Гостеприимная Арктика

ГЛАВА XXIII. УЛЕ И Я НА ОХОТЕ

В течение 20 дней мы со Стуркерсоном охотились в глубине острова, в то время как Уле с тремя собаками оставался на берегу, чтобы сторожить наши запасы мяса и шкур. Мы находились в 20 милях от берега, где у нас сушилось порядочное количество оленьего мяса и жира. Посовещавшись, мы решили, что на Земле Бэнкса было очень мало белых медведей, и поэтому можно было оставить наши запасы на берегу без охраны и использовать Уле для охоты. Меня интересовали ледовые условия у берега, так как я не переставал думать о приходе «Полярной Звезды», и приближался тот месяц, когда можно было его ожидать. Вдоль всего северного побережья Аляски лед, вероятно, был уже взломан, и, по нашим оптимистическим вычислениям, все три судна должны были уже находиться у о. Гершеля. В течение 1–2 недель «Полярная Звезда» могла пройти путь от материка до южной оконечности Земли Бэнкса и далее на север, по мере взламывания льда. Карибу были в это время всего жирнее, а их мех по длине своего волоса наиболее пригоден для одежды. Поэтому надо было энергично охотиться в течение 2–3 недель, чтобы к приходу «Полярной Звезды» иметь достаточный запас мяса и шкур.

Итак, я направился на берег, к лагерю Уле, а Стуркерсон остался сушить мясо. Он должен был собирать и прикрывать мясо на время дождя или сильного тумана и снова раскладывать его, как только выглянет солнце или поднимется ветер, а также оберегать его от чаек, песцов и волков.

Я вышел в хорошую погоду, но скоро пошел дождь. Я шел вдоль реки, и мне несколько раз встречались небольшие стада карибу. Это был первый случай, когда, видя карибу, я не должен был убивать их, и мне было интересно убедиться, боятся ли они человека. Оказалось, что они вели себя совершенно так же, как олени на материке, где на них постоянно охотятся.

Пройдя лишь полдороги, я уже промок насквозь, но для человека, привыкшего к жизни в Арктике, это совершенно не имеет значения, пока он движется; гораздо труднее привыкнуть к сырости ночью в лагере. Однако человек привыкает ко всему, и северные индейцы не раз говорили мне, что для них нисколько не мучительно спать в мокрой одежде, дрожа от холода. И в конце концов, показания одного человека, привыкшего к чему-либо, стоят больше, чем утверждения тех, кто этого не испытал и только заранее предполагает, что не смог бы этого вынести. Так что, вероятно, каждый может привыкнуть спать в холоде и сырости.

В 6 милях от лагеря я наткнулся на шестерых самцов карибу, из которых один был значительно больше и жирнее остальных. Северному охотнику трудно решиться упустить случай добыть жир, и я убил этого карибу. Содрав с него шкуру, я снял слой спинного жира весом больше 18 кг, по крайней мере на 4 кг больше, чем мог иметь в это время года самец такой же величины где-либо на материке. Причина этого, вероятно, заключается в холодной погоде и малом количестве комаров, потому что корм для карибу на Земле Бэнкса не лучше, чем на материке.

Итак, карибу, по-видимому, не находили неприятным лето на Земле Бэнкса, так же как и мы, хотя читатель-южанин, заглянув в наши метеорологические записи, пожалуй, усомнится в этом. 3 июля у нас записано: «Небо затянуто, весь день идет снег, температура от -2 до нуля». В другом месте сказано, что всю первую половину июля каждый день подмерзало. Нам нравилась эта погода по многим причинам, между прочим потому, что благодаря ей не было комаров.

Разрезав карибу и припрятав жир от чаек, я продолжал свой путь к берегу. Уле поджидал меня, жизнерадостный, как всегда, и с целым запасом рассказов о приключениях, пережитых за время моего отсутствия. Большая часть их сосредоточивалась вокруг волков. По-видимому, два особенно зловредных волка повадились приходить в лагерь, возбуждая собак с целью увлечь их с собой. Однажды собакам удалось вырвать из закреп ремень, к которому они были привязаны, и, волоча ремень за собой, они помчались за волком. Уле мчался вслед за ними. Ремень стеснял движения собак, так что Уле почти не отставал от них. Он несколько раз выстрелил в волков, которые были соблазнительно близко, но это их не отогнало. Конечно, ему было трудно попасть в них, так как он запыхался от бега. Пробежав несколько миль, собаки так запутались в ремне, что Уле догнал их.

Годом позже Уле признался Стуркерсону, что, хотя эта история в общем соответствовала действительности, она была несколько преувеличена в деталях, чтобы оправдать большую трату патронов, произведенную в мое отсутствие.

В начале июля мы составили опись нашего охотничьего снаряжения; у нас оказалось 109 патронов для ружья Манлихера и 157 для Винчестера. Это было немного, даже при самой экономной стрельбе, так как не было уверенности, что какое-либо из наших судов подойдет в течение лета; поэтому имеющееся у нас количество патронов должно было обеспечить нам еду на всю предстоящую зиму. В периоды «оседлости» достаточно, в среднем, одного патрона, чтобы получить 50 кг мяса, но при быстрых передвижениях невозможно соблюдать такую экономию: когда убито большое животное, можно захватить с собою только часть мяса, а остальное приходится выбрасывать, так что уже не получается такого выгодного соотношения между количеством израсходованных патронов и добытого мяса, Уле знал, как бережно я отношусь к патронам, и не хуже меня понимал их ценность для нас, поскольку от них зависели наша безопасность и благополучие.

Летнее жильё эскимосов в тундре.

Выше я упоминал, что в тот день, когда мы достигли суши и я был занят своей первой охотой на карибу, Стуркерсон и Уле, съев последний кусок мяса, который у нас еще был с собой, толковали о том, как вкусны должны быть местные гуси, и находили, что мое требование никогда не тратить ни одного патрона на птиц слишком сурово. По-видимому, с того времени Уле запало в душу желание покушать гусятины, которой он еще не пробовал. Отчасти поэтому он так охотно согласился остаться в одиночестве, когда мы уходили внутрь острова. Он уже предвкушал жирную гусятину, которой он, наконец, полакомится, когда нас не будет. И действительно, как только мы скрылись из виду, он схватил свое ружье, подполз к соседнему пруду и застрелил гуся. Но гусь представляет собой очень небольшую мишень, и попасть в него нелегко, если не подойти вплотную; Уле потратил бесполезно с полдюжины пуль раньше, чем убил одного. Поэтому пришлось, на случай, если я вздумаю проверить количество патронов, рассказать, будто их было много истрачено на волков, когда они увлекали за собой наших собак. Но больше всего огорчило Уле то, что гусь оказался гораздо менее вкусным, чем оленина, которой он питался до тех пор. Несмотря на его «твердое убеждение», что «оленина хороша только тогда, когда нечего есть», и что другие виды мяса, как, например, гусиное, гораздо вкуснее и во всяком случае приятнее как «разнообразие», в действительности он за месяц так привык к оленине, что гусь пришелся ему гораздо меньше по вкусу. Если бы Уле руководился своим вкусом, он съел бы только часть гуся, скормив остальное собакам, которые были бы этим очень довольны; но он решил сам себя наказать за лишнюю трату патронов и воздерживался от оленины, пока не был съеден весь гусь. Часть патронов Уле потом действительно израсходовал во время нашего отсутствия, стреляя в волков.

Проведя один день в лагере, мы отправились назад, к тому месту, где Стуркерсон остался охотиться; весь наш запас сушеного мяса и шкур мы оставили на вышке, достаточно высокой для того, чтобы предохранить его от песцов и чаек, но не спасавшей от белых медведей. Когда мы подошли к месту, где я за 2 дня до того убил жирного карибу, оказалось, что песцы и чайки съели приблизительно треть всего мяса и половину жира. Чайки одни не нашли бы жира, так как я припрятал его под мясом, но песцы утащили это мясо. Впрочем, в этот же вечер и почти на том же месте мне удалось убить другого жирного карибу, возместившего нам нашу потерю.

Множество песцов проводило лето на Земле Бэнкса, но они редко воровали у нас мясо, большей частью они с презрительным видом проходили мимо него. Это объясняется, вероятно, тем, что они прекрасно питались яйцами, птенцами и леммингами.

Когда мы вернулись к Стуркерсону, оказалось, что и ему не было покоя от волков. Часть нашего мяса хранилась у него в лагере, а остальное оставалось в открытом поле; там было убито несколько карибу, и их мясо разложено для сушки, чтобы уменьшить его вес и тем облегчить доставку, тогда как жир был сразу унесен в лагерь. Наш опыт с песцами и чайками показал, что они почти не трогали мяса; но волки похитили большую часть его.

В течение первого месяца нашего пребывания на Земле Бэнкса нам попадалось много волков, и их появление, очевидно, было в связи с приближением оленьих самок. До тех пор мы видели преимущественно больших самцов и очень мало самок и оленят. Теперь молодые самцы и самки, приходившие, по-видимому, с севера и северо-востока, стали многочисленны. Впрочем, это не значит, что карибу стало так же много, как на материке; мы ни разу не видели их больше 20–30 в день.

Я видел на Земле Бэнкса стадо в 200 голов, но на основании многолетнего опыта могу сказать, что стада в 200 голов на Земле Бэнкса так же редки, как двухтысячные стада на материке, к северу от Большого Медвежьего озера. Летом на всем острове имеется, вероятно, не больше 2 или 3 тыс. карибу, зимой, быть может, несколько больше, так как они приходят с о. Виктории.

Целью моей экскурсии с Уле было, главным образом, развлечение, а также и случайные наблюдения. Мы шли налегке; три собаки тащили все наше снаряжение, а мы переходили от холма к холму, любуясь видами и убивая, по мере надобности, жирных карибу. Мы шли свободно и беззаботно, как на пикник, радуясь в то же время возможности исследовать то новое, что открывалось перед нами. За исключением экскурсии Стуркерсона и моей, предпринятой несколькими неделями раньше, мы были первыми белыми людьми, зашедшими вглубь Земли Бэнкса. Американские китобои, как известно, дважды побывали на юго-западной ее стороне, но только на побережье, а эскимосы, которых они посылали охотиться, уходили вглубь острова не больше чем на 4–5 миль. Из отчетов Мак-Клюра также не видно, чтобы в течение 2 лет, проведенных им в заливе Милосердия, на северо-восточной стороне острова, кто-либо из его спутников совершал экскурсии вглубь его.

С тех пор как я впервые познакомился с Севером, его красота, простор, гостеприимство все больше пленяли меня. Во время такой очаровательной прогулки, как та, которую мы с Уле совершали, было особенно трудно представить себе, что не только люди, никогда не видавшие этой страны, считают ее бесплодной, но что такой она могла показаться даже тем, кто побывал в ней. Надо обладать действительно большой прозорливостью, чтобы между строк повествования Мак-Клюра о лишениях и героизме прочесть о мягкой красоте и уюте Земли Бэнкса.

Мы бродили до тех пор, пока не решили, что Стуркерсон, вероятно, соскучился один; тогда направились обратно и нашли все в полном порядке, только Стуркерсон чувствовал некоторую скованность от постоянного лежания и безделья. Такой образ жизни он вел потому, что не мог отлучаться из лагеря из-за волков. Пока в лагере находятся люди, волки не опасны, но если там находятся одни собаки, лагерь переходит в полное их распоряжение. Прежде всего, у собак никогда не хватает разума оставаться в лагере, чтобы охранять его, — они кидаются в погоню за волками, и ясно, на чьей стороне оказывается перевес. Наши собаки были не меньше волков и весили до 50 кг каждая, но они не обладали ни их быстротой, ни их хитростью. Они могли одержать победу над волками только в случае значительного численного превосходства.

Во время нашей экскурсии мы с Уле внимательно наблюдали погоду, готовые немедленно направиться к побережью, как только, судя по ветру, нам покажется, что лед уже может быть взломан. Лагерь Стуркерсона, хотя и находился в 15 милях от берега, был расположен на таком высоком холме, что в бинокль можно было рассмотреть лед вдоль берега, вокруг о. Бернарда и Норвежского острова.

Мы проводили теперь большую часть дня, внимательно исследуя побережье и наблюдая, как расширялась прибрежная полоса воды между сушей и морским льдом, таявшим под напором теплой воды с суши. Одним из достоинств «Полярной Звезды» была ее малая осадка, благодаря которой она могла пройти по этой полосе оттаявшей воды даже раньше, чем береговой припай был бы взломан и унесен ветром в море. В середине месяца несколько раз начиналась небольшая подвижка льда, но каждый раз вода спадала, и лед снова плотно ложился на дно. Однако к концу месяца стало очевидно, что полоса льда находилась только около суши, тогда как открытое море было чисто ото льда. День за днем дул сильный восточный ветер, из чего следовало, что вблизи не было плавучего льда; но туман, всегда висящий над морем, когда ветер дует с земли, мешал нам видеть дальше ледовой полосы.

К концу августа установились такие хорошие навигационные условия, что мы начали терять надежду на приход «Полярной Звезды». Казалось, что ее отсутствие могло объясняться лишь кораблекрушением или чем-нибудь другим, столь же серьезным, но никак не состоянием льда. К 18 августа мы были совершенно убеждены в этом и решили направиться вдоль западного побережья к югу, полагая, что она могла потерпеть крушение где-либо между нами и мысом Келлетт; затем наше настроение переменилось, и мы решили подождать еще неделю. 27 августа не было уж никакого смысла больше ждать; мы выкопали в земле большую яму, выложили ее камнями, заполнили сушеным мясом, оленьим жиром и шкурами и покрыли сверху камнями, достаточно большими, чтобы оберечь эти запасы от всякого животного, за исключением, однако, белого медведя. Но за все время пребывания на Земле Бэнкса мы ни разу не видели медведя, а потому рассчитывали, что наши запасы будут в полной сохранности, пока мы не вернемся за ними.

Мы решили идти вдоль берега на юг, к мысу Келлетт, и осматривать каждую бухту в поисках «Полярной Звезды» или ее следов. Если бы мы ничего не нашли, то намеревались вернуться к нашему депо и пробыть там до февраля или марта, т. е. до светлого времени года. Затем мы предполагали направиться на материк, пройдя сначала на восток, к о. Виктории, потом к югу через местность, хорошо мне знакомую по моей предыдущей экспедиции, через залив Коронации к Медвежьему озеру. В душе у меня таилась надежда, что если мы хорошо проведем зиму, то к весне мои товарищи согласятся произвести еще одно исследование льдов; тогда мы пошли бы на материк в мае или в июне.

1 сентября мы направились к югу, вдоль побережья. Стуркерсон и Уле шли позади с лагерным оборудованием и запасом продовольствия на 3–4 дня; большую часть груза тащили собаки, но и люди несли громоздкие постельные принадлежности. Утром, после завтрака, пока укладывали груз для собак и готовились в путь, я уже выходил, с таким расчетом, чтобы весь день быть впереди их на 3 или 4 мили. Я шел от холма к холму, оставляя там небольшие кучки из камней и кладя в них записки для моих товарищей, если видел в бинокль что-либо, что должно было изменить наши планы. Иногда я видел залив, преграждающий нам путь, и в своей записке предупреждал об этом своих спутников и указывал им надлежащее направление. Или я видел дичь, и тогда они узнавали из моей записки, следует ли им ждать, пока выяснится результат моей охоты, или расположиться лагерем в каком-либо определенном месте, или же идти вперед, к ближайшей возвышенности, с которой они могли следить за охотой. В течение нескольких дней дичи не было видно, и мы в ней не нуждались, так как у нас был запас сушеного мяса на 5 или 6 Дней.

Я мог идти гораздо скорее других, так как тяжело нагруженные собаки проходили в час не более 1,5 миль. Когда не надо было охотиться, я занимался тем, что набрасывал кроки береговой линии. Иногда я спускался к самому берегу и шел вдоль него 1–2 мили, собирая плавник, и ставил бревна так, чтобы они торчали из снега и могли служить нам в качестве вех будущей зимой, если бы нам пришлось проделать снова этот путь.

Пройденная нами за несколько дней местность представляла собою песчаную почву, на которой росло нечто вроде вереска, мало пригодного для горения. Но Арктика как бы компенсирует это тем, что на песчаной почве, кроме того, растет особый вид ивы, засохшие и побелевшие корни которой не раз служили нам топливом. Иногда мы располагались на ночь на самом берегу, где находили плавник.

10 сентября к вечеру я взобрался на высокий холм и разглядел в нескольких милях к югу песчаную косу мыса Келлетт. За исключением мыса Барроу и северной оконечности Аляски, это самая большая песчаная коса в Арктике. В течение четверти часа я с вершины холма напряженно рассматривал в бинокль окрестности, сначала торопливо — в поисках корабля, затем внимательно — в поисках какого-либо знака, оставленного теми, кто мог интересоваться нами. Но не было видно ничего, сделанного человеческими руками.

В подавленном настроении я занялся сооружением знака, который был бы виден невооруженному глазу на расстоянии 5–6 миль и помог бы ориентироваться моим товарищам, отставшим от меня на расстояние 4–5 миль. В оставленной записке я не упоминал о постигшем нас разочаровании, так как полагал, что товарищи сами сделают соответствующие выводы. В ней было кратко сказано: «Остановитесь лагерем на берегу в полумиле к юго-западу отсюда».

Затем я прошел полмили к востоку вдоль цепи холмов, так как наш запас мяса иссякал, и надо было добыть еще одного карибу; я предполагал остаться на мысе Келлетт 3 или 4 дня. С холмов открывался вид на красивую долину, идущую к востоку, с равнинами и холмами, покрытыми травой со всех сторон. В 8 или 10 милях к северо-востоку на холме виднелись карибу; они находились слишком далеко, чтобы можно было застрелить их, но самое их присутствие внушало уверенность, что здесь, как и повсюду, мы нашли бы себе пищу, если бы вздумали остановиться.

Придя в лагерь, я нашел там, как и ожидал, полное уныние. Мы были уверены, что найдем на мысе Келлетт какой-нибудь оставленный для нас знак, так как надеялись на наши собственные суда. Кроме того, Лэйн с «Белого Медведя» обещал мне, в случае отказа моих судов идти к Земле Бэнкса (чего он опасался больше, чем я, так как имел дело с участниками нашей экспедиции в течение зимы) и оставить на мысе Келлетт кое-какие припасы для меня. Мы условились, что он оставит пару винтовок с патронами, немного керосина, две-три керосинки, палатку, немного одежды и какого-либо продовольствия, не рискующего быть съеденным медведями. Я предупреждал Лэйна, что продовольствие особого значения не имеет; действительно, сейчас нам пригодились бы главным образом патроны, керосин и т. п. Но важнее всяких припасов была бы моральная поддержка, сознание, что мы не забыты.

Здоровым людям, живущим на открытом воздухе, трудно долго предаваться унынию. После 1–2 часов пребывания в мрачном настроении я стал находить в нашем положении различные романтические возможности и прочел моим спутникам целую проповедь на ту тему, что неудача должна послужить стимулом к дальнейшей деятельности. Я подчеркнул, что, чем значительнее препятствия, тем больше достижения, и закончил другими, столь же шаблонными истинами. Хотя нам недоставало многого, у нас все же были все возможности не только для того, чтобы без особых лишений прожить зиму, но и чтобы предпринять весною научно-исследовательскую экспедицию, например, пройти к о. Виктории и закончить составление его карты между наиболее отдаленными пунктами, достигнутыми экспедициями Мак-Клюра и Амундсена. Таким образом мы выполнили бы полезную географическую работу и опровергли бы (если мы этого еще не сделали) теорию, что провести в Арктике зиму безопасно и комфортабельно можно только с помощью судов и подвоза припасов извне. Земля должна была вскоре покрыться снегом, из которого можно было строить чистые и удобные хижины, и у нас еще оставалось больше 200 патронов, что означало 8 000 кг жира для топлива и мяса для еды.

Но у Стуркерсона оставалась на материке семья, а Уле мечтал о покупке шхуны и выгодной промысловой экспедиции к берегам Сибири. Оба товарища согласились со мной, что можно было провести на Земле Бэнкса зиму и весной продолжать работу, но считали, что игра не стоит свеч, и напомнили мне о моем обещании, что в случае неприбытия корабля мы направимся на материк, как только зимние морозы затянут полыньи и дневной свет даст возможность двинуться в путь.