимаемой должности. Из помещения в помещение сновали многочисленные посыльные с поспешной деловитостью, которая придавала их бессловесной деятельности какую-то суетливость.

Пройдя через несколько комнат, Роберт подошел наконец к одному посыльному и протянул ему письмо из Префектуры. Тот взглянул на номерной знак в верхнем углу бумаги и, скрестив руки на груди, пригласил Роберта следовать за ним. Он привел его через пустынный обширный двор в довольно большое здание, в вестибюле которого попросил подождать. Через некоторое время Роберт был препровожден, уже другим посыльным, в приемное помещение Высшего Комиссариата по делам управления городом. Пол, а также столы и кресла здесь были из цветного инкрустированного мрамора. Холодная торжественность апартамента, в котором Роберта оставили одного, не дав никаких разъяснений, соответствующим образом подействовала на его внутреннее состояние. Чувство напряженного ожидания предстоящей встречи с Префектом или с кем-то из его людей, от которых зависела будущая судьба Роберта, возрастало с каждой минутой. Он уже начал нетерпеливо барабанить пальцами по столу. Ничего не происходило. Время как будто остановилось. Оно возобновило свой ход лишь в тот момент, когда Роберта наконец пригласили войти через узкую боковую дверь в рабочий кабинет Комиссара.

Высокий чиновник встретил Роберта сразу же при входе, почти у самых дверей. На нем была точно такая же форменная куртка в полоску, как и на всех других служащих, включая посыльных, так что Роберт, который еще не разбирался в нашитых на рукавах знаках различия, вряд ли мог в иной ситуации опознать в нем высокопоставленное лицо. Разница была только в том, что свой зеленый тюрбан чиновник держал в руке, благодаря чему оставался обнаженным его голый череп. Он, казалось, был тщательно выбрит и напоминал голову какого-нибудь азиатского вельможи. Чиновник почтительно приветствовал Роберта и предложил ему мраморное кресло с мягким сиденьем (которое вызвало приятное ощущение у Роберта, как только он опустился на него), сам же прошел к большому письменному столу и сел за него, устремив на гостя взгляд из-за возвышавшихся приборов и горы папок. Роберту бросилась в глаза установка с микрофоном и громкоговорителем.

— Господин Префект, — заговорил Высокий Комиссар звучным монотонным голосом, в котором чувствовалась утомленность, — господин Префект просил меня принять вас, мой уважаемый господин, вместо себя. Мы благодарим вас за то, что вы последовали нашему приглашению. Две причины побудили нас обратиться к вам. Одна — это открывшееся вакантное место. С другой стороны, у нас создалось впечатление, что вы, господин доктор Линдхоф, в вашей прежней жизни не имели возможности в полную меру реализовать себя в соответствии с вашими способностями. Или я ошибаюсь?

— Почти что так, — сказал Роберт. — Пять лет я работал научным сотрудником в Институте исследований клинописных языков. С тех пор как его вынуждены были закрыть в связи с общим бездействием очагов культуры, я мог писать что-то только для себя — без надежды на публикацию. О трудностях житейского характера и говорить нечего.

Комиссар кивнул.

— Ваши научные интересы, естественно, известны, — сказал он. — Область исследования, которой можно было бы заняться у нас, лежит, правда, не в частном прошлом, как ваши, к примеру, аккадские штудии гильгамешского эпоса, а во всеобщей, я бы сказал, в еще определенной эпохе прошлого. Речь идет о той сфере, где жизнь находится в преддверии прошлого. Вы, господин доктор Линдхоф, если очертить вашу задачу, могли бы запечатлеть какие-то процессы и явления, прежде чем они уйдут в небытие.

Роберт внимательно слушал, слегка наклонив голову вперед.

— То есть это была бы, как я понимаю, своего рода должность хранителя.

— Нет ничего важнее поддержания памяти в людях, — продолжал Комиссар размеренным сухим тоном, как будто читал лекцию. — Жизнь отдельного человека коротка и нередко предоставляет слишком малое пространство для развертывания судьбы. Люди оставляют после себя много непережитого — того, что не нашло выражения. Их существование поэтому несовершенно. — Он подавил приступ кашля. — Что исчерпывается мгновением, — продолжал — умирает вместе с ним. То, что мы называем искусством, есть не что иное, как живая традиция духа. Храмы и статуи, живописные полотна и песни — это непреходящее, то что переживает людей и народы, но вернее всего служит духу письменное слово. Не будь написаны эпос о Гильгамеше, Упанишады, Песни Гомера, "Дао дэ цзин" или "Божественная комедия" — ограничимся хотя бы этими из древних сборников, — мир людей сегодня ничем не отличался бы от мира муравьев.

Высокий Комиссар прервал свою речь и пристально посмотрел на Роберта. Тот следовал скорее общему течению мыслей, не фиксируя внимание на частностях. Трезвый тон речи, словно дело шло о самых естественных вещах, возбуждал его. Незаметно взгляд его оторвался от Комиссара и начал блуждать по окрестности, открывавшейся за его спиной, в широком проеме двери, что вела на террасу. Низкая каменная балюстрада, замыкавшая ее, позволяла беспрепятственно обозревать тонувшее в бесконечной синеющей дали пространство, вплоть до самого горизонта, где высились в серебристом мареве гребни гор. Там вспыхивали временами огненные точки; возможно, это блистали оконные стекла в каком-то здании от лучей солнца, ударявших в них. Голова и плечи Комиссара приходились как раз на середину дверного проема, и он казался сидящей фигурой святого на переднем плане какого-нибудь живописного полотна. Если бы он отбрасывал тень, то она должна была бы охватить всю землю и небо.

— У меня такое чувство, — сказал Роберт, — как будто высказаны были мысли, родственные моим. Хотя они близки мне, я, кажется, ни за что бы не смог так свободно облечь их в слова.

— Я могу это расценивать как выражение готовности заняться той работой, какую мы вам предлагаем? — спросил Комиссар.

Роберт смущенно признался, что он все же не совсем ясно представляет себе характер своих будущих занятий. На это Комиссар заявил, что городские власти хотели бы иметь в его лице архивариуса и хрониста.

— Задача состоит в том, — объяснил чиновник, — чтобы проследить не только обычаи и характерные особенности нашего города, но и судьбу его жителей и в слове запечатлеть то, что могло бы быть полезным для всеобщего опыта.

Далее чиновник сказал, что должность эта независимая, доктор Линдхоф, мол, волен сам решать, что ценно для исследования и заслуживает сохранения. Он лишь может рекомендовать ему ознакомиться с коммунальными архивами последнего столетия. Служебные помещения находятся в здании Старых Ворот.

Роберт выразил удивление, что это место не предложили кому-нибудь из местных жителей, кто давно живет здесь и знает свой край, но Высокий Комиссар заметил в ответ, что сторонний человек в состоянии смотреть на вещи непредубежденным взглядом и более объективно. К тому же, пояснил он, нежелательно допускать разные группы местного населения к городскому Архиву, где наряду с важными документами прежних времен хранятся в том числе и секретные бумаги из наследия того или иного из их сограждан. Ознакомление с этими досье, разумеется, помогло бы Роберту сделать важные наблюдения. Главное — это проследить, насколько дух порядка, даже — как считают высшие служащие Префектуры — дух бытия, выражается в положении вещей в городе.

— Бытия?! — удивленно воскликнул Роберт. Он подумал при этом о странных подвалах, о кварталах, лежащих в руинах, вспомнил слова отца, говорившего, что жизнь здесь протекает под землей. Но он счел, что сейчас не время поднимать все эти чрезвычайно любопытные вопросы. Работа, которую ему предлагают тут, позволит ближе узнать город и особенности устройства его жизни, показавшиеся на первый взгляд столь необычными.

Комиссар заметил, что во всем установившемся скрыто присутствует как бывшее, так и предбудущее. В заключение он рассказал о стараниях Префектуры сделать жизнь вверенных ей граждан свободной от всего случайного, чтобы единичные жизненные пути привести в соответствие со всеобщими линиями судьбы.

Мысленно Роберт уже видел себя в окружении древних фолиантов, погруженным в размышления над прожитыми судьбами.

А его собственная судьба?

Мелодия прерывистого трезвучия, повторившегося несколько раз с короткими интервалами, вернула его к действительности. Этот звуковой сигнал прозвучал из громкоговорителя. Роберт вопросительно посмотрел на Комиссара.

— Господин Префект дает знать о своем желании лично сказать вам несколько слов.

Роберт поднялся с кресла, полагая, что Префект войдет сейчас в комнату. Комиссар пояснил, что Префект остается невидимым и общается с населением города исключительно через микрофон. Его резиденция находится в предгорье, в дальнем здании; отсюда видно иногда, как на фронтонных окнах его играют отблески света. Это необычный знак внимания, когда Префект лично приветствует приезжего.

Когда отзвучал мелодический сигнал, Комиссар придвинул микрофон на столе ближе к Роберту, чтобы он мог использовать его для ответов на возможные вопросы.

Но вот раздался голос Префекта. Звуки медленно роняемых слов наполнили помещение. Комиссар тоже поднялся из-за своего стола. Голос, хотя и густой, лился, подобно холодному свету. Фразы, как рентгеновские лучи, пронизывали тело.

— Приходящий сюда, — звучало из громкоговорителя, — хорошо сделает, если отбросит свое знание, как балласт. Логика и разум, которыми так гордится европейский человек, замутняют картину природы. Ибо — что есть природа?

От этого вопроса, так неожиданно и прямо поставленного, Роберт оторопел. То, что говорящий оставался невидимым, не давало возможности составить живое впечатление о нем и отодвигало его в некую таинственную внеземную сферу. Роберт посмотрел на Комиссара, словно ища поддержки, но ничего не мог прочесть в его лице, казавшемся непроницаемым. Голос в громкоговорителе все еще молчал.

— Природа, — пробормотал Роберт поспешно, пока еще длилась пауза, — есть движение элементов.

— А элементы? — продолжал допрашивать невидимый говорящий.

— Это космос. Природа, — торопливо прибавил он, осененный внезапной мыслью, — это разговор богов.

— Простейший ответ на этот вопрос, — услышал он голос, — был бы такой: природа есть дух.

Роберт почувствовал себя поставленным в положение испытуемого на экзамене, от которого зависит, сочтут ли его пригодным для должности. Вместе с тем он ощущал, насколько сильно уже им владело желание проникнуть в тайны этого города. Подняв глаза, он снова увидел в проеме открытой двери вспыхивающие вдалеке окна, за которыми Префект, точно в горном утесе из света, ждал ответа. Тем не менее Роберт продолжал молчать. Его бросало в дрожь. Снова послышался размеренный низкий голос:

— Кто полагается на видимый мир, тот принимает преходящее за действительность. Дух незрим. Если уже в крошечном семени изначально заложены строение и свойства будущего растения, если в нем невидимо присутствуют уже и цвет и плод, не угадываемые ни одним, хотя бы и величайшим человеческим умом, — что это означает?

— Это означает, — тотчас сказал Роберт, — что жизнь подчиняется некоему высшему закону в сравнении с законом просто причины и следствия.

— Это означает — и это был бы простейший ответ, — что дух есть природа.

Роберт почувствовал себя одураченным.

— Но закон, — воскликнул он, — первейший закон, которому подчинен каждый человек, как сегодня, так и сто и тысячу лет назад, и перед которыми все живущее равно — во все времена!

— Я рад приветствовать Вас здесь, у нас, доктор Линдхоф, — послышался голос Префекта.

Снова в громкоговорителе зазвучала прерывистая мелодия. Она уже смолкла, а Роберт все еще смотрел как завороженный на аппарат, словно ожидая, что в нем снова оживет голос.

— Аудиенция окончена, — сказал Комиссар. — Сядем!

— А у меня еще столько было на душе, — с чувством заметил Роберт.

— К самому Префекту непосредственно не обращаются с вопросами, — возразил Комиссар. — Он сделал вам двойное напутствие. Я поздравляю вас с назначением.

— Тем более, — признался Роберт, — я сомневаюсь, что справлюсь с задачей.

— Скажу вам одно, господин доктор. Вы пока что не разделили нашу судьбу, вас принимают только как гостя в наше сообщество. С незапамятных времен хроника наша ведется гостем. Почему — вы поймете позже, когда хорошо ознакомитесь с Архивом. Если вам на первых порах, пока вы осмотритесь в городе, понадобится сопровождающий, то всегда, я думаю, найдется такой, кто бы мог взять на себя эту миссию.

— Я уже встретил здесь своего отца, — сказал Роберт, — и… — он осекся. В высоких инстанциях, должно быть, и так все знают.

— Нет ничего, что бы могло вам внушать опасения, — учтиво сказал Комиссар. С этими словами он встал и слегка поклонился.

Роберта отпустили. Ему показалось, что чиновник утомлен, отчего улыбка его казалась восковой. В соседнем помещении Роберта принял секретарь Высокого Комиссара. У него было полное лицо, голубые глаза весело сверкали за толстыми стеклами очков.

— Дело за некоторыми формальностями, — сказал он и положил письмо из Префектуры, протянутое Робертом, на стол перед собой. Он выписал ему удостоверение, которое давало право входа в любое место — в казармы, в частные дома, в районы катакомб.

— Подземные области, — пояснил секретарь, потирая рукой свои розовые щеки, — простираются в северо-восточном направлении далеко за пределы видимых очертаний нашего города, очень далеко.

Он дал понять как бы вскользь, что они теряются в беспредельности. Но поскольку условия этой местности по мере удаления от центра города становятся все более суровыми, то желанию углубляться в нее весьма скоро наступает естественный предел.

— Вы подпишитесь своим именем, господин доктор? Вообще мы не выдаем специальных удостоверений, но в вашем случае это представляется уместным. Чтобы у вас не возникало трудностей.

Роберт достал авторучку и расписался. Чиновник поставил на документ печать и выдал ему чеки — один на квартиру, один на еду и еще один на покупки, — которые давали Роберту право покрывать все его личные расходы за счет города.

— Жалованье, — разъяснил он вкратце, — выплачивается продуктами питания и платежными чеками в зависимости от ранга и значения занимаемой должности. Согласно значению вашей должности, вам как городскому архивариусу полагается четвертая из восемнадцати ступеней оплаты труда. Поскольку деньги вам здесь нигде не понадобятся, в том числе и для приглашения родственников, друзей или подруг, — секретарь весело сверкнул глазами на Роберта из-под стекол очков, — то какая-то часть ваших доходов может, если вы пожелаете, переводиться вашей оставшейся на родине семье в виде принятых там платежных средств.

Роберт кивнул. Затем секретарь назвал ему секретный номер своего телефона, право пользоваться которым имели только высшие служащие, описал местоположение Старых Ворот, где находились служебные помещения, и дорогу к удобной ему гостинице. Пожелав Роберту успешной деятельности, розовощекий секретарь простился с ним, пояснив, что теперь он должен снова обратиться к своим служебным обязанностям. Роберт, несколько удивленный столь деловитой озабоченностью секретаря, вежливо поблагодарил его за прием, взял удостоверение, прочие бумаги и покинул Префектуру.