Город за рекой

6

Анна была в таком же легком костюме, что и накануне утром. Только сегодня она надела на голову светлую соломенную шляпку с цветной лентой, концы которой весело трепетали. Увидев Роберта, она приостановилась. На лице ее играла чуть заметная насмешливая улыбка, которая должна была скрывать ее смущение.

— Ты! — воскликнул он, шагнув к ней, и взял за руку.

— Конечно! — сказала она. — Вот и ты теперь здесь, Роб!

Она высвободила свою руку из его руки и плотнее натянула рукав жакета на запястье.

— Ты, верно, рассердилась на меня, — поспешно заговорил Роберт, чтобы облегчить свою совесть, — за то, что я вчера утром не сразу узнал тебя.

— Вчера утром? — переспросила Анна и опустила глаза.

— Ну да, ты же знаешь, — сказал он. — Я только что приехал с вокзала и стоял на площади, а ты как раз пришла за водой к фонтану, вместе с другими женщинами.

— Да, — подтвердила она, — мы всегда ходим туда рано утром. Так это было вчера? Я знаю только, что ты меня не узнал. — Она улыбнулась и посмотрела прямо ему в глаза.

— Тебя это обидело? — озабоченно спросил он.

— Нет-нет, — возразила она.

— Ты можешь понять, — продолжал он, — мне ведь все казалось новым и непривычным, поездка сюда, которая случилась совершенно неожиданно, утомительная дорога, долгий путь от вокзала к городу, одним словом, я был готов к чему угодно, но только не к тому, что ты будешь первой, кого я здесь встречу.

— Так оно, кажется, и было, — кивнула Анна.

— Правда, очень скоро у меня возникло ощущение, что женщина, которая привела меня в подвальные помещения, была ты. Потому я и окликнул тебя там, в коридоре, когда ты уже пошла, — но в полумраке я не был точно уверен.

— Ты уже нашел себе жилье?

— Да, Анна, спасибо. Если бы ты сразу заговорила и я услышал твой голос — вот так, как я его слышу сейчас, — я бы сразу узнал тебя. Но ты приложила палец к губам…

— Да и ты мог быть миражом, — сказала она.

— Не шути так, Анна, — взмолился он.

— А что было потом?

— Потом, — сказал он, — ах, это слишком долго рассказывать и далеко увело бы. В сущности, я весь день искал тебя!

— Ты этим занимался, Роб? Как чудесно!

— Но Анна! Ты знаешь, как я всегда ждал тебя. Всегда.

— Что значит это в сравнении с ожиданием здесь! — воскликнула она. — Но теперь я рада. Ведь ты приехал. Ты в самом деле последовал за мной.

Роберт помолчал, как бы соображая. Потом взял ее за руку и сказал только:

— Пойдем. Пройдемся немного.

Они шли как будто по заколдованным улочкам, словно были одни в этом мире. Сворачивали то вправо, то влево, не замечая, что кружат по одним и тем же местам. Шли не спеша, одинаковым шагом. Мало-помалу разговор, после первых торопливых слов, которыми они обменялись при встрече, потек спокойно.

Да, она, конечно, предполагала, что он тоже должен быть среди зрителей, которые собираются во время шествия детей. Кто же упустит такое зрелище. Она еще и сейчас все не может отделаться от впечатления, как будто перед глазами проходили и те, кто еще не родился, во плоти и крови. Нет, она не плачет. Просто она не могла знать, где именно он стоял, и поэтому потихоньку прошла всю улицу до самых Старых Ворот, почти отчаявшись его встретить. Вообще она старается обходить это место. Какое именно? Ну это, где испокон веку сидят городские писари, эти стражи душ, перед которыми будто бы уже нет никаких тайн. И все же у нее есть тайна, все еще есть. Даже перед ними. Иначе какая бы она была женщина!

От ее смеха веяло соблазном. Он крепче обхватил ее рукой. Не только ее замечание о Старых Воротах удержало Роберта от того, чтобы рассказать Анне о своей связи с Архивом. Слишком хорошо он помнил, какое странное впечатление произвело его сообщение об этом на Кателя. Но не заметила ли она, что он вышел ей навстречу из-под арки или что он наблюдал шествие из окна Архива?

— Я как раз вышел оттуда, — сказал он.

— Ты не снизу шел? — спросила она, не вкладывая в слова никакого особого смысла, ведь она знала о выходе из катакомб на улицу внутри арки.

— Не совсем оттуда, — отвечал он. — Я наблюдал шествие детей из окна Архива, куда меня вызвали.

— Ну да, — вздохнув, сказала она. — Мы постоянно чем-то заняты. У каждого вечно находится что-то, что надо доделать, устроить, довести до конца. — Она теребила пуговицу на своем жакете. — Наверное, от тебя потребовали все твои рукописи и бумаги, ведь они присваивают себе всякое написанное слово, чтобы его использовать, как они утверждают — во благо человечества! Смешно, но мне стыдно становится, когда я думаю, что и мои помыслы могут быть там классифицированы.

— Как ты горячишься, родная! — сказал Роберт, останавливаясь. Немного помолчав, он осведомился, не было ли ее среди тех женщин, что разыгрывали танцевальное представление в открытых подвалах.

— Я часто бываю занята в таких пантомимах, — сказала она хотя и доброжелательно, но с оттенком пренебрежения, как бы отмахиваясь от докучливого вопроса. — Это наши регулярные часы упражнений. Но стоит ли об этом говорить.

— Я здесь человек новый, — сказал он извинительным тоном.

— Пойдем дальше, — предложила она ласковым голосом.

И снова они шли бок о бок по извилистым улочкам, не замечая окружающего их убожества. Минутами бедра их соприкасались. Они молчали.

Оба преисполнены были чувства единства, какого они никогда раньше не испытывали. Они могли идти рядом — свободно, не таясь. Прежде они вынуждены были встречаться украдкой, места для прогулок выбирали за городом, на отдаленных проселочных дорогах, опасаясь нежелательных встреч со знакомыми, которые могли передать потом мужу Анны или жене Роберта, что видели их вдвоем.

— А я встретил приятеля молодости, — сказал Роберт, — о котором уже много лет ничего не слышал, Кателя. Ты с ним лично не была знакома, я знаю, это было еще до того, как мы начали с тобой встречаться. Но ты могла видеть его акварели у нас на старой квартире, одна висела в комнате Элизабет.

— Ах да, Элизабет, — рассеянно проговорила она, — как далеко это все.

— Ты тогда училась, — продолжал он, — была совсем еще девочка. Я как сейчас помню: ты пришла ко мне в Институт, это было на семинаре восточных языков, и я еще рассказывал тебе об ассирийской глиняной круглой печати с изображением прыгающего носорога. Это была наша первая встреча с тобой.

— Ты еще это помнишь! — сказала она, глядя перед собой куда-то вдаль.

— Мы так давно знакомы с тобой, Анна!

— Очень давно, Роб!

— С перерывами, — сказал он, — со странными перерывами. Когда ты неожиданно вышла замуж… но не стоит, пожалуй, вызывать прошлое.

— Не стоит? — спросила она.

Они шли мимо холодных стен разрушенных домов, по улицам, которые казались вымершими.

— Ты снова рядом, — сказал он. — Последний разрыв был самый ужасный, когда ты уехала куда-то в горы и никто ничего не знал о тебе. Я не хотел верить, что мы уже никогда не встретимся, не будем идти вместе — вот так как теперь. Катель, впрочем, предсказал, что мы непременно свидимся, это, дескать, неизбежно, если тебе известно, что я здесь.

— Роб, — сказала она, — новые связи здесь не завязываются, нити могут только сплетаться до конца. Мы были предназначены друг для друга, разве не так? И нашей с тобой жизни мы еще не вкусили в полной мере.

Роберта так тронуло это искреннее признание Анны, что он не мог говорить и только нежно поглаживал ее руку. Как просто, как естественно вдруг стало все между ними. Но разве не она сама всегда оказывала ему тайное сопротивление в решающие минуты и умела помешать тому, о чем она сейчас говорила.

— Теперь я действительно свободна, — живо продолжала она, — и ты в равной степени.

Роберт, подумав, что Анна, говоря это, имела в виду свой развод с мужем, сказал:

— Так этот процесс закончился?

— Вот дуралей, — небрежно сказала она, — ты же и сам знаешь, что закончился. Чего прикидываешься.

— Позволь, — возразил он, — отец говорил мне, что дело о разводе слушается здесь во второй инстанции.

— Твой отец?

— Я встретил его вчера в подвалах, в столовой, после того как ты оставила меня там, в коридоре.

— Так он все еще здесь? — спросила она. — Впрочем, почему бы и нет. Ах, ты имеешь в виду тот процесс, Роб! — Ее голос звучал неуверенно, — Я так мало знаю, что там. Забудь это.

Их взгляды скользили по скучным развалинам домов, по голым фасадам, за которыми сгорела уютная жизнь, и оба мысленно видели комнату и сад, поля далеко за городом и край, мосты к которому были разрушены. И боль, как рана, жгла того и другого, только у каждого она была своя.

— Какая у тебя холодная рука, — сказал он и приложил ее ладонь к своим губам.

— Не здесь! — пробормотала она и поспешно отдернула руку.

— Чего ты боишься? — удивился Роберт. — Тут никого поблизости, да и кто может нас знать?

— Я думаю, что всегда наблюдают, — возразила Анна. И снова нервно натянула рукав жакета на запястье. — Мне что-то холодно стало, Роб. Ты все-таки останешься со мной?

— Мы неразумно долго находились в тени, у этих стен, — сказал он. — Пойдем на солнце.

— Мне страшно, — прошептала Анна. Но она уже овладела собой. — Прости меня, Роб! Мне пришла нехорошая мысль. Ты еще не знаешь. Люди здесь придают большое значение приметам.

Она решительно направилась крупными, размашистыми шагами к площади, которая вся была залита солнечным светом. Пересекая ее, она украдкой оглянулась.

— Смотри! — весело воскликнула она, замедлив шаги недалеко от фонтана, так что Роберт, оказавшись впереди, остановился и обернулся к ней. — Смотри, как наши тени сливаются в одну. — Голос ее звучал уже свободно.

— И здесь мы в первый раз встретились, — счастливо сказал он. Она приложила указательный палец к губам, вытянув их дудочкой. Но Роберт чуть подался вперед — так, что его тень укоротилась, — и искусными движениями рук заставил танцевать тени фигур на земле. Анна стояла неподвижно и с видимым удовольствием наблюдала, как он проделывал свой фокус.

— Тень от тебя, — сказал он, — выглядит несколько светлее, чем моя. Странно! Такого я еще никогда не видал!

— Ты ошибаешься, — возразила она.

— Оттенок светлее, — утверждал он, — это очевидно. Если я, к примеру, держу руки вот так, то тень от них падает как раз на тень, которую отбрасывает твоя фигура, и она в этом месте становится явно темнее. Разве ты не видишь, как она выделяется на общем фоне. А вот сейчас она темнее примерно там, где сердце, а сейчас… — Он осторожно опустил свои ладони, так что они более темным пятном скользили вдоль бедер ее тени.

— Что ты делаешь… — сказала Анна. Едва она это проговорила, как колени у нее подогнулись, и Роберт подхватил падающую Анну на руки. Лицо ее было бледно, в губах ни кровинки. Он подтащил ее к фонтану, ноги ее безжизненно волочились по земле.

Он бережно опустил ее на землю, прислонив спиной к стенке бассейна. Поддерживая ее одной рукой, вытянул из кармана носовой платок, смочил в воде и приложил несколько раз к ее лбу, потом к сухим губам — наконец она слабо шевельнулась.

— Анна… — прошептал он, склонившись над ней, и еще раз: — Анна…

Она открыла глаза, качнулась вперед и повела мутным взглядом вокруг себя, посмотрела на него, но глядела как бы сквозь него, не узнавая. Потом веки ее снова сомкнулись. Он испуганно схватил ее руку, бессильно повисшую, и стал нащупывать пульс. К своему удивлению, он обнаружил на ее запястье толстую повязку, которая не давала ему нащупать пульс. Он в растерянности отступился. Когда Анна снова открыла глаза, ее блуждающий взгляд был уже более спокойным и сосредоточился на его лице.

— Ах! — воскликнула она, и на лице ее выразилось удивление. — Ты еще здесь? А я думала, что это конец, — невнятно лепетала она.

— Не надо говорить, любимая, — просил Роберт. — Где же мне быть, как не с тобой!

— Я не знаю, — пробормотала она. — И ты все еще — Роберт?

— Я, Роберт, — успокаивал он ее, — да, да, я. Тебе нужен покой, Анна, тебе надо отдохнуть.

— А я хочу танцевать, — возразила она. Губы ее уже слегка порозовели, — с тобой танцевать. Да, хочу, кажется. — Она усиленно закивала головой. — Оставь меня! — крикнула она, когда он попытался ее удержать, и высвободилась каким-то неласковым движением из его рук.

Шляпка ее развязалась. Она поднялась на ноги и сделала несколько неверных шагов, широко ступая, как в танце, и раскачивая головой. Потом откинулась всем телом назад, ухватившись обеими руками за край бассейна, чтобы не упасть.

— Я устала больше, чем думала, — сказала она и глубоко вздохнула. — Но это сейчас пройдет.

Она попробовала подтянуться, чтобы сесть на край бассейна, Роберт хотел ее поддержать, но она обошлась своими силами.

— Пожалуйста, Роб, — попросила она серьезно, без улыбки, — помоги мне снять туфли и чулки, а? Я опущу ноги в холодную воду, и мне станет лучше.

Роберт поспешно стянул с ее ног туфли, не развязывая шнурков, потом резинки, которые она сама молча расстегнула, и нагнулся ниже, чтобы снять тонкие чулки-паутинку.

— Я первый раз это делаю тебе, — сказал он, выпрямляя спину.

Кровь бросилась ему в голову.

— В самом деле? — проговорила она. — Значит, мне это всегда только снилось. Может, оно и сейчас так?

Он засмеялся. Она схватила его сверху за волосы. Он сделал движение, чтобы обнять ее и прижать к себе. Но она уже подняла одну ногу и перекинула ее через край бассейна, затем другую и, подобрав подол юбки, опустила ступни в воду. Она сидела и озорно, как ребенок, шлепала ступнями по воде. Он обнял ее сзади, обхватив руками грудь. Безоблачное небо сияло в своей ослепительной синеве, и эта синева, которая, казалось, всегда неизменной оставалась над городом, лежала на них, словно груз.

— Но ты уже больше не сон, — сказал он.

— Я опоздала! — крикнула вдруг она, подняв испуганный взгляд на солнце.

Она быстро вытащила ноги из воды и ступила босыми ногами на землю. Торопливо надела свою шляпку с широкими полями и сказала Роберту, чтобы он подождал ее. Это недолго, она только отпросится у начальника. На вторую половину дня. А он тем временем может осмотреть собор, недалеко отсюда, и таким образом исполнит заодно одну из своих обязанностей. Она показала в ту сторону, где сужался овал площади. А потом они встретятся на остановке трамвая.

— Прихвати мои вещи, — крикнула она уже на ходу, — пока я сбегаю.

Роберт, ничего толком не поняв из торопливых слов Анны, растерянно смотрел, как она бежала широкими шагами к спуску в подземный туннель. Ее как будто ничуть не смущало, что она прямо босиком прыгала по мостовой. Когда она исчезла из виду, он посмотрел в указанном ею направлении: там в дрожащем мареве виднелись очертания сужающегося кверху фронтона, в которых угадывалось культовое сооружение. Он взял в руку чулки и туфли Анны и задумчиво двинулся через площадь к собору.

Чем вызвана столь внезапная поспешность, с какой она помчалась "отпрашиваться", и что она имела в виду, когда говорила ему об исполнении ежедневной обязанности? Он волен, в силу своей должности, сам решать, куда ему ходить, чем заниматься в тот или иной момент — исходя из задачи, которая стоит перед ним здесь. Анна, конечно, не могла знать, что он вправе распоряжаться своим временем, как он сам считает нужным. Но пока она была с ним, она находилась под его защитой. Что ему до какого-то там частного "начальника", у которого она сейчас "отпрашивается", у него в кармане особое удостоверение, и ему в крайнем случае достаточно воспользоваться телефонным номером Префектуры, чтобы освободить Анну от возможных нагрузок. Раздражение захлестнуло его. В конце концов, настало время подумать и об обеде. Как чудесно они могли посидеть вдвоем, не в гостинице, разумеется, а, скажем, в каком-нибудь ресторанчике. Ну, раз уж так получилось, он осмотрит пока что храм. Давно уже в церкви ходят не из набожности, а с целью осмотреть архитектуру здания, произведения искусства. При этом, правда, можно приобщиться к тайнам бытия, как было когда-то с верующими, ходившими в церковь.

Перед ним возвышался на краю площади фасад древнего храма. Высокие каменные ступени во всю ширину фасадной стены вели вниз, к порталу. Вниз — ибо почтенное сооружение располагалось на месте, по уровню много ниже окрестной территории. Представлялось так, как будто оно, оседая, постепенно погружалось в глубь земли, хотя на самом деле это только окрестность со временем стала выше. Роберт из своей археологической практики знал, что развалины древних городов, храмы и дворцы почти всегда извлекали из глубинных пластов земли, которые постепенно возникали в результате наносов речного песка, каменной пыли, обломков строений, пострадавших от землетрясения. Ему известны были и такие места, где было сразу несколько погребенных одна под другой культур, часто с сохранившимися величественными обломками. Именно так он объяснял себе и заглубленное местоположение этого храма, который первоначально был возведен, может быть, на высоком месте и выгодно выделялся из общей застройки. Теперь он, вероятно, в значительной степени утратил величественный вид, какой имел прежде.

Стена, сложенная из плотно пригнанных серых продолговатых квадров, обнаруживала богатство декоративной отделки. Поверх украшенного символами портала тянулся фриз в виде гирлянды растений с круглыми листьями, в промежутках между отдельными звеньями которой были каменные выступы со скульптурными человечьими и звериными головами. Розетка над ним была замурована. Другие членения и детали фасадной плоскости также были удалены или замаскированы в более позднее время, что придавало ей в целом вид глухой стены. В нишах по обеим сторонам портала отсутствовали статуи. В арочной перемычке входа, которая находилась приблизительно на том же уровне, что и площадь, сверкал зеленый глаз огромной каменной головы. Хотел ли он взглядом Горгоны приковать к месту незваного гостя? Или проницательной суровостью небесного отца заклинал желанного посетителя, вступающего под своды храма? Волосы каменной головы то будто извивались змеями, то закручивались завитками, из которых, как из лепестков лотоса, воспаряли многочисленные маленькие фигурки — блаженные жизни, безмолвно сидевшие на корточках, подобно ученикам Будды, парящие на крылышках, как эльфы, с просветленными ликами херувимов. Вся эта благодать не смягчала суровости глядящего каменного ока.

Сходя вниз по лестнице, Роберт задерживался на каждой ступени, чтобы сравнить разные впечатления от глаза, выражение которого изменялось по мере того, как он спускался все ниже. Так, он постепенно пришел к мысли, что это скульптурное изображение должно было означать нечто большее, чем просто украшающий вход рельеф. Благодаря все увеличивающемуся объему головы взгляд все время мог охватить полностью лишь один из двух ее глаз. Этот глаз был как будто оторван от стены и потому казался как бы выпученным, возможно, он был тут изначально; это был пустой глаз, он не смотрел ни перед собой, ни вовнутрь себя. Со следующей ступени глазная щель, казалось, сужалась по краям, как будто затягивалась шлаком при виде картины всеобщего разрушения. Налет скорби можно было различить, если спуститься еще ниже, хотя глаз оставался все же слишком открытым, без слез, чтобы что-то значить. Он не выражал доверия, но вместе с тем обезоруживал всякое всезнайство. Взгляд по-прежнему оставался пустым. Роберт медленно спустился на ступень ниже, глядя вверх. Ничего скорбящего, ничего терпящего, скорее всего, бытие страдания сделало непроницаемым образ. Моментами проступало что-то женское в разрезе глаза, напоминая мученическое выражение, известное по скульптурным изображениям Будды и Христа. Кое-где виднелись едва различимые следы росписи. Какая эпоха, какой одинокий дух трудился над этим? Разве не было искуплено знание о вселенском страхе, победившем самого себя — смертью в жизни? Роберт не мог припомнить ни одного изображения, которое годилось бы для сравнения с этим. Что он знал из культур чужих стран и народов, все и всегда уже варьировалось в человеческом. Но здесь — и с самой нижней ступени это было видно совершенно отчетливо — у ока творения отсутствовало выражение божественного, но также и демонического. Безучастно смотрело оно не только поверх людей и человеческих судеб, оно не замечало их, как копошащееся в бесплодных усилиях ничто. Не застланное пеленой, оно казалось погруженным в долгий сон; оно было угасшим, но посюсторонним. Что лежало за ним, святая святых — или мрак?

С трезвым чувством, хотя и не без внутреннего трепета, вошел он через высокие створки дверей, которые только слегка были притворены. Не недра мира приняли его в себя — пустынное безмолвное пространство тонувшего в голубом полусумраке помещения обступило его. Что-то тонко хрустело, как песок, у него под ногами, нарушая тишину. Это заставило Роберта после нескольких шагов остановиться. Он нагнулся к полу и увидел, что его покрывала толстая стеклянная пленка. Возможно, она предохраняла цветные плитки мозаики, которыми был выложен пол. Сверкающие блики прихотливо переливались и трепетали на его поверхности, скрадывая очертания узора. Свет струился сверху широкими потоками и рассеивался по всему помещению. Купола, который должен был венчать строение, не было. Само небо осеняло культовое здание своей бездонной синевой. С продольных боковых балок фермы свисали, отливая на солнце зеленью, мощные медные пластины, сплющенные в одну покореженную массу с зазубренными краями. Казалось, что медный шлем купола был проломлен и вывернулся наизнанку. Стало быть, разрушение и здесь оставило свои следы.

Помещение поначалу могло представляться открытой сверху базиликой. Однако скоро из сумрака проступили два боковых нефа; они отделялись от центрального тяжеловесными колоннами, которые высились, подобно окаменевшим стволам деревьев.

Неспешно ступая через пустынный удлиненный зал главного нефа по направлению к апсиде, Роберт неожиданно оказался на месте, где продольное помещение пересекал широкий поперечный неф. Его стены цвета слоновой кости были не очень высоки, по бокам обозначались в сумрачном свете небольшие капеллы. Повернув налево, Роберт почувствовал, что пол, теперь уже не покрытый стеклянным настилом, довольно круто шел под уклон. Стены, казалось, были вырублены в толще скальной породы. Он обнаружил здесь ниши с многочисленными фигурами святых на невысоких цоколях. Одни, в монашеских одеяниях стояли, подобно пророчествующим, в соответствующих позах, другие сидели, погруженные в медитацию. Тут были целые скульптурные группы в натуральную величину изображающие сцены из жизни святых. В застывших движениях и жестах, при всей искусственности, какая чувствуется обычно в расписанных деревянных скульптурах, было нечто в высшей степени волнующее. На их неподвижные лица, казалось, были надеты маски, но не для сокрытия чего-то, тут как бы сама вечность удерживала некое волнующее мгновение жизни.

Здесь стояли, широко расставив ноги, рыцари и князья в одеждах из дерева и камня, некоторые опираясь на рукояти мечей, там у входа в грот виднелись две фигуры основателей церкви с самонадеянным видом патрициев. По светскому великолепию и пышности Роберт узнал в отдельных группах образы французского христианства, в других — изображения из буддийского святого учения. Вон там как будто стоял Ананда, любимый ученик Будды, застывший в порыве неземного экстаза, с вытянутой рукой, словно бы поддерживающий воздушный купол над землей; а тут как будто Иоанн, любимый апостол Господа, склонивший голову на плечо, словно само смирение внимало верным голосам; а тут — разве не дервиш или сам Шива, застывший в танце, там — разве не Йога сидел в пещере и не нищенствующий монах держал свою миску?

Если уже собрание персонажей из разных религий мира в поперечном нефе поразило воображение Роберта, то каково же было его изумление и восхищение, когда он обернулся в противоположную сторону. Рядом с разнообразными скульптурными фигурами Кваннона он увидел множество изваяний Марии и мадонны на низких цоколях, то в крестьянской, то в стилизованной одежде. Их лица нежно розовели, как будто еще хранили следы живого оригинала. Руки свободно покоились на лоне, ни одна не держала в руках младенца Иисуса. Но в струящихся волнами складках одежд чувствовалось, что каждая еще как будто видела перед собой ангела благовещения. Стена позади них была местами разрушена, но сами фигуры были целы. Сколько рук ваятелей на протяжении веков трудилось над ними? Углубляясь внутрь бокового крыла, он видел все новые и новые фигуры коленопреклоненных, со сложенными молитве ладонями, со склоненными или обращенными верху головами. Возможно, это были другие Марии, изображения Марии Магдалины, босыми ступнями стоявшие на земле. Часто одна только шаль покрывала их обнаженные плечи, юбки из благородной ткани свисали рваными лоскутами. На головах у них как будто были парики, но волосы, спадавшие на плечи локонами или длинными косами, выглядели естественно. Казалось, будто они, когда он проходил среди них, провожали его взглядами, вздохами. А эти фигуры, что стояли тесно, как в мастерской ваятеля, — разве не вдохновлялся творец, создавая их, образами Семирамиды, Нинон или Лейс, всех безымянных дочерей Лилит, матери-Земли, великих в своей любви возлюбленных? Диотима и Мона Лиза, Кундра и Лукреция, жрица и гетера — какой круг превращения и возобновления в садах познания!

Незаметно помещение перешло в открытое пространство, только убогие каменные стены высотой в половину человеческого роста поднимались над фундаментом, возле которого буйно разрослись трава и дикий фенхель. Смущенный, Роберт поспешно повернул назад. Не была ли это Анна, воплощенная в десятках, сотнях образов? Или она восседала среди мадонн? Он вдруг вспомнил о чулках и туфлях, которые так и держал все это время в руке, и подошел с ближайшему изваянию одной из коленопреклоненных, с босыми ступнями, неподвижно глядевшей на него, точно он раскинул перед ней дар. Он испуганно огляделся вокруг себя, хотя тут никто не мог наблюдать за ним. Роберт прошел несколько шагов по направлению к выходу, когда неожиданно пронзительный вой сирены огласил помещение. С этим сигналом фигуры там и тут начали постепенно выходить из оцепенения, сидевшие на корточках медленно поднимались, расправляя затекшие члены, и осторожно, точно опасаясь что-нибудь повредить, сходили со своих цоколей; все потягивались, разминали руки и ноги, многие снимали маски с лиц, некоторые судорожно зевали, как после напряжения. Служители храма с ручными тележками обходили помещение, собирали и складывали костюмы и маски, рясы и доспехи, стихари и мантильи, которые поспешно сбрасывали с себя статисты. Кто-то уже переоделся в свою повседневную одежду и спешил к выходу. Магдалины прыгали с легкостью балерин за занавеску, где торопливо одевались.

Теперь уже Роберт стоял неподвижно, подобно статичной фигуре, среди всеобщего пробуждения. Один служитель, очевидно приняв Роберта за участника, коснулся пальцем его груди и сказал: "Час закончен". Просторный зал опустел. Служители увозили последние тележки с одеждой. Окинув растерянным взглядом помещение, Роберт увидел на одном из цоколей пару чулок и туфли.

Он направился к выходу. Под ногами хрустела стеклянная защитная пленка, покрывавшая цветную мозаику. Узор представлял собой звездообразно расположенные правильные квадраты с разнообразным рисунком. Здесь наряду со знаками зодиака виднелись извилистые линии, изображения змей, хризантем, лучевидных рыб, торсы между грифами и злыми духами, древние символы универсума и их земных соответствий. Все они располагались вокруг основных знаков инь и ян, которые, наподобие раскинутой сетки, лежали посредине.

Поднявшись по широким ступеням лестницы наверх, Роберт увидел статистов живого паноптикума, быстро пересекавших площадь. Какая шутка! Он напоследок оглянулся на фасад собора. Над порталом перед каменным глазом покачивалась на веревке деревянная доска, на которой большими буквами было написано на нескольких языках:

ВРЕМЕННО ЗАКРЫТО