Господа офицеры! Книга 2 (СИ)

Annotation

Он боец! Он силён и быстр! За спиной десятки штыковых атак! Его не интересует два пуда золота в вещевом мешке. Он знает, что самый большой клад для мужчины не золото, а хорошая жена! Он умён и вполне способен разгадать тайну предков. Знакомьтесь: ПОРУЧИК АЖЕНОВ!

Шемякин Сергей Анатольевич

ИНФОРМАЦИЯ

Господа офицеры!

Шемякин Сергей Анатольевич

Господа офицеры!

ИНФОРМАЦИЯ

ОРИГИНАЛ: http://samlib.ru/s/shemjakin_s_a/sirsofficers.shtml

АВТОР: Шемякин Сергей Анатольевич

ЖАНР: Приключения

РАЗМЕЩЕНО: 09/06/2016

ИЗМЕНЕНО: 07/09/2016

Господа офицеры!

СЕРГЕЙ ШЕМЯКИН

ГОСПОДА ОФИЦЕРЫ!

Авантюрный историко-приключенческий

роман.

Если есть люди, которые прячут клады, то есть и те, кому удаётся их найти! Возблагодарим первых! Без Первых не было бы и Вторых!

КНИГА 2

(О ВТОРЫХ)

Моей жене Виктории - бесценному кладу моей жизни.

ЧАСТЬ 1

ОФИЦЕРЫ.

Сколько снега в полях намело,

И в церквах воют ветры шальные.

Господа, наше время пришло!

Посмотрите, что стало с Россией!

Не надо говорить, что кончен бал,

Не надо в нашем деле ставить точку.

Кто Мать Россию сердцем понимал,

Тот не срывал с груди с крестом цепочку!

Российский флаг, Андреевский флаг!

Ты проверен в боях и в походе.

И пусть силы у нас на исходе,

С нами Бог и Андреевский флаг!

(В. Цыганова)

Г Л А В А 1

Едва поезд остановился на станции, как в вагон ввалились вооружённые люди:

— Внимание! Проверка документов! Если у кого есть оружие — сдавайте, товарищи! — разбудил зычный голос дремавших в стылой тесноте пассажиров. В тесном проходе замерцал огонёк, выхватывающий лишь низки заснеженных шинелей и сапоги, отшвыривавшие с дороги мешавшие мешки и баулы.

— Офицер? — поднял фонарь повыше приземистый красногвардеец в папахе, в упор рассматривая прикорнувшего с краю вагонной полки Петра.

— Офицер! — ответил утвердительно на вопрос Аженов и зевнул, не в силах превозмочь сонную одурь.

— Тогда выходь, ваше благородие... приехали! — зло, с издёвкой, из-за спины первого сказал второй голос, и ствол винтовки убедительно торкнул из темноты Аженова в бок.

— Постой, братцы! — отбросил сразу остатки сна поручик. — Как это выходь! Я домой еду! У меня и бумага от солдатского комитета имеется.

— Давай сюда свою бумагу! — протянул руку старший и, взяв сложенный листок с проступившей чернильной печатью, не читая, сунул в карман. — Для отхожего места сгодится!

— Выходь, ваше благородие! — тут же не замедлила ткнуть его винтовка во второй раз.

— У нас приказ — ни одного офицера на Дон не пущать! — пояснил тот, который спрятал бумагу.

— Так я же не на Дон, мне в Екатеринодар надо! И... у меня разрешение от солдатского комитета, — растерянно сказал поручик.

— Выходите, там разберёмся, — чуть помягчал приземистый. — Эй, Петров, сопроводи господина! — бросил он в сторону вагонных дверей и двинулся дальше, считая разговор исчерпанным.

Аженов недовольно бурча, вытащил свой мешок из-под лавки и не торопясь встал. Подскочивший красногвардеец невольно попятился назад к тамбуру, освобождая дорогу, когда поручик поднялся во весь свой огромный рост, глыбой загородив проход.

— Станция то хоть какая? — спросил он у своего конвоира, шагнув со ступенек на платформу.

— Колпаково, ваше благородие. Колпаково, — услужливо сказал тот и показал на здание станции: — Нам туда!

— Эй, Петров, погоди! — высунул голову из вагона приземистый. — Ещё

одного заберёшь.

Пока выводили второго, Аженов осмотрелся: "По шесть человек на вагон, плюс посты — около роты всего", — прикинул он, пройдясь намётанным взглядом по топтавшимся на полутёмной платформе фигурам, оцепившим поезд.

— Веди! — распорядился напоследок старший вагонного наряда, когда вывели второго офицера. — Если побегут — стреляй!

Он закрыл дверь и поспешил назад, где истошно верещала какая-то баба, у которой в поисках оружия и ценностей трясли барахло.

— Прапорщик Озереев, — коротко кивнув, представился невысокий крепыш в такой же как у Петра офицерской шинели без погон с потёртыми металлическими пуговицами.

— Поручик Аженов, — назвался в свою очередь Пётр, забрасывая сидор на плечи. — Жалко, что вас тоже ссадили, но в компании всегда веселее.

— Пошли, ваши благородия, — напомнил о себе конвойный. — А бежать и не мыслите! Посты кругом — стрелят в тот же час, не приведи Господь!

Он благоразумно занял место позади арестованных, и вся троица двинулась вдоль поезда к зданию станции. Не успели они отойти и тридцати шагов, как в соседнем вагоне поднялась стрельба. Несколько раз скороговоркой бухнул револьвер, а затем как-то растерянно грохнула винтовка, разнеся вдребезги стекло и отправив жужжащую пулю в темень. Замерший на секунду вагон тут же взорвался воплями, выплёскивая в тишину животный ужас и страх.

Двое из оцепления со штыками наперевес тотчас ринулись на подмогу. А револьвер, между тем, не унимался, злым тявканьем, отчётливо слышным через разбитое стекло, расчищая дорогу. А вагон уже истошно выл, подстёгнутый грохотом винтовочных выстрелов, лихорадочным клацаньем затворов и криками сражённых в полутьме людей.

В дальнем конце, резко взвизгнув, отворилась вагонная дверь, и на платформу выпрыгнул человек с наганом: — Получи, сволочь! — тут же пальнул он прямо в лицо набегавшему красногвардейцу и, бросив пустой наган, попытался подхватить выпавшую у того из рук винтовку. Но бежавший следом солдат сходу саданул его штыком и с ловкостью бывалого фронтовика ударом приклада сбил с ног на землю.

— Сёмина убил, гнида! — яростно ткнул красногвардеец распластанного человека в горло и с криком: — А ну не стрелять! Мать вашу! — полез в вагон.

"Под горячую руку могут и шлёпнуть!" — подумал Пётр, прикидывая все "за" и "против". И, приняв решение, он резко развернулся и выдернув из рук конвоира трёхлинейку, забросил её под вагон: — Не шуми, Петров — целее будешь! Если со мной, то прошу! — повернулся он к Озерееву и не дожидаясь ответа тут же метнулся в сторону от платформы. Вслед им несколько раз пальнули, но пули прошли стороной. В темноте разве попадёшь?!

Метров пятьдесят они бежали вдоль какого-то забора, а потом повернули налево, прикрываясь станционными цейхгаузами. Аженов несся огромными скачками, размётывая глубокие сугробы, наметённые у складских стен. Его спутник едва поспевал, путаясь в полах длинной до пят шинели, но делал всё, чтобы не отстать. Когда выскочили в поле, бежать стало легче. Январский ветер местами выдул снег до самой земли. Пробежав с полверсты, Пётр остановился.

— Фу-у! Кажется, оторвались! — догнал его, облегчённо переводя дух, бежавший сзади прапорщик.

— Да, теперь уже не догонят! — отозвался Аженов. — Даже верхом. Ночью то нас не больно сыщешь!

— Ловко вы, господин поручик, конвойного разоружили. Я даже глазом не успел моргнуть. А вот винтовку вы зря выкинули, она бы нам пригодилась, — счёл своим долгом заметить Озереев.

— На то были причины, — пояснил Аженов, двинувшись в направлении железнодорожного полотна. — Во-первых, без винтовки бежать легче, во-вторых, если бы поймали, то особых претензий у них бы к нам не было. Сбежали — и всё! Кому хочется в кутузке сидеть! А дай я конвойному по роже, да забери оружие — совсем бы другой коленкор получился.... Ну да на крайний случай у меня наган имеется.

— А у меня — браунинг, — сознался прапорщик.

Минут через пять они подошли к железнодорожной насыпи.

— Здесь будем ждать, или дальше пойдём? — спросил Озереев.

— Нет, дальше пойдём. Стояние ничего не даст. Замёрзнем только. Нам бы до разъезда какого дойти или до подъёма, где поезд ход сбавит.

— Тогда предлагаю для начала немножко облегчить мой мешок, — сказал Озереев. — У меня есть хороший кусок сала и хлеб.

— Что ж, подкрепиться не мешает, — согласился Аженов.

Они уселись на рельсы и наскоро перекусив, двинулись по шпалам на восток.

Г Л А В А 2

В поезд они сели через два часа, запрыгнув на ходу в предпоследний вагон, но доехали только до Заповедного, перехваченного красногвардейцами отряда Саблина. Отряд Саблина силами 1900 штыков при одной батарее и восьми пулемётах наносил один из главных ударов* по войскам атамана Каледина в направлении Луганск — Лихая — Новочеркасск.

Ситуация для Советской Республики в конце 1917 года складывалась тревожная. Уже в декабре стало ясно, что столкновение молодой Советской Власти с контрреволюционными правительствами Дона и Украины неизбежно. Область Войска Донского, возглавляемая атаманом Калединым, не желая признавать Советскую власть и пригласив к себе свергнутое Временное правительство, открыто формировало на своей территории белогвардейские части. Пытаясь из возвращающихся после перемирия с германцами казачьих частей, распропагандированных большевиками, создать хоть какой-то барьер против надвигающихся сил революции.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — * Второй удар со стороны Донбасса в направлении ст. Зверево наносил отряд красногвардейцев Сиверса, который, однако, в результате стремительного контрудара партизан полковника Чернецова вынужден был сместиться к югу, и в дальнейшем вёл наступление на Таганрог-Ростов.

На Украине же, Центральная Рада, ловко воспользовавшись плодами победы киевского пролетариата над войсками Временного правительства, захватила власть в Киеве и быстро распространила её на другие города Малороссии. Проводя откровенно националистическую политику, Рада ускоренно провела разоружение рабочих дружин и начала подавление большевистских выступлений на территории, провозглашённой Украинской Народной Республики. Готовясь к борьбе с петроградским Советским Правительством, Центральная Рада всячески поддерживала Каледина, отказываясь пропускать через свою территорию войска направленные для борьбы с Доном, копившим силы. В то же время она охотно пропускала туда казачьи эшелоны, покидавшие германский фронт, спешно разоружая прочие полки, попавшие под влияние большевиков.

Угроза нависла немалая. Правительство атамана Каледина планировало в дальнейшем образование " Юго-восточного союза" в составе астраханского, донского, терского и кубанского казачества, объединив все контрреволюционные силы, грозившие отрезать советский центр от бакинской нефти, кубанского и сибирского хлеба, угля Донецкого бассейна.

Предъявив 17 декабря 1917 года Центральной Раде ультиматум* и не получив на него ответа, Совет народных комиссаров сосредоточил и двинул в конце декабря красногвардейские отряды в направлении Донбасса. С тем, чтобы, прервав железнодорожное сообщение между Украиной и Доном и выставив заслоны от украинских гайдамаков, сосредоточить все усилия на разгроме калединских войск.

Мог ли такой малый отряд, как отряд Саблина, тягаться с мощью Войска Донского, насчитывающего в строю свыше 100 тысяч человек, включавшего до октября семнадцатого 60 конных полков, 17 артиллерийских дивизионов, пешую бригаду и десятки отдельных казачьих сотен и батарей? Мог, да ещё как мог!

Казаки не хотели воевать, они устали от войны. 8-я Донская конная дивизия, прикрывавшая с севера столицу донского казачества Новочеркасск — митинговала и разъезжалась по домам. При малейшем нажиме красных, калединцы отступали, не желая погибать у порога родного дома, бросая оружие, снаряжение и боеприпасы и больше в строй не возвращались. И только партизанский отряд полковника Чернецова**, храбреца и умницы, метался вдоль железной дороги, останавливая и отбрасывая красных раз за разом.

* Фактически дата начала Гражданской войны в России.

** П-к Чернецов Василий Михайлович ( 1980 -1918), казак, окончил Новочеркасское юнкерское училище. Георгиевский кавалер, с 1916 года командир сводной партизанской сотни. За дерзкие рейды по германским тылам, произведён в есаулы. С января 1918 за успешные действия в тылах красных — полковник. Не терпел революционеров всех мастей. Организатор карательной экспедиции на Макеевские рудники. Захвачен в плен в бою и потом зарублен Подтёлковым Ф.Г. 21.01.1918г.

...............................................................................................................................................

Четыреста конников Чернецова не могли разгромить хорошо вооруженный двухтысячный красногвардейский отряд. Но и Саблин, не имея конницы, и привязанный к железной дороге, не мог ничего поделать с чернецовскими партизанами, неожиданно налетавшими из тёмной зимней круговерти на занятые станции, и так же быстро исчезавшими неизвестно куда. Вот и мотался Саблинский отряд под наскоками партизан по железнодорожным веткам в треугольнике Луганск — Дебальцево — Лихая.

(Ещё не пришло время, когда 27-й казачий полк, распропагандированный Донревкомом, порубит в бою под Глубокой партизан Чернецова. И эшелоны Саблина, как нож в масло, покатятся вперёд, занимая станцию за станцией, оставленные без боя откатывающимися к Новочеркасску калединскими войсками.)

На этот раз их конвоировали двое. Мороз к утру покрепчал и ветер вмиг выдул остатки вагонного тепла.

— Сюда давай! — завернул их штыком конвойный, подведя к заиндевевшей двери станционного здания.

Аженов с Озереевым обколотили снег с сапог и зашли во внутрь. В большой комнате находилось с десяток красногвардейцев.

— Офицеров с поезда сняли, товарищ комиссар! — в тишине сразу смолкших разговоров доложил конвойный, обратившись к стоящему спиной человеку, гревшему руки у раскалённой металлической печурки.

Человек обернулся: пожилой, с серым морщинистым лицом и глубоко запавшими глазами.

— Обыскали? — спросил он после секундной паузы, окинув арестованных взглядом снизу вверх.

— Нет, из вагона сразу сюда!

— Если есть оружие, то сдайте, господа! — твёрдо сказал комиссар. — Во избежание эксцессов!

" Из печатников наверное", — подумал Аженов, взирая с высоты своего роста на комиссара, одетого в чёрное гражданское пальто, перепоясанное ремнём, валенки и видавший виды треух.

— Наган у меня, — решив подчиниться, достал из кармана шинели свой револьвер поручик и положил его на обшарпанный стол, стоящий посередине комнаты. — А у меня ничего нет, — заявил Озереев.

— Обыщи их, Новиков, — приказал комиссар и в мешках посмотри.

Стоящий сзади красногвардеец, отставив винтовку, быстро и неумело их обыскал, а содержимое мешков высыпал прямо на стол.

У Аженова отлегло от сердца. Он немного заволновался во время обыска, переживая, что у спутника найдут браунинг. В таком случае становилось непонятно, что делать ему офицеру: то ли попытаться перебить этих людей, дотянувшись до своего нагана, который ни один из этих растяп не догадался даже отодвинуть подальше; то ли выжидать дальнейшей развязки, которая могла быть печальной не только для Озереева, но и для него тоже. Если перестрелять, то за что? А упустишь момент, потом поздно будет — самого шлёпнут! Такие вот мысли гуляли в голове у Петра, хотя ни один из находящихся в комнате не почувствовал надвигавшуюся угрозу — поручик стоял внешне спокойно и невозмутимо смотрел, как комиссар читает их документы.

— В отпуск значит едете, поручик? — вертя отпускной билет, задал он ни к чему не обязывающий вопрос.

— Да, — коротко ответил Аженов.

— И куда, если не секрет?

— В Екатеринодар, к матери. Два года дома не был.

— А вы куда, прапорщик? — перевёл комиссар взгляд на Озереева.

— В Новороссийск, тоже домой.

— Да к Колядину они едут, к Колядину, сучьему псу! — намеренно коверкая фамилию, зло встрял в разговор красногвардеец в бекеше, импульсивно вскакивая с лавки у стены. И было в его голосе столько уверенности и ненависти, что люди в комнате сразу зашумели, очевидно соглашаясь со сказанным и в этом неразборчивом ворчании чувствовалась открытая враждебность, готовая в любой момент вылиться в избиение. И даже два красных кончика, торчащих из красногвардейского банта, пришитого на бекеше, раскачиваясь, утвердительно "поддакивали" хозяину: "К Колядину... к Колядину".

— Вы за что Георгия получили, поручик? — намеренно не обращая внимания на вскочившего бойца, спокойно спросил комиссар, вынимая из вываленных на стол вещей офицерский крест. И люди в комнате сразу притихли, то ли от его спокойного тона, то ли оттого, что сильно ещё было уважение к владельцам боевого креста.

— За разгром германской батареи с полуротой охотников.

— И много из тех охотников в живых осталось?

— Троих потеряли, но тела вынесли, — не задумываясь ответил Пётр, не понимая куда гнёт комиссар.

Но тот видно был не дурак и знал, что делал — среди красногвардейцев раздались одобрительные возгласы. По крайней мере половина из них — бывшие фронтовики, чётко себе представляли, что значит проникнуть германцу в тыл и вернуться назад почти без потерь.

— А это вам зачем? — заинтересовался комиссар старинным эфесом шпаги с коротким обломком лезвия, хранившимся в мешке у Аженова.

— Трофей. Под Перемышлем взял. Жалко клинок об немца сломил, — соврал поручик, не желая говорить правду.

— Хорошо, — подвёл итог комиссар, вернув им документы и велев красногвардейцу сложить вещи обратно в мешки. — Считайте себя временно арестованными, господа офицеры, по приказу командира 1го Московского революционного отряда. Хочу довести до вашего сведения, что пять дней назад, съезд казаков объявил атамана Каледина лишённым власти и избрал Донской ревком во главе с Подтёлковым и Кривошлыковым. А посему, если вы рвётесь на помощь этому ярому контрреволюционеру, задумавшему отделить Дон от России, то вы опоздали. Через неделю мы уже будем в Новочеркасске. Народ за нас и этому оплоту контрреволюции не устоять. Ну а если вы едете домой, ...то недельку потерпите, пока бои закончатся. Это в ваших же интересах.... Сколько у тебя арестованных, Лукин? — повернулся комиссар к красногвардейцу в бекеше.

— Двадцать один, Алексей Васильевич!

— Считай, двадцать три!

Г Л А В А 3

— Вы двое, и вы, — ткнул Лукин пальцем в красногвардейцев, сидевших на лавке, — пойдёте со мной! Отведём офицеров в арестантскую. Да глядите в оба!

— Чего там глядеть, — недовольно пробурчал себе под нос рябой красногвардеец, нехотя наматывая портянки и засовывая ноги в стоптанные валенки. — Змёрзла поди уже половина.

— Ты мне поговори, Карпухин! — осадил его Лукин, забрав со стола Аженовский наган и угрожающе помахав им в воздухе.

Петра и Вадима вывели на улицу и повели к каменному пакгаузу, расположенному в метрах пятидесяти от станционного здания. Красногвардеец долго ковырялся с замерзшим замком, пока наконец дужка не поддалась и металлические створки ворот не открылись.

— Мы протестуем! У нас больной, ему необходим врач!

— А ну осади, благородие, а то напорешься невзначай, и врач тебе уже не поможет, — отодвинул красногвардеец штыком загораживающего вход пожилого офицера, видно старшего по чину среди арестованных.

— Заходите господа, не стесняйтесь. Для вас тут апартаменты приготовлены, — с издёвкой сказал Лукин, стволом нагана сделав приглашающий жест.

Офицеры шагнули вперёд, и ворота тут же закрылись, погрузив промёрзшее помещение в полумрак. Склад освещался через четыре маленьких зарешеченных окошка под потолком с закопчёнными паровозной гарью стёклами.

Внутри было холоднее, чем на улице. Несколько человек сидело на пустых ящиках, с десяток топталось на месте, пытаясь согреться, остальные сгрудились в углу около небольшого костерка. Там же лежал больной, глухой кашель которого разносился эхом по пустому складу.

— С прибытием, господа, в наш мрачный ледник.

— В хорошей компании можно и в леднике посидеть, — ответил Аженов, представляясь сам и представляя своего спутника.

— Я — подполковник Потапов Александр Михайлович, — назвался встретивший их офицер. — Пойдёмте, я представлю вас остальным.

Почти вся география австро-германского фронта, протянувшегося от Балтийского моря до Черного, была представлена в этой арестантской. Были здесь офицеры и из 12-й армии, державшей фронт под Ригой; и из 2-й, неподвижно замершей в ста верстах западнее Минска; и из 8-й, стоявшей у Каменец-Подольска. Той самой, которой ещё в июне командовал лихой генерал Корнилов, в начале семнадцатого сумевший бежать из австрийского плена, в июле стать командующим фронтом, а затем и Верховным. Человек волевой, твёрдый, ввёдший на фронте смертную казнь, прижавший солдатские комитеты и уже в августе поднявший мятеж против Советов, двинув казачьи корпуса на Петроград. Арестованный Керенским за мятеж, Корнилов уже в ноябре бежал из тюрьмы, и не мешкая, приступил к формированию на Дону вместе с генералом Алексеевым Добровольческой армии.

Нашлось два офицера и из Бессарабии — Ганевич и Лазарев, 467-й полк, 117-й пехотной дивизии. Как оказалось, Озереев даже знавал когда-то их командира — полковника Симановского.

— А это — подпоручик Иванишин, — указал Потапов на метавшегося в бреду измождённого человека, его больным сняли с поезда неделю назад. А здесь совсем расхворался. Преставится, наверное, ...бедняга, — с жалостью в голосе сказал он, перекрестившись. — И помочь нечем.

— У меня есть аспирин, — сказал Аженов, снимая мешок, — и коньяка грамм двести найдётся.

— Как это его у вас не отобрали, батенька? У нас при обыске всё ценное отняли. Особенно этот чернявый в бекеше усердствовал, что вас привёл. Словно бандиты какие-то!

Сам того не подозревая, подполковник попал почти в точку. Под видом добровольцев в красногвардейские отряды вступало значительное количество деклассированных элементов, чуждых каких-либо идейных побуждений, смотревших на войну, как на возможность пограбить, всласть поесть, попить и обогатиться. Отдельные отряды состояли сплошь из уголовников, не желавших воевать ни под каким видом.

Из телеграммы инспектора Западного фронта Жилина — Наркомвоену тов. Троцкому: " ... Докладываю о вредных действиях, направленных на дискредитацию Советской власти, отряда анархистов в 300 человек под началом Петра Сансо. Этот отряд пробыл, имея полное вооружение, две недели в тылу, собрал на миллион с лишним контрибуции, в Брянске, Унече и Клинцах, отобрал у населения массу золотых и серебряных вещей и всё это поделил между собой. Предложение отправиться на фронт отрядом было отклонено по мотивам "этического" порядка: анархисты заявили, что не могут убивать бессознательного брата солдата, и отправились обратно в Москву. Прошу принять меры. Жилин"*

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Н. Какаурин. "Как сражалась революция". Т.1, изд. 1925г.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Колонна Саблина тоже не избежала этой участи. Начав движение из Москвы, эшелоны смогли добраться только до района Харькова. Как только впереди замаячило столкновение с калединцами, в Купянске начался пьяный кутёж и разбой, солдаты разбежались. Командиру 1-го Московского

революционного отряда с трудом удалось удержать половину людей, остальных пришлось разоружить и отправить обратно. Этих подробностей, конечно, офицеры не знали, но бандитские замашки на себе почувствовали сразу.

— Комиссар там какой-то был, — высказался Аженов, — может его побоялись?! Да и брать то у нас особо нечего. А коньяк — вот он! Я его во флаконе из-под одеколона держу.

Иванишину дали порошок аспирина, нагрели в кружке воды над костерком, разбавили коньяком и дали выпить. Больному вскоре стало легче. Он забылся и заснул, накрытый двумя шинелями.

— Положение у нас, господа, весьма серьёзное, — вводил новичков в курс дела Потапов. — Осталось всего восемнадцать ящиков на растопку. Спим сидя, по часу-два. На бетонный пол, сами понимаете, не ляжешь. Да и сидя, если заснёшь надолго, проснёшься с обмороженными ногами. Хорошо хоть воду дают, на горячем кипяточке только и держимся. И осталось нам ещё два-три дня, не больше. Кончится топливо и вынесут нас отсюда мёртвыми. Если, конечно, вынесут, а не оставят здесь до весны лежать.

— Так надо делать что-то, Александр Михайлович, — не выдержал Озереев. — Нельзя же ждать, пока они нас как тараканов переморозят!

— Да мы и сами пришли к такому выводу, прапорщик. Терять нам, собственно говоря, нечего. Но уж больно осторожны эти бестии. Воду приносят только днём, ворота открывает один, а четверо стоят в метрах десяти и держат на прицеле. Да и створки снегом снаружи засыпаны, только немного приоткрываются — всем разом и не выскочить. А по одному — они нас всех здесь же у ворот и уложат. А мне хочется задать этим сволочам хорошую трёпку, а не пулю в грудь получить. Вот и ждём подходящего случая.

— Ну что ж, господин подполковник, нужный случай кажется мы уже имеем, — загадочно расплылся в улыбке Вадим, снимая с головы папаху и показывая Потапову уютно примостившийся там браунинг.

— Да и у меня кое-что есть, — подивившись предусмотрительности приятеля, достал Аженов из голенища засапожный нож.

Все ко мне, ...господа! — скомандовал Потапов таким бодрым и весёлым голосом, что даже дремавшие на ящиках офицеры, опустившие головы и дышащие в поднятые воротники шинелей, встрепенулись, сразу почувствовав, что весёлость подполковника не спроста. Такой голос мог означать только одно — Свободу!

Г Л А В А 4

План был прост. Втащить во внутрь и обезоружить солдата, принесшего воду и, пользуясь неожиданностью, перестрелять охрану. Речи о том, стрелять по охране или не стрелять, даже не шло. Всем было предельно ясно, что как только Аженов затащит солдата в пакгауз, красногвардейцы тут же откроют по арестованным огонь. Пётр сам вызвался сыграть первую скрипку в начальный момент, прекрасно понимая, что большинству из этих замёрзших людей, такая задача может оказаться не по силам. При его почти двухметровом росте и массе в шесть с половиной пудов, затащить во внутрь и обезоружить солдата труда не составляло. Да и силушкой Бог не обидел.

На роль стрелка из браунинга избрали Ганевича, после того, как Озереев признался, что зрение у него слабовато и посему стреляет он не очень здорово, хотя с десяти шагов, конечно, промаху не даст.

— В таком случае, господа, — рекомендовал однополчанина Лазарев, — лучшей кандидатуры, чем Александр Львович, нам не найти. — Капитан за двадцать пять шагов пулями из туза пятёрку делает.

— Благодарю за доверие. Почту за честь! — согласился тут же Ганевич. На том и порешили.

Вторым стрелком из захваченной у конвоира винтовки вызвался быть есаул Забродин. Расположившись за ящиками у стены, он должен был поддержать Ганевича из трёхлинейки, если конечно Аженову удастся её добыть. Назначили две группы по пять человек для быстрого броска вперёд и рукопашной, если что-то пойдёт не так, как спланировали. Нашёлся ещё один нож, остальных вооружили деревянными брусками от ящиков. У крайнего окошка выставили наблюдателя, соорудив ему подставку, чтобы он мог достать до окна. Полуметровая толща стен сокращала обзор, позволяя видеть всего саженей десять перрона, но и это давало возможность вовремя заметить охрану и подготовиться. Потянулось томительное ожидание, состоящее из беспрерывного топтания на месте, короткой дрёмы и нескольких счастливых минут у разожжённого костерка. День закончился как обычно. Ночью похолодало и мороз пробирал до костей, хотя топливо жгли уже не жалея. И лишь кружка крутого кипятка делала чудо. Тому, кто этого не испытал, трудно понять, что значит кружка кипятка для человека, у которого всё тело трясётся каждой жилкой от собачьего холода, ступни намертво примёрзли к подошвам сапог, а лицо стянуло так, что челюсти уже не стучат, а застыли в ледяной неподвижности. А окаменевшие твёрдые губы, не чувствуют уже ничего, даже оббитого края раскаленной кружки. И лишь несколько глотков кипятка, пробежав по горлу и опалив желудок, мгновенно заставляют тело оживать, изгоняя мерзкую дрожь, даруя тепло и возвращая к жизни.

Утром, едва светало, к станции подкатил эшелон. Выбитый ударом Чернецова из Лихой, отряд Саблина, разделившись, отходил на Дуванное и Провалье. Комиссар тоже отъезжал с эшелоном.

— Всё Лукин, отступаем. Калединцы получили подкрепление от добровольцев и крепко ударили со стороны Сулина. Мы потеряли уже до сотни человек, — коротко инструктировал комиссар вызванного к вагону взводного. — Времени тебе один час. Грузи людей и пулемёт на паровоз, разводи пары и вслед за нами по харьковской ветке. И поторопись, если не хочешь, чтобы казачки Чернецова тебе башку срубили или вздёрнули на водокачке.

— А с офицерьём чо делать?

— С офицерьём? — Расстрелять! Если не мы их, то завтра уже они нас к стенке поставят.

Комиссар махнул рукой машинисту, поднимаясь на площадку и эшелон пошёл.

— Два вагона, четыре теплушки, платформа с двумя орудиями, — перечислял наблюдатель, пританцовывая на ящиках и не отрывая взгляда от окна. — Засуетились, гады, спозаранку. Мимо меня уже дважды пробежал этот скот в бекеше, что у них за старшего.

— Подъём, господа! Кажется пришла пора! — скомандовал Потапов. — Ганевич, грейте руки! Все кто в первой пятёрке, ближе к огню. И кипятка всем по паре глотков, — распорядился подполковник.

Лукин, между тем, кулаками поднимал своих подчинённых, разморенных теплом и самогоном. Трезвыми были только двое, стоявшими последними в карауле. Два часа на морозе основательно повыветрили у них винные пары. Им он и поручил снять с крыши пулемёт и установить его на паровозе. Дольше всего взводный мучился с машинистом, не просыхавшим уже третий день.

— Смотри мне, Макарыч, если паровоз через полчаса не будет готов, я сам, не дожидаясь калединцев, тебя шлёпну!

— Ты, Лукин, револьвертом то не махай, лучше стакан поднеси на опохмелку. Тодыть... — икнул Макарыч, пьяно шатаясь, — и паровоз вовремя пойдёт, — не устояв на ослабевших ногах, опустился он обратно на лавку.

— Тьфу! — злобно сплюнул взводный. — Ривин, налей ему стакан, да и остальным, кто пожелает. Сейчас офицерьё пойдём кончать! Комиссар распорядился....

— Идут! Раз, два, три... восемь человек, господа! — доложил Лазарев, сменивший замёрзшего наблюдателя.

— В браунинге шесть патронов, — напомнил Озереев, чувствуя себя в некотором роде виноватым, что обойма неполная.

— По местам! — негромко скомандовал Потапов.

Офицеры рассредоточились по пакгаузу, кто у костра, кто на ящиках. И лишь обе пятёрки заняли своё место, прижавшись к стенам у самых ворот, перед которыми стояли Аженов с Ганевичем.

-Побольше выдержки, если не получится по плану, действуем по обстановке, — предупредил подполковник, отходя вглубь склада.

Снаружи, матерясь, начали открывать неподатливый замерзший замок и воротная створка пакгауза приоткрылась.

— Выходи по одному, согласно фамилий! Комиссар приказал вас в тёплое помещение перевести! — выкрикнул Лукин, стоя в пяти шагах от ворот. — Аженов ...

Пётр чуть нажал на створку, расширяя проход и почувствовав за ней красногвардейца. " Трое значит",— подумал он, видя только двоих: одного с винтовкой наперевес слева и одного впереди, водившему по строчкам списка стволом нагана и выкрикивавшего фамилии.

— У ворот трое, — шепнул он Ганевичу, и надавив на створку плечом хорошенько, чтобы сделать проход пошире, шагнул на улицу. Пять стволов с десяти шагов уставились на него и тёмную щель, из которой он появился.

— Правее отходи, побежишь, стрелять будем,— предупредил Лукин, — показывая наганом место. — Озереев! — выкрикнул он следующую фамилию, читая список с конца. " Сначала "новичков" человек восемь, а "старичков" мы и в пакгаузе добьём, они уже и так готовы — неделю сидят".

— Забродин! — подождав, пока прапорщик займёт место рядом с Аженовым, выкликнул он следующего кандидата в покойники. " Держится ещё есаул, сука! ...А бурки фетровые надо будет с него снять. Хватит, отходил своё..."

— Ганевич! " И этот ещё хоть куда, волком смотрит, сволочь!"

— Лазарев! Побыстрей давай, ваше благородие! — поторопил он. " А этот видно слабоват, уже околел совсем" — расплылся в улыбке Лукин, наблюдая, как пытавшегося гордо вышагивать подпоручика, била мелкая дрожь.

— Артамонов! ...

— Болен он, лежит в лёжку, не поднимается! — выкрикнул из пакгауза Потапов. " Молодец, Александр Михайлович, вовремя отвлёк, подумал Аженов, показав глазами Ганевичу на того, что с револьверов и на тех пятерых, что держали вход под прицелом.

— Тогда Ракитин, Дубровский и Трунов! — выкрикнул Лукин сразу три фамилии и Пётр понял, что компания определилась. Это поняли и все остальные, и топтавшаяся чуть в стороне кучка офицеров начала незаметно смещаться ближе к воротам, приближаясь к охране.

Ганевич тоже соображал не хуже Петра. Он застрелил командира красногвардейцев именно в тот момент, когда последний из названных офицеров выбрался из пакгауза. Капитан стрелял не вынимая руку из шинели и всё получилось настолько неожиданно, что только Аженов успел среагировать на этот приглушённый пистолетный хлопок, метнувшись к падающей навзничь бекеше. Стволы пяти винтовок потянулись за ним, ловя на мушку, а поручик уже распластался в снегу и, прикрывшись упавшим телом, выкрутил из еще тёплой руки белый от снега наган. Эти пятеро, что целились в него — мишени Ганевича. А для него вот эти два: один, что замахнулся сбоку штыком, собираясь всадить его в спину Трунова — на, получи! И второй — с испуганным вскриком побежавший вдоль стены. Получи и ты! Метко послал наган вторую порцию свинца.

Из пяти винтовок красных успели бухнуть только две. Ганевич разрядил свой браунинг в пять секунд. Стрелком он оказался действительно знатным. Все красногвардейцы оказались убиты в голову. Из своих не повезло только Дубровскому, оказавшемуся на линии огня и получившему винтовочную пулю в ногу. И когда распахнулись ворота и с десяток офицеров высыпало с короткими палками на подмогу, дело, казалось, было уже сделано. Не ударь минутой спустя со стороны тупика пулемёт. Первая очередь прошла выше, а вторая ударила прямо в гущу скопившихся около пакгауза арестованных, скосив сразу несколько человек и заставив остальных броситься в рассыпную. Третья уже никого не достала.

— С паровоза бьёт, собака! — определился Забродин, высунув голову из-за угла пакгауза. — Тем, кто ещё внутри остался — не выйти!

— А паровоз наверняка исправный, если на него затащили пулемёт, — с раздумьем сказал Аженов. — А не прокатиться ли нам господа на паровозе?!

— А что, это дело, поручик! — согласился есаул. Попробую-ка я с прапорщиком зайти сбоку, а вы отсюда шумните, чтобы отвлечь.

Из восьми офицеров, укрывшихся за стеной, оружие имели только половина. И когда ушли обладатели двух винтовок Забродин и Озереев, среди оставшихся вооружённым оказался только Аженов. Тот разжился аж двумя наганами, успев забрать свой офицерский самовзвод из-за отворота бекеши убитого Лукина.

— Кстати у меня не было времени поблагодарить вас, Александр Львович, — сказал он Ганевичу. — Вы стреляли настолько быстро, что эта расстрельная команда просто не успела отправить меня на тот свет.

— Браунинг — хорошая штука, жалко патронов больше нет.

— Вот вам на память вместо браунинга, — протянул ему Аженов наган красногвардейца. — Правда, два выстрела из него я уже сделал.

Они подождали ещё пару минут, давая возможность Забродину с Озереевым обойти станционное здание.

— Пора наверное, — решил Ганевич и высунувшись из-за угла дважды выстрелил по паровозу. Пулемёт тут же отозвался очередью, искрошив пулями весь угол склада.

— Метко бьёт, зараза, да и мы не лыком шиты, — высунув наган, пальнул в паровозную трубу Аженов. И видно попал, потому что пулемёт длинно и зло огрызнулся снова. И едва он затих, дважды саданула винтовка. Это Забродин, забравшись на крышу станционного здания, ударил сверху, распластав пулемётчиков на паровозной будке.

Ганевич высунул из-за угла папаху, но больше никто не стрелял.

— Всё, господа, броском к паровозу! По пути подобрать винтовки, которые остались.

Аженов рванул первым, остальные за ним. Когда Пётр подбежал, там уже хозяйничал Озереев, успев поймать пытавшегося сбежать машиниста.

— А вы правы оказались, Пётр Николаевич, — весело подмигнул ему Вадим. — Паровоз то действительно исправный. Да и согреться здесь есть чем, — вынул он из мешка четверть самогона.

Г Л А В А 5

Через сутки были уже в Новочеркасске. День стоял солнечный. Деревья серебрились инеем, а купола Новочеркасского собора блестели золотом. На небе — ни облачка. Жить бы, да радоваться! А настроение было паршивым. В тендере заиндевевшего паровоза лежало трое убитых, и умерший ночью Иванишин, а в паровозной будке — трое раненых, один из которых тяжело. Но не это тяготило душу, а обстановка, царившая на территории Войска Донского. Пока ехали, насмотрелись всякого: пьяные толпы казаков на станциях, митинги, брошенное военное имущество, изломанные повозки и бесхозная артиллерия. Ясно было одно — с красными воевать никто не хочет. Все настолько устали от войны с германцем, что у людей на уме только одно: лишь бы не трогали, да быстрей распустили по домам. Казачки рвались в свои станицы до детей и жёнок, а их понуждали охранять эфемерную донскую границу. Тут поневоле митинговать начнёшь. Ладно бы германец пёр, а то свои! А со своими всегда договориться можно, не потчуя друг друга пулями.

Аженов казаков понимал. Он тоже, ох как хотел домой — два года не был, не шутка! Не понимал другого: Почему он, боевой офицер, три года честно дравшийся за своё Отечество на фронте, вдруг стал ни с того ни с сего врагом этим людям с красными бантами, захватившими власть в Питере и Москве? По какому праву его объявили врагом? По какому праву заморозили подпоручика Иванишина? По какому праву их всех приговорили к смерти? "Глупцы они, что ли, — думал Аженов, — объявить войну офицерскому корпусу? Офицеров в армии тысяч триста. Даже если одна треть пойдёт воевать — это же силища! Ох и дорого заплатят политиканы за такую гнилую идейку. Берегись власть офицерского корпуса! Хотя, чего им бояться! Не получится всех под себя подмять — снова сбегут в эмиграцию, сволочи! Поставить бы всех этих политиканов-бездельников к стенке: и "временщиков", и большевиков и прочих. Чтоб не мытарили народ, а дали жить всем спокойно. Вот это было бы правильно. Зря царь с ними миндальничал. Очень вредные для страны люди".

Новочеркасск настроение немного подправил. Хоть какой-то порядок. Довольно быстро сдали раненых в лазарет, а спустя два часа похоронили на городском кладбище убитых. Потапов через комендатуру достал гробы, транспорт, позаботился, чтобы вырыли могилы и убиенных отпел батюшка.

— Предлагаю всем, кто пожелает, сходить сначала в баню, отогреть косточки, а затем двинем в офицерское общежитие, я узнал адресок, — предложил после похорон подполковник.

В бане сидели долго. Пётр, не обращая внимания на сопевшего то ли от усердия, то ли от усталости банщика, млел по третьему разу от ласково-жгучего берёзового веника. Этот профессиональный виртуоз пара владел обжигающими потоками мастерски, заставляя их то нежно и бережно касаться распаренной кожи, то яростно и зло вонзаться в тело, добираясь до самых его глубин.

И в бане, и в офицерском общежитии, под штоф водки и закуску, купленную в бакалейной лавке, разговор сводился к одному: что делать дальше? Собственно, вариантов было всего три: вступить в одно из воинских формирований, благо воззвания висели на каждом шагу — тут тебе и Добровольческая армия, и отряды Чернецова, Семилетова, Грекова — выбирай на вкус; двигаться всеми правдами и неправдами домой или отсидеться где-то у знакомых в Новочеркасске или Ростове, пока вся эта заварушка не кончится. Обсуждали долго, пока не вернулся Забродин, встретивший по дороге своего станичника. Обстановка прояснилась. Тихорецкая и ряд других станций на ветке Новочеркасск — Екатеринодар заняты большевиками, Новороссийск — красными матросами, в станицах иногородние создают отряды и пытаются разоружать казаков.

— Поезда пока ходят! — прояснил есаул очередной вопрос. — Но красные на станциях проверяют всех пассажиров. У богатых отбирают деньги и ценности, офицеров задерживают и расстреливают. Боятся, что Кубанской Раде Корнилов помощь пошлёт. Какой-то хорунжий Автономов собрал отряды дезертиров, сбежавших с Кавказского фронта и в Тихорецкой, казаки

бают, целую армию создал. И отряд Сорокина — этот тоже из кубанских казачков будет, там же беспредельничает. Все железнодорожные узлы: Торговая, Тихорецкая, Кавказская заняты солдатами, бросившими Кавказский фронт. Большевики формируют из них части и ставят своих комиссаров. В Ставрополе тоже большевики. На Дон это отребье пока идти побаивается, но силы копят. Так что по железке дальше Ростова не доехать. Разве что переодеться, и документы солдатские выправить. Да и то мобилизовать могут. Тут уж как Бог даст!

— А если подводу нанять, Ефим Спиридонович, до Екатеринодара? — поинтересовался у есаула Аженов, не расставшийся с мыслью добраться любым путём домой.

— Спрашивал. Дерут столько, что можно две лошади купить! И деньги вперёд! Я, лично, такой суммой не располагаю. Да и неизвестно, как ехать. В любом хуторе можно на большевистский отряд наткнуться. И что тогда? Опять к стенке становиться?! Разве что, пулемёт на телегу поставить! Да и то из винтаря в укромном месте ссадить могут, из-за того же пулемёта.

— Чёрт те что творится! В своей стране не можем домой вернуться! — взорвался Озереев. — Я так считаю, господа! Если сейчас этот бардак не одолеть, то дальше только хуже будет! Ни законов, ни порядка. И если надо воевать, то давайте воевать!

-Это хорошо ещё, что немцы с турками остановились, — вставил есаул. — Баку, Эривань, Тифлис, Батум заняли и дальше не идут. Как в декабре перемирие Вехиб-паша и генерал Приквальский подписали, так и встали. Зима всё-таки — по горам не больно продвинешься. Если бы они сейчас надавили, то через месяц уже бы Екатеринодар взяли и под Ростовом были. Да большевики туркам и немцам и так всё отдадут, лишь бы их при власти оставили.

— Но там же кто-то держит фронт?

— Да кому там держать, если вся сволочь по домам побежала, буржуев резать и грабить, — зло сплюнул Забродин. — Я, лично, к Чернецову надумал податься. Он командир дельный, да и среди казаков он единственный пока, который с большевиками рубится не на жизнь, а на смерть! Если Корнилов положение дел не поправит, то кругом, извиняюсь за выражение, сплошная задница. У Каледина верных частей практически нет. Казачки воевать за Дон не хотят, рассчитывают с большевиками договориться. В Каменской Донревком с Подтёлковым формируют красные казачьи части. За большевиков воевать будут.

— А Каледин что?

— А что Каледин, — покрутил кончик уса есаул. — Он Атаман, а власти у него практически нет. Правит Войсковое правительство из четырнадцати старшин. Одни заседания и словопрения, а дел никаких. Каледин бы и рад оказать военную помощь Корнилову, войсковые склады, гуторят, ломятся от оружия и снаряжения, а разрешения не дают. Половина мест в Правительстве у иногородних. Большевистских агитаторов арестовывать запрещено. Большевистские полки разоружать запрещено. Добровольческая армия на птичьих правах. Съезд иногородних требует её роспуска. А пока она существует только под контролем объединённого правительства, причём, отметьте, господа, все контрреволюционные элементы должны быть из армии удалены за пределы области Войска Донского. Так что Корнилов, хотя все знают, что он в Новочеркасске, скрывается в подполье и официально армией не командует.

— Помилуйте, есаул, а к чему такой замысловатый пассаж? — спросил Потапов.

— Обстановка такова, что, если Каледин официально объявит о поддержке Корнилова и откроет военные склады или даст другой повод, его тут же объявят контрреволюционером и скинут. Все эти съезды, собрания, советы выносят на каждом заседании резолюции недоверия атаману и правительству. Так что Каледин сам висит на волоске, и принуждён всё время лавировать, чтобы Дон не охватила всеобщая резня. Иногородним раздали 3 миллиона десятин помещичьей земли, приняли решение о широком приёме их в казачье сословие, выделении мест в станичном самоуправлении. Иногородние же, под влиянием пропаганды, требуют раздела всей казачьей земли, что для казаков неприемлемо. Но казачки, по глупости и недомыслию, надеются договориться с большевиками и пока соблюдают нейтралитет. Область Войска Донского сейчас по сути защищают не донские казаки, а несколько сотен детей — местных гимназистов, кадетов и юнкеров, офицеры-добровольцы и пяток небольших конных отрядов. Все они подчиняются генералу Алексееву и Корнилову. Командующим войсками Добровольческой армии официально назначен генерал-лейтенант Деникин. Он при Корнилове, насколько я понял начальником штаба.

— А почему Корнилов или Алексеев не отдадут приказ о мобилизации и сборе всего офицерского корпуса? Они ведь оба Верховные Главнокомандующие русской армии, назначавшиеся законным Временным правительством. Ладно Духонина, последнего главковерха, морячки в Могилеве растерзали. Пусть Корнилова Керенский за мятеж объявил контрреволюционером, но Алексеев то ведь ничем не запятнан?! Ну не приказы же большевистского главкома Крыленко офицерам исполнять?! Да в одном Новочеркасске сотни офицеров на улицах шатаются, а в Ростове их наверняка тысячи! — не выдержал Ганевич.

— На это, господа, мне нечего ответить, — сказал Забродин. — Это генералы пусть думают. Бездействующих действительно сотни, а воюют -единицы. И такой приказ, на мой взгляд, коренным образом изменил бы соотношение сил. Но, на данный момент, Дон — пока единственное место, где в открытую не хватают, не сажают и не стреляют офицеров. А ну как после такого приказа и казачки за нас возьмутся? Это же для них означает открытую войну с центром, которую объявят генералы. Я думаю, и в самом Новочеркасске, и в Ростове найдётся немало желающих после этого голову Лавра Георгиевича большевичкам преподнести. Ну и где мы тогда будем офицеров собирать, если и отсюда уходить придётся? И, главное, куда уходить то? На Кубань? Так там такая же заваруха. Атаман Филимонов в Екатеринодаре в точно таком же положении, как Каледин в Новочеркасске. Верных частей нет, а кругом по городам и станицам у власти большевики или какая иная сволочь. Каледин у кубанцев ещё в декабре просил, чтобы показать спайку Кубани с Доном, один батальон пластунов, так и того не нашлось. Тоже держатся за счёт офицеров-добровольцев и учащейся молодёжи. Там сейчас Покровский командует — бывший лётчик, командир 12-го армейского авиаотряда. Говорят, вполне успешно большевиков под Екатеринодаром бьёт, хотя всего лишь капитан пока.

— Да, огорчили вы нас Ефим Спиридонович, — сказал Потапов есаулу. — Что ж, господа, предлагаю ещё три дня по городу походить, осмотреться. Я в штаб схожу, обстановку проясню окончательно. А потом, думаю, надо в Добровольческую армию записываться, кто пожелает, конечно. Расстреливать нас уже пытались, морозили тоже изрядно, по второму разу как-то не хочется. Власть эта чёрная, не божеская. На крови и страхе замешана. Такой я служить не хочу. И правильно Вадим Егорович сказал, — кивнул он на Озереева, — драться надо, чтобы Россия в хаосе и дерьме не захлебнулась.

Г Л А В А 6

Через два дня вместе с подполковником Потаповым записывать в бюро Добровольческой армии решило пойти ещё пятеро. Штабс-капитан Ганевич, поручики Аженов и Трунов, прапорщики Ракитин и Озереев.

Как разузнал Александр Михайлович, Корнилов со штабом конно убывал в Ростов. Для защиты Новочеркасска оставался один офицерский батальон. И вообще, приказано сворачивать все службы и перебазироваться в Ростов. Корнилов, опираясь на два не казачьих округа (Таганрогский и Ростовский), надеялся на улучшение взаимоотношений с местной властью, пожертвования ростовских финансистов и состоятельных людей, на всемерное увеличение численного состава и обеспечения Добровольческой армии. Офицерские отряды дрались против Сиверса на Таганрогском фронте у Матвеева Кургана и сдерживали Саблина и Донревком у Сулина на Новочеркасском направлении. Все железные дороги заняты красногвардейцами. Ставрополь и Царицын под большевиками.

Пока брились и чистили сапоги, забежал на пять минут Забродин, при шашке и карабине. Он уже числился у Чернецова, отряд которого уже ушёл в рейд на Каменскую. Есаул плакался, что коня пока не дают, надо ждать возвращения полковника.

Шли недолго. Через три квартала подошли к нужному дому. У дверей — офицер с винтовкой. Он доложил караульному начальнику и тот провёл на второй этаж. В небольшой комнате находилось трое: два прапорщика и подпоручик в возрасте, с залысинами на лбу. Прапорщики проверяли документы и записывали данные в тетрадь. Подпоручик опрашивал:

— Кто вас может рекомендовать, господин подполковник? — спросил он у Потапова.

— Полковник Кутепов. Я служил с ним в Выборгском пехотном полку.

— Прочитайте и распишитесь, — протянул подпоручик лист с отпечатанным текстом и вписанной от руки фамилией "Потапов". — Вы даёте подписку прослужить в Добровольческой армии четыре месяца и беспрекословно повиноваться командованию! — пояснил он для всех, повысив голос.

Подполковник прочитал, расписался и вернул листок.

— Поздравляю вас, господин подполковник с назначением на офицерскую должность в Сводный офицерский полк! — встал во фрунт подпоручик.

— Спасибо, -поблагодарил Потапов кадровика. — Где мы сможем получить оружие и представиться командованию?

— Пойдёте направо за угол, в конце Барочной улицы в помещении лазарета офицерское общежитие. Начальник бюро и общежития полковник Хованский. Он сейчас там. Представьтесь ему, он представит вас командирам. Там же получите винтовки и денежное довольствие. По офицерской должности — сто пятьдесят рублей, на должности рядового — пятьдесят рублей. Советую по возможности прикупить сразу тёплые вещи. С фронта поступает много обмороженных. Может что-то на месте дадут, но на это рассчитывать не стоит. Зимнего обмундирования практически нет.

Прочих добровольцев оформили в течение десяти минут. За всех поручился Потапов. Кроме штабс-капитана Ганевича, остальные офицеры были поставлены на должности рядовых.

Кадровик написал на тетрадном листке записку с воинскими званиями, фамилиями и должностями и вручил её Потапову:

— Отдадите список полковнику Хованскому, чтобы поставил вас на довольствие. Не смею вас больше задерживать, господа! Желаю удачи!

Пока шли по Барочной, настроение как-то у Петра незаметно упало.

— Зимнего обмундирования нет, а сам, крыса кабинетная в бурках щеголяет, да и прапорщик в валенках с калошами сидит, — молча костерил кадровиков Аженов. — В валенках, конечно, в атаку не пробегаешь, но и в сапогах не сахар на снегу лежать.

На сапоги, впрочем, Аженову жаловаться было грех — добротные, юфтевые, подбитые медными гвоздиками и, главное, сухие и просторные. Можно и портянку тёплую намотать при надобности.

Полковник Хованский Петру не понравился. Низкорослый, в отутюженной денщиком форме, с самодовольно-брезгливым выражением лица. Счёл нужным прочитать им напутствие в оскорбительном тоне, как будто они не боевые офицеры, а солдаты-новобранцы. Молча выслушали самодовольного коменданта общежития и расположились в помещении. По крайней мере теперь есть где лечь. Винтовок не дали, но обедом покормили. Без разносолов, каша, хлеб, чай с сахаром.

В помещении человек двадцать. Малочисленность режет глаз. Даже на взвод не набирается. Корнет Пржевальский сообщил, что ещё недавно народу на одиннадцать офицеров было больше. Пятого января отправили, переодев в гражданскую одежду, группу охотников на станцию Лиска и Воронеж, совершить диверсию против артиллерии большевиков, представляющей серьёзную угрозу офицерским отрядам, не имевшим пушек. Пржевальского не взяли, поскольку он не похож на крестьянина и мог своим видом выдать диверсантов. Красные формировали там артиллерийские части для наступления на Новочеркасск и Ростов, и добровольцы, судя по телеграфным сообщениям не подкачали, подорвав артиллерийские батареи и снаряды в сформированных эшелонах.

Пётр был согласен с командованием — Пржевальский на крестьянина нисколько не походил. Утончённое вытянутое лицо, с бакенбардами как у Пушкина. Видно сразу, что дворянин.

Если кто-то думает, что дворяне составляли большинство среди офицеров, то глубоко ошибается. До войны среди пехотных офицеров было 44% выходцев из дворян, в артиллерии и флоте несколько больше. К 1915 году практически весь кадровый офицерский состав русской армии был выбит, а к семнадцатому году в пехоте офицерский состав сменился в частях от трёх до пяти раз. Из кадровых офицеров в полку оставалось 1-2 человека. Ротами и батальонами командовали офицеры военного времени, закончившие 3-4-х месячные курсы в военных училищах или в школах прапорщиков. Дворяне среди них составляли от четырёх до десяти процентов, основная масса офицеров была из крестьян и мещан (до 70%). Офицеров объединяло одно — образовательный ценз. Офицерский корпус представлял из себя касту всех образованных мужчин страны. Получить вожделенные многими офицерские погоны в военное время мог только человек имеющий образование по 1-му или 2-му разряду. К образованию по первому разряду относились шесть классов гимназии, оконченное или незаконченное высшее учреждение. Образование по второму разряду предполагало не менее четырёх классов гимназии, городские и уездные училища. Малая часть производилась в прапорщики из унтер-офицеров за храбрость. Эта категория была единственной, не имевшей положенного образовательного ценза, но имевшая большое практический опыт ведения войны.

Эти люди, записавшиеся в Добровольческую армию, не знали своего будущего. И даже не подозревали, что захватившие власть в Петрограде и Москве большевики уничтожат практически весь офицерский корпус страны (триста тысяч). Девяносто тысяч будет убито в ходе гражданской войны, 100 тысяч эмигрирует за границу, с остальными расправятся в течение десяти лет в тюрьмах и лагерях. В борьбе за власть, большевики уничтожат самую просвещённую и грамотную часть мужского населения России — русских офицеров.

В Воронеже, куда ушёл маленький отряд смельчаков, у Аженовых была родня. Прапрадед Аженовых — Шарль Ажен, капитан кавалерии Нея, был взят в плен в ноябре 1812 года. За Березину вместе с Наполеоном успела отступить гвардия, корпуса Удино и Виктора и остатки кавалерии. Пленных французов войска Кутузова взяли свыше ста пятидесяти тысяч. Около шестидесяти тысяч французов оказалось рассеяны по пути отступления по зимним дорогам от Москвы и Смоленска, и считали за счастье прибиться к теплу в любую деревню или поместье. До войны французский гувернёр для дворянских отпрысков стоил тысячу рублей, что было посильно только для очень состоятельных дворян. После войны практически в каждом русском поместье был "свой" француз. Казачьи конвои продавали пленных по рублю.

Основную массу военнопленных гнали в среднюю полосу страны: Ярославль, Кострома, Калуга, Саратов, Вологда, Орёл, Тула. Часть на Урал и Оренбург, подальше от районов военных действий. Огромная масса наполеоновских солдат и офицеров, сосредоточенных в лагерях и разбежавшихся по территории страны "шерамыжников", рассматривалась властями как социальная и военная угроза. Эти люди могли подбивать крестьян на бунт и бунтовать сами. Французы составляли примерно половину пленных, остальная масса была набрана из населения европейских стран. Из немцев в 1813 году был сформирован Русско-Германский легион, воевавший в Германии. Из испанцев и португальцев Александровский полк, переброшенный на кораблях и воевавший с Наполеоном в Испании. Остальным пленным было предложено перейти в российское подданство, временное или постоянное в качестве иностранных колонистов. Император Александр I издал в июле 1813 года соответствующий указ.

Шарль Ажен подписал присягу на постоянное подданство Русскому царю осенью того же года, как дворянин. Местом жительства выбрал Воронеж. Принял православие, женился, стал носить имя Карл Иванович Аженов. Служил чиновником восьмого класса в губернском управлении. Прошёл две проверки на лояльность после восстания декабристов и французской революции 1830 года. Имел четырёх детей. Жена Наталья значилась исконно русской.

Дед Петра воевал под командой генерала Барятинского в кавказской армии, выбивал черкесов в горах между Белореченской и Черноморской линией. За четыре года войны с 1860 по 1864 получил орден Святого Владимира, и ранение, уложившее его в лазарет. Лечился в Екатеринодаре, где женился и остался на жительство. Детей было трое, но двое умерли во младенчестве.

Николай — отец Петра, был у деда единственным сыном и пошёл по гражданской стезе. Преподавал французский язык в гимназии и числился по гражданскому ведомству. Так что родни особой в Екатеринодаре у Аженовых не было. Отец умер, оставалась сестра, мать и бабушкины родственники из станицы. А вот в Воронеже имелись тётки, двоюродные братья и сёстры. Все мужчины в роду отличались высоким ростом и могучим сложением. Дураками тоже не были. Сам Аженов закончил Кубанское Александровское реальное училище. Перед началом войны собирался поступать в Донской политехнический институт в Новочеркасске открытый в девятьсот седьмом году, на механический факультет. Кончать реальное училище тогда было выгоднее. После него можно было идти на математический или медицинский факультет в университет или в любой технический институт. После гимназии брали только в университет с гуманитарным образованием. Два года он работал в земской управе, откладывая деньги на учёбу и занимаясь подготовкой к поступлению. Но в начале 1915 года его призвали, и в августе он уже получил офицерские погоны, закончив 1-ю Житомирскую школу прапорщиков Государственного ополчения Юго-Западного фронта.

Обучали военному делу три месяца, военные пехотные училища тоже перешли на краткосрочное обучение 3-4 месяца, только в кавалерийских, артиллерийских и морских училищах учили от полугода до года. В пехоте же потери офицерского состава были просто огромными, требовалось пополнение. Во многих городах страны открыли школы прапорщиков, куда набирали лиц, имеющих среднее и высшее образование. Помимо уставов, строевой и полевой подготовки, изучали тактику, стрелковое, окопное, пулемётное дело, топографию, службу связи. Школу Пётр закончил по первому разряду и в октябре пятнадцатого был уже на фронте. Через полгода получил чин подпоручика, к семнадцатому году уже командовал ротой в чине поручика. Пятнадцатый год был самым тяжёлым. Не хватало винтовок, снарядов и патронов. Только через год, после заключения союзного договора с Японией немножко стало легче с оружием. Японцы поставили четыреста тысяч винтовок Арисака и патроны к ним, не считая сотен тысяч снарядов для артиллерии. На Юго-западный фронт японские винтовки почти не попадали, но шли трёхлинейки со складов Дальнего Востока. В газетах писали, что десятки тысяч японских добровольцев записались и воюют в составе русской армии с немцами и даже на турецком фронте.

Оружие в роте было разным. Винтовки имелись русские, австрийские, немецкие. Аженову нравился австрийский Манлихер. Отдача меньше, била точно и хороший ножевой штык. А если учесть больший калибр (8мм) и высокую скорострельность, из-за отсутствия необходимости поворачивать рукоятку затвора, то винтовка получалась великолепной. Грязь, попадавшая в большие окна при открытом затворе, так же быстро и вылетала. Недостатком можно было считать невозможность подзарядить пачку патронов, вставленную в винтовку. Немецкие трофейные маузеры были тоже неплохи, но патроны приходилось снимать с убитых немцев. Для Манлихера патроны делали в Петербурге, благо таких винтовок взяли много трофеями у китайцев во времена Порт-Артура. В атаку он всегда ходил с австрийским карабином. Та же винтовка, только короче и легче. Трофейный карабин весил всего три килограмма и летал в руках Петра как пёрышко. Хотя вес был для поручика не главным, он и длинной винтовкой мог махать с той же скоростью. Коротким оружием в траншее работать было одно удовольствие. Шашку не брал, карабина и нагана вполне хватало. Дрался всегда зло, уверенно и страшно. Силы в нём было немерено и в штыковом бою австрийцы отлетали от него как собаки от медведя. Но головы в суматохе боя он никогда не терял и обстановку контролировал всё время. Может поэтому и выжил. Говорили, что жизнь у прапорщика всего две недели. Он выдержал больше двух лет. Особо трудно было только первые два месяца, потом привык и набрался опыта.

Г Л А В А 7

17 января узнали, что красные на станции Гуково сосредоточили крупные силы для удара по соседней станции Зверево. Весь 1-й офицерский батальон (150 человек) погрузили в вагоны и попытались отправить навстречу большевикам. Через два часа в теплушках пришлось разводить костры, подстелив железные листы. Командир первой роты подполковник Плохинский, сбегав куда-то, узнал новости:

— Машинисты сбежали. "Викжель" объявил забастовку. Вести паровоз некому.

Командир приказал пока оставаться в вагонах, вдруг удастся кого-то отловить из железнодорожников.

Тёплое нижнее бельё, поддёвка под шинель пока позволяли посидеть и в вагоне. Первое, что сделали Аженов и Озереев — купили на рынке тёплые вещи. Даже вязаные перчатки. За винтовку голой рукой на морозе не возьмёшься. Денег осталось по десять рублей, что на еду было явно мало, но надеялись разжиться у красных.

Вечером отряд отвели в здание вокзала, там топили печи. Развязали мешки, съели по бутерброду с салом из запасов и запили кипятком. Кашу на всех сварили поздней ночью, когда уже половина пристроилась спать. Пётр съел две миски пшёнки с постным маслом и остался доволен.

Состав из Новочеркасска тронулся утром. Машинистов так и не нашли, вели паровоз офицеры из батальона, имеющие некоторые представление об управлении этим железным чудовищем. Скорость набрали дикую, сделали короткую остановку на какой-то станции, а потом состав опять понёсся по рельсам, тарахтя по стыкам как пулемёт, напрочь отбросив всю неспешность и размеренность железной дороги. Девяноста пять вёрст до Зверево промчались за час.

Батальон выгрузился и поставил охранение. На станции встречал взвод разведчиков, успешно отразивший красные дозоры, сунувшиеся к станции.

Плохинский приказал обыскать станционные строения. В пакгаузах нашли четыре десятка полушубков, два ручных пулемёта, японские грелки и непонятные коричневые пластинки, похожие на плиточный чай. Жалко не нашлось патронов, в роте выдали всего по тридцать штук. Пластинки оказались, как определили сапёры, мошной взрывчаткой, рядом с чаем и близко не лежали. Пять ящиков взрывчатки тоже неплохо — можно подорвать эшелон с большевиками или бронепоезд. Полушубки разобрали те, у кого были совсем ветхие шинели. Хотя шинель, в отличие от полушубка, хоть колени прикрывает. Одноразовые химические грелки тоже разошлись по рукам. Для раненых отличная вещь, если лежишь на снегу и не можешь двинуться. Пётр и Вадим забрали себе по одной.

Утром поставили в заставу. Пётр даже два раза выстрелил по появившимся красным, подошедшим к станции на триста метров. Трёхлинейка с примкнутым штыком ему не нравилась. Хотя и прижимал вроде плотно, но в плечо лягнула сильно. Самое удивительное, что в одного большевика попал. Отделение сделало два залпа и красные развернулись в обратную сторону. Он не понимал, как можно куда-то попасть, если на триста метров мушка накрывает ростовую фигуру полностью. А ведь были у него в роте специалисты, которые и за пятьсот попадали. Целился, как обычно в пояс. Из своего австрийского карабина он палил, начиная с двухсот шагов, никогда не считая себя хорошим стрелком.

Пяток серых шинелей осталось на снегу, красные убитых забирать не стали. Только полурота красной разведки скрылась из вида, Пётр проявил инициативу:

— Я пробегусь, посмотрю с Озереевым, может патронами разживёмся? — спросил он разрешения у капитана Сидорова, командовавшего заставой.

— Только осторожно, можно на недобитка наткнуться.

Взяв винтовки на перевес двинулись к лежащим телам. Наган поручик заткнул за отворот шинели.

Добили только двоих. Трое были мертвы. С одного сняли новую офицерскую шинель, благо пуля разнесла голову, не затронув кровью одежду, с другого хорошие бурки. Проверили все карманы, и пояса. Нашли немного денег, и у того, который был в бурках, пояс с десятком золотых монет. Оружие и мешки забрали все. Пять винтовок и наган. Потихоньку пошли назад. Пётр радовался, обнаружив у одного австрийский Манлихер. Если будет достаточно к нему патронов, то можно трёхлинейку сдать. А ножевой штык для него в самый раз.

Бурки отдали командиру, шинель прапорщику Зелинскому, уж больно у него была изношенная. Вытряхнули всё из вещмешков и снятых подсумков.

— Я хочу взять себе австрийскую винтовку, — сказал Аженов. Я с такой два с половиной года на фронте воевал.

Возражать никто не стал, и он забрал Манлихер, сразу став самым богатым из офицеров по части боеприпасов. У хозяина винтовки в мешке имелось не меньше двух сотен патронов и десяток металлических заряженных пачек. Наган отдали прапорщику Буту, поскольку у него не было. Патроны для трёхлинейки Сидоров поделил поровну. Куда Аженов отдал и свои двадцать восемь штук. На десять человек пришлось дополнительно по четыре десятка. Красные в патронах недостатка видно не испытывали. У каждого было по сотне. Половина в обоймах. Забрали и два мешка поновей.

— Удачно в заставу сходили, — сказал капитан Сидоров, нарезая кусок сала и каравай хлеба, обнаруженный в вещах. — И патронами разжились и едой.

Жуя бутерброд, Пётр навешивал на ремень австрийские подсумки и штык.

— Я пальну пару раз, господин капитан? Хочу посмотреть, как бьёт, -спросил он разрешение у командира.

— Стреляй, Аженов.

Пётр прицелился в дерево на двухстах шагах и плавно нажал на спуск. Пуля вонзилась туда куда он целил. С дерева посыпался иней. Выстрелил ещё раз и пошёл смотреть результат. Обе дырки можно была закрыть спичечным коробком. Винтовка била вполне прилично.

В середине дня их сменили, и они пошли на станцию отогреться и пообедать.

В пятнадцать часов вторая рота штабс-капитана Добронравова выступила в Гуково, с задачей захватить ночью станцию. Силы были невелики — тридцать пять человек, но ночная паника должна была удесятерить количество нападавших. Никто не сомневался, что красные побегут.

Сначала разгулялся ветер, выдувая из-под шинелей тепло, потом всё кругом накрыла вьюга. Погода была в самый раз для ночного удара.

Через три часа, как ушла рота, дежурный на телеграфе старший портупей юнкер Козлов обнаружил, что телеграфист без его ведома вызывал станцию Гуково. При проверке ленты, оказалось, что предатель уже сообщил красным о выходе роты и ночном нападении. Мерзавца тут же вытащили на улицу и расстреляли. Вслед были посланы конные и пешие связные с приказанием отставить нападение и вернуться назад. Но посланные роту не нашли, она пропала в круговерти ночи, хотя должна была двигаться вдоль железной дороги и только вблизи станции рассредоточиться.

К утру из второй роты вернулось всего семеро.

Рота попала в засаду. За три версты до Гуково Добронравов приказал сойти с железнодорожного пути, где наверняка стоял дозор красных, и направил людей с обход слева от станции. Прошли примерно ещё две версты, когда передовое охранение наткнулось на большевиков. Рота развернулась в цепь и пошла на сближение. Заработал навстречу пулемёт, ударили выстрелы справа и слева. Кругом в ночи свистели пули и всем стало ясно, что рота угодила в ловушку. Метель не позволяла вести прицельный огонь, в снежной круговерти ни черта не было видно, но судя по беспрерывно стреляющей ночной темноте, красных было не менее батальона и патронов они не жалели. Штабс-капитан приказал отходить. Рота развернулась и побежала назад, теряя людей от флангового огня слева и справа. Слева из оврага заработал ещё один пулемёт, прошивая ночную темень длинными очередями. Пуля в ногу, бросила командира роты в снег. Пара офицеров тут же подбежала и подхватила его под руки, потащив вслед за остальными.

— Господа офицеры! Приказываю меня бросить и отходить! — прохрипел пришедший в себя ротный от вспышки боли в перебитой пулей кости. Ноги его волочились по земле, офицеры держали штабс-капитана под мышки, пытаясь вытащить командира из-под обстрела. Бежали медленно. Добронравов не видел наступающих красных, но предполагал, что ловушку могут захлопнуть и с тыла, тогда ляжет вся рота. Он достал наган и ударил рукояткой по державшим за плечи рукам. — Это приказ! Бросить и отходить! Застрелю, нахер!

Огненный ночной мешок перемолол роту за двадцать минут. Через двадцать минут красные стрелять перестали и от станции двинулась тёмная цепь, практически неразличимая во вьюжной ночи.

Батальон был недоволен. Многие считали, что полковник Борисов, совершил ошибку, послав лишь одну роту. Хотя все понимали, что не только недальновидность командования, но и предательство сыграло главную роль в гибели офицеров.

От посыльного Донской офицерской дружины получили сведения, что к красным подошло подкрепление в два эшелона. Сейчас их на станции скопилось до 2000 штыков. Это была серьёзная сила, которая могла свободно пробиться к Новочеркасску. Собственно, на пути у этого отряда стоял Офицерский батальон в сто двадцать человек и Донская офицерская дружина, численностью до двухсот человек, имевшая двадцать офицеров. Остальные — казачья молодёжь и старики казаки.

Следующей ночью батальон выдвинулся к Гуково, при одном пулемёте на дрезине. Борисов отправил в бой девяноста четыре человека, под командованием командира первой роты подполковника Плохинского. Сам остался на станции Зверево. Дружина должна была обойти Гуково, отрезав с тыла и заминировать мост, на случай если красные сумеют удрать со станции.

Ветер стих, вьюга утихомирилась, чуточку похолодало. Но в отсутствии ветра мороз почти не чувствовался.

Пётр шагал в своём взводе. Надо было пройти десять вёрст вдоль железной дороги. Шли тихо, не разговаривая. Только скрип плохо смазанных рычагов у дрезины да еле слышный стук колёс. Двигались прямо между рельсов в колонну по два. Где-то впереди шагал головной дозор. Наметённый снег легко подминался сапогами, изредка поскрипывая под подошвами. С усилением мороза скрипеть под ногами стало сильнее. В середине ночи подошли к станции и батальон развернулся в боевой порядок.

— Держись чуть сзади и слева от меня, — сказал Аженов прапорщику Озерееву. — Прикрывай меня слева. Браунинг засунь за отворот шинели, чтобы можно было быстро выдернуть. Патроны в винтовке зря не трать, перезарядиться не успеешь, их слишком много.

Пётр пристегнул к винтовке ножевой штык и упрятан наган за отворот шинели, чуть затянув поясной ремень. Он был готов.

Заорал часовой красных, сбитый неудачным ударом и началось. Застава большевиков огрызнулась короткой очередью пулемёта и несколько офицеров покатилось в снег. Згривец помчался на пулемётчика и рухнул в снег, задетый пулей. Он же и заорал, когда пулемёт заткнулся: — Задержка! Сам же вскочил и держа винтовку левой рукой ткнул пулемётчику штыком в спину. Аженов побежал к станции, краем глаза заметив, как второго пулемётчика заколол Плохинский. Сам он тоже рубанул, не останавливаясь, вскочившего красногвардейца и рванул вперёд. Заставу у путей смахнули в один момент. Большими скачками выметнулся к эшелону. Выстрелами поднялась паника и красные начали выбегать из строений, устремляясь в трём эшелонам. Вот на перроне Аженов и оторвался как следует. Винтовка летала не останавливаясь. Выпад он сделал всего дважды, а так просто рубил направо и налево. Хорошо заточенный штык, драл людскую плоть как бритва. По горлу, по животу, по бедру. Весь перрон пробежал за пару минут, оставив после себя дорожку кровавых тел. Вадим держался сзади— слева, как и предписывалось. Добровольцы почти не стреляли, кололи штыками и били прикладами. Полураздетый, шинель без пуговиц — значит враг! Фронтовиков с германского фронта у красных было мало. Неизвестно кто, одетые в солдатскую форму. Наверняка половина грабителей и бандитов под командованием ничего не понимающих в военном деле комиссаров. Ответные выстрелы начались через пять минут после атаки. Но не больно то в ночи и постреляешь.

Эшелон, стоящий против выходной стрелки дёрнулся и начал уходить со станции. Вслед ему ударил пулемёт. Двери теплушек были раскрыты и туда пытались заскочить желающие спастись. Петр вскинул винтовку. Один чудик замахнулся гранатой, пытаясь метнуть её на перрон. Тяжёлая пуля манлихера вбила его вглубь теплушки и граната рванула там, выплеснув наружу вой голосов. Аженов расстрелял по эшелону обойму и вставил новую пачку, успев подхватить выпавшую пустую. Клацнул затвором, загоняя патрон в ствол. Огонь по уходящему эшелону усилился, стреляло уже десятка три офицеров и в хвост хлестал пулемёт с дрезины.

— За мной! — бросил он Вадиму, заметив, что и на соседнем паровозе суетятся машинисты. Добежали в один момент. Бросив винтовку за спину и выхватив наган, Пётр забрался по лестнице в паровозную будку, успев пристрелить какого-то лишнего мужика в бекеше, явно не из паровозной бригады.

— Отставить разводить пары! — рявкнул он. — Все действия только по команде, если жить хотите! Попытаетесь сбежать — за яйца подвесим. Вадим, присмотри за ними, — сказал Аженов, выбрасывая труп и устремляясь к следующему паровозу.

Он легко отклонился от пули, выпушенной рукой какого-то большевика в кожаном картузе из окошка второго паровоза, влепив ему в ответ пулю из нагана. Взметнулся на паровоз и выстрелил в спину солдата, убегавшего в проход тендера.

Машинистам и кочегару выкрикнул тоже самое, что на первом паровозе. Затем взобрался по углю и дровам наверх и перепрыгнул на крышу вагона. Место было отличное. Красные, как тараканы, бежали прочь от станции. На белом снегу были видны великолепно. Пётр расстрелял из винтовки пять обойм, пока поток "бегунков" не прекратился. Попытку организовать сопротивление в двухэтажном станционном здании, офицеры сорвали лихой атакой, переколов внутри всех. Аженов набив гнезда револьвера патронами, слез назад в тендер паровоза и ещё раз предупредил железнодорожников, чтобы не вздумали заниматься ерундой.

Перрон был весь завален телами красных. Офицеры сгоняли в кучу пленных. Станция была взята.

Мина, поставленная казаками на мосту, в двух верстах от Гуково, не сработала, но дружина обстреляла вырвавшийся эшелон из всех стволов. Изрядно проредив уцелевших.

Вся баталия на станции заняла меньше получаса. Насчитали пять сотен трупов и триста пленных. Батальон тоже понёс значительные потери: семеро убитых и двадцать раненых. С убитыми из второй роты считай половины батальона уже нет.

Выставили охранение и только с утра начали оприходовать трофеи. Захватили 13 пулемётов, сотни винтовок и много патронов. Продовольствие и две походные кухни с готовой кашей. Подогрели и с утра позавтракали.

Допросили пленных и откопали могилу с офицерами второй роты. Издевались над ранеными офицерами страшно. Аженов сам видел поручика, которому, выковыряв звездочки прибили погоны к плечам гвоздями. По три гвоздя в каждое плечо, вместо звёздочек — ржавые рифлёные шляпки. Штабс-капитана Добронравова закопали живьем. Это и решило участь пленных. Заставив выкопать их могилу для убитых на станции большевиков, там же потом и расстреляли.

К полудню сдали станцию подошедшей Донской дружине и выехали в Зверево. Батальон получил приказание выдвигаться в Ростов.

Петр позвал Озереева и пока было время не поленился обыскать два десятка красных убитых им их винтовки позади эшелонов. Денег набрали под тысячу рублей. Два револьвера, четыре гранаты и патроны. Даже для своей "австриячки", Пётр разжился ещё сотней. Прапорщик забрал себе ножевой штык. Сталь на нём была хорошая. Старую раздолбанную винтовку брать не стал.

Погрузили в вагоны раненых и убитых и два эшелона двинулись к Зверево.

— А ты лихо штыком машешь Пётр Николаевич, — сказал Озереев, когда уже ехали назад. — Я за тобой еле поспевал, трёх всего заколол.

— Опыт большой, Вадим. У меня в роте два матёрых солдата всегда меня с боков прикрывало. Атаковали тройками. Один коренной, как правило с ножевым штыком, а два прикрывают. Силы во мне много, реакция хорошая, руки длинные, австрийцы только по сторонам разлетаются. Не знаю сколько, никогда не считал, но думаю раз пятьдесят, не меньше в штыковую пришлось ходить.

— А за что Георгия дали, Пётр Николаевич?

— Это уже в шестнадцатом году. Мы тогда очередной раз отступили. Линии фронта, считай, сплошной не было, проволока в один кол для блезира. А тут повадились австрийцы по нам тяжелыми гаубицами бить. И не только по передней линии, но и по тылам. Корректировщик у них где-то сидел. Одну кухню разбили у батальона, потом вторую. Ну я и отпросился у командира рейд в тыл сделать, чтобы батарею эту уничтожить. Собрал тридцать человек охотников из опытных, ночью перешли линию фронта и в тыл ушли верст на пять. Выявили батарею и следующей ночью напали. Перебили сотню артиллеристов, замки с орудий сняли, прицелы, в казённик по гранате, и в ту же ночь назад, на свою сторону перешли. Командир полка представление на меня написал.

В Зверево стояли порядком. Лихие "машинисты" из офицеров, как оказалось, всё же сожгли котёл у паровоза, привёзшего батальон. Путеец поручик Лысенко в зверевском депо обнаружил старый паровозик с четырьмя маленькими колёсами и здоровенной конической трубой, носивший в народе название "Танька". Сам подцепил "Танюшу" к составу, и успешно дотащил, не разгоняясь, вагоны до Сулина. Там уже подцепили нормального грузового "китайца".

В Новочеркасске выгрузили убитых и раненых, оставили взвод для захоронения и эшелоны убыли в Ростов. Обсуждали не очень удачные бои под Гуково и понесённые серьёзные потери. Решение приняли единственно правильное: ни раненых, ни убитых врагу не оставлять! Взводный, штабс-капитан Згривец, ходил с перевязанной рукой. Пулемётная пуля изуродовала кистевой сустав на правой руке. Больше из взвода в Гуково никто не пострадал. Сам капитан, даже с одной рукой, дрался на перроне. Когда его потом спросили, как он сумел, то Згривец ответил: — Я же офицер! А это такая малость — пуля в руку!

Г Л А В А 8

Со стороны Таганрога наступали войска Сиверса, до десяти тысяч штыков. Сборный отряд полковника Кутепова в несколько сот человек разгромил большевиков у станции Матвеев курган и красные на время затихли, зализывая раны. Тринадцатого января в Таганроге большевики подняли восстание и расчленили подразделения школы юнкеров, оставленных в городе. После двух суток боёв в окружении, юнкера пошли на прорыв. Из ста пятидесяти человек в живых осталось семьдесят, тяжело раненый начальник школы полковник Мастыко застрелился. Брошенные на помощь офицерские части помогли выйти уцелевшим юнкерам, но город был оставлен.

Большевики подтянули артиллерию и конницу, и малочисленные цепи офицерских рот и партизанских формирований начали медленно откатываться к Ростову, не в силах противостоять обходам красных, наступавшим широким фронтом с разных направлений. Сближаться красные не пытались, ведя огонь из орудий и пулемётов и потихоньку выбивая малочисленных противников. К ночи выставляли усиленные пулемётами заслоны, опасаясь ночных ударов опытных офицеров и конных партизан.

28 января бои велись в десяти верстах к западу от Ростова, у станции Хопры. Двадцать девятого застрелился Войсковой Атаман Войска Донского Каледин. Дон всколыхнулся и затих.

"Помогите партизанам! Спасите честь Родины и Дона! Пушки гремят уже под Сулином!". Все призывы Назарова, нового Атамана Войска Донского, оставались без ответа. Корнилов начал стягивать все части своей армии в Ростов, понимая, что что одним добровольцам, без поддержки казаков у Новочеркасска и Ростова не удержаться.

В тот же день, как застрелился Каледин, в Батайске, в двенадцати верстах от Ростова расстреляли офицерский патруль. Туда перебросили Морскую роту, разбавив моряков пехотными офицерами. Из-за малочисленности, рота смогла занять только станцию, а не само местечко Батайск, где начали накапливаться красные, подходившие к Ростову с юга. Через два часа морякам позвонили на станцию: "Сдавайтесь! Или придём и всех перевешаем!"

"Приходите и вешайте!" — коротко ответил полковник Ширяев, кладя телефонную трубку.

В Батайске развернулись ожесточённые бои. Красные подтянули до трёх тысяч человек и бронепоезд. На помощь морякам бросили юнкерский батальон, но пробиться к Батайску им не удалось. Морскую роту отрезали. Юнкерской батарее удалось подбить паровоз блиндированного поезда, и моряки провели на него атаку, уничтожив обстреливающие станцию орудия, захватив трофеи и главное — патроны. Батайский отряд продержался на станции три дня и ночью пошёл на прорыв. Прорыв удался, но красные подходили к городу всё ближе. По данным разведки с юга наступало до 5000 тысяч штыков. Красные давили с севера, запада и юга, петля затягивалась.

Пётр ходил в караулы и патрули. Каждый день. Зверски хотелось спать, служба из-за малочисленности людей выматывала. День в карауле, день в патруле. Потом тоже самое. Располагались в здании Технического училища. Охраняли железнодорожный вокзал, мост через Дон, банк, электростанцию, телефонную станцию. Посылались посыльные связи с распоряжением частям. Арестовывали выявленных большевиков, распространителей листовок и агитаторов. С арестованными разбиралась следственная комиссия, работающая на вокзале. Нападавшим на патрули выносился смертный приговор. Корнилов готовил армию к оставлению Ростова. Пока же в городе формировались подразделения и команды. В подрывную команду попросили сдать имеющиеся гранаты. Пётр и Вадим по одной отдали. Патроны не выдавали, но в первом батальоне они были, после боёв в Гуково. Корнилов у местных купцов добыл два миллиона рублей на нужды армии, дав расписку, что деньги реквизированы. Закупили телефоны, кабель и прочее оборудование для связистов.

Попытка привлечь офицеров Ростова в ряды Добровольческой армии не удалась. Собралось человек двести, одетых в гражданскую одежду и тут же разбежавшихся, как только их стали переписывать. Записалось не больше десятка.

На следующий день в газетах напечатали ультиматум офицеров батальона:

"Вам объявляет 1-й офицерский батальон: кто не с нами, тот против нас! В трехдневный срок предлагаем всем офицерам, находящимся в Ростове, вступить в ряды армии, или покинуть Ростов".

— Надо было ещё дописать: "Иначе смерть!", — сказал Озереев, показав Петру газету.

— В этом ты неправ, Вадим. Не будем же мы арестовывать офицеров по квартирам. Да и сил у нас таких нет, чтобы Ростов шерстить. А смерть им большевики приготовят. Всех оставшихся выявят и расстреляют. А потом, это ведь мы с тобой холостые, а ведь у многих здешних офицеров жёны и дети. Не так-то просто в такую годину семью бросить и уйти воевать. Ты посмотри на офицеров в батальоне, среднего возраста добровольцев практически и нет. Или старики или молодёжь. У Алексеева вообще юнкера и студенты без всякого военного опыта. Пацаны, а ведь неплохо дерутся.

— Обидно мне Петр Николаевич, что дерутся единицы, а за их спиной отсиживаются тысячи!

— Мне тоже обидно. Я в Екатеринодаре должен быть, мать и сестру поддерживать, коли уж с фронта отпустили, а приходится чуждый мне город идти от мазуриков охранять.

На следующий день стоя на охране вокзала, они могли воочию увидеть, как малодушные, прочитав ультиматум и боясь ареста, начали уезжать из Ростова. Их выдавали тёмные пятна на плечах после споротых погон и покрой офицерских шинелей со срезанными пуговицами. Были и переодетые в гражданское платье. Ещё больше офицеров затаилось в городе.

Опять затребовали связного. Несколько офицеров уже убили ночью на улицах города, из-за угла, поджидая одиночек. Выпало идти Володе Алфёрову, молодому прапорщику девятнадцати лет. Одного из последних выпусков, уже при Керенском. Все начали давать советы, как пройти по ночным улицам, чтобы не подставиться.

— Ты гранату в карман взведённую возьми, — сказал Згривец. — Гранате что, она механизм, если убьют из подворотни, хоть гадов на тот свет отправишь.

— Новый тактический прием — уничтожение противника с того света! Не знаю, не пробовал! — оценил идею капитана поручик Паль.

Володька пошел к взводному, получил у него гранату, взвёл, снял предохранительное кольцо, сжал рычаг и сунул руку в карман. Отойти он успел всего на три квартала. Взрыв ночью было прекрасно слышно. Отделение похватало винтовки и высыпало на улицу. Алфёров был мёртв. Он лежал с пробитой кистенём головой и оторванной ногой, но рядом валялось ещё три трупа большевиков. К четвёртому, парикмахеру, привёл кровавый след. Вытащили суку из дома и там же расстреляли. Со следующей гранатой пошел прапорщик Юра Рейхгардт, он дошёл с донесением нормально, видно караулили связников недалеко от вокзала.

Через день, после патрулирования отправили на охрану банка. В охране было целое отделение. Начальник караула — штабс-капитан Крыжановский. Через два часа прибыло ещё десять добровольцев — Корнилов в связи с приближением к Ростову красных решил эвакуировать ценности банка в Новочеркасск Донскому правительству. Крыжановский завёл всех в караульную комнату и приказал освободить вещевые мешки офицеров. Задача стояла простая — перенести восемьдесят кожаных пудовых мешков с золотым песком на вокзал. Каждому давали по два. Отправляли парами через пятнадцать минут, чтобы не привлекать внимание.

Пётр шёл с Озереевым. Ему то было наплевать, он мог взять ещё столько же, а вот Вадиму было тяжеловато.

— Никогда не думал, что придётся два пуда золота за плечами тащить, — сказал тихо Аженову прапорщик, сдерживая дыхание. — Лямки бы не оторвались, тяжёлое, зараза.

— Лямки прошитые, крепкие, да и идти не особо далеко, — подбодрил его поручик.

Мешки выглядели тощими, золото занимало совсем небольшой объём.

"Зря начкар приказал все вещи выгрузить, — подумал Пётр, — надо было что-то лёгкое оставить. Не так бы приметно было".

Ростов был заполнен криминальным элементом. Помимо собственных бандитов сюда стекались дезертиры с Кавказского фронта, рискнувшие забраться в Область Войска Донского. Не будь в банке офицерского караула, его бы уже давно очистили от всех ценностей. Местная власть никаких военных отрядов не имела и защитить своё имущество не могла. Вся многотысячная масса солдат ждала только момента, когда падёт власть Каледина, чтобы ринуться в центральные районы России, где уже шла драка за землю и крестьяне грабили помещичьи усадьбы. Область Войска Донского закупорила железнодорожные магистрали, ведущие с Северного Кавказа и солдатская масса скапливалась на станциях в Ставрополе, Тихорецкой, Кавказской, Торговой, подзуживаемая большевистскими агитаторами и готовая выплеснуться из котла. Казачков пока побаивались, но красные быстро сколачивали части, готовые расчистить дорогу Советской Власти. Декрет Ленина "О мире" привёл к абсолютному развалу всех внешних фронтов бывшей российской империи. Армии, дивизии и полки перестали существовать. Миллионы русских вооружённых солдат ринулись домой. Большевики не хотели защищать земли империи, главная цель — удержать власть. Врагами были не немцы, австрийцы, румыны и турки, занявшие значительные куски российской державы, а внутренние окраинные области, не желавшие подчиниться новой центральной власти.

Городские банды Ростова могли при желании набрать не одну сотню бандитов, готовых напасть и отхватить лакомый кусок, каким являлся банк. Пока стоял офицерский караул с пулемётом, банк пока обходили стороной, прекрасно понимая, что завяжись бой, офицерам придёт помощь. Но к городу подходили красные и караул должны были снять. Да и при вывозе ценностей можно было поживиться. За банком присматривали и ждали, когда начнут что-то вывозить.

За двадцать минут дошли до вокзала. Банковский служащий в отдельной комнате принимал опечатанные мешки. Пошли назад, чтобы забрать вторую порцию золота. Встретили две пары других "золотонош", двигающихся навстречу.

По мнению Аженова, чем три часа носить это золото пешим порядком, проще было подогнать один грузовик и вывезти. Грузу то было около тонны. Если не за один рейс, то за два. С серебром так и поступили. Ящики, заполненные монетами и слитками, вывезли за один рейс. От вокзала тут же отошёл в Новочеркасск поезд с усиленной охраной.

Самое смешное, что все эти ценности оказались в руках большевиков. Донское Правительство, оставило их в Новочеркасске. Но из Ростова добровольцы вывезли всё. Тихо, спокойно и без всяких эксцессов.

Г Л А В А 9

Ростов обезлюдел. Жители сидели по домам и лишь редкие прохожие мелькали на улицах. Красные снарядов не жалели и с окраин слышались выстрелы орудий и рвались снаряды. Обороной города при отходе Добровольческой армии командовал генерал Марков. Ледокол вспорол лёд на реке Дон, чтобы затруднить красным переправу, железнодорожный мост развели, подрывные команды подорвали железнодорожное полотно со стороны Батайска. Малочисленные заслоны сдерживали наскоки красных с трёх направлений. Красные, чувствуя слабину, наседали сильно, стремясь ворваться в город. 1-й офицерский батальон генерал Марков держал резервом на вокзале, остальные части отошли в Лазаретный городок, для дальнейшего следования к станице Аксай. Армия уходила из Ростова на восток. Для вывода заслонов генерал ждал ночи.

На вокзал изредка прилетали пули — обстреливали местные большевики из подворотен и с крыш. На выстрелы отправлялось отделение, пойманных с оружием кончали на месте. Близ вокзала бухали заряды подрывной команды — подрывались стрелки и паровозы.

Третью роту отправили на помощь в Темерник со взводом юнкеров, а затем первую и вторую в сторону Таганрога в направлении на Хопры. Корниловская рота уже отошла, осталась там Морская рота и партизанский отряд Грекова. Красные уже постреливали в тылу, обойдя в сумерках сотню залегших в снегу офицеров и казаков.

— В цепь! — приказал подполковник Плохинский, развернув роту за четыреста метров от позиций моряков и отправив посыльного предупредить, что подходят свои. Он специально растянул роту как можно шире, с тем чтобы прочесать тылы. Десятка два красных, просочившихся в тыл, прикончили в один миг. Аженов завалил одного с пятидесяти метров, высмотрев вскочившую в потемках фигуру, огрызнувшуюся винтовочным выстрелом.

Добежали до морячков, прекрасно видных на снегу в своих чёрных шинелях, по команде дали пару залпов в направлении красных. Постреляли ещё минут двадцать, практически в никуда, поскольку совсем стемнело. Красные, сообразив, что к офицерам подошло подкрепление, затихли. Никто больше на пулю не рвался. Отошли сначала казаки Грекова, потом Морская рота, потом уже отвели и офицерские роты.

Мороз особо не давил, перед отправкой роты успели поесть на пункте питания, так что предстоящая бурная ночь особых трудностей не представляла.

Марков приказал взорвать единственный броневик, чтоб не достался врагу, и сгрузить пулемёты с грузовиков. Генерал был прав, по степи, куда собиралась уходить армия на грузовике не проедешь. Распорядился искать под пулемёты подводы и лошадей.

— Да где мы их ночью найдём? — раздался голос кого-то из пулемётной команды.

— Где найти думайте! А я вам показываю, — сказал генерал. Он подошёл к сигнальному столбу, разбил рукояткой нагана стекло и нажал кнопку. Через десять минут примчалась пожарная команда с бочкой воды.

— Бочку сбросить, пулемёт в повозку, — распорядился Марков.

Народ рассыпался по окрестным кварталам, гнали брички, пролётки, нашли даже пару телег.

Отряд, построившись, двинулся на Аксайскую. Командиры довели, что туда уже отправлены квартирьеры и ночью можно будет отдохнуть.

Отдохнули в тепле, а это по зимнему времени дорогого стоит. Дали по куску хлеба с маслом, купленных у казаков и утра начали переправу через Дон.

Техническая рота всю ночь работала, сделала съезд на лёд и настелила гать поверх льда для переправы орудий. Часть людей разгружала эшелон с боеприпасами, оружием и продовольствием, перегружая всё на телеги.

Вперёд на рассвете ускакала конница полковника Гельшермана и сотника Грекова прикрывая переправу армии.

Утро было чудесное. Пётр стоял в строю своих товарищей. Батальон ожидал своей очереди на переправу. Он шёл последним, выставив заставы с этой стороны Дона. Первым перешёл по льду генерал Алексеев, пеше, помогая себе тростью. Из-за больных ног ходил он с трудом, даже с палочкой. Корнилов с конвоем и Романовский пересекли реку на лошадях. Командующий остановился с той стороны реки, ожидая подхода частей, чтобы поздороваться. Первым шёл юнкерский батальон, затем студенческий. Молодёжь, радуясь началу похода, улыбалась, тем более дали вкусный завтрак и чай с сахаром. За батальонами подполковник Миочинский начал перетаскивать орудия батареи. Лошадей выпрягли, телеги максимально разгрузили от снарядов, справедливо полагая, что лучше съездить лишний раз, чем загнать боеприпасы под лёд. Катили орудия на руках вместе с зарядными ящиками, изъяв оттуда все снаряды. Лёд под трехдюймовками опасно потрескивал.

С высокого берега было прекрасно видно, как навстречу солнцу по ослепительно-белому снегу ползла чёрная змея людей и повозок. Голова колонны уже скрылась в станице Ольгинской, до которой от Дона было пять вёрст, а хвост ещё оставался в Аксае. Наконец обозы закончились, батальон снял заставы и тоже перешёл реку. Значительно потеплело, дышалось легко, степной воздух был свеж. Где-то у горизонта на западе виднелся Ростов и Нахичевань. Армия уходила пока на восток. Глубже в степь и подальше от железных дорог. В Ольгинской Корнилов планировал переформировать все части, создав из мелких разрозненных отрядов серьёзные боевые подразделения.

— Интересно, сколько стоять будем в Ольгинской? — завязал разговор, шагавший рядом с Озереев.

— Думаю день-два, не меньше, — поделился своим мнением Аженов.

— Это хорошо. Надо будет сапожника найти, да сапоги прошить. Если грязь начнётся — потекут, обязательно.

— К сапожнику сходи, а лучше после первого боя подбери себе что-нибудь у красных. Желательно яловые, — посоветовал Пётр.

— Подцепишь ещё какую-нибудь заразу, потом весь поход будешь мучиться.

— А ты посмотри сначала, нормальные ли ноги у большевика, или нет. Если с коростой, мозолями или цыпками — не бери.

— Тоже верно, — согласился Вадим со словами старшего товарища.

Дошли быстро, что там пять вёрст по утоптанной дороге. Казаки встретили хорошо. Станица богатая, вдали от боёв. Поели хорошо и залегли спать. Хозяйка уже выпотрошила пару кур и варила картоху на ужин. Хлеба свежего, духовитого, было вдоволь. Многим досталось и молоко. Хозяин предложил самогона, выпили по полстакана. Охрану пока несли партизанские отряды, выславшие дозоры в разных направлениях.

Армию Корнилов свёл в восемь пехотных частей. Сводно-Офицерский полк, Корниловский ударный полк, Партизанский полк, Особый Юнкерский батальон, Чехословацкий инженерный батальон с Галицко-русским взводом, Техническая рота. Пехота насчитывала в своём составе порядка 3000 человек. Помимо этого, было образовано два дивизиона конницы — по двести сабель и артиллерийский дивизион — 8 орудий. Имелся ещё конвой генерала Корнилова, состоящий главным образом из текинцев. Обозов было три: армейский с запасами снарядов, патронов, винтовок и продовольствия, санитарный где располагался походный госпиталь и везли до двухсот раненых и больных, и обоз с беженцами. Тяжело раненых укрыли по квартирам в Ростове и Нахичевани. В Ростове также оставили офицеров-курьеров, которые должны были доставить в города России, Москву и Петроград известия, что Добровольческая армия продолжает свою борьбу против большевиков, захвативших центральную власть в стране.

Командиром Офицерского полка назначили генерала Маркова. Полк состоял их четырёх рот, команды связи и подрывников. В первых трёх ротах было по двести человек, в четвёртой — сто десять. Связистов с подрывниками около трех десятков. При штабе полка пять конных офицеров-ординарцев, для передачи приказаний. Сводно-Офицерский полк по численности был самым большим, почти восемьсот человек.

— Это мой штаб, — представил генерал. Помощник — полковник Тимановский Николай Степанович и доктор Родичев Гавриил Дмитриевич, он же казначей. Нас здесь немного. Но я глубоко убеждён, что даже с такими малыми силами мы совершим великие дела. Не спрашивайте меня куда мы идём — к чёрту на рога за синей птицей! Приказом Верховного Главнокомандующего, имя которого знает вся Россия, я назначен командиром Офицерского полка, который сводится из трёх ваших батальонов, роты моряков и Кавказского дивизиона. Командиры батальонов переходят на положение ротных командиров, ротные командиры на положение взводных.

Тут генерала перебил полковник Борисов:

— Я считаю для себя невозможным с должности командира полка возвращаться в роту!

— Полковник! Вы мне не нужны. Назар Борисович, подполковник Плохинский, примите роту!

— Слушаюсь, господин генерал!

Первая рота про себя обрадованно хмыкнула, полковнику Борисову не доверяли, считая, что в бою под Гуково он принёс неоправданные потери.

Тимановский Петру понравился. Здоровый мужик, комплекции такой же, как и он, с бородой и в очках. Под бородой могло быть ранение, толстая палка, на которую опирался полковник, говорила о том же. Очки придавали умный вид. Офицеры редко носили на службе очки. Мало кто в строю знал, что Тимановский дружил с Марковым, воевал с шестнадцати лет (начал в русско-японскую) и наград у него больше чем у любого офицера в Добровольческой армии. А с палкой он ходил из-за ранения в позвоночник. На казначея Аженов особо внимания не обратил, встретит — не узнает.

Генерал приказал сделать всем погоны и флаг полка. Офицеры для флага определили белый Андреевский крест на чёрном поле. Погоны тоже чёрные с белой окантовкой.

После построения разошлись довольные. С командованием повезло. Опять же их полк первый в истории России офицерский. Выучка и боевой дух — выше не бывает. Дату рождения такого полка — 12 февраля 1918 года все постарались запомнить. Единственное смущало — никто не сказал, куда будут двигаться. На завтра объявили выход. Готовились тщательно, изготовили и пришили новые погоны, почистили оружие. Озереев починил сапоги и густо их смазал ваксой, чтобы пропитались и не текли. У казаков, посмотрев на опытных офицеров, купили башлыки, хоть немножко укроет от непогоды, дождя, снега и ветра.

Всех юнкеров Корнилов произвёл в прапорщики. Молодёжь бегала по станице, искала самогон, нет не напиться, а просто отметить. Юнкерский батальон ходил в именинниках. Кадетов, тем же приказом перевели в разряд юнкеров.

Уже ближе к ночи пришло известие, что красные взяли Новочеркасск и две тысячи донцов под командой Походного атамана Попова ушло в степи. Войсковой атаман Назаров, Донской круг и правительство — арестованы.

Завтра с утра армия выходит. Куда — знает только Корнилов.

Как стемнело легли спать. Спалось хорошо и сладко. Петру даже приснилась какая-то девушка. Незнакомая, в белом переднике сестры милосердия. "Надо поосторожней завтра быть!" — подумал он, проваливаясь опять в сон.

Г Л А В А 10

Ночью прошёл дождь, сильно потеплело. Степь стала чёрной, с белыми проплешинами нерастаявшего снега. Утром выступили в поход. Ротный довёл, что двигаемся на Хомутовскую, до станицы двадцать вёрст.

Не считая конного дозора, офицерская рота шла первой. Офицерский полк, 1-я батарея и Техническая рота — авангард армии. С хорошим настроением двигались только с версту. Потом настроение упало. Беспрерывное чавканье выдираемых из грязи ног раздражало. На каждый сапог цеплялось по полпуда земли и многочисленные ноги месили грязь, делая их неё жижу. Задним было легче — размолоченная в грязь земля только пачкала сапоги, не цепляясь пудовыми комьями. Шли в колонну по пять и только малочисленная четвёртая рота в колонну по три. Командовавший ей ротмистр Дударев называл такое построение мудрёным кавалерийским названием.

Пётр шагал неспешно. При его росте шаги приходилось делать поменьше, соизмеряясь с шагавшими рядом. С распутицей он на фронте встречался не раз и её не боялся, обдумывая мысль, что если объявят привал, то сесть будет негде — вся земля пропиталась водой. Надо будет подыскать пригорок или кусок не стаявшего снега. К его сапогам большого размера и куски земли налипали огромные.

Поднялись на холм. Видно было Ростов, Аксай и чёрную колонну армии, обозы которой ещё не все вышли из Ольгинской. До первого привала двигались часа два. Честно говоря, было пора. Даже у Аженова ноги уже гудели. Остановились вроде, как и на пригорке, но сесть было некуда. Снег растаял, а земля мокрая.

— Надо будет в станице попытаться купить кусок клеёнки, или брезента, — сказал Пётр Озерееву. — А то так и придётся на каждом привале задницей в лужу садиться.

— А что ты на вещмешок не сел, Пётр Николаевич?

— Промокнет, а там у меня портянки сухие и бельё.

— Если дождь будет, то всё равно промокнет.

— Ну то если дождь!

Поручик и прапорщик перемотали портянки и присели на корточки, не дожидаясь, пока влага проникнет через сукно шинели.

— Как сапоги, держат? — спросил Аженов.

— Левый чуть влажный, а правый пока сухой.

— Чаще перематывай, а то ногу натрёшь!

Поручик оказался прав. С натёртыми ногами в полку уже оказалось десятка два человек. Сырые сапоги и беспрерывное выдирание ног из грязи туда-сюда, набивали мозоли в один миг. С десяток офицеров пришлось отправить в полковой обоз, забинтовать стёртые ноги. В обоз отправили и сестёр милосердия, безжалостная грязь стаскивала с них слишком большую не по ноге обувь в один момент. Приходилось держать девушку на весу и вытаскивать утонувшие в грязи сапоги. Офицеры, служившие раньше в кавалерии, быстро обрезал свои длинные до земли шинели до колен. Шпоры тоже сняли, если грязь не похитила их раньше. Шинель обрезать легко, нижний край у неё не подшивается и предназначен именно для обрезки. В то же время шинель обрезать очень сложно. Обрезать самому и на себе (не снимая) — это значит испортить вещь. Всё начинается уже с примерки. Как только нагнулся, чтобы примерить, сколько надо отхватить, так сразу и попал. Пола опустилась вниз, ты отмерил и как выясняется потом — отмерил неправильно. Отрезал и край шинели оказался выше колен. И, что самое неприятное, но и выше голенищ сапог и теперь вода, в случае дождя будет стекать тебе по шинели прямо в сапоги. Да и коленки тебе не простят, что ты зимой их без тепла оставил. Взводный, штабс-капитан Згривец, долго выговаривал двум кавалеристам, умудрившимся сделать "подстреленные" шинели. Хотя в атаку бегать в такой — любо дорого.

Привал был недолгий, полчаса. Дать роздых не людям, а лошадям. Им приходилось ещё хуже, чем людям. Пётр в шеренге шел правофланговым и видел, как сзади артиллеристы толкали пушки, если лошадки не могли вытянуть их из низины.

Следующий привал был дольше. Кормёжкой никто не заморачивался, может в обозе что-то и давали, но здесь нет. Пожевали колбасы с хлебом, купленными в станице, передохнули, и двинулись опять по чавкающей грязи. После еды двигалось легче, а может уже втянулись помаленьку. В Хомутовскую пришли ближе к вечеру. Обоз втягивался ещё часа два. На взвод отвели две хаты. Квартирьеры поработали хорошо, натоплено, хозяйки уже наварили еды на всех постояльцев. Поели, обсушились, расспросили хозяев. Сходили в станичную лавку, купили два аршина клеёнки, фунт леденцов и пряников. Взяли по два фунта белых сухарей — ничего не весят и погрызть можно в дороге, чтобы кишка за кишкой не бегала. У хозяйки купили хороший шмат солёного сала, завёрнутый в белую тряпицу.

Ночью разбудили: — Господа офицеры вставайте! Ваша очередь в заставу.

Взводный повёл на окраину станицы. Сменили взвод третьей роты. Предстояло нести охрану станицы с запада, со стороны Ростова. Пётр штык к винтовке примыкать не стал. У него винтовка что со штыком, что без штыка, точно била. Да и не видно ни черта ночью, ни целик, ни мушку не разглядишь, стрелять только залпами по направлению. В спину стал задувать ветерок, выдувая из-под шинели тепло. Достали башлыки, утеплились, но всё равно зябко. Земля ночью подмёрзла, под ногами не хлюпало, сапог становился на твердь. На глубоких лужах корка льда. Не суйся на ровное светлое пятно и не провалишься. Иди по черноте, хоть неудобно, но вполне нормально.

Взводный растянул в цепь, приказал залечь и слушать ночь.

— Не зря мы вчера клеенку купили, — вымолвил тихо Озереев, — сразу пригодилась.

— Да, — согласился лежащий от него в трёх шагах на подстилке Аженов. — Надо было только по полтора, или два аршина брать. Сидеть хорошо, а лежать — маловато.

Разговоры в цепи затихли. Застава вслушивалась в ночь. Через полчаса прошли отделённые, предупредили, что, если начнут подмерзать, вставали по одному, молча размяли замерзшие члены и опять ложились. На земле всё теплее, не так ветер выдувает.

Место для заставы было подобрано правильно. Чуть ниже вершины небольшого взгорка. И видно сверху лучше и от ветерка взгорок прикрывает. Глаза попривыкли и уже можно было в ночи что-то рассмотреть. Плохо, что горизонт видно был закрыт тучами и на границе земли и неба была абсолютно чёрная полоса, а может это был обман зрения. Звезд на небе видно не было, Луна из-за туч не просвечивала. Зимой, насколько вспомнил Пётр, Луна могла появляться только вечером и в начале ночи. А может вообще был период, когда её видно не было. Из того, что им рассказывали в училище, он чётко вынес, что Луна меняется от молодой до полной и затем стареющей за пятнадцать дней. Потом её пятнадцать дней ночью на небосводе не видно. И движется она относительно наблюдателя летом с востока на запад примерно в секторе шестьдесят градусов. Зимой направление движения с северо-востока на юго-запад. Три дня можно наблюдать на небосводе молодой месяц, три дня полнолуние, три дня старый. Все остальные дни из пятнадцатидневного цикла — половинку или больше освещённого диска Луны.

Пётр развязал мешок, пожевал колбасы с сухарём и съел пару карамелек. На фронте царило твёрдое убеждение, что сахар улучшает ночное зрение. Его перед рейдом, даже выдавали по куску разведчикам, если был, конечно. Встал, присел несколько раз, разгоняя кровь, помахал руками. Лёг снова.

Может и вправду видеть стал лучше, а может посветлело ближе к рассвету, но уже вдали различал чёрные гряды кустов в низинке.

— Наблюдаю движение в двухстах шагах, — тихо сказал он в сторону Озереева. — Передать по цепи.

Тоже самое сказал в другую сторону подпоручику Юриксону.

Над кустами что-то шевелилось, тёмное, непонятное и большое.

Пётр слышал, как его предупреждение понеслось влево и вправо. Какой-то придурок щелкнул затвором винтовки, как будто раньше не мог вогнать в ствол патрон. Штык Аженов надевать не стал, не желая выдавать себя блеском клинка, а вот револьвер вытащил из кобуры и за отворот заткнул. Второй наган упрятал в карман галифе.

Застава приготовилась к бою.

— Прямо перед собой, Огонь! — заорал взводный, рассмотрев, как эта непонятная темная масса спустилась в лощинку. Ударил залп и тут же заржали кони.

Клацнули затворы, загоняя в винтовки следующий патрон.

— Залпом, Огонь! — снова выкрикнул командир. И ударил второй залп, выкинув горячие пули в темень.

— Шашки вон! Вперёд! — раздалась ответная команда в темноте, и конница ринулась на заставу.

Офицеры успели дать ещё один залп, когда из ложбины вылетела конница. Из было много. Пётр единственный, кто успел расстрелять всю пачку патронов.

— Встать! — заорал взводный. — Отражение конной атаки!

Цепь встала, ощетинившись иглами штыков. Силы она не имела, так тонкая редкая преграда для конницы. Офицеры стояли на расстоянии трёх шагов друг от друга. Конник промчится свободно и шашкой башку снесёт тому, кто справа.