Государевы люди

Глава 22

...Теперь главное — не спешить!..

У обочины тихо затормозил большой черный «Мерседес». С выключенными фарами.

Дверца приоткрылась. Но в салоне никого не было видно, потому что там было совершенно темно. И тихо...

Вдруг из темноты салона на землю осторожно ступила нога. В черной кроссовке, завязанной черными шнурками. Встала на асфальт. И вслед за ногой из темноты «Мерседеса» выбрался человек в таком же черном, как кроссовка, комбинезоне. С черным капюшоном. С испачканным черной краской лицом. За плечами у него был раскрашенный черно-серыми пятнами рюкзачок.

Черный человек из черного «Мерседеса» сделал два шага, нырнул в ближайшие кусты и растворился в темноте безлунной ночи.

Его никто не заметил.

Он шел, чуть пригнувшись, сквозь кусты, ступая так, чтобы под ногой не хрустнул мусор. Нащупывал носком дорогу, разгребал траву и только после этого вставал на всю подошву.

Он шел медленно, крадучись, бесшумно.

Но вдруг замер. Словно наступил на взрыватель мины.

— Черт возьми! — тихо прошептал черный человек и стал подпрыгивать на одной ноге, выворачивая вверх другую.

Но даже прыгал он совершенно бесшумно.

— Какая же сволочь?! — прошептал он.

И стал шоркать ногой о траву.

Человек разгреб носком кроссовки, а потом наступил всей ногой в кучу собачьего дерьма. Которое могло обозначить запахом весь его отсюда до места путь. Особенно если по его следам пустят служебно-розыскных собак.

Такое может быть только в России — чтобы собаки позволяли себе гадить где придется! Если бы за этой неизвестной псиной, как положено, шел ее хозяин с совком, метелкой и специальным пластиковым мешочком для сбора экскрементов, то ничего подобного никогда не случилось бы!

Черный человек нашел в мусоре какую-то тряпку и долго и тщательно оттирал испачканную кроссовку.

Он очистился и пошел дальше.

Крадучись, пригибаясь, прислушиваясь к ночной тишине.

Дошел... Снял с плеча, расстегнул черный рюкзачок и вытащил из него толстую черную веревку. Пристегнул к ней черный, на три лапы, якорь. Размахнулся и бросил его куда-то вверх. Якорь не громыхнул, потому что был покрыт толстым слоем пористой резины, поглощавшей все звуки. Он лишь глухо стукнул, зацепившись за перила лоджии на третьем этаже.

Черный человек застегнул на себе черную обвязку, защелкнул на веревке подъемное устройство, конечно же, выкрашенное в черный цвет, и, нажимая на рычаг, стал подниматься вверх.

Все выше и выше.

Добравшись до лоджии, он легко перемахнул через перила ограждения, вытянул веревку и подошел к двери.

За ней было тихо.

Он сунул в замочную скважину итальянского замка отмычку и медленно нажал на ручку. Дверь открылась.

Внутри было тепло, пожалуй, даже немного жарко.

Направо стояла большая кровать. В которой кто-то тихо сопел.

Черный человек улыбнулся, отчего на мгновение вспыхнули и тут же погасли во тьме два ряда ослепительно белых зубов.

Огибая кровать, он подошел к тумбочке, бесшумно открыл ее и вытащил длинный бархатный футляр. Который сунул в нагрудный карман.

Теперь можно было уходить.

Но он не ушел сразу.

Он снял рюкзак, развязал его и вытянул оттуда что-то длинное и чуть утолщенное с одного конца. Что-то сильно напоминающее бейсбольную биту.

Он перехватил «биту» в правую руку и сделал несколько шагов к кровати. Остановился, нагнулся, увидел торчащие из-под одеяла маленький сопящий носик и такое же маленькое ушко. Поднял «биту» и... тихо раскрыв сверху оболочку, вытащил из чехла и положил на подушку букет роз. С предусмотрительно, чтобы дама случайно не поранилась во сне, обломанными шипами.

Он не мог уйти просто так. Не мог отказать себе и ей в этом маленьком сюрпризе. Когда она проснется, она найдет в своем изголовье букет роз!

Он взглянул на спящую еще раз, беззвучно вздохнул и, огибая кровать, пошел к двери, ведущей на лоджию.

Он был здесь, рядом с ней, он любовался ею спящей, но она никогда об этом не узнает.

Как жаль!

Он сделал шаг, но в этот момент его любимая завозилась, просыпаясь.

Он замер на месте, затаив дыхание.

Она не проснулась — лишь блаженно потянулась во сне, потянув на себя одеяло. Так, что оно поползло вверх, приоткрыв ее босые ножки.

Как это было мило и трогательно!

Надо обязательно укрыть ей ноги, чтобы сквозняк из открываемой им двери не застудил ее!

Он сделал шаг вперед и наклонился, взявшись за краешек одеяла.

Вот они, эти милые, маленькие, точеные ножки, эти пальчики, которые он так страстно целовал. Вот они, ее ножки... Все четыре...

А почему четыре-то?

Он наклонился ближе, почти к самому одеялу.

Ножек было точно — четыре: две — маленькие, точеные и еще две — здоровенные, волосатые.

Две последние ноги были мужскими!..

Как же так?!

В постели его любимой спал какой-то здоровенный, с ногой сорок пятого размера, детина.

Вот так сюрприз!..

Мишель-Герхард-фон-Штольц был в полном отчаянии и, чтобы не крикнуть, сцепил зубы и сжал кулаки.

Вернее, сцепил зубы Мишель-Герхард-фон-Штольц, а сжал кулаки живший в нем Мишка Шутов.

«Надавать ему, теперь спящему, по сопатке и еще по одному, которое виновато более других, месту», — подумал Мишка Шутов.

«Нет-нет, так нельзя! — остановил его Мишель-Герхард-фон-Штольц. — Это нечестно, ведь он спит. Надо разбудить его и бросить ему в лицо перчатку, вызвав на дуэль, где проткнуть саблей. Насмерть».

Правда, перчатку здесь не найти, перчатка, если и есть, — в прихожей, где за входной дверью бродит охранник. Но если нет перчатки, то, наверное, можно бросить что-нибудь другое.

Мишель-Герхард-фон-Штольц быстро огляделся.

Что это там?

Там, на сиденье стула, лежали аккуратно расправленные трусы. Трусы того — лежащего в постели мужика.

Ему очень захотелось разбудить соперника и бросить ему в лицо хотя бы его трусы.

А потом все ж таки разбить сопатку!

Но что-то здесь было не так. Чувствовался некий изъян — отступление от вековых традиций. Вряд ли настоящие джентльмены швырялись в оскорбивших их соперников их трусами. Насколько знал Мишель-Герхард-фон-Штольц, бросали исключительно перчатки.

«Значит, навалять без перчаток, по-простому и во сне. А то он вон какой бугай здоровый!» — вновь предложил уязвленный изменой Мишка Шутов.

Но Мишель-Герхард-фон-Штольц решил продолжить поиски перчатки.

Что это?

На спинке стула что-то висело. Что-то размером с ладонь.

Ага!

Но это были не перчатки, это была... кобура?..

На спинке стула висела кобура. С торчащим из нее пистолетом.

А дальше была видна одежда с какими-то желтыми нашивками.

«Боже мой, — все понял Мишель-Герхард-фон-Штольц. — Она спит с охранником!» — отчего на мгновенье лишился дара речи.

В отличие от Мишки Шутова, который ничего не лишался.

«Вот стерва! Вот проститутка! Вот б...» — возмутился он.

И что теперь делать?

Требовать сатисфакции у простого охранника, который к тому же без трусов, было, по меньшей мере, глупо. С охранниками, равно как с кучерами и швейцарами, никто на саблях не дерется. Их молча презирают.

И потом вопрос был не в охраннике — а в даме, которая согласилась с ним лечь. И, значит, была готова лечь с кем угодно!

Но как же так? Она ведь говорила!.. Она ждала его, спрашивала, придет ли он сегодня!

«Вот для того и спрашивала! — ухмыльнулся менее впечатлительный Мишка Шутов. — Чтобы знать, приглашать или нет второго своего ухажера».

«Но какая же она тогда... — Мишель-Герхард-фон-Штольц мучительно пытался подыскать подходящее слово. — Ветреная...»

«...сучка!» — согласился Мишка Шутов.

С которым был вынужден согласиться фон-Штольц.

«Теперь, по идее, надо застрелиться!» — печально подумал оскорбленный и обесчещенный Мишель-Герхард-фон-Штольц.

«Лучше купим водки и нажремся — до поросячьего визга!» — предложил в свою очередь Мишка Шутов. Который был против того, чтобы стреляться из-за какой-то там, наставившей ему рога, дуры.

Если из-за каждой такой стреляться — то скоро башка будет похожа на дуршлаг, через которые отбрасывают макароны. Снятые с ушей.

«Нажремся и забудем!..»

«Ну хорошо, — уступил Мишель-Герхард-фон-Штольц. — Пожалуй... но только если до визга!»

Больше им здесь делать было нечего. В этой спальне их любимой не было. Здесь были любовники, один из которых был бугаем-охранником, а другая — когда-то хорошо знакомая им, но теперь совершенно посторонняя женщина...

Остаток ночи Мишель-Герхард-фон-Штольц провел в образе Мишки Шутова — пьяным в стельку, в кустах, возле ближайшего ночного киоска...