Гостеприимная Арктика

ГЛАВА LII. ПРИБЫТИЕ ГОНЗАЛЕСА

В конце февраля наша партия выступила в путь к мысу Грасси. На базе задержались лишь Стуркерсон, Эмиу и я, чтобы закончить регулировку хронометра. И вот, накануне того дня, когда и мы собирались выехать вслед за остальными, неожиданно прибыли с двумя упряжками капитан Гонзалес, Найт, Иллун и Пикалу. Относительно отсутствия «Белого Медведя» Гонзалес дал следующее объяснение: летом минувшего года, в середине июля, корабль освободился от окружавших его льдов и затем долго крейсировал взад и вперед по проливам, в поисках прохода на север. Однако за мысом Армстронг лед в течение всего лета оставался неподвижным и сплошным, от одного берега пролива до другого. Когда убедились, что добраться до о. Мельвиль невозможно, корабль повернул на юг и отправился зимовать в бухту Уокера. Это было прямым нарушением моего приказания, согласно которому в случае невозможности пройти за мыс Армстронг корабль должен был зимовать возле этого мыса; вместо того, он удалился от вас на 100 миль к югу. Однако соображения, которыми в данном случае руководствовался капитан Гонзалес, если и не были достаточно вескими, то, по крайней мере, представлялись ему такими. Далее Гонзалес сообщил, что на корабле все было благополучно, а с эскимосами, живущими возле бухты Уокера, установились хорошие отношения. Два туземца даже нанялись работать для экспедиции.

Гонзалес доставил также некоторые известия из внешнего мира и, в частности, сообщил, что наш бывший механик с «Мэри Сакс», Кроу-форд, купил 37-тонную шхуну «Вызов». Она имела слабый бензиновый двигатель, но ввиду благоприятных ледовых условий ей удалось пройти вдоль северного побережья Аляски до залива Минто, где она и зазимовала вблизи от «Белого Медведя». На пути из Нома Кроуфорд встретил в Беринговом проливе «Аляску», на которой возвращалась на родину группа д-ра Андерсона и Уилкинс. Таким образом, можно было считать, что работа нашей южной партии благополучно закончена.

Гонзалес объяснил также, почему он не прибыл и никого не послал к нам по санному пути. От Кроуфорда, который во время плавания встретил судно «Герман», Гонзалес узнал, что оно перед этим доставило на мыс Келлетт почту для нашей экспедиции, а также некоторые припасы, в том числе материал для изготовления саней. На мысе Келлетт, вместе с капитаном Бернардом, в то время находился Томсен. Прошлым летом он не исполнил моих инструкций, согласно которым должен был вернуться на о. Мельвиль или провести с семьей лето у залива Милосердия. Вместо этого Томсен хотел отправиться к заливу Лиддон в ноябре, по санному пути вдоль западного побережья Земли Бэнкса, и захватить с собою почту, а также двое новых саней, которые к тому времени должен был изготовить из полученных материалов капитан Бернард.

Узнав об этом намерении Томсена, Гонзалес в начале ноября послал братьев Килиан, Германа и Мартина, с легкой упряжкой, на мыс Келлетт и поручил им передать Томсену письмо, в котором предлагал ему ехать мимо пролива Принца Уэльского и «Белого Медведя», чтобы присоединиться к партии, которую Гонзалес предполагал снарядить к этому времени на о. Мельвиль.

Братьям Килиан предстояло ехать через Землю Бэнкса по тому пути, по которому один из них, Мартин, прошел со мною осенью 1915 г. и впоследствии вернулся, так что он достаточно хорошо знал дорогу. Кроме того, теперь на этом пути появилась промежуточная «станция», так как два охотника с «Вызова», Биндер и Мэйсик, устроили лагерь в бухте Де-Сали.

Братья Килиан предполагали вернуться через 25 дней. Когда этот срок прошел, Гонзалес отправился с «Белого Медведя» в охотничий лагерь, где застал только Мэйсика. Оказалось, что, когда братья проезжали через бухту Де-Сали, Биндер присоединился к ним, желая навестить своего старого приятеля, капитана Бернарда. То, что оба Килиана и Биндер не возвращались, обеспокоило и Мэйсика и Гонзалеса, но они ничего не предприняли. Гонзалес вернулся на корабль и, безрезультатно прождав Килианов 2 месяца, наконец, отправился на о. Мельвиль.

В общем, я был доволен прибытием Гонзалеса, так как оно избавило нас от беспокойства за судьбу «Белого Медведя», и мы теперь знали, куда послать женщин и детей при возвращении из экспедиции. Однако у нас теперь появился новый повод для опасений — отсутствие известий о Томсене и братьях Килиан. Груз, привезенный Гонзалесом, был полезен, но не безусловно необходим (четыре хороших спиртовых печки, свыше 120 л спирта, обувь из тюленьей кожи и др.).

В начале марта Стуркерсон, Найт, Иллун, Пикалу, Эмиу и я отправились к мысу Грасси, оставив наш лагерь на попечении Гонзалеса и Лопеца. Они должны были добыть некоторое количество угля, так как запасы, заготовленные прошлой осенью, были уже на исходе.

В пути мы вскоре убедились, что с нашей стороны было ошибкой взять с собой собак Гонзалеса, так как они были утомлены предшествовавшим путем. Кроме того, это были низкорослые собаки эскимосской породы, которые еле поспевали за остальными даже при благоприятных условиях. Между тем, на этот раз стояли сильные холода, при которых тащить сани гораздо труднее. При 45–50° ниже нуля снег состоит из зерен с твердыми, острыми ребрами, о которые сильно трется стальная оковка полозьев саней. Я полагаю, что при понижении температуры с +10° до -45° усилие, с которым собаки тащат один и тот же груз, должно возрасти примерно в три раза; однако мне не удалось этого проверить «лабораторным методом».

Существует мнение, что при сильных морозах оковки из некоторых металлов скользят по снегу легче, чем стальные; но из описания опытов Свердрупа и Миккельсена с мельхиоровой оковкой видно, что, несмотря на большое трение, сталь оказывается лучше для долгих пробегов, так как она может прослужить до 6 лет (если только сани не попадут на каменистый грунт), тогда как мельхиор быстро изнашивается на неровном льду. Помимо стальной оковки, я считаю практичной лишь ледяную, но она непригодна для саней того типа, который применяется в Номе, а также для того, который был использован Нансеном и Амундсеном, так как все эти сани обладают слишком большой гибкостью. Для того чтобы ледяная «оковка» могла держаться, полоз должен представлять собою толстую доску, поставленную на ребро, как в санях Пири или в эскимосских. Такие полозья имеют достаточную жесткость, и ледяная «оковка» хорошо держится на них. Правда, эту «оковку» приходится «ремонтировать» каждое утро, но «ремонт» ее на каждых санях, т. е. поливка полозьев, осуществляется легко и продолжается лишь несколько минут. При температуре в 45° ниже нуля сани с подобной «оковкой» примерно в 4–5 раз легче тащить, чем со стальной. Ледяная «оковка» не имеет серьезных дефектов, за исключением того, что на склонах холмов сани стремятся соскользнуть вбок. Однако в этом отношении ледяная «оковка» лишь немногим хуже мельхиоровой или медной, тогда как стальная представляет то преимущество, что она имеет острые кромки, подобно конькам, и врезывается в лед, предотвращая этим соскальзывание. Весной ледяная «оковка» тает; но ее можно применять поверх стальной оковки, чтобы использовать последнюю в теплую погоду.

На пути вдоль западного побережья залива Геклы нам пришлось остановиться лагерем на несколько дней, так как наступили морозы при сильных ветрах, и собаки могли бы отморозить себе бока и выбыть из строя. Все хорошие термометры, которые у нас имелись, уже давно были разбиты, а оставшиеся показывали температуру лишь приблизительно. Самая низкая температура, отмеченная нами на пути от залива Лиддон к заливу Геклы, составляла 51° C ниже нуля; однако в действительности она, несомненно, была, по крайней мере, на 5 градусов выше и вообще не могла считаться особенно низкой по сравнению с температурами, зарегистрированными в некоторых населенных местностях северо-восточной Монтаны и в Сибири.

Так как эта поездка была, пожалуй, самой тяжелой из всех наших зимних поездок, интересно сравнить комфорт наших стоянок с теми условиями, в которых путешествовали некоторые другие полярные исследователи. Я приведу здесь цитаты из «Дальнего Севера» Нансена (т. II, нью-йоркское издание, 1897):

Стр. 145: «...тщательно задернув полог палатки, мы разостлали спальные мешки и залезли в них, чтобы наша одежда могла оттаять. Это был не особенно приятный процесс. В течение дня влажные испарения наших тел постепенно оседали в нашем верхнем платье, которое теперь превратилось в сплошную ледяную броню. Оно сделалось настолько твердым и жестким, что если бы мы только могли его снять, то оно могло бы стоять, как рыцарские доспехи; при каждом нашем движении оно издавало ясно слышимый треск. Платье было настолько жестким, что во время пути мои рукава натерли на запястьях глубокие раны; на правой руке рана была, кроме того, отморожена и все углублялась, пока не дошла почти до кости. Я пытался прикрывать ее бинтами, но она не заживала до самого лета, а шрам, вероятно, останется на всю жизнь. Вечером, когда мы забирались в спальные мешки, платье начинало медленно оттаивать, отнимая много тепла от наших тел. Мы лежали, стуча зубами, час или полтора, и, наконец, удавалось немного согреться. Платье делалось мокрым и гибким; но утром оно снова замерзало через несколько минут после того, как мы вылезали из мешков. Все время, пока продолжались холода, не могло быть и речи о том, чтобы высушить это платье, так как в нем накапливалось все больше влажных испарений тела».

Стр. 175: «Палатка была раскинута, и пока Иогансен возился с собаками, я залез в мешок; но лежать в этом промерзшем футляре, в оледеневшем и оттаивающем платье и обуви, обрабатывая наблюдения и перелистывая таблицу логарифмов отмороженными пальцами, занятие не из приятных, хотя бы температура составляла лишь 30° C ниже нуля».

Можно было бы привести много аналогичных цитат; но картина и так уже ясна. Это типичная картина тех страданий, которые считались неизбежным атрибутом арктических исследований.

Между тем, как я уже упоминал выше, в течение 9 лет, проведенных мною за Полярным кругом, никто в моих партиях не отморозил себе ни одного пальца, так что «перелистывание таблицы логарифмов отмороженными пальцами» известно нам только из литературы.

Упоминаемое Нансеном оседание инея на одежде, происходящее вследствие замерзания испарений тела, по-видимому, не может быть совершенно предотвращено. Большинству читателей, вероятно, не известно, что выделения кожи бывают не только в жидком состоянии, т. е. в виде пота; но физиологи знают, что со всей поверхности человеческого тела постоянно выделяются испарения. Во время морозов это легко доказать. Если при 45° C ниже нуля и при безветренной погоде снять перчатку и держать руку перед глазами, то можно видеть, что с каждого пальца поднимается струйка пара, хотя бы рука была совершенно сухой и холодной.

Этот «пар», невидимый при обычных температурах, постоянно выделяется из нашего тела и проходит сквозь белье. Но в холодном климате «точка росы» (или температура конденсации) достигается во втором или третьем слое одежды, где под влиянием наружного холода теплый «пар» превращается в иней. Если человек носит только два слоя одежды, то может оказаться, что «точка росы» будет достигнута на наружной поверхности второго слоя, так что весь иней образуется на поверхности одежды, откуда большую часть его можно счистить. Но если это произошло, например, при 30° C ниже нуля, то при понижении температуры еще на 10–15 градусов условия изменятся, и если утром иней образовывался на поверхности одежды, к вечеру он может образоваться между обоими ее слоями. Тогда, даже в случае ночлега в таком холоде, как это было у Нансена, т. е. при температуре в 30–35° C ниже нуля, часть этого инея растает, так как «точка росы» окажется дальше от тела, чем это было на открытом воздухе. Нансен промок бы, даже если бы он остался сидеть в палатке и не залезал в свой спальный мешок. Но в мешке весь иней таял, и Нансену фактически приходилось всю ночь спать в ванне из ледяной воды.

Конденсацию испарений внутри платья нельзя предотвратить; но легко достигнуть того, чтобы она не вызывала неприятных и вредных последствий. Это может быть достигнуто различными способами, из которых мы считаем наилучшим следующий.

Обычно я надеваю полный комплект «белья», в том числе и носки, из меха молодого оленя, волосом внутрь. Поверх носков я ношу две или три пары суконных туфель, а снаружи — просторные сапоги с холщевыми заготовками и с подметками из тюленьей кожи (эти эскимосские сапоги, усовершенствованные Мак-Клинтоком, оказались при сильных морозах более удовлетворительными, чем войлочная обувь, использованная английскими антарктическими экспедициями). Несколько пар суконных туфель я ношу потому, что их легко изготовить и чинить; для данной цели годились бы также несколько пар туфель из тюленьей шкуры, которые носят медные эскимосы.

Поверх моих меховых кальсон я носил обыкновенные брюки из дешевой материи, а поверх их — несколько пар просторных шаровар из легкого сукна, примерно такого покроя, как у китайцев. Когда наступает более теплая погода, я снимаю одну, две или три пары этих шаровар и расстилаю их на санях. Если же подует ветер или температура начинает понижаться, то я надеваю их снова, одни за другими, по мере надобности. На верхней части туловища я ношу меховую рубашку волосом внутрь и несколько более толстую меховую куртку волосом наружу. Поверх этой куртки надевается «снеговая рубашка» — нечто вроде прозодежды из легкого сукна, но эскимосского покроя. Очень плотные ткани непригодны для «снеговой рубашки», так как их волокна задерживают испарения тела, и потому иней образуется на внутренней поверхности ткани, тогда как при менее плотной материи он образовался бы снаружи.

Некоторые из моих спутников носили под меховым капюшоном вязаные шерстяные шапки, но я лично никогда этого не делал. Особенно нецелесообразно носить капюшон, края которого плотно прилегают к лицу, так как, если край капюшона окажется слишком близко от носа или рта, выдыхаемый пар попадет на этот край прежде, чем будет достигнута «точка росы», а потому образуется лед. Если же капюшон прикрывает лишь уши, то он достаточно далеко отстоит от ноздрей, и выдыхаемый пар успеет конденсироваться прежде, чем осядет; тогда образуется лишь легкий иней, который нетрудно счистить. Все эскимосы знают об этом явлении (хотя и не понимают его причины), а потому их капюшоны никогда не прилегают плотно к лицу. Курьезно, что белые люди, живущие среди эскимосов, обычно пытаются «усовершенствовать» капюшон, превращая его в плотно прилегающий; но в результате они во время морозов часто отмораживают себе на лице круг, соответствующий ледяной «кайме», которая в этих случаях образуется на капюшоне. Плотный капюшон годится только для тех путешественников, которым приходится проводить на открытом воздухе лишь несколько часов и которые имеют возможность ночевать в домах, где их платье высушивается (например, при путешествии по Аляске). Но для человека, который вынужден изо дня в день носить свое платье на холоде, такой капюшон неудобен.

Как вышеуказанная наша одежда, так и двухслойное эскимосское меховое платье являются достаточно теплыми, так что воздух, соприкасающийся с телом под «бельем», все время нагрет, так сказать, до тропической температуры. Поэтому правильно одетый полярный путешественник меньше страдает от холода, чем обитатели Норвегии или Шотландии, одевающиеся в пористые ткани, сквозь которые проникает ветер, понижающий температуру тела.

Страдания Нансена были вызваны тем, что он сидел в своем платье в палатке и, что еще хуже, влезал в нем в спальный мешок. Во время морозов мы не раскидываем палатку, а строим снежную хижину, как уже было объяснено выше, и затем разводим огонь. Сначала температура в хижине такая же, как снаружи, например -45° C. Печка топится на «платформе», которая лишь немногим ниже постелей, а тот из нас, кто собирается готовить пищу, стоит одетый во все свое платье на низком месте пола перед печкой. Как только воздух начнет немного согреваться, этот человек снимает свою «снеговую рубашку», а затем и верхнее платье, причем делает это прежде, чем иней, осевший на них, успеет хоть сколько-нибудь растаять; кроме того, снимаются все легкие шаровары и суконные туфли, на которых образовался иней. Обычно этот человек остается лишь в меховом нижнем белье, совершенно свободном от инея, и влезает в нем на спальную «платформу». Верхнее платье выбрасывается во входной «коридор», где оно остается на холоде, а потому не оттаивает.

Тем временем остальные люди находятся снаружи, где кормят собак и занимаются приготовлениями к ночлегу. К концу этих приготовлений внутри хижины уже тепло и уютно. Свое верхнее платье, покрытое инеем, все снимают во входном «коридоре» и входят в хижину лишь в «белье». Конечно, оно меховое и гораздо теплее обыкновенного.

Таким образом, наша одежда, как правило, всегда остается сухой. Если же она случайно промокнет, то ее можно высушить, повесив в снежной хижине или же, что еще целесообразнее, оставаясь в ней внутри хижины, так что тепло тела и тепло от печки действуют совместно и высыхание происходит быстрее. Иногда случалось, что ночью мой спальный мешок прикасался к снежной стене и частично промокал. Тогда на следующую ночь я поворачивал мешок мокрой стороной кверху, и за одну-две ночи он успевал вполне высохнуть.