Господин следователь 3

Глава шестая День встреч

Когда работал в школе, один мой коллега с большим педагогическим стажем сетовал: «Куда не пойдешь, везде натыкаешься на учеников или их родителей!».

Кажется, мне скоро придется носить темные очки и прицеплять бороду, чтобы остаться неузнанным. И где! В губернской столице, в которой, в принципе, могли знать гимназиста Ваню Чернавского, но уж никак не судебного следователя из уездного городка. А тут сразу две встречи за день. Может, вместе со мной в Новгород перебирается Череповец? По крайней мере, его криминальные представители.

Вышел погулять, полюбоваться древней Софией, постоять у памятника «Тысячелетия Руси». Потом можно пройти по мосту через Волхов, к Ярославову городищу. Долго не нагуляю — уши надо беречь, да и шинель не слишком спасает от мороза, но на часок внутреннего тепла должно хватить. Потом, мелкими перебежками, до дома, а там отогреюсь, попью чайку с лимоном, что подаст мне симпатичная горничная. Горничная, при встрече со мной делает круглые глаза, жмется к стенке, пропуская барина. Но мы, будем стойкие, аки не знаю кто и симпатишных горняшек проигнорируем.

Дорога к Кремлю шла через площадь, где развернулась торговля. Углядел, что в одном месте толпа погуще и раздаются взрывы хохота. Как не посмотреть? А там, между двумя ларьками, встроился кукольный балаган. Что там показывают? Ага, что-то из приключений Петрушки. Причем, не где-то, а в Париже. А чтобы зрители понимали, где происходят события, на заднике накарябали: «Вотъ, городъ Парижъ! Увидишь — угоришь!»

Мне кажется — Петрушке без разницы, где хулиганить. Но он сейчас лупит французского полицейского в красной шапке. Видимо, лупить наших городовых цензура не позволяет. Или это какая-то установка — высмеивать все французское? Но, вроде, с Францией у нас отношения нормальные, народ туда рвется.

Все-таки, профессия накладывает отпечаток. Поглядываю на народ, отмечая не только зевак, но и щипачей. А тут вон, знакомая рожа. Кажется, прицеливается к чужому карману.

Фамилия Вострютин. А звать, если не ошибаюсь, Сидором. Допрашивал я его как-то, мировой судья должен был месячишко дать.

— Сидор, решил в Новгород перебазироваться?

— А…? Что? И чё?

Вор-карманник не враз понял, кто с ним заговорил. Дернулся, но осознал, что держат крепко. Вытаращился.

— А что, ваше благородие, вы теперь в Новгороде?

— Как видишь, — усмехнулся я. — А ты опять за свое? Карманы чистишь, пока народ на Петрушку пятится?

— Чё сразу карманы-то? — загнусавил щипач. — Шелмимо, поглазеть решил.

— И паспорт в порядке? — поинтересовался я. Городовым сдать, что ли? Нет, к чему мне это? И холодно, а еще у парня под глазом расплылся синяк. Махнул рукой.— Ладно, твое счастье, что я в отпуске. Иди-ка отсюда.

— Благодарствую, — осклабился воришка, скрываясь в толпе.

Пожалуй, пойду-ка и я дальше. Да, на месте ли бумажник и часы? С таким народом пообщаешься, не только деньги и ценности проверь, но и количество пальцев на руках. Все здесь.

Только отошел, услышал.

— Бонжур, мсье Жан.

Это что за барышня такая? Снова знакомая? Именно. Одета подчеркнуто чистенько и скромненько, в коричневом пальто, что носят гимназистки из «Мариинки», в меховой шапочке, а белоснежный шарфик оттеняет белизну лица. Может, кто-то из одноклассниц Лены? Девчонок, хотя и разогнали по домам из-за карантина, но под домашний арест не определили. Родители могли в Новгород отправить на праздники.

Нет, это явно не гимназистка, мордашка не тянет на юную девушку — не шестнадцать-семнадцать лет, а двадцать с лишним, поближе к тридцати. А еще — крашеные губки. Только здесь и узнал, кому в девятнадцатом веке дозволялось красить губы. Ба, так это «Сонечка Мармеладова», сиречь, Стешка. Та самая девушка нетяжелого поведения, из-за которой рухнула деловая репутация купца первой гильдии.

Судя по всему, под «гимназистку» работает.

— Бонжур, мадмуазель Стефи, — поздоровался я с девушкой. — Парле ву франсе?

— Да ну, какое парле? Не бог весть что — выучить пару фраз, но на купцов впечатление производит, — деловито сообщила «гимназистка». — Любят они чистеньких, да образованных, хотя, какая разница, кого мять в постели?

Беседовать с проститутками о пристрастиях купцов не слишком хотелось, поэтому, собрался пойти дальше, продолжить осмотр, но «Соня Мармеладова» спросила:

— Иван Александрович, вы помните, что за мной должок?

— Должок? — удивился я. Попытался вспомнить, но не смог. Когда я ей деньги в долг давал?

— Так в нашу прошлую встречу я обещала, что готова вас обслужить по наилучшей таксе, почти даром, из уважения и дружбы.

— А, вы про это, — усмехнулся я. — Благодарю, конечно, но не нужно.

— Брезгуете, что ли? — поинтересовалась девушка безо всякой обиды. — Меня и в Череповце каждый месяц доктор осматривал, и здесь уже записалась на прием, все в порядке. И клиентов у меня не так много — могу себе это позволить, не заезжена, как иные-прочие.

— Чего это вы все в губернию-то намылились? — вздохнул я.

— А кто еще из наших приехал? — забеспокоилась Стешка и заоглядывалась. Можно подумать, что я пасу череповецких шлюшек.

— Кто из ваших подружек — не знаю, не слежу, но воришку знакомого узрел, — усмехнулся я. — Его уже кто-то приласкал.

— Это вы про Сидорку? Так мы вместе и приехали. Четвертый день уж пошел, как мы в Новгороде. Я вот, к народу присматриваюсь, да и он собирался на работу выйти.

Понятно, откуда дровишки, то есть, пальтишко. Ишь, прибеднялся Сидорка —бедный-несчастный. Такое пальто, худо-бедно, двадцать рублей стоит. И шапочка, со всем прочим. И денежка у Вострютина в Череповце заработана, тут бы еще не успел.

— Зато ему уже под глаз засветили, — усмехнулся я.

— Он вчера неудачно в лавку зашел. И всего-то поговорить хотел — нет ли работы, а приказчик с хозяином его взашей, да еще и по морде съездили. Я предлагала Сидорке котом стать, не хочет. Мол — коты, они все мерзавцы и лодыри, за счет бабы вору жить невместно. Одел, и за то спасибо. Но с котом бы и мне спокойнее, и ему хорошо. Неужели бы я его не прокормила? Рубль-два в Новгороде заработать можно.

— А чего тебе в Череповце не сиделось? — поинтересовался я. — Понимаю, в губернском городе возможностей больше, но ведь здесь и конкуренция выше. Своих, небось, хватает.

— И вы еще спрашиваете, чего не сиделось? Креста на вас нет! — возмутилась Стешка.

— Степанида, а я каким боком? — удивился я. — А крест, — похлопал по груди, — имеется. Вон, даже два, — вспомнил про орден.

— А по чьей милости «Англетер» закрыли? — окрысилась шлюшка. — «Англетер» закрыли, Анастасия Тихоновна в тюрьме, а в другие гостиницы мне хода нет, там и клиентов-то столько не бывает, сколько девок. Пойду — поймают, волосья выдерут.

— Волосы, — поправил я.

— Что, волосы? — не поняла Стешка.

— Если собираешься под гимназистку косить, говори правильно — волосы, не волосья. Мне все равно, но клиенты удивляться начнут. И еще парочку слов французских запомни.

— Косить — это что? Притворяться?

Молодец, на лету схватывает, не то, что некоторые.

— А какие слова посоветуете запомнить? Я кое-какие уже знаю. Клиенту нравится, если я под ним глазки закатываю и шепчу — шарман… Еще мерси знаю, оревуар и комси-комса.

Ишь, жучка. Но правильно делает, что интересуется.

— Ругаться научись. У французов ругательств немного, но слово мерде — дерьмо, запомни, а еще — кюль, задница.

Эти словам меня Наталья не учила, запомнил еще из прежней жизни. И кое-что хотел узнать у Степаниды, но чисто по делу.

— Хотел спросить — если клиент э-э девушку, вроде тебя, в гостиницу приглашает, вы хозяйке что-то отбашляете?

— Отбашляете? — наморщила лоб девица.

Зря похвалил.

— В том смысле — если клиент платит, вы с этих денег что-то Анастасии Тихоновне отстегивали? То есть — процент отчисляли?

— Как и везде — десять процентов. — хмыкнула «гимназистка». — А как иначе? Но в «Лондоне» или «Вене» деньги сразу надо отдать, а «Англетере» счет в конце месяце выставляли. Анастасия Тихоновна все записывала, потом мальчонка бумажку приносил и деньги забирал.

— И сколько выходило для хозяйки, если не секрет?

— Какой тут секрет? Мне скрывать нечего, — хмыкнула «гимназистка». — Иной раз два рубля в месяц, иной раз три. А как-то раз — в прошлую ярмарку, так десять ей отдала. От сердца отрывала, с кровью. Мне за эти деньги потрудиться пришлось, но куда деваться?

Если процент два –три рубля, то двадцать-тридцать рублей в месяц Стефи имела. Столько на заводе Милютина рабочие зарабатывают. Но этом мужики. Прислуга женского пола получает восемь-десять рублей в месяц. Пожалуй, Стешка богачка.

Нет, ни за что бы не подумал, что в захудалом городишке такой спрос на проституток. Кажется, у нас и мужчин-то столько нет? Или я чего-то не понимаю?

— А если не отдавать?

— Не отдавать… Маруська из Шухободи решила не отдавать — мол, жирно будет, каждый месяц треху тащить, так пришел Николай — супруг Анастасии Тихоновны, с Терентием, их работником, они ее вдвоем насильничали, а потом так отмудохали, что девка месяц на работу не выходила. А потом и совсем уехать пришлось. Не то в Вологду подалась, не то вовсе, в Питер. Тихоновна ее в гостиницу перестала пускать, мальчонку тоже не посылает. У нас ведь половина клиентов через гостиницу идет. Не сами клиенты по улицам бегать станут? Мальчонке шепнут, а тот за нами прибежит. А дома, какая работа? Хозяйка враз выставит, а клиенты у нас все женатые, к себе домой тоже не позовут. Крутись, как хочешь. А неженатые тоже не слишком-то приглашают. Знаю, что вы с неделю назад без хозяйки остались. Могли бы меня позвать на хозяйство. И печку бы вам истопила, и готовить умею, и развлекла бы… Но это, если бы пожелали. Одинокому мужчине трудно в доме. И печку топить нелегко.

Твою мать! Ладно, в Череповце о моей беде каждая собака знает, выходит, теперь и здесь известно?

— Спасибо, конечно, — поблагодарил я «гимназистку». Вздохнул: — И как это все про меня всё знают?

— Ну, Иван Александрович, какой вы странный, однако, — развела ручонками «гимназистка». — Череповец город небольшой, а нас, людей интеллигентного склада ума, еще меньше.

— Какого склада? — опешил я.

— Людей интеллигентных профессий, — пояснила мадмуазель Стефи. — Таких, что занимаются обслуживанием духовных потребностей общества — врачи, учителя, артисты. Да, еще писатели и художники всякие. Само-собой, что и мы.

— То есть, проститутка приравнена к артистам и писателям? — развеселился я.

— Конечно. Для тела у мужчины жена есть, любовница, а мы для души. С нами клиенты не только плоть тешат, но и духовно отвлекаются от всего низменного. Мы же мужчину и похвалим, и подбодрим, чтобы он в жизни себя уверенней чувствовал. Я, иной раз, и пожалею, если что-то не получилось. А разве жена мужа в постели хвалить начнет или жалеть?

М-да, такого ни разу не слышал. Впрочем, если Стешке нравится так считать, пусть считает.

А шлюшка, измерив меня снисходительным взглядом, заявила:

— Вот вас, пожалуй, Иван Александрович, к интеллигенции нельзя отнести. Все-таки, что вы, что полиция, защищаете власть имущих. Мы — звери декоративны, мы жизнь украшаем, вы псы цепные. Сидорка мой — он борец с режимом, пусть и стихийный, но тоже его к интеллигенции не отнесешь. Грубоват.

— Вот это правильно, нас к интеллигенции относить не надо, ни меня, ни Сидорку, — поспешно согласился я. Если проститутка соотносит себя с интеллигентами, ну его нафиг, такую интеллигенцию. Лучше похожу в цепных псах. — Кстати, мадмуазель Стефи, вас клиенты за такие слова не бьют? Или вы с ними своими соображениями не делитесь?

— Нет, клиентам я говорю о разнесчастной жизни, о том, что только горькая нужда толкает женщину на панель, что каждая из нас мечтает создать семью. Только, вы думаете, моим клиентам разговоры-то со мной интересны? — хмыкнула «гимназистка».

Думаю, кому-то и интересны, только не мне. Наверное, пора сбегать.

— Ладно, мадмуазель, и рад бы с вами дальше болтать, но боюсь отрывать у вас драгоценное время.

— Нет, напротив, вы мне помогли. Во-он там, клиентик стоит, жирный, глазенками лупит, за карман держится — на кошелек намекает. Он уже давно за мной вяжется, но думает, что вы меня закадрили. Но еще в надежде, что в цене не сойдемся. Так как, говорите, по-французски дерьмо? Мерде? Хорошее слово, надо запомнить.