Горькая услада

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

— Мы еще не можем уехать! — раздраженно сказал Родней.

— Почему? — невозмутимо возразил Эшли. — Я отлично понимаю, почему леди Дин не может принять тебя сейчас, но разве ты уверен, что она захочет тебя видеть через некоторое время? Честное слово, Родди, я не знаю, что мы можем сделать. Мы писали ей, пошли к ней, но все напрасно. Какие же у тебя основания оставаться?

— Мне кажется нечестным уехать теперь, — ответил Родней, — даже не выразив ей соболезнования… И вообще… Я чувствую себя виноватым в том, что остался жив.

— Но, весьма возможно, что ты не погиб бы даже в том случае, если бы Дин не поступил так, как сделал, — сухо заметил Эшли.

Родней повернулся и вышел из комнаты. Его охватило острое беспокойство. Он сел в автомобиль и бесцельно поехал по извивающемуся шоссе.

Конечно, было бы нечестно уехать, не повидав леди Дин; но уехать, не поговорив с Сильвией, было совершенно невозможно.

Внезапно с вершины холма, на котором остановился, он заметил отель, где жила Сильвия. Было уже поздно — десять часов вечера, — но, повинуясь внезапно охватившему его порыву, он решил поехать туда и сделать последнюю попытку повидать девушку.

Когда он остановился у отеля, Сильвия вышла на широкий мраморный подъезд.

Родней с быстротой молнии выпрыгнул из автомобиля.

— Сильвия! — нерешительно окликнул он ее.

Он подошел к ней и взял под руку.

— Поедемте со мной немного, — попросил он. — Я должен поговорить с вами.

Она не сопротивлялась. Он увлек ее с собой и усадил в автомобиль. Она была снова с ним, и, вместе с ее близостью, уходили горечь и беспокойство, царившие в его душе. Он остановил автомобиль у самого моря; волны с тихим плеском набегали на берег.

— Я не знаю, с чего начать, — сказал Родней. — Слова в таких случаях бесполезны… Сильвия, поверьте мне, я ужасно огорчен. Я чувствую огромную вину, но ничего не могу сделать, я…

— Ах, нет, вы ни в чем не виноваты! — перебила его Сильвия прерывающимся голосом. — Я одна виновата во всем происшедшем. Ведь это я затеяла прогулку верхом в такой неурочный час. Я никогда не забуду настоящей правды и никогда не прощу себе этого.

Родней обнял ее.

— Вы не должны думать так, страдать так — это может отразиться на вашем здоровье. И, кроме того, в этом нет и следа правды. Вы с таким же успехом можете утверждать, что в смерти вашего отца виноват грум, который привел Раджу. В случившемся никто не виноват; но я буду вечно помнить и сожалеть об этом.

— Ах, теперь уже ничто не имеет значения! — с отчаянием воскликнула Сильвия.

— Вы ошибаетесь! — пылко возразил Родней. Он притянул ее к себе с внезапно вспыхнувшей страстью. — А мы — вы и я — вы забыли об этом, Сильвия?

Он взглянул в ее грустные, полные слез, глаза; она была прекрасна; у Роднея сжалось сердце при виде выражения скорби на ее лице. Он наклонился к ней и стал осыпать ее поцелуями, которые взволновали их обоих. Он забыл об Эшли, о своих друзьях, о своей прежней жизни, словно все это никогда не существовало. В этот момент он сознавал только одно: он любит и любим. Светлая головка Сильвии, прижавшаяся к его плечу, вызвала в его душе чувство острой, до боли, нежности — какой она еще ребенок! У него появилось желание, которое приходит так редко в жизни: быть добрым с Сильвией, заботиться о ней, защищать ее.

Внезапно Сильвия подняла голову. Обняв одной рукой шею Роднея, она притянула его к себе.

— Теперь я поцелую вас, — шепнула она. Ее холодные губы прижались к его губам, он почувствовал, как затрепетало все ее стройное тело, прижавшееся к нему; он прочел немое обожание в ее смущенном взоре.

Не отрывая своих губ, она тихо шепнула:

— Я люблю вас, люблю! Я всегда буду любить вас!..

Бурное ликование охватило Роднея; он испытывал в это мгновение невыразимое счастье, которое приходит только раз в жизни и мимолетно, как вздох.

Он любил и был любим: жизнь была в его руках, он мог ее устроить по-своему.

Запах фиалок и мимоз, лепетание моря — все это окутало их волшебной пеленой счастья и унесло далеко от повседневности. Прижавшись друг к другу, они были одни в целом мире и, кроме них самих, ничто не занимало их.

— Неужели это правда? — спросила Сильвия, и Родней, прижавшись щекой к ее шелковистым волосам, ответил:

— Самая настоящая правда, любимая!

Наконец, он отвез ее в отель и, обняв на прощание, сказал:

— Я заеду за вами завтра утром, дорогая!

Он возвращался домой с бешеной скоростью; блаженство минувшего часа еще владело им. Даже мелькнувшая в сознании мысль о затруднениях, с которыми было связано будущее, не могла испортить ему настроение.

Возвратившись домой, он вспомнил об Эшли, и тревога с новой силой охватила его.

Без сомнения, брат будет против этого брака, а без помощи Эшли его доход не превышал ста фунтов стерлингов в год.

Родней поднялся к себе и переоделся в пижаму.

Было бессмысленно откладывать разговор с братом, уклоняться от неизбежных последствий. Лучше начать действовать как можно скорее.

Свет, пробивавшийся из комнаты Эшли, показывал, что тот еще не спит. Родней решительно подошел к двери и постучал.

Эшли сидел в кровати, обложенный подушками, как и в ту ночь, когда Родней пришел к нему, чтобы сообщить о трагической смерти Маркуса. У него был очень усталый вид, но глаза его странно блестели.

— Ты меня балуешь этими ночными посещениями, — сказал он, слабо улыбаясь. — Благодаря тебе, время быстро проходит.

«Он что-то хочет сказать мне, — мелькнуло в мозгу Эшли. — Но не решается. Я уверен, что дело идет о той девушке».

Вслух он сказал:

— Я велел Григсу приготовить все к отъезду, мы завтра уезжаем. Уверен, что теперь ты уже ничего не будешь иметь против. Дело в том, что я чувствую себя очень скверно, и чем скорее мы вернемся в Лондон, тем лучше. Мне так кажется…

— Неужели что-нибудь новое? — тотчас же спросил Родней.

— Нет, вероятно, старое ухудшилось. Мне кажется, единственный врач, который мне хоть немного помогает, — это Калькотт. И, кроме того, я просто хочу домой.

Он провел тонкой, испещренной синими жилками, рукой по седым волосам, которые — Родней хорошо помнил это — до войны были такими блестящими, темно-каштановыми, — и глубоко вздохнул.

— Иногда тоскуешь по дождю, по прохладной зелени и пасмурному небу, по собачьему лаю и по потрескиванию огня в камине. Ах, как я хочу домой!..

Тон Эшли волновал Роднея. Он протянул руку и положил ее рядом с рукой брата.

— Конечно, мы уедем завтра, но… — он поколебался. — Я должен тебе кое-что сказать, Эш! Дело идет о Сильвии Дин. Я сделал ей предложение…

Он несколько мгновений не глядел на Эшли, медленно достал портсигар, вынул папиросу и очень осторожно зажег ее. Когда вновь взглянул на брата, он встретил его спокойный, холодный взгляд.

— Ты сделал предложение дочери того человека, который был убит на днях? — отчеканил он.

— Который спас мне жизнь… — поправил Родней.

— Сколько времени ты знаком с мисс Дин?

— Это к делу не относится! — резко ответил Родней. — Я сделал Сильвии предложение, и она согласилась.

В то время, как он это говорил, ему внезапно пришло в голову, что он на самом деле ни разу не упомянул Сильвии о браке; это казалось таким ненужным и после их взаимного признания в любви само собой подразумевалось.

Он резко добавил:

— Во всяком случае, наш брак уже дело решенное.

Эшли приподнялся, опираясь на подушки; он не сводил с брата пронзительного, грустного взгляда.

— Ты считаешь брак с мисс Дин вполне подходящим для тебя? — внезапно спросил он.

— Безусловно! — ответил Родней.

— Ровно неделю тому назад ты упомянул при мне впервые имя этой девушки. Я тогда же сообщил тебе все, что знаю об этой семье, и все, что я лично испытал по милости отца этой мисс Дин. Оставим, однако, мои личные чувства в стороне. Ты так же хорошо осведомлен, как и я, о положении Маркуса Дина в обществе — его выставили из всех порядочных клубов Лондона. В Париже его постигла та же участь, и ему пришлось бежать оттуда после скандала с молодым Пелеретом. Леди Дин не менее знаменита, чем ее покойный супруг. И ты после всего этого считаешь, что вполне допустимо ввести в нашу семью дочь подобных родителей?

Родней поднялся и остановился около кровати.

— Я ни о чем подобном не думал, — сказал он. — Я люблю Сильвию, и я женюсь на ней. Нельзя допустить, чтобы совершенно невинная девушка расплачивалась за грехи родителей. Это было бы ужасно. Ты осуждаешь Сильвию, не зная ее, я уверен, что когда ты познакомишься с ней, твое мнение изменится. Будь снисходительным, Эш! Я знаю твои взгляды — я знаю твои планы, которые ты строил и на которые я так необдуманно согласился из-за отсутствия опыта или предусмотрительности. Нельзя устраивать брак так же, как готовить стол для обеда. Когда мы говорили о моей женитьбе — я тогда почти не знал Сильвию.

— Значит, тебе понадобилась всего неделя, чтобы убедиться, что она — единственная, подходящая для тебя жена.

Родней вышел из себя.

— Я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать твои банальные колкости на наш счет — мой и Сильвии. Твое несогласие на наш брак ничем не оправдано. Я отлично знаю, что ты можешь сделать меня нищим, — это будет очень низким поступком с твоей стороны — и я знаю, что ты пойдешь на это. Так вот мое последнее слово: ты можешь принять или отклонить его, мне все равно; я женюсь на Сильвии, даже если останусь без всяких средств к существованию.

Бледные впалые щеки Эшли покрылись красными пятнами, его руки задрожали.

Он окинул взором высокую фигуру брата и спокойно выдержал взгляд его ясных блестящих глаз. У него внезапно пересохло во рту.

Все надежды его жизни, все упования его сосредоточились в Роднее — надежды, которые со временем превратились в мучительные стремления, вскормленные его беспомощностью. Он страстно желал перед смертью успеть заложить фундамент для осуществления своих планов — женить Роднея, и вдруг…

Родней разрушил все, разбил вдребезги все его надежды, все мечты…

Сдавленным голосом Эшли произнес:

— Я принимаю твой вызов. А теперь послушай, что я скажу: в тот день, когда ты женишься на этой девушке, ты покинешь мой дом, и я прекращу выплачивать тебе твое содержание.

Родней горько усмехнулся.

— Отлично, — сказал он, и, круто повернувшись, вышел из комнаты.

Вернувшись к себе, он постарался подвести итог всем событиям. Эшли выплачивал ему пять тысяч фунтов в год, и этого ему едва хватало. Пока он был в хороших отношениях с Эшли, это, конечно, не имело значения, но теперь, после разрыва с ним, этот факт становился чрезвычайно важным.

Долги и — никакой работы. Неуменье и неприспособленность ни к чему, кроме военного дела.

Внезапно в его мозгу, где царил хаос беспорядочных, печальных мыслей, промелькнуло воспоминание о голосе Сильвии; он почувствовал на своих губах прикосновение ее свежих губ, услыхал ее шепот: «Я люблю вас, люблю!»

Он присел на край кровати и лениво потянулся. Кто-нибудь поможет ему найти работу… ну, а если они даже будут бедны, то может ли это иметь значение для кого-нибудь из них? Уж не для Сильвии, во всяком случае…

Авось что-нибудь подвернется… У него есть много друзей, которые, конечно, помогут ему устроиться. Он сможет получить должность управляющего имением или службу в каком-нибудь учреждении.

Все это — дело будущего, а в настоящий момент он себя чувствовал полным энергии и готовым к борьбе, и… ему захотелось есть.

Он решил спуститься вниз, чтобы чем-нибудь подкрепиться. Выйдя на площадку лестницы, Родней вспомнил, что, возвращаясь, оставил решетку лифта открытой и не спустил вниз кабинку. Он решил воспользоваться лифтом, чтобы не поднимать шума.

На лестнице было совершенно темно, плотно прикрытые двери не пропускали света. Родней отодвинул решетку и вошел, как он думал, в клетку лифта. На мгновение его охватило томительное, до тошноты противное сознание неизвестности, и он полетел вниз, ударяясь головой о железные перекладины.

Эшли, услыхав шум, испугался и окликнул Роднея, затем нажал кнопку звонка.

В комнату вбежал Григс, на ходу застегивая ливрею.

— Что случилось? — взволнованно спросил Эшли.

Он не успел кончить, когда в комнату ворвался смертельно бледный сторож.

— Это синьор Родди, — задыхаясь от ужаса, пролепетал он. — Лифт… сорвался… вода…

— Мое кресло, Григс! Скорее, скорее! — крикнул Эшли.

Он в мучительной тревоге следил, как Роднея внесли наверх, и молча сидел у постели брата в ожидании доктора.

Доктор пришел через несколько минут; это был молодой и способный, но очень нервный человек.

— Я ничего определенного не могу сказать, — заявил он Эшли. — Здесь необходима серьезная операция. Кассо из Парижа — вот к кому нужно обратиться.

— Вызовите немедленно карету скорой помощи, — отрывисто приказал Эшли. — Вы поедете с нами в Париж. Специальный экспресс довезет нас туда за пятнадцать часов.

Солнце разбрасывало по волнам золотые блики, когда экспресс отошел от станции и полным ходом направился к Парижу, где Роднея ждал предупрежденный телеграммой знаменитый Кассо.