Гость Иова

III

— По мулам, — ответил малорослый рекрут, и мулы действительно представлялись ему врагами. «По белому мулу — огонь!» — шутили между собой артиллеристы, получив приказ стрелять. «Бедняге мулу опять влетело ни за что ни про что», — обиженно ворчали старые служаки, когда их несправедливо наказывали перед строем.

Солдат повыше заливался смехом, хватаясь за живот.

— Сукин сын, ай да сукин сын! — Он покачивался из стороны в сторону, и его бурное веселье задевало товарища, который то и дело краснел от смущения до ушей. — Ха-ха-ха, ай да сукин сын!

Маленький солдат терпеливо выслушивал насмешки, прерывавшиеся взрывами хохота, он стыдился своей неудачной фразы. Однако всякому терпению есть предел. Если неопытный новобранец и допустил оплошность, ответив невпопад, нельзя же над ним всю жизнь издеваться; поняв это, рекрут толкнул локтем дружка и проговорил:

— Да, по мулам. А что здесь такого? Говорим же мы: «По белому мулу — огонь».

Час от часу не легче. Первый солдат захохотал еще оглушительнее, скамейка так яростно сотрясалась от его гогота, что, казалось, вот-вот перевернется. Один только Три-Шестнадцать сострадательно улыбался, наблюдая за спектаклем; он покачивал из стороны в сторону свое онемевшее от долгого сидения тело, как будто не имел никакого отношения к происходящему. Было очевидно, что все это не очень-то его забавляет, и он спокойно предоставил солдатикам самим разбираться, что к чему, пускай спорят, пока не выдохнутся или пока до них наконец не дойдет, какие они ничтожества, ничего не смыслящие в тонкостях военной жизни. Ведь «По белому мулу — огонь!» — всего-навсего выражение, бытующее в казарме.

«Просто поговорка, — думает капрал, стоя перед новобранцами. — «По белому мулу — огонь» — такая же поговорка, как и всякая другая, ее любят повторять солдаты, в том числе и артиллеристы. «По белому мулу — огонь» означает навести орудие».

Вслух же он произносит:

— Кто-нибудь из вас когда-нибудь видел, чтобы стреляли по мулам? Да прекрати ты ржать, весельчак! Я тебя спрашиваю: видел ли ты когда-нибудь, как стреляют из пушки по мулу?

— Как?! — переспросил маленький рекрут.

А его приятель, все еще не переставая хохотать, с трудом выдавил из себя:

— Я, сеньор капрал…

— Заткнись. Я хочу знать, видел ли кто-нибудь из вас, чтобы открывали огонь по мулам?

Тот, что смеялся, отрицательно покачал головой, второй солдат попытался вывернуться:

— Но… ведь так говорят…

— Говорят, олух царя небесного. Это выражение про белого мула называется поговоркой. Я тебе понятно объяснил? Это всего только поговорка, а никакой не враг.

Хозяин в глубине зала громко зевает. Он безразличен к ходу времени и не способен, как известно, ни на малейшее проявление любопытства. Вместо обычных разговоров о налогах, о том, сколько стаканов вина выпито и сколько монет выложено на стойку, солдаты взялись за военные проблемы, их интересует, что значит белый мул и является ли он на самом деле врагом.

— Мулы — это животные и у нас и в любой части света.

— Хотя случается, сеньор капрал, — возражает первый рекрут, — что скотина враждебно относится к человеку. Был у меня в деревне один кореш, звали его Граммофоном…

— Так то у тебя в деревне…

— Опять вы надо мной насмехаетесь. А вот мой земляк может подтвердить, что я говорю чистую правду. Ну как, парень, заливаю я про Граммофона или нет?

— Да перестань ты молоть вздор, эдак мы с тобой каши не сварим. Я тебе про мула, а ты мне про какого-то Граммофона. Мулы. Вот о чем идет речь, понятно?

Молчание. Капрал с удовлетворенным видом улыбается трактирщику. Можно подумать, будто он считает недоразумение улаженным, но нет: мгновение спустя Три-Шестнадцать снова возвращается к прежней теме.

— Они такие же, как все животные. Встречаются мулы добрые и злые, уж поверьте моему опыту. Во всяком случае, они работяги.

— Никто этого и не отрицает…

— Молчать, новобранцы, ваш капрал держит речь. Надо хорошенько изучить их повадки, чтобы заставить эту скотину ходить по струнке. Бывают мулы, что тянут плуг лучше самого сильного быка. И еще они просто незаменимы, когда надо ехать по гравию. И навоз на них перевозят, и дрова, и все, что угодно.

Приняв величественную позу, Три-Шестнадцать разъясняет двум товарищам, что, если бы не мулы, крестьяне в его родном Алваро никогда не смогли бы свести концы с концами.

— Не будь мулов, одной половине моих односельчан пришлось бы таскать другую половину на закорках… Вам ясно?

Рекруты кивают в знак согласия, им все ясно. Судя по тому, что им удалось узнать о прошлом капрала, Алваро, проклятая богом земля, находится у отрогов горного хребта, где-то у черта на куличках, и лишь вьючные животные могут добраться туда. Ослы и мулы, особенно мулы, хоть они и злопамятны, а все же верные помощники крестьян.

Только спрашивается, существует ли более горький удел, чем всю жизнь находиться в услужении у бедняка? Существует ли?.. Отсюда — злобный нрав у мулов, и у тех, что используются в армии, и у тех, что принадлежат разным хозяевам. Мулам в Алваро приходится очень туго, один бог знает, как им тяжело, этим рабам нищих на нищей земле. То они погружаются по самое брюхо в поросшие вереском канавы, то карабкаются по чуть приметным тропинкам контрабандистов, высекая железными подковами искры из скал. И сколько пользы приносит эта терпеливая, поистине неоценимая скотина! Даже если за неимением иного корма она питается одной лишь ненавистью.

— Знаешь, рекрут, прежде чем осуждать мулов, ты бы сперва поработал с ними.

Увлеченные спором, капрал и солдаты сбились в тесный кружок в углу зала. Они стоят совсем близко друг к другу, облизывают языком пересохшие губы, голоса их то и дело прерываются — типичная беседа пьяниц, упрямых и уже плохо соображающих, — вероятно, подумал бы хозяин, будь он склонен философствовать.

— Совершенно верно, сеньор капрал. Но здешние мулы другие.

— Они напоминают, если угодно, непослушных солдат, — терпеливо заметил Три-Шестнадцать. — А кто тому виной? Разве их не вынуждают чуть ли не с рождения нести военную службу?

— Это еще не довод, сеньор капрал.

— Ты полагаешь? А по-моему, довод, и довод убедительный. Окажись они за пределами казармы, эти хитрюги вели бы себя точно так же, как остальные, но здесь, ясное дело, они многое себе позволяют.

— Коварные, строптивые животные. Вечно норовят лягнуть.

— Коварные? — возразил с притворной кротостью Три-Шестнадцать. — Да что вы знаете о мулах? По какому такому праву честите без зазрения совести бедную скотину?

Охваченный внезапным порывом, он нетерпеливо расстегнул рубаху и продемонстрировал обнаженную грудь, этот свидетель не даст ему соврать. Тощая, как у всякого потомственного крестьянина, грудь его была сплошь испещрена рубцами и шрамами — следами от копыт ослицы Розы и от зубов мула Синко, отметинами ушибов и ударов при падении…

— Коварные, говорите?

Потрясенным (может быть, даже ошалелым от почтительного изумления) солдатам возвышающийся над их головами капрал, язвительно смеющийся и ударяющий себя кулаками в грудь, кажется ожившей статуей или, нет, человеком, конечно же, человеком, освещенным мертвенным светом газового рожка, который, оставляя в тени углы, заливает центр зала своим холодным, пепельно-серым пламенем, — нет, скорее всего, святым великомучеником или прославленным героем, показывающим не рубцы, полученные в конюшне, а медали за бесчисленные подвиги.

— Поработайте с мое, — грозно заключает он. — Повозитесь вроде меня с мулами, а уж потом судите.

Три-Шестнадцать красуется перед новобранцами, ударяет кулаком в грудь, защищая оклеветанных животных; он требует к ним уважения, особого подхода, точно вдруг превратился в друга и защитника вьючного скота — ослов, лошаков, испанских мулов, крепких и выносливых, способных прийти в неистовство от одного вида крови, — словом, всех разновидностей этой породы.

Сон и вино давно уже сморили обоих солдатиков. То, что рассказывал капрал, воскресает в их мозгу кошмарным видением. Старого служаки Три-Шестнадцать, который бил себя в грудь, бросая вызов небесам, и, почти касаясь потолка низенькой таверны, кричал во все горло, — Три-Шестнадцать нет больше среди них, он парит где-то в вышине, очень далеко, быть может над горными вершинами в Алваро; вот он очутился в открытом поле и размахивает руками, отбиваясь от вихрем налетевшего стада — от острых копыт и окровавленных морд. Мулы из всех казарм страны лягают его в грудь, покрытую шрамами, точнее, медалями; они катаются вокруг него по земле, носятся в неистовом галопе, таща за собой упряжь; кусают друг друга, брыкаются и хохочут, злобно хохочут, к ужасу несчастных солдат.