Горячая тень Афгана

17

Мы ползли на четвереньках по резиновой дорожке внутри трубы, диаметра которой хватало только на то, чтобы ползти на четвереньках. Мне трудно было судить о том, где была проложена эта конвейерная труба — под землей или же над ней, во всяком случае снаружи не доносилось ни звука. Химик приумолк, его красноречие иссякло, как, впрочем, и силы. Он часто останавливался, чтобы отдышаться, и просил меня не гнать так сильно.

— Вы не находите странным, что еще не забили тревогу? — полюбопытствовал он.

— Неужели вас это волнует больше, чем если бы тревогу действительно забили?

— Этот человек, которого вы привязали к дереву… Не верю, что за час он не смог отвязаться.

— Это смотря как привязать… Здесь будьте осторожны, конвейер закончился!

Я сидел на краю ленты, свесив ноги в пустоту. Кожей чувствовал движение воздуха, какое бывает в большом помещении. Глаза постепенно освоились, и я стал различать контуры больших предметов, поначалу казавшихся бесформенными и лишенными объема. На руках опустился ниже и сразу же почувствовал под ногами опору.

— Опускайтесь, я вас поддержу, — сказал я Гурьеву, и мой голос неожиданно отозвался эхом.

Оказавшись рядом со мной, он неожиданно крепко схватил меня за локоть, как бы призывая напрячь внимание. Мы минуту стояли в полной тишине, боясь дышать полной грудью.

— Цех первичной обработки, — шепнул мне химик. — Идемте!

Он пошел первым, огибая котлы и прямоугольные низкие шкафы, напоминающие печи, свернул вправо, по линии конвейера, и подошел к двери.

— Она на сигнализации? — спросил я.

Гурьев пожал плечами.

— А в прошлый раз вы утверждали, что на сигнализации, — усмехнулся я. — Вам очень хотелось меня остановить?

Я провел по двери ладонью. Обычная дверь, обитая листовым железом, без проводков, кодовых замков и прочих наворотов. Я взялся за ручку, нажал на нее. Дверь тихо заскрипела и открылась.

— Видите, как все просто? — шепнул я.

— Я всего лишь предполагал, что она на сигнализации, — стал оправдываться Гурьев и показал рукой на табурет, стоящий у двери. — А здесь, между прочим, сидит охранник.

— Где ваш цех?

— Следующий.

Мы прошли по кафельному полу второго цеха, посреди которого стоял даже в темноте сверкающий никелем агрегат, напоминающий огромный самогонный аппарат.

— Никогда бы не поверил, — бормотал Гурьев, — что окажусь здесь ночью и без охраны. Когда привыкаешь к одной и той же обстановке, то небольшое изменение в ней представляется почти невероятным. Признаться, мне все еще совершенно неясно, каким образом вы думаете выйти отсюда, а затем и за пределы лагеря.

— Признаюсь, и мне пока это неясно.

Без проблем мы прошли и через вторую дверь. Гурьев, почувствовав знакомую обстановку, оживился.

— Вот входная дверь, — махнул он в сторону непрозрачного окна, выложенного из стеклянных изоляторных кирпичей. — А это мое рабочее место.

Он сел на крутящийся стульчик, опустил руки на оцинкованный стол, над которым нависал металлический конус, напоминающий лейку. Неожиданно цех наполнился матовым призрачным светом, и я успел отчетливо увидеть все предметы, находящиеся здесь. Затем так же быстро стало темнеть, и все снова погрузилось во мрак.

— Луч прожектора прошелся по окнам, — догадался Гурьев, переведя дух после короткого шока. — А я уже грешным делом подумал…

— Вы можете показать, куда уносили порошок после контроля? — перебил я его.

— Конечно, могу. — Гурьев поднялся и медленно пошел в темный угол, куда не попадал даже скудный свет из непрозрачных окон. — Отсюда мне выносили никелированную коробочку, вроде той, в которой стерилизуют шприцы, и я наполнял ее порошком. Когда она заполнялась доверху, я накрывал ее крышкой и нажимал кнопку вызова… Да-да, именно эту. Снова выходил человек, забирал полную и ставил передо мной пустую коробку. Так что я даже не вставал со своего места.

— Этот человек тоже химик?

— Нет, я думаю, что он всего лишь курьер. Ни разу не видел его в нашем жилом корпусе.

Я подошел к металлической двери, в середине которой было вырезано окошко, закрытое металлической шторкой.

— Он подавал коробку в это окошко?

— Нет, сам открывал дверь и заходил внутрь.

— Посветите мне спичкой.

При тусклом мерцающем свете огня я стал осматривать дверь. Кодовый замок — с ним можно месяц трахаться, и все равно не откроешь; два параллельных проводка по периметру с переходом на дверной косяк — откроешь дверь, цепь разомкнется и сработает сигнализация; толстая металлическая обивка, какую и пулей не возьмешь.

— Похоже, что здесь склад, так сказать, готовой продукции.

— Очень может быть, — скучным голосом подтвердил Гурьев. В отличие от меня он не испытывал ни малейшего любопытства к двери.

— Если смотреть снаружи, в этом месте у корпуса нет пристройки?

— Пристройки нет, но подойти к стене или окнам невозможно.

— Почему?

— Этот торец корпуса отделен от остальной «промзоны» забором.

— А что там — вы не знаете?

— Понятия не имею.

— Надеюсь, вы не выкинули ломик по пути? Дайте-ка мне его.

Я взял ломик, вернулся к рабочему месту Гурьева и стал водить рукой под столом.

— Что вы там ищете?

— Проволоку.

— Так спросили бы, а то шарите, как у себя дома. Вот подсветка, можете оторвать отсюда кусок.

— Вы обиделись так, будто намереваетесь продолжать здесь работать.

Гурьев промолчал, не отреагировав на мое замечание. Я перетер проволоку о край стола и обгрыз изоляцию. Чтобы цепь не размыкалась при открытии двери, надо в эту цепь включить дополнительный провод. Чем он будет длиннее, тем шире дверь можно будет раскрыть. Задачка для юного техника.

Гурьев молча наблюдал за моей работой. Люди его склада, думал я, вечные завистники и мечтатели. Они годами могут хаять и проклинать условия, в которых живут, но тем не менее пальцем не пошевелят для того, чтобы эти условия как-то изменить. Ради приличия спросил бы, чем помочь. А может быть, ему и не нужна эта свобода?

— Отойдите на шаг, — сказал я и, замахнувшись ломиком, ударил острием по клавиатуре замка. Если бы ломик не был покрыт толстым слоем краски, меня наверняка бы ударило током. Клавиатура брызнула красными искрами, словно была начинена огнем, и оголился замковый язык. Мне хватило еще десяти ударов, чтобы выбить замок вместе с шурупами из дверного косяка.

— Я не могу поверить, что все это происходит незамеченным для охранки, — .признался химик и поежился. — А у вас нет ощущения, что за нами давно следят и наши безумные головы вертятся в окулярах оптических прицелов?

— У меня уже давно нет никаких ощущений. Я им не доверяю… Придержите на всякий случай провода, чтобы не отошли контакты… Так, хорошо, открываю.

Дверь открылась, образовав щель, в которую, как мне показалось, мы сможем протиснуться без особого труда.

— Вы первый, — сказал я, принимая из рук химика провода.

Он встал к щели боком, но ему, наверное, показалось, что находиться ко мне спиной неэтично, и Гурьев стал разворачиваться лицом. При этом он делал массу совершенно лишних и опасных в нашей ситуации движений.

— Эй-эй! — негромко прикрикнул я, почувствовав, что химик, оступившись, слишком сильно налег на дверь, и я едва успел поставить ногу. Провода в моих руках натянулись, но контакты не разорвались. — Осторожнее! Вы, простите, как бегемот!

— Это нечаянно, — запыхтел Гурьев. — Черт возьми, темнотища какая!.. Ну вот, можно считать, я пролез.

Я проскочил следом за ним и плотно прикрыл дверь за собой.

— Мне кажется, здесь нет окон, — шепнул я, пытаясь хоть что-нибудь, хоть самый слабый отблеск разглядеть вокруг себя, но тщетно. Пришлось воспользоваться спичками.

Мы находились в маленькой комнате, напоминающей кладовку, в которой, в самом деле, не было ни одного окна и дверей, кроме той, через которую мы вошли. У стены, покрытой черной кафельной плиткой, стоял большой стол со стеклом, на нем — три пары аптечных весов, миниатюрные гирьки в коробках, ложечки, пинцеты, никелированные коробки и стопка полиэтиленовых пакетов. Рядом — стол поменьше, покрытый коричневым пластиком. На нем был закреплен рычаг, похожий на резак для бумаги.

— Фасовочная, — вслух подумал я. — А дальше? Дальше куда?

Я несколько раз обошел тесную комнату, рассматривая стены, освещенные огнем спичек.

— Путь замкнулся! — Я повернулся к химику. — Получается, что расфасованный порошок выносят через эту же дверь.

Гурьев отрицательно покачал головой.

— Нет! — твердо сказал он. — Вы ошибаетесь. Ни разу за все то время, пока я работаю здесь, через эту дверь ничего не вынесли. Только заносили.

— Может быть, выносили не в вашу смену?

— А чем моя смена отличается от второй?

— Тогда получается, что фасовщик жрет все пакеты и выносит их в своем желудке.

Химик внимательно рассматривал стол и стену, рядом с которой стоял.

— А посмотрите-ка сюда. Вас ничто не удивляет?

— Вы об этой картине? Да, «Рожь» Шишкина смотрится здесь по крайней мере дико.

Я подошел к репродукции размером с форточку, обрамленной двумя горизонтальными реями, попытался ее приподнять, но оказалось, что рама жестко прикреплена к стене. Тогда я попытался сдвинуть картину в сторону, и, к моему удивлению, она поддалась и легко заскользила вдоль стены, открывая прямоугольную нишу.

— Микролифт! — воскликнул Гурьев.

Я провел рукой по нише. Она была пуста. От моего прикосновения кабинка легко закачалась на тросе и опорных колесиках с амортизаторами.

— Боюсь, что эта кабина для меня слишком маловата, — произнес я упавшим голосом.

— А вы думали, что вам будет везти бесконечно? — отозвался Гурьев. — Хочу вам сказать, что спичек осталось не больше десятка.

— Поищите где-нибудь выключатель.

Гурьев заглянул под стол и тотчас нашел кнопку. Над столом вспыхнули неоновые лампы. Несколько минут мы щурились и прикрывали ладонями отвыкшие от света глаза. Гурьев с сочувствием поглядывал на меня и качал головой.

— Кажется, Кирилл, вы проиграли.

— Нет, я выясню, куда ведет этот лифт.

— И как вы это сделаете? Уменьшитесь до размеров кошки?

— Подождите! — нервно прервал я его, отодвинул стол в сторону, чтобы было удобнее подойти к нише. — Какая длина кабинки?

— Не больше полуметра.

— А ширина? Смотрите, до локтя рука входит.

— Ну, и о чем это говорит?

— О том, что плечи пройдут.

— Я не понял вас! — развел руками в стороны Гурьев. — А голову, грудь, ноги и все прочее вы брать с собой не будете?

— Гурьев, я думал, что ученые более догадливы! Дайте ломик!

Производственный корпус, перегородки между цехами, как и модули, строились наскоро, отнюдь не на века, и я, загнав ломик между стенкой шахты и кабинкой, без особых усилий сорвал ее с рельс, рванул кабинку на себя и втащил ее вместе с подъемным тросом в комнату.

— Вот видите, — сказал я, прерывая слова частым дыханием; и сердце в груди вдруг зачастило — не столько от физической работы, сколько от волнения. — Вот видите, как все, оказывается, просто.

Просунул голову в шахту, буркнул «Отлично!», хотя ничего хорошего в кромешной тьме не различил, и принялся отвязывать трос от кабинки. На лице Гурьева появилось нечто, напоминающее удивление, но глаза его по-прежнему излучали скептицизм, и он ничего не предпринял, чтобы мне помочь.

Я довольно долго провозился с тросом, исцарапал в кровь руки, но все же отвязал его и размотал всю катушку на электромоторе, подвешенном у потолка шахты. Нижний конец троса, когда я скинул его, упал на металлическую поверхность. Метра три, не больше, подумал я. Это пустяк, это задачка для юных скалолазов.

Я хотел обойтись без угрозы, но голос меня выдал:

— Анатолий Атександрович, — сказал я, подходя к нише. — В ваших глазах я уже не вижу желания бороться за свободу. Может быть, я ошибаюсь? Но как бы то ни было, в эту шахту, если очень захотите, вы влезете.

— Главное — вылезть, — вздохнул Гурьев.

— Я жду вас внизу. Но недолго. Если вы надумаете вернуться, постарайтесь пройти через дверную щель аккуратно, чтобы не сорвать сигнализацию.

Он не смотрел мне в глаза. Влезать в нишу, а затем в шахту, пришлось ногами вперед. Я слишком поздно подумал о том, что трос предварительно надо было протереть от смазки, и практически съехал по нему до дна шахты, вконец ободрав ладони.

Я, как оловянный солдатик, стоял в узком пенале, где не мог ни присесть, на нагнуться, ни ощупать стены вокруг себя. В первое мгновение ужас холодной волной сковал мой разум — достаточно было лишь на мгновение представить себе, что я не смогу выбраться из этой черной ловушки и останусь тут до своего последнего дня. Даже воспользоваться тросом я уже не мог, и не потому, что он был скользким, как бычьи жилы, а потому, что не было достаточного пространства для работы руками.

Холодный пот покрыл тело. Я изо всех сил зажмурил глаза, до боли прикусил губу. Никогда еще со мной не случалось, чтобы я терял самообладание.

Как внезапно нахлынуло, так и отлегло. Я встал поудобнее, нашел место, где можно было развернуть плечи и вздохнуть полной грудью. Сверху на меня посыпался песок, и я услышал голос Гурьева:

— Ну, как вы там? Мне уже можно спускаться?

— Ну да, — сквозь зубы ответил я. — Только вас здесь не хватало.

Я постучал носком ботинка по стене. Кирпичная кладка. Значит, лифтовые люки находятся не друг над другом. Постучал справа и слева. Опять кирпич. Надо было опускаться головой вниз, подумал я. Это хоть и не так удобно, но надежнее.

Не рассчитав удара, я изо всей силы врезал пяткой по стене, находящейся за спиной. Загремела металлическая дверца. Я ударил еще сильнее, надеясь выбить ее вместе с запором или замком, но она не поддалась.

— Вы с ума сошли! — зашипел сверху Гурьев. — Зачем вы так гремите?

С трудом подавляя в себе желание обложить химика матом, я стал двигать пяткой из стороны в сторону, пытаясь сдвинуть дверь, если, конечно, она была устроена по тому же принципу, что и картина наверху. Это была долгая, адская работа. Сантиметр за сантиметром я сдвигал дверцу в сторону, и когда открыл ее полностью, то ноги онемели уже настолько, что я не чувствовал их и проталкивал в проем словно два тяжелых и неповоротливых бревна.

Я выполз из шахты в какой-то уродливой, неестественной позе. Ноги не держали меня, и я тяжело сел на пол. Подо мной загремел какой-то изогнутый жестяной лист или цинковое корыто — я не разглядел. Из ниши доносился голос Гурьева.

Я подполз к нише, просунул в нее голову.

— Алло, Гурьев! — откликнулся я. — Все в порядке. Можете спускаться. Только заползайте в шахту не на животе, как я, а на спине. Это немного сложнее, зато вам будет намного проще здесь, внизу.

Гурьев минуту помолчал, оценивая, должно быть, степень риска. Потом ответил:

— Хорошо. Принимайте!

Он грохнулся о дно шахты с такой силой, что я испугался — не поломал ли он себе ноги. Проклиная вслух меня, себя, такого нерадивого, свою маму, которая произвела его на свет, Гурьев выполз из ниши, наступил на то же корыто, которое загрохотало подобно раскатам грома в июльскую ночь, и стал отряхиваться. Он занимался этим делом слишком долго, будто назло мне, и я уже начал было заводиться, как вдруг Гурьев поднял голову, посмотрел по сторонам, потом на меня, потом снова по сторонам и тихо произнес:

— Этого не может быть… Мы, собственно, сделали гигантский круг… Но этого быть не может!..

Я тоже посмотрел по сторонам, но едва различимые силуэты грузовой машины с брезентовым навесом, каких-то станков, стопок листовой фанеры или жести и высоких, под самый потолок, металлических стеллажей ни о чем мне не сказали.

— Вы знаете, куда мы с вами приползли? — спросил Гурьев и неприятно, тоненьким голосом рассмеялся. — Я вам рассказывал. Это гробовой цех.