Горящий лед

Глава 3

Буше отпустил сотрудников, которые честно трудились с ним после окончания официального рабочего дня; потом спустился на лифте в подвальный этаж, сел в свой пикап и поехал домой. Машин на дороге было мало. В зеркало заднего вида он приметил две фары. Через десять минут не осталось никаких сомнений, что его преследуют. Вернулся Пальметто. Ну что же, интересно будет узнать, что он думает о смерти судьи Эпсона. Буше остановился на парковке перед дешевым универсамом. Пальметто встал рядом. Только оказалось, что это не Пальметто.

Из машины вышла женщина за сорок. Подошла к капоту своей машины, остановилась между Буше и универсамом.

— Судья Буше, мое имя Рут Калин. Я не произносила его уже двадцать лет.

Он подошел, протянул руку. Она крепко ее пожала.

— Очень рад познакомиться, — сказал он.

— Вы меня знаете?

— Боб Пальметто упоминал ваше имя.

Она боязливо огляделась.

— Мы можем где-нибудь поговорить?

На ней были спортивный костюм и кроссовки. Ему пришла в голову удачная мысль.

— Я только что записался в новый спортклуб. Меня там никто не знает.

Он назвал адрес, и они поехали, каждый на своей машине.

Через двадцать минут они прибыли к торговому центру, в котором располагался спортклуб. Машин на парковке было мало. Джок втиснулся на свободное место, она встала рядом. В клуб они вошли вместе и направились к соковому бару.

Судья заказал две колы. Они сели, на столе появились две охлажденные банки. После этого их оставили наедине.

Буше вскрыл банку, глотнул, разглядывая собеседницу. Она выглядела старше, чем он полагал. Но если убрать резкие морщины у глаз и губ, выглядела она здоровой, даже тренированной. Тип лица у нее был средиземноморский; вьющиеся черные волосы подстрижены коротко. Она не носила никаких украшений.

— Надо полагать, о появлении мистера Пальметто вы узнали раньше, чем я, — начал Буше. — А до того, как я понимаю, вы не разговаривали более двадцати лет.

— Мы и тогда ни разу не разговаривали, — ответила она. — Я его никогда не видела. Знала только по имени. На судебном заседании после убийства Декстера ни он, ни я не присутствовали. Когда я узнала, что судья Эпсон скончался, я позвонила в окружной суд и выяснила, что его дела переданы вам и что Пальметто предстал перед вами по старому обвинению. Я поняла, что он вам доверился. Если он счел, что вам можно доверять, то и я последую его примеру. Говорил ли он обо мне для протокола? — спросила она.

— Нет. У нас был еще один короткий разговор, когда я освободил его, и еще один… позднее.

— И что он обо мне сказал?

— То же, что и вы: что много лет назад вы должны были увидеться в суде. А потом Декстера Джессапа застрелили, а вы исчезли. Он опасался, что вы разделили судьбу Декстера.

— Вполне могла.

— Мне трудно в это поверить.

Казалось, он ткнул иголкой в воздушный шарик. Она как-то опала прямо у него на глазах. Он положил ладонь ей на предплечье.

— Я же не говорил, что не верю вам, — добавил он. — Просто в последнее время я слышу много такого, что мне очень трудно переварить.

Она изучающее смотрела на него.

— Двадцать лет. — Она вздохнула. — Когда я услышала, что судья Эпсон умер, все это снова нахлынуло так, будто было вчера. Мою жизнь перечеркнули преступления тщеславного и опасного человека. — Она положила правую ладонь на его руку и при этом не мигая смотрела ему в глаза: — Я вверяю вам свою жизнь. Мне кажется, что Декстера Джессапа убил судья Эпсон. Эпсон знал, что Декстер собрался пойти в ФБР.

— А кому могло понадобиться убивать вас?

— У Декстера были доказательства того, что судья берет взятки у Джона Перри. Но он не успел передать их в суд, он был убит. А я работала на Декстера.

— Вы утверждаете, что федеральный судья — убийца, при этом у вас нет доказательств, и вы ждали целых двадцать лет, до дня его смерти, чтобы сказать об этом вслух. — Буше вытащил пятидолларовую купюру и расплатился за напитки. — Пойдемте отсюда.

Они вышли и встали снаружи. Мимо тек людской поток.

— Сядьте ненадолго в мою машину, — попросил Буше. Когда они залезли внутрь, он заговорил сиплым шепотом: — Судья Эпсон скончался. Вопрос закрыт.

— Как именно он умер? — спросила Рут. — Было в его смерти что-нибудь подозрительное?

Буше ничего не ответил. Врач покойного судьи не позволил ему увидеться со своим пациентом, поскольку тревожился за него. Трудно было предположить, что тот же врач проявит полное легкомыслие и отпустит Эпсона из больницы раньше времени.

— Утверждают, что помощница Декстера Марша Уитком умерла своей смертью, — продолжала Рут. — Но ей было двадцать восемь лет, она ничем не болела. Что-нибудь подобное скажут и про смерть судьи Эпсона. Сами увидите.

— У него был инфаркт. Такое не сыграешь.

— Позвольте задать вам один вопрос, судья. Вот я теперь знаю, что вы встречались с Пальметто, а кто еще об этом знает? — Рут сверлила его взглядом. — Судью Эпсона убили за то, что все его прегрешения, совершенные за эти долгие годы, встали поперек дороги одному человеку, которому очень даже есть что терять, — Джону Перри. Вы оказались в дурном месте и в дурное время. Судья Буше, вам грозит опасность. Уверяю вас, двадцать лет назад я была именно в том положении, в каком вы оказались теперь.

Она открыла пассажирскую дверь.

— Погодите, — сказал Буше. — Я бы хотел узнать об этом побольше. Может быть, согласитесь выпить?

— Я не пью, — ответила Рут. — Но вы можете угостить меня ужином.

Он знал, где именно. И поехал показывать дорогу.

В сороковые годы это была обычная забегаловка, а теперь она превратилась в изысканный ресторан. Коронное блюдо — жареная курица по-новоорлеански. Когда они приехали, в ресторане яблоку было негде упасть, и скоро они окончательно затерялись в голодной толпе.

— Как же вы выживали все эти годы? — спросил Буше, пока они дожидались свободного столика.

— Жила у друзей, у родных, стала персональным тренером, — ответила Рут. — Посещала клиентов на дому, платили они наличными. Научилась быть невидимой.

— Вряд ли вы планировали, что жизнь сложится именно так. А почему вы вообще пошли работать на Декстера Джессапа? С вашим-то великолепным дипломом.

— Мы были помолвлены, — ответила Рут.

В тот вечер курица показалась ему не такой вкусной, как обычно, и шеф-повар был тут ни при чем. Пока они ели, Буше то и дело замирал в задумчивости.

— Что-то не так? — поинтересовалась Рут.

— Мне все-таки очень жаль, что у вас украли ту жизнь, которую вы для себя выбрали и которой заслуживали.

— Я выжила. Пока выживаю.

— Вы думаете, вам до сих пор угрожает опасность?

— Я уверена, что они от меня отстали — по крайней мере, пока Пальметто не появился вновь. Теперь же я представляю собой знак вопроса. И кто-то очень хочет получить на него ответ.

— Сильна же в вас вера, если вы решились прийти ко мне.

— Это был смелый шаг. И я молюсь об одном — чтобы вы поступили правильно. Джон Перри — мерзавец. Я хочу, чтобы он получил по заслугам. Потратив много лет, я все же собрала сведения, которые помогут упрятать его за решетку.

— Какие именно?

— Узнаете в свое время, — ответила она. — А теперь мне пора. Большое спасибо за ужин. Было невероятно вкусно.

Буше вернулся в свой новый клуб потренироваться. Проработав почти час с грушей, он принял душ и оделся.

Он подошел к машине, открыл замок на двери, сел на водительское сиденье. И тут почувствовал что-то под собой. Кто-то положил в его машину пакет. Буше взглянул на него. Большой конверт, внутри — документы. Он проверил двери и стекла — не было ли взлома: никаких следов. И все же кто-то забрался в машину. Он прочел заголовок на первой странице. Аккуратно положил ее обратно в конверт. Пакет заслуживал того, чтобы с ним обращались аккуратно: Декстер Джессап поплатился за него жизнью. Это был доклад, который он так никуда и не представил, документ, из-за которого его убили, — Рут Калин хранила его два десятка лет. Он уже знал, что увидится с ней снова.

Пикап судьи Буше с трудом втискивался в узкую подъездную дорожку рядом с домом, но он радовался уже тому, что ему досталось хотя бы столько пространства. Дом, построенный в 1820-е годы, «здание с выступающим профилем кровли над центральным залом, дорическими колоннами и двусторонней лестницей» — так его описывали в путеводителях, — был одной из достопримечательностей Французского квартала. На участке также находился дворик в испанском стиле и корпус, где раньше жили рабы, — это была единственная часть дома, которую он не любил. На обстановку он не поскупился — вся мебель была антикварной.

Услышав звук двигателя, навстречу ему ко входной двери вышла женщина. Увидев ее, Джок, перескакивая через ступени, взлетел к парадному входу, подражая знаменитому легкоатлету, которого видел по телевизору. Встретившись меж колонн, они обнялись.

— А я думал, ты только завтра вернешься, — сказал он.

— Я освободилась пораньше и решила сделать тебе сюрприз. Надеюсь, не помешала.

— Господи, как ты можешь говорить такие вещи!

— Тут была женщина, — ответила она. — Когда я подъехала на такси. Похоже, она тебя ждала. Увидев меня, она перепугалась и сразу ушла. Джок, если ты с кем-то встречаешься…

— Она была примерно твоего роста, с короткими вьющимися черными волосами?

— Темно было. Не знаю.

— Я знаю, о ком речь, и, Малика, нет, я ни с кем не встречаюсь. Я очень рад, что ты приехала.

Малика Чопра была первой, с кем у него завязались романтические отношения после того, как пять лет назад жену унес рак груди. Встречались они уже почти год, хотя роман их по большей части происходил на расстоянии. Джоку из-за его работы нельзя было часто уезжать, а Малика почти не сидела на месте. Тем не менее встречи после разлук не давали волшебству угаснуть. Малика была ошеломительно красива. Родилась она в Мумбае, образование получила в США, и теперь высекала себе собственную нишу в стремительно изменяющемся литературном мире. Полуагент, полуиздатель, она представляла интересы беллетристов и драматургов.

Они сели у камина, и Малика попыталась пошутить относительно женщины, которую заметила по приезде, но чутье быстро подсказало ей, что здесь не до шуток.

— Женщина, которую ты видела, работала у адвоката — его убили много лет назад, — начал Джок. А потом рассказал Малике про Пальметто, смерть судьи Эпсона, про Рут Калин и про конверт, лежавший на кофейном столике.

— Понятия не имею, зачем Рут пришла сюда. Мы встретились немного раньше. Она могла бы все мне сказать перед тем, как я пошел обратно в спортзал, но вместо этого она залезла в мою машину и оставила вот это. Не знаю, почему она не сочла нужным переговорить — разве что кто-то напугал ее. Но тогда для чего было приходить сюда, а потом снова сбегать? Я чего-то не понимаю.

Джок проснулся за много часов до рассвета, дав себе тем самым время как следует ознакомиться с содержимым пакета, который Рут Калин подбросила ему в машину. Вопросов у него теперь было даже больше, чем вначале. В пакете лежал не только доклад Декстера. Еще там были материалы какого-то сложного исследования, над которым, судя по всему, она работала долгие годы. Джок увидел схемы и таблицы. Что они значат, сообразить он не смог.

Кухонный холодильник стоял на скрытых рельсах; находившийся под ним стопор запирался и отпирался с тихим щелчком — и тогда холодильник можно было с легкостью вытянуть на себя. За холодильником в стене был установлен сейф.

Туда Джок и положил пакет.

Первое, что сделал Джок, добравшись в пятницу утром до работы, — позвонил в Центральный федеральный архив в Форт-Уэрте и затребовал полную копию дела Пальметто. Дело было слишком старое, в компьютеризированной системе его не оказалось, оставалось рассчитывать на бумажную копию. Буше сказали, что копию он получит в понедельник — прямые запросы от юристов обрабатывались в приоритетном порядке.

Клерк проработал в архиве десять лет, но никогда не видел подобного: на папке был проставлен телефонный номер, по которому надлежало позвонить, если дело когда-то будет запрошено. Он так и поступил, сообщив имя того, кто прислал запрос.

К концу дня в пятницу судья Буше совершенно вымотался. В четыре часа он отпустил сотрудников и отправился домой.

— Привет, ваша честь, наконец-то вы вернулись.

Малика сидела, положив голову на спинку дивана. Джок нагнулся, поцеловал ее в запрокинутое лицо.

— Как, сегодня тут никакие незнакомки не болтались? — спросил он.

— Если бы и болтались, я бы не заметила, — ответила она.

Рядом с ней на диване лежало несколько сверстанных книг, готовых для отправки в печать, ноутбук, «блэкберри» и айпэд. Все это говорило о том, что ей явно было чем заняться.

— Хочешь куда-нибудь сходить вечером? — спросил он.

— Toujours, monsieur. Où voulez-vous aller?

— Tu. Влюбленные говорят друг другу «tu», а не «vous».

Она встала с дивана и вступила в его объятия.

— И куда «tu» желаешь пойти, mon amour?

Он сцепил пальцы рук у нее за спиной.

— Я хочу потанцевать зайдеко, поесть раков и показать тебе, как каджуны радуются жизни. У озера Поншартрэн есть симпатичное местечко. Уверен, ты в жизни ничего подобного не видела. Этот старый ледник в пятницу по вечерам наводняют самые изумительные люди во всех Соединенных Штатах — чернокожие каджуны.

О каджунах Малика узнала еще на первом свидании с Джоком: это потомки французов, которые были в конце XVIII века изгнаны из Акадии (ныне это территория северо-восточной Канады). Многие потом эмигрировали в Луизиану. Она знала, что чернокожие каджуны — это потомки рабов из каджунских приходов в окрестностях Нового Орлеана, что многие из них до сих пор живут своими общинами далеко в болотистой местности — в байу.

— А говорить там будут по-французски?

— Некоторые говорят по-французски, используя идиомы времен Вольтера.

— Шутишь.

— Нет. А музыка — зайдеко — такая же неповторимая, как и люди. — Он глянул на часы. — Пора собираться. Путь туда неблизкий. Танцы начнутся позднее, но нам нужно успеть поесть.

— И что принято надевать в этот, как ты выразился, ледник?

Джок улыбнулся.

— Дресс-код там эклектичный. Там будут старики, и они — люди, как ты понимаешь, совсем небогатые — приходят в своих лучших нарядах. На некоторых дедушках будут костюмы пятидесятых годов — подбитые плечи, брюки со стрелочкой, остроносые ботинки, которые тогда стоили целое состояние. — Он восторженно качнул головой. — Клевые ребята.

Она, извинившись, пошла переодеваться, и через несколько минут вернулась преображенная. На ней была алая шелковая туника с крупной золотой вышивкой, напоминавшей коптский крест, — она тянулась от шеи до талии; вышивка была и на подоле, и на широких рукавах. Туника прикрывала бедра, а под ней были надеты брюки капри из шелка того же цвета — сидели они как вторая кожа. На ногах были золотистые босоножки.

— Курти, — пояснила она ошеломленному зрителю. — Нравится?

— В байу ты произведешь сногсшибательное впечатление, — посулил Джок.

Пока они ехали от города до озера Поншартрэн, Малика выслушала всю историю семьи судьи Буше: никто из них никогда не уезжал дальше чем на сто миль от их родного городка Тулузы.

— Когда мама умерла, меня отправили жить к родственникам в Новый Орлеан, — сказал Джок. — А папа остался и заправлял своей лавочкой до самой смерти. Теперь от городка ничего не осталось.

— Папа, наверное, очень тобой гордился, — заметила Малика.

— Да, прямо лопался от гордости.

Они добрались до краев байу, где двуполосные дороги, построенные на дамбах, пересекали одно мангровое болото за другим. Там, где среди болот имелись островки сухой земли, стояли городки.

— Похоже, здесь, — сказал Джок, заезжая на посыпанную гравием парковку рядом со стоявшей при дороге развалюхой. Он заглушил двигатель и повернулся к своей пассажирке:

— Милая, сейчас ты овладеешь тонким искусством поедания раков.

Раки только сварились, однако они оказались не первыми посетителями. Мама, папа и трое детишек уже поглощали похожих на креветки членистоногих, наваленных целой грудой.

Подошла, чтобы посадить их, официантка, и сказала:

— Лапа, я в жизни еще не видела такого красивого наряда. Где ты им разжилась?

— Он родом из Индии, — ответила Малика, улыбаясь в ответ. — Как и я. Но вообще-то этот я купила через Интернет.

— Мм. Ежели бы я такой надела, так меня муженек и за порог бы не выпустил. Вы как, ребята, голодные?

— Потому и приехали, — ответил Джок.

Она окинула их одобрительным взглядом. Их проводили к самодельному столу, накрытому газетой. Мальчишка притащил огромную кастрюлю из нержавейки и вывалил содержимое на середину стола: целая гора раков, кукурузные початки, картофелины, цельные луковицы.

— А теперь делай как я, — распорядился Джок. — Голову бери пальцами левой руки, хвост зажимай в правой и тяни. Хорошо. Теперь крутани. Вот так. Голову пока отложи и откусывай все кроме кончика хвоста. Вкусно, да? Следующее — необязательно, но если ты этого не сделаешь, тебя никогда не примут за свою. Возьми голову и высоси сок.

Малика смотрела на него, а потом храбро все повторила.

— Очень вкусно, — заметила она. — Пожалуй, вкуснее всего.

— Рад, что тебе понравилось. Впрочем, я так и думал.

Джок и Малика расправились с горой раков. Главная их цель была еще впереди.

— До места, где танцуют зайдеко, довольно близко, — сказал Джок. — Я хотел бы приехать до того, как прибудет оркестр, и занять лучшие места.

Оркестр они опередили, пусть и ненадолго. Музыканты следом за ними вошли в дверь и расположились на небольшой сцене. Джок выбрал столик у самого танцпола.

— И это весь оркестр? — удивилась Малика. — Всего двое?

На небольшой сцене восседал тощий чернокожий барабанщик с единственным барабаном. Рядом с ним сидел коренастый белый с многодневной щетиной на подбородке, и при этом лысый как яйцо. Он вытащил из потертого кожуха аккордеон и воткнул микрофон в переносной усилитель. Оба выглядели так, будто страдали сильным похмельем.

— Иногда еще заходят приблудные музыканты — сыграть за кружку пива, — но эти парни и вдвоем справятся.

Он оказался прав. Нахлынула публика, и зазвучала музыка. Барабанщик отбивал двухчастный ритм. Аккордеон вторил отрывистыми каденциями. Стихи в основном состояли из односложных слов. Почти все присутствовавшие поднялись с первым же тактом.

— Пойдем на танцпол, пока там еще осталось место, — сказал Джок и потянул за собой Малику.

Разучивать движения было бессмысленно, подражать другим танцорам — тоже, потому что каждый танцевал по-своему. Это была некая комбинация буги, шаффла, бопа и польки. Среди танцующих было много стариков, возраст мешал им двигаться свободно, но не мешал наслаждаться происходившим. Все они, как предупреждал Джок, были одеты в костюмы и платья пятидесятых. В конце концов Малика совсем запыхалась и попросилась отдохнуть. Они вернулись к своему столу.

Пульсация в зале утихла — оркестр заиграл медленную мелодию. К их столику подошел старик. И так сгорбленный годами, он согнулся еще ниже, дабы проявить уважение, и заговорил с Джоком. А Джок потом прошептал Малике в ухо:

— Этот джентльмен служил во время Второй мировой в нашей Пятой армии и был ранен в битве при Монте-Кассино. Бойцы из Четвертой индийской пехотной дивизии спасли ему жизнь. Он понял, откуда ты родом. Говорит, для него будет честью потанцевать с тобой.

Малика встала, принимая приглашение. Им освободили место на танцполе, а когда танец окончился, зазвучали одобрительные аплодисменты. Малика поцеловала старика в щеку, он кивнул и пошел восвояси.

— Ему, наверное, лет девяносто, — сказала она, садясь на место.

— И он только что танцевал с первой красавицей в этом заведении. Вот тебе типичный каджун. Живет полной жизнью.

Впрочем, вскоре на них навалилась усталость. А ведь еще предстояло ехать домой.

— Пора, пожалуй, — сказал Джок. Он заплатил по счету, положил в банку пятьдесят долларов — чаевые музыкантам. К выходу они пробрались без труда — почти вся публика еще танцевала.

— Минуточку, mon ami.

Джок обернулся. К нему приближался мужик ростом шесть футов пять дюймов и весом фунтов триста; за ним следовали еще двое, помельче.

Намерения их не вызывали ни малейших сомнений. Джок толкнул Малику вперед и сунул ей ключи от машины.

— Садись и запри дверь.

— Я еще не танцевал, — возразил здоровила.

— Давайте выйдем, — сказал Джок. — Только с вами я буду танцевать по очереди.

— Ладно, тогда я первый, — сказал громила.

Задира весил больше Джока фунтов на сто. Он встал, расставив ноги, длинные руки свисали по сторонам. Джок шагнул ближе, высоко подняв руки, будто собирался обнять партнера и закружить в вальсе.

— Ну, — сказал он, — потанцуем?

— Дурной ты…

Джок ударил его коленом между ног, заставив глухо ухнуть. Потом опустил подбородок к шее, опустил руки ниже и приступил к знакомой процедуре. Торс громилы размером был как раз с его боксерскую грушу. Град стремительных ударов обрушился тому на ребра, почки, рыхлый живот. Несколько минут Джок колотил не останавливаясь. Когда противник согнулся пополам от боли, кулак Джока въехал ему прямо в лицо, и он вырубился.

Тогда вперед выступил первый из его группы поддержки.

— Не будет этого. Ça ne va pas arriver. — Из тени показалась хрупкая фигурка: старик, которому Малика подарила танец. В морщинистом кулаке он сжимал финку.

Оба громилы расхохотались:

— Эй, папаша, отвали. Думаешь, ты нас остановишь?

— Я? Вряд ли. Но я — только пехота. А за мной идет артиллерия.

Дружно щелкнули несколько взведенных затворов — за спиной ветерана стояли четверо вооруженных мужчин.

Больше не было произнесено ни слова. Нападавшие подобрали пострадавшего товарища, отступили к своей машине и вылетели с парковки, разбрызгивая из-под колес гравий и пыль.

— Не здешние они, — сказал один из мужчин. — Это чтоб вы знали. Леди-то в порядке?

— Нормально, — ответил Джок. — Спасибо.

Они обменялись рукопожатиями, а потом Буше вернулся в свою машину. Его спасители отправились танцевать дальше.

— Он тебя ударил? — спросила Малика, когда они отъехали.

— Даже и не дотронулся.

— Прости меня. Я не думала, что из-за меня выйдет такая заваруха. Я бы с ним потанцевала, если бы он пригласил.

— У них не танцы были на уме, — ответил Джок. — Они нарывались на драку. Один из ребят сказал, что они не здешние. Я и сам так подумал. Выговор у них новоорлеанский. Какой смысл ехать сюда из города, только чтобы ввязаться в драку? Разве что…

Закончил он эту фразу про себя: «Разве что они специально меня искали».