Господа офицеры! Книга 2 (СИ)

Поливало двадцать минут, не больше. Потом туча ушла, оставив после себя местность, по щиколотку залитую водой. Колонна тронулась, матерясь и хлюпая сапогами по враз раскисшей земле. Через два часа выбрались на сухое место и сделали привал. Шинель пришлось снять, отжать и разложить на просушку. Солнце опять вылезло на небо и жарило как ни в чём не бывало. Пётр перемотал сухие портянки, пообедал и через час двинулись дальше. К вечеру вышли к станциям Сосыка, с ходу, грязные и злые, выбили красных и заняли обе станции и станицу Павловскую.

Полк оседлал железную дорогу на Ростов и встал, ожидая подхода конного Офицерского полка. Через сутки начали наступление вдоль железной дороги: Кубанский стрелковый полк с западной стороны дороги, Офицерский — с восточной. Офицерскому полку предстояло захватить станицу Крыловскую и Екатериновскую. К обеду взяли Крыловскую, почти без потерь. Чуток постреляли и добили штыками отставших. Красные спешно отходили. 1-й батальон бросили на помощь 3-му, который двигался сразу на Екатериновскую. Шли скорым маршем, до цели десять вёрст. Земля была сухая, колонну накрыло облаком пыли.

Рота выскочила на гребень и увидела противника. Внизу текла какая-то речка, большевиков застали во время переправы. На ту сторону через узкий мосток переправилось уже тысячи две-три, с этой стороны имелись малочисленные пехотные части и отряд конницы, видно прикрывавший переправу. Ротный развернул роту и скомандовал: — Вперёд.

— Быстрее, быстрее товарищи! — доносился голос, какого-то командира, командующего переправой.

Марковцев заметили. С той стороны ударили пушки, на этом берегу из тачанок открыли огонь пулемёты. Снаряды, выпущенные прямой наводкой, накрыли жидкую ротную цепь, пулемёты начали пристрелку, пули засвистели рядом. Конница красных начала манёвр, разворачиваясь для атаки. До большевиков было метров четыреста, и Пётр сообразил, что если красные доскачут до роты, то половину вырубят начисто. "Сотня, или чуть меньше" — оценил Аженов разворачивающуюся лаву.

— Отходим! — закричал ротный. — Бегом!

Поручик бежал быстро, благо спуститься с гребня успели метров на пятьдесят.

— Ложись, — закричал, командир. — Отражение конной атаки!

Аженов плюхнулся на землю лицом к противнику, успев заметить, как сзади развернулась уже вторая рота, прикрыв с тыла отступавших.

Нескольких конников, выскочивших на гребень и увидевших готовые к удару офицерские цепи, сбили выстрелами практически в упор. Аженов тоже одного ссадил, попав в грудь. Красные благоразумно откатились. Одно дело вырубить роту, второе — напасть на батальон. Пока подтащили пулемёты, красные успели переправиться и поджечь мост. Из винтовок набили несколько десятков, пока артиллерия противника не начала садить по гребню, отгоняя стрелков. Основная масса большевиков уже отошла от реки и офицерские пулемёты не доставали. Пётр сделал себе зарубку на память, что у Сорокина красноармейцы имели более высокую выучку и достаточно количество опытных командиров. Бои обещали быть тяжёлыми. Это и подтвердилось.

Третий батальон, наступавший на станицу, сумел подойти на пятьсот шагов. Красные, выкатив пулемёты на тачанках, остановили батальон, а затем контратакой опрокинули 8-ю роту. Пулемётами иссекли расчёт орудия 1-й батареи, выдвинувшегося на прямую наводку. Рота побежала. Тимановскому и девятой роте стоило большого труда отбросить противника встречным ударом. Прорвались и захватили окопы большевиков. Схватка была жестокой. Дальнейшее наступление на станицу полковник Тимановский остановил. Ночь прошла тревожно. На правый фланг переместился бронеавтомобиль Тимановского "Верный", готовый отбить ночную атаку.

Утром 1-й и 3-й батальон заняли станицу Екатерининскую. Потрёпанный противник отошёл, опасаясь окружения. 2-й батальон полка стоял на станции Крыловской. День отдыхали и приводили себя в порядок. К обеду приехали походные кухни, но на вкусный суп нашлось мало желающих, казачки уже накормили голодных офицеров под завязку. Полк понёс серьезные потери — до 350 человек убитыми и ранеными, но задачу выполнил. Вечером, как стемнело, местный предприниматель провёл для офицеров бесплатный сеанс синематографа. Смотрели стоя, прямо на площади, на натянутый высоко экран из сшитого белого сатина, вспоминая довоенную жизнь. Играл патефон. Было тихо и грустно. Показали Царя.

На следующий день дивизия двинулась на станицу Кисляковскую, с задачей захватить станицу и станцию.

Бой был жестокий. На станцию наступали двумя колоннами. Артиллерия отогнала бронепоезд и Кубанский полк при поддержке марковцев бросился в атаку. Завязалась упорная схватка, красные несколько раз контратаковали, отбрасывая наступающие части. Кутепов перебросил две роты офицеров на помощь отброшенным Кубанцам. Поддержка двух офицерских рот переломила ход боя и станцию взяли. Третья колонна нанесла удар по станице. Здесь получилось полегче. Опасаясь, что добровольцы атакуют в тыл со стороны станции, большевики отошли после первого же удара.

К ночи приехала кухня, встали даже те, кто спал. Петр с удовольствием съел миску гречневой каши с мясом и, поблагодарив кашеваров, снова завалился спать. Нужно было выспаться. Все понимали, что коль враг отходит, его нужно гнать и гнать! А для этого нужны силы и бодрость.

Утром объявили приказ: взять станицу Кущёвскую — очередной узел железных дорог, место сосредоточение сорокинских частей. Предупредили о возможности тяжелого боя, выдали дополнительно патроны. Пётр огорчённо пересчитал свои — осталось чуть побольше сотни.

Колонна батальона двигалась по дороге на Кущёвку форсированным маршем. Разведка противника вблизи не обнаружила. Через час в воздухе раздался какой-то гул и стрекот.

— Аэроплан! Аэроплан! — раздалось по колонне. Многие их видели ещё на фронте. Достаточно низко прошли два аэроплана, чтобы все любопытные рассмотрели чёрные кресты. Ясно, что аэропланы были немецкие и вели разведку. Если сорокинцы начнут под Батайском отходить, испугавшись удара Добровольческой армии, фактически режущего группировку красных пополам, то немцы вполне могут свободно занять их позиции, спустившись южнее Ростова.

1-я генерала Маркова дивизия фактически заняла станицу Кущёвскую без боя. Конная дивизия генерала Покровского рассекла армию Сорокина, перерезав железнодорожное сообщение и двигалась к Азовскому морю в направлении Ейска. Большевики откатывались вдоль Черноморской железной дороги на Новороссийск. В Кущёвке взяли трофеями множество оставленных противником составов с оружием, снаряжением, обувью и продовольствием. Конные дозоры, отправленные на север, встретились с частями Донцов, следующими вслед отступающим красным. Практически это означало, что Добровольческая армия отогнала большевиков от южных границ Дона. И теперь Донцы смогут перебросить отсюда части на другие фронта, провести мобилизацию из освобождённых районов. Радовались все. И офицеры, и Донцы, и Кубанцы. Освободили значительную территорию Дона и Кубани от власти большевиков.

Дивизия остановилась на отдых. Первым делом захоронили тела повешенных на площади, затем развесили местных большевиков и предателей. Привезли пополнение — 500 казаков. Влили во все полки, даже офицерские. В седьмой и девятой роте образовались казачьи взвода.

Добровольческая армия растянула фронт на 250 вёрст. Конная дивизия генерала Покровского чистила населённые пункты в районе Ейска. Конная дивизия Эрдели висела на фланге отходящей армии Сорокина. 3-я дивизия заняла Кореновскую и, сформировав из пленных красноармейцев полк, наступала на Екатеринодар. 2-я дивизия, заняла Кавказскую и вела наступление на Армавир. В тылу красных большой партизанский отряд Шкуро занял Ставрополь. Задача стояла взять Екатеринодар, не допустив вхождение в город отступающей армии Сорокина, прижать силы большевиков к черноморскому побережью и уничтожить. В дальнейшем развивать наступление на Армавир— Ставрополь — Минеральные воды.

Отдыхали два дня. Некоторые получили новое обмундирование. Петр оделся с иголочки: новая форма, новые сапоги. Только фуражка старая. Получил три сотни патронов для своего Манлихера. Красавец! Озереев тоже приоделся. Железные дороги работали. Техническая рота привела все пути и железнодорожную связь в порядок. По приказу командующего, Кубанский полк отправили к Ставрополю, Офицерский погрузили в эшелон и двинули к Тихорецкой. Доехали быстро, что тут ехать — семьдесят вёрст всего.

Паровоз медленно втягивал эшелон на станцию.

— Жандарм! — разнеслось по вагонам. Все столпились в дверях теплушек.

Да действительно, под восторженными взорами на платформе стоял жандарм. В полной форме — "старорежимный". С унтер-офицерскими нашивками на погонах, серебряным галуном на рукаве, медалями и аксельбантом на плече. Аксельбанты были не красные, а трёхцветные: бело-сине-красные. Под цвет Национального флага. Он стоял неподвижно, как памятник, как символ величия России, порядка и спокойствия. И это было здорово!

Как только эшелон остановился, ротные предупредили не шуметь — на соседнем пути стоял штабной поезд генерала Деникина. Это обрадовало возбуждённых офицеров. Не в седле, не на телегах и повозках, как воевал штаб до этого, а в собственных штабных вагонах. Ещё больше обрадовала весть, что полк будет наступать на Екатеринодар.

Пётр уже потирал руки, в предвкушении, что скоро встретится с родными. Вера в успех не оставляла никаких сомнений. По данным разведки группировка красных в городе составляла до десяти тысяч штыков, не считая гарнизонов, рассеянных по станицам. С наступлением ночи, 14 июля эшелоны тронулись.

Утром уже разгружались на станции Платнировка. В трех верстах шел бой: части 3-й дивизии выбивали красных из станицы Пластуновской. Полк с двумя орудиями и бронеавтомобилем выдвинулся на юго-запад. Лихими ударами сбил красных с двух позиций, захватил переправу и переправился через речку Кочати. Ночевали прямо в поле. Дальше двинулись на Динскую, чтобы сменить части 3-й дивизии.

Прибыл из Москвы генерал Казанович. Говорили, что ездил туда с секретной миссией. Он вступил в командование Марковской дивизией, Кутепов стал помощником. Казановича все "первопроходники" отлично знали, он командовал Партизанским полком и второй бригадой у Корнилова.

— Я с ним и его партизанами уже входил в Екатеринодар, дошли до Сенной площади, — счёл своим долгом напомнить Аженов. — Весьма храбрый и решительный генерал. — Если бы тогда наш прорыв поддержали остальные части, то город возможно бы взяли ещё в начале апреля. Сил тогда у нас было совсем мало, не то что сейчас.

Прибыли в Динскую. До Екатеринодара всего 25 вёрст, рукой подать. И всем ясно, что красным не удержаться. Подошёл в усиление Конный офицерский полк. Сменили части 3-й дивизии, которые двинулись на Тимашевскую, поддавить тылы Сорокина.

Только успели расположиться, пришёл приказ снять с позиций первый и второй батальон и грузиться с одним орудием в эшелоны. В Динской оставляли третий батальон и конников.

В эшелоне узнали: сорокинцы, собрав основные силы, отбросили конницу Эрдели и нанесли удар на сорок километров на восток, в тыл 1-й и 3-й дивизии, взяв станицу Кореновскую. Штаб армии в Тихорецкой оказался совершенно не прикрыт из-за отсутствия войск, а наступающие на Екатеринодар дивизии отрезаны от тылов. Положение создалось очень опасное.

К вечеру 1-й и 2-й батальоны выгрузили на станции, не доезжая десять вёрст до Кореновской. Во многих станицах, примыкающих к железной дороге Аженов уже был и не по одному разу. В Кореновской тоже.

Оставив две роты в резерве полковник Тимановский повёл полк вдоль железной дороги, пока ночные дозоры не обнаружили противника. От станции отошли версты на четыре, заночевав в степи. Холодно не было, всё-таки середина июля. На подстеленной шинели Петру спалось отлично. Как только начало чуть светать — двинулись вперёд. Сбили охранение красных вдоль железной дороги и начали наступление развернув батальоны в цепи. Двигались по полям скошенного хлеба и неубранной кукурузы. Кукуруза была в рост человека и даже Аженову с его ростом ничего впереди не было видно. Одни метёлки и початки на толстых стеблях. Красные ударили неожиданно, практически в упор. Пули густо месили воздух, всё кукурузное поле мгновенно наполнилось шорохом и треском пробитых листьев и срезанных стеблей. Над полем закружился вихрь из зелёных листьев, подброшенных молочных початков и кусочков измочаленных растений. Пришлось залечь. Лежали недолго. Красная артиллерия влупила по полю со всей пролетарской ненавистью. Теперь вверх полетела вместе с зеленью, и чёрная земля, и попавших под разрывы куски тел. Загремело "Ура!" и батальоны бросились вперёд. Им ничего не оставалось делать, только атаковать! Наконец-то выскочили с поля и наткнулись на большевиков. Линия обороны их была извилистой, по пологим, едва заметным холмам. Когда Пётр подлетел к мелким окопчикам для стрельбы лёжа, по нему били уже со всех сторон. И спереди, и справа, и слева. Он как раз попал во впадину в обороне, а справа и слева выдвигалось два мыска с пулемётами. Офицерские цепи в кукурузе рассыпались, на противника бежали разрозненно, кучками, многие полегли на том злосчастном поле, не успев залечь. До противника Петр добежал, Озереев тоже. Ударили штыками, а потом выхватили револьверы — большевиков под кусточками было много. Успели выбить на этом участке обороны (метров тридцать) практически всех. Всё-таки наганы гораздо расторопнее винтовок в ближнем бою. Человек пять успело скрыться.

Красные пулемёты, бьющие на флангах, выкосили перед собой всю офицерскую цепь, если кто там остался жив, то только прижавшись к земле, спрятавшись за убитым, или закатившись в ямку. Как только красные перед ним побежали, поручик успел на секундочку осмотреться. Борьба на позициях шла с переменным успехом. Кое-где противник бежал, кое-где пытался контратаковать. Ударили с Вадимом из винтовок по видневшимся справа и слева пулемётчикам. Надо отметить удачно. Пулемёты на полминуты заткнулись, а потом опять заработали, ударив во фланг по отходящим офицерским цепям. Видно прошла команда отходить. Расстреляли по пулемётам ещё по обойме, заставив их заткнуться ещё раз, ринулись бежать. Кукурузное поле теперь представлялось вполне надёжным убежищем, где по крайней мере их не видно и на мушку не возьмёшь. Запалённо дыша ворвались в кукурузу пробежали метров десять и залегли, развернувшись в сторону противника. Стрельба потихоньку стихала, по крайней мере пулемёты не молотили не переставая. Так, порыкивали короткими очередями. Оружейная пальба практически прекратилась.

Пётр осторожно подполз к краю кукурузы. Поле было усеяно телами офицеров. Стонали и кричали раненые, зовя на помощь. Атака оказалась неудачной, но и красным кровь пустили изрядно. Он присмотрелся и заметил пару человек, которых надо будет вытащить при следующей атаке. Рядом подполз Вадим.

— Крепко нам надавали большевички! — сказал он, осмотрев лежащие справа и слева на стерне темные фигуры.

— Да, полвзвода выбили, — согласился Пётр. — Не нравится мне такая война, телами офицеров землю удобрять. Лет пять ещё повоюем и в стране одни неграмотные останутся.

— А кому она нравится? Но это ведь они, большевики, нас взялись истреблять! А не мы их! Да и не лезут комиссары сами особо под пули, они ведь ничего и не умеют, кроме как языком чесать. А их слово посильнее наших штыков будет, умеют народу голову задурить, и запугать расправами, сволочи. Уж не знаю сколько, но тысяч двадцать красных на Дону и Кубани Добровольческая армия перебила. А их ведь не уменьшается!

Подошёл полусогнувшись взводный. Уцелел капитан Захаров — повезло.

— Подготовиться к атаке, — сказал он. — Командир полка довёл, что подошли части 3-й дивизии. Вместе наступать будем с разных направлений.

— Как прикажите, — господин капитан. — Наступать — это с нашим удовольствием! Жалко, что не на Екатеринодар или Новороссийск.

— Заломаем Сорокина, красные сами Екатеринодар сдадут. А там и за Новороссийск примемся. Порт нам нужен. Жиды большевистские свои задницы берегут, первыми в бега ударятся. Окружить бы Екатеринодар, да всех развесить на фонарях, гадов. Ни один марковец им Корнилова не простит!

-Будете людей обходить, господин капитан, напомните, что если попали под пулемёт, или плотный ружейный огонь, то надо двигаться перебежками, — попросил Аженов. — А то это не дело на большевистские пулемёты грудью идти.

— Хорошо, — сказал взводный и пригнувшись пошёл дальше, обходя оставшихся людей, а Пётр, наскоро, перекусив с Вадимом, забили патронами наганы и, заполнив подсумки для винтовок, стали ждать.

Через минуту Озереев легонько толкнул Петра рукой:

— Опа! А я кажется корректировщика усмотрел, — сказал он Аженову.

— Далеко?

— Метров четыреста пятьдесят.

— Не попадём, — усомнился Пётр.

— Да, далековато, но может хоть испугается и слезет? Он на тополе сидит, метра четыре от верхушки. Два пальца левее середины изгиба. Самый высокий из трёх. Я там видел, как стёкла бинокля блеснули.

Петр, как ни присматривался, но рассмотреть человека на дереве не смог.

— Наверняка в развилке сидит, там, где ветка из кроны вправо выступает. Видел сверху гад, как мы по полю шли и артиллерию корректировал.

Расстрелять решили по обойме. Десяток патронов на корректировщика не жалко. Попасть не рассчитывали, но напугать надеялись. Отползли от края кукурузного поля на пяток шагов вглубь, сбили листья с кукурузы, проделав в направлении тополя в листве бойницы и начали стрелять, целясь чуть правее середины дерева. Стреляли по очереди. За полминуты выпустили по пять патронов. Пётр заметил какое-то движение на дереве:

— Спускается гад, — подтвердил более остроглазый Вадим. И вставив новую обойму, выпустил еще пару пуль. Самое удивительное, что попал. Аженов заметил, как мелькнуло выпавшее из листвы тело.

— Тебя можно поздравить с удачным выстрелом. Молодец! — высказал он своё поощрение товарищу.

— Спасибо. Видно Бог помог и направил руку! — ответил Озереев, дополняя магазин винтовки.

Команду на атаку ждали недолго. Как только слева послышалось "Ура!" по цепи прокричали: — Господа офицеры! В атаку, вперёд!

Марковцы выкатились из кукурузы, быстро выстраиваясь в цепь и набирая дистанцию. Через несколько секунд уже бежали вперёд, поддерживая атаковавших на левом фланге части 3-й дивизии. Тут же ударили навстречу пулемёты и резко забухали винтовки.

Пётр, пробежав двадцать шагов, упал и откатился в сторону. Прицелился и сделал выстрел по окопам красных. Вскочил и пробежал ещё двадцать шагов, смещаясь вправо. Снова падение и снова выстрел. Теперь он бежал смещаясь влево. Перед тем как стрелять, глянул по сторонам. Взводный своих подчинённых предупредил, и офицеры действительно двигались перебежками. У большинства они правда были длинноваты — противник уже успевал прицелиться и нажать на спуск. Поручик выстрелил прицельно по пулемёту и опять бросился вперёд. Вот он уже на сотню шагов стал ближе к окопам, и стрельба его стала более точной.

Грудь опять набрала воздуха и он, вскочив, ринулся вперёд. Падение, переворот, выстрел. Вот уже и видно, как пуля свалила большевичка и пулемёт с правого края заткнулся. Ещё один рывок! Падение переворот, выстрел! Со звоном вылетела пустая пачка из винтовки, мгновенно достать и воткнуть в магазин новую. Передёрнуть затвор и вперёд! "Ещё пару рывков и рвать!"

Пули уже визжали густо. Стреляли прямо в лицо и уже можно различить перекошенные страхом рожи, прижатые к прикладам винтовок. Пётр стиснул зубы, привычно отгоняя страх. Бог не выдаст! Офицеры неумолимо набегали на большевистские окопчики. Красные выметнулись навстречу, поднятые командой комиссара. А вот это плохо. Их много!

Пока голова соображает, руки и тело делают привычную работу. Отбив! На обратном ходе кончиком штыка по горлу. Шаг влево, ближе к Вадиму, удар штыком в бок под левую руку, пинок ногой, штык свободен! Еще один удар, режущий, по бедру справа. Прикладом в лицо. Лежит! Набегают двое на Вадима — выстрел! Красноармейца завернуло ударившей в плечо пулей, и он рухнул. Клюнул штыком вниз, добивая и выдернул из-под скатки шинели наган. Три выстрела вправо, вдоль большевистской цепи. Озереев бил из браунинга влево. Сработавшаяся парочка работала в унисон. Отстреляв из короткоствола, взялась опять за винтовки. Вражеские пулемёты молчали, опасаясь задеть своих. Шёл сплошной мат, крики и вопли, грохотали редкие выстрелы. Большевики давили, их было минимум вдвое больше. Очутившись позади красноармейской цепи Аженов с Озереевым развернулись и ударили в спины из винтовок, проредив красноармейскую цепь метров на тридцать вправо и влево. Заметив их белые фуражки, справа ударил короткой очередью пулемёт, не достал, и расчёт начал разворачивать станок. Сто метров не дистанция. Выбили всех пулемётчиков в течение полминуты. Вогнали по новой обойме в винтовки и двинулись назад. Офицерские роты отходили обратно в кукурузу. На левом фланге полка красноармейцы уже начали обход отдавив остатки пятой роты.

Пётр и Озереев отходили свободно, выбив "окно" в цепочке красноармейцев. Подхватили двух раненых марковцев и потащили за собой. О помощи просили многие, но больше двух было не утащить. Аженов тащил своего за шиворот, забросив винтовку за спину и сжимая наган. Озереев действовал точно также, но явно отставал, поскольку не было у него недюжинной силы Петра.

Тимановский бросил на помощь резервную роту и красные покатились назад, не решаясь преследовать в кукурузе. Положение на левом фланге тоже удалось восстановить. Успели вытащить ещё парочку раненых офицеров и на этом всё. Красные сели в оборону и не давали высунуть носа из кукурузы. Артиллерия их изредка стреляла, но не прицельно. Корректировщика они видно кончили. Раненым наложили жгуты и, оттащив подальше в кукурузу, сдали санитарам.

Бой шёл целый день. Успеха не принёс. Красные атаковали и сами, пытаясь окружить и уничтожить малочисленного противника. Вытеснили роты батальона почти на версту. К ночи оставив две роты в охранении батальоны отвели на отдых. Потери в двух батальонах — 300 человек, больше трети. Большинство раненых оставили на поле боя. Настроение дерьмовое. Все понимали, что сил не хватает. Да и оставление раненых и тел погибших на милость врага давило морально. Каждый из уцелевших мог оказаться на их месте.

Раздали пищу и патроны. Подошло пополнение в две сотни мобилизованных казаков. По ротам прошёл полковник Тимановский, провёл беседы и сообщил, что со стороны Тихорецкой ожидается помощь. Прибывший генерал Казанович приказал атаковать с утра по тем же направлениям.

Марковцы наступали вдоль железной дороги. Офицеры были настроены решительно. Поддерживала железнодорожная платформа с пулемётами и одним орудием. Столкновение было кровавым. Красные били из всех орудий, секли пулемётами, палили из винтовок, но удара офицерских рот не выдержали и стали отходить. Из кукурузы вывалились вражеские пулемётные тачанки и стреляли до последнего, давая возможность своим отойти. Лошадей и пулемётчиков перебили, но они забрали десятки офицерских жизней. Добрались и до той полосы, где раньше шёл бой. Раненые были раздеты и добиты. Тела обезображены. Наткнулись и на тело сестры милосердия Юли Пылаевой. Нашли несколько своих раненых из пятой роты, спрятавшихся в кукурузе. Стиснув зубу, бросились вперёд, никто не собирался после увиденных злодейств щадить краснопузых. Красные отходили организованно, отстреливались, но не бежали. От своей линии обороны они отошли едва на пятьсот шагов, когда к ним подошло мощное пополнение и они пошли в атаку.

Пётр считал, что этот бой был самым тяжёлым из всех, проведённых им на Кубани. На обескровленные батальоны пёрло не меньше двух полков. Трижды сходились в штыковую, отбрасывая большевиков назад, но они тут же шли в новую контратаку, оттесняя жидкие цепи марковцев всё дальше. Тело у Петра ныло, устали ноги и руки. Нервы на пределе. Из кукурузы ударили по большевикам ротные пулемёты, Казанович бросил в бой последние резервы, но красные продолжали давить и давить. С фланга засверкала шашками красная конница, но увидев плотный строй казачьего пополнения, атаковать не осмелился. Офицерские цепи, бросив пулемёты откатились на версту и залегли. Большевики тоже выдохлись, потери у них были очень значительны. Все желающие бежать вперёд и "взять офицеров на штык" закончились. Началась лёгкая перестрелка. А солнце жарило сверху, обливая зноем и красных и белых.

Пётр даже задремал немножко, склонив голову на приклад винтовки. Он стащил со спины вещмешок, нашёл сухарь и кусок копчёного мяса и пожевал. Организм от пищи сразу взбодрился. В перестрелку он не ввязывался, красные лежали не ближе шестисот метров и попасть можно было только случайно. Фуражку он снял, чтобы голова не потела, легкий ветерок нёс запах степи и пыли.

Лежали часа четыре. По спине, прожаренной солнцем, тёк пот. Когда огненный шар начал скатываться к горизонту, в тылу у красных послышалась артиллерийская стрельба. Большевики напротив тоже зашевелились. "Подошли резервы!", — передали по цепи. Все приготовились.

— В атаку! — раздалась команда и роты пошли в четвёртую за день атаку. Длинные редкие цепи встали и двинулись вперёд. Пётр шагал бодро, кося глаз на лево, цепь постепенно выравнивалась, принимая грозный, ощетинившийся штыками вид. Большевики открыли плотный огонь, а потом стали отходить, прикрываемые пулемётами. Офицерские цепи тоже стреляли на ходу, по пулемётчикам и в спины, густо видневшиеся впереди. Отходящих изрядно проредили, пулемёты замолкали один за другим, брошенные повыбитыми расчётами. Аженов отстрелял три обоймы, пока красные не перешли на бег и не скрылись из зоны прицельного огня.

К началу ночи Марковцы заняли станцию Станичная и достигли южной окраины станицы. Большевики отошли на север. Батальоны вывели в резерв. Потери оказались чудовищные — примерно пятьсот человек раненых и убитых. Причём убитых гораздо больше, чем раненых. Убиты командиры обоих батальонов: подполковник Плохинский и ротмистр Дударев. Оба прошли десятки боёв вместе с генералом Корниловым и Марковым. В ротах осталось меньше половины. "Первопроходников" можно было пересчитать по пальцам. Раненых и убитых марковцев на поле сражения, растянувшегося на три версты, собрали всех. Для этого выделили две роты, и всех уцелевших санитаров.

На следующий день батальоны погрузили в эшелон и перебросили в Новоулешковскую. С Динской перебросили 3-й батальон. Наступление на Екатеринодар временно откладывалось. Армия Сорокина активно прорывалась в тыл. 1-я дивизия заняла станцию Выселки и три дня сдерживали сорокинцев в глухой обороне, перемалывая части противника.

Снаряд разорвался сзади. Ухнуло, а потом что-то огромной дубиной ударило в правую сторону спины. Пётр отрубился сразу, и не чувствовал, как его огромное тело двое санитаров, растянув шинель, волоком оттаскивали назад. А потом перевязывали, потратив два бинта. Озерееву тоже досталось, но он хоть был в сознании. Осколок располосовал ногу.

Раненых грузили в эшелон и гнали в Тихорецкую. В себя Пётр пришёл еще в дороге, под мерный стук колёс. Вещмешок лежал под головой. Лежавший рядом Озереев дал попить.

— Винтовку твою бросили Пётр, — сообщил ему подпоручик. — Осколок разнёс цевьё и изуродовал ствол. Один наган санитар забрал, когда перевязывал, второй в мешке. Гранаты ребята тоже забрали, им нужнее.

— Сильно меня? — спросил Аженов, ощущая только горячечную рвущую боль в боку.

— Сильно, Петя. Спереди ребро торчало, когда перевязывали.

— А у тебя?

— Ногу вспороло от бедра до колена. Связки какие-то видно задело. Стоять не могу, ходить тем более.

— Достань, если сможешь, фляжку у меня в мешке. Надо пару глотков сделать, а то терпежу нет.

Выпили по пару глотков водки, которую Аженов держал в целях обеззараживания ран, и Пётр через пару минут, чувствуя, как уменьшается боль, опять отрубился. Проснулся, когда сгружали в Тихорецкой. Операцию сделали только к вечеру. Осколок вынес одно ребро и оставил трещину на втором. Раненых было огромное количество и их через два дня отправили в Ейск. Город освободили части генерала Покровского. Остатки армии Сорокина спешно отходили к черноморскому побережью.

По прибытии в Ейск узнали главную новость: 2-го августа красные оставили Екатеринодар. В город вошла их родная 1-я дивизия. Кубанский стрелковый полк вошёл первым. 13 августа части полковника Колоссовского взяли Новороссийск. Большевики откатывались к Туапсе, занятому армией Грузии.

Сестрички рассказывали про страшные дела творившиеся на просторах России. Пропал в Перми Великий Князь Михаил, скорее всего убит. Большевики 17 июля УБИЛИ ЦАРЯ, и, очевидно, всю его семью, вместе с императрицей. В Алапаевске на следующий день Убили пять Великих князей и сестру императрицы — Елизавету Фёдоровну, основательницу Обители милосердия в Москве, где обучались многие сёстры милосердия. Именно она организовала изготовление протезов для инвалидов-солдат, десятки тысяч которых появилось в результате Великой войны. Большевики преподносили, что князей убили бандиты, рассчитывая поживиться ценностями. Кто-то целенаправленно уничтожал потенциальных наследников на царский трон, выбивая дом Романовых. Тем более Великий князь Михаил от трона не отрекался, как писали в своих газетах сподвижники Керенского и большевики. Он всего лишь отказался от принятия на себя верховной власти до решения Учредительного собрания. Рассказали и про таганрогский десант. Красные задумали отбить у немцев Таганрог и высадили Таганрогский десант, забрав все части из Ейска. Немцы десант разгромили и взяли несколько тысяч пленных. Ленин от пленных красноармейцев отказался, сообщив, что эти войска к Советской республике отношения не имеют. После чего немцы всех пленных расстреляли, в том числе и 78 сестёр милосердия и санитарок.

Рана у Петра заживала долго. Бок болел и не давал резко повернуться. Вадим, чуть поправившись, взял отпуск на две недели и съездил в Новороссийск. Лучше бы не ездил. Отец и мать умерли от тифа, старшая сестра еле выжила. Помог сестрёнкам чем мог. Из родственников остался дядька пятидесяти шести лет и две племянницы. Двоюродного брата убили на фронте в семнадцатом. Дом цел. Есть два десятка курей. Накупил продуктов, муки, зерна, круп. Починил крышу и забор. Долго думал остаться с роднёй или вернуться. Решил всё же вернуться назад. Долг офицера требует встать в строй. Рана на ноге у него опять воспалились и пришлось снова чистить.

В конце сентября из полка привезли деньги. Выдали жалование. Стало полегче, а то на госпитальных харчах не больно разжиреешь. Сотню оставшихся патронов к австриячке Петр продал на базаре казачку за хороший шмат сала. Гимнастёрку в госпитале отстирали (как смогли) и зашили. Шинель пропала. А в октябре наверняка похолодает. Полк дрался с красными под Армавиром, бои были тяжёлыми. Раненых привозили и в Ейск и Екатеринодар.

Двадцать пятого сентября умер генерал Алексеев — основатель Добровольческой армии. Офицеры в лазарете помянули старого русского генерала, немало сделавшего для России на посту Главнокомандующего Русской армии. Петр с Вадимом тоже подняли чаши за генерала, который, с больными ногами, пусть на коляске, но прошёл вместе с ними весь Ледяной поход.

В октябре их перевели в команду выздоравливающих. И в середине месяца отправили на фронт. Успели как раз к последнему штурму Армавира.

Г Л А В А 21

Великая война закончилась неожиданно. Хотя у германцев и австро-венгров было ещё достаточно сил, но в октябре-ноябре 1918 года в Германии, а затем и в Австрии разразилась революция. После выхода России из войны военное положение этих стран явно улучшилось, и даже вступление в декабре 1917 года в войну Соединённых Американских Штатов, не могло серьезно изменить положение на Западном фронте. Вместо двух фронтов, Германии предстояло воевать на одном. Ясно, что революциям поспособствовали англичане, организовав выступления недовольных рабочих, моряков и пообещав австрийским лоскутным территориям независимость и отдельные республики. Националисты тут же кинулись делить Австро-Венгрию. Войскам Германии было нанесено ряд поражений на Западном фронте, Австро— Венгрия терпела поражение на Балканах.

9 ноября 1918 года Кайзер Вильгельм II отрекся от престола Германской империи, 12 ноября Кайзер Карл I отстранился от управления Австро-Венгрией.

3 ноября, выйдя через Болгарию к границам Австро-Венгрии, войска Антанты заставили Австро-Венгрию подписать перемирие.

11 ноября между Германией и Странами Антанты было подписано Компьенское перемирие, означавшее КОНЕЦ ВЕЛИКОЙ ВОЙНЫ.

Президент Вильсон потребовал отречение кайзера от престола, как предварительное условие перемирия.

Условия были жёсткими:

— эвакуация в 15-дневный срок всех немецких войск из Франции, Бельгии, Люксембурга и Эльзаса-Лотарингии.

— отказ от Брест-Литовского договора с Россией и мирного договора с Румынией.

— вывод всех войск с территории Восточного фронта с возможной их заменой силами Антанты.

— интернирование всех подводных лодок и современных кораблей Германии.

— сдача 5000 орудий, 25000 пулемётов, 3000 мортир-миномётов, 1700 самолётов, 5000 локомотивов и 150 000 вагонов.

Фактически Англия получила возможность кроить европейскую карту России по своему усмотрению, держа оккупированные территории под пятой немцев, заменяя их потом нужными армиями. Что и было потом искусно проделано, созданием новых государств Польши, Чехии, Словакии, Венгрии, Литвы, Латвии, Эстонии, Финляндии, с отторжением у России северо-западных окраин.

В России же шла гражданская война. Аженов брал Армавир, брал Ставрополь. Получил знак доблести за "Ледяной поход", был назначен взводным. К декабрю 1918 года конные дивизии Врангеля, Покровского и части Марковской дивизии рассеяли Кавказскую армию большевиков. Поручик к январю 1919 года дошел до Минеральных вод. Дальше чередой пошли бои за Донбасс и быстрое шествие армии к Москве. Пётр брал Курск и Ливны. Сражался за Ельню. Затем вместе с армией под ударами красных отходил на юг. 18 декабря 1919 года запомнил на всю жизнь. Это был день разгрома Марковской дивизии. От его батальона осталось несколько человек. От дивизии несколько сотен.

Алексеево-Леоново. Село на Донбассе. Длинное, с мостом посередине с рудником и терриконами. Дивизия прикрывала отход армии от конницы Буденного. Красных выбили из села, и дивизия частично вошла в него. Первый батальон командир полка полковник Слоновский погнал на штурм рудничного посёлка без разведки и подготовки. И пока батальон, развернувшись в цепь, пёр на пулемёты, из-за рудника вылетела конница красных и смяла батальон с флангов. Вторая налетевшая лава его вырубила практически подчистую, а первая волна уже рассеяла второй батальон и ворвалась в село, где сгрудились орудия, пулемётные двуколки и обоз. Конница окружила село и началось истребление. Роты, успевшие построиться отстреливались залпами, аръегард дивизии начал отходить. Руководство подразделениями и частями оказалось потеряно.

— Взвод, все ко мне! Отражение конницы! — заорал Петр, останавливаясь. Подбежало человек десять. — Ложись, — закричал он, заметив, как спереди начала приближаться пулемётная строчка, ероша землю. — Пополнить магазины винтовок, приготовить револьверы!

Петр ждал пока конница зайдёт им за спину. Две конные лавы сходились за спиной батальона, вытянутого в цепи. Пулемёты перестали садить, боясь зацепить свою конницу.

— Встать! — поймал он момент, когда всадники повернули на сближение. — Кругом! Целься! Огонь! Пяток конников сразу вынесло из седла. Лошади испугавшись выстрелов почти в упор, чуть отпрянули.

— Огонь! Из наганов прикрыть левый фланг, бить лошадей! Взвод, Огонь!

Опять грянули винтовки и забили наганы. Визжали лошади и на бело-чёрную землю падали тела людей и лошадей, поливая землю кровью. Их группку всадники начали обходить стороной потом, вырубив отдельные фигуры офицеров, по команде понеслись на второй батальон и смяв его ворвались в село. Стрельба стояла спереди и сзади. Конники, нарвавшись в селе на обоз, перекрывший улицу, спешивались.

— Взвод, дозарядить винтовки! Пятнадцать секунд!

Забив новую обойму, поручик осмотрелся и заметив новую лаву, катящуюся вслед за первой, скомандовал:

— Взвод за мной, бегом!

Он бежал в направлении села. Из-за плетня или дома всяко лучше по конникам стрелять, чем в чистом поле. Вторая лава просто смахнула остатки батальона. Но мужественно отстреливающиеся офицеры нужную минуточку выиграли. Петр бежал к селу, наблюдая, как Алексеево-Леоново с обоих сторон обходят конные части красных. С рудничной горы всё было видно. Из села вырвалось две сотни конных марковцев с шашками наголо, красные расступились и ударили во фланг. Конные сотни ушли сразу на юг, понимая, что если ввяжутся в бой, то их просто вырубят. Сколько было будёновцев сосчитать было нельзя. Корпус, а может и вся армия. Самое смешное, что не трещали пулемёты и не стреляли орудия. Бухнуло два снаряда и всё. Да и залповая стрельба слышалась только в двух местах. Народ разбегался в разные стороны, да разве от конницы убежишь? Слишком уж неожиданный удар нанесли будёновцы. Да и в село наверняка дали специально войти, чтобы окружить и всех здесь положить.

За Аженовым шло восемь человек, четверть взвода. Между домами двигались вдумчиво, осматриваясь. Перестреляли пяток спешенных красноармейцев. Шли к центру села, где перед горой застрял обоз. Аженов хотел заполучить пулемётную тачанку, а лучше две. Без пулемёта и лошадей из этой западни было не уйти. Отходить планировал в сторону резервного батальона, стоящего в полутора верстах. Пулемётную двуколку нашли, две коробки с набитыми лентами, одна уже вставлена. Две лошадки. Земля мёрзлая, снега мало, должны увезти. Пришлось правда десять минут передвигать зарядные ящики артиллеристов, чтобы освободить проезд. Постреляли немного, отгоняя красных, продвигающихся по селу.

Тронулись. Половина сидела на телеге, половина шла рядом, ощетинившись винтовками. За пулемёт лёг Озереев. Он в шестнадцатом полгода отслужил в пулемётной команде, стрелял хорошо. Всадники уже закончили окружение и держались метрах в двухстах от села. Тачанка выкатилась развернулась и начала садить. Аженов приказал поддержать из винтовок, расстояние позволяло. Десятка три конников завалили в один момент. Красные раздвинули кольцо, откатываясь в стороны. Дураков становиться под пулемёт нет!

Развернули двуколку, запрыгнули в телегу и понеслись. Особо ретивых конников, бросившихся на перехват, осадили из винтовок, затем выскочили из кольца и пулемёт опять грозно прорычал очередями направо и налево. Красные постреляли с сёдел, ранив одного офицера, но догонять никто не ринулся. Отскакали на версту от села, и повернули в сторону батальона. Через час добрались до своих. Но Пётр запомнил на всю жизнь, как сверкающая шашка опускалась на белую папаху командира батальона капитана Папкова. А ведь и патроны были и пулемёты, и артиллерия. Могли бы от этой конницы неделю в селе отбиваться. Отсутствие нормального командования, неожиданность, растерянность и тысячи человек убиты.

Остатки дивизии отошли к Ростову, затем на Кубань. Сдерживающие бои и постепенный отход под превосходящими силами противника. Пока стояли в Тихорецкой, Пётр отпросился у начальства съездить в Екатеринодар. Дали отпуск на три дня. Письма он несколько раз домой писал, но ответа не получил. А это было странно. Он постоянно отгонял от себя мысль, что что-то могло случиться. Всё-таки родные жили в своём доме в родном городе, полно знакомых. Всё должно быть нормально! А вот увидеться надо обязательно. Мать с сестрёнкой проведать, помочь деньгами и своим присутствием.

Г Л А В А 23

Он шёл как помешанный, ничего не соображая и еле переставляя ноги. Оглушённый, смятый человек, у которого кроме лютой ненависти в душе не осталось ничего. Его шатало. Глаза ничего не замечали. В голове стоял звон и крики:

— Не трогайте меня! Пустите! Пустите! Негодяи! ... Люди! Помогите! Помогите!!... — эти крики свой сестры, как и тянущиеся к ней пальцы с грязными обкусанными ногтями, срывающие гимназическое платье с извивающегося в отчаянной борьбе девичьего тела, он представлял себе настолько отчётливо, что хотелось выть и в бешеной злобе, выхватив шашку, рубить и крушить всё вокруг.

— Вы никак ошалели, поручик! — недовольно произнёс штабс-капитан, когда Пётр с размаху налетел на вывернувшегося из-за угла дроздовца. Хотел ещё что-то добавить, но встретившись с остекленевшим взглядом здоровенного пехотного поручика, только махнул рукой, и двинулся восвояси, обойдя качающуюся фигуру.

"Наверняка контуженный!", — подумал штабс-капитан, намётанным взглядом распознав по выцветшим чёрно-белым погонам и замызганной фуражке с вынутой пружиной, фронтовика.

Легкий мороз пощипывал уши и забирался под вытертую за годы боёв шинель. Но поручик этого не замечал, как не замечал и настороженных взглядов прохожих, торопившихся поскорее миновать этот сквер напротив контрразведки, с унылыми голыми деревьями и несколькими лавочками, припорошенными снегом. ...

Всё пошло прахом. Даже несказанная щедрость батальонного, давшего в предвиденье затишья отпуск на три дня, чтобы повидать в Екатеринодаре мать и сестру, обернулись не счастливым фартом, а злой бедой, ужалившей прямо в сердце. В их доме жили чужие люди, а из вещей остались лишь старый резной комод, да оленьи рога в прихожей.

Никто из беженцев, заселённых в дом городской управой, о семье Аженовых ничего не знал. Соседка же, к которой направился Петр, всплеснув руками, засуетилась, провела в комнату и усадила пить чай, долго не решаясь сообщить страшную весть, что его мать умерла ещё весной восемнадцатого.

— Не выдержало видно сердце у бедняжки, — всплакнула сердобольная старушка, — уж больно она убивалась по пропавшей в апреле Танечке. Все пороги обила у комиссаров. Но её только гнали отовсюду, и никто не хотел заниматься её горем. ...

— Ты не думай, Петя, — отняла она от глаз влажный платок, — похоронили её по-людски, даже батюшка отпел. ...Ну а Танечка сгинула. ... А когда красных выбили, ходили по городу слухи, что самые главные большевики многих девиц обесчестили, потом с собой увели или убили, да спасёт Господь их невинные души, — суетливо перекрестилась хозяйка, хлопоча около неподвижно застывшего поручика.

Он не помнил, как выбрался от соседки. В висках стучало, грудь распирали рыдания, готовые вот-вот вырваться наружу. Наняв извозчика, поехал на кладбище.

Мать похоронили рядом с отцом, умершим от испанки четыре года назад. Он не заметил, сколько простоял неподвижно около слегка поржавевшей оградки. Время для него остановилось, в этом скорбном молчании двух, чуть склонившихся друг к другу крестов.

Руки стискивали сжатую в комок фуражку, а колючий февральский ветер норовил запорошить волосы жёсткой крупой, превращая двадцатипятилетнего поручика в неподвижно застывшего седого старца.

Стряхнув с головы снег и нахлобучив фуражку, Петр отыскал кладбищенского сторожа.

— Ты уж присмотри, уважаемый за могилкой Аженовых, — дал он старику царский пяти рублёвик, — третья в правом ряду. ... Может и не придётся больше побывать..., — чуть слышно прошептал он последнюю фразу.

— Вы не сомлевайтесь, ваше благородие! Всё сделаю! Как снег сойдёт и подправлю, и оградку подкрашу, — услужливо кланялся старик, пряча подальше золотую монетку.

— В контрразведку! — коротко бросил Пётр, терпеливо ожидавшему его у кладбищенских ворот извозчику. Тот молча кивнул, тронул вожжи и лошадка не спеша покатила пролётку, понуро вышагивая по стылой, чуть припорошенной снегом земле.

Г Л А В А 24

— По вашему делу мы навели справки, — посмотрел на него усталый ротмистр с ввалившимися от недосыпания глазами, делая приглашающий жест.

— Это оказалось не сложно, — продолжил он, когда Аженов опустился на предложенный стул. — Но известия мало утешительны. Мужайтесь, господин поручик! — с ноткой сочувствия в голосе открыл ротмистр толстую папку. — Этим вопросом занималась Особая комиссия по расследованию злодеяний большевиков. Дело номер восемнадцать. Вот, ознакомьтесь, пожалуйста, — вынув из папки, протянул он один из документов Аженову.

Пётр обречённо взял протянутую бумагу, затрепетавшую в его дрогнувшей руке и начал медленно вчитываться в текст:

АКТ РАССЛЕДОВАНИЯ

О социализации девушек и женщин в гор. Екатеринодаре по мандатам Советской власти. *

В г. Екатеринодаре большевики весною 1918 года издали декрет, напечатанный в "Известиях Совета" и расклеенный на столбах, согласно коему девицы в возрасте от 16 до 25 лет подлежали "социализации", причём желающим воспользоваться этим декретом надлежало обращаться в надлежащие революционные учреждения. Инициатором этой социализации был комиссар по внутренним делам — еврей Бронштейн. Он же выдавал и "мандаты" на эту "социализацию". Такие же мандаты выдавал подчинённый ему начальник большевистского конного отряда Кобзырев, главнокомандующий Иващев, а равно и другие советские власти. Мандаты выдавались как на имя красноармейцев, так и на имя советских начальствующих лиц, — напр., на имя Карасеева, коменданта дворца, в коем проживал Бронштейн.

*Документ приведён с некоторыми сокращениями.

Образец мандата:

МАНДАТ

Предъявителю сего товарищу Карасееву предоставляется право социализировать в городе Екатеринодаре 10 душ девиц возрастом от 16-ти до 20-ти лет на кого укажет товарищ Карасееев.

Главком Иващев

Место печати.

На основании таких мандатов красноармейцами было схвачено больше 60 девушек — молодых и красивых, главным образом из буржуазии и учениц местных учебных заведений. Некоторые из них были схвачены во время устроенной красноармейцами в Городском Саду облавы, причём четыре из них подверглись изнасилованию там же, в одном из домиков. Другие были отведены в числе 25 душ во дворец Войскового Атамана к Бронштейну, а остальные в "Старокоммерческую" гостиницу к Кобзыреву и в гостиницу "Бристоль" к матросам, где и подверглись изнасилованию. Некоторые из арестованных были засим освобождены— так была освобождена девушка, изнасилованная начальником большевистской уголовно-розыскной милиции Прокофьевым, другие же были уведены уходившими отрядами красноармейцев, и судьба их осталась невыясненной. Наконец, некоторые, после различного рода жестоких истязаний, были убиты и выброшены в реки Кубань и Карасунь. Так, напр., ученица 5-го класса одной из екатеринодарских гимназий подвергалась изнасилованию в течение двенадцати суток целою группой красноармейцев, затем большевики привязали её к дереву и жгли огнём и, наконец, расстреляли.

Фамилии потерпевших лиц не опубликовываются по понятным основаниям.

Настоящий материал добыт Особой Комиссией с соблюдением требований Устава Уголовного Судопроизводства.

Составлен 25 июня 1919 г

в г. Екатеринодаре.

Пётр отложил трясущимися руками страшный документ.

— Ну, а моя сестра, что с ней? — прохрипел он, пытаясь расстегнуть ворот гимнастёрки, железным кольцом перехватившим шею. Пальцы его не слушались, и он рванул так, что посыпались пуговицы.

— У вас больше нет сестры, — глухо сказал ротмистр, пряча глаза. Наклонившись он достал из тумбы стола бутылку самогона. Налил гранёный стакан и пододвинул его Аженову:

— Выпейте, поручик. Станет легче!

Себе плеснул в кружку и, опрокинув махом, грохнул об стол:

— Сволочи! ... Мразь краснопузая!

Г Л А В А 25

Небольшая ростепель в конце января 1920 года сменилась жгучими морозами. Донской корпус генерала Павлова отбросил красных за Дон и Маныч, а добровольцы остановили наступление большевиков на ростовском фронте. После этого наступила короткая передышка.

— Вы как раз вовремя вернулись, Петр Николаевич! Получена директива об общем наступлении, — встретил Аженова батальонный. — Как съездили, кстати? Как семья? — заметив хмурый вид поручика, почёл своим долгом поинтересоваться подполковник.

— Нет больше семьи, Василий Степанович. ... Мать умерла, с сестру... большевики..., — глухо выдавил Аженов, стиснув зубы, чтобы не зарычать.

... Через сутки он уже шёл в цепи, получив в обозе винтовку и заменив фуражку папахой.

Видно было метров на двадцать. Дальше всё скрывалось в снежной коловерти. Ветер завывал не переставая, облепляя фигуры снегом. Руки в перчатках коченели. Только спине, на которой болтался тощий сидор было тепло. Добротный брезент оказался не по зубам февральской вьюге, распоясавшейся по безлесым донским степям.

— Ну держись, сволочь! — еле сдерживал своё нетерпение поручик, вминая сапогами глубокий снег. Чуть согнутые руки привычно сжимали цевьё и шейку приклада, отведя жало штыка на полкорпуса влево, почти не чувствуя веса винтовки. ...

Призванный прапорщиком ещё в пятнадцатом, Аженов вдоволь хлебнул на германском, пока фронт совсем не развалился, имея в тому времени Георгия, "клюкву" на шашку и чин поручика.

В Добровольческой орденов не давали. Главнокомандующий считал недопустимым вручение боевых наград в войне русских с русскими. Но поручик был отмечен знаком 1-го Кубанского "Ледяного" похода. Этот ажурный терновый венец, пересечённый мечом, на георгиевской ленте говорил о многом. Мало кто из офицеров 1-го офицерского генерала Маркова полка мог похвастаться таким знаком. Его носили счастливчики. Большинство из тех, кто вместе с Марковым прошли тогда, в восемнадцатом, с боями этот путь — от Ростова до Екатеринодара, уже лежали в сырой земле. Полк обновился практически полностью. Но Аженову везло. Его только дважды секло шрапнелью и осколком разорвавшегося снаряда. С красной артиллерией он был не в ладах. И кто знает, отделался бы он ранениями, залеченным в лазарете, если бы не семейные реликвии, которые он по настоянию матери всегда носил с собой. Может они и правда отводили злую пулю? Руки-ноги целы, драться может — значит здоров. По крайней мере в сырой земле не лежит, как тысячи других офицеров, ушедших за Корниловым.

... Красные, ничего не видя из-за позёмки, изредка постреливали, отведя большую часть сил к хутору и положившись на свои секреты.

Почувствовав впереди какое-то шевеление, поручик, что было сил рванул вперёд. Подгоняемый ветром, он вынырнул перед мелким окопчиком в снегу, как чёртик из табакерки. Резко выдохнув, с хеканьем бросил винтовку вниз, ударив штыком в приподнятую шею. Мгновенно выдернув жало из обмякшего красноармейца, нанес удар прикладом второму, привставшему на четвереньки, вложив всю свою ненависть к этим людям. Приклад вмял папаху в треснувший череп, оборвав вырвавшийся отчаянный вскрик. Третьего отбросил в снег выстрелом в упор, успев уловить его испуганные глаза и заросшее густой щетиной лицо. До четвёртого Аженов не дотянулся, опрокинутый жгучей болью в груди от пронзившей тело пули. Он опрокинулся навзничь, уже не видя, как успевшего пальнуть из нагана большевика заколол набежавший справа подпоручик Озереев.

Через час с красными в хуторе было покончено. Трое убитых и с десяток раненых — потери в батальоне оказались не велики. Большевики же оставили обоз, два пулемёта и около сотни трупов. Позаботившись об отправке раненых к станции, полк выступил в направлении Ростова.

Г Л А В А 26

Очнулся Аженов уже в Новороссийске, не подозревая, что ему повезло трижды. Во-первых, пуля, угодив в тяжёлый серебряный крест на груди, прошла навылет выше сердца, только чуть задев лёгкое. Во-вторых, верный товарищ Озереев, прежде, чем пуститься за ушедшей вперёд цепью, сумел не ахти как, но перевязать его, и даже, содрав с убитых красноармейцев шинели, укутать ими Петра, чтобы тот не замёрз. А в-третьих, начальник станции удачно устроил раненых марковцев в теплушку, на возвращающийся в Новороссийск эшелон, справедливо полагая, что лучше десять часов ехать в вагоне, чем пятьдесят вёрст трястись по морозу до лазарета в Кущёвке.

Город был без всякой меры забит людьми. Сюда со всей матушки России стекались беженцы: озлобленные, смертельно уставшие, изверившиеся — семьи служилого люда, обломки правительственных учреждений, чиновники с домочадцами, и просто те, кто бежал от террора большевиков. Железнодорожный вокзал оказался самым гиблым местом. Тифозные бараки были переполнены. Сыпняк косил и старых, и малых, не жалея никого. На кладбище беспрерывно кирками и ломами долбили в камне могилы, хороня до сотни человек в день. Но уже не успевали. Людей умирало больше. Беженцы умирали в скверах, вагонах, в сколоченных самодельных хибарках, земляных норах.

Но фронт под натиском красных ещё держался. Деникин планировал часть донских казачьих полков перебросить на Тамань и переправить через Керченский пролив в Крым. Добровольческий корпус сдерживал удары со стороны Ростова. Дралась Донская армия. Полуразложившаяся Кубанская армия воевать не хотела и могла побежать при любом нажиме красных частей. Кубанская рада проводила политику переговоров с большевиками о выходе из гражданской войны и признании ими казачьего государства.

— А вы счастливчик, поручик, — присел на край койки врач, спустя день после операции. — Чуть бы ниже пуля прошла, и вы не жилец. ...Жалко, конечно, вещицу — старинная работа, — вынул он из кармана халата серебряный крест, — но считайте она вам спасла вам жизнь. ... Нет, нет! Лежите спокойно, — заметив, как попыталась потянуться к распятью бессильная рука поручика, остановил его пожилой хирург. — Я его вам под подушку положу.

Он спрятал крест под подушку Петра, пощупал лоб и, почувствовав, что жара нет, удовлетворённо хмыкнул:

— Недельки через три-четыре будете как новый.

И потрепав его дружески по здоровому плечу, направился к следующей койке.

Офицерская палата, где лежал Аженов была не очень большой, с двумя высокими окнами и голландкой в углу, источающей живительное тепло. Восемь тесно поставленных коек, занимали почти всё место, оставляя лишь узкие проходы. Госпиталь, под который использовали здание гимназии, был перегружен ранеными и больными, и только усилиями не совсем развалившейся санитарной службы, поддерживались относительная чистота и порядок. От подушки пахло карболкой и хозяйственным мылом.

За окном, напротив которого лежал Аженов, неистовствовал норд-ост, злобно раскачивая уныло-серые деревья. Но от окна, заклеенного полосками газеты не дуло. От слабости закрывались глаза, и Пётр проваливался в небытие, переставая при каждом вдохе ощущать жгучую боль от раны.

На четвёртые сутки он проснулся с ощущением дикого голода, ясной головой и твёрдой уверенностью, что если захочет, то сможет разлепить свои запёкшиеся губы и даже что-то сказать.

Впорхнувшая в скрипнувшую дверь девушка, в белой косынке с маленьким вышитым красным крестиком, поразила его до крайности. Нет, не своей внешностью, хотя она была несомненно хороша, а своими карими весёлыми глазами. Таких смеющихся, радостных глаз Аженов не видел уже несколько лет. Они остались где-то в далёком-далёком счастливом прошлом, не исковерканном и не смятом безжалостным злым роком, именуемым ВОЙНОЙ.

— Всем с добрым утром! — нежно пропела она, опустив вниз руки с изящно оставленными кистями и улыбнулась такой задорной улыбкой, что палата сразу преобразилась: восемь забинтованных мужиков дружно засверкали зубами, радуясь неизвестно чему. Она весело засмеялась им в ответ и пошла по проходу между кроватями.

— Машенька! Ангел наш! Я еле сумел Вас дождаться! — сел на койке чернявый брюнет слева от Петра. — Моё проклятое бедро всю ночь не давало мне спать.

Ах Вениамин Сергеевич, Вениамин Сергеевич! — укоризненно покачала она головой, останавливаясь напротив. — На этот раз ваша уловка не пройдёт. Я догадываюсь, почему Вы не хотите идти умываться сами, — слегка покраснела девушка. ... — Но вы уже неделю как ходячий больной и врач предписал вам больше двигаться. Поэтому извольте выполнять.

В палате почему-то все дружно засмеялись над понурившимся прапорщиком, но под строгим взглядом Машеньки все смолкли, еле сдерживая улыбки.

— Всем умываться, а потом будем завтракать, распорядилась она и вышла, чтобы через несколько минут вернуться с тазиком и большим фаянсовым кувшином.

В палате осталось четверо, остальные вышли в коридор к жестяному умывальнику.

— Меня зовут Маша, — приветливо сказала она, подставляя к изголовью Аженова стул. — Сейчас будем умываться, Пётр Николаевич.

— Не удивляйтесь, — заметив внимательный взгляд поручика, добавила милосердная сестра, смачивая над тазиком марлю. — У меня всего две небольшие палаты, и я всех больных знаю по именам.

Она отжала марлю и тщательно протёрла лицо, а затем и руки поручика.

Аженов только сейчас понял, почему прапорщик не хотел идти к рукомойнику. Её нежные пальчики брали его большую ладонь, бережно переворачивали её, вытирая каждую ямочку и морщинку. Его рука просто нежилась в этих ласковых пальчиках, прикосновения которых были восхитительно приятны.

— Вот и всё, Петр Николаевич, — заботливо наклонилась она над ним, поправляя подушку. — А после завтрака я вас побрею, чтобы у вас настроение поднялось, хорошо?

— Спасибо, Маша, — тихо сказал Аженов, не сводя с неё глаз.

А она, улыбнувшись ему, повернулась к раненому напротив, обдав девичьей свежестью и запахом ромашки.

"Жалко, что всё так быстро закончилось", — подумал Пётр, продолжая смотреть на тонкую фигурку, склонившуюся над соседом и всё ещё ощущая её заботливо-осторожные прикосновения. "Действительно Ангел!", — потянулся он к ней рукой, испытывая неудержимое желание прикоснуться ещё раз к этому, чему-то чистому и светлому, совсем забытому за четыре года войны. ...

Г Л А В А 27

Прошла неделя. Ему ещё не разрешали вставать, но рана заживала хорошо, это он сам чувствовал. Правая рука поднималась свободно, да и левая двигалась. Не надо было только делать резких движений, чтобы не вызвать боль, простреливающую грудь.

В палате подобралась в основном молодёжь. В свои двадцать пять лет он был здесь самым старшим, не считая сорокапятилетнего подполковника Озерова с осколочным ранением в голову. Того часто мучили зверские боли, и он стонал, повернув обезображенное, забинтованное лицо к стене, не в силах сдержаться. Ночью ему обычно делали укол морфия, а днём над ним нежно ворковала Машенька, гладя его испещрённые сединой поредевшие волосы. В том и другом случае подполковнику становилось на несколько часов легче.

Оживлённая взятием Ростова и Нахичевани, палата сильно приуныла, когда дней через десять, в середине февраля Добровольческий корпус по приказу командования был вынужден оставить взятый Ростов. Красные опять напирали. Конница Буденного рвалась вдоль железной дороги к Тихорецкой, заходя в тыл, а ослабленный Донской корпус, потерявший из-за бурана замерзшими больше половины казаков, отходил к Кагальницкой, открывая правый фланг добровольцев у Ольгинской. Кубанская армия рассыпалась, разрозненными остатками пытаясь сдержать большевиков у Тихорецкой и Кавказской.

— Пора складывать вещи, — сказал, зайдя в палату после прогулки прапорщик Рыжов, тяжело плюхнувшись на кровать и бросив трость. — В городе чёрт знает, что творится. Не успел спуститься от городского сада по Серебряковской — митинг какой-то. В основной массе офицеры. Тыловые крысы! ... На пароходы, видите ли, их не сажают! "Крестоносцы" какие-то, суки! — призывают от фронта уклоняться, нечего мол русскую кровь зря проливать. Другие, сумасшедшие, отряды сколачивают, чтобы силой захватить корабли в бухте. И ни один ведь не крикнул брать оружие и идти на фронт большевиков бить. Черт те что! Мрак какой-то. И порядка навести некому. Сволочи! — зло выругался он.

— Этого и следовало ожидать, Вениамин, — сказал из своего угла подпоручик Требушинский. — Кубанцы, в теперешней неразберихе, разбредутся по своим станицам. Добровольцы уйдут в Крым. У них выбора нет — Победа или Смерть! А хуже всего донцам. Воевать они уже не хотят, чувствуя, что Дон у красных им не отбить; возвращаться и класть голову на плаху — боятся; да и края заморские их не прельщают, куда же им от родной земли-матушки? ... Ну а про беженцев и говорить нечего. Большевики не через месяц, так через два наверняка Новороссийск возьмут и большинство это поняло. Поздно, правда, но поняли. До последнего надеялись, что удастся отбросить красных подальше. С января ведь эвакуация объявлена, а корабли полупустыми уходили.

— Здесь перспектива просматривается ещё хуже, — вмешался Озеров. — Если сейчас не разгрузить город от беженцев и не навести порядок — не сможем боевые части посадить на корабли и перебросить в Крым. А если Добровольческая армия перестанет существовать, считай всему белому движению конец пришёл!

Все замолчали, чувствуя неумолимость надвигавшихся событий, на которые они, при всём своём желании никак не могли повлиять.

А через день в город вошли добровольческие офицерские части. Был отдан приказ о закрытии всех возникших "военных обществ", установлении военно-полевых судов для их руководителей и дезертиров и о регистрации военнообязанных. Эти меры несколько разрядили атмосферу в городе.

Эвакуации согласно приказа подлежали: в первую очередь больные и раненые, семьи военнослужащих (причём семьи офицеров штаба после семей фронтовиков), семьи гражданских служащих, а затем уже все прочие — если будет время и место. Начальники всех рангов — последними.

Г Л А В А 28

В этот день Аженову удалось самостоятельно перевернуться на бок. Это было здорово — лежать на боку. Лежать на боку и смотреть в окно, где приветливо светило солнце, отогревая землю после свирепого норд-оста, а на голых ветках деревьев стремительно кувыркались воробьи. И хотя звуки в палату не доносились, пока не откроют форточку, но Пётр был уверен, что птахи радостно чирикают, приветствуя солнышко и хороший денёк.

Он сунул руку под подушку, устраиваясь поудобнее и от неожиданности ойкнул, наколовшись о крест. Пососав палец, из которого выступила рубиновая капелька, он вытащил распятье из-под подушки.

Это была одна из немногих вещей, оставшихся от родного дома. Собственно, этих вещей и было то всего четыре. Потертая фотография, где они были сняты всей семьёй ещё в четырнадцатом, когда Петр закончил Александровское реальное училище и определился на должность. Новые шерстяные носки, которые связала и прислала мать в октябре семнадцатого, когда ещё работала почта. Серебряное распятье и эфес старинной шпаги, с коротким, не боле двух вершков обломком лезвия.

Крест и шпагу ему вручил отец, когда провожал в пятнадцатом на фронт, достав их из большой резной шкатулки, где хранились фамильные ценности. Этим старинным вещам было за две сотни лет. По рассказу отца, эти предметы всегда приносили удачу, а в ратных делах оберегали жизнь. Ещё обрусевший пра-прадед Аженовых, капитан наполеоновской гвардии, говаривал, что его шпага в том последнем бою с казаками сломалась вовремя и не зря. Иначе быть ему не пленным французским офицером, а замёрзшим и засыпанным снегом трупом. Шпага эта и крест, по семейному преданию, вместе с деньгами достались в наследство от флибустьера, погибшего ещё в семнадцатом веке где-то в Центральной Америке. И с тех пор род Аженов пошёл в гору.

Пётр пытливо всматривался в то место, где тупая револьверная пуля вырвала кусок серебра и скользнула в сторону. "Может оно действительно обладает какой-то защитной силой?" — подумал он, рассматривая отразившее пулю распятье, поднеся его к самым глазам.

На сколе металла виднелась небольшая трещинка, тонкая, как ниточка. Но это была странная трещинка. Почти идеально ровная, она шла не вдоль, а поперёк следа, причём там, где пуля сковырнула металла больше, она выглядела чуть толще, совсем пропадая к краям.

Заинтересовавшись, поручик попробовал даже ковырнуть её ногтем, но металл не поддался.

"А может он пустотелый, этот крест? — мелькнула у него догадка. — Раньше любили в такие кресты вкладывать святые мощи".

Пётр внимательно присмотрелся к распятью. Изготовляли его очень умелые руки. И не зная, что крест пустотелый, вряд ли бы глаз обычного человека рассмотрел тончайшую щелочку, замаскированную искусным гравёром глубокой канавкой, окантовывающей барельеф.

"Наверное, у мастера был какой-то секрет, чтобы его открыть!"

— Вы никак затеяли молебен, Пётр Николаевич? — беззлобно спросил подпоручик Нечаев, наблюдая из своего угла за Петром.

— Да нет, это просто единственная вещь, которая осталась у меня от дома. Вещмешок то, скорее всего, где-нибудь затерялся.

— А вы спросите у Машеньки. Наверняка, если при вас были какие-то вещи — они в лазаретном цейхгаузе!

— Ну вот видите, легка на помине. Будете до ста лет жить, Машенька! — встретил появление девушки подпоручик. — Мы тут только что о вас говорили. У Петра Николаевича трудности, — поспешил он продолжить, сообразив, что может быть неправильно понят. — В его вещмешке остались несколько памятных для него предметов, и было бы просто здорово, если бы их удалось отыскать.

— Премного буду Вам обязан, Машенька, — подтвердил Аженов. — Но должен предупредить, что этот злосчастный сидор мог сто раз затеряться, пока меня доставили сюда.

— Вы не переживайте, Пётр Николаевич! Я всё сделаю! Документы и личные вещи наверняка на складе у Петровича. И у меня для вас хорошая новость. ... Доктор разрешил вам сегодня попробовать встать. С моей помощью, конечно, — сделала она изящный реверанс, засмеявшись.

— С вас причитается, поручик, — шутливо заметил Рыжов, как всегда поджидавший появление Машеньки, сидя на краешке своей кровати.

— Почему бы и нет, — отозвался Аженов, явно обрадованный этой новостью.

— Дозвольте я вам помогу, Мария Андреевна, — вызвался прапорщик, а то у меня сердце не выдержит, глядя как вы будете надрываться, поднимая этого обрадованного эгоиста, который в кровать то еле вмещается. В вас ведь Пётр Николаевич, верных пять пудов будет?

Шесть, Вениамин, шесть! — весело сказал Аженов, блестя глазами и пытаясь самостоятельно спустить ноги. ...

Г Л А В А 29

На следующее утро Аженов проснулся рано. Палата ещё спала. Громко похрапывал Озеров, убаюканный очередной дозой морфия, да из противоположного угла изредка доносились тихие стоны Нечаева, которому что-то мерещилось во сне. Солнце уже встало и две пичуги весело чирикали и пританцовывая, выстукивали коготками по жести подоконника свой, только им известный танец.

В голову опять пришли мысли о нерешённой вчера загадке. Пётр достал своё распятье и продолжил вчерашнее: стал его внимательнейшим образом рассматривать, напрягая зрение, пытаясь найти хоть малейший намёк на секрет, позволивший бы заглянуть внутрь креста. Но его взгляд каких-либо подсказок не обнаружил. Да и освещения раннего утра было недостаточно. Вот через час Солнце поднимется из-за гор и через мутные стёкла, запорошенные пылью и солью норд-оста ударит лучом в окошко палаты. Когда солнышко светит и настроение другое, мажорное. Ничего не давит на настроение сильнее, чем хмурые, свинцовые тучи, повисшие над головой.

Пальцы поручика начали ощупывать фигурку Христа, надавливая на все выступы и пытаясь даже повернуть склонённую голову, увенчанную терновым венцом. Он ощупал всё распятье не меньше десятка раз, двигаясь и по часовой стрелке и против. Ничего не получалось.

Барельеф выпал совсем неожиданно. Пётр даже вздрогнул, когда увесистый кусок металла шлёпнулся ему на грудь. Он и сам не понял, как ему удалось это сделать. Но секрет оказался не сложен: на обратной стороне барельефа оказалось две защёлки, связанные маленьким рычажком. Необходимо было нажать сначала на левый, потом на правый миниатюрный гвоздик, которыми были прибиты ладони распятого Иисуса и защёлки срабатывали.

Углубление под барельефом занимало всю поперечину креста. В нем желтел туго свёрнутый рулончик материи. Поручик осторожно потянул за него, слегка прихватив ногтями и рулончик выпал. Затаив дыхание, он начал осторожно разворачивать маленький свёрток, боясь, что материал лопнет под его большими, не слишком уклюжими пальцами, но все опасения оказались излишними. Белый шёлк отлично сохранился, чуть пожелтев в местах соприкосновения с серебром.

В середине рулончика нащупывалось что-то твёрдое. Когда Аженов осторожно развернул материю, он ахнул. — На ладони у него сверкал огромный бриллиант величиной с ноготь.

"Ну и дела!" — взял он осторожно камень двумя пальцами, чувствуя, как его бросает в жар.

Он отвёл руку подальше, любуясь переливающейся игрой света на гранях, а затем, положив камень в углубление креста, развернул ленту рулончика до конца.

Тонкий шёлк был сложен вчетверо и свёрнут, и когда Петр потянул за концы, разворачивая ткань, то изумился ещё больше. Он стал обладателем какой-то таинственной карты, вычерченной на куске материала размером с носовой платок.

То, что карта заключала какую-то тайну, сомнений не было. Даже надпись, сделанная корявыми буквами по-французски, была загадочна: "От большого белого камня двадцать шагов в сторону смерти".

На тряпке был изображён какой-то остров и даже стояла внизу маленькая пометка "о. Т", очевидно говорившая владельцу распятия о многом. В правом нижнем углу располагалась шестнадцати румбовая звезда с буквами "N" (север) и "S" (юг) и больше никаких надписей, которые могли бы пролить свет на неожиданную загадку.

Пётр оторвал кусок бинта, завернул в него алмаз, чтобы тот не болтался внутри углубления и закрыл барельеф. Палата ещё спала, а ему не терпелось кому-либо рассказать о своей неожиданной находке.

Он подробно начал рассматривать карту. На ней всё было понятно, за исключением нескольких тонко проведённых линий. Вряд ли это были какие-то тропинки и дороги. Линии явно не вписывались в топографию острова. Большая часть их имела слишком правильную ровную форму, а две волнистых прерывались в середине плана. Также прерывались две другие, плавно изгибающиеся и идущие параллельно друг другу. Казалось на карту наложили что-то, а потом начали это что-то обводить карандашом, но обрисовали всего лишь часть предмета, не желая тратить время на всё остальное.

Пётр отставил карту подальше на вытянутых руках, стараясь отбросить взглядом всё лишнее, кроме этих линий и пытаясь проникнуть в их смысл. Это ему плохо удавалось. Толсто выведенный контур острова так и лез в глаза, не давая сосредоточиться.

Догадка пришла неожиданно. "Конечно, же!"

— Как я раньше это не сообразил! — вырвалось у него.

— Что это вы там не сообразили, Пётр Николаевич? — раздался голос проснувшегося Рыжова.

Аженов повернул голову в его сторону:

— Да вот, случай подбросил интересную вещь, — потряс он кусочком шёлка, — и мне, кажется, только что, удалось разгадать её тайну!

— Ну-ка, ну-ка! — сказал Рыжов, заинтересовавшись и вставая с постели и ковыляя к кровати Петра. Он взял матерчатую карту и взялся рассматривать, читая про себя надписи и непроизвольно шевеля губами.

— Действительно любопытно! Наверняка старинная, произнёс он с загоревшимися глазами, с явной неохотой отдавая заинтриговавшую его вещь.

— То, что карта старинная, это точно, — подогрел любопытство прапорщика Аженов. — Без малого ей лет триста. ...

— Разыгрываете, Петр Николаевич?! — недоверчиво спросил Рыжов, заподозрив что над ним собираются посмеяться. — Она бы истлела давно.

— Как видите, не истлела. Шёлк ведь это, а он хорошо сохраняется. А то, что карта нарисована в семнадцатом веке — Это точно. С гарантией, — сказал поручик, свёртывая аккуратно по сгибам ткань. Потом пристально посмотрел на Рыжова и желая уж совсем заинтриговать по-мальчишески восторженного прапорщика, со значением произнёс:

— Я надеюсь на вашу скромность, Вениамин Сергеевич.

Г Л А В А 30

После завтрака Машенька куда-то скрылась минут на сорок. Вернулась она вся сияющая, пряча что-то за спиной.

— Я очень рада за вас Пётр Николаевич. Как я и предполагала, ваши вещи нашлись.

— Неужто целы?

— Вот, извольте проверить, — вытащила она из-за спины тощий сидор.

— Вы просто прелесть, Машенька! — обрадовался Аженов, развязывая горловину. — И как вам удалось их разыскать?!

— Петрович побурчал, но выдал мне под роспись и то, только потому, что вы, оказывается, Георгиевский кавалер, — пристально посмотрела она на Аженова. — Он сам имеет Георгиевский крест за храбрость и питает симпатии к орденоносцам.

Поручик, увлечённо ковырявшийся в мешке, не обратил внимания на её взгляд, чего нельзя было сказать о Рыжове, сразу ревниво насупившимся.

— Господа! Это просто невероятно! — наконец то поднял голову от мешка Аженов. — Всё цело! ... Даже это! — с улыбкой вытащил он из мешка благозвучно булькнувшую жестяную флягу.

Палата на секунду замерла, а потом разразилась радостными криками.

— Только после обхода! — твёрдо сказала Маша, сразу сообразив, что все её протесты будут бесполезны.

До обхода оставалось ещё с пол часа, и раненые, не желая подводить своего "Ангела", смирились.

— А что там у вас, поручик? — блеснул вожделенно одним глазом из-под бинтов Озеров, когда милосердная сестра отправилась в соседнюю палату.

— "Смирновская" была, Валерий Иванович.

— "Смирновская" ?! — Это хорошо! Последнее время всё больше самогон приходилось употреблять. Он хоть и покрепче, но дрянь дрянью.

— Ну не скажите, господин подполковник! Вот в Кореновской нам такой самогон раздобыть удалось — чудо просто! Чистый, как слеза и лимоном пахнет! — не согласился с Озеровым Кортеховский.

— Скажете тоже, поручик. "Лимо-о-ном", — нараспев потянул Озеров. — Где его сейчас взять, лимон этот, тем более в станице. Из пустых початков гонят, да на кизяке настаивают, чтоб с ног валило.

— Готов поклясться, — обиженно сказал Кортеховский. — Не знаю где они лимоны нашли, в Грузии, Греции или сами на подоконнике вырастили, но лимоном пахло!

— Значит вам очень повезло, поручик, — пошёл на попятную Озеров.

— А я, господа, предпочитаю вина, — вмешался прапорщик Морозов, чтобы предотвратить возможную ссору. — Здесь, под Новороссийском, в Абрау-Дюрсо великолепные вина делают. Даже "Мадам Клико" не идёт ни в какое сравнение с местным шампанским. И мускаты отменные, почище венгерских.

Разговор перекинулся на вина, потом на коньяки, а затем снова вернулся к водке, пока дверь не отворилась и не пришёл доктор.

Ежедневный обход затянулся значительно дольше, чем обычно. Раненые заволновались, чувствуя, что за этим что-то скрывается.

— Значит так-с, Марья Андреевна, — подытожил свои загадочные хмыканья Павел Степанович. — Морозова, Кортеховского и Репнина после обеда переведите в палату для выздоравливающих, там как раз освободились места. Через три дня их выпишем.

— А меня?! — привстал с кровати Рыжов.

— А вас ещё подержим. Вы-с, батенька, ногу свою перетрудили. Отёк у вас появился на бедре. Не пришлось бы резать ещё раз. Вот так то-с, голубчик. И вообще, господа, хочу довести до вашего сведения, что обстановка быстро меняется. И лазарет в ближайшее время будет, очевидно-с, эвакуирован. ... Если, конечно, дадут-с пароход, — закончил последнюю фразу уже в дверях всеми уважаемый Павел Степанович, сопровождаемый Машенькой.

Эта новость омрачила всем настроение. Водку распили наспех.

Завязавшиеся было разговоры, потихоньку смолкли из-за унижения и неловкости. Эта подленькая целесообразность, поделившая их на людей, остающихся драться до конца и людей, обречённых на изгнание, была оскорбительна.

— К чёрту! — не выдержал Рыжов. — Получу вещи и в полк! Не желаю за чужими спинами прятаться! — зло ударил он по подушке.

— Это всё эмоции, Вениамин Сергеевич. Вы без палки даже из окопа не вылезете! Какой от вас толк. Шлёпнут в первом же бою, — подняв голову, посмотрел на него Озеров.

— Так что же мне теперь за кордон ехать, когда я через две недели в строй могу встать?!

— Не вы один. И если в Крыму всё удачливее обернётся, чем на Кубани, вот тогда вы и понадобитесь, и я, и они! — ткнул подполковник в лежащих офицеров. — А пока мы обоз, связывающий всем руки. И чем быстрее нас здесь не будет, тем проще будет оставшимся. Вот так-то!

Г Л А В А 31

После обеда унылое настроение, когда выздоравливающие, попрощавшись, покинули палату, ещё больше усилилось. Каждый думал о своей исковерканной жизни и о будущем, которое не сулило ничего хорошего.

— А я с лазаретом эвакуироваться не буду, — сказал неожиданно прапорщик Кухтин, раненый во время контратаки три недели назад. — У меня тут родственники на Вельяминовской живут, я сегодня послал им записку. Попросил забрать. Надеюсь до прихода красных они меня подлечат, если заберут, конечно.

— А нельзя напроситься к вам в товарищи, Анатолий Михайлович? — встрепенулся Рыжов.

— Извини, Веня, но ты понимаешь, я ведь и сам в нахлебники прошусь. Некрасиво получится.

— Да, действительно некрасиво, — согласился, понурившись Вениамин.

Родственники Кухтина забрали. Примерно через час приехала подвода и невзрачный почтовый служащий в потёртой тужурке и старой заношенной фуражке с помощью Машеньки за полчаса решил вопрос с лазаретным начальством и два санитара снесли прапорщика на улицу.

Подвода ещё минут десять стояла у крыльца, пока Маша перечисляла, в который раз, все наставления врача.

Рыжов, наблюдавший из окна, видел, как уважительно кивал головой пожилой телеграфист, теребя в руках снятую фуражку.

— Так что же будем делать сударыня? — задал взвинченным тоном вопрос прапорщик, когда девушка вернулась в палату.

— Хотите, я вам что-нибудь почитаю? — предложила Маша.

— Опять Гёте или Шекспира? Надоели трагедии! Тут у самого жизнь ко всем чертям катится, хоть бери верёвку и вешайся!

— Потрудитесь извиниться, прапорщик, — недовольно посмотрел Озеров на Рыжова. — Не к лицу меланхолию разводить боевому офицеру!

Рыжов, уже горько пожалев о своей невыдержанности, тут же извинился перед девушкой, рассыпавшись комплиментами.

— Ну полно вам, Вениамин Сергеевич, — остановила его Маша, когда прапорщик заявил, что её ангельский голосок он готов слушать не переставая, даже если она будет читать по-китайски.

— Есть более интересное предложение, чем чтение, — сказал Аженов, воспользовавшись паузой. ... — Я хочу поделиться с вами некой фамильной тайной, рассчитывая на вашу помощь, — секунду помолчав, пояснил Пётр.

Вы никак решили обнародовать ваш секрет, Пётр Николаевич? — осторожно спросил Рыжов.

— Да, Вениамин Сергеевич. У меня созрели кое-какие планы. ...Но ближе к делу, — сказал он, заметив устремлённые на него с любопытством глаза.

— У меня сохранилась старинная карта, содержащая тайну. Я думаю вторая половина семнадцатого века. Эту карту, по ряду причин, до вас ещё никто не видел. По семейному преданию, её владельцем был французский моряк, наш предок, погибший где-то в Центральной Америке. И задача у нас очень простая — определить тот остров, который нарисован на карте. Прошу вот, полюбопытствовать, — развернул он платок, протягивая его Машеньке.

Та склонилась над планом, затаив дыхание. Через плечо нетерпеливо заглядывал Рыжов, томимый мальчишеским любопытством к таинственному предмету, так поразившему его в первый раз.

Впрочем, мальчишкой он ещё и был. Двадцатилетний прапорщик с едва начавшими пробиваться усиками, два года прошагавший в обнимку с винтовкой, но до сих пор отворачивающийся при виде жестокости и испытывающий детское сострадание к тем, кого приходилось в силу необходимости убивать. Служа в полку генерала Алексеева пехотной бригады, он превыше всего ценил свои голубые погоны — напоминание о традиционном синем цвете студентов и гимназистов, из которых первоначально формировалась бригада, готовая насмерть сражаться за попранную законность и гибнущую многовековую культуру; и фуражку с белым верхом — символ "Воскресения Родины", которую пытались подмять под себя большевики, руководимые жидо-масонскими Бронштейнами, Розенфельдами, Нахамкесами именовавшими себя в просторечии Троцкими, Каменевыми, Стекловыми и прочими.

— Ой, как интересно, Пётр Николаевич, — сказала, оторвавшись от карты Маша: — "От большого камня двадцать шагов в сторону смерти". Надо же, как здорово! — повторила она по-русски надпись на карте.

— Вы, смотрю свободно читаете по-французски?!

— Конечно, — мимоходом обронила она, — я знаю несколько языков. А как мы узнаем, что это за остров, и что там спрятано?!

— Очень просто, Марья Андреевна. В гимназической библиотеке наверняка есть атласы Америки. Несите сюда все, какие найдёте, и, желательно боле подробные.

Машенька умчалась в библиотеку, и пока она рылась в книгах, Озеров и Нечаев успели тоже подержать в руках старинный документ.

— М-да! — задумчиво протянул подполковник. — И что ж там спрятано? — задал он вопрос, вертевшийся у всех на языке.

— Этого я не знаю, Валерий Иванович. Но самое простое — это поехать туда и самим посмотреть! — твёрдо сказал Аженов.

— Увольте меня от такого дела. Я уже не в том возрасте, чтобы заниматься кладоискательством, — чувствуя, куда клонит Пётр, отказался Озеров.

— А почему бы и нет! — поддержал идею Рыжов. — Пока будем сидеть за кордоном и дожидаться у моря погоды, хоть каким-то делом займёмся!

— Я тоже не против, господа, — присоединился Нечаев. — В Америке я ещё не был, любопытно будет посмотреть.

— Вот и отлично, — сказал, подытожив Аженов. — Трое, это уже сила.

— А может мы и Марью Андреевну примем в нашу компанию? — покраснев, предложил Рыжов.

Офицеры дружно засмеялись.

— Не смейтесь, господа. Я в общем так и предполагал, что вы поднимете меня на смех. Но я вполне серьёзно. Марья Андреевна знает четыре языка, в том числе и испанский, который, смею уверить, никто из вас не знает. Она сирота, дочь капитана первого ранга. Её старика-отца пьяные моряки в Кронштадте растерзали ещё в восемнадцатом. Средств существования у неё никаких нет. И, наверняка она будет эвакуироваться вместе с лазаретом. ... Так что же, за всю её доброту, за всё, что она сделала для нас, мы её так и бросим на произвол судьбы? Так что ли?! Это не по-офицерски! — выкрикнул Рыжов.

— Так женитесь, прапорщик и вся недолга, — сказал сочувственно Озеров.

— Я уже предлагал ей руку и сердце, но получил отказ, — махнул обречённо рукой Вениамин.

— Ну и как она отказала? — поинтересовался Нечаев.

— Вежливо! — отрезал прапорщик, не желая больше говорить на эту тему.

— Ну что ж, — немного помолчав, высказался Аженов. Я считаю, Вениамин Сергеевич, вы правы. С нашей стороны, не помочь девушке, было бы подлостью. Только захочет ли она отправляться с нами неизвестно куда, вот в чём вопрос?

— Куда это вы затеяли отправляться, если не секрет? — влетела в палату раскрасневшаяся Маша со стопкой книг.

... — Вы намерены эвакуироваться, Марья Андреевна? — после небольшой заминки, пока Рыжов освобождал её от книг, спросил Аженов.

— Да, меня уже занесли в списки. Весь персонал, кто желает, будет эвакуироваться вместе с лазаретом. А почему вас это интересует? — подняла она глаза на Петра.

— Как вы посмотрите, если в сопровождении трёх мужчин: меня, прапорщика Рыжова и подпоручика Нечаева, вам предложат совершить эдакое авантюрное путешествие через Атлантический океан?

— Вы разыгрываете меня, Пётр Николаевич, да? — с хитринкой посмотрела на Аженова девушка, готовая поддержать задуманную её подопечными шутку.

— Не поддавайтесь на их уговоры, Марья Андреевна. Не шутят они вовсе. Эти молодые лоботрясы задумали вас втянуть в авантюрную историю, — резко сказал Озеров, явно не поддерживая скоропалительного начинания.

— Так вы серьёзно?! — округлились у неё глаза. ... — Я право не знаю, — опустила она в растерянности руки.

— А решать сейчас и необязательно, — вывел её из растерянности Аженов. — Времени у нас ещё с избытком. Да и случиться может всякое, всего не предвидишь. ... Давайте пока займёмся нашим островом. Я считаю, что надо сначала посмотреть все острова на букву "Т". Мне кажется, что эта пометка "о. Т" означает всё-таки название острова.

Машенька вручила каждому по атласу, а затем принесла листок бумаги и карандаш.

— Давайте сначала выпишем все острова на букву "Т", а потом проверим каждый, какой окажется похожим, предложила она.

Мысль была дельной. Через десять минут они выписали из указателей географических названий десятка два островов на букву "Т", расположенных в районе Центральной Америки. От этих названий веяло чем-то необычным и экзотическим: Тринидад, Тернефф, Триангульс, пиратская Тортуга. ... Одни названия уже будоражили воображение.

Дело заспорилось. Машенька называла остров, а раненые наперегонки отыскивали его на картах, отметая одно название за другим.

Через час они уже знали точно. Искомый остров назывался ТАБОГА и лежал недалеко от города Панама. Нечаев в одном из последних атласов, за 1912 год, отыскал карту с трассой Панамского канала, где маленький равнинный островок, находившийся в двух десятках километров от материка, был показан достаточно отчётливо, чтобы не сомневаться, что на пожелтевшем шёлке изображён именно он.

— Вам везёт, Виктор Анатольевич, — одобрительно приветствовал находку Нечаева поручик, радуясь вместе со всеми, что цель определилась. — Всё остальное проще. Предлагаю на сегодня закончить, а завтра с утра, составим подробный план, что нам потребуется и чем мы располагаем.

В палате ещё долго, почти до самого вечера, обсуждали, как отыскать на острове большой белый камень, что означает загадочная фраза, и что там может быть спрятано, не подозревая, что поручик, если бы захотел, мог бы ответить на многие из высказанных вопросов.

Г Л А В А 32

На следующий день, прямо с утра, начали разрабатывать план экспедиции. Он получился коротким, всего из пяти пунктов:

— Маршрут.

— Изучение страны.

— Испанский язык.

— Изыскание средств.

— Оружие.

Маршрут определили быстро, наметив несколько крупных портов, из которых, по мнению офицеров, можно было вероятнее всего начать путь через Атлантику. Первым значился Константинополь, затем Триест, Генуя, Марсель. Точнее наметить путь не представлялось возможным, поскольку никто не знал куда их из Новороссийска доставит пароход: будет то Болгария, Турция, Греция, Сербия или иная европейская страна.

Второй и третий пункты плана особых проблем не доставили. В библиотеке нашлось несколько книг о Панаме, и Машенька согласилась по три часа в день обучать их разговорному испанскому.

С оружием проблем тоже не возникло. Наганы были у всех. Но если у Аженова и Рыжова (который получил обмундирование и вещи полторы недели назад) они лежали в вещмешках, то у Нечаева вещи ещё хранились в лазаретном цейхгаузе. Патронов (через выздоравливающих) по дешёвке купили на местной барахолке по четыре пачки на ствол, а после недолгих размышлений приобрели ещё и вполне приличный офицерский наган.

Наиболее слабым пунктом их плана оказался четвёртый. На троих они имели восемь золотых монет царской чеканки и пачку керенок, никому за кордоном не нужных. Был правда у Нечаева ещё массивный золотой перстень, но всего этого им едва ли хватит даже на пропитание.

— На месте достанем! — с юношеской бесшабашностью изрёк Рыжов.

— Ничего другого нам и не остаётся, — задумчиво откликнулся Аженов.

Прошла ещё целая неделя, прежде чем лазарет забурлил, взбудораженный приказом об эвакуации. В порт из Константинополя вернулся пароход "Александр Михайлович". Раненых приказали грузить на него.

Стоял конец февраля. Опять завывал норд-ост, бешено вырываясь из-за Маркхотского хребта и пронизывая всё вокруг ледяной стужей. Цемесская бухта белела злыми барашками волн, с грозным рёвом непрерывной чередой атакующих берег. Вверх летели фонтаны брызг, рожденные яростными ударами взбесившейся воды в металлические борта судов и камни портовых сооружений. Прибрежная галька по утрам подёргивалась корочкой льда, которая ближе к полудню незаметно исчезала. Местные говорили, что повезло. Было бы на пяток градусов холоднее и суда начали бы с одной стороны обмерзать ледяными наростами, рискуя перевернуться.

Со склада раненым выдали не жалеючи новое обмундирование и даже шинели. Становилось ясно, что провиантские и вещевые склады полностью перебросить в Крым не удастся и интенданты не скупились.

Аженов уже свободно двигался по палате, да и вообще чувствовал себя неплохо, хотя резкие движения ещё отдавались болью в груди, и левая рука работала еле-еле.

Нечаев тоже чувствовал себя сносно, несмотря на то, что колотая рана в боку заживала с трудом.

Отёк у Рыжова на бедре почти пропал, но он, оберегая ногу, ковылял с тростью.

Один Озеров не мог самостоятельно передвигаться. Точнее мог — руки и ноги у него работали, но сделав несколько шагов, он падал, поддавшись головокружению. Зверские боли по-прежнему изводили его по ночам, и он скрипел зубами, обхватив голову и пытаясь сдержать стоны.

Переброску раненых начали с утра и закончили только к вечеру. Десятка полтора телег без устали громыхали между лазаретом и портом, доставляя партию за партией. Но пароход простоял ещё сутки, пока не принял запас угля и воды. И только к ночи, набитый под завязку людьми, дал прощальный гудок, оставляя за кормой пристань, забитую бурлящей толпой беженцев.

ЧАСТЬ 2

КЛАДОИСКАТЕЛИ.

Чего не поищешь — того и не сыщешь!

Клад добудешь — дома не будешь!

Потерял — не сказывай, нашёл — не показывай!

Г Л А В А 1

Им повезло. Всё-таки Сербия была славянской страной и отношение к русским беженцам, тем более к раненым, не шло ни в какое сравнение ни с Грецией, ни, тем паче с мусульманской Турцией, куда организовывала эвакуацию Новороссийска английская миссия генерала Хольмана. И если отбросить две недели карантина и ту ужасную неделю, что провели на пароходе в неописуемом скопище людей, то Сербию можно было назвать почти раем, где не только жители, но и власти (благодаря сербскому принц-регенту Александру) относились к русским беженцам лояльно и доброжелательно, если не сказать об этом отношении большего.

А через месяц, власти же, помогли с оформлением бумаг на выезд из страны госпоже Волошиной Марье Андреевне и господам Аженову, Нечаеву и Рыжову, направляющимся в Латинскую Америку с целью дальнейшего лечения. Даже выдали небольшую сумму денег, позволившую добраться поездом до Триеста.

Здесь им повезло ещё раз. Пётр удачно продал бриллиант словенскому ювелиру, даже не подозревая, что этот алмаз когда-то принадлежал учителю фехтования Роже Лангедоку и достался вместе с серебряным крестом в наследство буканьеру Полю Ажену. А наследство было знатным.

Ещё до отъезда в Триест, соблюдая меры предосторожности, поручик показал камень русскому специалисту. Видя, как загорелись у старичка глаза, Пётр сообразил, что бриллиант действительно хорош. Ювелир, достав лупу, с минуту рассматривал камень, тихо бормоча под нос:

— Солитер* ... карат двадцать, "голубой воды", ... огранка старинная, бриллиантовая, рундист* без сколов...

* Солитер — камень весом больше десяти карат.

** Рундист — ребро, отделяющее верхнюю и нижнюю часть камня (коронку от шипа).

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

— По теперешнему положению, целое состояние, батенька! — закончил он свой осмотр, называя примерную цену и с сожалением возвращая редкий камень.

В Триесте они выручили за него даже больше. Пётр и не подумал торговаться, когда пожилой словен назвал свою цену. Она процентов на десять превышала ту, которую определил его обнищавший русский собрат.

И только благодаря этому камню, они благополучно пересекли Атлантический океан, а сейчас были почти у цели, плывя на пароходе "Мичиган" рейсом Нью-Йорк — Сан-Франциско.

Восьмого июня 1920 года в середине дня, судно подошло к горлу Панамского канала, медленно входя в бухту с десятком судов, неподвижно застывших на гладком зеркале воды. Вход в бухту прикрывала батарея крупных орудий. Слева открывался вид на белоснежный город, а справа тёплой сыростью после очередного дождя парили джунгли.

Этот белоснежный город — Колон, был первым панамским городом, который им довелось увидеть. И стоя на палубе, среди пассажиров, они оживлённо переговаривались, радуясь, что многомесячное путешествие с долгими ожиданиями в портах Старого и Нового Света, наконец-то заканчивалось.

"Мичиган" дав гудок, подошёл к бетонному причалу и отдал швартовы. Стоянка ожидалась не меньше десяти часов. За это время можно было минимум дважды добраться поездом до столицы, расположенной по другую сторону перешейка. Тут и было то всего шестьдесят семь километров. Но быть в Панаме и не проплыть Панамским каналом??!!

— Некуда нам торопиться! Билеты у нас до Панамы, а так ещё за железную дорогу платить придётся, — рассудительно сказал Нечаев. — А вот город посмотреть и ноги размять — в самый раз!

Он обмахнул сапоги и положил в карман галифе револьвер.

— Зря ты это, Витя, — укоризненно сказала Маша, заметив его манёвр.

— Ты же знаешь, Машенька, что он без оружия и сапог чувствует себя не в своей тарелке, — засмеялся успокаивающе Аженов, намекая на родословную Нечаева, насчитывающую пять поколений офицеров, верой и правдой служивших матушке России. — Мы тебя у трапа подождём, пока ты одеваешься. И возьми, пожалуйста все оставшиеся деньги с собой, не ровен час, попадутся какому-нибудь проходимцу на глаза.

Мужчины покинули каюту и направились к трапу.

Эти месяцы, проведённые вместе, сблизили их. Они перешли на "ты" и сдружились. Даже Рыжов смирился, потеряв всякую надежду, что его отношения с Марьей Андреевной перерастут во что-то более весомое.

От Нью-Йорка они плыли почти с комфортом. В каюте второго класса, на четверых, имелся даже умывальник и крохотная уборная. Вещей у них было совсем немного — четыре чемодана и небольшой баул. Вещи в чемоданах мужчин отличались удивительным однообразием (не считая нескольких мелочей) сапоги, шинель, френч, кобура с наганом, две пары чистого белья. Только у Нечаева в чемодане к общей картине не доставало галифе и сапог. Свой китель с малиновыми дроздовскими погонами, он всё же после долгих уговоров заменил на сорочку и цивильный пиджак, чтобы не бросаться в глаза своей офицерской формой.

Машенька было "побогаче" своих спутников, имея полдюжины платьев, муслиновый жакет, шляпку, давно вышедшую из моды и три пары обуви. Не считая конечно белья и мелких предметов, без которых не мыслит своего существования любая девушка. Но даже в своей неброской одежде, когда она выходила на палубу продышать воздухом, она держалась с таким достоинством, что поневоле вызывала уважительное восхищение пассажиров и немногие рисковали завязать знакомство с "русской фрейлиной", привлекавшей взгляды мужчин своей молодостью и обаянием.

Чаще всего она прогуливалась с Аженовым, по-прежнему называя его Петром Николаевичем и на "вы". Видно разница в возрасте не позволяла ей перейти с ним к более коротким отношениям. Всё— таки Рыжов и Нечаев были почти её сверстники: один старше на год, второй на три. А может имелась и какая-то другая причина.

Машенька собиралась недолго. Не прошло и пяти минут, как она выпорхнула у трапа, добавив к своим "лучшим" нарядам сумочку и кокетливо повязанный ярко-красный шарфик. Офицеры одобрительно кивнули ей, а Нечаев даже показал большой палец, заставив её радостно улыбнуться и гордо выпрямиться. И мысль, терзавшая её, пока она собиралась, что своим видом она будет компрометировать мужчин, показалась ей глупой. Счастливая, она первая шагнула на трап.

Г Л А В А 2

Всё произошло неожиданно. Уже под вечер, выходя из маленького ресторанчика, где удалось недорого и вкусно поужинать, Аженов, придержав тяжёлую дверь, пропустил Машеньку вперёд, но не успела та ступить на тротуар, как какой-то негр с силой толкнул её обратно, вырвав из рук сумочку.

— Деньги! — ахнула девушка, ринувшись обратно на улицу.

Когда мужчины вывалились за ней из дверей, похититель в тридцати метрах уже скрывался за углом.

— Рыжов на месте, Нечаев за мной! — бросил поручик, рванувшись по горячим следам.

Это был конец. В сумочке лежало без малого полторы тысячи долларов — последнее, что у них оставалось от весьма значительной когда-то суммы.

Негр, услышав за собой погоню, пустился во всю прыть, но дистанция, как он не старался не увеличивалась. Пометавшись по переулкам, минут через десять чомбо* повернул на узкую улочку, уводящую от моря и пустился по ней, никуда больше не сворачивая.

*Расовые клички, характерные среди жителей Колона: "чомбо" — негр, "чоло" — индеец, "чино" — выходец из Азии.

Пётр, чувствуя, что Нечаев уже сдаёт (колотая штыком рана только недавно зажила), резко прибавил, отрываясь от товарища и постепенно приближаясь к потерявшему резвость вору.

Если преследователи ориентировались лишь на спину удирающего негра, не обращая особого внимания на окружающее, то их в этом винить, конечно не следовало. Где уж тут вглядываться по сторонам, когда пот заливает глаза, а грудь жадно, с хриплым сипением, как прохудившиеся кузнечные меха, вбирает в себя горячий воздух, которого всё равно не хватает одеревеневшим от напряжения мышцам.

Зато негр знал куда бежать, заводя упрямую погоню подальше от людных улиц вглубь колонских трущоб — самых страшны и мрачных трущоб во всей Панаме.

Аженов, наконец, догнал проходимца и сильным толчком в спину опрокинул его на землю. Чомбо что было мочи заорал, покатившись по земле. Попытался подняться на подгибающихся ногах, но Пётр, отвесив ему затрещину, вырвал маленькую сумочку Марии и слегка прижал ногой, вдавив незадачливого вора в грязно-красную пыль улицы. Он расстегнул замочек и облегчённо перевёл дыхание — деньги были на месте.

Негр неожиданно замолк, как будто почувствовал, что добыча уже ему не достанется.

Так оно и было. Пока Аженов рассматривал содержимое, вокруг него уже стояло четверо.

Если ты думаешь, что тебе здесь позволят безнаказанно вытирать ноги о человека, то глупо ошибаешься! — сказал крупный мулат, блеснув белыми как снег зубами. — Дай сюда! — протянул он руку.

Если первую испанскую фразу Пётр понял едва на треть, то вторая сомнений не вызывала.

— Это моё! — твёрдо сказал он и, сунув сумочку в карман пиджака, убрал ногу с притихшего негра, отодвинувшись на шаг.

— Ты кажется не понял, приятель! — злобно прошипел мулат и выщелкнул лезвие ножа. Сопровождавшая его троица придвинулась вплотную, готовая свирепой стаей броситься на иностранца, рискнувшего забрести в трущобы.

Дожидаться Аженов не стал. Чуть отшатнувшись, он схватил зашедших справа и слева бандитов за шеи и стремительно свёл свои могучие руки. Глухой треск черепных коробок ошарашил на миг даже его, немало поработавшего прикладом в германскую и после неё. Два тела грохнулись на вновь завопившего от страха вора.

"Не рассчитал", — без всякого сожаления подумал Пётр, просто констатируя факт и, сделав шаг вперёд, удачно отбил нож мулата и с разворота ударил нападавшего кулаком в грудь. Тот, сбитый с ног страшной силой, кубарем покатился по земле. Четвёртый из шайки, не дожидаясь пока очередь дойдёт и до него, быстро повернулся и бросился наутёк, что-то громко крича по-испански.

Аженов отвесил ещё одну лёгкую затрещину виновнику происшествия, заставившую того заткнуться, уткнувшись лицом в пыль и повернулся в сторону подбегавшего Нечаева.

— Вы не пострадали Пётр Николаевич? — с тревогой прохрипел запыхавшийся подпоручик.

— Да нет! ... Но народ здесь странный: не успел у вора деньги отнять, как тут же попытались ограбить. Дурачьё, нашли с кем связываться! — беззлобно добавил он, услышав жалобные стоны мулата. — Пошли, Виктор, быстрее отсюда, а как бы неприятностей с властями не вышло.

И они зашагали в обратном направлении, даже не подозревая, что очнувшийся мулат собирается в этот вечер свою вторую ошибку.

Как не подозревал и Сезар Гаго, стонавший от боли в отшибленных рёбрах, что ему сегодня впервые в жизни пришлось столкнуться с русскими, тем более с русскими весьма необычными. Ему и в голову не могло прийти, что попавший в трущобы иностранец, мог играючи сломать подкову, а ударом кулака свалить наповал лошадь. Не знал он, что этот русский ловок и быстр, как кошка, несмотря на массивную фигуру, внушающую обманчивую мысль о неповоротливости.

Но не это было главное. Сезару ещё просто не приходилось сталкиваться с людьми, прошедшими четыре года войны. Этих людей испугать было практически невозможно. Что значит какой-то, угрожающе поблескивающий бандитский нож, для человека, бежавшего в атаку на пулемёты, ходившего десятки раз в штыковую или ныряющего под брюхо лошади от взметнувшейся шашки конника, готовой разрубить тебя надвое?

Ох, не на тех он напал, ох, не на тех. И это была его первая ошибка. Вторую он совершил, когда склонившемуся над ним метису, со стоном мстительно выдохнул:

— Догнать... и убить ... обоих! — не подозревая, что эти двое за последние четыре года людей убили больше, чем их отправили на тот свет все многочисленные бандиты колонских трущоб. И даже отпетые негодяи Сезара, по сравнению с этими профессиональными солдатами, выглядели желторотыми юнцами. И было весьма опрометчиво со стороны бандитского главаря зачислять их в стан смертельных врагов.

Ничего не подозревающие офицеры, обходя в начавшихся сумерках зловонные кучи мусора, почти уже выбрались из трущоб, когда с десяток людей преградило им дорогу. Они вынырнули неожиданно с двух сторон, прячась до этого под высоко приподнятыми над землёй хибарами, окружившими улицу частоколом разнокалиберных свай.

Выстроившись цепью, бандиты выкрикнули несколько, перемежаемых хохотом, как по-испански, так и по-французски, желая покуражиться над пойманной в капкан жертвой, которая сейчас, по их мнению, делала в штаны, не зная куда смыться. Все были вооружены.

— У правого и четвёртого слева — револьверы — шепнул Аженов Нечаеву. — Остальных по ногам!

Они уже приблизились шагов на десять и подпоручик, остановившись, выкрикнул заискивающе по-французски:

— Эй, ребята! Я могу с вами кое-чем поделиться!

Он спокойно засунул руку в карман и в ту же секунду прогремело четыре выстрела.

Подпоручик рисковать не желал. Правый и четвёртый слева грохнулись с пулей во лбу, двумя другими выстрелами он расчистил середину улицы. Ему пришлось выстрелить ещё раз— в бросившегося на них верзилу, размахивающего мачете. После чего остальная шайка, потрясённая мгновенной расправой, кинулась врассыпную.

— Я подберу револьверы?! Чего зря добру пропадать! Да и стрельнуть в спину могут! — высказал Нечаев разумную мысль. И вытащив из рук убитых оружие, быстро осмотрел его.

— Кольт! — коротко сказал он, вручая один из трофеев с здоровенным стволом Аженову.

Тот молча сунул его за ремень под пиджак, и они ускоренным шагом направились прочь, оставляя незадачливой банде ещё два трупа и раненых.

Г Л А В А 3

Машенька с Рыжовым, простояв у ресторана битый час, конечно переволновались, пока не вернулись их спутники. Но все эти волнения тут же развеялись, когда Аженов под их радостные возгласы вытащил из кармана злополучную сумочку. По молчаливому уговору с Нечаевым, распространяться о происшествии не стали, только потом, уже на корабле, вкратце рассказали Рыжову о нападении. А на расспросы девушки Пётр, устало махнув рукой, отделался одной фразой:

— Помотал нас негодяй по городу, еле изловили. И заплутали немного на обратном пути.

— А что вы с ним сделали?

— Да ничего! Надавали по шее, да отпустили восвояси.

... Судно простояло в гавани всю ночь, и только утром покинуло бухту Лимон. А через час, когда солнце подсушило мокрую от ночного дождя палубу, они выбрались наверх.

Корабль как раз подходил к первому шлюзу. "Железные мулы" — так называли здесь небольшие локомотивы, втянули "Мичиган" в первую шлюзовую камеру с двенадцатиметровыми бетонными стенами. Огромные железные ворота, толщиной в сажени две, не меньше, медленно закрылись за кораблем, и в камеру стала поступать вода, на глазах скрывая шершавый бетон. И казалось, что исполинские стены медленно и печально тонут, беспомощные перед мутными всплесками наступающей воды.

— Как здорово! — сказала Маша, когда ворота перед кораблём открылись и паровозики потащили огромное судно в следующую камеру.

— Молодцы американцы! Действительно "Чудо света"! — отозвался Аженов.

— Еще третья камера будет, а когда её пройдём, поднимемся без малого на двадцать шесть метров, — ткнул пальцем Рыжов в купленную накануне брошюру.

— А за шлюзом что? — поинтересовался Нечаев.

— Озеро Гатун, затем знаменитая Кулебская выемка через горы, и ещё два шлюза: "Педро Мигель" и "Мирафлорес" и мы уже на уровне Тихого океана, — поспешил поделиться почерпнутыми сведениями Рыжов.

Озеро Гатун, которое предстояло пересечь судну, получило название от старинного поселения, ушедшего под воду, когда американцы построили огромную плотину, чтобы обуздать Крокодилью реку — Чагрес. Неистовая река в сезон дождей несла огромные массы воды, сметая всё на своём пути. Когда же возвели плотину, река разлилась, затопив всю долину между хребтами. Перестала угрожать строительству, образовав обширное озеро с бухточками, заливчиками и островами, весьма живописными, как утверждала брошюрка.

— Ну, а это врут, по-моему, — сказал Нечаев, оторвавшись от книжицы. — Пётр Николаевич, здесь вот написано, что последнюю перемычку на трассе канала взорвал из Вашингтона президент Вильсон находясь за четыре тысячи километров, нажав золочёную кнопку при стечении журналистов и дипломатов. Вы как считаете, это технически можно сделать?

Сделать-то, конечно, можно, но я сомневаюсь, что американцы стали бы на эту "показуху" тратить большие деньги. Кнопка-то конечно была и провод от неё куда-то шёл, скорей всего на телеграф. Но наверняка недалеко от динамита в это время сидел другой человек, который тоже нажимал кнопку.

— Я в общем-то тоже так подумал, — согласился Нечаев. Могли и просто в одно и тоже оговорённое время по хронометру взорвать, но кто их знает, этих американцев?

А вот это уже для нас интересно! — через минуту опять завладел он вниманием товарищей. — Американцам, оказывается по договору в Панамском заливе отошло четыре острова: Пенрико, Наос, Кулебра и Фламенко, — зачитал подпоручик названия. — И наверняка там такие же укрепления возвели, ка те, что мы видели со стороны Атлантики в Кристобале. И прилегающие воды, я думаю, тоже как-то патрулируются.

— М-да, — помолчав сказал Аженов. — Это было бы совсем нежелательно, наткнуться на сторожевик. Ну да поживём, увидим. ...

Его фразу оборвал пароходный гудок — "Мичиган", пройдя шлюз вышел на зеркало озера.

Г Л А В А 4

— Их четверо, Сезар! Я проследил их до самого трапа! — доложил уже ночью маленький метис с быстробегающими глазками.

— Не тяни, Серафино! Не испытывай моего терпения, — подстегнул наблюдателя мулат.

— Плывут на "Мичигане". Трое гринго и одна белая сеньорита. Молоденькая и красивая. "Масенька", — с трудом выговорил метис непривычное имя. — Но они не янки. Говорят на каком-то непонятном языке.

— Когда уходит пароход? — перебил его Сезар.

— Завтра утром!

Гаго открыл шкатулку, достал пачку панамских долларов и бросил её метису:

— Возьмёшь с собой Жоана и Бернабе. Отправитесь ночным поездом. Себе купишь билет, а те двое пусть на крыше едут, нечего зря деньги просаживать. Встретишь в Панаме пароход. Господи! — поднял Сезар глаза к потолку, — Сделай так, чтобы они сошли с корабля! Клянусь прахом, я поставлю самую большую свечку в соборе! — выкрикнул он свою горячую мольбу, преисполненный жаждой мщения.

Потом помолчал, принимая какое-то решение и добавил:

— Я приеду туда тоже. Встретимся у Паоло. И смотри, Серафино, ... не упустите! Головой ответишь!

К вечеру, сделав короткую остановку в Бальбоа, "Мичиган" прибыл в Панаму. Сойдя с парохода, Аженов с компаньонами нашли подходящую гостиницу недалеко от гавани, сняв два номера: один для Машеньки, второй для мужчин. Гостиница, предназначенная для европейцев, обладала тремя немаловажными преимуществами: была относительно чистой, не дорогой и располагалась в двух кварталах от моря. Впрочем, задерживаться здесь больше двух-трёх дней они не собирались, рассчитывая за это время прикупить кой-какое снаряжение и нанять лодку.

Памятуя о событиях в Колоне, Аженов попросил Нечаева на всякий случай остаться с Машей в гостинице, а себе в спутники взял Рыжова. Погода стояла мерзкая. С утра не переставая лил дождь, словно хотел отыграться за два предыдущих солнечных денька, и царящее вокруг пекло наполнялось влагой, заставляющей одежду прилипать к телу, даже если удавалось спрятаться от тёплых дождевых струй.