Горячая тень Афгана

2

Локтев был на совещании у командира дивизии, и я прождал его больше часа. Потом я увидел его тяжеловесную фигуру в конце коридора; он шел в мою сторону, широко размахивая руками, вынуждая встречных офицеров прижиматься к стене и отдавать честь каким-то притесненным нелепым движением, в котором было не столько стремление приветствовать начальника, сколько желание не обратить его внимание на себя. Я подумал, что Локтев не узнает и вообще не заметит меня — начальникам его ранга свойственно не обращать внимания на такую мелочь, как штабные клерки, тенями снующие по коридорам, а я в своем камуфляже вполне смахивал на такую мелочь. Но Локтев, поравнявшись со мной, узнал меня и отреагировал так, словно мы в последний раз виделись только вчера.

— Прилетел все-таки, — пророкотал он, на мгновение остановившись рядом и не подав руки, затем повернулся к двери своего кабинета и бросил через плечо: — Служить хочешь? Не надоело голову под пули подставлять? Зайди, черт тебя подери!

Он вошел в кабинет, воздух в котором от кондиционера был сырым и холодным, сел за стол, наполовину заставленный телефонами, схватил со стола пачку сигарет, но она оказалась пустой, и Локтев со злостью швырнул ее в мусорную корзину.

— Ну зачем ты приехал? — громко спросил он, не глядя на меня.

— У тебя, наверное, неприятности, — предположил я.

— Да какие к черту… — начал было он заводиться, но осекся, поднял трубку, приказал подать к КПП машину, впечатал трубку в гнездо с такой силой, что аппарат чудом не раскололся на части, и, наконец, пристально посмотрел на меня: — Сколько тебе лет, Кирилл?

— Тридцать четыре.

— Тридцать четыре, — повторил он, покачивая тяжелой крупной головой. — Возраст, когда жизненный опыт потихоньку начинает перерождаться в мудрость… Пива хочешь? — Он опустил руку под стол и вытащил оттуда темную бутылку и стакан. — Теплое, правда. Зато «Бавария». Тут все пьют баварское пиво и смирновскую водку. Не то, что мы пили в афганскую войну — вонючую кишмишовку и спирт, который покупали в вертолетном полку. Не забыл?

Я не притронулся к стакану, через край которого медленно переваливала пышная пена.

— Обиделся, — решил Локтев. — А напрасно.

Он поднялся из-за стола, подошел ко мне, обнял за плечи.

— Ты, Кирилл, хороший парень, но…

Он не договорил. Или не подыскал подходящего слова, или не захотел показаться слишком грубым. Мы вышли в коридор. Я шел следом за Локтевым. Встречные офицеры снова шарахались в стороны. Я шел за ним, как за бульдозером.

Во внутреннем дворике Локтева дожидался «УАЗ». Я сел на заднее сиденье. Минут двадцать мы кружили по городу, который отчасти был мне знаком. Дорогой Локтев молчал, лишь изредка и односложно говорил водителю, в какую сторону сворачивать. Машина на высокой скорости покачивалась, будто раскаленный на солнце асфальт стал прогибаться под колесами. Я думал над тем, какие слова готовит мне Локтев и что я отвечу ему. Настроение, с которым я входил в штаб, сменилось чувством легкого разочарования. Я надеялся в лице Локтева обрести союзника, а на деле выходило, что этот человек наверняка станет мешать мне.

Мы остановились у сквера, откуда веяло влажной прохладой фонтанов, рассеивающих между деревьев водяную пыль. Локтев, похоже, был здесь не первый раз. Он снял кепи, кинул его на сиденье и уверенно пошел по тропе к пруду. Мы сели за столик под полосатым зонтиком. Пара лебедей, дремавших на середине пруда, бесшумно устремилась к нам. Пригнув голову, в тень зонта вошел официант.

— Здравствуйте, товарищ полковник! — сказал он Локтеву.

— Привет, Сафар! — кивнул Локтев.

— Кушать будете? Плов, шашлык?

Локтев вопросительно глянул на меня. Я отрицательно покачал головой.

— Не надо, — сказал он официанту. — Только чай и сигареты. У тебя есть хорошие сигареты?

— «Парламент», «Кэмел»?

Я наблюдал за Локтевым. Не знаю, насколько я изменился за время, прошедшее после нашей совместной службы в Афгане, но Володю Локтева трудно было узнать. Годы, трудности, лишения, переживания — ничто так не меняет людей, как власть.

— У меня мало времени, — сказал он, когда официант отошел, — поэтому я хочу, чтобы ты еще раз внимательно выслушал меня, еще раз хорошо обо всем подумал, а потом уже принимал окончательное решение. Мы с тобой два с половиной года утюжили животами афганскую землю, не щадили себя и делали все, что от нас требовалось. Ты помнишь, о чем мы тогда мечтали? Вернуться в Союз и первым делом вымыться в тазу с шампанским. Ты помнишь, какие наивные были у нас мечты? Мы думали, что дома станем национальными героями. А о нас вытерли ноги. То же будет и с теми, кто сейчас подставляет головы на границе. Но этих парней пока еще не предавали по-крупному, и они верят, что вернутся со щитами и пройдут через триумфальную арку.

Он замолчал, ожидая, пока официант расставит на столе чайный сервиз, блюдце с колотым сахаром, массивную хрустальную пепельницу, сигареты, спички. Локтев кивнул, поторапливая, коснулся пальцами его спины.

— Но ты ведь уже не можешь этому верить! — продолжил Локтев, когда мы снова остались одни. — Только кретин может второй раз подряд наступить на грабли. Улетай отсюда как можно быстрее, возвращайся домой, требуй, вырывай, отбирай то, что тебе положено, то, что ты давно заслужил! И ради бога, не пытайся посмотреть на гильотину снизу и тем более смазывать ее шарниры.

Он говорил не о том. Но я молчал, не перебивал, как он и просил. Локтев тоже замолчал. Кажется, он понял, что в нашем случае надо либо говорить откровенно, либо не говорить вовсе.

— Ну, что ты молчишь? — не выдержал он.

— Ты же сам просил.

— Я не о том! Пей чай, а то остынет.

Я плеснул в пиалу немного рыжей водички. Разве это чай, думал я, покачивая пиалу в ладони. И что они находят в этой несладкой горячей воде с привкусом соломы? Часами пьют и ведут разговоры. И Локтев привык к этому обычаю — не мог обойтись без пиалы с чаем. А может быть, этот ритуал — всего лишь вспомогательный инструмент восточной хитрости и лицемерия? В любой удобный момент можешь замолчать, поднести ко рту пиалу, сделав паузу, чтобы обдумать следующую фразу?

Я поставил пиалу на стол. Я мог обойтись и без нее.

— Если тебе неприятно говорить о наркотиках, — сказал я таким тоном, словно речь шла о контрабандных сигаретах, — то каждый из нас останется при своем мнении.

Локтева распирало от возмущения и, кажется, от бессилия. Он, несмотря на то что я говорил довольно тихо, процедил сквозь зубы:

— Ты можешь не орать, как на футболе?

Он закурил, при этом так яростно стиснул зубами фильтр, что тот в конце концов оторвался, и Локтев в сердцах швырнул сигарету на пол.

Я невольно поставил его перед выбором: быть со мной, как того требовало наше боевое братство, или же отказаться. Если бы Локтев сейчас сказал, что, мол, прости, Кирилл, но мне надо подумать о семье, о старшем сыне, которому пришло время поступать в институт, о жене, которой надо лечиться в санатории с минеральным источником, мое мнение о нем не изменилось бы ни на йоту. Собственно, получив письмо, я был готов к такому ответу и хотел от Володи только одного: чтобы он поставил меня на должность в разведроту и предоставил возможность командовать группой солдат на прикрытии границы. Все остальное я сделаю сам.

Локтева терзала совесть. Он машинально выпил весь чай, крикнул Сафару, чтобы тот принес еще, да не эту ослиную мочу, а покрепче, затем повернулся ко мне и неожиданно буднично спросил:

— Тебе жить надоело, Кирилл?

Я отрицательно покачал головой.

— Как раз наоборот.

— Тогда в чем же дело?

— Я хочу, чтобы меня оставили в покое. А для этого надо разворошить весь этот поганый муравейник.

— А по силам ли тебе это, Кирилл? Не много на себя берешь?

— Мне ничего другого не остается.

— Разве ты не можешь вернуться в свой курортный рай и обо всем забыть?

— Не могу. Уж слишком часто они напоминают о себе. Терпение лопнуло.

Локтев смотрел на меня с недоверием.

— Да брось ты! — поморщился он, словно я наступил на его мозоль. — Ну что? Что тебе известно? Что через Пяндж сюда, а потом в Россию идет поток наркотиков? Так об этом всем давно известно!

— Ты знаешь, что я имел в виду не это.

— А что ты имел в виду? Что кое-кто из контингента миротворческих сил замешан в контрабанде? Ты знаешь, кто это? И сможешь доказать?

— Пока не знаю. Но надеюсь в скором времени выяснить.

— Ах, ах, ах! — театрально схватился за голову Локтев. — Этим уже не первый год занимается контрразведка Таджикистана и России, но как раз не хватало Вацуры, чтобы пролить свет на все темные дела, которые здесь творятся.

— Ты можешь иронизировать сколько твоей душе угодно, но это так.

— Ну откуда ты взял, что наши люди работают на наркомафию? Книжек начитался или фильмов насмотрелся?

— Ты очень быстро забыл Алексеева.

Володя набычился, уставился в свою пустую пиалу. Нет, Алексеева он не забыл, и, по-моему, совесть моего собеседника до сих пор неспокойна — ведь он сам «вычислил» Алексеева, когда тот под видом домашних вещей переправлял в Москву военным бортом, минуя таможни, контрабандный груз. Недавно Алексеева убили в собственном номере гостиницы «Таджикистан».

— Алексеев работал в паре с Вольским, — сказал я.

— С Вольским? — недоверчиво усмехнулся Локтев. — Ну ты и фантазер! Вольский давно служит в Москве! — Он помолчал, взвесил то, что я ему сказал, и после паузы продолжил: — Ну, допустим, что наш бывший начальник политотдела дивизии генерал Вольский каким-то образом был причастен к контрабанде наркотиков из Афгана. Допустим! — повторил Локтев, подняв указательный палец вверх и выразительно глянув на меня. — Но теперь он в Москве, рвется в депутаты, а его напарник Алексеев убит при загадочных обстоятельствах. А тебе зачем все это надо?

— Хочу свести личные счеты с наркомафией, — ответил я, улыбаясь.

Локтеву мой ответ не понравился. Он хмыкнул, опустил глаза, стал барабанить пальцами по пачке сигарет.

— На кого ты работаешь, Кирилл?

— На самого себя.

— Тебе за это платят?

— Я же тебе сказал, что работаю на себя.

— Ты получаешь от этого удовольствие?

— Колоссальное! Просто оргазм!

Доводы у Локтева исчерпались. Он сопел и пытался вытрясти из чайника последние капли.

— Ну, хорошо, — сказал он примирительно. — Найдешь ты людей, которые завязаны на наркотиках. А дальше — что?

— А дальше я выйду на тех, кто их скупает в Москве.

— И что? Пойдешь в прокуратуру? В ФСБ?

— Нет, я предпочитаю работать в одиночку.

— Кирилл, ты смешон. Не строй из себя Джеймса Бонда. Мне будет жалко тебя потерять. Нас, афганцев, кто служил в кундузском полку, совсем мало осталось. Ты и так слишком много рисковал жизнью, Кирилл. Не надо снова испытывать судьбу. Поверь, мне будет очень жалко, если ты… если тебя…

Его голос вдруг надломился, и в моей душе что-то шевельнулось. Я улыбнулся и опустил руку на плечо Локтеву.

— Ладно, — сдался я. — Джеймс Бонд и борьба за справедливость здесь, конечно, ни при чем. Все проще, Володя. Я хочу отмстить. Это мое личное дело, можно сказать, сугубо интимное! Здесь замешана женщина, к которой я в некоторой степени неравнодушен.

Локтев кивнул головой, принимая такой ответ, и развел руками.

— И чем я могу тебе помочь? Доверить тебе командование людьми?

— Да.

— Могу предложить тебе должность у нас в штабе. Пойдешь на узел связи?

— Не надо, Володя. Ты понимаешь, о чем прошу.

— Да пойми, чудак! На узле связи ты сможешь прослушивать все телефонные разговоры. Может быть, и контролировать почту.

— Мне кажется, — сказал я, — что мы торгуемся. — Мне нужна граница, Володя! Пяндж! Тропа наркоторговцев! Да не бойся же ты!

Моя последняя фраза его взорвала. Локтев в ярости сжал в кулаке полупустую пачку сигарет и швырнул ее под себя.

— Появился ты на мою голову! — сквозь зубы произнес он. — И лезешь со своими дурацкими интимными делами. Я никого и ничего не боюсь, понял?! И ты это хорошо знаешь! Ты помнишь Афган, Панджшер? А южный спуск с Саланга, когда на нас сверху ссали пулеметным огнем и сожгли полколонны? Ты помнишь, как вся рота лизала пыль и не могла оторвать морды от асфальта? Ты помнишь, сколько нас осталось?.. И было бы еще меньше, — добавил он тише, — если бы ты не вытащил меня из-под обстрела.

Все, подумал я. Нет больше Володьки Локтева, того лихого и отважного ротного, который в апреле восемьдесят четвертого на южном спуске с Саланга показывал чудеса храбрости, который вывел остатки роты из огненного мешка, боевой машиной пехоты расчистив дорогу от полыхающих бэтээров и «КамАЗов». Звание Героя ему не утвердили только по той причине, что у него был выговор по партийной линии. Нет больше Володьки Локтева. Тот, воин от бога, остался где-то в Афгане, в копоти, пыли и зное, наполненном ревом боевых машин и рокотом «вертушек». А полковник, сидящий сейчас передо мной, был всего лишь его искаженной копией, носящей те же имя и фамилию; ему нечем было доказать свое мужество, кроме как воспоминанием о прошлом.

Я встал из-за стола. Локтев, не поднимая головы, рявкнул:

— Сядь, я тебя еще не отпустил!

Он уже разговаривал со мной, как с подчиненным. Я ждал, когда он поднимет глаза. Локтев барабанил пальцами по столу. На глубоких смуглых, почти черных, залысинах блестели крупные капли пота. Он чуть дернул головой, глянул на меня исподлобья. Мне было его жалко, точнее, того юного ротного, который не боялся смерти только потому, что слишком мало с ней встречался и безоглядно верил в свое бессмертие.

Локтев все понял по моему взгляду. Он провел ладонью по седеющим волосам, зачесывая их назад, и глухо произнес:

— Прости…

Мы возвращались к машине молча.

На следующий день он подготовил мне предписание в приграничный полк, сам позвонил его командиру и попросил, чтобы тот поставил меня на должность старшины разведроты. Перед отъездом он подарил мне трофейную финку с тяжелой эбонитовой ручкой, обтянутой кожей и украшенной медными кольцами, и лезвием длиной почти в две ладони.