Горячая тень Афгана

21

Вопреки моим ожиданиям машину из прокуратуры на территорию госпиталя не пропустили. Может быть, Довгий схитрил и не показал дежурному пропуск-«вездеход».

— Пусть ждет на стоянке, — сказал я, кивнув на водителя. — А мы с вами пойдем пешком.

Пока я сидел в машине, то время от времени незаметно для водителя касался стволом пистолета спины полковника, чтобы тот не забывал об убойной силе пули и не вздумал шутить. Когда же мы вышли, мне пришлось спрятать «магнум» под куртку. Полковник почувствовал себя в большей безопасности и стал слишком активно крутить головой из стороны в сторону. Как нарочно, он шел очень медленно, и мне приходилось едва ли не подталкивать его.

С главной аллеи к моргу надо было свернуть сразу же за фонтаном, но полковник пошел прямо, к хирургическому корпусу. Я не успел его предупредить, как он, увидев впереди себя офицера, участил шаг, замахал рукой. Вокруг было слишком много людей, чтобы я мог достать пистолет.

— Остановитесь! — зашептал я. — Не заставляйте меня…

— Геша! — крикнул полковник, не обращая на меня внимания. — Лаврентьев!

Офицер, которого звал Довгий, остановился, близоруко прищурился, улыбнулся и тоже взмахнул рукой.

— Здорово! — отозвался он. — Только вчера вспоминал тебя, да все никак не собрался позвонить. Какими судьбами в наши края? Хвораешь?

Они быстро шли друг к другу, и я начал отставать от полковника. Все, подумал я, судорожно стискивая рукоять пистолета под курткой, я его упустил. Хитрая крыса, он сделал так, чтобы машину не пропустили, и повел меня пешком по центральной аллее, где наверняка можно было встретить знакомого.

— Слушайте меня, полковник, — зашептал я Довгому со спины. — Я даю вам пять минут. После разговора останетесь на месте и будете ждать меня до тех пор, пока я сам не подойду к вам. Если попытаетесь уйти — я не промахнусь, даю вам слово. Наблюдаю за вами из кустов.

Я не был уверен, что это предупреждение изменило ситуацию в мою пользу, но, уходя, надо было что-то сказать. Довгий обнялся с Гешей, они похлопали друг друга по плечу, а я, не снижая темпа, свернул на тропу. Перед тем как скрыться за кустами, на мгновение оглянулся и поймал взгляд Довгого.

Даже если он сейчас поднимет тревогу, думал я, бегом пересекая лужайку, разделяющую главную аллею и хирургический корпус, то отыщет меня не сразу — я ведь ничего не говорил ему про морг, а сказал лишь, что мы едем в госпиталь.

Еще издали я увидел, что у входа в морг стоит автофургон с красным крестом на борту. Ни водителя, ни кого-либо другого рядом не было, и я зашел в двери незамеченным, закрыл их за собой и через ручку просунул доску, запирая, как на засов.

— Бленский! — крикнул я, и мой голос разнесся по коридору эхом. — Бленский, черт тебя возьми, куда ты пропал?

Начальника морга, повидавшего на своем веку многое, начальственный окрик не испугал. Он лишь вяло отозвался из своего кабинета, и я расслышал что-то вроде: «Кого еще там принесло?»

Я открыл дверь его кабинета ногой. Начальник морга сидел за столом и пил чай. Рядом со стаканом пестрела этикетками горка конфет. Увидев меня, Бленский сгреб конфеты в ящик стола, закинул черную прядь на лысину и разочарованным голосом сказал:

— А, это ты, Вакула. Громко очень. Чай будешь?

Я стремительно подошел к столу, смел с его поверхности на пол чашку, книги и журналы, схватил Бленского за горло и тотчас приставил к его голове ствол пистолета.

— Прощайся с жизнью, — сказал я голосом, не сулящим ничего хорошего. — Ты будешь восьмым, кого сегодня погрузят в «Черный тюльпан».

Бленский стал энергично дожевывать конфету. При этом он медленно вставал из-за стола. Чуб снова свалился с лысины и закрыл ему пол-лица. Я оттянул пальцем ударник, и «магнум» очень впечатляюще клацнул.

— Что я тебе сделал? — прохрипел Бленский. — Не надо стрелять, давай объяснимся…

— Давай! — Я оттолкнул его от себя, и Бленский ударился спиной о металлический сейф, стоящий позади него. — Где гробы?

— Какие гробы? — Бленский еще приходил в себя, крутил шеей, массировал ее рукой и не понимал, о чем я его спрашиваю.

— Которые будут отправлять «Тюльпаном»!.. Быстро отвечать! — Я сунул ствол ему под нос. — Все делать быстро и четко, ты меня понял?

— Да, да, да! — закивал Бленский. — Гробы в преисподней.

— Где?

— Ну, там, у входа, комнатушка. Я ее так называю.

— Веди!

Задевая угол стола, стулья, Бленский выскочил в коридор и, оглядываясь на меня, засеменил к входу.

— Где водитель фургона?

— Пошел за солдатами. Чтобы помогли загрузить… Вот здесь гробы.

— Открывай!

Он стал хлопать себя по карманам, будто отряхивался от пыли, вытащил ключи, дрожащей рукой долго ковырялся в замке и, наконец, открыл дверь. Я по-джентльменски пропустил его вперед и, закрыв за собой дверь, знаком показал ему, чтобы он заперся.

Мы стояли в маленькой комнате, в которой из мебели находился лишь стол. На единственном окне висели жалюзи, оттого в «преисподней» было сумрачно. На полу, перпендикулярно к стене, стояли одинаковые ящики, сколоченные из неотшлифованных и плохо подогнанных друг к другу досок. Сквозь щели проглядывал белый металл.

— Накладные!

Голос невольно стал тихим — почти шепот. Говорить громко в присутствии покойников было кощунственно.

Бленский метнулся к столу, сгреб с него бумаги и принес их мне.

— Тут накладные, разрешение и остальная документация.

Я опустил глаза и посмотрел на накладную, лежащую сверху. Груз, учетный номер, получатель, а ниже — наименование груза: «Локтев Владимир Данилович. Вскрытию не подлежит».

Я судорожно сглотнул. «Наименование груза»… Что ж это за дебил такой, окончательно отупевший бюрократ, которому пришло в голову оформлять на погибших — на войне или нет, неважно — такие накладные?

Следующий — Умаров, затем Марыч, Сапармуратов, Искренко… Двое последних, как и Локтев, адресованы на Москву. И гробы так же не подлежат вскрытию. Значит, тела изуродованы сильно. Мальчишки, мальчишки, упаковали вас, пронумеровали, превратили в груз, и к вашим светлым именам цепляют мертвые души.

Накладная на Гусева Анатолия Ивановича была последней. Учетный номер — 37/99. В графе «Получатель» — «Москва, Волзов Игнат Юрьевич (по требованию)».

Бленский заметил, что я долго рассматриваю накладную на Гусева, и стал волноваться. Его руки пришли в движение: он то почесывался, то теребил свои редкие волосы, то поправлял на себе рубашку. Я пошел вдоль ящиков, сверяя номер. Вот он, крайний справа, 37/99.

Если я ошибаюсь, подумал я, то душа этого мальчика меня до конца жизни в покое не оставит.

— Отрывай доски! — сказал я Бленскому, чувствуя, как у меня начинает предательски дрожать голос.

— Какие доски? — глаза начальника морга наполнились ужасом.

Я кивнул на ящик.

— Зачем? — едва слышно произнес он.

Я не знал, что ему ответить, смог лишь взмахнуть пистолетом и произнести:

— Ну!

Бленский нерешительно подошел к ящику и встал над ним, не зная, за какую доску хвататься.

— Да проснись же ты! — взорвался я и толкнул его в спину.

Бленский рванул на себя одну доску, вторую.

Они были прибиты короткими гвоздями и отдирались легко.

— Хватит? — спросил он.

— Весь верх отдирай! Время, Бленский, время!

В «преисподней» стоял жуткий треск и скрип, словно ожили все покойники и стали ломиться на волю. Меня трясло, как в лихорадке. Я начал ходить по комнате взад-вперед, поглядывая на согнувшегося Бленского, на обнажившееся нутро ящика, в котором матово поблескивала крышка цинкового гроба.

Он полностью разобрал верх ящика и, повернувшись ко мне, выпрямился. На его лбу выступили капельки пота, черная прядь налипла к румяной щеке, почти закрыв собой один глаз.

— Теперь открывай крышку гроба, — едва слышно сказал я.

Бленский судорожно сглотнул, машинально потянулся рукой к воротнику, но там пуговица была уже расстегнута, и тогда он начал нервными движениями зачесывать волосы на лысину.

— Тут дело… вот в чем, — произнес он. — Этот гроб вскрытию не подлежит.

— То есть? Что это значит?

Бленский развел руками в стороны.

— Там мало что осталось от человека. Труп обезображен… Надо щадить нервы родственников.

— А ты сам видел этот труп?

Бленский не совсем уверенно кивнул, точнее, просто склонил голову на бок.

— Я подписал заключение патологоанатомов… — начал было он, но я оборвал его.

— Бленский, я спрашиваю тебя, видел ли ты своими глазами этот труп?

— Н-н-нет, — с трудом выдавил он из себя.

Я глубоко вздохнул и на мгновение прикрыл глаза. Рука с пистолетом отяжелела, я уже с трудом держал «магнум», будто это была десятикилограммовая гантель.

— Значит, так, — сказал я, не скрывая угрозы в голосе. — Выбирай одно из двух: либо ты отправляешься на «Черный тюльпан» в этом ящике с дыркой в голове, либо рассказываешь все про этот гроб. Все, что тебе известно. Считаю до трех…

— Я расскажу! — охотно согласился Бленский, не сводя глаз с черного цилиндра глушителя. — Этот гроб я получил с завода, где их клепают. Пришла очередная партия гробов, а вместе с ними — этот.

— И тебе заплатили, чтобы ты отправил его в Москву?

— М-м-м… Да.

— Что в нем?

— Клянусь, я не знаю! Я его не пытался вскрыть, а окошко изнутри замазано известью.

— Ты даже не догадываешься, что там?

Бленский пожал плечами.

— Меньше знаешь, лучше спишь… Наверное, какая-нибудь контрабанда.

— А ты не боишься, что кто-нибудь проверит накладные? Откуда ты взял этого Гусева?

— Сделать липовую накладную несложно. В комендатуру аэропорта я отправляю заявку только на количество гробов, фамилии там никого не интересуют. А если меня проверит какая-нибудь комиссия из штаба миротворцев, я объясню, что Гусев погиб десять дней назад, но так как долго выясняли личность погибшего, отправляем гроб только сейчас.

— Но реально тело Гусева уже было отправлено?

— Конечно. Две недели назад. Но, повторяю, комендатура не сможет ни подтвердить, ни опровергнуть, что я отправил именно его.

— А заявка? Ты ведь указываешь в ней точное количество гробов.

— В прошлый раз я указал пять, включая гроб Гусева, но если меня сейчас о нем спросят, скажу, что в тот раз отправил четыре, потому что не успел выяснить ни личности погибшего, ни адреса родственников. А у комендатуры документации никакой — я лично убедился.

— Ну ты жук! — покачал я головой. — И сколько таким образом ты уже отправил мертвых душ?

— Пять, — опустив глаза, ответил Бленский.

— И все — на одно и то же имя?

— Да.

— А как получаешь гонорар?

— Его привозит водитель грузовика вместе с гробом.

— Неужели грузовик с гробом так просто пропускают на территорию госпиталя?

— Это камээсовский грузовик. У него пропуск-«вездеход».

Я сел на крышку гроба, расстегнул куртку, подул на взмокшую грудь.

— Умница ты, Бленский, — сказал я. — Пожалуй, я не стану тебя убивать. Тебя убьют те, кто тебе платит. Не сегодня-завтра, но тебя обязательно хлопнут — на том свете вспомнишь мои слова. И правильно сделают, что хлопнут, потому что ты жадный человек и зарабатываешь деньги на погибших ребятах. А это большой грех.