Государевы люди

Глава 52

Москву было не узнать...

Кругом по первым-вторым этажам выбитые стекла, лавки глядят на улицы разбитыми и разграбленными витринами, сорванные с петель, разбитые в щепу двери валяются тут же, неподалеку. На многих фасадах свежие пулевые и осколочные выбоины — отдельные или длинной пулеметной строчкой. Кое-где улицы перегорожены баррикадами из поваленных, вырванных с корнем фонарных столбов, афишных тумб, скамеек и опрокинутых кверху дном телег. Встречаются неубранные трупы лошадей, случается, что и подстреленных людей. По мостовым ветер несет мусор, под ногами хрустит битое стекло, где-то чадно горят дома, к которым не могут пробиться через баррикады и завалы пожарные машины. Многие парадные зашиты крест-накрест досками. Людей почти не видно. Обыватели, которые в первые дни было высыпали на улицу, попрятались по домам. То тут, то там вспыхивают короткие, ожесточенные бои — трещат, особенно слышные ночью, выстрелы — одиночные и залпами. Все чаще бухает артиллерия...

Кто где — не понять. Никаких позиций нет.

Но верх, кажется, берут юнкера и кадеты. Они заняли уже почти весь центр, примерно по Бульварному кольцу, захватили Думу, почтамт на Мясницкой, гостиницы «Метрополь» и «Континенталь». Лефортово удерживают 1-й и 3-й кадетские корпуса и Алексеевское военное училище...

Все это Мишель узнавал по ходу, пока они пробивались к Арбату. Пересекая Тверскую, заметили бегущих вдалеке рабочих. Те тоже их увидели, рассыпались, стали стрелять. Юнкера залегли, дали залп и побежали в переулок.

Ближе к Арбату стали встречаться юнкерские патрули.

Наконец добрались.

— Вам туда, — указали юнкера.

— Спасибо, — поблагодарил Мишель.

Арбатская площадь была перекопана вдоль и поперек — повсюду раскисшая, выброшенная из траншей земля, брустверы. Из окопов торчат, поблескивая на солнце, штыки, выглядывают любопытные кадеты. На крыше Александровского училища и «Художественного» установлены пулеметы...

— Вам куда?

На входе патруль из трех юнкеров и офицера. Проверяют документы. Мишель предъявил подписанную Керенским бумагу. Ему козырнули, пропустив внутрь.

В здании училища форменный переполох: туда-сюда снуют вооруженные юнкера, тащат какие-то ящики, мешки с песком, катят по коридорам пулеметы. Лица усталые, осунувшиеся, но все оживлены, радостны.

— Вы слышали — наши только что Манеж взяли!

— Скоро всю Москву очистим!

— Кто всем этим командует — не понять!

Мишель заметил на лестнице какого-то, в возрасте, генерала, бросился было к нему.

— Это, милостивый государь, не ко мне, — отмахнулся тот от него. — Я здесь тоже случайно. Вам бы полковника Трескина сыскать надобно, он здесь белыми силами командует.

Белыми? Почему белыми?.. Уж не из-за белых ли повязок на рукавах? Запущенное кем-то слово как-то быстро прижилось, уже привычно звуча в речи...

— Где мне найти полковника Трескина?..

Нашел-таки, с трудом пробился.

Полковник, навалившись животом на составленные столы, быстро чертил что-то на карте. В дверь то и дело вбегали вестовые с докладами.

— От командира второй роты капитана Суконина срочный пакет!..

Пакет брали, вскрывали, быстро прочитывали, нанося на карту новые значки.

— Надо бы ему подкрепление послать...

В углу монотонно бубнил чей-то голос:

— Вы, голубчик, переоденьтесь в штатское платье и теперь же, не откладывая, езжайте в Тверь в кавалерийское училище, пусть выступают походным порядком на Москву...

Кое-как Мишель к полковнику со своей бумагой протиснулся.

— Что вам требуется?

— Мне бы нескольких солдат, чтобы Кремль проверить, — сказал Мишель.

— Эк хватили! Кремль-то пока у большевиков. Засели там — черта с два их без артиллерии выкуришь! Нам бы парочку батарей!..

— Что ж мне делать? — растерянно спросил Мишель.

— Ждать! Впрочем, если вы желаете... Теперь собирается отряд для штурма Кремля, так вы можете с ним... Сидорчук!

— Я!

— Сопроводи господина...

— Фирфанцева, — напомнил Мишель.

Отряд формировался во внутреннем дворе — вновь прибывших кадетов, студентов и гимназистов по-быстрому вооружали и сводили в роты, ставя над ними командиров. Но костяк был из юнкеров, которые, составив винтовки в козлы, спали прямо на земле, подстелив под себя шинели. Некоторые подсовывали под щеки ладони, отчего во сне напоминали малышей.

Мишель присел подле них, невольно слушая чей-то восторженный рассказ.

— ...Патронов по пол-обойме на винтовку осталось — чем воевать?.. Два брата-корнета вызвались боеприпасы достать. Оделись по-"товарищески", настукали на машинке «мандат» и требование на четырнадцать тысяч патронов из складов Симонова монастыря и отправились туда. Бьют себя в грудь и по столу кулаками, требуя у большевиков, владеющих складом, выдачи патронов, уверяя, что присланы «товарищами» откуда-то из-под Красных ворот, где, мол, ведут неравный бой с белогвардейцами. Добиваются получения ящиков с патронами, грузовика и провожатого! Доехав до Крымской площади, этого провожатого сбрасывают и торжественно въезжают в расположение, везя с собой ящики...

Наконец прозвучала команда.

— Господа юнкера!..

Юнкера проснулись, повскакивали на ноги, выстроились как на смотр, подравняв носочки. За ними, вразнобой, встали студенты. Сбоку, прикатив, поставили рядком пулеметы — пять со снятыми щитками «максимов».

— Господа!.. Выступаем через пять минут.

— Всем получить боеприпасы.

— Командиров прошу ко мне!..

Все разом пришло в движение. С принесенных деревянных ящиков сбили прикладами крышки, ссыпая в подставленные пригоршни и фуражки винтовочные патроны. В отдельной очереди получали гранаты.

— Господа, господа, мне недодали! — обиженно кричал какой-то гимназист.

Получившие патроны вставали в строй.

Роты, извиваясь серыми змеями, вытягивались в ворота.

— Ша-агом...арш!..

Мишель тоже встал в последний ряд, между каким-то студентом и кадетом. Кадет — совсем еще мальчик — был напряжен и торжественен, он старательно тянулся и впечатывал каблуки в мостовую, отчего его большие оттопыренные уши вздрагивали.

«Черт знает, кто у них воюет! — удивлялся, косясь на него, Мишель. — Где же офицеры, солдаты, наконец?!»

На площади разделились на несколько колонн.

Рота Мишеля быстрым маршем спустилась к храму Христа Спасителя и, обогнув его, залегла, окопавшись вдоль набережной Москвы-реки.

Меж зубцов стены иногда мелькали какие-то неясные фигуры, но никто не стрелял ни с той, ни с другой стороны. Наверное, штурм должен был случиться не здесь.

Лежали долго, зябко кутаясь в пальто и шинели. С мокрой земли, пробирая до самых костей, тянуло холодом. Известно ничего не было... Наконец где-то справа, со стороны Красной площади, донеслись звуки боя — частая перестрелка, взрывы ручных гранат.

Но все быстро стихло.

Скоро прибежал запыхавшийся юнкер.

— Наши-то на площади на солдат-двинцев наткнулись, потребовали оружие сдать, а те — ни в какую. Так пришлось стрелять! Человек пятьдесят их на месте положили!..

Ночью было тихо. Юнкера, сменяя друг друга, бегали греться в ближайшие подъезды и к кострам, которые разложили под Каменным мостом, наспех разломав несколько заборов.

Назавтра все ожидали большого боя.

Но никакого боя так и не случилось, потому что «назавтра» стало известно, что Кремль пал. Без боя.

Все радостно потянулись на Красную площадь.

Мишель, упросив командира выделить ему в подчинение нескольких гимназистов, поспешил вперед.

— Ах Рябцев, ах умница!.. — рассказывал ему на ходу молоденький кадет.

— Кто такой Рябцев? — переспросил Мишель.

— А вы разве не знаете?.. Командующий войсками Московского округа. Он ведь что удумал — он коменданту Кремля Берзину объявил, что Военно-революционный Комитет арестован и весь город теперь в его руках, пообещав, что, если тот сдаст Кремль, распустит всех по домам! Так большевички поверили — открыли Боровицкие ворота!..

И верно, Боровицкие ворота были настежь!

Мишель вошел в них, и никто его не остановил.

Он прямиком прошел к Арсеналу, где под охраной юнкеров толпились солдаты, человек, пожалуй, пятьсот — почти весь сдавшийся гарнизон Кремля. Все они были без оружия и без ремней. Кто-то сидел на земле, кто-то стоял, переминаясь с ноги на ногу.

Солдаты в большинстве своем были в возрасте, годясь охранявшим их юнкерам в отцы, отчего поглядывали на них насмешливо.

— Кто они? — спросил Мишель у какого-то офицера.

— Кажется 56-го пехотного полка, — ответил тот. — Сплошь — мужичье!..

Хотя такие мобилизованные из деревень мужики на фронте были лучшими солдатами — воевали, как хозяйство вели: спокойно, обстоятельно, что ни скажешь — сделают.

Мишель подошел ближе. Краем уха услышал разговор.

— Чего нас держать-то здесь, народ смешить?.. От-пущать надо-ть, коли обещали! — спокойно рассуждал пожилой солдат.

— И то верно! — поддержали его.

— Слышь-ка, парень, чего молчишь? Как тебя звать-то? — спросил солдат, обращаясь к близко стоящему юнкеру.

Тот насупленно молчал.

— Ага, как же, ответит он тебе — держи карман ширше! — хохотнул кто-то. — Они ведь, сразу видать, из барчуков!

Юнкер вспыхнул, и вдруг, отойдя на шаг и скинув с плеча винтовку, уставил ее в солдат.

— Молчать! — крикнул он, срывая голос. — Молчать!.. Арестованным говорить запрещено!

— Ох — спужал! — усмехнулся пожилой солдат. — Прямо спасу нет! Счас порты со страху спачкаю!

Окружавшие его солдаты дружно заржали.

— Меня германец, почитай, три годка ерапланами да газами пужал — никак спужать не смог!..

На шум подбежал офицер.

— В чем дело, юнкер? — строго спросил он.

— А чего они, чего... обзываются! — пожаловался юнкер.

И солдаты снова обидно заржали.

Они были явно довольны исходом дела — тем, что живы, что не на фронте и что не пришлось воевать здесь, в Кремле, потому как дело неожиданно разрешилось без кровопролития, миром, и теперь им скоро можно будет ехать домой!

— Прекратить... смех! — рявкнул офицер.

С ним уже, на всякий случай, не пререкались. Только кто-то вполголоса недовольно проворчал:

— Иш чё раскричался, ваше бродие... На фронте бы мы его враз укоротили!

— Кто... сказал?!

Крикнул, побелев и привстав на носках, офицер.

Но ему не ответили. Только пожилой солдат неспешно встал и, шагнув в сторону, скрылся, пропал в толпе серых шинелей...

Но теперь Мишелю было не до пленных, он здесь не для того оказался. Предъявив бумагу, он попросил указать ему на коменданта Кремля. Того стали разыскивать, выкликая фамилию.

Ожидая, Мишель отошел к стоящим поодаль офицерам. Услышал разговор.

— Как же так, господа?.. Вы что — серьезно?

— А что, милостивый государь, прикажете делать?.. Если их теперь отпустить — они ведь к большевикам непременно побегут и станут наших юнкеров стрелять. Или, вы думаете, они в деревни к Дунькам своим поедут? Как же... они ведь все тут распропагандированы.

— Да-да — верно. Надо бы их в казематах запереть!

— Такую-то ораву? Да они все запоры порасшибают! А ну как большевики нынче ночью штурм начнут и эти нам в спину ударят? Вы что, поручик, кто ж в своем тылу таких головорезов держит?!

— Но мы обещали...

— Можете считать это военной хитростью...

— Нет, господа, вы как хотите, а я не согласен...

И тут все разом отчаянно заспорили, так что Мишель мог слышать лишь отдельные обрывки фраз.

... — Ну нельзя же так, господа, нельзя — я буду вынужден доложить об этом господину полковнику...

... — Перестаньте распускать нюни, поручик, это война, а не бал в пансионе для благородных девиц!..

... — Надо бы добровольцев выкликнуть...

... — Да, верно, тут приказом нельзя-с!..

... — Покончим с этим делом — непременно напьюсь и к девкам!..

О чем это они? — не понял Мишель. Но тут к нему подвели коменданта — совсем еще молодого паренька.

— Ящики, восемь штук, должны быть где-то здесь, в Арсенале, — довольно сбивчиво, потому что комендант постоянно оглядывался на толпу, объяснил Мишель. — Были такие?

— Кажись, были, — неуверенно кивнул комендант.

— Где?

— Кажись, в подвале за пороховым складом.

— Где это — можете показать?

— Ну а чего не показать — могу!..

Спустились в казематы Арсенала.

— Здесь.

Неужели точно — здесь? Неужели он нашел, что искал?!

Открыли железную дверь, посветили керосиновым фонарем.

В подвале точно были какие-то ящики. Может, те, а может, нет — сказать невозможно, потому что все помещение под самый потолок было завалено разным хламом. Тут, по-хорошему, не один день разбирать надо!.. Мишель попробовал разбить торчащий углом из мусора ящик, но тот не поддался. Надо бы пойти, попросить себе в помощь юнкеров или пленных солдат.

Но когда Мишель с комендантом вернулись к Арсеналу, там все переменилось.

Солдаты стояли угрюмые, а со стороны Боровицких ворот, сгибаясь в три погибели, юнкера катили пулеметы, тащили коробки с лентами. Как видно, было принято какое-то решение, и теперь офицеры бегали, отдавая приказания.

— Штыки примкнуть!..

— Второй взвод!..

— Первый!..

— Тесни их к Арсеналу!

Юнкера, напирая на недовольно ропщущую толпу, погнали солдат под самые стены, к огромным, запертым, деревянным воротам, где те сгрудились плечо к плечу. Юнкера стояли против них, полукругом, уставя вперед штыки.

Все чего-то ждали.

— Добровольцы есть? — выкрикнули офицеры. — Тогда — выходи!

Несколько десятков юнкеров выскочили из строя, но офицеры выбрали самых старших. Впрочем, и эти были едва ли старше осьмнадцати лет.

— Господа, господа, возьмите меня, я не испугаюсь! — умолял какой-то гимназист — совсем еще мальчишка.

— Чего это они — чего?.. — забеспокоились, загудели солдаты. — Уговор был, ежели мы ворота откроем, нас по домам отпущать, а теперь, видать, они опять хотят нас в ярмо запрячь!

Пулеметы поставили рядком, коробки — сбоку.

— Заряжай! — приказали офицеры.

Вторые номера расчетов откинули крышки, потянули из коробок длинные, по-живому извивающиеся ленты. Доложили готовность:

— Первый — готов!..

— Второй!..

Солдаты волновались, напирая на штыки.

— Не робей, ребяты — пугают нас хфицеры! — крикнул кто-то.

И Мишель подумал так же, подумал — что пугают. Что, направляя на них пулеметы, хотят добиться их подчинения, чтобы разбить на мелкие группы и сопроводить конвоями на гауптвахту.

Но вдруг увидел ворота...

«Ворота!.. — подумал он, что-то понимая. — Их поставили к воротам! Всех! Не к стенам, а к деревянным воротам, а это совсем другое дело! Кворотам!..»

— Слушать меня! — громко скомандовал командир сводного отряда юнкеров в чине штабс-капитана.

Юнкера подобрались.

— Двадцать шагов назад... Шаго-ом... арш!

Юнкера попятились, отходя на двадцать шагов.

Встали, не опуская винтовок.

Штабс-капитан встал на колено перед одним из пулеметов, глянул в прорезь щитка, что-то подправляя в прицеле.

— Чего ж вы делаете, ваше благородие? — крикнул кто-то из солдат, заподозрив неладное. — Неужто стрелять станете? Мы-то в вас не стреляли!

К нему подскочил кто-то из офицеров. Рявкнул:

— А ну — молчать, скотина! Будешь в следующий раз знать, как большевиков слушать!..

Кто-то из офицеров, сняв фуражку и оглядываясь на купола кремлевских храмов, торопливо крестился.

«Да ну, не может быть, не может быть такого!.. — лихорадочно думал Мишель. — Все это не более чем дурная мистификация!.. Но — ворота!.. Черт возьми — ворота!.. Они были деревянные, а от дерева рикошета не бывает! В дереве пули вязнут! Но это значит... это значит, что они собрались стрелять всерьез!..»

И верно — штабс-капитан, встав сбоку от пулеметов, скомандовал:

— Пли, ребята... Пли!

Крайний пулемет дрогнул...

Первая очередь прошла чуть выше голов, отчего все разом испуганно присели, все еще, наверное, надеясь, что их пугают.

— Плохо стреляете, юнкер! Возьмите поправку, — спокойно сказал штабс-капитан.

Вторая очередь пошла ниже, хлестанув по животам. Придерживаемая и направляемая вторым номером, лента выхлестывала из коробки, выгибаясь упругой дугой.

Стоящие в первых рядах солдаты, удивленно глядя, как в стволе «максима» плещется пламя, валились как подкошенные друг на друга.

— Палачи! — отчаянно вскрикнул кто-то.

Слаженно, разом вступили другие пулеметы. Длинные, перекрещивающиеся очереди резали, кромсали толпу. Юнкера стреляли очень сосредоточенно и правильно, как их учили на огневых дисциплинах, подкручивая винты прицелов и плавно поводя стволами слева направо. Вцепившиеся в рукояти руки тряслись, отчего у пулеметчиков тряслись уши, щеки и клацали зубы.

В прицелах метались, падали, умирали солдаты. Пулеметы выкашивали толпу, как траву.

Страшный вой, крики, стоны разом всплеснулись над Кремлем, подняв со стен, деревьев и куполов церквей стаи ворон, застивших черным небо.

Стоявшие позади юнкера истово крестились. Кто-то, отвернувшись, плакат. Но те, что вызвались, — стреляли!

Мишель, не веря своим глазам, наблюдал за экзекуцией. Видел, как очереди лупят по серой толпе, как пули с сочным чавканьем впиваются в тела, прошивая их насквозь!.. Как разбиваются, раскалываются черепа!.. Как отчаянно мечутся, пытаясь найти спасение, солдаты, но везде, куда бы ни бросились, натыкаются на пули.

— Что вы делаете? — шепотом выдохнул Мишель. — И тут же громко, что было сил, крикнул: — Что вы делаете, господа?! Прекратите! Прекратите стрельбу!

И уже не помня себя, сорвался, побежал к ближайшему пулемету, поддел, толкнул ногой вверх кожух. Ствол задрался и очередь пошла верхом, сбивая со стены штукатурку.

На мгновение наступило замешательство.

Но штабс-капитан, указывая на Мишеля, крикнул:

— Успокойте этого господина!

К Мишелю, исполняя приказ, подскочили несколько юнкеров, схватили его за руки, поволокли в сторону. Он пытался вырываться, что-то отчаянно крича, но слышно его не было — пулеметы тарахтели, как швейные машинки, строча не строчки, строча живых людей! Которые падали, падали...

Но вдруг пулеметы осеклись. Один... За ним другой, третий... Затворы дожевали ленты, которые теперь надо было сменить.

Потому что не все еще были убиты, оставались еще живые! Те, что стояли кучками, испуганно прижавшись к стене Арсенала. Все они были с ног до головы залиты кровью — своей или, может быть, чужой, и засыпаны кирпичной, сбитой с близких стен, пылью. Тоже — красной! Они не молили о пощаде, они просто стояли — молча, словно знали, что такие расстрелы скоро станут обычным делом и что рожденные этими днями «белые» будут стрелять пленных «красных», а «красные» — пускать в распыл «белых» и никого это уже не будет ужасать!

И все же этот — был первый, самый первый в начавшейся кровавой распре расстрел!..

Вторые номера подтащили новые коробки, заправили ленты, и дело было докончено вмиг! Очереди прострочили последних живых, перечеркнув их жизни.

Все!

Или нет, или еще не все?! Потому что в грудах тел зашевелились, закричали, застонали недобитые раненые. Но как же в них, заваленных мертвыми телами, стрелять? А и не надобно стрелять!..

— Господа юнкера, экономьте патроны, — крикнул штабс-капитан. — Штыками, господа! Штыками!..

И сам, первый, подавая собой пример, перехватил винтовку и пошел к груде тел, с ходу вонзив штык в спину первого же, еще живого, еще шевелящегося солдата.

Остальных раненых добивали уже юнкера...

Пятьсот тел замерли серой, бесформенной кучей, из-под которой во все стороны ползли ручейки крови... Снова, в который раз, Кремль, Красная площадь обагрились русской кровью...

Когда все было кончено, Мишеля подвели к штабс-капитану.

— Ты кто? — спросил тот. — Большевистский агитатор?

— Как вы могли?! — перебил его Мишель. — Они же пленные! Вы обещали им жизнь!.. Это, наконец, бесчестно!

— Верно, большевик! — утвердился в своих подозрениях штабс-капитан. — А ну, ребята, тащи-ка его туда! — указал он на Арсенал.

Мишеля подхватили под руки и потащили к стене, под пулеметы. Он не сопротивлялся. Его поставили, прислонили к разбитым пулями воротам и отскочили в стороны.

Какой-то юнкер лег за пулемет. Мишель не видел его, но угадывал в прорези щитка розовые, по-детски пухлые щеки и напряженные, глядящие на него сквозь планку прицела, глаза.

"Ну вот и все... — отчего-то совершенно спокойно подумал он... — Ну и ладно!.. Он не боится, он не станет молить о пощаде! Пусть!..

Вот только Анна — он так и не успел ее найти. Жаль... Но, может, это и к лучшему..."

Мишель прислонился затылком к воротам и закрыл глаза...

Он не желал видеть мгновение своей смерти...

"Ливадия... — вспомнил он. — Море, солнце, живые еще отец и мать и он в матросском костюмчике... Лучше думать об этом. И так и уйти — мгновенно и почти счастливым!..

На Красной площади и смерть должна быть красна!.."