«..Даже баррикады, казалось бы — механический элемент восстания, на самом деле значат гораздо больше, чем боевой дух…»
Ранним утром 23 апреля 1961 года части 1-го парашютного полка Иностранного легиона захватили ключевые пункты города Алжир от имени генералов Шалле, Зеллера, Жуода и Салана. Эти четыре генерала благодаря личному престижу и своей позиции во французской военной иерархии быстро установили контроль над местным военным командованием и начали распространять его на все вооружённые силы в Алжире. В это время правительство де Голля начало переговоры с алжирскими националистами, и генералы были полны решимости заменить де Голля лидером, который продолжит войну в Алжире до победного конца. Вооружённые силы Франции в Алжире были гораздо более мощными, чем те, которые размещались во Франции и в Германии, и четыре генерала были полны надежды, что как только они установят контроль над военными в Алжире, они быстро установят реальный контроль и над французским правительством. Ведь и сам де Голль пришёл к власти после похожего эпизода в мае 1958 года, и казалось, что нет серьёзных препятствий для успешного повторения подобных событий.
Когда четыре генерала сделали заявление по алжирскому радио, 1-й, 14-й и 18-й колониальные парашютные полки перешли на сторону участников переворота. Несколько пехотных частей, часть морской пехоты и большинство ВВС остались лояльными де Голлю (точно так же как в мае 1958 года они сохранили лояльность Четвёртой республике), но большинство вооружённых сил в Алжире выжидали. Выжидательная тактика обычно идёт на пользу перевороту, и когда генерал Анри де Пуильи перевёл свою штаб-квартиру из Орана в Тлемсен, чтобы избежать принятия решения о присоединении к перевороту или о борьбе с ним, он играл на руку заговорщикам.
Казалось, четыре генерала находятся на пороге победы. Решительно настроенные французские поселенцы в Алжире стопроцентно были на их стороне. Ударной силой генералов были парашютные полки, большинство прочих вооружённых сил в Алжире либо выступали за них, либо сохраняли нейтралитет. Даже силы, лояльные де Голлю, активно не противодействовали перевороту.
В то время как лидеры переворота укрепляли свои позиции, министр обороны Франции находился с визитом в Марокко; Морис Папон, шеф парижской полиции, был в отпуске; Дебре, премьер-министр и «главный пожарный» режима (то есть специалист по чрезвычайным ситуациям) был болен; сам де Голль принимал находившегося во Франции с визитом президента Сенегала Сенгора. Другие министры совершали поездку по самому Алжиру и были быстро арестованы, вместе с другими представителями президента. Всё говорило о быстрой победе переворота, тем не менее через несколько дней генерала Шалле самолётом вывезли в Париж, чтобы предать там суду, Салан и другие бежали в глубинные районы Алжира, спасаясь от ареста и в надежде эмигрировать, а 1-й парашютный полк Иностранного легиона вернулся назад в свои казармы, распевая песню Эдит Пиаф «Я ни о чём не жалею», хотя его офицеры были арестованы, а саму часть готовились расформировать.
Почему переворот провалился? Вероятно, потому, что четыре генерала фатальным образом недооценили «политические силы» и позволили видимой мощи вооружённых сил затмить собой роль, которую они могли бы сыграть, — пусть и менее отчётливую, но в конечном итоге решающую. Во время голлистского переворота в мае 1958 года действия военных и населения города Алжир были поддержаны проникновением сторонников де Голля в органы государственной гражданской службы и постоянной эрозией воли других политических групп, которые могли бы поддержать Четвёртую республику. В этот раз генералы попросту проигнорировали гражданских.
Де Голль выступил по телевидению и призвал народ поддержать его: «Француженки и французы, помогите мне!» Сменивший его на телеэкране Дебре был более конкретен: «Идите… в аэропорты… переубедите солдат, которых обманули…» Он начал вооружать милицию, состоящую из членов голлистской партии. Что ещё более существенно, профсоюзные организации коммунистов (CGT), христианских демократов (CFTC) и социалистов (Force Ouvriere) сплотились вокруг правительства, и то же самое сделали большинство политических партий. Левое католическое движение стало устраивать сидячие забастовки среди государственных служащих в Алжире. В общем, организованные силы французского общества по большей части вмешались в события и отказались признать власть зачинщиков переворота.
Эффект такого отказа оказался решающим; большинство «выжидательных» элементов вооружённых сил прекратили выжидать и заявили о поддержке де Голля, что и привело к провалу переворота.
Мы сможем избежать повторения фатальной ошибки, сделанной четвёркой генералов, только сумев нейтрализовать политические силы столь же эффективно, сколь и военные. Непосредственная политическая власть всегда сконцентрирована в правительстве той или иной страны, но в любой стране и при любой политической системе всегда будут группы вне правительства — и даже вне формальной политики, — у которых тоже есть политическая власть. Источником их силы может быть способность влиять на определённые группы избирателей (в демократических странах) или контроль над организациями, которые играют важную роль в политической жизни страны. Независимо от того, являются ли эти группы, которые мы назвали «политическими силами», группами давления, политическими партиями или иными организациями, суть не меняется. Единственное, что в данном случае важно, — их способность участвовать в формировании правительств, а позднее влиять на его решения. Природа сил, которые важны для политической жизни той или иной страны, будет отражать структуру общества и экономики и зависеть ещё и от конкретной схемы принятия решений.
Если нас, к примеру, попросят перечислить наиболее значимые силы в британской политической жизни, мы представим следующий (не очень оригинальный) список:
Две основные политические партии;
Конгресс тред-юнионов и некоторые важные отраслевые профсоюзы;
Конфедерация британской промышленности;
Высшие представители гражданской службы и академического сообщества;
Сити и его учреждения;
СМИ.
Но если нас попросят выделить те группы, которые могут иметь влияние на принятие внешнеполитических решений (скажем, по Ближнему Востоку), список будет иным:
Две крупные британские и частично британские нефтяные компании;
«Арабистская» группа чиновников Министерства иностранных дел (Foreign Office) и учёных (the Foreign Office-academic Arabist group);
Основные организации британских евреев.
В развитом обществе с его сложной промышленной и социальной структурой есть сотни организаций, которые, вне зависимости от первоначальных целей, выступают как лоббистские группы давления и пытаются так влиять на принятие властью политических решений, чтобы эти решения соответствовали интересам данных групп. Разнонаправленность интересов и установок этих организаций отражает сложность организации общества. В экономически отсталых странах структура общества проще и любой конфликт интересов, каким бы сильным он ни был, разыгрывается на гораздо меньшей арене и с меньшим количеством участников.
В Африке, южнее Сахары, религиозные группы в целом фрагментарны и аполитичны, и там, где местное бизнес-сообщество ещё относительно слабо и малочисленно, основные политические силы можно свести к следующим нескольким группировкам:
— племенные и другие этнические группы;
— профсоюзы;
— ассоциации студентов и выпускников вузов;
— чиновники и офицеры вооружённых сил;
— активисты правящей политической партии.
В большинстве стран Западной Африки придётся добавить сюда ассоциации местных торговцев, а в непосредственной близости от Сахары — традиционных вождей мусульманских племён. В Азии надо будет включить в список и религиозные группы и их лидеров, а в некоторых странах (Тайване, Таиланде, Южной Корее, Гонконге) важна роль местных предпринимателей. Ни в одном из списков не присутствуют иностранные компании, которые могут играть очень важную и даже доминирующую роль, но являются особым случаем, уже рассмотренным во второй главе. Но какие бы силы ни доминировали на политической сцене страны, выбранной в качестве мишени для переворота, в обычные времена, «особые условия переворота» означают, что только некоторые из них имеют для нас значение в момент совершения переворота.
Политические силы могут воспрепятствовать перевороту двумя путями:
а) мобилизовать и вывести на улицы народные массы или их часть с протестами против нового правительства;
б) манипулировать техническими средствами, находящимися под их контролем, чтобы воспрепятствовать консолидации власти нового режима.
В развитом обществе с его сложной промышленной и социальной структурой есть сотни организаций, которые, вне зависимости от первоначальных целей, выступают как лоббистские группы давления и пытаются так влиять на принятие властью политических решений, чтобы эти решения соответствовали интересам данных групп. Разнонаправленность интересов и установок этих организаций отражает сложность организации общества. В экономически отсталых странах структура общества проще и любой конфликт интересов, каким бы сильным он ни был, разыгрывается на гораздо меньшей арене и с меньшим количеством участников.
В Африке, южнее Сахары, религиозные группы в целом фрагментарны и аполитичны, и там, где местное бизнес-сообщество ещё относительно слабо и малочисленно, основные политические силы можно свести к следующим нескольким группировкам:
— племенные и другие этнические группы;
— профсоюзы;
— ассоциации студентов и выпускников вузов;
— чиновники и офицеры вооружённых сил;
— активисты правящей политической партии.
В большинстве стран Западной Африки придётся добавить сюда ассоциации местных торговцев, а в непосредственной близости от Сахары — традиционных вождей мусульманских племён. В Азии надо будет включить в список и религиозные группы и их лидеров, а в некоторых странах (Тайване, Таиланде, Южной Корее, Гонконге) важна роль местных предпринимателей. Ни в одном из списков не присутствуют иностранные компании, которые могут играть очень важную и даже доминирующую роль, но являются особым случаем, уже рассмотренным во второй главе. Но какие бы силы ни доминировали на политической сцене страны, выбранной в качестве мишени для переворота, в обычные времена, «особые условия переворота» означают, что только некоторые из них имеют для нас значение в момент совершения переворота.
Политические силы могут воспрепятствовать перевороту двумя путями:
а) мобилизовать и вывести на улицы народные массы или их часть с протестами против нового правительства;
б) манипулировать техническими средствами, находящимися под их контролем, чтобы воспрепятствовать консолидации власти нового режима.
Действия отдельных политических, религиозных, этнических или интеллектуальных лидеров, способных мобилизовать против нас организационные структуры своих партий или сообществ, являются примером первого вида вмешательства; забастовка персонала службы теле- и радиовещания может быть примером второго вида. Всеобщая забастовка, по сути, соединяет в себе оба вида.
У политики, как и у экономики, есть своя инфраструктура. Для нормального функционирования промышленности и торговли необходимо наличие дорог, портов и источников энергии, реализация прямого политического действия также требует некоторых технических средств. Мобилизация французского общественного мнения, которая имела место во время попытки переворота в Алжире и стала главной причиной его провала, не могла бы произойти без использования целого набора технических средств. Правительство обратилось к общественному мнению через средства массовой информации, в основном через радио и телевидение; профсоюзы и другие организованные силы координировали свою агитацию через свою сеть местных организаций, связанных со штаб-квартирами линиями средств общественной связи. Массовые демонстрации, наконец, также не могли бы состояться без использования частного и общественного транспорта.
Наша общая нейтрализация «политических» сил будет происходить, непременно — с помощью влияния на эту инфраструктуру. Мы должны захватить и удерживать эти ресурсы, используя их в своих целях, одновременно выведя из строя на нужный нам срок другие. Если средства транспорта и связи находятся под нашим контролем или просто не функционируют, то потенциальная угроза, которую представляют для нас «политические силы», будет нейтрализована: лидеры прежнего правительства должны быть арестованы, так как они являются частью инфраструктуры и могут стать основными стимулами для воодушевления различных типов противодействиям перевороту[72].
Мы нейтрализуем некоторые политические силы — например, выявив и изолировав их лидеров и дестабилизировав их организации; это потребуется только в отношении тех сил, которые достаточно упорны и воинственны для того, чтобы выступить против нас, даже если нейтрализована их инфраструктура.
Обе формы нейтрализации потребуют выбора объектов, которые должны быть захвачены или выведены из строя группами[73], сформированными из тех частей государственной машины, которые нам удалось полностью привлечь на свою сторону.
Если наша страна-мишень не слишком мала, а её физические и политические структуры — не просты до предела, то система организации её правительства будет сложной, её техническая инфраструктура — обширной, а её политические силы — многочисленными, что сделает очень трудным предсказание возможностей и вариантов их вмешательства.
Таким образом, мы начнём с анализа руководства правительства, чтобы выявить тех людей, которых придётся изолировать на время активной фазы переворота, и тех, кого можно без угрозы для дела проигнорировать. Затем мы изучим физические объекты и выберем те из них, которые могут иметь значение во время переворота, для того чтобы спланировать их захват или нейтрализацию. Наконец, мы изучим возможную природу тех политических сил, которые всё равно сохранят ту или иную степень способности к вмешательству после того, как будут осуществлены наши общие меры, — чтобы подготовить их индивидуальную нейтрализацию.
Каким бы бескровным ни был наш переворот, какими бы прогрессивными и либеральными — наши цели, нам всё равно придётся арестовать некоторых людей во время и сразу после переворота. Из них самую важную группу будут составлять ведущие фигуры прежнего режима, то есть лидеры правительства и их ближайшие соратники, независимо от того, являются ли они формально политиками или нет. Члены кабинета министров обычно представляют собой большую группу от 10 до 50 человек; и, прибавив их помощников и близких советников — которые могут организовать оппозицию против нас, — мы получим группу численностью в пять раз больше. Помимо того, что эта группа имеет неудобно большие размеры, она наиболее решительно настроенную и опасную группу. Личный престиж и авторитет членов этой группы дают им возможность собрать против нас дезорганизованные силы государства или неорганизованные массы: это может позволить им навязать свою волю команде, посланной для того, чтобы арестовать их, и превратить её членов из потенциальных захватчиков — в их союзников. Например, сержанты французской армии в Алжире рассматривали генерала Шалле как своего патрона, и даже после полного провала попытки переворота правительство в Париже не решалось доверить военному конвою сопровождение Шалле во Францию. Правительству пришлось использовать для этих целей CRS[74], где у генерала никогда не было личного авторитета.
В любом случае, если молодой солдат, действующий за пределами своей привычной роли, встречается лицом к лицу с видным политическим деятелем, чьё поведение пропитано привычкой «заставить людей себе подчиняться», то трудно быть абсолютно уверенным в том, что этот солдат выполнит то, что ему было приказано, а не контрприказы, данные именитым политиком.
Большое количество объектов, а также то обстоятельство, что некоторые из них «излучают» популярность, указывает нам, что высылаемые для ареста политических и военных лидеров команды должны быть как достаточно многочисленны, так и особенно тщательно подобраны. Поскольку наши ресурсы будут ограничены, придётся сконцентрировать усилия на самых важных фигурах внутри этой группы, оставляя других «на потом», когда наши ряды возрастут за счёт «выжидающих» элементов. Мы не можем арестовать всех, кто представляет потенциальную опасность, но обязаны арестовать реально опасных для нас людей, то есть ключевые фигуры в руководстве страны, не важно, значатся ли они или нет первыми в официальном «табеле о рангах».
Формализованная структура правительства распадается на две широкие категории (проиллюстрированные в Таблице X): структуры «президентского» типа, где власть и право принимать решения находятся в руках главы государства (как, например, в США, Франции и большинстве афро-азиатских стран), и структуры «премьер-министерские», где глава государства имеет чисто символические или церемониальные полномочия, а реальный процесс принятия решений происходит на теоретически более низком уровне (как в Британии, Индии и в большей части Европы, а также в СССР).
Третья альтернативная форма — вовсе не структура, а скорее её отрицание — форма правительства в виде «сильного человека».
«Сильный человек» может не быть главным министром и вообще не занимать никакого поста, но на самом деле правит именно он, используя формальный политический орган как ширму. Этот тип режима возникает тогда, когда структура государства ослаблена до такой степени, что только реальный лидер части вооружённых сил или полиции способен контролировать ситуацию и оставаться у власти. Если такая личность хотя бы минимально воспринимается как политический лидер, она может занять и официальные посты и сделать себя видимым главой правительства. Гамаль Абдель Насер в Египта и шах Реза в Иране (отец нынешнего шаха Ирана) сделали именно это после короткого переходного периода, но иногда религиозные или расовые причины не дают «сильному человеку» занять официальный пост. Человек, который контролирует штыки, может быть абсолютно неприемлемой публичной фигурой, но по-прежнему управлять косвенно, манипулируя официальными лидерами, которых держит в руках, угрожая применением силы.
Когда в начале 1966 года сирийское правительство умеренного крыла партии БААС во главе с Мишелем Афлаком, Салехом Битаром и армейским вождём Хафизом было свергнуто крайне левой фракцией партии, новое руководство выяснило, что оно, хотя и контролирует армию и страну, не может править открыто. Армейские офицеры, которые возглавили этот переворот, были слишком молоды, неизвестны, а главное — были ала- витами. Их лидер Салех Джадид, тёмная фигура, вызывал страх и ненависть среди той малой части общества, где его знали. Из всех сообществ Сирии алавиты являются одним из наименее престижных. В колониальные времена французы набирали большую часть своих репрессивных сил — Troupes speciales du Levan — из меньшинств, в основном именно алавитов, и дали алавитам в северной Сирии своего рода автономию, чтобы — как утверждали националисты — подорвать сирийское национальное единство. После обретения независимости суннитское большинство считало алавитов предателями, и общественное мнение с трудом могло представить себе алавита в роли главы государства.
Салех Джадид справился с проблемой, подобрав и назначив такой состав кабинета министров, который отражал баланс различных сообществ, и при этом оставив реальные полномочия по приятию решений в руках другого органа — «Национального революционного совета», который он сам и возглавил. Таким образом, хотя в Сирии есть президент (Нуреддин Атасси), премьер-министр (Юсуф Звайин) и министр иностранных дел (Ибрагим Макхус), все важные политические решения принимаются Джадидом; министры совершают государственные визиты, произносят публичные речи и появляются на различных церемониях, но власть не в их руках.
Правительство «социалистических стран» формально является партийным правительство, но обычно распадается на два вида. В первоначальной форме реальная политическая власть здесь сконцентрирована в руках центрального комитета или другого высшего органа партии, что отображено на Схеме I.
Как только нами будут исключены чисто церемониальные фигуры, количество людей, которыми всё же придётся заняться, сильно сократится, и, используя наш временной критерий, мы можем сократить его ещё больше. Министр экономического плакирования может быть ключевой фигурой правительства, а его позиция как технократа — незыблемой, но, вероятно, он не в состоянии мобилизовать против нас общественное мнение или установить контроль над вооружёнными силами. Драматическая природа переворота может сократить политическую жизнь до её конечной логической основы — голой силы, и мы сконцентрируемся на тех фигурах в правительстве, которые способны её применить.
Такими лицами наверняка являются:
а) министр внутренних дел и его помощники (те, кто контролирует силы полиции);
б) министр обороны и его помощники (те, кто контролирует вооружённые силы);
в) лидеры партий (если существует партийная милиция);
г) премьер-министр или иная центральная фигура (тот, кто координирует их всех).
Мы должны помнить, что в силу разных причин фигуры в правительстве могут быть на самом деле не тем, чем они кажутся. Иногда оказывается, что формально безобидный министр образования контролирует важную студенческую милицию, а министр труда — мощную рабочую милицию. Ещё важнее то, что реальная власть может находиться в руках отдельной группы министров, которые совместно контролируют силы государственного принуждения и подавления. Например, правительство Чехословакии в период между выборами мая 1946 года и окончательным захватом власти коммунистами в феврале 1948-го было коалицией всех «демократических» партий, но министры-коммунисты внутри его монополизировали все реальные рычаги власти путём контроля средств принуждения. Существование группы соратников, союз которых выходит за рамки формального состава правительства, показан на Схеме И. В этом конкретном случае из примерно 18 членов правительства внутренний узкий круг, который реально держит в своих руках рычаги власти, образуют премьер-министр, министры обороны, труда, образования и заместители министров по армии и полиции.
Таким образом, описываемый процесс отбора потенциально опасных для переворота людей должен вылиться в классификацию деятелей прежнего режима по трём категориям.
Церемониальные фигуры
Их не надо подвергать аресту. Популярного среди населения главу государства нужно использовать как символ преемственности, который поможет нам основать собственную легитимность, — если, конечно, можно безопасно манипулировать им и заставить его играть эту роль. Другие, менее важные церемониальные фигуры, вероятно, стоит просто проигнорировать.
«Внутренний круг» и те, кто контролирует силы подавления
Эту небольшую группу надо арестовать и держать в изоляции до тех пор, пока мы прочно не возьмём власть в свои руки. Помимо отраслевых министров в эту категорию входит любой лидер правительства, который пользуется популярностью.
Другие министры и высшие чиновники
Эта обширная группа должна быть поделена на подгруппы с разной степенью приоритетности и распределена по описанным выше категориям, как только наши силы умножатся или высвободятся после выполнения других задач.
Политический вес той или иной личности в масштабном политическом сообществе важен только в рамках организации, которую этот человек возглавляет или которой манипулирует. Правда, иногда человек может достичь определённого политического значения, когда его личность ассоциируется с идеологией или поведением, авторитетными для большой части общественности. Кошут, лидер венгерского национального движения в революции 1848–1849 годов был поэтом по роду занятий, за его спиной не было никакого партийного аппарата, но обладал серьёзной властью, так как массы (по крайней мере, в городах) идентифицировали его с венгерским национализмом. Махатма Ганди, который действовал в основном за пределами партийной машины в Индийском национальном конгрессе, также достиг личной власти, так как для многих индийцев был олицетворением национализма. Временная и географическая отдалённость этих примеров от нас и друг от друга показывают, что такие фигуры очень редки, и если они окажутся в стране-мишени, нам надо обращаться с ними как с церемониальными фигурами.
СМИ
Контроль над потоком информации, исходящим из политического центра, станет нашим важным оружием при укреплении нашей власти после переворота. Поэтому захват основных СМИ будет задачей ключевой важности. Одной, хотя и не единственной, причиной провала контрпереворота, осуществлённого греческим королём в конце 1967 года, была его неспособность обратиться к народным массам, в буквальном и иных смыслах. Обращения короля по радио города Лариса смогли достичь только небольшой части населения: передатчик был слабым, а длина волны — необычной для слушателей; вместо того, чтобы прозвучать как воззвание, декларация приняла форму призыва о помощи. Нам надо избежать подобной ошибки.
Ввиду короткого времени, за которое свершится переворот, а также из-за вероятного наличия особого «социального фона» в стране-мишени пресса не будет нашей главной целью; мы подчиним её себе после переворота, как и другие аспекты национальной жизни. Пресса может играть только маргинальную роль в странах, где изрядная часть населения не владеет грамотой, к тому же радио- и телевещание в таких странах обычно ассоциируются с голосом правительства. Примерные сравнительные данные по арабскому миру из Таблицы XII иллюстрируют важность отдельных СМИ в одной из частей «третьего мира».
Эта статистика преуменьшает роль радио и телевидения, так как влияние прессы лучше оценивать по уровню «циркулирования», то есть по количеству людей, услышавших новость, нежели по количеству проданных экземпляров. Радио и телевидение могут достичь более широкой аудитории даже среди бедных слоёв населения, так как телевизор или радиоприёмник имеются в любом кафе.
С нашей точки зрения радио и телевидение представляют две проблемы: а) обычно телекомпании и их вспомогательные службы многочисленны; б) их особенно трудно захватить. В некоторых странах с напряжённым внутренним положением правительственное радио серьёзно охраняют, но даже там, где этого нет, здания радиостанций захватить сложно, потому что у персонала этих СМИ есть уникальные средства, чтобы забить тревогу. Что касается возможности дублирования захваченных радиостанций, то даже на Гаити, очень маленькой и очень отсталой стране, есть восемнадцать разных радиостанций, контролируемых независимыми сетями. Наша цель — не просто контроль, а монополизация информационных потоков, и поэтому нам придётся заняться каждым отдельным объектом СМИ. Это окажется непростым делом и приведёт к распылению наших сил, если мы попытаемся захватить и удержать все объекты СМИ. Поэтому наша стратегия будет состоять в том, чтобы захватить и удержать только один объект, который больше всего ассоциируется с голосом власти, одновременно нейтрализуя другие. Лучше всего сделать это с помощью технических специалистов из персонала данных объектов СМИ, которые смогут саботировать работу объекта изнутри. Всего один привлечённый к сотрудничеству техник сможет вывести из строя радиостанцию, на захват которой потребовался бы целый ударный отряд.
Если нам не удастся найти саботажника на самом объекте, альтернативой может быть внешний саботаж. Нет необходимости производить масштабные разрушения, так как обычно достаточно удалить или разрушить маленькую, но. ключевую часть передатчика (передатчиков), чтобы эффективно нейтрализовать весь объект. Один из вещательных объектов, который нам всё равно придётся захватить и удержать, представляет собой особую проблему: с одной стороны, нам без него не обойтись; с другой стороны, так как этот объект — явная мишень, правительственные силы в любом случае попытаются отбить его. Это означает, что команда, которую мы пошлём на захват, должна иметь адекватную численность и оснащение и, чтобы избежать необходимости полагаться во всём на персонал, должна иметь в своём составе и технических специалистов. (В Приложении Б, посвящённом военным аспектам переворота, подробно рассматривается состав отдельных групп.)
Телекоммуникация
Технический прогресс работает на нас, так как связь между нашими различными группами может осуществляться с помощью дешёвых и надёжных переносных радиостанций двусторонней связи, которые сейчас можно достать везде. Мы должны, однако, лишить оппозицию возможности пользоваться своими проводными системами связи. Сделав это, мы парализуем реакцию оппозиции и помешаем ей мобилизовать против нас силы, всё ещё находящиеся под её контролем. Как показывает Схема III, нейтрализация средств телекоммуникации будет осложнена их многочисленностью и взаимозаменяемостью, и здесь надо обязательно добиться полного охвата. Переворот левых эсеров против большевиков в июле 1918 года провалился частично потому, что его организаторы не осознали необходимости монополизации всех средств телекоммуникации. Левые эсеры проникли в ЧК, главный инструмент большевистской власти, и различные армейские подразделения; с их помощью они арестовали главу ЧК Дзержинского, захватили несколько общественных зданий и московский телеграф. Однако они не смогли захватить телефонную станцию, и в то время как они рассылали с телеграфа по всей России сообщения с просьбой оказать им политическую поддержку, Ленин использовал телефонную связь, чтобы мобилизовать свои боевые силы, с помощью которых переворот был быстро подавлен.
Органы внутренней безопасности понимают важность бесперебойной связи, и помимо объектов, изображённых в диаграмме на с. 119, могут быть и специальные сети связи, доступные только силам безопасности. У французской жандармерии есть система региональных сетей связи, не связанная с общественной телефонной и кабельной сетью, и даже в таких небольших странах, как Гана, полиция может обладать полностью независимой системой связи (см. Таблицу XIII).
В США нет общенациональных сетей полицейской связи, но Министерство обороны имеет в своём распоряжении общенациональную и международную систему, которая является самой большой сетью в мире и связывает между собой все американские военные объекты на планете.
Конечно, мы не можем рассчитывать на то, чтобы захватить все устройства двусторонней связи, находящиеся в руках полиции и военных властей, но должны нейтрализовать внутренним и внешним саботажем те объекты[76], которые нам удастся выявить и локализовать. Нет необходимости захватывать и удерживать все эти объекты, поэтому нужно проникнуть в центральную организацию каждой коммуникационной системы на короткий период, достаточный для проведения саботажа её работы, хотя, повторимся, внутренний саботаж был бы более лёгок и надёжен.
Транспортные коммуникации, обеспечивающие въезд в город и выезд из него
Во время активной фазы переворота неожиданное прибытие даже небольшого контингента поддерживающих правительство или не привлечённых на нашу сторону сил может поставить под серьёзную угрозу всё начинание. Если правительство выяснит, что часть его собственных вооружённых сил задействована в перевороте в столице, его логичной реакцией будет призыв к войскам, размещённым в других местах, в надежде на то, что заговорщики смогли привлечь к перевороту только части столичного гарнизона. Так как весьма трудно проникнуть во все части на территории страны, надежда правительства может оказаться обоснованной. Мы атакуем механизм, который может привести к прибытию верных правительству сил в столицу на каждом его уровне: мы арестуем тех, кто мог бы призвать их на помощь, мы нарушим линии связи, необходимые, чтобы установить с ними контакт, и попытаемся изолировать верные правительству силы с помощью прямых (хотя и чисто оборонительных) военных мер. Мы также должны предотвратить вмешательство этих сил с помощью контроля над последним уровнем: периметром столицы, где совершается переворот.
Если верные правительству силы хотят успеть вмешаться вовремя, им придётся выдвинуться очень быстро, а это потребует использования либо одной из основных дорог, либо воздушного транспорта.
Создав эффективные оборонительные блокпосты в подходящих местах, мы сможем воспрепятствовать проникновению верных правительству сил в столицу на то короткое время, которое нужно нам для того, чтобы взять в свои руки правительственную власть и получить заверения в лояльности от основной части вооружённых сил и бюрократического аппарата. Таким образом, к тому моменту, когда силы вмешательства достигнут места совершения переворота, уже они превратятся в изолированную группу повстанцев. Наиболее подходящие для возведения блокпостов места, которые можно удерживать небольшими силами и ограниченным вооружением, а также технология необходимая для такого рода действий, рассматриваются в Приложении Бив пятой главе, где мы описываем прямую нейтрализацию верных правительству сил. Схема IV иллюстрирует места, которые будут выбраны в конкретном вымышленном примере. Но наш контроль над физическим доступом в столицу послужит и другим целям. Это будет одним из путей публичной демонстрации физического присутствия нового режима, а также предотвратит бегство лидеров правительства и других лиц, которых мы не сможем арестовать. Одна из опасностей, с которыми мы, вероятно, столкнёмся, — то, что оппозиция активизируется, если какой-либо из важных фигур правительства удастся бежать из столицы и присоединиться к верным правительству силам за её пределами. В этом случае все усилия, которые мы предприняли с целью нейтрализации таких сил внутренними мерами и путём создания помех для их транспортных и коммуникационных возможностей, могут пойти насмарку. Если верные правительству силам и не удастся достичь столицы, у политических лидеров появится шанс добраться до этих сил. Не факт, что средств, имеющихся в нашем распоряжении, хватит для того, чтобы надёжно прикрыть всю столицу, хотя многое, конечно, будет зависеть от её местонахождения и площади. Город Бразилиа, хотя и открыт со всех сторон, может быть легко блокирован, если попросту закрыть аэропорт, так как наземные коммуникации недостаточны мощны для быстрого продвижения войск из других районов страны. А Хельсинки — очень удобный для переворота город, потому что, хотя он и не отдалён от других районов страны, но окружён морем и озером, и блокирование нескольких дорог сможет эффективно отрезать его от внешнего мира.
Центральные узлы уличного дорожного движения
Танки на главных площадях столицы стали символом переворота[77], но эта картина отражает и вполне практическую необходимость продемонстрировать физическое присутствие нового режима в центре политической активности. В любой столице есть место, где располагаются здания наподобие Уайтхолла в Великобритании или Капитолия в США. В этом же месте или неподалёку от него сконцентрированы политикоадминистративные учреждения. Мы выберем и будем защищать определённые позиции вокруг и внутри этой зоны. Сделав это, мы добьёмся сразу нескольких целей: а) наши позиции образуют кольцо вокруг наших активных ударных подразделений, и тем самым они будут защищены от любых враждебных сил, которые могут проникнуть в столицу; б) эти позиции поспособствуют росту нашего авторитета, демонстрируя видимые доказательства нашей мощи; в) они будут фильтровать поток движения в окружённую зону и из неё, давая нам возможность задержать тех, кого не удалось арестовать сразу.
Для достижения всех этих целей наши блокпосты должны быть сильными сами по себе, так как в противном случае они могут спровоцировать верные правительству силы на контратаку. Если нам удастся сформировать много команд, но малочисленных, они не сумеют эффективно фильтровать движение отдельных лиц. Поэтому искушения заблокировать все дороги любыми блокпостами, пусть и слабыми, следует избежать. И так как мы сможем надёжно закрыть только несколько возможных точек, важно отобрать их с особой тщательностью. Главные точки уличного движения в прибрежном городе или городе, где протекает река, отобрать легче, — там столица имеет в плане чётко очерченную форму, и всё движение происходит в её пределах. Это показано на Схеме V. В любом случае центр политической и бюрократической активности наверняка хорошо известен местным жителям, поэтому надо только выбрать периметр из прямых и достаточно широких улиц, на пересечении которых мы установим свои блокпосты (авеню и бульвары Парижа идеальны с этой точки зрения).
Аэропорты и другие транспортные сооружения
Один из классических шагов сразу после начала переворота — закрытие аэропортов и отмена всех авиарейсов. Это часть общей тактики, которая направлена на «замораживание» ситуации и предотвращение неконтролируемого перемещения лиц и информации. Будут достигнуты и иные, более частные цели: закрыв аэропорт, мы предотвратим бегство тех лидеров правительства, которых не смогли арестовать. Мы также предотвратим выдвижение в столицу сил, верных правительству. Из-за того, что переворот совершается за короткий период времени, воздушный транспорт имеет очень большое значение; сторонники, прибывшие через аэропорт в столицу, дадут шанс изменить баланс сил в свою пользу либо нам, либо правительству. Вероятно, перебросить по воздуху удастся лишь небольшой контингент бойцов, но в контексте хрупкого баланса сил в активной фазе переворота он может сыграть решающую роль.
Однако воздушный транспорт крайне уязвим, так как сильно зависит от наличия достаточно длинных свободных взлётно-посадочных полос; поэтому, в свою очередь, излишней зависимости от него нам следует по возможности избегать. В той степени, в какой мы сумеем обойтись без прибывающей по воздуху поддержки, нужно предотвратить использование всех аэропортов в столице и вокруг неё. Аэропорты — и военные, и все остальные — наверняка будут тщательно охранять. Это может оказаться серьёзным препятствием, если правительство по-прежнему контролирует значительные вооружённые силы за пределами столицы и располагает транспортными самолётами для их доставки в столицу. Захват охраняемого аэродрома будет, конечно, непростой задачей, но воспрепятствовать его использованию гораздо проще. Нескольких грузовиков, размещённых на взлётной полосе либо тайно, либо при поддержке изнутри аэропорта и «прикрытых» небольшими группами с оружием, чтобы предотвратить их удаление с поля, достаточно, чтобы нейтрализовать целый аэропорт. Несколько предупредительных выстрелов с подходящих позиций также могут предотвратить посадку любого самолёта в аэропорту.
Другие формы организованного транспорта вряд ли будут иметь значение в современных условиях. Во многих развивающихся странах железные дороги играют маргинальную роль в транспортной инфраструктуре. Но даже там, где они важны с экономической точки зрения, они зачастую удалены от крупных населённых пунктов, потому что изначально их строили для соединения месторождений полезных ископаемых и плантаций с глубоководным портом; эти пути служили задачам колониальной экономики, а не связующим звеном между населёнными пунктами. В Европе и тех частях Латинской Америки, где дело обстоит иначе, железные дороги ввиду временного фактора всё равно не важны с нашей точки зрения. В любом случае нейтрализовать их очень просто. Во время организованного Пилсудским в 1926 году переворота в Польше значительная часть действий разворачивалась вокруг железных дорог, но войска по железной дороге так и не смогли прибыть в срок, чтобы разрешить ситуацию, так как обе стороны без труда предотвратили перемещение противника, хотя и не обеспечили своё собственное. В таких местах, как в Эфиопии, где железные дороги (вернее, одна железная дорога: Аддис-Абеба — Джибути) имеют большое значение, должна быть осуществлена их техническая нейтрализация[78]. Железные дороги по самой своей природе зависят от функционирования всей их системы, и если всего одна секция дороги или дорожного оборудования подвергнется саботажу, на какой-то срок прекратит работу вся система. Разрывы между двумя участками железной дороги легко перейти, но на том конце полотна может и не оказаться подвижного состава.
Общественные здания
Необходимость обеспечить бюрократию и массы видимым доказательством реальности нашей власти должна быть постоянным элементом нашего анализа. В противном случае эта цель окажется самым неопределённой и наименее целостной. Непременно следует захватить резиденции политических лидеров, которых мы собираемся арестовать, а также здания, в которых размещены нужные нам средства, — например, здание телерадиовещательной корпорации. В первом случае нам надо войти в здание лишь ненадолго, чтобы произвести арест; однако во втором случае нужно захватить и оккупировать всё здание и, возможно, противостоять контратакам сил, которые попытаются его отбить. Но есть и другие официальные здания, которые придётся захватить или, по крайней мере, взять под контроль доступ в них. Приблизительно их можно определить как здания, владение которыми равнозначно обладанию политической властью.
В большинстве стран есть та или иная форма выборного органа, парламента или его местного эквивалента, но во многих странах политическая власть исходит из дворца президента или другого правителя (или центрального комитета партии); нас не должна сбить с толку конституционная фикция, и после стольких усилий, направленных на выявление различий между реальной политической властью и её символами, мы не совершим ошибки, тратя наши ограниченные ресурсы на последние.
Тем не менее всегда найдётся несколько «знаний-символов», которые могут сыграть важную роль во время ключевой переходной фазы переворота. Владение этими зданиями той или иной стороной будет сигналом для масс и рядовых членов бюрократического аппарата в смутное время, когда неясно, какая же из сторон реально контролирует положение. Если мы овладеем подобными зданиями, это привлечёт на нашу сторону тех, кто до этого занимал выжидательную позицию. Поэтому, хотя, может, это и бессмысленно с прагматической точки зрения, всё же есть смысл захватить эти здания-символы. Во время переворота в Гане в 1966 году, когда был свергнут режим Нкрумы, очень толковые и практично настроенные лидеры переворота почувствовали, что им необходимо пробиться в резиденцию президента, Flagstaff House, хотя там не было ни самого Нкрумы, ни важных технических устройств. Они поняли, что хотя резиденция — хрестоматийный символ, лишённый реального значения, овладение им очень важно для того, чтобы заручиться поддержкой масс Аккры, для которых контроль над политической властью естественным образом ассоциировался именно с этим зданием. К счастью, благодаря природе такого рода символов подобных зданий, овладение которыми станет важным моментом переворота, будет не больше одного-двух.
Помимо зданий-символов есть и другие, овладение которыми крайне желательно, — административные штаб-квартиры армии, полиции и органов безопасности. Поэтому в любом случае эта группа целей будет включать следующие:
а) Здания — центры реальной политической власти. Это может быть королевский или президентский дворец, здание парламента, здание ЦК или президиума правящей партии.
б) Главные административные здания. Министерство обороны, МВД, штаб-квартиры армии и полиции, если они размещены не в одном и том же здании;
в) Символические здания. Часто здания из этой категории встречаются в вышеописанных категориях; там, где есть культурный лаг между развитием политической жизни страны и традиционными привычками, массы по-прежнему ассоциируют политическую власть с прежним зданием.
Переворот (точнее, его активная фаза) уже практически закончится к тому моменту, когда граждане очнутся и начнут выяснять, кому принадлежат здания символического характера. Поэтому мы можем отложить захват этих зданий на последующие стадии переворота. Так как в прямом политическом смысле другие цели будут более важными, во всяком случае более срочными, лучшим способом использования символических зданий станет размещение там пунктов сбора команд, которые уже выполнили поставленные перед ними задачи.
Какие организованные группы окажутся достаточно сильными, чтобы противостоять нам даже тогда, когда голос правительства молчит, а столица в наших руках? Таких групп вряд ли будет много, но мы должны помнить, что даже одна хорошо организованная демонстрация или точно рассчитанная по времени забастовка может представлять серьёзную угрозу для переворота во время сложной переходной стадии. Поэтому крайне важно выявить такие группы и нейтрализовать их ещё до переворота. Как только станет известно, что происходит переворот, лидеры радикальных политических организаций немедленно начнут готовить ответные действия; тогда их будет уже трудно арестовать, а их организации уже окажутся на полулегальном положении.
В странах, где политический конфликт не выходит за вербальные рамки, такого рода быстрая реакция на политические изменения маловероятна, но там, где политические конфликты принимают насильственные формы и где все организованные силы, политические и не только, могут быть вовлечены в них, подобная реакция будет более или менее автоматической. Политические партии на Ближнем Востоке и в Южной Америке, профсоюзные движения в Южной Европе, религиозные движения в Южном Вьетнаме имеют мало общего, кроме: а) способности ответить на переворот именно таким образом; б) возможности даже без оружия представлять реальную угрозу для переворота. Мы будем проводить наш анализ, изучая эти три типа «политических сил», так как их отличительные черты характерны для других видов организованных групп, которые могут иметь большое значение в той или иной стране. В Соединённых Штатах или Британии, например, ни тред-юнионы, ни религиозные группы, ни политические партии не являются достаточно боевыми для того, чтобы противодействовать перевороту, после того как заговорщики достигнут своих первоначальных целей. Но группы, потенциально способные к сопротивлению (например, полувоенные группы параноидальных правых), как правило, организованы так что сочетают в себе черты всех трёх видов, о которых говорилось выше.
Не все организованные группы, которые важны в нормальной политической жизни, будут столь же важны в судорожной атмосфере переворота. Наоборот, группы, имеющие ограниченное значение в обычной политической жизни, могут оказаться реальной угрозой. Если, например, нам не удастся нейтрализовать такие организации, как Национальная ассоциация владельцев стрелкового оружия (National Rifle Association) в США или британский Национальный союз студентов, то их реакция — какой бы неэффективной она ни была бы сама по себе — всё равно может представлять собой угрозу для переворота и замедлить процесс политической стабилизации, поскольку они способны спровоцировать конфликты, которые заново поставят вопрос о власти. Другие, более осторожные группы в этом случае тоже могут пересмотреть свою позицию и начать оппонировать нам, в то время как использование силы для того, чтобы остановить агитацию групп, о которых мы до этого забыли, способно привести к дальнейшему усилению оппозиции, так как побочные эффекты применения насилия увеличат враждебность к перевороту.
Наконец, есть и такие политические силы, которые не нужно нейтрализовывать (помимо тех групп, которые согласились поддерживать нас). Это группы, которые обычно считаются экстремистскими, но чья реальная мощь ограничена. Дав им определённый простор для деятельности, мы предоставим им тем самым возможность противостоять нам, но их оппозиция будет иметь для нас два положительных побочных эффекта: а) мы сумеем заручиться поддержкой тех сил, которые боятся их больше, чем нас; б) сможем начать бороться против других групп, обвинив их в том, что они проводят единую с упомянутыми экстремистами политику. Но это, однако, может оказаться опасной игрой; в сложной и драматичной обстановке переворота экстремисты могут усилить своё влияние и приобрести дополнительную политическую поддержку, и поэтому есть вероятность, что время, которое мы предоставим им для дискредитации оппозиции, пойдёт им на пользу.
Во многих экономически развитых странах религиозные организации уже не имеют большой политической силы, хотя иногда по-прежнему являются важной социальной силой. Лидеры религиозных групп могут быть влиятельны в социальной и до определённой степени — в политической жизни, но приверженность им со стороны паствы редко проявляется в прямой силовой форме. В экономически отсталых странах и в тех, развитие которых ограничено или началось недавно, дело обстоит по-другому. Там, где новая технология человека применяется только недавно или вообще не применяется, старинная технология Бога всё ещё имеет огромное значение. Это может быть источником довольно значительной политической власти для организаций, которые идентифицируют себя с определёнными верованиями и способны канализировать чувства верующих. Если отбросить в сторону локальные религии, которые слишком фрагментированы, чтобы быть важными в общенациональной политике, и в любом случае имеют тенденцию к аполитичности,[79] мы увидим, что даже мировые религии различаются по степени своей вовлеченности в политическую жизнь.
Роль католической церкви в Италии после Второй мировой войны иллюстрирует силу, которую может аккумулировать хорошо организованная религиозная группа, даже если действует в неблагоприятных с религиозной точки зрения условиях. Несмотря на то, что большинство мужчин в Италии редко ходят или вообще не ходят в церковь, итальянские женщины активно и регулярно посещают церкви. Так как Италия — демократическая страна, где женщины имеют право голоса на выборах, понятно, что если церковь захочет настроить своих прихожан на голосование за определённую политическую партию, эта партия получит много голосов женщин ещё до того, как начнёт свою избирательную кампанию. Церковь обычно давала такие установки, и определённая политическая партия выиграла от них: Христианско-демократическая партия (Democrazia Cristiana (DC). При помощи гарантированного большинства голосов женской части электората ХДП управляла Италией, единолично или в различных коалициях, с 1946 года и добилась этого во многом благодаря поддержке церкви. Поэтому вряд ли удивительно, что церкви удалось доминировать в ХДП и что через ХДП она оказывала влияние на каждый аспект итальянской национальной жизни.
Это было не «мягкое» влияние благодаря общему авторитету церкви, а скорее постоянное наблюдение за политической активностью, осуществляемое на провинциальном уровне епископами, на национальном — папой и его помощниками. На каждом уровне государственной бюрократии церковь, прямо или косвенно, осуществляет своё влияние: на получение работы в гражданском государственном аппарате и на продвижение по службе; на распределение капиталовложений и на различные формы правительственных грантов; на административные решения, касающиеся регулирования районирования и строительства.
Влияние церкви приносит свои плоды. В то время как бюрократический аппарат государства всё время ухудшался по сравнению с динамичным частным и полугосударственньм сектором, религиозные и образовательные церковные учреждения переживали постоянную экспансию; деньги и разрешения на их строительство никогда не были проблемой.
Если нам в случае переворота не удалось бы нейтрализовать церковную организацию в Италии, то она могла бы воодушевить и скоординировать оппозицию через свою плотную сеть приходов. Прихожане уже привыкли слышать политические послания с кафедры[80] (pulpit); священники привыкли получать детальные политические инструкции от своих епископов, а последние получают их из Ватикана. Нейтрализация нами теле- и радиокомпаний не предотвратит поток этих инструкций: у Ватикана есть своя собственная радиостанция, которую можно использовать, чтобы напрямую контактировать с каждой организацией церкви по всей стране.
Католическая церковь играет похожую роль и в некоторых других странах, где в неё номинально входят 99,9 % населения и где она имеет статус национальной религии, но в Испании, Португалии, не говоря уже о Франции, более сильные, чем церковь, государственные структуры, не позволили ей занять такие же доминирующие позиции, как в Италии. Однако вмешательство церкви может стать мощным фактором в большинстве стран католического мира, включая Латинскую Америку, особенно если мотивы переворота будут восприняты как антиклерикальные.
Ислам, имеющий всеобъемлющий характер в качестве религии, политической системы и цивилизации одновременно, до сих пор (хотя и в гораздо меньшей степени, чем раньше) представляет собой важную политическую силу, и его религиозные лидеры играют признанную всеми политическую роль. «Профессоры» университета «Аль-Азхар» в Каире, одном из главных теологических учреждений мусульманского мира, периодически подталкиваются режимом Насера к откровенно политическим декларациям. Исламская система менее централизованна, чем католическая, поэтому ни у одного из лидеров ислама нет такого же авторитета, как у папы. Однако в каждой стране местные исламские лидеры до сих пор очень важны. Даже распространение «арабского социализма» не подорвало позиций ислама, и правительства, следующие крайне левой линии во внешней и некоторых сферах внутренней политики, до сего времени не хотят (или не в состоянии) бросить вызов исламу как государственной религии. Когда такой курс попытался осторожно проводить один из малоизвестных представителей нынешнего сирийского режима, руководство страны (следующее линии Пекина почти во всех других областях) было вынуждено официально отмежеваться от него. Но означает ли такая устойчивость ислама способность его лидеров в той или иной конкретной стране выступать в качестве активной политической силы — совсем другое дело. Структуры ислама как организованной религии окаменели; гибкость исламского движения первых его дней сменилась догматическим и очень консервативным набором верований, чья застылость является одной из причин современных проблем арабского мира.
Политическая стерильность ислама в последнее время означала, что, хотя он был использован правительствами для пропаганды их политических инициатив, ислам сам по себе действовал только тогда, когда его религиозная ортодоксальность подвергалась прямой атаке[81]. Соответственно, если у нашего переворота нет прямой антиисламской окраски, религиозные лидеры в исламском мире не станут инициировать никаких действий против нас. Поэтому нам нужно помешать нашим оппонентам приписать нашему перевороту такую окраску.
В постоянной политической войне между «арабскими социалистами» и монархиями в арабском мире последних обвиняют в том, что они являются «инструментами сионистско-империалистических нефтяных монополий», а первых — в том, что они хотят заменить ислам своими безбожными взглядами. Но в настоящее время даже мнимые «прогрессисты» (soi-disant) не мечтают о вызове исламу, который, так или иначе, благодаря языку Корана остаётся главным фактором, связывающим друг с другом арабские страны, разделённые как историей, так и географией.
Таким образом, с учётом всего вышесказанного мы можем проигнорировать ислам как активную политическую силу. То же касается и индуизма, который, хотя и сильно отличается от ислама во всех отношениях, разделяет с ним пассивную политическую роль. Несмторя на то, что различные политические силы в Индии последовательно использовали индуистские религиозные чувства, сами религиозные лидеры никогда не начинали никаких крупных политических действий (даже периодические кампании против забоя коров обычно подхлёстываются крайне правыми партиями).
Экстремальным примером возможностей динамичного религиозного руководства является «основная линия» буддистского движения в Южном Вьетнаме. Почти постоянные военные действия в стране на протяжении жизни последнего поколения и политически деструктивные последствия правления режима Дьема привели к коллапсу социальных и политических структур в стране, в то время как её экономика сократилась до размеров локального натурального сельского хозяйства, а города зависят от американской помощи. В этой ситуации новые экономические, политические и социальные силы стали очень слабыми, а группы, основанные на старых религиозных привязанностях, — единственными значимыми гражданскими силами во вьетнамском обществе. Наряду с основным буддистским движением, возглавляемым Тхи Три Кваном и другими региональными лидерами, существует следующая расстановка сил (на начало 1968 года).
Хоа Хао Ноа Нао: реформированная буддистская группа с большим количеством приверженцев в южной части страны (дельта Меконга). Её лидеры ориентированы на участие в политике и, за исключением локальных прочных союзов, настроены против южновьетнамских партизан. Имеются данные, что они создали рудименты вооружённой милиции.
Као Дай: важная буддистская секта со своей историей участия в политике.
Бьен Хуэн: небольшая, но очень активная полусекта, полутайное общество. Она сильна главным образом в районе Сайгона, и прежде чем режим Дьема отказался от её услуг, в руках секты была полиция города — и его преступный мир. Секта находилась под влиянием тайных китайских обществ из местности по берегам реки Чолон, и результатом репрессий против неё со стороны режима Дьема стало не её разрушение, а уход в подполье.
Католики: до падения режима Дьема католическое меньшинство подчиняло себе буддистское большинство. Многие из членов южновьетнамской католической общины являлись беженцами с севера страны; при французах многие католики активно сотрудничали с колониальными властями и служили во французских вооружённых силах. Сейчас, когда, как представляется, Юг Вьетнама идёт по такому же пути, который избрал Север в 1954 году, католическая община оказалась в отчаянном тупике. Их деятельность против возможного прокоммунистического переворота (или переворота, который выступал бы просто за мир с южновьетнамскими партизанами) была бы немедленной и, возможно, очень эффективной.
Все эти религиозные группы способны выступить против переворота: места их встреч могут служить также для сбора и убежища наших оппонентов; священники могут вдохновить и скоординировать массы для борьбы против нас; наконец, их прямое влияние на армию и рядовых бюрократов может быть использовано для противодействия установлению нашей власти.
Религиозные группы, имеющие большой вес в той или иной стране, отличаются с доктринальной точки зрения, но в организационном отношении достаточно похожи, чтобы применить против них общий метод нейтрализации. Если у них есть собственные теле- и радиовещательные службы, такие, как «Радио Ватикана» или небольшие радиостанции американских миссионерских сект в разных частях мира, мы можем временно вывести их из строя. Места сбора верующих, где скорее будут воодушевлять, чем сковывать оппозицию, не стоит закрывать административными методами, но доступ к ним должен быть закрыт «случайными» блокпостами.
Лидеры религиозных организаций представляют особую проблему в смысле нейтрализации: арестовывать их крайне неразумно ввиду их психологического влияния на общественное мнение. К счастью для нас, зачастую внутри религиозных организаций реально принимают решения другие люди, помоложе и не находящиеся в центре внимания общественности. С нашей точки зрения ключевые фигуры — именно они. Если лица, реально принимающие решения, — не номинальные руководители религиозных организаций, то мы арестуем их; но если это одни и те же люди, мы этого делать не будем. Короче говоря: Тхи Три Кван, который реально принимает решения, но не входит формально в высшее руководство, должен (может) быть арестован; но папу римского, репрезентативного и реального лидера одновременно, арестовать нельзя, так как это вызовет большое противодействие, и его последствия перевесят любое преимущество, которое можно получить от ареста понтифика.
В отличие от других групп, являющихся потенциальным источником для противодействия перевороту, политические партии — наши прямые конкуренты: их первичная цель — как и наша — завоевание политической власти[82]. Это необязательно делает их главной или даже значительной потенциальной угрозой для нас, но означает, что их реакция на переворот будет наиболее быстрой. Будет ли такая ответная реакция словесной и чисто декларативной или же более прямой и реальной, зависит от целого набора факторов, включая природу руководства партий, их организационную структуру и членов. Так как политические партии столь же отличаются друг от друга, сколь и страны, где они борются за власть, мы подвергнем их классификации, то есть разделению на несколько категорий в качестве прелюдии для изучения методов по их индивидуальной нейтрализации.
«Партийные машины»
Там, где политика является бизнесом, таким же, как и любой другой его вид, партии приобретают форму ассоциации, цель которой — получение голосов избирателей в обмен на конкретное, иногда материальное вознаграждение. Местный «босс» обеспечивает партии голоса во время выборов в обмен на вознаграждение наличными и /или на получение государственных постов для себя или своих ставленников. Депутаты в законодательном органе после этого предоставляют свои голоса правительству в обмен на определённые льготы, некоторые из них затем оставляя за собой, а некоторые — передавая «вниз» тем, кто обеспечил их избрание. Партии типа «машин» могут процветать в самых разных обществах от Америки начала XX века до межвоенного Египта или Южной Америки нынешних дней. Для этого необходимы две основные предпосылки: выборная парламентская демократия и социально отсталый электорат. В Соединённых Штатах начала XX века сообщества иммигрантов в основном составляли выходцы из Восточной и Южной Европы, чья родина, как правило, была тогда страной экономически, а часто и политически, неразвитой. Поэтому у вновь прибывавших в США иммигрантов не было политической грамотности, нужной для того, чтобы получить от правительства уступки напрямую, в виде законодательства о социальном обеспечении или трудового кодекса. Но эти эмигранты научились вскоре получать непрямые выгоды, в надежде на награду обещая свою поддержку на выборах боссам местных партийных организаций. «Партийные машины» современности, такие, как ХДП в некоторых районах Италии, Демократическое действие (Accion Democratica) в Венесуэле, Национально-революционное движение (MNR) в Боливии, уже не распределяют свои награды столь широко, сколь старые муниципальные «партийные машины» в США. Причиной тому — участие партий в «эмплеократии» (власти служащих, чиновников), которая устанавливается в обществах, где промышленность и торговля недостаточно развиты, а сельское хозяйство является вотчиной мелких фермеров, не работающих на рынок, и крупных помещиков-аристократов. В этих условиях политика и связанные с ней рабочие места в госаппарате представляют собой для среднего класса основные карьерные пути, а партии, наряду с юридическим образованием, — ориентиры в охоте за выгодными должностями.
Партийные машины существуют из-за контраста между конституционными и социальными структурами в странах, одновременно и бедных, и «демократических». Вся их деятельность вертится вокруг обмена голосов избирателей на вознаграждение на любых уровнях; другими словами, она требует функционирования парламентского механизма, с его периодическими выборами. В случае переворота такие традиционные институты будут заморожены, и партийная машина сделается беспомощной. Даже если у неё есть массовая база поддержки, её лидеры, будучи коалицией местных структур власти без национального «представительства», окажется не в состоянии мобилизовать её. Поэтому мы проигнорируем партийные машины и не станем предпринимать в отношении них какие-либо действия.
«Мятежные партии»[83]
Такие партии могут участвовать или не участвовать в открытой политической жизни (если она вообще существует в стране — мишени для переворота), но главной их целью является разрушение системы, а не работа внутри неё. Как партия большевиков до 1917 года, «братья-мусульмане» в Египте, коммунистические и правые партии в различных частях мира, эти партии находятся на полулегальном положении, имеют организационную структуру в виде ячеек, менталитет подпольщиков и зачастую полувоенные элементы. Такие партии характеризуются своей приверженностью набору чётких идеологических постулатов, жёстко централизованной организацией и стремлением использовать прямые действия для достижения политических целей.
В социальных и экономических условиях Западной Европы и Северной Америки «мятежные партии» слабы численно, и их вызов системе обычно далёк от реальности, хотя время от времени они могут собрать массу сторонников в определённых слоях населения, находящихся за пределами основного направления развития национальной жизни. Движение «Власть чёрным» в Соединённых Штатах, например, имеет все черты мятежной партии, но оно действует исключительно среди негритянского населения в гетто, где условия жизни соответствуют социальным и экономическим условиям в экономически отсталом обществе. Однако в «третьем мире» постоянное давление экономических лишений может создать среди широких слоёв населения революционный менталитет, который мятежные партии пытаются канализировать и эксплуатировать. Но их организационная структура часто неадекватна этой задаче, и по большей части постоянная и активная партизанская деятельность в Латинской Америке и повстанческие движения в Юго-Восточной Азии находятся за пределами их контроля.
Мятежные партии в основном могут противостоять нам тремя способами: а) посредством агитации среди народных масс, если у них есть там база; б) прямыми методами, такими, как покушение и саботаж; в) агитацией в профсоюзах. В мятежных партиях обычно отмечается авторитарная структура руководства, и их сила в сложных и запутанных условиях после переворота будет главным образом зависеть от степени единства их централизованного руководства. Поэтому мы должны приложить все усилия, чтобы выявить и изолировать в этих партиях ключевые фигуры, которые принимают основные решения. Упор на партийную дисциплину и привычка ждать указаний от высшего руководства делают многие мятежные партии беспомощными, как только их руководство перестаёт функционировать. Социальное давление, являющееся источником силы мятежных партий, может привести к их оживлению, но это не произойдёт в тот короткий промежуток времени, который столь важен для нас. Такая уязвимость мятежных партий была наглядно продемонстрирована в случае с «братьями-мусульманами» (Al-Ikhwan al-Muslimun). «Братья» были серьёзной силой в египетской политической жизни после Второй мировой войны, и массовость их сторонников, сеть их экономических и образовательных структур, а также их полувоенные боевые молодёжные группы давали им большую степень прямой власти. Однако эффективность всего движения во многом зависела от целостного единого руководства — основателя шейха Хасана аль-Банны, и движение быстро утратило влияние после его смерти при невыясненных обстоятельствах сразу же после провала переворота 1948 года. Поэтому там, где это необходимо, лидеров мятежной партии надо арестовать и держать в изоляции во время переворота. Ввиду роли партийной дисциплины обезглавленное движение, возможно, воздержится от действий в короткий, но критически важный период захвата власти.
Парабюрократические партии
В однопартийных государствах, таких, как коммунистические страны, большая часть Африки и Мексика, правящая партия утратила свою основную роль: соревнование за приобретение поддержки масс. Находясь в положении монополиста, такая партия подвержена угрозе оказаться лишней. Но, так же как и прочие бюрократические организации, партия может пережить утрату своей первичной функции системы раздела добычи либо надсмотрщика над административной системой государства. Африканские партии, сформированные во время предшествовавшей достижению независимости политической борьбы, часто закрепляли своё монопольное положение у власти, как только обретали её. Некоторые, например ТАНУ (Танзанийский африканский национальный союз), превратились в конструктивных инициаторов коммунальных и общегосударственных программ развития; другие, например бывшая партия Нкрумы в Гане, стали придатками режима личной власти и системой выпуска пара для её активистов. Большинство партий, однако, до тех пор, пока их не смели военные диктатуры, действовали в качестве главных агентов в главном виде местного бизнеса: политике.
Парабюрократические партии относятся к государственному аппарату как к своим подчинённым. Они обследуют его деятельность, сообщают о его поведении высшему руководству и часто требуют специальных привилегий и льгот. У них нет массы сторонников за исключением тех, кто действуют в рамках нормальной политической жизни и кого эти партии используют для организации демонстраций в поддержку той или иной позиции руководства. Как только позиции руководства окажутся под угрозой, а полицейский аппарат утратит свою функцию «стержня» таких партий, парабюрократическа'я партия распадётся. Поэтому мы можем игнорировать такие партии во время активной фазы переворота. Однако, вторичная функция таких партий — сбор информации и безопасность — будет иметь для нас значение, и нам придётся учитывать её в рамках общих защитных мер по отношению к такого рода организациям.
Партии в развитых странах
В развитых и демократических странах основные политические партии не будут представлять прямой угрозы для переворота — независимо от того, существует там двухпартийная система, как в большинстве стран англосаксонского мира, где партии в конечном итоге являются коалициями лоббистских групп, или речь идёт о классовых или религиозных партиях, как в большинстве стран континентальной Европы. Хотя такие партии пользуются поддержкой масс во время выборов, ни они сами, ни их последователи не являются мастерами в деле массовой агитации. Относительная стабильность политической жизни лишила их опыта, необходимого для применения прямых методов, и вся их деятельность зиждется на системе периодических выборов. Даже там, где, как во Франции и Италии, есть крупные и номинально революционные партии, два или более десятилетия парламентской жизни укротили их любовь к революционным методам.
Партийный аппарат с его местными организациями и лидерами на местах, однако, позволяет таким партиям играть информационную и координирующую роль, для нас потенциально опасную. Даже если лидеры таких партий и не предпримут никаких действий, их аппарат может служить рамочной структурой для агитации против переворота. Поэтому мы закроем в административном порядке сеть отделений этих партий, чего будет достаточно, чтобы нейтрализовать возможную угрозу с их стороны.
Единственная серьёзная опасность в этом направлении будет исходить от профсоюзных движений, которые связаны с массовыми левыми партиями. Их опыт агитации среди рабочих дал им естественную подготовку для массового оппонирования перевороту, поэтому мы посвятим профсоюзам отдельный раздел.
В странах, где существует достаточная степень промышленного развития, и во многих странах, где этого нет, профсоюзы являются значительной политической силой. Из-за их опыта агитации среди рабочих, который может быть быстро использован для политических целей, ответная реакция профсоюзов на переворот представляет для нас серьёзную угрозу. Массовая база профсоюзов — в отличие от таковой в политических партиях — функционирует постоянно: избирательные участки открываются каждые пять лет, а фабрики работают круглый год. Серьёзность угрозы со стороны профсоюзов зависит от их численности, сплочённости и степени боевого настроя; фрагментированный синдикализм Великобритании с его чисто электоральной политикой не представляет собой никакой угрозы, в отличие, например, от итальянского профсоюзного движения с его централизацией и длительной историей политических забастовок.
Опыт Боливии после революции 1952 года демонстрирует нам то, как один профсоюз и его активисты могут доминировать в политической жизни страны. Боливия — одна из самых бедных стран Южной Америки, чья экономика характеризуется натуральным сельским хозяйством и большой активностью в масштабной промышленности по добыче и переработке олова. До революции и национализации рудников, принадлежавших группам Патино, Арамайо и Хохшильд, горняки работали в очень тяжёлых физических и экономических условиях. После своего освобождения они, естественно, захотели немедленно и радикально улучшить этих условия, и государственная корпорация по производству олова КОМИБОЛ (COMIBOL) приступила к реформам.
Однако быстро выяснилось, что геологические и экономические условия в этой промышленности требовали роста производительности труда, достижимого только за счёт использования новой техники и сокращения рабочей силы. А так как единственным источником необходимых для этого капиталовложений были Соединённые Штаты, лидеры шахтёров противостояли реформам под двойным лозунгом: «нет» империализму янки и «нет» сокращениям персонала. Эти проблемы есть и в развитых странах, но в Боливии шахтёры были ещё и армией. Их вооружили лидеры Национально-революционного движения, принадлежавшие к среднему классу (партия MNR — Movimento Nacionalista Revolucionario).
Эта партия организовала боевые отряды шахтёров для того, чтобы создать противовес старой армии, связанной с владельцами оловянных рудников. Революция распустила армию, и шахтёры теперь могли не только оказывать политическое и экономическое давление, но и использовать прямые (военные) методы. До тех пор пока лидеры MNR не нашли противовес шахтёрам в лице профсоюзов фермеров и крестьян-индейцев, члены которых тоже были вооружены, шахтёры решали многие вопросы по своему усмотрению. Возглавляемые боевыми лидерами с шахт Catavi-Siglo Veinte, шахтёры подчинили своему контролю КОМИБОЛ и тем самым всю страну, зависящую от олова как от важнейшего источника поступлений иностранной валюты. Естественно, ни один переворот не смог бы победить без согласия горняков, и даже если бы удалось захватить центральные ведомства в столице Ла-Пас, реальная основа власти на оловянных шахтах по-прежнему осталась бы в руках лидеров профсоюзов.
Даже если отвлечься от специфических условий Боливии, профсоюзы часто представляют собой важную политическую силу, особенно в ситуации, непосредственно следующей за переворотом. Но многое зависит от конкретной организационной структуры профсоюза, степени реальной централизации его руководства и его политических предпочтений и связей. В Британии основные решения в профсоюзном движении принимаются на уровне исполнительных комитетов отдельных профсоюзов, однако в некоторых из них этот процесс переместился на уровень отдельных предприятий. Помимо своей раздробленности, которая стала бы не самой важной причиной отсутствия быстрой реакции профсоюзов на переворот, в целом умеренная политика британской лейбористской партии не создаёт климата, подходящего рамок для прямых действий.
Во Франции и Италии профсоюзное движение разделено не по цеховому принципу, как в Британии, или по отраслевому, как в США и большинстве стран Северной Европы, а по принципу политическому. Отдельные отраслевые союзы объединены в единую организацию, которая связана с определённой политической партией. В обеих странах самые крупные профсоюзные организации контролируются коммунистической партией, а более мелкие — социал-демократами и католическими партиями. Коммунистические профсоюзные организации, CGL в Италии и CGT во Франции[84], имеют длительный опыт «политических» и «всеобщих» забастовок, которые давно уже стали историей в англосаксонских странах[85].
Если только переворот прямо не связан с коммунистической партией, центральные организации французских и итальянских профсоюзов отреагируют на него, причём самым предсказуемым способом. Сразу же после переворота они: а) попытаются установить контакты с другими «демократическими силами» для создания единого оппозиционного народного фронта; б) свяжутся с их сетью местных организаций, чтобы провести всеобщую забастовку; в) начнут реализовывать свои заранее намеченные планы перехода на нелегальное положение и развёртывания подпольной деятельности.
Единственной их тактикой, которая может представлять угрозу для нас, является всеобщая забастовка, организованная с продуманной целью противостояния силам переворота. Наши общие меры повлияют на осуществление замыслов профсоюзов, но потребуются и особые меры для того, чтобы предотвратить конфронтацию, к которой, вероятно, будут стремиться профсоюзы. И CGT, и CGL помнят о движении Сопротивления в годы Второй мировой войны: обе организации понимают дестабилизирующую природу открытых репрессий и поэтому попытаются спровоцировать нас на использование силы.
Хотя та или иная форма конфронтации может оказаться неизбежной, важно предотвратить кровопролитие, так как это может негативно повлиять на настроения личного состава вооружённых сил и полиции. Избежание кровопролития при большом скоплении народа требует применения специальных технологий, и компетентное руководство нашими вооружёнными силами будет иметь здесь ключевое значение[86].
Инциденты в провинции Реггио Эмилиа в Италии летом 1964 года, когда в ходе политической забастовки погибли семь человек, показывают, как некомпетентные полицейские силы могут повредить авторитету правительства, который пытаются защитить[87].
Если профсоюзы в стране-мишени имеют сходный с франко-итальянским уровень политической эффективности и переворот не связан с такими профсоюзами политически, нужно выявить и арестовать их лидеров и закрыть их штаб-квартиры, чтобы помешать действиям дублирующего руководства. В других случаях нам будет достаточно переориентировать часть мер для реагирования на возможную угрозу, которую может составлять для нас профсоюзное движение.