Гость Иова

I

Плоская как доска, растрескавшаяся от солнца степь, изборожденная пересохшими канавками; прорезанные бесконечной асфальтовой дорогой и ленивыми клубами дыма суглинистые поля — таким предстает взору военный городок Серкал Ново, расположенный на краю равнины: труба горниста, церквушка, притулившаяся у казармы, десяток домов вдоль шоссе, а главное — гудок паровоза и тоненькая струйка дыма над равниной: «Ту-туууууууу…»

— Поезд из Эворы, — говорят в казармах военные.

— Поезд из Эворы, — вторят им в тюрьме, в лазарете и в солдатском общежитии. Поезд из Эворы, увозящий отпускников и тех, кого направляют в дисциплинарный батальон.

Чьи-то голоса внезапно нарушают тишину трактира:

Навалившись всей тяжестью на стойку, капрал Три-Шестнадцать стучит по железу кулаком:

— Заткнитесь, ослы!

Крик его мгновенно оборвал пение, точно заморозил звуки. Оба рекрута, певшие в кабачке, вздрогнули от неожиданности, горло у них перехватило. Они сидят на длинной деревянной лавке, тесно прижавшись и обняв друг друга за плечи, напоминая то ли дружков подростков, то ли парочку влюбленных на скамейке городского сада в воскресный день.

Новоиспеченные солдаты оба как по команде облизывают губы — точь-в-точь как животные, ожидающие нападения врага, который вот-вот набросится на них и растерзает; немые и настороженные, они не отрывают глаз от капрала, а он тем временем тщетно пытается преодолеть действие вина и подняться на ноги. Покорные неизбежной судьбе, они не шевелятся, не подают признаков жизни. Они просто присутствуют здесь, и настойчивые усилия капрала встать, его беспорядочные жесты, резкие толчки и покачивания вызывают в их памяти маневры железнодорожных составов, снующих на подходе к станции между платформами, битком набитыми любопытными пассажирами и багажом.

Трактирщик также не трогается с места. Ему, разумеется, и в голову не приходит думать о каких-то там путешествиях и о поездах: неколебимый в своем равнодушии, как скала, он всегда остается верен себе, восседая за стойкой и устремив отсутствующий взгляд в пространство, словно между ним и входной дверью никого нет, ровным счетом никого. Даже этого вояки, беснующегося после пьянки, хотя тот и находится в двух шагах, чуть ли не задевает лбом стойку, цепляется за нее руками, стремясь во что бы то ни стало удержать равновесие, — ни дать ни взять огородное пугало перед двумя ошалелыми новобранцами.

— Прекратить!

Чтобы удостовериться, наступит ли вслед за этим приказом тишина, Три-Шестнадцать выпрямился во весь рост, не в силах, однако, выплыть из бурного моря вина, и заткнул уши руками. Но даже так, невзирая на сонное оцепенение, он явственно слышит стук колес:

Ту-у-у-у-у-к! Ту-у-у-у-у-к!

— Прекратить! — Он всхлипывает и опять кричит: — Прекратить! Прекратить безобразие, кому говорю!

Хочет ли он заставить умолкнуть рекрутов, поезд или собственные рыдания, непонятно. Быть может, надеется усмирить всех сразу — целый мир и себя самого. Капрал Три-Шестнадцать выжидает. Остальные не смеют и пикнуть.

Ту-у-у-у-у!

— Смотри у меня!..

Ту-у-у-у-у!

Три-Шестнадцать ослеплен вспышкой гнева, кабачок находится во власти его злобы и доносящегося издали гудка паровоза. Капрал весь напрягся, как дикий зверь перед прыжком, он ждет следующей провокации поезда из Эворы. Едва только раздается грозный сигнал, капрал снова стучит кулаком по стойке и обрушивает на солдат новый поток брани:

— Заткните глотку, сукины дети!

Подобное пререкание — своего рода игра между капралом и поездом.

Ту-у-у-у-у-у-у-у-у!

— Разрази меня гром!.. Эй, вы там, заткнитесь же наконец!

— Довольно! — цедит сквозь зубы трактирщик, спектакль ему до смерти надоел.

Капрал Три-Шестнадцать стремительно оборачивается к нему:

— Тебе бы тоже невредно помолчать!

К несчастью, во время исполнения этого акробатического номера ноги вдруг отказываются ему служить. Подошвы кованых сапог скользят по каменным плитам. Выполняя замысловатый пируэт, Три-Шестнадцать пошатнулся, голова у него закружилась, и он лишь чудом не упал на пол. На мгновение застыл на месте, горло сдавили рыдания. Он начал медленно клониться вперед, сползать понемногу все ниже и ниже, пока не повалился на стойку, будто мешок с мукой.

— Прекратить! — пробормотал он в последний раз, погружаясь в глубокий сон.